Губы у нее выглядели роскошно. Она подошла к зеркалу и чуть надула их, а потом ловко очертила края блестящей помадой. Потом она провела розовым языком по зубам, подкрасила веки и в последний раз подкрутила ресницы щеточкой для туши. Ее лицо в зеркале было лукавым, оно капризничало, флиртовало. Она сознавала, что выглядит великолепно. Ее волосы, вымытые, сполоснутые кондиционером и расчесанные до блеска, были стянуты на затылке какой-то перламутровой заколкой, которую она купила в Гринвич-Виллидж. На лбу у нее лихо сидели новые темные очки за сто долларов. Это был летний, веселый имидж. С кровати я наблюдал за тем, как она готовится, шаг за шагом. Ногти ее рук и ног были вишнево-красными, ноги выбриты и смазаны кремом, гладкие подмышки обработаны антиперспирантом, новый сарафан – пестрый трехсотдолларовый наряд из чистого хлопка, оплаченный моей карточкой «Американ экспресс» в «Блумингдейле», – имел большой вырез и был рассчитан на то, чтобы его надевали без лифчика те немногие женщины, которые могут себе это позволить. А спина и бока были достаточно высокими, чтобы сразу становилось понятно: «сучка готова», как говорят в Бруклине, эта женщина готова поразвлечься. Так Долорес готовилась к нашей поездке к Президенту.
– Я не кажусь дешевкой?
Долорес, крутясь перед зеркалом, внезапно встревожилась.
– На самом деле вид у тебя очень даже дорогостоящий.
Долорес шутка не понравилась.
– Джек...
– Ты прекрасно выглядишь, – успокоил я ее. – Это – уикенд. В это время принято одеваться непринужденно. Ты выглядишь сексапильно, непринужденно и отлично.
– Вот и хорошо. Именно это мне и нужно. – Долорес снова повернулась к зеркалу. – Я купила новый купальник. И Марии тоже.
– Можно посмотреть твой?
– Это сюрприз.
– Бикини или цельный? – спросил я, упаковывая несколько полотенец и плавки для себя.
– Нет уж, придется тебе подождать, – поддразнила она меня.
– Звучит интригующе.
– Все может быть. Заранее никогда не знаешь.
Я кивнул:
– Хорошо.
– Будет достаточно тепло, чтобы искупаться?
– День обещали теплый, но, если понадобится, бассейн подогреют.
– У него, похоже, много денег.
Я рассмеялся.
– Очень много? – серьезно спросила Долорес. – То есть бассейн с подогревом это очень дорого.
– Мы туда приедем, и ты мне скажешь, можно ли, по-твоему, назвать его богачом, – сказал я. – Поделишься со мной своими впечатлениями.
Мария, тоже вымытая и причесанная, была наряжена в симпатичный красный сарафан и сандалии. Они с Долорес продолжили сборы, а я спустился вниз. Новой информации не было со вчерашнего дня, когда я побывал у Ди Франческо. К утру он не перехватил новых факсов. Я решил, что Моррисон, Саманта и остальные продолжают свои переговоры с Вальдхаузеном и другими представителями «Ф.-С.» в отеле «Плаза». У меня был соблазн позвонить домой Моррисону или Саманте, но я не видел в этом смысла. Жена Моррисона должна была передать ему, что я звонил, – даже если бы этого не сделал Билз. И Моррисон знал, что я еду домой к Президенту, на Лонг-Айленд, но у него была новая схема управления Корпорацией, которая возникнет после слияния, и ему было безразлично, где я нахожусь. Если бы там должно было происходить нечто, что Моррисон счел бы важным, он бы предупредил меня, велел мне отчитаться перед ним. Но его явно не интересовало, чем я сейчас занимаюсь. Я стал лишним. Я был вчерашним днем.
В унылом настроении я поехал с Долорес и Марией на Лонг-Айленд по железной дороге, сев на поезд в Бруклине, на Атлантик-авеню. После двух с половиной часов езды мы вышли на станции Саутгемптон. Нас встретил пожилой мужчина в твидовом пиджаке, стоявший на платформе в косых лучах солнца.
– Приехали к нам на денек? – улыбнулся он и взял сумку с купальниками и полотенцами, которую собрала Долорес. – Меня зовут мистер Уоррен.
Он повел нас к угловатому универсалу, на передней дверце которого с водительской стороны была неброская надпись: «Ферма Литл-Марш». Мы несколько минут ехали по шоссе Монток на восток, в сторону непримиримо аккуратного Бриджхэмптона, а потом свернули на извилистую дорогу. По обеим ее сторонам тянулись плотные живые изгороди высотой двенадцать футов, с одной стороны изредка возникали то крыша с башенками, то причудливая кирпичная дымовая труба. Это были серьезные деньги, не такие, как у Джека Уитмена с его нуждающимся в ремонте особняком. Долорес и Мария развалились на заднем сиденье машины. Лучи солнца скользили по их лицам, ветер задувал назад пряди волос и играл с подолом сарафанчика Марии. Я вдруг понял, что счастлив. Хрен с ним, с Моррисоном, решил я, у жизни есть и приятные стороны.
А потом я повернулся к мистеру Уоррену:
– Сегодня здесь будет что-то особенное?
– Нет, ничего особенного. На уикенды сюда, как правило, кто-нибудь приезжает поиграть в теннис и поплавать. – Он сбросил скорость и посмотрел в зеркало заднего вида. – Друзья, понимаете?
Долорес высунулась в открытое окно:
– Пахнет океаном.
Мистер Уоррен улыбнулся:
– Да, мы недалеко от воды.
Мы свернули на частную дорогу без указателя и пять минут ехали мимо заболоченных участков и зарослей шиповника, а потом через рощу виргинских дубов и тополей высотой не меньше двухсот футов, за которой оказались широкие луга. По обеим сторонам дороги изящно выстроились подстриженные столетние буки. Универсал карабкался вверх и съезжал вниз. Мимо нас пролетели несколько роскошных японских седанов, ехавших в противоположном направлении, которым мистер Уоррен дружески махал из окна. А потом дорога выровнялась, и мы увидели сначала кирпичные дымовые трубы, а потом под ними вырос георгианский особняк с шиферной крышей размером примерно с Нью-йоркскую публичную библиотеку. Позади него в дымке простирался Атлантический океан.
– О боже мой! – прошептала Долорес.
Мистер Уоррен дружелюбно сообщил, что Президент не может сам нас встретить, но попросил позаботиться, чтобы мы чувствовали себя свободно. Нас провели мимо дома к большому бассейну, где играли человек десять детей и взрослых. Я не узнал среди них ни одного служащего Корпорации, что было немалым облегчением. Территория была огромной, на краю подстриженной лужайки стоял блестящий черный вертолет. Откуда-то донеслись удары теннисных мячей, скачущих по нескольким кортам, и я с трудом разглядел вдалеке нескольких немолодых мужчин с обвисшей грудью в белых теннисных костюмах. В павильоне при бассейне стоял стол с небольшими сэндвичами, салатом, соками, пивом и тому подобным. Долорес и Мария со своими купальниками исчезли в женской раздевалке. Они появились через несколько минут, первой – Мария в милом розовом костюме с пышной юбочкой, а за ней Долорес. Она выбрала полосатое бикини, которое красиво обтягивало ее грудь, и, пока она вела Марию к бассейну, я наблюдал за тем, как другие гости воспринимают ее сексуальную привлекательность. Они с Марией были единственными темнокожими у бассейна, но, казалось, этот факт никого особо не заинтересовал: они выглядели богатыми, и этого было достаточно. Мария быстро познакомилась с какой-то маленькой девочкой, и они вдвоем начали радостно плескаться на мелкой стороне бассейна. Долорес плавала немного неуверенно, и мне пришло в голову, что, пока она росла, у нее было мало возможностей купаться. Мы втроем какое-то время играли в воде. Я заметил, как вертолет улетел, а потом снова вернулся. В какой-то момент в течение следующего часа я увидел у дома мистера Уоррена, который ладонью заслонял от солнца глаза и смотрел в сторону бассейна – возможно, ища взглядом меня. Потом он исчез. Долорес, Мария и несколько их новых знакомых ушли играть в крокет. Я несколько раз нервно проплыл вдоль бассейна, гадая, увижу ли я сегодня Президента.
Под лучами солнца время текло медленно. Большинство детей убежали куда-то вниз по склону, и, оставшись один, я нашел нелепый стул для бассейна, изготовленный из стали и полистирола, который плавает, даже если на него сесть. Вооружившись холодным пивом, для которого в подлокотнике кресла было предусмотрено специальное углубление, я впал в сонное оцепенение, покачиваясь на слабых волнах бассейна и ощущая сквозь опущенные веки ласковое тепло солнца. Я уже много лет не испытывал такого удовольствия, и прошло уже почти двадцать лет с тех пор, когда я так наслаждался все лето.
Почему так приятно бывает загорать на солнце? Моя мать и Гарри Маккоу вступили в теннисный клуб, и одним летом, когда мне было пятнадцать, я проводил там много времени, отрабатывая подачу. Я почему-то чувствовал, что это мое последнее лето свободы. Я мечтал о шоколадном загаре и ухлестывал за легендарной Бетси Джонс, дочерью владельца клуба. Ей было всего пятнадцать, но она уже приобрела печальную известность своей развязностью, выпивками и поразительным ударом слева... Это было незабываемое время. По слухам, Бетси встречалась со второкурсником Пенсильванского университета (что оказалось правдой, поскольку позже она вышла за него замуж, а потом развелась с ним), но я был подтянутым, энергичным и чувствовал себя непринужденно в тесных плавках, которые я завязывал шнурком на животе. И после целого лета безобидного подросткового флирта мы трахнулись как-то ночью в клубе, в тесном бельевом чулане, на сотне сложенных льняных скатертей. Она знала, что делает, я – нет, и весь акт занял не больше трех лихорадочных минут, не принеся удовлетворения Бетси Джонс, но после этого я стал считать себя совсем взрослым, как будто меня, скажем, пригласили играть в профессиональной футбольной команде. Я помню, как ночью попрощался с ней, а потом в безумном торжестве понесся на велосипеде по темным улицам к дому, сжимая пальцами ног стельку кедов, надетых на босу ногу, и накручивал педали, не держась за руль, вскинув сжатые кулаки вверх в необузданном праздновании победы. Я запомнил это лучше, чем сам половой акт. Я больше ни разу не видел Бетси. Ее отправили в школу-пансион, и мы перестали общаться.
Мелькнула чья-то тень, и я услышал свое имя. Мистер Уоррен появился у бортика бассейна с полотенцем в руке. Было видно, что ему жарко в твидовом пиджаке.
– Можно вас на минуту, мистер Уитмен?
По его вежливому лицу я понял, что меня вызывают и что этот визит все-таки имел какую-то цель.
– У меня есть время одеться?
– Боюсь, что нет, мистер Уитмен.
– Мне бы очень хотелось зайти в павильон и хотя бы накинуть рубашку.
– Извините. Он хотел бы видеть вас немедленно.
Я с досадой вылез из бассейна в мокрых плавках и осмотрелся, пытаясь найти Долорес и Марию.
– Они играют с детьми.
Мистер Уоррен вручил мне полотенце, давая понять, что у меня нет времени искать Долорес, чтобы сообщить ей, что я ушел из бассейна. Этот тип был чересчур жестким для дворецкого. Я прошел за ним, ступая нежными босыми ногами по дорожке из уложенных елочкой кирпичей. Она вилась между декоративными вишневыми деревьями, ведя к главному дому.
– Я еще мокрый! – запротестовал я, указывая на паркетный пол, когда мы вошли в дом через раздвижные стеклянные двери.
– Это не страшно, Джек, – раздался голос из комнаты. – Мы знаем, что вы скользкая рыба.
Президент. Мои глаза приспособились к темноте, и я разглядел деревянную обшивку стен и персидские ковры. В комнате работал кондиционер. Мистер Уоррен, оставшийся снаружи, закрыл за мной стеклянную дверь. Президент, сидя в кресле, махнул рукой в сторону непринужденно одетых стариков, освежившихся в душе.
– Джентльмены, я хотел бы познакомить вас с Джеком Уитменом, одним из наших многообещающих молодых людей.
Старики, которые играли в теннис, теперь приняли душ и сидели в мягких креслах. Они дисциплинированно кивнули мне и пригубили свои напитки. Их лица казались знакомыми. Они были мне знакомы. Я постарался небрежно повесить полотенце на шею и держаться так, будто я понимаю, что происходит. Вода стекала у меня по ногам, собираясь в лужицу на полу. Я был практически обнажен, мои редеющие волосы мелко завились от воды и солнца, белый живот нависал над плавками. Я стоял в мокрых плавках перед пятью немолодыми мужчинами, и это меня угнетало. Под их изучающими взглядами я чувствовал себя отнюдь не первосортным экземпляром своего поколения. Надо отдать должное Президенту: он знал, как нагнать на человека ужас. Мокрые узкие плавки натирали и сдавливали мне яйца. У меня начали трястись ноги, и в жарких подмышках я ощутил склизкий пот.
– Джек, позвольте вам представить, – заговорил Президент, небрежно взмахнув рукой. – Это Питер Велкнер...
Я кивнул. Да, теперь я узнал всех присутствующих. Велкнер был членом совета директоров Корпорации с 1986 года. Он был президентом-основателем «Велкнер аэроспейс» в Калифорнии, отошедшим от дел. Гениальный инженер. Важные изобретения в области компьютеров в 1960-е годы. Знает производственные процессы. Совершенно равнодушен к светской жизни Нью-Йорка. Свободно говорит по-японски. Его хобби – разведение гибридов хвойных деревьев. Я приветственно кивнул, но не стал пожимать ему руку.
– Ральф Юберот...
Член совета директоров Корпорации с 1990 года. В настоящее время – вице-президент Нью-йоркского национального трастового банка. Экономист по образованию. Он был одним из руководителей Федерального резервного банка США в первой администрации Рейгана. Судя по тому, что я о нем знал, по природе скептик и пессимист.
– Гарри Дормен...
Конечно. Член совета директоров Корпорации с 1979 года. В настоящее время президент «Глобал эйрлайнз». Бывший вице-президент «Мерка», производитель лекарств. Бывший вице-президент «Ай-би-эм». Оптимист, переговорщик. Может продать что угодно кому угодно, хоть темные очки покойнику.
– И Эрл Уотсон.
Член совета директоров Корпорации с 1983 года. Основатель «Уотсон корпорейшн», которая издает шестьдесят восемь газет по всей стране. Очень хорошо разбирается в американской культуре, меценат. Где-то я читал, что шестьдесят лет назад во время Депрессии они с Президентом вместе учились играть на скрипке. Это были старейшины совета директоров, его ядро.
– Джек, как вы, наверное, знаете, в совете существует ряд комитетов. Один из них, как вам известно, называется комитетом по управлению и выдвижению кадров, который имеет подкомитет по делам из раздела «разное». Вы можете не знать этого, – Президент вел себя так, словно мы с ним были случайными знакомыми, и в его голосе слышались покровительственные нотки, – но подкомитет по нашим правилам – по нашим малоизвестным правилам – имеет право, не считаясь с мнением других членов совета, собираться, когда и где он считает нужным. Это единственный подкомитет, который может заседать официально, не оповещая об этом остальных членов совета. Я говорю вам это, – тут он сделал паузу и посмотрел мне прямо в глаза, – чтобы вы понимали: несмотря на приятно неформальную внешнюю сторону нашего заседания, это официальное заседание... – При этих словах появилась миссис Марш в старомодном платье и чулках с блокнотом и авторучкой. Но волосы у нее были слегка растрепаны, и я понял: она только что прилетела на вертолете и наверняка привезла с собой вчерашние факсы, присланные Президенту из Германии. Она уселась у дальней стены комнаты. – С полным протоколом, обязательным выполнением постановлений и так далее.
Президент задержал на мне свои голубые глаза, проверяя, понял ли я его. Он выглядел бодрым, полным энергии.
– А теперь перейдем к делу. Джек убеждал меня поддержать слияние с «Фолкман-Сакурой». Как известно всем здесь присутствующим, возможно за исключением Джека, в течение последних шести месяцев я вел неофициальные беседы с их представителями. Мы никому не говорили об этом, действовали очень тихо. Я решил, основываясь отчасти на великолепных доводах Джека, что прямой обмен пакетами акций плюс план капитализации «Ф.-С.» будет в высшей степени разумным шагом. Джек знает все детали, все доводы.
Он повернулся ко мне, и я содрогнулся, осознав его хитроумие, его умелое манипулирование мною, Моррисоном, всеми.
– Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали о сути сделки комитету, Джек, если будете так любезны.
– Я был бы рад это сделать, – улыбнулся я в полном ужасе, – но, возможно, среди администрации есть те, кому также следует предоставить возможность...
– Мы ценим вашу преданность мистеру Моррисону и остальным, – прервал меня Уотсон, один из членов комитета, – но мы желаем выслушать вас.
– Да, – поддержал его Президент. – Вы можете не тревожиться о Моррисоне и остальных. Комитет полностью в курсе их участия...
«Комитет полностью в курсе их участия». Я оказался в центре контрпереворота. Президент представляет совету директоров идею объединения как свою собственную.
– Нам хотелось бы в первую очередь услышать от вас, Джек, основные доводы в пользу этого плана. Вы много говорили мне о проникновении и расширении новых рынков, возможности пройти через различные культурные барьеры за счет системы распространения, принадлежащей «Ф.-С.», и так далее. Мне хотелось бы, чтобы вы остановились на финансовых маневрах, которые сделают возможным такое коммерческое предприятие, начиная с холдинговой корпорации, сравнении их ценных бумаг с нашими, потребностях в краткосрочных кредитах, ситуации с евродолларами, а потом, если вы еще не выдохнетесь, – тут он негромко, театрально засмеялся, – потом обрисовать нам, как это отразится на каждом подразделении, какие именно предприятия надо будет отделить и продать, в чем заключаются противоречия с федеральными законами, будет ли спрос на эти предприятия и кто мог бы их купить...
И так далее. Короче, я должен был кратко изложить всю работу, проделанную остальными, все важные цифры и стратегии, выдать определенные ключевые фразы и идеи, стоимость которых составляла многие миллионы долларов. По тем вашингтонским переговорам о спутниках он знал, что у меня очень хорошая память и что я быстро все схватываю. Членов комитета не интересовало, кто именно даст цифры, оценки и отчеты. Стоит мне их озвучить, и они навсегда станут их собственностью. Миссис Марш надела очки, готовясь все это застенографировать. Когда он закончил, я тихо откашлялся, мне предстояло говорить час, а возможно, и больше...
Бывают мгновенья, когда мы предаем других. Моррисон поставил меня в такое положение, что я был готов это сделать, изложив его взгляд на будущее Корпорации. Он намеренно вывел меня из числа переговорщиков – разве я был теперь связан какими-то обязательствами? Если я откажусь сотрудничать с Президентом, то заявлю о своей солидарности с Моррисоном и подчеркну его предательство по отношению к Президенту. Насколько я мог судить, что бы я ни сделал, Моррисон пролетает. Он сейчас не в состоянии меня защитить. И как только я все выложу Президенту, я стану не нужен и ему тоже. Мой единственный шанс – хорошо себя показать. Мне предстояло в одиночку выступить перед главными лицами.
Президент заботливо спросил:
– Мне кажется, вам надо рассказать нам очень многое, Джек. Возможно, вы хотели бы сесть?
Больше всего мне хотелось засунуть руку в плавки и высвободить свои яйца из холодной и мокрой ткани.
– Нет, – ответил я негромко, обращаясь к нему, а потом и к четырем мужчинам, сидящим передо мной, – я постою.
Все прошло лучше, чем я ожидал. Немного освоившись, я расхаживал по комнате, рассказывал, отвечал на вопросы и возражения каждого из слушателей. Несколько раз мы возвращались назад: они плохо знали некоторые последние цифры, характеризующие рынки. Президент стоял чуть позади и слушал. Он взял с журнального столика маленькую китайскую нефритовую лошадку и рассеянно ее рассматривал, время от времени кивая головой, услышав некоторые мои ответы. Я перестал нервно прислушиваться к своему голосу и просто говорил с присутствующими. Они были умными людьми и смогли понять, что мое выступление основано на анализе, а не просто на впечатляющих схемах и слайдах. И наконец, они задали последние вопросы.
Тени деревьев, словно гигантские пальцы, легли на бассейн. Мы закончили? Президент отрывисто кивнул мне и сказал:
– Спасибо, Джек, вы обрисовали нам положение дел, и это надо обдумать. Или, вернее, теперь нам надо обдумать важное дело.
Он быстро подмигнул мне – и заседание закончилось. Кто-то вложил мне в руку бокал, и каждый из членов комитета подошел и пожал мне руку. Это были вялые стариковские рукопожатия: человек подходит к вам и сует прохладную, чуть расслабленную ладонь, словно протягивая вам купюру. Теперь я принадлежал им, они меня купили.
Президент негромко сказал мне, что будет ждать меня завтра у себя в кабинете, это был ясный намек на то, что мне следует исчезнуть. Как по волшебству возник мистер Уоррен и провел меня по коридору к другой двери. Он снова стал приветливым. Я прошел мимо парадной столовой, где был накрыт великолепный стол на пять персон и на сервировочных тележках стояли подогретые серебряные тарелки. Мистер Уоррен привел меня в уютный кабинет, где Долорес и Мария, уже одетые, сидели на диване и смотрели телевизор. Я сразу увидел, что они хорошо провели день: о них заботились, их накормили и развлекли. После того, как я оделся, мистер Уоррен провел нас по лужайке к вертолету. Долорес поймала мою руку и сжала ее. Мы вошли в салон, где могли поместиться шесть человек.
– Спасибо, что приехали сегодня нас навестить, – сказал мистер Уоррен, а потом указал на шкаф у нас за спиной. – Там вас ждет неплохой теплый обед, у вас как раз будет достаточно времени, чтобы поесть.
Он закрыл дверь, и уже через минуту вертолет взлетел.
– Куда мы летим? – спросила Долорес, стараясь перекричать громкий шум вертолета.
– Наверное, на вертолетную площадку на Ист-Сайде, – ответил я ей. – Думаю, это займет минут сорок пять.
– Я боюсь! – сказала Мария.
– Не бойся, моя хорошая.
Она успокоилась и прижалась носом к окну, рассматривая простиравшийся внизу берег Лонг-Айленда. Мы летели в сторону Манхэттена, ловя последние лучи солнца. Я был полностью выжат. Тщательно разыгранная партия, где Джек Уитмен оказался беспомощной пешкой, меня испугала. Что произойдет завтра, когда я приду в офис? Чей я человек – Моррисона или Президента? В чем преимущество? Я закрыл глаза. А потом я ощутил прикосновение теплых губ к моему лбу и снова открыл их. Долорес сидела, устремив на меня свои темные глаза. Я понял, что сегодняшний день в корне изменил ее мнение обо мне: ее взгляд был пристальным, и в нем было желание.
Мы сели на аэродроме для вертолетов на огромный желтый косой крест. Нас ждала машина, и через час с четвертью после взлета мы уже были у моего дома.
– Ты устал, Джек? – спросила Долорес, как только мы вошли.
Я включил свет в прихожей.
– Я переволновался. Мне следовало захватить с собой лекарства от повышенной кислотности.
– Ты не знал, что им от тебя будет нужно?
– Мне следовало бы догадаться, Долорес. На самом деле следовало бы.
Она вынимала из сумки купальники и полотенца.
– Ну а я провела день очень и очень хорошо.
Я выдавил из себя улыбку:
– Вот и славно.
– Тебя все это время заставляли говорить?
– Да.
– Может, ты уложишь Марию спать? Тебя это должно успокоить.
Я послушался, изумившись мудрости Долорес. Держась за руки, мы с Марией пошли наверх, в ее новую комнату, в которую я поставил шкаф для игрушек, детскую кроватку и стол для раскрасок. Мария утомилась от поездки, и я помог ей надеть пижамку.
– Прочти мне «Кота в шляпе», – попросила она.
– Ты уже засыпаешь, моя хорошая.
– Почитай мне!
– Хорошо, садись ко мне на колени.
Я негромким голосом прочел ей первые несколько страниц о том, как маленькие мальчик и девочка сидят дома дождливым днем и скучают, и тут появляется Кот в шляпе. У Марии осоловели глаза, веки постепенно закрылись, и она обмякла у меня на руках, прижавшись головой к моему левому плечу, и от моего дыхания дрожали ее темные кудряшки. Ее рот приоткрылся, глазные яблоки начали двигаться под веками. Я мог бы вообще с ней не встретиться, да и теперь мы можем в любую секунду расстаться, или же она будет ухаживать за мной, когда я буду при смерти, но в эту минуту я ее любил. Я держал на руках идеальное творение природы, ребенка, которому было еще очень далеко до неврозов и страданий взрослой жизни, до тайной ненависти и страхов. Мария пошевелилась и тихо чмокнула губами. Ее рука захватила мою руку и прижала ее к себе. Подозревает ли Гектор, что другой мужчина держит на руках его ребенка, испытывая отцовские чувства?
Уложив Марию в кроватку и укрыв одеялом, я пошел в кабинет и проверил сообщения на автоответчике. Их оказалось два.
«Э-э... привет, это Майк Ди Франческо... У меня возникла небольшая проблема с Нью-йоркским коммутатором: когда я менял ваш незарегистрированный номер, я лоханулся. Номер теперь 555-4043, но он зарегистрированный. Адрес остался незарегистрированным, и я не могу понять, в чем дело: может, файл коммутатора каким-то образом записался в систему и ваш номер стал считаться новым номером. Они меняют свои программы, так что я надеюсь, что это не вызовет каких-то проблем...»
Я прокрутил запись до второго сообщения.
«Долорес, послушай, я знаю, что ты там, я знаю, что ты меня слушаешь, – зазвучал из автоответчика хриплый голос Гектора. – Я только что получил этот номер от телефонной компании, это какой-то новый номер, Уитмен что-то вытворяет с телефоном. Слушай, если ты там, а ты должна быть там, я уже сообразил, где ты сейчас. Кажется, я уже все понял, а если так, то мы очень скоро увидимся, Долорес, и это хорошо, потому что я просто хочу тебе сказать, что меня повысили. Новая работа, гораздо больше дел. Просто сказали: «Тебя повысили». Я три года надрывался, и наконец мне дали ход. Теперь я начальник на линии – линейный инспектор. Я знаю, тебе всегда хотелось, чтобы я больше зарабатывал, Долорес. Завтра я начинаю учиться. Мне надо заполнять бумаги и с компьютером работать тоже. Я обещал, что буду хорошо работать. Я буду получать больше денег, Долорес, у меня для нас будет больше денег, и ты можешь вернуться. Возвращайся с Марией. Теперь я буду получать на пять тысяч двести баксов больше, хорошие деньги. Думаю, я все равно буду и машины продавать, чтобы были лишние деньги? Рабочих часов больше, но...
Я выключил автоответчик, а потом стер запись. Мои действия оказались неудачными, события развивались не так, как я думал. Гектор был готов работать как можно больше, лишь бы Долорес и Мария к нему вернулись.
– Джек? – Долорес поднялась по лестнице с одеялом, бутылкой вина и парой бокалов. – Тебе оставили сообщения?
– Ничего важного.
– Ты кашляешь, милый, – заметила она.
– Это просто... изжога.
Она взяла меня за руку, и мы поднялись на крышу. Я молча пил и тревожился о том, что будет твориться завтра на работе. Что-то происходило. Президент ничего не сказал мне после того, как я закончил доклад, и Моррисон не позвонил мне, чтобы узнать, что было днем. А я решил ему не звонить – если это можно было назвать решением. Долорес придвинулась ко мне в темноте:
– Ты сильно кашляешь, Джек.
– Это из-за стресса, кофеина и прочего.
– А что там сегодня случилось, можно спросить? Потому что я вижу, что это было совсем не весело. Я еще никогда не видела, чтобы кто-то так нервничал.
– Это почти невозможно объяснить, Долорес. Все очень сложно. Я не понимаю, что творится на работе. Меня совсем задолбали. Я могу уже завтра остаться без работы, – по-моему, это вполне возможно.
– Тебя так долго заставили говорить, – сочувствующе сказала она.
– Не тревожься об этом, тебе и так забот хватает.
Когда я это говорил, в моем голосе почему-то появились резкие нотки, некая холодность, как будто я осуждал Долорес. Она посмотрела на меня удивленно и обиженно и, наверное, прочла на моем лице, что я могу в любую секунду приказать ей уйти.
– Извини, – сказал я ей. – Мне не следовало огрызаться. Просто у меня сейчас много проблем.
– Я могу помочь.
– Как?
– Ну, как-нибудь.
Она улыбнулась, а я подумал: «Хрен тебе, Гектор, эта женщина моя!»
– Можно как-нибудь, а можно одним способом, – отозвался я.
– Ну, тогда одним способом.
– Если ты на это готова, Долорес. Если ты на это готова.
Я снял ботинки, брюки и белье, а она начала то самое, идеальное лечение повышенной кислотности и стресса. У меня подогнулись колени, и я провалился в странное состояние, в котором был жив только мой член, а все остальное во мне было мертво, и я испытывал потрясающее спокойствие, и ночной ветер холодил мне бедра. Когда у меня между ног устраивается женщина и удовлетворяет меня – только тогда я не тревожусь о прошлом и будущем. Когда трахаешь женщину, то тревожишься о будущем, беспокоишься о том, что это даст женщине, будет ли она удовлетворена. А когда вот так... Ее рука оказывается у меня в промежности, что очень приятно. Сладкий дым наполняет мою голову, мои губы странно дрожат, мой член становится нелепо, чудесно толстым и тяжелым – кажется, будто наслаждение заставляет его вырасти больше обычного, и я забываю о Корпорации, забываю о мертвых и умирающих, я забываю, что и сам я всего лишь разлагающийся мешок пищи для червей, оживленный разрядом электричества. Электрическое тело. Я забываю о моем геморрое, о налогах, о жире, которым заплывает мое тело, о матери и отце. Есть только плотная трубка, которая идет от меня к ней, от нее ко мне, и я льщу себе и обманываюсь мыслью, что ей это по-настоящему приятно, что это ее возбуждает. Она берет мой член в рот и сосет его, и вскоре я оказываюсь в великолепном, чудесном уголке сознания, где бываю только в момент оргазма: мои колени подняты, мышцы напряжены. Это тот последний момент, когда уверенность совпадает с ожиданиями, и напряженная гримаса стремительно исчезает, лицо становится юным, спокойным – безмятежным лицом нескольких секунд умиротворения. Я никогда не видел у себя этого выражения, но я его ощущал.