Рассвет приходит непрошеным и бросает вас вперед. На следующее утро я стоял на углу Шестой авеню и Сорок девятой улицы, и солнце высвечивало немногочисленные дизайнерские деревца Рокфеллеровского центра. На противоположной стороне улицы бригада уборщиков в униформе Корпорации выгнала бездомных с уютных скамеек на площадке перед зданием и струей пара смывала мочу и мусор, накопившиеся за ночь. Мужчины двигались медленно – рабочие на повременной оплате, которым спешить некуда. Я перешел улицу на зеленый свет. В вестибюле еще один уборщик медленно возил полотер по блестящему мраморному полу, розовому, словно поверхность замороженного лососевого паштета. Я миновал компьютеризированную справочную здания и кивнул Фрэнки, сонному ночному дежурному, заканчивавшему смену. Он встал со своего табурета и вызвал лифт ограниченного доступа, который останавливался только на этажах с тридцать восьмого до сорок первого. Когда я зашел в него, тихо прозвенел сигнал и двери начали закрываться.
– Придержи его! – приказал женский голос. – Я уже здесь!
В узкой щели между дверцами лифта показалась рука – пять длинных пальцев с красными ногтями и рукав делового костюма. Дверцы автоматически открылись – и возникла высокая светловолосая фигура Саманты Пайпс.
– Доброе утро, Джек! – Саманта послала мне свою обычную влажную улыбку, которая намекала на огромное наслаждение, но обещала только неприятности, и шагнула в лифт, обдав меня запахом духов, косметики и кофе. – Ох, они будут сражаться с нами по всем вопросам! Такое перекрытие рынка! И по ценам на акции, и по преемственности администрации – абсолютно по всему, правда? Но нам необходимо это сделать! И им тоже! – радостно воскликнула она. – Это – самое логичное! – Она повернулась и яростно ткнула в кнопку лифта. – Ненавижу кого-либо ждать! Мы поедем наверх вдвоем.
Мы поднимались без остановок. За мягкими, почти детскими чертами лица Саманты скрывались ум и напористость. Никто бы не заподозрил, что она – специалист по корпоративному праву, которое практикуется в суде справедливости в Делавэре, где официально зарегистрированы большинство крупнейших компаний Америки. Мы с ней продвигались по службе одновременно, вместе с моим соперником Эдом Билзом. Когда Саманте необязательно было надевать деловой костюм, она выбирала обтягивающие шелковые платья, обычно темно-синие или зеленые, и, если не считать одной детали – или, возможно, благодаря ей, – она была необычайно запоминающейся женщиной. Дефект был в ее левом глазе. Радужка красивого синего цвета была повернута внутрь: она сильно косила.
– Вчера вечером я перечитала ваш план совместной работы, – сказала Саманта и проверила свой макияж, глядя в медную панель с кнопками. – Он такой хороший, такой хороший. Я совсем забыла, что у них четыре спутника над Африкой, над всеми крупными рынками. Нигерия огромная, сто двадцать миллионов людей. А Азия! Индонезия – сто девяносто пять миллионов! И прогнозы роста населения просто потрясают! Через двадцать лет эти рынки будут колоссальными, Джек.
– Как я это себе представляю, Саманта, либо мы заключаем эту сделку, либо это тотчас сделает кто-то другой.
– Знаю! – воскликнула она, поднимая брови. – Это – будущее! А когда это они успели закупить все эти кинотеатры в юго-восточном Китае? Китайцы становятся лучшими капиталистами на свете. И у них эксклюзивный контракт по сотовой связи в Польше! Ты уже пил кофе? Кажется, я сегодня утром с ним переборщила. Я вскочила и пробежала вокруг Центрального парка два раза!
– Двенадцать миль? – переспросил я.
– Я даже ни о чем не думала! Я просто бежала и бежала! Сейчас весь парк засыпали крысиным ядом. Конечно, наш знаменитый Президент будет не особенно счастлив, когда мы скажем ему, что задумали, – продолжила Саманта, и ее голос стал жестче, – но наступает такой момент... Он подозревает, я уверена. Только дурак не заподозрил бы! И теперь нам надо каким-то образом раскрутить бедного старикашку.
Она пристально посмотрела на меня. Для Саманты это было чем-то необычным, несмотря на то, что между нами существовала давняя привязанность, о которой я потом расскажу. Когда я только с ней познакомился, косоглазие было почти незаметным и даже довольно привлекательным, потому что казалось, что она сосредоточивает все внимание на том, на кого смотрит. Однако она обратилась к дорогому швейцарскому хирургу-офтальмологу в Ист-Сайде, а тот, вместо того чтобы исправить легкое косоглазие, сделал только хуже, так что теперь, когда Саманта волнуется или сердится, радужка уходит к самой переносице. Удачный иск Саманты по поводу преступной небрежности врача, основанный на заключениях нескольких врачебных экспертиз и утверждении, что достопочтенный врач выпил бокал вина за ланчем за два часа до операции, поставил крест на карьере хирурга и был описан в юридических журналах. Удивительно, но то, что глаз стал двигаться неуправляемо, пошло Саманте на пользу: в пылу дискуссии она вдруг становилась похожа на портрет Пикассо периода кубизма, что заставляло людей смущаться. Несоответствие ее страстных, четких аргументов и блуждающего взгляда сбивало с толку опытных консультантов и внушительных защитников, которые внезапно теряли уверенность в своих утверждениях. Они замолкали, они пытались решить, в какой глаз Саманты смотреть, они начинали мямлить, она вмешивалась – и они проигрывали. Саманта играла по-крупному: если у нее не было совершенно одинаковых глаз, то она намерена была получить все остальное.
Когда лифт со скрипом остановился на тридцать девятом этаже, мы с Самантой, как обычно, миновали большой холл с панелями из тикового дерева и стеклянными стенами и срезали путь, пройдя через дверь рядом с лифтом. Как всегда, на столике во внутренней приемной стоял поднос с разнообразными фруктами и выпечкой. Саманта радостно вскрикнула, подхватила крупную землянику и сунула ее в рот. Я прошел за стройными ногами в туфлях на шпильках по коридору, мимо заключенных в рамки мгновений из истории Корпорации. Как обычно, мы пришли на работу первыми.
Мы оба работали в небольших кабинетах вице-президентов, двери которых выходили в задний коридор, тянувшийся вдоль северного фасада здания. К огромной приемной Президента в северо-восточном крыле примыкала комната, принадлежавшая миссис Марш, которая единственная из всех секретарей имела кабинет с окном. Офис главного администратора, Моррисона, располагался в противоположном конце коридора, в северо-западном крыле. Все наши окна выходили на Центральный парк, простиравшийся в девяти кварталах от нашего здания, и я часто стоял у окна, глядя на миниатюрные клены и буки, команды софтбола и фигурки людей на парковых скамейках, и в эти минуты я почти всегда думал о Лиз. В парке мы гуляли и катались на велосипедах, ели сэндвичи с индейкой. И предложение я ей сделал тоже там. Задумчиво стоя у окна, я восстанавливал в памяти ее лицо. Иногда я не мог его вспомнить.
Сейчас сквозь стенку кабинета я слышал, как Саманта прослушивает сообщения на автоответчике.
– Саманта, – окликнул я ее через дверь, – сколько встреч ты запланировала на неделю?
– Слишком мало! – крикнула она в ответ.
– Давай встретимся за ланчем.
– Не могу, извини. Я занята.
– Молодой кандидат?
– Да, – отозвалась она. – Пока не проверенный.
После череды обычных связей Саманта презирала мужчин, которые пытались возместить угасающую половую активность энергией богатства – новыми машинами, горнолыжными курортами, экзотическими путешествиями. По-моему, она решила, что ее карьера несовместима с браком и детьми, однако их отсутствие можно компенсировать. Теперь Саманта отдавала предпочтение сильным рукам и широким плечам двадцатилетних парней из команды гребцов Колумбийского университета и даже смотрела их состязания из каюты собственного сорокафутового катера. Каждые пару лет она выбирала нового молодого человека и соблазняла его с жадной прямотой, которой лишены женщины помоложе. Первокурсник или старшекурсник неизменно был родом из какого-нибудь городка в Огайо или Коннектикуте и смущенно присутствовал на ежегодной рождественской вечеринке Саманты. «Это мой друг», – небрежно представляла его Саманта. Майк, или Том, или Ларри явно был польщен щедрым вниманием Саманты: дюжиной рубашек из «Блумингдейла», золотыми запонками или еще чем-то – и, вероятно, видел в ее страсти вызов собственному атлетизму. Несомненно и то, что юный здоровяк был успокоен уверениями Саманты, что он не должен считать, будто связан с ней какими-то обязательствами. Она нещадно злоупотребляла услугами автопарка Корпорации, чтобы доставлять своих парней с Морнингсайд-Хайтс в Ист-Сайд. Она являлась на работу с явным хладнокровием женщины, которой удалось превратить секс в платную услугу с максимальным удовольствием и минимальными хлопотами. Когда приходило время избавляться от очередного молодого человека, она была раздражительной, пока ему не находилась замена. Мы все знали об этой слабости Саманты Пайпс – и это немного нас пугало. Она понимала, что это ей на руку.
В тот день перед самым полуднем Хелен Ботстейн, мой референт, вошла ко мне в кабинет, закрыла дверь и села на стул напротив моего письменного стола.
– Охрана сообщила, что внизу в вестибюле вас спрашивают какие-то люди, – сказала она.
Я был поглощен несколькими отчетами, которые были нужны мне для подготовки к встрече во второй половине дня.
– Какие-то люди? – отозвался я. – А разве к нам постоянно не приходят какие-то люди? И притом довольно жалкие существа.
Хелен выдавила улыбку.
– Мне не хотелось вас беспокоить, поэтому я туда спустилась. Это женщина, – добавила она, – с ребенком.
– Женщина с ребенком? А что им...
И тут до меня дошло, о ком Хелен говорит.
– Она заявляет, что знакома с вами.
Я вспомнил лицо той женщины.
– Она говорит, что вы дали ей свою визитку. Джек, у этой женщины ужасный синяк под глазом. Я привела ее наверх и дала ее малышке молока, – объяснила Хелен. – Она настоящая красавица, как и ее мать.
– Они здесь?
– Да, – прошептала Хелен.
– А на женщине, наверное, довольно грязное...
Хелен яростно закивала головой, чуть не плача. Ее потребность в ребенке была почти такой же отчаянной, как потребность дышать. Она уже три года пыталась забеременеть и сейчас принимала лекарства от бесплодия.
– У малышки такие кудри...
– Да.
– Привести их? – спросила она.
– Да, пожалуйста.
Хелен встала и тихо открыла дверь.
Женщина вошла медленно, с таким же, как и в подземке, гордым самообладанием, ступая по персидскому ковру поношенными туфлями, крепко держа дочку за руку и не оглядываясь. Хелен вышла и закрыла дверь. Женщина была закутана в то же грязное пальто, которое я видел накануне. Те же роскошные губы, то же тело. Но я с внезапной тревогой сосредоточил внимание на синяке вокруг левого глаза: он был припухшим и болезненным – блестящий асимметричный отек. За те пятнадцать часов, которые прошли с того момента, когда я впервые ее увидел накануне вечером, кто-то подбил ей глаз. Малышка вырвалась из руки матери и бросилась к окну моего кабинета, прижала ручонки к стеклу и стала смотреть, как внизу по улице снуют желтые такси. Женщина остановилась в центре комнаты, опустив руки и временно игнорируя дочь, и устремила глаза на меня. Она подошла не настолько близко, чтобы можно было пожать мне руку, и, похоже, тревожилась, не совершила ли она большой ошибки.
– Садитесь, пожалуйста, – сказал я.
– Спасибо.
Я ощущал запах духов женщины – цветочных, довольно дешевых, но приятных. Несмотря на свою одежду и даже на подбитый глаз, она оставалась невероятно привлекательной. Да, она была неухоженной, в грязной одежде и почти без косметики – только тонкий слой вишнево-красной помады, подчеркивавшей ее темные глаза и волосы. Но она была полна жизни – под грязным пальто угадывалось крепкое тело. Она присела на край стула, сжимая в руках сумочку. Мне казалось правильным, чтобы она заговорила первой: ведь это она пришла ко мне.
– Ваша... э-э... мисс Ботстейн сказала, что мне можно зайти и поговорить. Вы дали мне вашу визитку.
Она говорила с типичными нью-йоркскими интонациями, но в ее голосе была какая-то мягкая напевность, словно она росла, слыша вокруг себя совершенно иную речь. Мне показалось, что это не четкие гавайские гласные, какие слышишь в такси, и не резкий пуэрто-риканский акцент, – это было нечто другое.
– Безусловно, – ответил я. – В подземке я говорил совершенно искренне.
Она набрала в грудь воздуха.
– Меня зовут Долорес Салсинес, мистер Уитмен. А это – Мария. Когда вы дали мне свою визитку, я не думала... То есть я обычно не разговариваю с мужчинами в подземке, но я решила зайти и узнать, действительно ли вы здесь работаете, потому что... То есть... – Она сделала небольшую паузу. – Я узнала название компании и решила, что зайду вас повидать. – Она улыбнулась с вежливой сдержанностью, и мне показалось, что ее ушиб побаливает. – Я знаю человека, который прокладывает провода для кабельной компании.
– Вы имеете в виду кабельное телевидение «Большое Яблоко»? – переспросил я.
Она кивнула.
– Оно принадлежит вам, да?
– Корпорации.
Она говорила о местном кабельном телевидении Нью-Йорка, значительная часть которого принадлежала нашему отделению кабельного телевидения и составляла крошечную долю империи Корпорации. Белые фургоны с логотипом «Большого Яблока» на боку встречались во всех пяти районах города, а управляли им мужчины в полосатой униформе.
– Ну, я слышала об этой компании и подумала... мне показалось... – Долорес Салсинес бросила на меня робкий взгляд, – наверное, я решила, что раз у меня нет одежды – приличной одежды, – то я выгляжу словно бездомная. Охранники внизу смотрели на меня с подозрением, но, похоже, пропустили потому, что я показала им вашу визитку. – Она посмотрела на дочь, которая все еще прижимала лицо к оконному стеклу. – Вы не против, если она просто там постоит?
– Нисколько. – Я смотрел, как она судорожно сжимает свои смуглые пальцы. – Ничуть. Сколько ей лет?
– Через два месяца исполнится четыре.
– Какой красивый ребенок!
– Она ничего не испортит.
– Ничего страшного, – успокоил я ее. – Долорес, – начал я, не имея сил избежать этого вопроса, – кто-то ударил...
– Знаю. – Она поспешно кивнула, стыдясь случившегося, и стремительно подняла руку к ушибу. – Пожалуйста, не спрашивайте меня об этом. Сейчас это не важно. Это не ваша проблема, мистер Уитмен, поверьте, я это понимаю. Я вижу, что вы заняты, и судя по тому, где находится ваш кабинет... Ведь людей вроде меня сюда даже не пускают, правда?
– Обычно? Не пускают.
Она немного помолчала, не зная, как продолжить.
– Я подумала, знаете, может, вы могли бы мне помочь. Я не хочу рассказывать вам всю эту длинную историю, мистер Уитмен. Мне нужны деньги, нужна работа. Наверное, вы это увидели еще вчера.
– Судя по вашему виду, вам нужна была помощь, – согласился я. – Но прежде чем мы начнем говорить о работе, я могу заказать вам кофе и какой-нибудь еды?
– Нет, спасибо.
Однако она бросила взгляд на Марию, которая обнаружила стопку глянцевых журналов Корпорации, лежавшую на низком лакированном столике, который выбрал для моего кабинета «консультант по обстановке», работавший на Корпорацию. Она листала страницы, разглядывая рекламу бриллиантов, наручных часов и автомобилей за девяносто тысяч долларов. Я связался с Хелен и объяснил, что нам нужны сэндвичи, кофе и сок – все, что можно принести из ресторана немедленно.
– Я пришла не за милостыней, – сказала Долорес, когда я положил трубку. Она плотнее завернулась в пальто. – Я знаю, что выгляжу ужасно, но это нехарактерно для меня, обычно у меня не такой гадкий вид... Мне просто нужна работа.
– Вы живете здесь, в Манхэттене?
Она неопределенно кивнула, бессознательно крутя обручальное кольцо на пальце.
– У меня украли чемодан и деньги там, где я остановилась, – это гостиница... вроде как. Место, где можно пожить. Я искала квартиру, но они такие дорогие.
Я чуть было не спросил в тот момент про ее мужа – но удержался, потому что любой личный вопрос казался бы оскорбительным при ее беспомощности. Я предположил, что она не получила хорошего образования, и стал думать о работе, которую можно было бы найти в нашем здании для человека без квалификации и без опыта.
– Долорес, какая у вас подготовка?
– Я окончила католическую школу в Бруклине, – ответила она. – Мне хотелось стать медсестрой, но все разладилось. В последние несколько лет я не работала, только сидела с Марией. – Ее рука непроизвольно поднялась к ушибу. – Мне нужна ночная смена, чтобы можно было работать, пока Мария спит.
– Значит, у вас нет никого, кто бы мог за ней присматривать?
– Нет.
– Вы умеете печатать? Если умеете, то это все меняет.
– Да, – ответила Долорес с надеждой в голосе. – По крайней мере, раньше я умела печатать.
– Хорошо.
Я полистал справочник Корпорации и позвонил миссис Трискотт, бой-бабе, единственным деловым качеством которой была подлость. Она помыкала шестьюдесятью замотанными душами в отделе компьютерного набора текстов. Как-то я спускался туда. Это была громадная комната на пятом этаже с низким потолком – ярко освещенная темница с клетушками, в которых женщины стучали по клавишам, сидя перед мониторами. Отдел работал каждую минуту, круглый год, обрабатывая горы меморандумов, отчетов, рекламных брошюр, инструкций и тому подобного. Да, сказала мне миссис Трискотт с мрачным отвращением, люди постоянно увольняются, и у них есть две вакансии.
– У меня тут есть знакомая, которая, как мне кажется, сможет неплохо работать.
– Какие программы?
Я прикрыл трубку рукой:
– Знаете какие-нибудь текстовые программы?
Долорес покачала головой:
– Я раньше никогда не работала на компьютере...
У нее не было квалификации для работы в офисе.
– Но я могу научиться! – горячо сказала она, видимо почувствовав мою реакцию. – Я могу научиться чему угодно!
Я вернулся к разговору:
– Миссис Трискотт, она знает «Wordstar», «Xywright», «WordPerfect» и еще пару, но хуже.
– Слов? – ворчливо осведомилась миссис Трискотт.
– Слов? – переспросил я.
– В минуту.
Я спросил Долорес об этом.
– Может... тридцать? Я так давно не бралась...
– Сто пять в минуту, – сообщил я миссис Трискотт.
– Она должна пройти через отдел кадров, – скептически сказала она. – Наймом занимаются они.
Пришла Хелен с тарелкой сэндвичей, присланных из ресторана для правления на сороковом этаже. Она нервно улыбалась, а глаза у нее слезились.
Пока Долорес и Мария ели, я позвонил в отдел кадров и надавил на молодого заместителя начальника отдела, судя по всему, новичка. Я сказал, что прошу его внимательно отнестись к Долорес Салсинес, желающей устроиться на работу на вакантное место в бюро компьютерного набора текста, и принять во внимание мою активную поддержку ее приема на работу в компанию.
– У нас есть определенные порядки! – пискнул он. Видимо, он не знал моего имени. – Прежде всего, требуются сведения о предыдущей работе. Таким образом мы можем соотнести уровень умений кандидата с...
– Я прошу, чтобы вы ее взяли.
– Секундочку, – сказал он уже без прежней уверенности в голосе, – вы ведь не можете просто позвонить и...
– Нет, – оборвал я его, – могу.
– И на каком вы этаже? – напрямую спросил он.
Я ответил. Каждому этажу Корпорации соответствовал определенный уровень страха. Тридцать девятый внушал наибольший ужас. Он считался этажом гигантов. Работник отдела кадров залепетал обещания и заверения, и в голосе его появились истерические нотки.
– Завтра в восемь тридцать, пятый этаж, комната пятьсот сорок два, – сказал я Долорес, повесив трубку. – Вы начинаете работать в девять.
Ее глаза округлились.
– Так вот сразу?
– Работа не бог весть какая, но на жизнь хватает, где-то восемнадцать или девятнадцать тысяч, и, полагаю, приличная медицинская страховка. Может быть, спустя несколько месяцев откроется должность секретаря, а вы освежите свои умения и...
– Это прекрасно, мистер Уитмен, – откликнулась Долорес, собирая вещи, словно дальнейшая задержка могла бы поставить ее новую работу под угрозу. – Я очень, очень ценю это, хоть и не понимаю, почему вы это сделали для незнакомого человека.
– Не думайте об этом.
Я пожал плечами и позволил себе удержать ее взгляд, так что даже в эти первые минуты после нашей с Долорес встречи мы оба понимали, что все гораздо сложнее, чем кажется. Долорес на секунду остановилась в центре моего кабинета, словно дав волю желанию в последний раз все рассмотреть. Мария подошла ко мне, заинтересовавшись моими наручными часами, подарком Лиз.
– Можно мне их посмотреть? – спросила Мария.
– Мария! – сердито одернула ее Долорес. – Это так невежливо!
Я снял часы с запястья и вручил их девочке.
– Мария, немедленно их отдай.
Девочка выпятила губку, отдала мне часы и игриво скользнула обратно к окну, прижав пухлые пальчики к стеклу и бесстрашно глядя вниз. Мне захотелось встать рядом с ней на колени и показать лошадок и экипажи в Центральном парке. Мне захотелось купить этой малышке новую одежду, рожок с мороженым, университетское образование и миллион других вещей.
– Как высоко! – радостно воскликнула она. – Машинки как желтые жучки!
– Да. Пойдем, Мария, мы и так сильно помешали мистеру Уитмену. – Долорес взяла ребенка за руку. – Спасибо, – повторила она.
Мы неловко постояли, не пожимая друг другу рук.
– Я провожу вас к лифту.
Что я и сделал. Проходившая мимо Саманта с нескрываемым изумлением уставилась на Долорес и Марию, а потом, опомнившись, широко улыбнулась и проследовала дальше, не сказав ни слова. Мы добрались до приемной.
– Вы покажете глаз врачу? – спросил я, гадая, не нужны ли Долорес деньги.
– У нас все будет в порядке, мистер Уитмен. Вы были очень добры, но нам больше не нужна никакая помощь, – решительно ответила Долорес Салсинес. – Спасибо. До свидания.
После этого она вошла в лифт, напряженно подталкивая ладонью кудрявую головку Марии и протягивая другую руку к медной пластинке с кнопками. Мне хотелось сказать ей что-нибудь, но я не мог найти нужных слов. Я посмотрел прямо в ее большие темные глаза, но она беспокойно отвела взгляд.
– Ну что ж... – промямлил я.
Мы в последний раз вежливо кивнули друг другу. Я попытался успокоить себя тем, что положение Долорес и Марии улучшится, однако успокоение не приходило. Дверцы лифта закрылись.
Я вернулся к себе в кабинет. «Неплохое начало дня, – подумал я, – высокооплачиваемый молодой администратор с тридцать девятого этажа оказывает поддержку сексапильной латиноамериканке с подбитым глазом».
Мне хотелось бы поговорить с ней подольше. Однако они с дочерью ушли, и я решил, что мы больше не встретимся. Подойдя к окну, я посмотрел вниз, на улицы. Наступило время ланча. Тысячи служащих вытекали из зданий на тротуары – цветастые капельки, передвигающиеся по гигантской каменной сетке. Через минуту Долорес Салсинес и ее дочь Мария окажутся среди этого множества людей, спеша, сражаясь за пространство, свет и воздух. Я пытался убедить себя в том, что меня не касается, что с ними будет, что я за них не отвечаю.
Час спустя мы собрались в комнате для совещаний. На угловом столике стояла большая коробка с пончиками. Я занял свое место по левую руку Моррисона, пока входили остальные: Саманта, банкиры и консультанты, несколько финансистов Моррисона и, конечно, Билз, которому была присуща холодная развязность, всегда мне претившая.
– Привет, Джек.
Он улыбнулся – воплощенное дружелюбие.
– Эд.
Я сухо ему кивнул.
У Билза были правильные черты лица, благообразный прищур, почти двухметровый рост и пристрастие к тысячедолларовым костюмам, и я возненавидел его еще много лет назад, как только мы начали работать вместе. У него было нечто такое, чего я был лишен, – он обладал элегантностью. Он казался отстраненным и выглядел так, словно у него всегда было время для удовольствий и развлечений. Моррисон использовал Билза в представительских целях: для визитов в дочерние компании, встреч с инвесторами, присутствия на ежегодных конференциях по продажам и радостных приветствий на профессиональных теннисных турнирах, спонсируемых Корпорацией, включая открытый чемпионат США, где он перед камерами вручал победителю чек на крупную сумму. Голос у него был низкий, красивый – и это дарило ему незаслуженный авторитет. Он всегда смотрел на меня сверху вниз. (Я – трудяга, у меня вечно усталый вид, лицо у меня становится осунувшимся и недовольным, когда в пищеводе вскипает кислота... я безнадежен.) Билзу платили не за его ум, а за его умение держаться, как это часто бывает. После гибели Лиз он подошел ко мне, чтобы выразить свои соболезнования, и на секунду я поверил ему, но потом заглянул прямо в его немигающие глаза и понял, что он в это самое мгновение изучал меня, чтобы определить, не дает ли ему мое горе какое-нибудь преимущество, которое ему следует учесть. Оглядываясь назад, я понимаю, что мне следовало быть умнее в отношении Эда Билза.
Мы сидели и ждали Моррисона – десять усталых, раздраженных людей. Все темы разговоров были исчерпаны. Уже много месяцев мы жили по календарю Корпорации, где неделя могла равняться вечности, а эпоха могла смениться после телефонного звонка. На этаже работали и другие администраторы, в том числе Кэмпбелл, вице-президент правления. Но он сошел с дистанции, чтобы уже не вернуться. У его жены был рак легких – и она умирала уже полтора года. А в восточном крыле находились кабинеты исполнительного президента, старшего вице-президента и ревизора – пожилых мужчин, чья походка была неуверенно-мягкой. Они были на пять – восемь лет моложе того возраста, когда их можно будет насильственно отправить на покой, но слишком седыми и побитыми, чтобы рассчитывать на дальнейшее повышение. Они сознавали свое грядущее увольнение: Корпорация – это такой мир, где молодым людям лучше выглядеть старше, а старикам – моложе. Эти люди также были вне игры, хотя в их портфелях ценных бумаг имелись привилегированные акции Корпорации серии «Д» – очень весомые акции основного капитала. Меня они больше не волновали. Из семнадцати вице-президентов Корпорации только трое (Билз, Саманта и я) имели кабинеты на тридцать девятом этаже – остальные располагались ниже. Мы трое были людьми перспективными, продвигались вперед – и если кто-то этого не знал, то тем хуже для них. Мы проталкивали сделки и делали жесткие звонки, которых Моррисон хотел избежать. Я не давал распоряжений старикам, но я контролировал их доступ к Моррисону и мог смотреть им в глаза без страха. Это важный фактор – страх. Наряду с официальными каналами управления страх течет по непредсказуемым нитям человеческих взаимоотношений. В каждой организации существует ядро тех, кто владеет ресурсами страха.
– Ну ладно, начнем.
Моррисон с топотом зашел в зал, покалеченной рукой – той, на которой не хватало трех пальцев, – прижимая к боку портфель. Мы выпрямились на своих стульях и сосредоточились. Моррисон сел на свое обычное место. Я всегда сожалел о его ранениях, потому что он был человеком гордым, с той массивной грудной клеткой и привлекательным прессом, который бывает у мужчин за пятьдесят.
– Извините, что пришлось начать так поздно: я хотел убедиться, что Президент ушел домой, – сказал он. – Джек, можешь начать улыбаться. Я тревожусь, когда ты не улыбаешься. Я закурю гребаную сигару, пусть даже кое-кому это неприятно. Эд, если хочешь иметь хорошие кубинские сигары, покупай их в Швейцарии. Я разговаривал с парнем из магазина сигар. Кастро может уйти в любой момент. В любой. Вам, ребята, следовало бы первым делом читать международные новости, а не спортивные. Стоит на Кубе начаться гражданской войне, как все кубинцы поплывут сюда. Они будут в бассейне «Хилтона» в Майами, во рву в Дисней-Уорлд – повсюду. Как только Кастро уйдет, мы должны быть готовы к захвату рынка. Купить пару сотен кинотеатров на следующий же день. Господи, и отели тоже надо купить, прямо на берегу. Снести их и построить новые. Джек, запиши это, ладно? Пусть кто-нибудь произведет расчеты.
Я послушно кивнул.
– Дайте мне раскурить сигару, и мы быстренько по всему пройдемся. Все взяли пончики? Я их заказал. Я решил, что если вы, ребята, получите пончики, то я получу сигару. Саманта? Если у тебя нет возражений, то я начинаю.
– Мы готовы, – улыбнулась она с дальнего конца стола.
– Отлично. Вчера вечером мне позвонил тот тип, который занимается сделкой с их стороны, Отто Вальдхаузен. Человек номер два. Похоже, мы с ним друг друга понимаем. Он целиком «за». Но при этом он понимает, как все неустойчиво. – Моррисон сунул сигару в рот, но тут же ее вынул. – Он говорит, что в «Фолкман-Сакуре» готовы к разговору. Они знают наше положение, понимают, что Президенту идея слияния не понравится, и знают, что у нас пока нет поддержки совета директоров. Другими словами, они понимают, что мы – гребаные психи. – Моррисон зажег сигару. – Но Вальдхаузен знает, что рынки очень хорошо сочетаются. Я сказал, что ситуация динамичная, что у нас есть группа людей, поддерживающих эту идею. Мы работаем над этим уже несколько месяцев, сказал я ему. У меня гора отчетов в милю высотой, я знаю все о вашей компании, я знаю, сколько денег вы сделали в прошлом квартале за счет платных просмотров матчей по регби в Австралии, я знаю, сколько электролампочек у вас в женском туалете. Так? На него это произвело большое впечатление. Я сказал, что мы можем подавать или принимать. Но лучше делать это здесь. Ваши люди говорят по-английски, а наши не говорят по-немецки, если, конечно, не считать Джека, нашего интеллектуала. Но нам нужно действовать, сказал я. А еще нам нужно прийти к общему соглашению относительно того, как будет оформлена сделка, чтобы можно было убедить всех, кто не сидит за рулем. Я совершенно честно признался, что наш Президент делами не занимается и что мы стараемся рассказывать директорам как можно меньше. Он сказал, что знает о пассивности нашего совета директоров. Он спросил, не спустилась ли власть на одну ступень ниже. Я ответил, что да. Все важное, все новое делается людьми, которые находятся в этой комнате. С нами люди, генерирующие идеи, с нами люди, заключающие сделки. Вся команда. Они это понимают. Вальдхаузен сказал, что прилетит со своими людьми. Будет масса разговоров и рукопожатий. Может, теннис. Немцы обожают теннис, хотя Борис Беккер уже в прошлом. Он не в состоянии играть на земляных кортах – на земляном корте его и Эд смог бы обыграть. – Моррисон тепло улыбнулся Билзу, и я почувствовал привычный едкий спазм в желудке. – Мы друг друга прощупаем. Бродвейские шоу и все такое. Главное – это люди. Развлечения, игры – и удачные сделки. Думаю, мы сможем с ними договориться, в отличие от японцев. У них в компьютерном отделе есть солидные японцы, но это нас не волнует, это их внутреннее дело. Я сказал Вальдхаузену совершенно открыто: мы не знаем, как разговаривать с японцами. Мы вроде как их ненавидим и боимся, и мы не хотим с ними разговаривать. Они это понимают. Так что мы начнем переговоры и посмотрим, как все пойдет. Может, вам придется устроить маленький цирк. Думаю, они сейчас пытаются выяснить, как у нас дела с Президентом и наблюдательным советом. Они понимают, что здесь не все смотрят на это одинаково. Они понимают, что если эта штука рванет, то мы все – мертвые парни...
– Парни? – насмешливо возразила Саманта. – А я как же?
Моррисон снова зажег сигару, энергично посасывая ее.
– Саманта, у меня такое чувство, что ты не пропадешь. Не спрашивай почему. Если бы я тебе ответил, ты подала бы на меня в суд за сексуальные домогательства, и тогда я не смог бы дать тебе повышение, так? Ты подала бы на меня в суд, и мне пришлось бы доживать последние годы на железнодорожном складе. И ловить рыбу. – Моррисон задумчиво поднял брови. – А вообще-то это неплохо звучит. Короче, им будет интересно узнать, почему наш Президент не пожал пару рук. Я буду работать над этим вопросом. Им захочется знать, кто участвует в игре. Вальдхаузен якобы понимает, что здесь может завариться каша.
– А кто возглавит Корпорацию после слияния? – спросил Билз. – Вы об этом не говорили?
– Может, их человек, а может, и нет, – неопределенно ответил Моррисон. – Ты, я, кто угодно. Мадонна. Не знаю. Многое может случиться.
Конечно, Моррисон считал себя наиболее вероятным преемником власти в Корпорации. Открыто преемника не готовили, Президент планировал править Корпорацией до самой смерти. Моррисон нравился совету директоров Корпорации, но это ничего не гарантировало: несмотря на свою пассивность, они сохраняли полную юридическую власть в Корпорации и могли вынудить уйти любого, даже второго человека в пирамиде власти, если бы от него вдруг стало плохо пахнуть. Несколько директоров были главными администраторами ста ведущих компаний, которые были выпотрошены в лихорадке скупки обесцененных облигаций в восьмидесятые. Они терпеть не могли необеспеченных долгов, они ненавидели скупщиков контрольных пакетов и смены руководства, и, более того, они вполне могли отвергнуть мысль о том, что германско-японская компания будет участвовать в руководстве Корпорацией. Так что весь фокус заключался в том, чтобы убедить их в выгодности этой сделки и для Корпорации, и для держателей акций. Это могло оказаться практически неосуществимым, поскольку директора хранили верность Президенту. Они продолжали верить, даже сейчас, что он – волшебник.
Президент был одним из тридцати с лишним людей, восседавших в пантеоне корпоративных богов. Его загорелое лицо мелькало на всех торжественных мероприятиях, куда он являлся в сопровождении своей новой жены, в должной степени привлекательной женщины на двадцать пять лет моложе его, почти ровесницы его детей от первого брака. У нее были красивые лодыжки, и, по слухам, она делала инъекции эстрогена, чтобы сохранить молодость. Конечно, когда-то Президент был прекрасным предпринимателем, наделенным даром предвидения. Перед 1985 годом он одобрил девять из двадцати самых доходных голливудских кинофильмов всех времен. По его инициативе были созданы три самых доходных журнала Корпорации. В дни зарождения кабельного телевидения Президент бросил вызов конкурентам, начав создавать кабельную сеть с нуля. Сейчас отдел кабельного телевидения Корпорации предлагал подписчикам восемнадцать различных национальных каналов: новости, спорт, кино, детские программы, деловые новости, научно-популярные фильмы, программы на испанском языке, что угодно – и Корпорация владела оптовыми дистрибьюторными фирмами на большинстве крупных рынков страны. Общая доля зрительской аудитории Корпорации составляла внушительные 19 процентов. Валовая прибыль одного только этого подразделения превышала сейчас 600 миллионов долларов в год. Президент железной рукой добился этого процветания, и в годы его создания он бесцеремонно увольнял каждого, кто не разделял его видения будущего. Он был жесток – и он был прав.
Но сейчас мы все были убеждены в том, что для расширения и процветания Корпорации Президента необходимо сместить. Возникали новые мультимедийные технологии, основанные на усовершенствовании микрочипов, и по сравнению с ними привычные развлечения блекли. Восточная Европа была подобна Дикому Западу прошлого: громадная, открытая для освоения – хотя в том регионе у Германии было преимущество. Наша интернациональная экспансия была немалой, но пока состояла из разномастных союзов и маркетинговых сделок. Нам необходимо было более значительное присутствие. «Наполеоновских масштабов», как говорил Моррисон. «Мы должны стремиться к преобразующим победам».
У нас появилась возможность охватить нашей продукцией народы, которым она была совершенно незнакома – людей без банковских счетов и кредитных карточек. Все знали, что мировой рынок нестабилен. Мы рассчитывали, что Корпорация обретет второе дыхание в двадцать первом веке. Население бывшего Советского Союза и Восточного блока превышало по численности население Европы, Японии или Соединенных Штатов. Оборот нового рынка развлечений легко мог достичь сотен миллиардов долларов. Черный рынок и пиратская продукция отступали перед традиционными правилами западной торговли. Юго-Восточная Азия также начинала открываться. И Южная Америка становилась стабильнее в политическом отношении – эти рынки тоже открывались. Корпорация могла оказаться повсюду, предлагая готовые продукты. Но это могли сделать и наши традиционные конкуренты – «Дисней», «Бертелсманн», «Парамаунт», – а также новые игроки, обладавшие масштабами, деньгами и опытом, позволяющими соединять компьютеры, бытовую электронику и средства массовой информации, – «А.Т.Т.», «Сони», «Мацушита», «Майкрософт». Это был хаос творческого разрушения. Той компании, которая одержит верх, предстояло стать одной из самых влиятельных компаний двадцать первого века.
– Они приедут в отель «Плаза» в начале следующей недели, – продолжил Моррисон. – Первая встреча состоится через день-другой. Когда мы разработаем предложения по оценке акций и организации рынка, то можно будет выйти с ними к Президенту и совету директоров, пусть они проникнутся этой идеей...
И так далее. Мы продолжали говорить. Подробное обсуждение перешло на анализ цифр, формул и крупных денежных сумм: биржевой климат недели, уровень задолженности и планируемые доходы Корпорации, динамика учетных ставок, поведение Федерального резервного управления, то, что способен вытворить нестабильный японский рынок ценных бумаг в ближайшее время, и еще по крайней мере двадцать других факторов. Время от времени я бросал взгляды на Эда Билза, судя по выражению его лица, он находился в зрительской ложе, а не на игровом поле. Встретившись со мной взглядом, он чуть прищурил свои красивые глаза, словно он знал какую-то шутку, которой не знал я.
Моя встреча с Моррисоном была отодвинута на пять часов вечера, и в назначенное время я стоял в западном крыле рядом с его кабинетом. Коридор был увешан выполненными маслом портретами основателя (он умер двадцать лет назад, упустив шанс по дешевке купить в 1957 году Си-би-эс, а в 1964-м – «Парамаунт пикчерз»), предыдущих президентов Корпорации и горстки уважаемых редакторов и издателей журналов, благодаря которым Корпорация стала тем, чем является. Все эти люди – удачливые, талантливые или просто прирожденные продавцы – сейчас уже никакой роли не играли. Крупные доходы теперь поступали не от печатной продукции. Наши пять лучших видеоклипов с рэпом приносили больше прибыли, чем наши знаменитые журналы новостей, издававшиеся в течение восьмидесяти лет, но таковы уж были современные тенденции массовой культуры. Корпорация стала в сто раз крупнее, чем в 1950 году, в двадцать пять – чем в 1970-м. Наши зарубежные продажи давали 40 процентов годовой выручки, что было неудивительно, если учесть, что главной статьей американского экспорта стала поп-культура, а ее главным экспортером – Корпорация. Среди портретов, мимо которых каждый день проходил Моррисон, был и портрет Президента, написанный много лет назад, когда ему было пятьдесят пять лет, – намеренно мужественное изображение, полное ярко-синих, белых и желтых тонов.
– У мертвецов ничему не научишься, Джек, – заявил Моррисон, хромая по коридору. – Начнем с того, что они даже не знают, что умерли. Можешь мне поверить.
Он прошел мимо меня, сдергивая пальто. Я проследовал за ним в его кабинет, где полированные стенные панели из вишневого дерева украшала пестрая картина Де Кунинга. Его секретарша, миссис Комбер, налила нам чаю.
– Предполагается, что я сегодня буду слушать выступление вице-президента. – Он рассеянно рассматривал ложечку. – Хочешь пойти?
На таких мероприятиях я обычно слишком много пил.
– Перед выступлением будет обед. Нужно, чтобы кто-то от нас пошел. Это же вице-президент Соединенных Штатов, побойся Бога!
– Я видел, как он выступает. Меня это не увлекает.
– Меня тоже. – Моррисон улыбнулся. – Шутки неудачные, и я никак не могу понять, что дают на закуску. Она лежит на моей тарелке – и может оказаться устрицей, огурцом, свиным яйцом. – Здоровой рукой, крупной и мясистой, Моррисон перелистывал какие-то бумаги. – Но было бы хорошо, если бы кто-нибудь там присутствовал. Мы заплатили за место что-то порядка пяти тысяч и обещали, что придем.
Я пожал плечами:
– Если вам нужно, чтобы кто-то пошел, я пойду.
– Я видел имена других приглашенных. Список удачный. Там будет тип из Госдепартамента, с которым мы могли бы поговорить о Китае. И может быть, о том, что можно сделать на Кубе, когда она сдвинется, – как быстро туда попасть.
– Ясно.
– Значит, ты пойдешь?
Я кивнул. Моррисон заранее знал, что я соглашусь.
– Миссис Комбер позвонит и скажет, чтобы имя заменили.
– Ясно.
– Значит, эти ребята от «Фолкман-Сакуры» приедут на следующей неделе. Необходимо, чтобы тут он согласился с нами, – сказал Моррисон, имея в виду Президента. – У него свои акции и право управлять теми, что принадлежат его фонду...
Телефон издал тихий стон, и Моррисон снял трубку. Я наблюдал за ним. Его невезение не закончилось боевыми ранениями: ему и его жене ужасно не посчастливилось с двумя умственно отсталыми детьми (обоим мальчикам было уже около двадцати). Я часто гадал, лежит ли он ночами без сна, думая о том, не было ли у него или его жены каких-то отклонений и могли ли они иметь здоровых сыновей. Конечно, я никогда его об этом не спрашивал. Он не отдал их в специальные заведения, и оба жили дома, в Скарсдейле, под круглосуточным присмотром. Это меня восхищало. Фотографии детей стояли у него на столе, оба даже выглядели умственно отсталыми. Моррисон прошел трудный путь наверх: он работал в отделах продаж, планирования, финансовом и других, вылизывая каждую ступеньку лестницы. Конечно, теперь он получал четыре миллиона долларов в год, не считая бонусов и права покупки акций.
– Ну вот, как я говорил, на это мы бросили достаточно людей, – вернулся к разговору Моррисон, успев забыть, на чем он остановился. – Цифры сами о себе позаботятся, так или иначе. Все будут решать люди. Мы можем смазать каждый винтик «Фолкман-Сакуры», но ничего не произойдет, если он не даст добро совету директоров. По крайней мере, будет нелегко. Если он не согласится, то совет вынужден будет принимать решение, что, конечно, очень неудобно. – Моррисон с отвращением покачал головой. – Тогда мне придется сначала обхаживать каждого члена, потом говорить речь, а затем начнется большая драка. Единственный способ провести это легко - это поручить кому-то изложить ему все, – кому-то, от кого он этого не ожидает. Меня он терпеть не может, так что у меня ничего не получится. Это должен быть человек, который понимает всю сложность плана, саму идею и все ее аспекты, и к тому же может это изложить. Саманта сказала мне, что скорее всего он понимает тенденцию. Но кто-то должен поговорить с ним об этом открыто, прощупать его по этому вопросу. Вот почему ты здесь, Джек. Я хочу вывести тебя из группы переговорщиков... Нет, постой/ – Он увидел, как изменилось мое лицо. – Не прерывай меня, пока я не закончу. Билз и Саманта возьмут на себя вопросы маркетинга – все твои планы расписаны, так что мы сможем с ними справиться. Ты вернешься на переговоры позже...
– Ни за что, – заявил я Моррисону. – Я ни в коем случае не брошу все эти... тысячи часов работы...
– Ради Христа, Джек, просто выслушай меня, – не отступал Моррисон. – Ладно? Значит, человек Президента... как его там...
– Фрикер.
– Тот тип, у которого вечно голова болит. Он в ближайшее время не вернется. – Нам сказали, что у Фрикера начались сильные головные боли и головокружения, он даже просыпался по ночам. Он исчез с нашего этажа два месяца назад. – Миссис Марш сказала мне, что Президенту некогда проводить собеседования с кем бы то ни было. Но ему нужен человек, который появлялся бы с ним на встречах, носил бы его портфель и все такое прочее.
– А я даже не знал, что Президент вообще ходит на встречи.
– Иногда. Чтобы показываться на людях, – презрительно заявил Моррисон. – По мелочам. Чтобы ему было приятно.
– Он меня не знает, – продолжал возражать я. – Он захочет взять кого-то, кто...
– Ему все равно, кто это будет, лишь бы парень был сообразительный.
– Я много месяцев занимался этими вопросами. – «Фолкман-Сакуре» принадлежали значительные части рынков Европы, Японии, Южной Америки и Африки. У двух корпораций были громадные взаимопересекающиеся механизмы производства, продаж и маркетинга. – Это – лучшая работа за всю мою карьеру. Это все равно что соединить два мозга, каждый синапс и капилляр или что там еще не работает в голове у Фрикера, все сведения по маркетингу...
Моррисон кивнул, передвигая по письменному столу старинный манок в виде дикой утки. Он утверждал, что способен прицелиться и выстрелить из дробовика одной рукой.
– Все это знают. Вот почему мы дошли до этой стадии. Ты видел, как это можно сделать.
Билз пожнет все лавры, займет мое место, будет произносить глубокомысленные банальности...
– Вы отдадите все...
Моррисон выставил перед собой руки ладонями наружу, словно толкая стену.
– Но ты лучше других способен спорить с Президентом. И ты любишь спорить, Джек. Ты и сейчас это делаешь, Господи! Я не разговаривал с ним уже много недель. По мне, он просто старик в кепке для гольфа. На заседании совета директоров в прошлом месяце он вообще не сказал ни слова. Все пришлось делать мне. Честно. Он ничего не сказал! Ситуация меняется. Куба вот-вот взорвется, а жизнь Президента близится к закату. Ты в курсе всех дел, Джек. У всех нас есть своя роль, свое дело. Мы можем это провернуть, можем взобраться наверх. Я вообще не уверен, читает ли он хоть что-то – меморандумы, отчеты. Он постоянно летает на вертолете. Куда – я не знаю. Миссис Марш отказывается говорить. Так что ты должен оказаться там. Говорить. Я знаю только общую картину, остальные – фрагменты. Ты – единственный, у кого такая хорошая память, ты всю сделку держишь в голове...
Я чувствовал, что на моем лице застыла гримаса отвращения.
– Это мог бы сделать Билз. Он идеально для этого подходит.
– Нет, не подходит. И он мне нужен для другого: сопровождать Вальдхаузена и остальных. И, черт подери, ты еще даже не слышал, чего я от тебя хочу, Джек.
– Ладно.
– Дело в том, что нам не нужно, чтобы члены совета волновались. Идею о слиянии надо подать им так, чтобы в случае необходимости они могли отбросить возражения Президента и чувствовать себя гениальными, чудесными и хитрыми. Собранием мудрецов. Они должны сами увидеть ее логичность.
– Чтобы назавтра глядеть в зеркало и не чувствовать себя виноватыми, – сказал я.
– Верно. Но если совет узнает, что мы сделали это втайне от Президента, они начистят мне физиономию кухонным ершиком. – Это было правдой. Средний возраст членов совета директоров составлял шестьдесят два года: это были мужчины с несколькими домами, женами и бывшими женами и дорогостоящими хобби вроде ловли рыбы на блесну в обществе своих любовниц на Аляске, куда они отправлялись с проводниками. По их лицам было видно, что они знают – с животной уверенностью, о которой человек моего возраста мог только догадываться, – что через пять – десять лет им предстоит играть в новую игру и эта игра называется «рак предстательной железы», «инфаркт» или «болезнь» Альцгеймера. Они не были настроены прощать дешевые дрязги на тридцать девятом этаже. – Так что я постараюсь этого избежать, – заявил Моррисон. – Я намерен добиться этого более простым путем: поручить тебе приклеиться к Президенту. Ходить на встречи, которые он еще...
– Я решительно не хочу это делать.
– ... У него что-то назначено в Вашингтоне на следующий понедельник, – продолжил Моррисон. – Поезжай с ним. Выясни его мысли. Настроение. Подспудное настроение. Тут нужен особый подход. Насколько агрессивно нам нужно действовать. Следует ли нам навязать конфронтацию в присутствии членов совета или подкинуть ему идею, что ему самому следует объявить им о сделке? Может, он ищет лебединую песню, возможность принести победные очки в последней игре международного первенства, а потом уйти на покой. Прощупай его, Джек. Походи на приемы. Он любит поддать. Посмотри, что он говорит тогда. Напомни ему, какое сейчас десятилетие. Ладно? Это займет самое большее пару недель.
Я видел Президента только изредка: у него был собственный лифт, на котором он поднимался прямо из подземного гаража. Большую часть времени он проводил вне офиса, давая возможность Моррисону самому заниматься повседневной работой. Изредка он пренебрегал своим лимузином или даже такси и приезжал на работу, самостоятельно управляя старым «Мерседесом» абрикосового цвета, но теперь он садился за руль редко. Работники стоянки Корпорации завели баночку фирменной краски, и после его приезда можно было видеть, как они закрашивают кисточками новые вмятины и царапины. Иногда я проходил мимо кабинета миссис Марш, когда она печатала, используя диктофон с ножным управлением, и монотонный голос Президента звучал и замолкал, звучал и замолкал, снова, и снова, и снова. Его отсутствие создавало некое таинственное присутствие. Оно говорило о его власти. Президент наверняка будет возражать против плана слияния. Даже если мне удастся втиснуться в его расписание, у него не будет оснований ко мне прислушиваться, за свою жизнь он видел десятки Джеков Уитменов. Тем временем Билз будет втайне обхаживать администраторов «Ф.-С.». Мне это не нравилось. Меня от этого воротило.
Но что я мог сказать? За окном обрывок бумаги летел в восходящем потоке воздуха в безупречной синеве – белый листок лениво поднимался и кувыркался, снова и снова. Над зданиями, машинами и шумными улицами по горизонту ползли облака, презирая жалкие усилия людишек вроде меня. И людишек вроде Моррисона, мысленно передвигавших других людей по игровой доске.
– Вы знаете, что я не хочу это делать, – проговорил я наконец, чувствуя, как кислота дерет мне горло.
Моррисон посмотрел на меня, а потом скользнул взглядом по списку оставшихся на сегодня дел. Мне предлагалось уйти.
– Я говорю серьезно: я решительно не хочу это делать, – твердо сказал я.
– Да. – Моррисон поднял глаза. Он видел, как разлетаются головы людей. – Но мне наплевать.
«На хрен его, – думал я. – На хрен его уверенность, что я сделаю то, что он мне скажет. И на хрен меня, раз я это сделаю».