С улицы были видны только тяжелая дверь и золотая надпись на стекле, и решительно ничто не указывало на истинные размеры ресторана. И разумеется, снаружи не было видно, что происходит внутри и кто в нем находится. Короткая лестница в несколько ступенек вела в просторное полуподвальное помещение, отделанное красным деревом. Стены были увешаны олеографиями девятнадцатого века — в основном на них были изображены паровозы, завоевание Запада, парусные военные корабли. В воздухе витал аппетитный запах жареных бифштексов. Входящих встречал важный метрдотель за конторкой, и если вам удавалось внушить ему достаточно доверия, две белокурые официантки отводили вас к свободному столику. Здесь можно было заказать устрицы «рокфеллер» или копченую лососину по-шотландски, но только в качестве «затравки» — эти деликатесы служили всего лишь прелюдией к пятнадцатиунциевому филе-миньон в пикантном соусе или несравненной нью-йоркской вырезке или шестнадцатиунциевому бифштексу-«кобе». Вот уж действительно — так вкусно, что дух захватывает. Цена?… Разумеется, обходилось это удовольствие не дешево, особенно если запивать бифштексы спиртным, которое стоило раз в пять дороже своей оптовой цены, но деньги здесь никто не считал. Каждый день в обеденные часы ресторан обслуживал порядка четырехсот клиентов, главным образом — служащих офисов, расположенных вдоль Шестой авеню и Бродвея, а также японских туристов и приезжих из провинции или со Среднего Запада, полагавших (ошибочно), что убранство ресторана представляет собой удачную попытку сыграть на ностальгии по прошлым временам и американской истории.

Но после полуденного наплыва посетителей, после нескольких часов предвечернего затишья ресторан начинал наполняться настоящими клиентами — продавцами воздуха и скупщиками долговых обязательств, сексуально озабоченными бездельниками и легковерными олухами с тугими кошельками — словом, как раз теми людьми, которые сделали Нью-Йорк главным городом планеты.

Едва войдя в ресторан в тот дождливый, по-зимнему холодный день, я сразу оценил чуть мрачноватую, но почти по-домашнему уютную обстановку — поцарапанную обшивку стен, закопченный сводчатый потолок. Мебель была вовсе не ветхой, но выглядела словно умягченной и оглаженной столетиями.

Спустя несколько минут я уже потягивал из бокала виски, сразу умерившее боль в подбородке, и пробовал дымящийся чоудер , впервые за очень долгое время получая настоящее удовольствие от еды и питья. На стене рядом со мной висела старая карта Манхэттена — еще не спрямленная береговая линия, давно исчезнувшие заливчики, ручьи, болота. Рядом в рамочке я обнаружил газетный отчет о большом пожаре 1837 года — количество жертв, примерная стоимость уничтоженных огнем зерновых лавок, шорных мастерских, аптек. Сухая гниль расползалась по желтой газетной бумаге, делая расплывчатыми и неудобочитаемыми некогда четкие, хорошо пропечатанные буквы. Глядя на вырезку, я невольно подумал, что со временем даже самая ужасная катастрофа канет в Лету, и это послужило мне неожиданным утешением. Я подумал о том, что здесь меня никто не знает, никто не заподозрит во мне неудачника или убийцу, никто не откажет мне ни в тарелке супа, ни в порции виски.

В тот же день вечером я снова вернулся в ресторан, предварительно надев свежую рубашку. На следующий день я опять отправился туда, и на следующий тоже. Десять дней подряд я ходил в стейкхаус каждый вечер. Я ел, пил, перебрасывался фразами со случайными соседями. На деньги мне было плевать. Я жалел только об одном — почему никто не рассказал мне об этом месте раньше? Да и где был я сам? В первые же несколько недель я заметил в зале несколько новорожденных кинозвезд, вышедших в тираж политиков, гетто-рэпперов в белоснежных костюмах, самую известную в Америке женщину — теоретика феминистского движения (заткнув за воротник блузки крахмальную салфетку, она яростно рвала зубами бифштекс), мэра и его постоянно пререкающуюся свиту, самую знаменитую в городе девочку по вызову (русская по происхождению, она ужинала одна, нацепив на нос очки и положив рядом с тарелкой какую-то книгу), а также членов всех профессиональных спортивных команд Нью-Йорка. Когда-то здесь бывали президенты и прославленные боксеры-профессионалы, но это мало кого интересовало, потому что каждый вечер в ресторане можно было созерцать живых знаменитостей, которые, грузно топая башмаками и размахивая сигарами, поднимались по ступенькам на второй этаж в зал Черчилля или зал Рузвельта (эти залы, где стояло пианино с наемным тапером и давали представления стриптизерши, резервировались для частных вечеринок почти за шесть месяцев) или — непостижимо! — сидели в малом баре, безнаказанно куря и ожидая кого-то, возможно — вас. В этот ресторан они приходили именно потому, что он не был новым, потому что он не прославился вдруг своими острыми соусами или искусной аранжировкой овощных гарниров; нет, привлекательность ресторана связывалась у них не с недавними откровениями, а скорее с истиной, которая была давно известна всем и которая состояла в том, что вы, я, все остальные рано или поздно умрут. Картины и литографии на стенах изображали лишь давно ушедших людей, и — как бы очаровательна ни была твоя улыбка, как бы ни был толст твой кошелек — есть и пить под их никогда не меняющимся взглядом значило признавать, что сколько бы ты ни отравлял свои легкие, желудок и печень дорогим куревом, качественным спиртным и отлично приготовленным мясом, это не может иметь никакого значения, ибо сама жизнь человека всего лишь короткая трапеза за случайным столом, и поэтому каждый обязан жить счастливо и жить сейчас; в частности — повиноваться требованиям плоти и есть сколько влезет.

Каждый вечер к половине седьмого все столики были, как правило, уже заняты. Со временем я заметил, что подавляющее большинство клиентов составляли мужчины, пришедшие сюда, чтобы обсудить за ужином деловые вопросы — так поступали примерно семь из десяти присутствующих. Женщин можно было разделить на две группы: молодые, совершавшие первый, второй или восьмой заход, державшиеся скованно и почти не скрывавшие своего ожидания, и женщины постарше, самим своим присутствием отрицавшие сам факт ожидания чего-либо — в том числе и того, что кто-то захочет угостить их коктейлем. Мужчины больше отличались друг от друга — и по возрасту, и по виду, хотя, возможно, мне это показалось потому, что их было больше, или потому, что я рассматривал их пристальнее, ища среди них и себя прежнего — жизнерадостного и счастливого человека-минивэна, и себя будущего, каким я мог бы стать, того Билла Уайета, каким я никогда уже не стану — пятидесятилетнего, уважаемого партнера фирмы, пьющего по утрам кофе с Джудит, отвозящего в школу второго, а может, уже и третьего ребенка, год от года становящегося все богаче и проводящего каждый август в собственном доме в Нантакете. И все эти мои несуществующие «я» — и прошлые, и будущие — были в этом зале; они бродили здесь буквально дюжинами. После второго бокала они обильно потели в своих рубашках из оксфордки и любовно возились со своими электронными записными книжками и мобильными телефонами; они были еще достаточно молоды, чтобы беспокоиться о сохранности шевелюры больше, чем о работе сердца, и достаточно стары, чтобы видеть, как под давлением обстоятельств исчезают с горизонта их друзья и знакомые. Они постоянно рыли землю в поисках скрытых залежей и потоков наличных, пересекавших город во всех направлениях. Сексуальное наслаждение они получали только от собственных амбиций, но это не мешало им беспокоиться по поводу того, что их члены могут вдруг закапризничать подобно начавшему изнашиваться сложному оборудованию. Я слышал множество шуток и видел множество улыбок, но даже в этих случаях дело чаще всего сводилось к деньгам, смех служил залогом, а мечты продавались оптом и на корню. Эти люди преуспели, они были востребованы, их любили женщины и дети, они страховали свои жизни и носили чистое белье. По своим политическим пристрастиям это были в основном республиканцы, иногда вдруг становившиеся на позиции демократов. Они прекрасно разбирались в регулировании нормы процента, помнили цену нефти в каждом регионе мира, методично и планомерно отчисляли большие суммы для пополнения пенсионных счетов. И — совсем как я когда-то — они чувствовали себя в безопасности.

Управляющей рестораном была темноволосая женщина в очках по имени Элисон Спаркс. Она относилась ко мне достаточно терпимо, ибо я представлял собой хоть и небольшой, но постоянный источник дохода; кроме того, я никогда не возражал, если мне приходилось сидеть за столиком № 17, который, наверное, был наименее удобным из всех: двухместный, он стоял у дальней стены рядом с шумной машиной для подогрева тарелок. В дымном полумраке главного зала этот стол помещался в самой густой тени, и если сидящий за ним клиент не мог ничего добавить ко всеобщему предвкушению удовольствия, он не мог и испортить его. Элисон Спаркс я дал бы лет тридцать пять, однако рестораном она управляла довольно давно и прекрасно знала все подводные камни и узкие места в процессе обслуживания клиентов. Мне она нравилась; я частенько наблюдал за ней издалека, и — признаюсь — это была еще одна причина, по которой я являлся в ресторан каждый день, как правило, в костюме и при галстуке. Пожалуй, мне стоит признаться и в том, что если бы манера Элисон держаться, ее шелестящая, длинноногая стремительность и ароматная деловитость с самого начала не показались мне столь привлекательными, все дальнейшее могло бы обернуться совсем иначе и для меня, и для остальных — быть может, в каком-то отношении хуже, но во многих отношениях — лучше.

Признаки и приметы красивой женщины постоянно меняются по мере того, как я становлюсь старше, поскольку теперь я замечаю в женщинах то, на что в более молодом возрасте не обратил бы внимания. Лет двадцать назад я бы ни за что не назвал Элисон Спаркс красивой, но она была красива. Быть может, не в чем-то конкретном, но в целом. Больше всего мне импонировала ее уверенность, упорство, стремление сделать все по-своему и никак иначе. Казалось, ее постоянно переполняют ехидство, неистовая ярость и сексуальное желание. Она договаривалась, решала проблемы, принимала решения. Она поминутно смотрела на часы, старалась держать спину прямо и следила за тем, чтобы на зубах не было следов размазавшейся помады. У ресторана было несколько сотен постоянных клиентов, которые время от времени исчезали, потом через различные промежутки времени снова появлялись, но Элисон помнила их всех, помнила даже их любимые напитки и то, насколько сильно прожаренный бифштекс они предпочитают. Стейкхаус был ее сценой, и она (а вовсе не шеф-повар) была его истинной звездой. Одетая в темно-синий костюм строгого покроя, держа в руке планшетку с пружинным зажимом, под который были подсунуты счета от поставщиков или прайс-листы оптового виноторговца, она обходила зал с таким видом, словно здесь ей принадлежит все, включая и самого владельца — ссохшегося восьмидесятилетнего старика с печеночного цвета лицом по фамилии Липпер, который раз в неделю появлялся в зале в своем инвалидном кресле, пожимал руки всему персоналу без разбора, щипал за попку официантку-другую и выпивал бокал «Мерло», после чего цветная сиделка снова увозила его восвояси. Судя по всему, Липпер был абсолютно уверен, что Элисон сумеет выжать из заведения максимум прибыли, и она оправдывала его доверие.

Меня, кстати, Элисон привечала еще и потому, что я не спорил с официантками и всегда оставлял щедрые чаевые. Нанимая новую официантку или помощника, Элисон всегда указывала на столик № 17 и предупреждала, что я — постоянный клиент, который здесь постоянно обедает и ужинает, пропуская не больше одного-двух дней в неделю (не считая, естественно, понедельников, когда после уикэнда ресторан был до вечера закрыт на уборку). Обслуживающему персоналу таким образом предписывалось терпимо относиться к стопкам газет и непонятных книг на моем столе, так что уже через несколько месяцев я превратился в одну из неброских примет этого места. Даже если меня не было за столиком, я продолжал незримо заполнять пустое место. Официантки и сборщики грязной посуды приходили и уходили, их увольняли и нанимали новых, а я все так же появлялся за семнадцатым столиком и в обед, и — часто — вечером, и все, кто видел меня впервые, несомненно, принимали меня за адвоката или бизнесмена средней руки, а отнюдь не за человека, которому больше нечем заняться. Впрочем, то, что я так часто приходил в ресторан обедать или ужинать, могло кое-кому показаться странным; понимая это, я буквально заставлял себя пропустить очередной визит, стараясь скрыть, как неожиданно и глубоко я привязался к этому месту.

А я действительно полюбил этот ресторан, хотя мне трудно сказать, какая сила, кроме, разумеется, моего робкого интереса к Элисон и приятной, уютной обстановки, заставляла меня снова и снова приходить к тяжелой парадной двери с золотыми буквами на стекле. Я почти уверен: тогда я еще не предвидел и не ощущал ничего, что открылось мне впоследствии, что могло одновременно и манить, и отталкивать меня. Вот почему моя повесть — это скорее рассказ о том, как я добирался до сути вещей, описание процесса постепенного превращения чужака в «своего», зрителя в актера, наблюдателя — в действующее лицо. Поначалу, впрочем, я ничего не предпринимал — только сидел за столиком № 17, дружески беседовал с соседями или смотрел, как, размахивая планшеткой, грациозно лавирует между столиками Элисон. Вскоре я выяснил, что после одной-двух порций виски мне удается забыть, как сильно я скучаю по своему сыну и жене, и это стало для меня истинным благословением. Вместе с тем я вовсе не стремился близко сойтись с кем-нибудь или завести интрижку. Мне просто хотелось быть с людьми — среди людей.

Каждый день, сидя за своим персональным столом № 17, я начинал с колы без льда и дежурного супа. После обеда ресторан затихал, и порой в течение почти целого часа я был единственным посетителем, однако мой внешний вид был настолько заурядным и привычным, что присевшие посплетничать за соседний стол официантки и менявшие скатерти подсобные рабочие обращали на меня так же мало внимания, как если бы я вовсе исчез. А мне эти минуты казались наиболее спокойными. Я наслаждался уединением, но я был не один. Одного движения век было бы достаточно, чтобы кто-то тотчас подошел спросить, не нужно ли мне что-нибудь, однако в остальном я был предоставлен самому себе. Воспользовался ли я этим временем? Может быть, я прочел историю цивилизации или сочинил симфонию? Нет, нет, и еще раз нет. И все же я чувствовал себя довольным, хотя моя печаль не пропита; я еще не был целым, я представлял собой лишь груду разрозненных фрагментов, но что-то внутри меня словно ждало чего-то непредвиденного, необычного, что непременно должно случиться.

И, спрятавшись в полутьме, я наблюдал, а посмотреть было на что. Я видел, как официантки потихоньку флиртовали с клиентами, с официантами и друг с дружкой. Я видел, как какой-то мужчина, с жадностью поглощавший свой ужин, вдруг подскочил так, словно кто-то вонзил ему в спину копье, а потом, уже умирая, повалился лицом в тарелку; видел, как элегантная миниатюрная женщина наклонилась к своему пьяному, высунувшему от вожделения язык кавалеру и потихоньку сняла с его руки часы; я слышал, как за ужином увольняли служащих, и когда звучали решительные слова (формулировка «Вам стоит выбрать другое направление деятельности» была особенно популярна, ибо предполагала дерзновение и прекрасную способность ориентироваться), я видел, как увольняемый опускает глаза и подавленно горбится, — и всякий раз мне становилось обидно и горько за него и за себя. Как-то вечером я заметил даму лет пятидесяти, которая под столом резала на ленточки мужскую рубашку; я видел людей, опасавшихся за свои зубные протезы, видел людей, принципиально не евших картошку, видел подавившихся костью, видел чистюль, изучавших ножи и вилки чуть не под микроскопом, видел людей, не выпускавших изо рта зубочистку, и людей, которые с каждым блюдом принимали по пригоршне лекарств. Однажды на моих глазах из сумочки посетительницы высунулась собачка размером с крысу — высунулась и принялась жадно лизать стоявшее перед хозяйкой блюдо жареных кальмаров; в другой раз я видел, как мужчина макает салфетку в свой джин с тоником и чистит ею слуховой аппарат. Между всеми этими любопытными типами проворно сновали раздатчики: невысокие, коренастые, в основном мексиканцы, они не смеялись и не разговаривали, а только подавали на столы поднос за подносом, и лица их — совсем как у рудокопов, добывающих в шахте золото, которое им не достанется, — не выражали ничего, кроме смиренной покорности судьбе.

И еще одно… Если бы вы сидели в зале вечер за вечером, как сидел я, то в конце концов вы бы заметили, что в определенные дни — примерно раз в две недели — Элисон Спаркс проходит через зал, время от времени останавливаясь, чтобы обменяться несколькими словами с теми или иными постоянными клиентами-мужчинами. Именно несколькими словами — буквально двумя или тремя, сопровождавшимися коротким, едва заметным кивком. Каждый из клиентов выглядел весьма довольным тем, что на него пал выбор. За один раз Элисон разговаривала примерно с полутора десятками мужчин, растягивая этот процесс на час или больше, так что заметить закономерность постороннему человеку было не просто, если только — повторюсь — вы подобно мне не ужинали в одиночестве и если вы не ставили перед собой специальной цели следить за Элисон. Признаться, я испытывал что-то вроде ревности каждый раз, когда она наклонялась, чтобы пошептать что-то очередному клиенту, когда ее алые губы оказывались совсем близко от чужой щеки, а темные глаза, настороженно обежав зал, снова устремлялись на счастливца, словно делясь с ним теплом и скрепляя сделку, в чем бы она ни заключалась.

Приближалась полночь, но предупрежденные ею клиенты, казалось, не спешили вставать из-за столиков, хотя счет за ужин был давно подписан и оплачен.

Наконец, незаметно бросив взгляд на часы и сделав последний глоток вина из бокала, они поднимались и чуть ли не крадучись шли по поскрипывающим половицам в конец вестибюля, где находилась неприметная, маленькая, всегда запертая дверь, которую легко можно было принять за дверцу гардероба или чулана. На двери блестела небольшая латунная пластинка; в «особенные» дни за нее оказывалась заткнута желтая карточка с напечатанной на ней лаконичной инструкцией «Пожалуйста, закрывайте дверь». Карточка означала, что дверь отперта, и клиенты один за другим скрывались за ней, не забывая плотно прикрыть за собой дверь.

Мой стол № 17 стоял в стороне от суеты обеденного зала, и ничто не мешало мне наблюдать за их таинственными передвижениями, однако в те не слишком частые дни, когда маленькая дверца в вестибюле открывалась, из нее не вырывалось ни гомона голосов, ни ярких лучей света. Судя по всему, освещение за дверью было самым обычным, но его источник находился много ниже уровня пола. Вошедшие туда клиенты делали шаг влево и вниз, и на несколько мгновений их подбородки и носы освещались идущим снизу светом, а глазницы, напротив, оказывались в глубокой тени, отчего казалось, будто каждый из мужчин только что нацепил резиновую маску, похожую на негатив собственного лица.

Конечно, мне было очень интересно узнать, что происходит там, внизу. Отличаются ли те, кто входил туда, от прочих — тех, что оставались в большом зале и в баре? Если какие-то различия существовали, то заметить их с первого взгляда было трудно или вовсе невозможно.

Со временем я, однако, подметил, что все, кто спускался в нижнюю комнату, были, без сомнения, весьма состоятельны (как я когда-то); кроме того, держались они так, словно вечер для них только начинался, и кроме обильной еды и выпивки имелось еще что-то, что они могли узнать, выиграть, урвать. Моя адвокатская карьера — теперь уже загубленная — достаточно часто сталкивала меня с людьми подобного типа. Казалось, в их слегка расширенных от возбуждения и азарта зрачках светится уверенность, что Манхэттен есть не что иное, как экзистенциальная машина, способная изменять судьбу, — попадает в нее один человек, а выходит совсем другой. Хорошо одетые, слегка покачивающиеся на каблуках, нервно постукивающие по брючине кончиками пальцев, эти люди были исполнены нетерпения; обладая огромными запасами нерастраченной энергии, они всей душой устремлялись к чему-то новому — и к чему-то большему, быть может даже к чему-то более рискованному и опасному. Их желания, однако, никак не соотносились с сексом — во всяком случае, не непосредственно или не в первую очередь. В городе хватало девочек по вызову, стриптизерш, платных сопровождающих, «фей из бара» и прочих (только плати), но многие из тех, кто входил в маленькую дверь, целовали на прощание в вестибюле своих жен и подружек, обещая вернуться домой через несколько часов. Я, однако, не был до конца уверен, что секс здесь действительно ни при чем, ибо несколько раз замечал очаровательную темнокожую женщину без сопровождающего, которая, держа в руке небольшой голубой саквояж, входила в ресторан и, словно по предварительной договоренности, сразу направлялась к деревянной дверце. Заметив ее, Элисон молча кивала метрдотелю, и женщину впускали.

— Что находится там, внизу? — спросил я как-то одну из официанток, когда вечером на двери снова появилась желтая карточка.

— Вы имеете в виду Кубинский зал? — переспросила она. — Там обслуживают самых важных клиентов.

— По предварительной договоренности?

— Не совсем, но… почти что так.

Мне это показалось бессмысленным. Возможно, впрочем, официантка сама толком не знала, что происходит за маленькой дверцей.

— Что они там делают, в этом зале?

Она пожала плечами:

— Я слышала кое-какие слухи, но я в них не очень-то верю.

— Вы сами когда-нибудь там бывали?

— Я? Нет.

— Нет?

— Туда могут ходить лишь несколько человек из персонала. Ха в том числе.

— Это тот старый китаец, вы, наверное, видели его. Он такой… почти лысый. Подсобник из кухни.

Да, припомнил я, безусловно, я видел Ха — худого, сутулого, с большим кадыком на тощей шее и налитыми кровью глазами. На вид ему было где-то между шестьюдесятью и восьмьюдесятью годами — точнее определить я не смог. Обычно Ха появлялся в зале с разводным ключом или обрезком трубы в руке, и я решил, что он занимается в ресторане мелким ремонтом. Несомненно, он мог иметь доступ в Кубинский зал, но… но я по-прежнему ничего не понимал.

— Могу ли я побывать в Кубинском зале, или это запрещено? — спросил я.

Официантка огляделась по сторонам.

— Туда не всех пускают, — сказала она наконец.

— То ость я не могу просто встать и пойти туда? — продолжал допытываться я.

— В этом случае вас просто выведут.

— Но почему?!

— Потому что Кубинский зал считается закрытым. — Она посмотрела на меня чуть ли не с жалостью, потом добавила, понизив голос еще больше: — Чтобы туда попасть, вы должны, гм-м… иметь знакомства, понимаете?…

Я кивнул. Разумеется, я понимал. И разумеется, никаких знакомств у меня не было. У меня не было ни работы, ни связей; у меня наготове не оказалось даже маленькой, но удобной лжи, в какой мы все подчас так остро нуждаемся.

Было ли предопределено, чтобы я и Элисон Спаркс в конце концов разговорились? Нет. То есть, конечно, да. Несомненно, она чувствовала мой взгляд, пока ходила туда и сюда по залу; точно так же и я ощущал, что она знает о моем приходе, когда бы я ни появился, замечает книги в моих руках, мое одиночество. Мы даже не улыбались друг другу, а просто кивали, безмолвно признавая, что хотя наш интерес носит взаимный характер, время еще не пришло. Поначалу я пытался скрыть, что меня влечет к ней, ибо у меня не было никаких оснований надеяться, что и она испытывает ко мне что-либо подобное. Тем не менее я заметил — Элисон позаботилась о том, чтобы меня за моим столиком № 17 обслуживали как можно лучше, и старался никогда не садиться за другой стол. Все это, разумеется, уже представляло собой своего рода общение, так что весь вопрос заключался лишь в том, кто заговорит первым и когда.

Пока же я украдкой изучал Элисон Спаркс, а так как когда-то я встречался со многими людьми, то и вообразил, будто смогу что-то узнать и о ней. Нью-Йорк открывает немало путей к успеху, однако существует определенная категория молодых женщин, которые пробиваются наверх с помощью тех разновидностей бизнеса (рекламные агентства, еженедельные журналы, агентства недвижимости, крупные рестораны), что слывут нестабильными и требующими слишком больших затрат эмоциональной и нервной энергии. Женщина, принадлежащая к этой категории, собранна, старательна и — в первое время — достаточно скромна, благодаря чему она способна внушить окружающим чувство уверенности и надежности; больше того, она знает, что такие личные качества делают ее весьма привлекательной и что мужчины старшего возраста (старше пятидесяти пяти, если точнее) относятся к ней как к внимательной и почтительной дочери. Не удивительно, что такая женщина процветает — на первых порах. Вскоре она начинает ходить на свидания, но все кавалеры оказываются слишком инфантильными и слабыми, и она расстается с ними без сожаления.

В течение первого же года или двух наша героиня получает повышение, что влечет за собой большую ответственность, и вот тут-то выясняется, что отныне ее работа включает в себя постоянное тесное общение с людьми, склонными к конфликтам и невротическим реакциям. Какое-то время она пытается справиться с возникшими проблемами с помощью благожелательного отношения и тактичных уступок, однако вскоре выясняется, что подобная стратегия далеко не всегда себя оправдывает. К этому времени молодая женщина, как правило, уже успевает выяснить, кто из начальников является ее союзником, а кто — врагом. В конце концов наступает момент, когда она начинает думать о цели своей карьеры значительно больше, чем о том, как достичь ее, не слишком раня окружающих. Готова ли она признаться в этом хотя бы себе самой? Не совсем. Именно в этот период она начинает практиковать самые разнообразные формы дружеских отношений с коллегами — с мужчинами старше себя, с более молодыми девушками, с телефонными абонентами и так далее. Она учится управлять своим голосом, заставляя его звучать игриво, дразняще, нежно. Она овладевает искусством в нужный момент демонстрировать энергию, юмор, дружелюбие — а также безразличие и начальственный гнев. Эти качества и умение манипулировать людьми приносят ей первые серьезные успехи. Она зарабатывает оборотные средства и деньги на поддержание предприятия, умело и эффективно решает текущие проблемы. Более молодые женщины, занятые в том же бизнесе, берут с нее пример, а ровесники-мужчины начинают понимать, что теперь им придется с ней соперничать. Ее способности кажутся им пугающими, тем более что ей, похоже, постоянно удается опережать своих конкурентов на один шаг, предвидеть незаметные, но важные мелочи. Годам к двадцати девяти эта женщина подходит к новому важному этапу своей эволюции: дальше ее ждет либо стабилизация, либо ослепительный успех. А если ей к тому же пришлось много и тяжело работать и если она привыкла полагаться исключительно на себя, то как раз к этому моменту пережитые трудности закаляют и ожесточают ее. Мужчины приходят и уходят, и она думает, что рано или поздно — как в хорошем кино — в ее жизни появится кто-то более или менее подходящий.

Минует еще один год, и она замечает, что молодые девушки ее боятся. Потом минует еще год. Она научилась требовать прибавки к жалованью, и теперь с легкостью меняет магазины, в которые ходила раньше, на более дорогие. Она тратит деньги на предметы роскоши и услуги, которые помогают ей чувствовать себя лучше, снимают боль, облегчают душевные страдания. Вскоре она начинает путешествовать в одиночестве, нимало не заботясь о том, что будет выглядеть чересчур доступной — потому что она такая и есть. Между тем диапазон мужчин, с которыми она проводит время, увеличивается лишь с одного конца. Наша женщина предпочитает встречаться с теми, кто намного старше нее, отчасти потому, что они более терпеливые слушатели, отчасти потому, что они — как ей кажется — владеют секретом выживания, тайной незримой власти, которой ей очень хочется овладеть. Готова ли она признаться себе в этом? Конечно нет, но ей, по крайней мере, уже не стыдно сказать, что среди мужчин ее интересуют лишь те, кто сумел добиться определенного положения, подняться до определенного уровня богатства и влияния. Все доступные существа мужского пола делятся теперь для нее на три категории: бедные, зачастую глупые, чрезмерно увлеченные своей персоной молодые мальчики; разведенные мужчины-хищники лет сорока с небольшим, которые, впрочем, могут лгать, прибавляя (или убавляя) себе год или два, и наконец — воротилы и магнаты мелкого и крупного пошиба, которые уже достаточно богаты и могут позволить себе отойти в мир иной спокойно. Эти последние, кстати, — просто в силу возраста — умеют лучше других радоваться самым простым вещам: хорошему пищеварению, крепкому сну, наличию волос в большинстве положенных мест, так как знают, что им осталось от силы десять — двенадцать нормальных, деятельных лет. Годам к тридцати пяти наша женщина обнаруживает, что немногие оставшиеся мужчины, годные ей в мужья, прекрасно проводят время с девчонками лет на десять моложе нее, и тогда она убеждает себя в том, что на самом деле ей никто не нужен.

Такова была и Элисон — во всяком случае, мне казалось, что я не слишком ошибся в своих догадках. И вот в один прекрасный день, после того как я разделался с обедом, она подошла ко мне быстрой и решительной походкой с чашечкой кофе в руках и сказала.

— У меня к вам один вопрос, мистер Уайет. Мне кажется, вы располагаете временем. Я права?

Я заглянул в ее темные глаза:

— Это действительно так. Но как вы?…

— Вы производите впечатление свободного человека.

— Свободного — да, беззаботного — вряд ли.

— Я вижу, вам у нас нравится, — сказала она после непродолжительного раздумья и, наклонившись ко мне, положила в кофе сахар и молоко, хотя я ее ни о чем не просил. — Если вы не возражаете, — добавила она, размешивая кофе ложечкой.

— Вовсе нет. Именно такой кофе я и пью… как правило. Большое спасибо.

— Я… — Она перестала мешать. — Я знаю.

— Знаете?

— Да, мистер Уайет. Я довольно наблюдательна.

— Зовите меня просто Билл. И если можно, давайте на «ты».

— Хорошо… Билл. Так на чем мы остановились? — Она слегка наклонила голову. — Ах да!.. Ты свободен, но… не беззаботен.

— Да, — сказал я. — Но это не тайна.

Она моргнула, может быть даже нарочно.

— А что — тайна?

Я запнулся.

— Думаю, ты знаешь лучше меня.

Она переступила с ноги на ногу.

— Мне просто стало интересно, почему ты приходишь сюда каждый день… — Вот она, лазейка, дверь в чужую жизнь! И стоит только войти в нее, назад хода не будет. — Разумеется, мы всегда рады тебя видеть, — добавила она.

— Надеюсь, у вас я не единственный посетитель со странностями?

— Ты прав… — Элисон вздохнула. — Видел бы ты, какие странные типы к нам иногда заходят!

Я согласно хмыкнул, следя за тем, как ярко-алый ноготь Элисон нервно впивается в шерстяную ткань ее брюк.

— Впрочем, есть один тип клиентов, которого нам недостает, — сказала она.

— Какой же?

— Донжуаны.

— Донжуаны?

Она взглянула на меня с притворной серьезностью:

— Можешь думать все, что угодно!

— А что я должен думать?

— Например, что в Нью-Йорке не должно быть недостатка в людях, умеющих флиртовать по-настоящему. — Элисон снова склонила голову и слегка приоткрыла рот, словно вызывая меня на спор.

— А разве это не так? — спросил я.

— Нет.

— Ужасно, — сказал я.

— Хуже. Это невыносимо! — ответила она. — И из-за этого некоторые люди чувствуют себя очень одинокими.

Я только улыбнулся, опустив голову чуть не к самой тарелке.

— Ты так и не ответил на вопрос, который я подразумевала.

Я поднял голову:

— А именно?

— Ты сказал, что свободен, но мы не знаем, умеешь ли ты флиртовать.

— Верно, — согласился я. — Зато мы знаем нечто противоположное.

Элисон, похоже, была приятно удивлена.

— Нечто противоположное?…

— Мы знаем… — Теперь я уже не отводил взгляд, а смотрел ей прямо в глаза. — Что ты умеешь флиртовать, но нам не известно, свободна ли ты.

— Что ж, верно. — В ответ на мой выпад Элисон только повела плечами и тут же сравняла счет: — Но ведь именно так и должно быть!

— Вот как?

— Да. Тем не менее — спасибо.

— За что же?

Она наклонилась над столом:

— Это была очень милая пикировка.

— Пожалуй, — согласился я.

— Ты всегда так хорошо играешь… словами?

Я снова посмотрел ей в глаза.

— О’кей, я сдаюсь, — сказал я.

— О нет, только не сейчас. Не сдавайтесь, мистер Уайет!

Я протянул ей руку:

— Мы же договорились: Билл, «ты»…

— Очень приятно. — Элисон слегка пожала мою руку. Ее ладонь была маленькой, прохладной и довольно сильной. — Я очень рада такой нашей… встрече.

И, небрежно извинившись, Элисон повернулась на каблуках и поспешила в кухню, где якобы назревала какая-то проблема. Провожая ее взглядом, я не без удовольствия подумал о том, что наша милая глупая болтовня содержала в себе тонкий намек на то, что может последовать дальше. Элисон мне нравилась, я нравился ей, и мы оба это знали, но кто мог сказать, что все это означает? Может быть, дружбу, может быть — простое расположение, а может — предложение великолепного, бурного секса. Город часто предоставляет людям подобные возможности. Другое дело, готовы ли они ими воспользоваться.

Итак, мы начали разговаривать; вернее, разговаривала в основном Элисон. Чуть не каждый день, проходя мимо моего столика, она сообщала мне тихим, заговорщическим шепотом, что натуралы-подсобники опять поссорились с «голубыми» официантами, или что она «должна уволить официантку-наркоманку», или что «одну леди вырвало в дамской комнате, и теперь она не хочет выходить». Время от времени Элисон потихоньку показывала мне почтившую ресторан своим присутствием знаменитость; клиентку, которую ожидали сразу два лимузина (один для нее, а другой — для ее собак); мужчину, который мог съесть три бифштекса подряд. Это было увлекательное шоу, и Элисон управляла им умело и уверенно, хотя это было нелегко. Десятки служащих, сотни клиентов, деньги, ручьями текущие в кассу. Несмотря на то что по степени воздействия на физические и моральные силы вечерние рабочие часы здесь равнялись стихийному бедствию, ресторан был известен, если можно так выразиться, своим постоянством, своей неменяющейся индивидуальностью, которую Элисон норовила несколько утрировать или, скорее, театрализовать. Здесь, как в любой человеческой драме, глупость кричала о себе на весь зал, честность мирно храпела под столом, слабость лизала задницу силе, а похоть пичкала коктейлями одиночество. Из вечера в вечер, стоя возле конторки метрдотеля или поднимаясь по застеленной ковром лестнице в верхние залы, Элисон замечала женщин, которые — поодиночке или стайками по две-три — приходили в бар в последний час перед закрытием с единственной целью найти себе мужчину. Некоторым везло, тогда как остальным суждено было снова спать в одиночестве. Много раз Элисон, легким кивком головы указав мне на какого-то мужчину, женщину или парочку, сообщала тоном опытного гандикаппера : «Погляди-ка туда, Билл. Круто заваривает. Вот увидишь — больше часа он не продержится». И ее скептицизм чаще всего оправдывался. Официанты, обслуживавшие залы наверху, часто вынуждены были разводить повисших друг на друге мужчин и женщин или просить леди застегнуть блузку, а то и поднимать с пола не рассчитавшего силы клиента.

По долгу службы Элисон приходилось заниматься решением подобных проблем и конфликтов. Бывало, я в течение целого дня наблюдал за ней, за ее работой, за тем, что и как она делает, и это сблизило нас еще больше. Мне казалось, я уже неплохо знаю Элисон, и это действительно было так. Я догадался, что за уверенностью, с которой она управлялась с десятками служащих и клиентов, за строгими очками деятельной и энергичной бизнес-леди скрывается все то же одиночество. Как-то Элисон рассказала мне, что живет в роскошной квартире на Восемьдесят шестой улице, все окна которой глядят на север — на такой же многоквартирный дом на другой стороне улицы, и только окно столовой выходит на запад, так что из него видны холмы и лужайки Центрального парка. Квартира досталась ей от отца, давно овдовевшего банковского служащего, и Элисон призналась, что когда она переехала туда после его смерти, ее долго не оставляло тяжелое чувство. В самом деле, кому захочется жить в огромной и пустой квартире своего покойного отца? «Особенно на меня действовали обои, старые запахи и прочее, — сказала мне Элисон. — Это было просто невыносимо!.» Со временем, однако, она привыкла, и ей начали импонировать как обилие свободного места, так и внимание прежних соседей отца, многие из которых приняли в ней почти родительское участие. Комнаты оказались очень уютными, и это тоже было немаловажно: человеку, который живет и работает в Манхэттене, просто необходим отдых, после того как он целыми днями сталкивается с прямыми линиями и острыми углами тротуаров, машин, лиц, и Элисон не была исключением из общего правила.

В течение нескольких недель мы болтали почти ежедневно — главным образом, когда в офисах и конторах заканчивался обеденный перерыв и посетителей почти не было. Тогда Элисон подсаживалась за мой столик и рассказывала о том или другом из своих случайных любовников. Как правило, все они были уверены в себе, умны, наделены чувством юмора, хорошо образованны и все равно — ущербны. Каждому чего-то не хватало, признавалась мне Элисон, и дело было не в положении, деньгах или умении ухаживать, а в чем-то совсем другом, для чего она даже не могла найти подходящих слов. Разумеется, мы все в чем-то ущербны, все без исключения, однако Элисон, похоже, обладала особой способностью открывать эту ущербность в мужчинах. Если бы она не нравилась мне так сильно, я мог бы сказать, что она слишком капризна, чрезмерно разборчива, болезненно тщеславна и склонна к мрачному скепсису. Либо она переоценивает мужчин, либо недооценивает себя, думал я, но когда я увидел нескольких ее ухажеров, заходивших за Элисон в ресторан, они показались мне — даже мне! — совершенно нормальными. В чем тут дело, гадал я, и вскоре составил свое представление о том, как Элисон строила отношения с респектабельными мужчинами. Для затравки она позволяла им пригласить себя на ужин или в театр, затем быстренько запускала их к себе в постель — один раз. Можно было подумать — она придерживается какого-то правила или, скорее, инструкции. Затем Элисон преспокойно переходила к другому претенденту, и история повторялась. Вот только что это может значить, я никак не мог взять в толк.

— Можно подумать, ты не особенно стремишься замуж, — сказал я ей однажды.

— Не особенно. — Элисон согласно пожала плечами. — Не думаю, чтобы из меня получилась примерная жена. Я ведь пробовала когда-то, но ничего не вышло.

Я стал расспрашивать, и она сказала, что вышла замуж, когда ей было двадцать с небольшим, однако этот брак оказался коротким и крайне неудачным.

— Впрочем, если бы я встретила подходящего человека, мне хотелось бы завести ребенка, — добавила она. — В крайнем случае можно взять малыша из приюта… Знаешь, как много очаровательных китайчат нуждаются в матери?…

Она не стала больше распространяться на эту тему, но ее лицо еще долго оставалось печальным и настороженным, словно она боялась даже думать об этом. Скорее всего, Элисон понимала, что время работает против нее. Она, разумеется, тщательно следила за своей внешностью, однако это не отменяло ее принадлежности к тому типу женщин, которым красота нужна, чтобы скрыть свою разочарованность в жизни. А Элисон по-прежнему была далека от полного удовлетворения. Ее тело казалось не столько по-девичьи молодым, сколько неиспользованным, в том числе и для материнства. Я знал, что материнство — и не столько вынашивание и кормление грудью, сколько годы хронического недосыпания — воздействует на женское тело самым разрушительным образом, и все же матери, которых я когда-то знал, не возражали, ибо, принеся себя в жертву, они были вознаграждены детьми.

Но для Элисон главной заботой являлся, безусловно, ресторан. Это была тяжелая, затягивающая как наркотик работа, отнимавшая очень много времени. Клиенты, официанты, повара, поставщики — у всех имелись свои требования, свои нужды, свои проблемы. Элисон приходила в ресторан в восемь утра и трудилась до позднего вечера практически без отдыха, если не считать относительно свободных послеобеденных часов. Обычно она уходила не позднее девяти вечера, но часто ей приходилось задерживаться и налаживать работу вечерней смены, что требовало немало усилий, ибо происходящее в обеденном зале было лишь частью большого спектакля.

Однажды в часы относительного затишья Элисон пригласила меня на экскурсию по служебным помещениям, представлявшим собой настоящий лабиринт, начинавшийся сразу за вращающимися дверьми кухни. Собственно говоря, кухонь в ресторане было две и обе очень большие — для основных блюд и для выпечки. Бифштексы рубили на порции и обрезали в разделочной; оттуда они по специальному транспортеру поступали в кухню, где их насаживали на вилки и укладывали на длинную решетку гриля потные, нервные повара, называвшие подсобных рабочих не иначе как «придурками» и «мексикашками». Официанток они именовали «кисками» и «красотками», чего те терпеть не могли, однако приходилось терпеть, потому что на кухне повара были хозяевами положения.

Под кухнями располагались кладовые и разделочные цеха. Подвальные коридоры были низкими и узкими, как на корабле, и над самой головой вились многочисленные трубы — желтые газовые и красные — системы автоматического пожаротушения. Элисон распахнула передо мной толстую дверь с термоизоляционным покрытием, и я вздрогнул от удивления, оказавшись в мясохранилище, где в голубоватом свете висели на крюках половинки туш. Розовое мясо подернулось инеем, под которым едва виднелись написанные синим карандашом даты и клейма оптовиков.

— Не хотел бы я оказаться здесь вечером, — пробормотал я.

Элисон пожала плечами:

— Я привыкла.

В мясохранилище было прохладно, но не холодно, и мы вошли. Огромные, красно-розовые туши в мраморных прожилках жира — безголовые, разделанные на половинки, с распиленными ребрами и отрубленными копытами — словно знали о нашем присутствии благодаря какому-то особому духовному родству, объединяющему всех млекопитающих, и я подумал, что эта безжизненная плоть, которой суждено вскоре превратиться в смех и звонкую монету, в конце концов снова оживет, преобразовавшись в теплую плоть человеческого тела.

В мясохранилище, объяснила Элисон, поддерживается постоянная температура и влажность, чтобы бифштексы «дошли» до оптимальной кондиции.

— Мы называем их «бифштексы с вешалки», — сказала она. — Это наше фирменное блюдо.

— А кто определяет, что они уже «дошли»? — поинтересовался я, пристально разглядывая шею Элисон, которая была так близко, что мне ничего не стоило наклониться и поцеловать ее. — Я.

Помещение было маленьким, потолок — низким, и мы были одни.

— Здесь очень тихо. — Элисон обернулась и посмотрела мне в глаза.

Я кивнул. «Обними ее, — думал я. — Ну же!..»

— Что случилось, Билл?

В неординарной обстановке мясохранилища ее вопрос тоже прозвучал неординарно, к тому же он застал меня врасплох.

— Ничего. Наверное, с каждым из нас время от времени что-нибудь случается.

— Да, конечно, — негромко сказала Элисон. — Я просто поинтересовалась.

Я набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул.

— Когда-то я был специалистом по купле-продаже недвижимости и работал в одной из лучших в Нью-Йорке юридических фирм, — сказал я. — У меня были жена и ребенок. Потом… потом действительно кое-что случилось, и я остался один. Именно поэтому я прихожу сюда каждый день.

Элисон кивнула с таким видом, словно я только что подтвердил какую-то ее догадку.

— Не хочешь рассказать поподробнее?

— Я не уверен, что мы знаем друг друга настолько хорошо.

— Мы видимся почти каждый день.

Я немного подумал.

— Мне трудно об этом говорить, Элисон.

— Извини. Мне не следовало спрашивать.

Но ощущение только что пережитой близости согрело меня, и я сказал оживленным тоном:

— Впрочем, ничто не мешает нам поговорить о чем-нибудь другом.

К Элисон, похоже, тоже вернулась ее чуть насмешливая игривость.

— Когда-нибудь я все же вытяну из тебя правду.

— Тебе действительно так интересно?

— Чтобы удовлетворить свое женское любопытство, я готова пойти на крайние меры.

— Почему-то мне ни капельки не страшно!

— А это и не страшно.

Потом я попросил ее продолжить экскурсию, и мы двинулись дальше. Я увидел камерные холодильники, набитые приготовленной для салатов рубленой зеленью и перепелиными яйцами в картонных упаковках. В подвал продукты попадали через специальные грузовые люки, выходившие на тротуар в одном из боковых переулков. Проходя за Элисон по очередному узкому коридору, я гадал, в какой стороне находится Кубинский зал, на том же уровне или выше, и как его расположение ниже уровня земли может быть связано с его статусом «только для избранных». Я очень внимательно смотрел по сторонам, но так и не заметил ничего подозрительного — вокруг все так же вились бесчисленные трубы и спутанные электрические провода. Разумеется, я мог бы спросить о Кубинском зале у Элисон, но у меня было такое чувство, что если я промолчу, то узнаю гораздо больше.

— Кроме того, у нас есть второй этаж, — сказала она.

— Второй этаж?

Она имела в виду верхние помещения — три больших банкетных зала, куда вела застеленная ковровой дорожкой лестница. В самом большом из них могло поместиться до шестидесяти человек; там стояло пианино, и поэтому зал часто использовался для корпоративных вечеринок, свадебных торжеств и тому подобного. Второй зал — тоже достаточно большой — был к тому же обставлен дорогими диванами, и его снимали для неофициальных дружеских встреч замужние дамы среднего возраста. Третий зал был намного меньше первых двух; его арендовали исключительно компании клерков с Уолл-стрит. Именно в этом зале работали стриптизерши. Рассчитан он был на двадцать пять человек максимум. Чем больше мужчин, сказала мне Элисон, тем больше проблем; иногда случалось, что какая-нибудь стриптизерша в истерике выбегала из зала, потому что ее искусали или подвергли особо изощренному насилию. «А чего еще можно ждать от такой гоп-компании?» — пожала плечами Элисон.

Потом я поднялся с ней на третий и четвертый этажи, где находились мебельные кладовые, кабинет бухгалтера, главный офис, где работала с бумагами сама Элисон, и раздевалки обслуживающего персонала. По пути я насчитал почти сорок камер видеонаблюдения, а в главном офисе, куда мы ненадолго заглянули, увидел шесть черно-белых телевизионных экранов, на которых сменяли друг друга виды коридоров и комнат, через которые мы только что проходили, а также главный зал, бар, все кассовые аппараты и даже кусок улицы перед входной дверью. Отсюда, догадался я, Элисон может наблюдать за каждым, в том числе и за мной. Есть ли камеры наблюдения в Кубинском зале? Я очень внимательно смотрел на экраны, но так и не увидел помещения, которое было бы мне незнакомо.

— Да-да, — подтвердила Элисон, очевидно заметив мой интерес. — Отсюда видны все комнаты, за исключением пентхауса, где живет Ха.

— Ха?

— Да, — сказала Элисон. — Ты ведь знаешь Ха?

— Ремонтника-китайца?

— Да. Это единственный человек из персонала, которому я полностью доверяю.

«Пентхаус» Ха представлял собой крошечную комнатку на чердаке над сияющей преисподней ресторана. Никто не знал, откуда взялся Ха и сколько в точности ему лет, и никому, кто хоть в какой-то степени от него зависел, даже не приходило в голову допытываться. Возможно, он нелегально сошел на берег с какого-нибудь корабля в Сиэтлской бухте или перешел мексиканскую границу. Единственное, что о нем было известно достоверно, это то, что Ха может починить все, что угодно, — жарочный шкаф, воздушный кондиционер, электронож для мяса, любой из двадцати шести холодильников, транспортер, грузовой лифт, посудомоечную машину и даже пожарную сигнализацию.

— К тому же Ха очень смелый, — добавила Элисон.

— Смелый?

— Да.

Ха прекрасно ориентируется в служебных коридорах, сказала Элисон, и часто ходит там, даже не зажигая света. Однажды несколько лет назад — дело было поздно ночью, когда даже ночной портье уже ушел — какой-то воришка взломал выходящий на улицу продовольственный люк и пробрался в подвал. Ха в это время лежал на полу в кухне и прокладывал новую газовую трубу. Услышав, что внизу кто-то ходит, он легко определил по звуку, что взломщик приближается к кухне. Но Ха не растерялся. Он сразу погасил свет в коридорах, включил свет в винной кладовой, а сам притаился и стал ждать. В темноте вор заблудился и, завидев свет, пошел в ту сторону, как бабочка на огонь. И как только он оказался в кладовке, где стояли наши самые дорогие вина, Ха захлопнул дверь, заложил ее для надежности железной трубой и вызвал полицию, которая арестовала злоумышленника.

Судя по всему, Элисон обожала Ха; мне даже показалось — она считала его не просто человеком, а почти что ангелом.

— Ха — единственный, у кого есть номер моего сотового телефона, — пошутила она. — Больше я его никому не даю.

— Как же ты общаешься со своими поставщиками?

— Мой номер есть в справочнике. — Мы вышли на лестницу и стали спускаться в обеденный зал. — Сейчас у меня новый мужчина, — неожиданно сказала Элисон. — Впрочем, я сама еще не знаю, насколько это серьезно.

Я смотрел, как она быстро спускается по ступенькам чуть впереди меня, и радовался, что не признался ей в своих чувствах, пока мы были в мясохранилище.

— Ну-ка, расскажи, заставь меня поревновать, — проговорил я самым шутливым тоном, на какой только был способен.

— Обычно я не завтракаю дома. — Элисон села за один из столиков в глубине зала, я тоже. Больше никого в зале не было, только двое помощников пылесосили пол в дальнем от нас конце. — И хожу завтракать в небольшое кафе рядом с домом. Конечно, у человека моей профессии давно должна была развиться аллергия на рестораны — любые рестораны, но это кафе мне чем-то нравится. Моя квартира слишком большая, слишком просторная и… пустоватая, и хотя у меня хорошая кухня, я все равно хожу туда, беру яйцо, тосты — что-то, с чего можно начать день. — Голос Элисон звучал оживленно, словно ее захватил собственный рассказ. Казалось, она уже забыла мгновения неловкой интимности, возникшей между нами в мясной. — И вот однажды, не успела я заказать чай и развернуть газету, как за соседний столик уселся здоровенный парень с газетой. На нем был очень красивый костюм строгого покроя, и я сразу сказала себе: «Ага, похоже, у меня проблемы».

— Кажется, я знаю, что было дальше, — вставил я, чувствуя себя глубоко несчастным, но стараясь этого не показывать.

— Я сразу посмотрела на его левую руку, но обручального кольца не было, хотя это, разумеется, ничего не значит. Конечно, я не стала с ним заговаривать — я даже не посмотрела на него, а просто сидела, делая вид, будто читаю, но про себя я надеялась, что что-то случится. Тем временем он заказал завтрак и стал есть, и знаешь — у него были безупречные манеры. — Элисон мечтательно вздохнула, вспоминая. — А я знаю, что такое безупречные манеры, Билл, — мне слишком часто приходится видеть, как люди ведут себя за столом, так что мне есть с чем сравнивать. Тут официантка подала мне счет, потому что ей нужен был столик. Я продолжала поглядывать на него, но он не обращал на меня внимания, и мне пришлось уйти.

— Что тебе, конечно, не понравилось.

— Очень не понравилось, но что поделаешь!.. На следующий день этого парня не было, но через день я снова встретила его. На этот раз он сидел позади, спиной ко мне; я чувствовала его запах и… Словом, я поняла, что у меня действительно появилась небольшая проблема. Потом он достал свой мобильник и позвонил кому-то, а я сидела, насторожив уши и стараясь услышать как можно больше из того, что он скажет. Ты ведь знаешь, как это бывает… — Элисон виновато улыбнулась. — Мне очень хотелось услышать его голос, узнать что-то о его делах, узнать, кто он такой и с кем разговаривает. Ведь это могла оказаться какая-то женщина, понимаешь? Но он сказал только: «Два миллиона шестьсот? О'кей, я согласен» Это было все, что он сказал. После этого он только слушал, потом кивнул и дал отбой. И тогда я подумала: это серьезный парень.

— Ты почувствовала запах больших денег?

— Наверное. Ты просто не представляешь, Билл, сколько на свете мошенников, хвастунов и просто придурков с дутыми золотыми перстнями на мизинцах и взятыми напрокат «ягуарами»! Да, я заинтересовалась им. Девушки должны сами заботиться о себе, не так ли? Я едва не вывихнула шею, стараясь подсмотреть, что за газету он читает. Это оказалась лондонская «Файненшнл таймс». С моей точки зрения, эти самая эротическая газета, такую только может читать мужчина. Не спрашивай — почему, мне все равно будет трудно тебе объяснить. Эти розовые страницы, этот непривычный европейский шрифт…

Словом, мне это очень понравилось, и я стала думать, что сказать, как завязать разговор, но пока я ломала голову, он посмотрел на часы и ушел. Я просидела в кафе еще некоторое время и слышала, как официантки сплетничают о нем. Разумеется, им он тоже приглянулся, и я поняла, что должна срочно что-то предпринять. Ну, давай же, Элисон, твердила я себе, ты умная девочка и к тому же недурна собой — ты знаешь, что нужно делать. И вот на следующий день я решила…

Не договорив, она улыбнулась мне мрачной мефистофелевской улыбкой.

— Ну давай, выкладывай, — сказал я. — Обещаю не падать в обморок.

— О, Билл, если я скажу, ты не захочешь со мной знаться.

— Почему ты так решила?

— Просто не захочешь, и все. Иногда я делаю ужасные вещи. Однажды я даже завлекла знакомого мужчину в мясную кладовую. — Она оттолкнула лежавшую на столе ложку. — Я очень, очень скверная девчонка. Непостоянная, безответственная и люблю помыкать другими.

— Сомневаюсь. — Я действительно сомневался.

— Когда-нибудь ты сам убедишься…

— Что ж, чему быть, того не миновать. Рассказывай лучше дальше. Итак, ты решила — что?…

— На следующий день я встала пораньше, выбрала самое красивое платье и спустилась вниз минут на десять раньше обычного, чтобы войти в кафе примерно в одно время с ним. Я рассчитала верно. Когда я вошла, он поднял голову и улыбнулся, а мне только того и надо было. Я сказала «привет!» или еще что-то в этом роде; внешне я была совершенно равнодушна, но в душе торжествовала. Возможно, тебе это покажется глупым, но… ладно. В общем, села я за столик, потом повернулась к нему и попросила у него часть газеты. Он кивнул и протянул мне половину номера, который читал. А я сказала — он, похоже, скоро станет постоянным посетителем или еще что-то подобное… в общем, какую-то очевидную банальность. А он ответил, что завтракает в этом кафе только потому, что встречается неподалеку со своими деловыми партнерами, но сделка вот-вот состоится, и он перестанет сюда ходить. Я запаниковала и поспешила сообщить ему, что руковожу неплохим рестораном в центре города и приглашаю его попробовать нашу кухню.

— Я бы сказал — потрясающе хитрый ход!

— У меня просто не было другого выхода! В общем, я дала ему свою визитную карточку и сказала: пожалуйста — по-о-жа-алуйста! — позвоните мне заранее, чтобы я…

— Надеюсь, ты сказала это не так?

— Не так, но почти так. Короче говоря, я попросила предупредить меня заранее, чтобы я могла оставить столик получше. Он взял мою карточку, взглянул на нее и сказал, что будет очень рад. Потом он назвал себя, и мы обменялись рукопожатием. В общем, я сделала все, что могла, дальше оставалось только пасть перед ним ниц… — Элисон улыбнулась. — Ужасно, правда?…

— Расскажи мне остальное, хотя я, кажется, догадываюсь.

— Он позвонил два дня спустя. Когда я услышала его голос, со мной едва не сделался сердечный приступ. Я…

— Я видел его здесь?

— Нет, тебя в тот вечер не было.

— Жаль. — Я вовсе не был уверен, что мне действительно жаль. — Итак, что же случилось дальше?

— Как только он приплел в ресторан, он попался. — Элисон удовлетворенно кивнула, и я почувствовал себя тронутым. Какой же одинокой и ранимой она, оказывается, была!..

Очевидно, Элисон заметила, как изменилось мое лицо, потому что сказала:

— Да брось ты, я не в твоем вкусе. Тебе должны нравиться хорошие девочки — добродетельные, целомудренные, верные.

— Видела бы ты мою бывшую жену!..

— Мне бы хотелось ее увидеть. Билл, правда!

— Она бы тебе понравилась.

— А я? Я бы ей понравилась?

Я задумался:

— Нет.

— Нет? Но почему?

Джудит никогда не нравились слишком умеренные в себе женщины, но я не сказал этого слух.

— Ну, а вы с этим парнем вы будете встречаться снова? — спросил я.

— Да, — сказала Элисон. — Пожалуй, да.

— Значит, остальным можно не беспокоиться?

— Да. — Она кивнула, быстрым движением расплела и снопа скрестила ноги. — Остальных побоку!

Час спустя, когда я снова сидел за столиком № 17, в зале неожиданно появился Липпер. Как всегда, владельца ресторана везла в кресле на колесах сиделка — пожилая чернокожая женщина. Когда они проезжали мимо меня, Липпер внезапно нахмурился и притормозил, спустив ноги на пол.

— Ты у меня работаешь?

Я покачал головой:

— Просто я ваш постоянный клиент.

— Ага, хорошо, очень хорошо. Любишь бифштексы?

— Особенно ваши бифштексы «с вешалки».

— Превосходно! — Липпер придвинулся ближе. В ушах у него курчавились густые волосы, нижние веки обвисли, так что я видел их розовую изнанку. — Значит, люди все еще любят бифштексы!

— И всегда будут любить, мне кажется.

Он ткнул в мою сторону костлявым пальцем:

— Я тебя знаю. Ты — друг Элисон, как я слышал. В свое время, знаешь ли, я тоже любил с ней поболтать. Ты ведь адвокат, правильно?

— Что-то вроде того.

Он улыбнулся; зубы у него были как у старой лошади.

— Когда я был моложе, адвокаты работали в своих конторах, а не в… Впрочем, ладно. Элисон любит держать своих мужиков под рукой, чтобы за ними приглядывать, хе-хе! Я знаю ее уже много лет… Эта девка знает, как надо работать, вот что я тебе скажу!.. — Липпер огляделся по сторонам, словно кто-то вдруг позвал его по имени. — Теперь что?… Каждый умеет готовить бифштексы. Берешь коровье мясо, жаришь, кладешь на тарелку, трах — и готово! Конечно, в городе есть несколько первоклассных стейкхаусов — взять хотя бы «Смит и Воленски», бруклинский «Питер Люгер», «Кинз»… Особенно «Кинз» — просто чудо, что за ресторан! Во всех этих местах действительно подают превосходные бифштексы, но мы-то другие, мы — особенные. Когда-то давно, в шестидесятых, этим заведением какое-то время владел Си-натра. Ты знал об этом, сынок? Тогда здесь было полно девчонок, просто столпотворение какое-то. Девицы то появлялись, то исчезали, и конца этому было не видно… — Липпером, похоже, овладел приступ слабоумной старческой болтливости, когда все мысли, не сдерживаемые ни осторожностью, ни соображениями приличий, оказываются на поверхности. — Мы несколько раз ужинали вместе, я и Фрэнк. Он как только увидел этот ресторан, сразу сказал, что просто обязан купить что-то подобное. Может быть, он даже пел здесь несколько раз… — В возбуждении Липпер несколько раз ткнул себя пальцем куда-то в пах, словно проверяя, все ли там на месте. — Я тогда был совсем молодым парнем, еще моложе тебя. Кстати, тебе, наверное, интересно, почему мы себя не рекламируем? Нам это просто не нужно — у нас и так все отлично поставлено. Эта Элисон — она свое дело знает. Конечно, та комнатка внизу не совсем законна; я имею в виду — ее маленькое шоу не совсем законно, но она всегда была очень осторожна!.. До сих пор у нее не было никаких проблем. Элисон, конечно, рассказала тебе, в чем дело, правда? Главное, заинтриговать клиента, подцепить на крючок — для этого-то ей и нужно такое подробное вступление. Жаль, что я слишком стар; будь я помоложе, я бы тоже принял участие в этом представлении просто для того, чтобы попробовать. Допустим, я знаю, что это незаконно, но кому какое дело? Половина самых приятных наших поступков незаконна! Можете подать на меня в суд — вот что я говорю в таких случаях. Хватит ли у копов совести арестовать старого человека в инвалидной коляске? Отправить его в тюрьму?… А всего-то и надо — сказать кой-кому по секрету, что внизу у тебя есть особая комната, и людей потянет туда как магнитом. Эта комната… Впрочем, Элисон просила меня не болтать о ней. Как, ты говоришь, тебя зовут? Роджерс? У меня был знакомый врач по фамилии Роджерс, он лечил мне пальцы на ногах. Погоди-ка, я должен принять таблетку. У меня есть сигнальное устройство, которое пищит каждый раз, когда мне; пора…

Над его плечом появилась женская рука, она двигалась изящно и плавно, словно падающий лист; на мягкой, цвета молочного шоколада ладони лежала крошечная красная таблетка. Липпер схватил ее и сунул в рот; толстый язык мелькнул и, поддев таблетку, переправил дальше — совсем как опрокидыватель в кузове мусоровоза.

— Я могу глотать их не запивая, — похвастался Липпер. — О'кей, о чем мы?… Словно магнитом… Синатра… Ах да!.. Элисон, конечно, тоже знает. Она-то разбирается в мужчинах, вон как! У нас тут бывает много мужчин, и все самые лучшие, можно сказать — сливки. У Элисон тоже было мужиков порядочно. — Он наклонился вперед, положил свои узловатые пальцы на мою руку и добавил заговорщическим тоном: — Позволь мне дать тебе совет. Я знаю, что происходит, вижу, что она обратила на тебя внимание. Ты малый не глупый, поэтому тебе я скажу… Послушай старика, сынок, не западай на нее, понял? Я хочу сказать — не сдавайся, не делай из себя посмешище. Она хочет, чтобы ты сдался. Она будет играть с тобой, будет стараться найти твое слабое место. Дай ей повариться, покипеть; пусть начнет злиться, нервничать, вот тогда-то ты и нанесешь удар, понял? Ее возбуждают только те, кто не интересуется ею. Я видел это много, много раз. Парней, которые быстро сдаются и начинают объясняться в любви, Элисон терпеть не может. Она играет с ними, мучит их. О-о, она знает такие трюки, о которых большинство мужчин даже не слышали! — Глаза Липпера озорно блеснули, и на мгновение я увидел перед собой привлекательного молодого мужчину, каким он был когда-то. — Один очень богатый парень даже хотел застрелиться из-за нее, но я сказал: «У тебя хватит денег, чтобы купить столько баб, сколько тебе захочется. Разве на Элисон свет клином сошелся?» К счастью, он послушался моего совета и на несколько недель отправился на острова с компанией этаких пухленьких блондинистых курочек, хе-хе! Элисон — та и глазом не моргнула. Впрочем, ей-то какое дело? Она это пережила. Как, ты сказал, твое имя? Вудроу? Впрочем, можешь не говорить — я все равно забуду… Одним словом, вот что это за ресторан!.. Как я уже говорил, он особенный, другого такого нет. Я сказал тебе, что в шестидесятых его владельцем был сам Си-натра? Я-то приобрел его в семидесятых, в самый разгар кризиса, когда его и даром-то никто не хотел брать. Но я не испугался, вот как, и понемногу, понемногу сумел наладить дело. Теперь-то я больше не работаю, все больше приезжаю, смотрю, как мои ребятишки едят и развлекаются. В этом зале побывало много знаменитостей, можешь не сомневаться. Уилт Чемберлейн часто заходил сюда, когда бывал в городе; так поверишь — официантки в очередь выстраивались, лишь бы хоть одним глазком взглянуть на него — ничего подобного они в жизни не видели. Из других назову, пожалуй, Сонни и Шер , Джо Фрейзера — боксера, Клинта Иствуда, Роберта Редфорда, Билли Кристала . Политики у нас чуть ли не все перебывали, их перечислять никакого времени не хватит. Я-то теперь только смотрю, да и деньги мне не особенно нужны, но в свое время я был неплохим бизнесменом, малыш, ворочал большими делами. Таких, как я, уже немного осталось. В наши дни каждый норовит подстраховаться, положить подушку под задницу. Сам я никогда об этом не думал, я работал! Теперь я — ископаемое, но когда-то я был сделан из железа. Некоторые части у меня до сих пор из железа, малыш. Что, не веришь? Напрасно. Во всяком случае, эта штука все еще действует. Двести миллиграммов этого нового лекарства, и — берегись бабы! Раз в месяц, да, а больше мне и не нужно… У меня даже есть подружка, очень разумная женщина, хотя и не первой молодости. Она сама приходит ко мне на квартиру. Иногда мы кувыркаемся, а иногда просто сидим, пьем джин, виски… — Снова мелькнули лошадиные зубы, блеснули прищуренные живые глаза. — Мы здесь не любим много болтать о человеческой природе. Нужно просто принимать человеческие слабости — вот моя философия. Не хотелось бы тебя пугать, сынок, но когда-нибудь ты станешь таким, как я. Правда, старость обошлась со мной не самым лучшим образом, но мне наплевать. Мой главный секрет — масло «омега-3» , самое лучшее, которое делают из мелких рыбешек. Крупные рыбы — тунец, меч-рыба, треска — не годятся, у них в печени накапливается слишком много ртути. — Он слегка похлопал меня по руке. — Я знаю, сынок, тебе нравится Элисон, по глазам вижу. Она всем нравится. Позволь дать тебе совет: руби дерево по себе. Она умнее, чем мы оба вместе взятые. Когда-то я мог дать ей…

Сиделка наклонилась к нему и что-то шепнула.

— Не смей мною командовать! Я тебя нанял, я плачу тебе деньги, и ты должна…

Не говоря ни слова, негритянка развернула кресло и покатила прочь. Я ждал, что Липпер будет возмущаться, но он сразу присмирел, словно младенец в коляске. Он даже позабыл попрощаться со мной, очевидно захваченный перспективой новой встречи. Но в том, что он успел мне рассказать, было достаточно оснований для беспокойства — взять хотя бы его намеки на незаконность того, что происходило в Кубинском зале, или на усвоенную Элисон манеру обращаться с поклонниками. Меня, однако, это почти не испугало, и не только потому, что монолог Липпера напоминал безвредную, местами трогательную болтовню престарелого ресторатора, балансирующего на грани маразма. В конце концов, хотя Элисон мне и нравилась, я вовсе не сходил по ней с ума. Кроме того, и она и я знали из наших бесед, что у каждого из нас имелись в жизни свои трудности. Конечно, мне было не слишком приятно узнать, что у Элисон появился новый мужчина, однако я все так же радовался, встречаясь с ней каждый день. Мне вполне хватало того, что я могу следить за ней издалека, видеть, как она поправляет очки, убирает за ухо волосы или делает еще какой-нибудь грациозный, по-женски очаровательный жест, и если бы в этот момент меня спросили, помогает ли мне это лучше узнать Элисон, я бы ответил «да». Наконец, часы, которые я проводил в ресторане, отвлекали меня от моего обычного времяпрепровождения — от моей убогой квартиры, где я сидел, казня себя за смерть Уилсона Доуна, тоскуя по сыну и прислушиваясь, как мои соседи — такие же, как я, неудачники — ковыляют по лестнице вверх и вниз, так что особенных причин слишком задумываться над самовлюбленной болтовней Липпера у меня не было.

Однако все начало меняться одним холодным и сырым вечером в самом конце февраля, когда после ужина Элисон неожиданно подошла к моему столику № 17.

— Уже уходишь? — спросила она каким-то неестественным тоном, и я заметил, как напряжена была ее прямая спина.

— Да, собираюсь.

Элисон посмотрела на часы. Было почти одиннадцать.

— Ты не мог бы немного задержаться?

— Задержаться?

Она неуверенно улыбнулась:

— Я бы принесла еще кофе, вино или десерт из нашего обычного ассортимента.

Я сказал, что уже наелся.

— А в чем дело?

Элисон набрала полную грудь воздуха.

— Помнишь, я рассказывала тебе про того парня, которого я встретила в кафе?

— Конечно.

— Его зовут Джей Рейни. Он звонил мне несколько минут назад и сказал, что ему срочно нужен адвокат.

— В телефонном справочнике полным-полно адвокатов, Элисон.

Она покачала головой:

— Нет, Билл, адвокат нужен ему сегодня вечером.

— Вечером?

— Да, сейчас.

— А в чем дело? Его задержала полиция?

Элисон присела за мой столик, что было поистине из ряда вон выходящим событием, так как ресторан еще не опустел.

— Мне кажется, это имеет какое-то отношение к… В общем, Джей давно хотел купить это здание в центре, но продавец оказался из тех придурков, с которыми очень трудно иметь дело. В конце концов продавец все же согласился, но при условии, что контракт будет подписан сегодня до полуночи, иначе сделка не состоится.

Я покачал головой:

— Это шантаж. Продавец просто пытается на него нажать.

— Я тоже так подумала, но Джей говорит — этот тип не врет. Все дело в налоговой ситуации или в чем-то таком…

— Разве у Джея нет своего юрисконсульта?

— В том-то и дело! Джей собирался использовать своего адвоката не раньше, чем будут готовы все бумаги, а сегодня продавец вдруг предложил ему срочно подписать договор.

— Какова общая сумма сделки?

Ее глаза немного расширились.

— Кажется, что-то около трех миллионов долларов. Это было немного. По манхэттенским стандартам сумма была просто-таки крошечная.

— То есть условия контракта они уже обсудили?

— Наверное.

— И все равно мне кажется, что твоему Джею не следует подписывать договор под таким давлением.

— Я тоже так подумала, — сказала осмотрительная Элисон.

— Но ему очень нужно это здание.

— Похоже, что так. Мне даже кажется — это покупатель настаивает, чтобы юрист Джея проверил бумаги.

Я пригубил кофе; отчего-то я вдруг почувствовал себя очень несчастным.

— Покупатель не дает Джею времени показать документы юристу и в то же время настаивает, чтобы юрист их посмотрел?

— Я знаю, это выглядит странно, но… Ты ему поможешь?

— Не могу.

— Почему?

— По многим причинам. Во-первых, необходим титульный поиск и освидетельствование собственности. Кроме того, подобные сделки требуют определенных изменений в налоговых документах. Большинство крупных офисных зданий, находившихся в корпоративной собственности, имеют очень сложный налоговый статус: частичное освобождение от налогообложения, резервные фонды, находящиеся в руках третьей стороны, и все такое. Наконец, я не беседовал с адвокатом продавца, не видел акта о регистрации прав собственности, к тому же у меня нет времени проверить все подсчеты, не говоря уже о том, чтобы заверить документы у нотариуса… Нет, это просто глупость какая-то!

— Но ты хотя бы взглянешь на бумаги?

— Я могу смотреть на них сколько угодно, Элисон, но это ничего не значит.

Она встала:

— Так ты посмотришь?

— Я же сказал, это ничего не даст.

— Тогда я приготовлю вам столик в Кубинском зале.

Этого я не ожидал.

— В том самом, о котором ты ничего мне не рассказывала?

— Да.

— Разве там сегодня открыто?

— Ха утверждает, что готов.

— Ха готов? К чему?!

Элисон снова покачала головой. Она не хотела мне говорить, во всяком случае — пока.

— Я бы на твоем месте поостерегся — мне там может понравиться.

— Да, — сказала Элисон. — Многим нравится.

Через несколько минут я уже вошел вслед за Элисон в дверь с латунной пластинкой и желтой карточкой и спустился в подвал по изогнутой мраморной лестнице, в которой было — я считал — девятнадцать ступенек. Кубинский зал меня не разочаровал. Он представлял собой длинное, полутемное помещение, освещенное желтыми настенными светильниками. Возле бара красного дерева и в кабинках сидели группы мужчин. Судя по всему, внутреннее убранство комнаты не менялось в течение последних лет ста или около того. Старинные вешалки для шляп, латунная урна с торчащими из нее забытыми зонтиками, выложенный черно-белой кафельной плиткой пол. Элисон усадила меня в кабинку в конце зала, казавшуюся самой уединенной из всех, и велела старику-официанту подать мне все, что я захочу.

— Я скоро вернусь, — пообещала она.

Оставшись один, я принялся с жадностью разглядывать комнату. В полном соответствии с названием, дальняя от меня стена была сплошь увешана полками, на которых стояли ящички с самыми дорогами сигарами — «Коэба», «Монтекристо», «Мигель». Кабинки были украшены картинами с видами дореволюционной Кубы и небольшими настенными лампочками на случай, если клиенту захочется рассмотреть что-то более подробно. На каждом столике лежали ручки, карандаши, стопки бумаги и стояли пепельницы — все с выведенным золотыми буквами названием ресторана. И только на салфетках мелкими голубыми буковками было напечатано — «Кубинский зал». В целом в кабинках было не так удобно, как за стойкой бара, однако они явно считались более привилегированными. Кабинок было всего восемь, а их высокие стенки не позволяли подслушать, о чем говорят рядом. Мне, впрочем, удалось расслышать несколько фраз из разговора, происходившего в соседней кабинке. Речь шла о пакете новых малайских облигаций на сумму двести миллионов долларов и о том, как («Здесь и сейчас, ребята!..») можно повысить их кредитный рейтинг. В другой кабинке я разглядел двух крупных мужчин лет пятидесяти, одетых в превосходные костюмы и с мрачной сосредоточенностью рассматривавших на просвет рентгеновский снимок чьего-то коленного сустава. У одного из них на пальце поблескивал массивный золотой перстень национального футбольного чемпионата.

Тем временем из дымного полумрака зала ко мне шаркающей походкой приблизился дряхлый, необщительный официант, передававший заказы бармену — усталому и неразговорчивому, который молча делал свою работу и, казалось, не обращал ни малейшего внимания на огромную картину с изображением черноглазой, совершенно голой красотки, томно вытянувшейся на одеялах. Не смотреть на эту картину, заключенную к тому же в тяжелую золотую раму, было положительно невозможно. Лицо обнаженной женщины казалось одновременно и строго-сдержанным, и порочным; вопреки времени, вопреки двухмерности холста, оно манило своим безмятежным покоем, переданным крупными мазками, всех вошедших — всех, кто побывал здесь за полтора столетия, и теперь в эту компанию попал и я. «Я знаю, чего ты хочешь», — говорили ее глаза, и мне стало неловко оттого, что я так на нее уставился. Стараясь справиться со смущением, я поднялся со своего места и подошел к пыльным книжным полкам на стене напротив бара. Там я обнаружил полный «Свод законов штата Нью-Йорк 1966 года», небольшой томик ирландской поэзии, справочник-определитель «Птицы Северной Америки», испещренный какими-то пометками доклад о возможных экологических последствиях строительства курортного поселка на побережье Флориды, несколько морских рассказов Тедди Рузвельта, каноническую Библию короля Якова, приливно-отливные таблицы для Нью-йоркской гавани за 1936–1941 годы, инструкцию по эксплуатации автомобиля «корвет» 1967 года выпуска и комплект порнографических новелл, повествующих о похождениях английского банкира в Гонконге в 1970-х. Эти случайные книги с пожелтевшими, ломкими страницами еще больше усиливали ощущение того, что зал до сих пор полон осколками и тенями чьих-то прошлых жизней, среди которых любой человек может чувствовать себя безликим и безымянным — просто одним из многих. Казалось, будто никому нет дела до того, что здесь происходит (редкие уборки, когда с пола сметались окурки сигар и дохлые мухи, не в счет), покуда оплачиваются счета и все держат себя в рамках приличий. Мужской туалет — тесный зеленый гробик в глубине зала — был на удивление грязен, словно находился на вокзале или автобусной станции, а не в фешенебельном ресторане для избранных.

Похоже, впрочем, что именно отсутствие внимания импонировало клиентам Кубинского зала больше всего. Чтобы делать бизнес, в мире существует много (пожалуй, даже слишком много) светлых и чистых мест — конференц-залов, площадок для гольфа, гостиничных и прочих номеров, — и у каждого из них, несомненно, есть свои преимущества. Существует, однако, особый тип сделок, которым вредят солнечный свет, отпечатанная на лазерном принтере программа переговоров, апельсиновый сок и горячие булочки в буфете. Подобно колониям насекомых и ползучим растениям, такие сделки нуждаются в сырости и мраке — только тогда они могут быть успешными. Клиентам Кубинского зала, как я заметил, по большей части хватало взгляда или простого кивка головой. Никто из них не выделялся шумной общительностью, свойственной коммерсантам и маклерам; напротив, они сутулились, хмурились и, обернувшись через плечо, со скрытым раздражением провожали взглядом всех, кто проходил мимо. Ни мобильных телефонов, ни включенных портативных компьютеров я ни у кого здесь не видел; навряд ли пользоваться ими было запрещено, скорее всего, современной техникой эти люди просто пренебрегали. В Кубинском зале в ходу были другие инструменты: блеф, гримаса, быстрый взгляд, продолжительное молчание. Одно пожатие плечами могло принести миллионы или обратить в прах труд всей жизни.

Элисон вернулась в самом начале двенадцатого; за ней шел крупный, широкоплечий мужчина с большой головой и густыми черными волосами. На ходу он осматривался по сторонам, как будто желая охватить всю комнату разом, и его взгляд двигался по кругу, словно снаряд атлета-молотобойца.

— Познакомься, Билл, — сказала Элисон. — Это Джей Рейни.

Он протянул мне широкую ладонь. Лицо у него было открытым, доброжелательным и на редкость приятным.

Элисон повернулась ко мне (в глазах у нее мелькала какая-то сумасшедшинка) и сказала:

— Билл согласен проверить все документы.

— Что ж, отлично, — проговорил Джей. — Адвокат продавца и эксперт по правовым титулам обещали подъехать в половине двенадцатого.

— Я, конечно, попробую, — вставил я, — но я ничего не обещаю.

Джей кивнул — довольно небрежно, особенно если учесть, что я оказывал ему любезность, — и, извинившись, отошел к бару. Как я заметил, он был как раз в таком возрасте, когда молодой мужчина начинает превращаться в зрелого. Выглядел он лет на тридцать пять — у мужчин этот возраст считается самым продуктивным и деятельным. Грудная клетка у него была широкой, но не бочкообразной, как у культуристов; вероятно, он был просто гармонично сложен от природы. Лишь много позже я узнал, что каждое утро Джей триста раз отжимался от пола — не столько для поддержания формы, сколько для укрепления силы воли, служившей ему единственной защитой от отчаяния. Впрочем, он казался несколько тяжеловатым — не жирным, а именно тяжелым, массивным, словно был сделан из другой, более плотной материи. Свалить его с ног, во всяком случае, удалось бы не каждому. Его сила словно шла из земли; такая надежная, спокойная сила бывает у мулов. Она хороша для тяжелой атлетики, альпинизма и некоторых других занятий, о чем Элисон, безусловно, была уже осведомлена.

— Расскажите мне о себе, Джей, — сказал я, когда он вернулся. — Меня интересует, каким бизнесом вы занимаетесь.

— Вообще-то я не… — Он улыбнулся. — Я коммерсант, если можно так выразиться: здесь купил, там продал… Ничего особенного — так, что под руку попадется. Это здание… оно очень неплохое, уверяю вас. Сейчас его занимают две-три небольших фирмы-арендатора, они платят довольно приличную ренту. Я планирую установить там лифт и добавить еще один этаж — замостить крышу и устроить там что-то вроде квартиры-пентхауса.

Что ж, человек способен убедить себя в чем угодно!

— Элисон говорила, здание стоит три миллиона.

— Да.

— У вас есть свой адвокат?

Джей кивнул:

— Есть, конечно есть, но он сейчас в деловой поездке, а продавец настаивает, чтобы сделка была заключена сегодня.

— Ваш адвокат видел купчую?

— Нет.

— Разве продавец не может переслать ему документы по факсу?

Джей снова кивнул, словно подтверждая законность вопроса.

— Я справлялся, можно ли это сделать, но мой адвокат в командировке в Юго-Восточной Азии. Сейчас там глубокая ночь, и он наверняка спит, а когда проснется, будет уже слишком поздно.

Я негромко хмыкнул, якобы соглашаясь с его объяснением, хотя сомнения у меня оставались. Редко кто из адвокатов, вовлеченных в сделки с азиатскими компаниями, занимается продажей недвижимости на Манхэттене, где, как я уже говорил, сделка ценой в три миллиона считается мелкой. Кроме того, на Дальнем Востоке сейчас в самом разгаре утро, если только за прошедшие сутки кто-нибудь не реформировал часовые пояса.

— Как насчет титульного поиска? — спросил я. — Нельзя приобретать недвижимость, не зная, кому принадлежит право собственности.

— Я сам заказывал поиск, — ответил Джей. — Как я уже сказал, эксперт титульной компании будет сегодня здесь.

— А экспликация, поэтажный план здания и прилегающей территории?

— Я ее получил.

— Здание было обследовано?

— Конечно.

— У вас есть письменный акт обследования и оценки?

Он открыл свой кейс и достал документы. Я бегло пролистал их. Если верить акту обследования, здание, которое Джей собирался приобрести, готово было рухнуть, как только кто-то посильнее хлопнет дверью в подъезде. Но, насколько я знал, так писали обо всех зданиях старше десяти лет.

— Итак, остался сам контракт, отчет о результатах титульного поиска, налоговые формы и передаточные акты — и деньги. Кстати о деньгах; как будет производиться оплата? Через банк, очевидно?

— Нет.

— Все наличными?

— Тоже нет. Дело несколько сложнее…

Я молча ждал объяснений.

— Четыреста тысяч наличными плюс обмен объектами недвижимости, — сказал Джей.

— Кто из вас платит четыреста тысяч?

— Они. Продавец.

Три миллиона минус четыреста тысяч, быстро подсчитал я, равняется двум миллионам шестистам тысячам. Не зря, выходит, Элисон, готова была пасть перед Джеем ниц.

— Что представляет собой второй объект?

— Участок земли на Лонг-Айленде, на Норт-Форк, в девяноста милях отсюда и к тому же — в сельской местности. Это старая ферма, которая находится практически на берегу пролива Лонг-Айленд-Саунд. Чудесное место и достаточно уединенное. Покупатель собирается развести там виноградники и оборудовать площадки для гольфа.

Я кивнул:

— Хорошо бы взглянуть на контракт.

— Элисон говорила, вы дока по части всяких мелочей.

— Можно сказать и так.

— Вы бываете здесь каждый день? — спросил Джей.

— Почти каждый.

— Вы что, отошли от дел?

— Похоже, что так… Ладно, Джей, я думаю, в ваших интересах будет кое-что узнать. — Я посмотрел ему прямо в глаза. — Во-первых, явиться в ресторан за час до полуночи — далеко не лучший способ найти себе адвоката. Откуда вы знаете, может быть, я вообще не адвокат? Вам повезло, я действительно адвокат, но суть в том, что я мог им не быть, понимаете? Во-вторых, вы ничего обо мне не знаете. Дело в том, что я не занимался делами уже… словом, достаточно долгое время, поэтому я могу быть не в курсе самых последних постановлений и правил. Кроме того, я давно не сталкивался со специалистами из титульных компаний и растерял все связи в департаментах муниципалитета. Наконец, я не следил за возможными изменениями в формулировках, не знаю, как теперь заполняются налоговые формы и так далее и тому подобное… Я потерял квалификацию, Джей, — вот что я хочу сказать. Или, иными словами, я недостаточно компетентен, чтобы представлять ваши интересы в этой сделке. Если бы эта ваша ферма была где-нибудь в глухомани, на Аляске или в Аризоне, я бы, пожалуй, справился. Но в вашем случае речь идет о двух больших и весьма недешевых объектах недвижимости, поэтому я…

— Сколько вы хотите? — напрямик спросил Джей. Он, похоже, чувствовал себя не в своей тарелке — постоянно ерзал, поводил плечами.

— Вы меня неправильно поняли, Джей, я не набиваю себе цену, — сказал я. — Я просто хотел, чтобы вы знали, с кем имеете дело.

Он сердито нахмурился:

— Ерунда!

— Что-что?

— Я сказал — все это ерунда.

— В каком смысле?

Он нетерпеливым жестом поднял ладони вверх.

— Элисон сказала, что когда-то вы занимались крупными сделками по купле-продаже недвижимости, в частности — продажей помещения банка на Сорок восьмой улице. Сколько там за него заплатили?… Кажется, около трехсот миллионов, верно? Помнится, там еще были всякие сложности с объединенной корпоративной собственностью…

Он был совершенно прав, вот только Элисон я ничего об этом не рассказывал — ни единого словечка. Впрочем, информацию об этой сделке легко было выудить из Интернета.

— Ну так как?

Это Элисон проверила меня по компьютеру, сообразил я.

— Ну…

— Что — «ну»? Послушай, Билл, я попал в чертовски сложное положение; мне позарез нужен юрист, а ты пытаешься убедить меня, будто ты недостаточно квалифицирован для этой работы. — Он наклонился вперед. — Если дело в деньгах, так и скажи. Я могу заплатить хороший гонорар. — Он вытащил из бокового кармана пиджака чековую книжку. — Итак, сколько?

Я поднял руку, призывая его не торопиться.

— Послушай, Джей… (На «ты» — так на «ты», решил я.) Позволь мне сначала задать тебе несколько вопросов.

— Выкладывай.

— Кому принадлежит здание, которое ты покупаешь?

— Чилийской винодельческой компании.

— Почему переговоры так затянулись?

— Я не знаю. Сначала они предложили слишком маленькую цену.

— Значит, они покупают участок земли на Лонг-Айленде?

— Конечно, почему бы нет? Это очень красивый участок на берегу океана. — Джей улыбнулся широкой располагающей улыбкой. — В наших краях таких больше нет и не будет. Чилийцы намерены пустить его под лозу.

— Ты имеешь в виду промышленные виноградники?

— Точно.

— Как сложилась нынешняя цена земли?

— Я уже давно знал, что она стоит что-то около трех миллионов. А потом чилийцы вышли на меня, мы немного поторговались и ударили по рукам.

— И ты не захотел получить все деньги за участок наличными?

— Нет.

— Почему?

— Потому что мне… Я подумал — так будет лучше. Иными словами, он подумал — это не мое дело.

— Значит, ты мог получить всю сумму наличными, но предпочел смешанный вариант. Это необычно.

Джей куснул соломинку, торчавшую из бокала с коктейлем.

— Мне было необходимо это здание. Несмотря на то, что там написано, — он кивнул на акт осмотра, — оно еще в очень хорошем состоянии. Кроме того, я получу четыреста «кусков» наличными — поди плохо?…

— Кто вел переговоры от твоего имени?

— Я сам.

— Разве ты раньше занимался подобными сделками?

Он уставился на меня, потом снова вцепился зубами в соломинку.

— У меня такое ощущение, что покупатель здорово занизил стоимость земли, — пояснил я. — В конце концов, этот участок для них — настоящий подарок судьбы.

— Да, — с несчастным видом согласился Джей. — На черном рынке за него можно было бы выручить миллиона четыре, но мы остановились на трех.

— Почему ты не запросил больше?

Джей Рейни медленно, тяжело вздохнул.

— Может, у тебя просто не было адвоката, который взялся бы вести эти переговоры от твоего имени?

— Дело не в этом…

Я снова посмотрел ему в лицо — открытое, приятное.

— Эти южноамериканцы могли ободрать тебя как липку, — сказал я.

— Три миллиона — тоже неплохие деньги, — проговорил он успокаивающе. — Все в порядке, Билл.

— У тебя есть с собой копия контракта?

Он снова вздохнул:

— Нет. Контракт привезет покупатель.

— Похоже, тебе действительно нужен адвокат, приятель.

— Вероятно… — Джей Рейни слегка наклонил голову. — Я знаю, что это необычно, Билл… Если хочешь, я заплачу тебе больше обычного гонорара — сколько скажешь, столько и заплачу.

Деньги мне пока были не нужны, так что заработок меня не особенно интересовал. Но прежде чем я успел объяснить Джею, как опасно подписывать контракт, которого ты никогда не видел, в Кубинском зале появилась Элисон. Она вела за собой двух мужчин в костюмах.

— А вот и я, мальчики… — Она представила нам старшего из мужчин — мистера Герзона, адвоката владельца здания. Герзон принес с собой сразу два «дипломата». Вежливо пожав мне руку, он назвал своего спутника, мистера Баррета из титульной компании. Насколько мне было известно, в Нью-Йорке служащим титульных компаний не приходится особенно утруждаться; единственное, что они делают, это роются в городских актах регистрации собственности, выданных за последние триста лет. Эта работа необходима, чтобы убедиться — на недвижимость, переходящую из рук в руки, больше никто не претендует, она не заложена, не находится под арестом, и в каждый конкретный период своего существования имела официально зарегистрированного владельца. Сомнительные случаи встречаются крайне редко, так что по большей части сотрудники титульных компаний просто собирают вознаграждение за труд и за страхование против дефектов правового титула.

Герзон повернулся к Рейни:

— А где ваш адвокат?

Джей махнул в мою сторону:

— Вот он.

Моя мятая рубашка и далеко не профессиональный вид вызвали у Герзона улыбку.

— О, простите, — сказал он.

Сам мистер Герзон был одним из тех мужчин, которые любят давать своим портным самые подробные указания. Костюм служил своеобразным фундаментом его тщеславия. Огромные часы мистера Герзона выглядели довольно вульгарно, зато запонки и перстень были подобраны друг к другу, воротник сорочки накрахмален, а узел галстука из мягкого шелка представлял собой настоящее произведение искусства. Накладка из искусственных волос на макушке тоже выглядела почти естественно; впрочем, такие вещи никогда и не бывают достаточно хороши.

Пока я разглядывал его, он изучал меня.

— Где вы работали? — спросил он.

— Я занимался частной практикой.

Его брови слегка приподнялись.

— Я никогда о вас не слышал.

— Нью-Йорк — большой город, в нем много адвокатов.

— Понятненько.

Мне не хотелось, чтобы он считал, будто у него передо мной есть какое-то преимущество.

— Итак, — спросил я, когда мы все сели, — почему вы продаете принадлежащее вашему клиенту здание в ресторане, а не в своей адвокатской конторе?

— Дело в сроках. — Герзон пожал плечами. — Мы практически исчерпали наш лимит времени. — Он покосился на Джея. — Мне сказали, что адвокат мистера Рейни, вероятно, будет здесь, поэтому мы решили пойти ему навстречу и приехать сюда.

Я бросил взгляд на часы. Было двадцать пять минут двенадцатого.

— Я бы сказал — это мистер Рейни пошел вам навстречу: ведь это вам, а не ему, нужно продать здание до полуночи, не так ли?

Герзон повернулся к Джею:

— Может быть, не стоит спорить из-за того, кто кому оказал любезность?

Баррет, профессионально внимательный к тому, что и как говорят адвокаты, поспешил вмешаться.

— Послушайте, — сказал он, — если сделка не состоится, скажите мне сейчас. В этом случае я, может быть, еще успею…

— Все в порядке, — быстро сказал Джей. — Сделка состоится. Давайте не будем горячиться. — Он посмотрел на меня и слегка приподнял брови, чтобы я не слишком наседал. — Нам необходимо произвести экспертизу некоторых документов, вот они, здесь, на столе. Если возникнут какие-то вопросы, проблемы, мы их обсудим и покончим с этим.

Герзон достал из кейса несколько экземпляров контракта и нацепил на нос неправдоподобно большие очки в черепаховой оправе. Казалось, он принадлежит к тем людям, которые знакомы буквально со всеми и способны припомнить любые подробности чужих жизней, тогда как их самих практически никто не знает, кроме разве бывшей жены или тех, кто подавал на них в суд обоснованные иски.

— Что-нибудь не так? — спросил Герзон, обеспокоенный моим пристальным взглядом.

— Вы специализируетесь на недвижимости?

— О нет, нет. Нет, — ответил Герзон. — Я занимаюсь самыми разными делами. — И он улыбнулся с таким расчетом, чтобы мне стало ясно, что сделка, которую мы сейчас рассматриваем, для него сущий пустяк и что его ждут другие, куда более крупные дела: переводы из иностранных банков астрономических сумм, десятки важных телефонных звонков, первичные предложения ценных бумаг, словом — водопад денег и славы.

Баррет раздал копии титульного сертификата на участок земли на побережье океана. Герзон принялся изучать его с показным вниманием, но меня было трудно провести. Я сотни раз видел, как юристы читают важные документы, и если они действительно читают, то какими бы неотложными ни были обстоятельства, они буквально замирают, словно все их душевные силы оказываются в этим минуты сосредоточены на том, что они читают. Но Герзон не читал. Он даже моргал не как люди, которые что-то читают. Он притворялся, и это означало, что он уверен — сделка состоится.

— У вас есть визитная карточка? — спросил я. Он поднял взгляд и посмотрел на меня.

— Да, конечно. — Он извлек визитку из золотого футлярчика и протянул мне. — А у вас?

— К сожалению, никак не соберусь заказать новый комплект, — ответил я.

— Ага… — многозначительно проговорил Герзон и больше вопросов задавать не стал.

Я повертел в руке его карточку. На ней были напечатаны сразу два адреса, оба весьма красноречивые. На Нижней Пятой авеню находилось много старых домов, верхние этажи которых были поделены на крошечные офисы. В офисах процветал разного рода маргинальный бизнес. Человеку приезжему подобный адрес мог показаться престижным, но коренные жители Нью-Йорка прекрасно знали, что это не так.

Второй адрес принадлежал одному из бесчисленных офисных комплексов на Лонг-Айленде. В свое время мне приходилось бывать в тех местах. Офисы там неудобные; как правило, они обставлены взятой напрокат мебелью и от стены до стены застелены синтетическими паласами, а охраняют их молодые, хорошо оплачиваемые и злющие как доберманы секретарши. Тамошние адвокаты — молодые местные парни, многие из которых имеют и другую, постоянную работу в городе, предпочитают дела, так или иначе связанные с недвижимостью, с ее продажей или дарением, так как эта работа относительно проста и к тому же гарантирует довольно приличное вознаграждение. Дел о выселении, рассмотрения жалоб на жильцов, оказания бесплатных юридических услуг, защиты конституционных прав иммигрантов и нацменьшинств, исков о компенсации за поломку рук или ног (например, в результате падения на не убранном по вине местных властей тротуаре) и прочих мелких дел эти парни всячески избегают. В том тесном мирке риелторы знают адвокатов, адвокаты знают экспертов по титульной работе, которые, в свою очередь, знакомы с банкирами, а те водят дружбу с крупными подрядчиками, поддерживающими тесные, почти любовные связи как с назначаемыми должностными лицами в окружном департаменте водных ресурсов, так и с выборными членами органов городского управления, от которых зависят, соответственно, размеры водоохранных зон и количество предоставляемых местным законодательством льгот и исключений. Короче говоря, второй адрес на карточке Герзона сразу заставил меня представить хорошо организованное и отнюдь не бедное загородное сообщество, которое так и не сумело продвинуться по пути цивилизации дальше мастерских по обслуживанию шикарных авто, кабинетов по безболезненному удалению предстательной железы и контор по срочной замене дерна на газонах. Скорее всего, Герзон там не только работал, но и жил.

— Итак, джентльмены, — сказал я, машинально вернувшись к интонации, к которой не прибегал уже несколько лет, — нам предстоит обсудить сделку купли-продажи недвижимости на сумму три миллиона долларов. Расчет между продавцом и покупателем будет осуществляться путем взаимозачета стоимости двух объектов недвижимости плюс дополнительные выплаты в размере четырехсот тысяч долларов наличными, которые получит мистер Рейни. Я полагаю, исходя из вышесказанного, мы можем назвать мистера Герзона покупателем, а мистера Рейни — продавцом.

— Согласен, — сказал Герзон.

— Кто будет оплачивать регистрационную пошлину, налоговый сбор, дополнительные налоговые сборы округов Саффолк и Кингз, титульный поиск, задолженности по налогам на оба объекта недвижимости и другие возможные издержки, о которых мне пока ничего не известно?

— Мы, — сказал Герзон. Я наклонился к Джею:

— Вы обговаривали это?

— Это вытекает из цены.

— Значит, обсуждать больше нечего? — спросил я у Герзона.

И он, и Джей отрицательно покачали головами. Я снова повернулся к своему клиенту:

— В таком случае я тебе не нужен.

— Нет, нужны, — возразил Герзон. — При совершении сделки непременно должен присутствовать адвокат, чтобы впоследствии мистер Рейни не мог заявить, будто он ничего не понял в договоре, который на самом деле ущемлял его интересы.

— И поэтому он отыскал в ближайшем ресторане незнакомого парня, который случайно имеет юридическое образование и может ему помочь. Как видно, его это устраивает, но разве это устраивает вас? — Я указал на копии договора, которые так и не посмотрел. — Мистер Рейни это уже подписал?

— Нет еще, — подал голос Джей, и я с некоторым запозданием понял, что он был одним из тех крупных и сильных мужчин, которым необходимо постоянное движение. Такие, как он, просто физически не в состоянии сконцентрироваться на деталях договоров и контрактов, потому что это занятие требует сосредоточенности и внимания. Судя по всему, Джей знал за собой этот недостаток, так как в его взгляде читалось нескрываемое желание полностью довериться мне.

— Если контракт еще не подписан, ты можешь торговаться о цене, — сообщил я ему.

— Нет, не может! — воскликнул Герзон.

— Ну разумеется, может, — возразил я как можно спокойнее. — На документе нет подписи продавца. Цена тоже пока не проставлена. Ничто не мешает моему клиенту прямо сейчас встать и отправиться, например, в кино.

Герзон бросил на Джея быстрый взгляд:

— Я просил вас найти адвоката, а не сторожевого пса.

— Все в порядке… — неуверенно начал Джей. — Я…

— Мы покрываем все издержки и идем на уступки по всем пунктам! — злобно перебил Герзон. — Разве этого мало?

Он нравился мне все меньше и меньше. Ситуация мне тоже очень не нравилась, но я все равно потянул за витой шнурок, включавший настенную лампу, и поднес к свету экземпляр контракта, пытаясь понять, о чем там все-таки говорится. Джей хотел купить шестиэтажное (плюс технический этаж) офисное здание на Рид-стрит в Манхэттене в нескольких кварталах к югу от Канал-стрит, где улицы прихотливо извивались, следуя иррациональной логике коровьих троп и фермерских подъездных дорожек, вдоль которых они когда-то были проложены. После атаки на Центр международной торговли цены на недвижимость в этом районе повели себя достаточно странно. Часть владельцев, напуганная террористической опасностью и высоким уровнем загрязнения окружающей среды химическими продуктами горения близ места катастрофы, продавали дома буквально за бесценок, тогда как остальные продолжали держаться реальных цен. Если бы у меня был в запасе хотя бы один день, я бы обязательно проверил городской реестр актов регистрации сделок с недвижимостью, чтобы узнать, как давно клиент Герзона владеет этим зданием и за сколько он его приобрел. Согласно документам, имевшимся в моем распоряжении, это здание принадлежало компании с ограниченной ответственностью со странным названием «Буду», которая готова была обменять его на участок земли площадью восемьдесят шесть акров на мысе Норт-Форк в Лонг-Айленде. Акт обследования и оценки прилагался. Участок представлял собой полосу земли в три тысячи футов длиной и почти в тысячу двести пятьдесят футов шириной, упиравшуюся узким концом в побережье пролива Лонг-Айленд-Саунд.

Я снова посмотрел на Герзона.

— Вы обмениваете малоценную недвижимость, отягощенную к тому же долгосрочными и малорентабельными договорами аренды и, возможно, зараженную продуктами горения после катастрофы ЦМТ, на превосходный участок плодородной земли на океанском побережье, — сказал я. — Мой клиент испытывает нужду в наличных, необходимых для оплаты дополнительных расходов для завершения сделки по купле-продаже недвижимости, и на этом основании вы добились от него существенного снижения цены. Да, вы согласились выплатить ему четыреста тысяч долларов, но это на самом деле сущий пустяк по сравнению с тем, что он мог бы получить в другом месте. — Я повернулся к Джею. — Надеюсь, ты понимаешь, что как только ты подпишешь этот контракт…

— Давайте поскорее закончим, мистер Уайет, — прорычал Герзон. — Давайте поскорее заключим эту чертову сделку и разойдемся по домам!

Мимо нас медленно проплыл древний официант; в полутьме его легко можно было принять за клуб сигарного дыма. Элисон сделала ему знак подойти.

— Господа, — сказала она несколько неестественным голосом, — быть может, прежде чем мы начнем, кто-то хочет поужинать, закусить или выпить?

Баррет сложил пухлые розовые ручки на столе и заказал самый большой бифштекс, какой только подавали в стейкхаусе.

— Вам, мистер Герзон?

— Мне ничего.

— Билл?

— Кусочек шоколадного кекса, пожалуй.

Элисон кивком отпустила официанта, потом посмотрела на меня. Она улыбалась, но глаза смотрели пристально, тревожно. Очевидно, подумал я, что-то в Джее смущало, беспокоило ее, хотя его огромная лапища вот уже несколько минут рассеянно ласкала ей спину.

— Принеси мне одну из ваших сигар, — попросил он Элисон. Когда она выполнила его просьбу, Джей несколько мгновений разглядывал сигару, потом провел ею под носом и, удовлетворенно кивнув, убрал в нагрудный карман пиджака.

— О'кей, — промолвил я, обращаясь ко всем сразу. — Я продолжаю настаивать, чтобы мне дали возможность ознакомиться с контрактом без помех. Мне нужна отдельная комната, где я мог бы спокойно поработать с документами. Если не ошибаюсь, у меня есть еще… — Я посмотрел на часы. — … Еще двадцать девять мнут.

— Отлично, — сказал Джей. — А мы пока…

— Двадцать четыре минуты, — поправил Баррет. — Мне тоже нужно пять минут, чтобы просмотреть все записи с начала и до конца. Не больше пяти минут, но и не меньше…

— Пусть будет двадцать четыре.

Герзон достал из кейса еще пачку бумаг:

— У меня здесь передаточные формы, которые я должен нотариально заверить, и вся документация по налогам округа Саффолк. На это тоже потребуется около пяти минут.

Джей забеспокоился.

— Девятнадцать минут — это очень мало, — сказал он. — Билл не успеет. Может быть, я лучше…

— Нет, — твердо возразил я. — Ничего не подписывай, пока я не вернусь.

Элисон вызвалась отвести меня в свободную комнату. Мы поднялись по винтовой мраморной лестнице, прошли через главный обеденный зал и кухню и оказались в узком коридоре, заставленном ящиками с луком и картошкой.

— В Кубинском зале только одна дверь? — спросил я.

— Да, — ответила Элисон, обернувшись через плечо. — Сейчас в моем кабинете работает бухгалтер из ночной смены, так что я не могу отвести тебя туда: его арифмометр сведет с ума кого угодно.

Мы поднимались по служебной лестнице, и я смотрел, как круглятся при каждом шаге ее икры. Как там сказал Липпер?… «Она знает такие трюки, о которых большинство мужчин даже не слышали». Мы прошли мимо нескольких официантов, миновали стоящую на площадке тележку, загруженную канапе, вскарабкались еще на три пролета, и Элисон открыла небольшую глухую дверь:

— Вот самое тихое место, какое только можно найти в ресторане в этот час.

Это была бельевая. Когда Элисон устроила мне экскурсию по ресторану, сюда мы почему-то не зашли, и сейчас я с любопытством огляделся. В комнате стояла древняя швейная машинка «Зингер», и какая-то женщина, склонившись над ней, ритмично нажимала ногой на педаль электрического привода, обеими руками подавая под сверкающую иглу разорванную ткань. У дальней стены, в барабанах трех промышленных стиральных машин, крутились в хлориновом вихре хлопчатобумажные скатерти, салфетки и поварские фартуки.

— Простите, миссис Корделли, нам ненадолго нужна эта комната, — сказала Элисон. Женщина тут же встала и вышла, а Элисон расчистила для меня небольшой деревянный столик. — Я постучу в дверь ровно через пятнадцать минут.

Не тратя времени даром, я засел за работу. Запах отбеливателя словно обострил мое восприятие, и вскоре я разобрался в сути контракта. Это был самый настоящий и совершенно законный калейдоскоп поправок, дополнений, особых условий, делегированных полномочий и прочего. В нем были расплывчатые общие параграфы и параграфы, которые нельзя было объяснить иначе как острым приступом паранойи. Судя по всему, Джей Рейни несколько раз предоставлял «для проверки покупателем» (срок проверки давно истек) различные документы, удостоверявшие, что продаваемая им земля может быть разделена на более мелкие участки, что в ней не содержится захоронений промышленных отходов, в частности — бензиновых цистерн, что имеющаяся система отстойников одобрена Министерством здравоохранения, что грунтовые воды содержат допустимое количество перхлората аммония — продукта естественного разложения удобрения, использовавшегося местными картофелеводами, что на участке нет древних курганов и кладбищ коренных американцев, а также что он не является местом обитания пятнистых саламандр и других редких видов птиц, животных и пресмыкающихся. Содержались в контракте и различные оговорки и ограничения, касающиеся болотистых земель, находящихся в ведении федерального департамента природопользования, участков отчуждения дренажных систем, сроков освоения участка, строительства «поселков большой скученности», и так далее. Что ж, ничего удивительного, ибо согласно общему правилу, чем больше участок, тем сложнее оформить его продажу. Как следовало из сделанных на полях пометок, покупатель — компания «Буду Лимитед» и ее представитель Герзон проверили все пункты договора и оставили их без изменений. Это было странно. Когда речь идет о продаже достаточно дорогого объекта недвижимости, стороны почти всегда спорят из-за какой-нибудь мелочи, стараясь добиться преимущества, прежде чем договор будет подписан.

Больше того, у меня сложилось впечатление, что компании «Буду Лимитед» настолько не терпелось отделаться от здания на Рид-стрит, что она даже не потрудилась уточнить характер права собственности на земельный участок Рейни. Я, во всяком случае, так и не нашел среди документов специальной справки, в которой перечислялись бы все задолженности, заклады, аресты, налоговые недоимки — или же констатировалось отсутствие таковых. С другой стороны, приобретая дом на Рид-стрит Джей Рейни не требовал произвести ремонт и не оговаривал порядок компенсации в случае, если при эксплуатации здания обнаружатся какие-то скрытые дефекты Герзон ловко воспользовался этим, чтобы вставить в текст договора статью, написанную гладким юридическим языком, но тем не менее абсолютно противозаконную, согласно которой Джей не мог требовать по этим основаниям ни расторжения сделки, ни компенсации убытков.

То, что в сделке не участвовал банк, тоже было необычно. Я знал, что все компании — как крупные, так и самые маленькие — охотно прибегают к банковскому кредиту для финансирования сделок купли-продажи недвижимости, так как это позволяло им экономить драгоценные наличные. Но коль скоро сделка фактически представляла собой обмен двумя объектами недвижимости, это действительно могло иметь положительные налоговые последствия… Но чтобы досконально во всем этом разобраться, мне нужно было время. Если бы подобный контракт попал ко мне, когда я еще работал в фирме, на его анализ ушло бы как минимум несколько дней. То, что сделка не сопровождалась залогом, тоже настораживало. Участие банков хотя и осложняло процедуру передачи собственности из рук в руки, служило своего рода гарантией против явной глупости или слишком наглого мошенничества, так как банки в большинстве случаев нанимали независимых инспекторов для обследования предлагаемой в качестве залога собственности. Но в этом случае ни о чем подобном речи не шло. Контракт, который лежал передо мной, был, что называется, «разовым», и я готов был спорить на что угодно, что у Рейни не оказалось адвоката по той простой причине, что ни один здравомыслящий юрист не стал бы участвовать в подобной сделке, не настояв предварительно, чтобы договор был переписан заново с первой до последней страницы. Возможно, впрочем, с точки зрения закона обе стороны были уязвимы. Мне было очевидно, что либо продавец, либо покупатель готовится сорвать большой куш, но я не мог понять — кто.

Дверь слегка приоткрылась, и в бельевую заглянула Элисон.

— Ну как, ты закончил? — жизнерадостно спросила она.

— Я не могу в этом участвовать, — мрачно ответил я.

— Почему?

— Потому что это не договор, а черт знает что.

— Прошу тебя, Билл, я…

— Я пытаюсь защитить его интересы, Элисон.

— Я уверена — он понимает, что рискует.

— А вот я в этом сомневаюсь.

— Это здание много для него значит, Билл, хотя я и не понимаю — почему.

— Но пойми и меня, Элисон! Я только сегодня познакомился с Рейни, и…

— А он очень много значит для меня.

Я быстро пролистал лежащие на столе бумаги.

— Я уверен, что кто-то хочет кого-то надуть, и я намерен сказать об этом Рейни.

Через минуту мы снова были в Кубинском зале.

— Ты как раз вовремя, — заметил Джей, посмотрев на часы.

На столе перед моим местом дымился огромный бифштекс (который я не заказывал) и лежал шоколадный кекс, а на галстуке Баррета появились свежие жирные пятна. Я также обратил внимание, что, пока меня не было, Джей успел опрокинуть стаканчик-другой виски.

— Ну как? — спросил он. — Можно подписывать?

— Мне нужно поговорить с тобой наедине, Джей.

Герзон показал на свои огромные часы-будильник:

— Между прочим, уже одиннадцать пятьдесят три. Я ждать не стану, так что поторопитесь.

Я наклонился к Джею и прошептал ему на ухо:

— Как я понимаю, ты намерен подписать этот контракт, каким бы сомнительным он ни был и как бы я ни советовал тебе этого не делать.

Джей посмотрел на меня и чуть заметно кивнул.

— У тебя нет другого выхода?

Снова безмолвный кивок.

— Вероятно, — добавил я, — ты уже догадался, что Герзон, скорее всего, получил указание подписать этот контракт, даже если ты потребуешь увеличения цены.

Джей покачал головой.

— Ладно, если ты не против, попробую тебе показать один фокус. — Я посмотрел Герзону в глаза и сказал громко: — Мой клиент не станет подписывать этот договор, если вы не прибавите еще триста тысяч долларов. Наличными.

Лицо адвоката сморщилось, словно он вдруг оказался в аэродинамической трубе.

— Что-что? — вырвалось у него.

— Мы вычеркнем из контракта четыреста тысяч и впишем семьсот тысяч долларов — первые два слова с большой буквы. Это довольна легко сделать, — сказал я.

— Да вы с ума сошли!

— Такое часто делается, спросите у Дональда Трампа .

— Сами спросите.

— Мне незачем спрашивать, я сам видел, как Трамп вписал новую цену, когда его прижали как следует.

— Да вы просто выжили из…

— Баррет, вы когда-нибудь видели исправленные суммы? — перебил я, испытывая необычайный душевный подъем.

— Да, конечно.

Джей повернулся ко мне:

— Дело в том, Билл, что я…

Я положил ему руку на плечо:

— Молчи, ничего не говори. Твой адвокат знает, что делает.

Элисон следила за нами широко открытыми от возбуждения глазами.

— Ну так как, мистер Герзон?…

Он уже достал свой мобильный телефон. Скорчив недовольную гримасу, адвокат вышел из комнаты.

— Теперь сделка сорвется! — воскликнул Джей, не сдерживая злости. — Что ты наделал!..

— Но может быть… — нерешительно произнесла Элисон.

Джей смотрел на меня так, словно не мог поверить собственным глазам.

— Ты что, — прошипел он, — не понимаешь, что теперь чертова сделка сорвется?

— Я так не думаю.

Некоторое время мы сидели молча и ждали; только Баррет засовывал в рот куски моего шоколадного кекса.

— Он возвращается!

Вошел Герзон, складывая на ходу телефонный аппарат.

— Сто пятьдесят, — объявил он, садясь на место. — Это все, что я мог сделать.

— Триста.

— Двести.

— Двести семьдесят пять, — сказал я. — Банковский чек нам не нужен.

— Двести двадцать пять.

— Двести семьдесят.

— Да бросьте, Уайет, это…

— Двести семьдесят, — повторил я.

— Двести пятьдесят, черт бы вас побрал!

Я не ответил.

— Я сказал — двести пятьдесят тысяч!

Я повернулся к Джею:

— Кстати, тебе известно, что в последнее время плодородная земля на океанском побережье Лонг-Айленда приносит до шестисот процентов прибыли?

— Нет.

— Если ты подождешь еще лет пять, ты сумеешь выручить за свою землю как минимум вдвое больше.

— Но я не…

— Двести пятьдесят! — выкрикнул Герзон.

Я наклонился к нему и сказал с расстановкой:

— Двести. Семьдесят. Тысяч.

— Двести шестьдесят — мое последнее слово.

— Двести шестьдесят пять — и по рукам, — ответил я.

— По рукам.

— О'кей, — сказал я. — Можете пожать мне руку.

— Да пошел ты!.. — огрызнулся Герзон.

— Я знаю, как вы ко мне относитесь, но давайте все-таки обменяемся рукопожатием.

Нехотя Герзон протянул руку, и я повернулся к Джею:

— Теперь ты получишь за свою землю лишние двести шестьдесят пять тысяч наличными.

Джей никак не мог опомниться и только кивнул в ответ.

— Вот это да! — выдохнула Элисон. — Это было… это было… — И она посмотрела на меня. Мне показалось, Элисон хочет сказать — «сексуально», но она промолчала.

— Вероятно, вы не откажетесь получить наличные немедленно, — сказал Герзон, ставя на стол свой второй кейс.

— Наличные? — переспросил Джей. — Банкнотами?

— Да.

— Думаю, не откажемся… А почему?…

— Так мне было сказано. — Герзон открыл кейс, но держал его так, чтобы мы не видели его содержимого, и я подумал, что, наверное, мог бы потребовать и больше. Герзон тем временем отсчитывал пачки банкнот в банковской упаковке по десять тысяч в каждой.

— Вам придется написать расписку.

— Отмываете кокаиновые деньги, Герзон? — спросил я.

— Пошел в задницу!.. — снова сказал он. — Деньги чистые.

Джей переглянулся с Элисон.

— У тебя найдется мешок или что-то в этом роде?

— Конечно, найдется. — Она отошла к стойке бара.

— Вот, — сказал Герзон. — Можете пересчитать.

— Обязательно, — ответил я и пересчитал пачки. Все было верно. Тем временем Элисон вернулась с большой картонной коробкой из-под сельтерской, и я положил деньги туда.

— Ну что, теперь можно подписать? — спросил Джей.

Я быстро исправил экземпляры контрактов.

— Да.

Потом началась бумажная работа. У нас оставалось всего четыре минуты.

— Вот банковский чек на четыреста тысяч, — скороговоркой перечислял Герзон, ловко перебирая документы. — Чек для мистера Баррета, пожалуйста…

Это я должен заверить. Отчет о результатах титульного поиска, ваш экземпляр… Распишитесь вот здесь — это за ту сумму, которую ваш адвокат выдоил из моего клиента… Пожалуйста, вот передаточный акт и официальная справка для органов государственной регистрации.

Как ни странно, мы разобрались со всеми бумажками меньше чем за пару минут. Герзон выровнял свою стопку бумаг легким ударом о стол, извлек из кейса наборный штемпель, проверил выставленную на нем дату, уточнил время и — хлоп, хлоп, хлоп — проштамповал каждую страницу договора.

— Ну, наконец-то… Кончено!

Джей слегка откашлялся, прижимая к груди коробку с деньгами.

— Одиннадцать пятьдесят девять… Полночь!

— Прощайте, ребята. — Баррет поднялся, собираясь уходить. — Сделка будет зарегистрирована завтра в первой половине дня.

Герзон вытащил из кармана связку ключей и бросил на стол.

— Теперь это все ваше, — сказал он Джею, не глядя на меня.

Джей неуверенно, с какой-то даже опаской, взял ключи. Потом достал из кармана один-единственный ключ и протянул Герзону:

— Это ключ запирает цепь в начале проселочной дороги.

Наконец-то настал этот момент, момент окончательного оформления сделки! Тот самый конец, который делу венец. Считал ли каждый из мужчин, что обвел другого вокруг пальца? Не знаю… Герзон обменялся рукопожатием с Джеем и — как ни странно — снова пожал руку мне; прикосновение его крепкой ладони было похоже на предупреждение. Потом он отвернулся и, не прибавив больше ни слова, ушел.

Элисон снова куда-то отошла и вернулась, неся бутылку и три бокала. Поцеловав Джея, она заглянула ему в глаза, вероятно, в поисках радости, облегчения, торжества.

— Это просто потрясающе! — снова сказала она, и я понял, что Элисон имеет в виду не только сделку и чудесное явление коробки с деньгами. В ответ Джей улыбнулся, но когда ее голова, руки, груди исчезли, прижатые к его широкому торсу, он отвел глаза, словно глядя сквозь стены Кубинского зала на что-то, видимое ему одному. В его взгляде я не заметил ни радости, ни возбуждения; он выражал скорее печаль или решимость человека, которому предстоит долгое и трудное путешествие к ведомой ему одному цели и который находится лишь в самом начале пути. Разумеется, этот взгляд не предназначался ни мне и никому другому, но я все же перехватил его и сумел прочитать.

— Что ж, давайте отпразднуем это дело как следует! — сказал Джей, очевидно справившись с приступом меланхолии. — Я знаю поблизости одно замечательное местечко. Мне нужно как-то отблагодарить тебя, Билл.

Он хотел быть вежливым, но я отмахнулся от его предложения.

— А о деньгах поговорим завтра, о'кей?…

— Конечно завтра, — сказал я. — Развлекайтесь сами, обо мне не думайте. Все отлично, Джей; я сам получил огромное удовольствие. Смотрите только, не потеряйте коробку с деньгами. Кстати, поздравляю — теперь ты и твоя шайка владеете куском самого настоящего Манхэттена.

— А ты не хочешь взглянуть на мое приобретение? — спросил Джей с неподдельным энтузиазмом. — Я как раз собираюсь туда завтра утром. — Он схватил со стула куртку, кивнул официанту и повернулся к Элисон. Она мечтательно смотрела на него, чуть запрокинув голову, словно подставляя для поцелуев шею, и я подумал — Элисон хочет его, и ей наплевать, если все об этом узнают. Глядя на этих двоих, я невольно подумал, что они чем-то похожи друг на друга. Оба были по-своему несчастны, а отчаявшиеся люди умеют ловить одночастотные волны и отыскивать друг друга прежде, чем наступит конец. Мне казалось, какое-то волшебство творится на моих глазах и Кубинский зал кружится и кружится под шелест банкнот в синем сигарном дыму и рассеянном свете желтых ламп.

Потом я смотрел, как они уходят вдвоем и Элисон тяжело опирается на Джея, который держит под мышкой коробку с деньгами. Из кармана его пиджака по-прежнему торчала сигара, и я почувствовал, что, несмотря на мои чувства к Элисон, Джей мне понравился. Бывает, что человек нравится тебе сразу. В этом — во всяком случае, на первый взгляд — и заключалась основная причина, почему наши отношения не прекратились, почему они получили продолжение. Именно так — много позднее — я объяснял все происшедшее и себе, и другим. Но правда скрывалась гораздо глубже и была намного сложнее. Очевидно, я почувствовал, что Джея ожидает крутой взлет или не менее крутой спуск — с направлением его движения я не мог определиться довольно долго, но каким бы ни был маршрут, он двигался по нему с третьей космической скоростью, и я это тоже почувствовал и захотел узнать, каким будет финал. Подобную эмоционально неоднозначную симпатию внушают людям крупные политики, великие футбольные тренеры и знаменитые режиссеры. Что нужно верному, кроме веры?… Такого человека не просто любишь, а пытаешься узнать о нем что-то важное и достоверное, например, победит он или проиграет, спасется или погибнет.