Утро следующего дня — ясное, солнечное — было просто отличным…

Было бы отличным, если бы не одно «но»: я был не на шутку испуган. У меня тряслись руки и урчало в животе, когда, сидя за рулем взятой напрокат развалюхи, я сломя голову мчался по шоссе, торопясь попасть на ферму Рейни. «Дело плохо, плохо дело, все очень плохо», — выстукивало мое бедное, измученное сердце. Как и подавляющее большинство людей, я предпочитал не помнить, что в конце концов все равно умру, и не любил, когда кто-то или что-то мне об этом напоминало. Собственная смерть представлялась мне событием достаточно отдаленным во времени — отдаленным на столько десятилетий, сколько понадобилось бы для разработки, клинического тестирования, официального одобрения и запуска в широкую продажу кардинально нового сильнодействующего лекарства. Дайте мне еще несколько десятилетий, дайте мне мощные «реактивные» таблетки, чтобы изредка прочищать мозги и восстанавливать межпозвоночные диски, и мне ничего больше не нужно! Когда я наконец умру, шумную, суетливую Америку будет не узнать. Но пока дни летят с угрожающей быстротой. Я чувствую, как прошлое все больше отдаляется, а злой ледяной ветер все громче свистит в ушах, теребит короткие волоски на затылке, бормочет и хрипит, как задыхающийся восьмилетний мальчуган. Вчерашний день перестает быть реальностью — он ушел навсегда, исчез, превратился в прах, в чуть слышное кладбищенское стенание. С каждым днем становится все очевиднее, что будущее обещает значительно меньше того, что уже осталось в прошлом — меньше чистых рубашек и свежих газет, меньше кусков шоколадного кекса, меньше чашек горячего кофе, в котором так красиво расходится налитое молоко. Да, теперь испугать меня гораздо легче, чем когда-то. И не просто испугать — достаточно любой малости, чтобы заставить меня буквально трястись от страха. Теперь я воспринимаю угрозы очень и очень серьезно. Я, например, уверен, что когда психованный черный парень без штанов выхватывает пистолет и палит из него в потолок — это вполне реальная угроза. Когда такое случается, любому нормальному человеку хочется только одного — бежать.

Вам хочется бежать, и вы бежите, спотыкаетесь, налетаете на людей, которые сердито кричат на вас, — и бежите еще быстрее. Вы видите питбуля, который все еще висит на зубах на завязанном канате, видите черных подростков, которые показывают на вас пальцем и кричат: «Эй ты, мистер!..» Бледный, мокрый от пота, вы вываливаетесь на улицу и, задыхаясь и с трудом переставляя непослушные ноги, бежите как можно быстрее и как можно дальше, пока вам не посчастливится поймать такси.

Так было и со мной в тот вечер. В конце концов я остановил машину и через десять минут был уже у подъезда своего дома. Взлетев в несколько прыжков по лестнице, я открыл дверь своей убогой квартирки с чувством невероятного облегчения и благодарности. В эти минуты я был рад и облупившейся краске, и вытертой дорожке, и наполовину засорившейся раковине, и продавленной сетке на кровати — всему, к чему я успел привыкнуть в своей трущобе люкс, в самом уютном и безопасном месте во всем долбаном мире.

Ночью я почти не спал, ворочаясь в темноте с боку на бок и размышляя, не заявить ли мне в полицию. В конце концов, меня похитили, а кроме того, Г. Д. угрожал мне оружием. С формальной точки зрения, имело место нарушение сразу нескольких прекрасных и справедливых, освященных временем законов. Но как доказать, что все это действительно со мной произошло? В конце концов, мне не было причинено никакого физического вреда, а Г. Д. всегда мог выставить любое количество свидетелей, готовых поклясться на Библии, что я никогда не переступал порога рэп-клуба «только для черных». Наконец, Г. Д. мог упомянуть о смерти своего «любимого дяди Хершела», что, в свою очередь, привлекло бы внимание копов к обстоятельствам этого происшествия. А мне хотелось этого меньше всего.

Была ли выходка Г. Д. как-то связана с претензиями Марсено? В конце концов, что бы ни делал Хершел на участке Джея, это вряд ли было напрямую связано с его смертью. Мне казалось, что гнев Г. Д. был вызван скорее самим фактом гибели любимого дядюшки; о том, почему Хершел отправился работать на ночь глядя, он, похоже, даже не задумывался. С этой точки зрения, две проблемы не имели друг к другу никакого отношения, и все же я продолжал беспокоиться. О глубине моего беспокойства можно судить хотя бы по тому, что в конце концов я не выдержал, включил дешевенький ночничок, сел на кровати и, грызя ногти, стал размышлять о том, почему миссис Джоунз не казалась абсолютно уверенной в причинах, заставивших ее покойного супруга сесть в тот день за рычаги трактора. Потом я вспомнил, как Г. Д. упомянул, что его люди ищут Поппи. Это показалось мне как минимум любопытным. С одной стороны — учитывая, что именно Поппи вызвал «скорую» после того, как «обнаружил» мертвое тело, — их интерес выглядел вполне логично. Но с другой стороны, миссис Джоунз сказала, что именно Поппи дал ей адрес приобретенного Джеем офисного здания. Как это могло быть? Откуда Поппи мог знать адрес, если не от самого Джея? И зачем Джею вообще понадобилось держать его в курсе своих дел? Насколько я понимал, Поппи с его больными руками был просто давнишним полевым работником семьи Рейни, и знать адрес некоего офисного здания в центральной части Манхэттена ему было совершенно ни к чему. Кстати, откуда Г. Д. вообще узнал, что ферма Рейни была продана? Конечно, об этом можно было догадаться, когда на участке появились Марсено и его сотрудники, однако Г. Д. отнюдь не производил впечатления человека, который станет торчать на старой ферме. У него был рэп-клуб, которым нужно было управлять и который требовал более или менее постоянного присутствия владельца, следовательно, кто-то — возможно, старая миссис Джоунз — сообщил ему об этом. Она, однако, приехала в город повидаться с Джеем, достаточно рано — что-то около десяти часов утра, и мне казалось маловероятным — не невозможным, но маловероятным, — чтобы миссис Джоунз успела своими глазами увидеть на участке новых владельцев, которые — несмотря на сжигавшее мистера Марсено нетерпение — вряд ли могли отправиться на Лонг-Айленд с первыми лучами рассвета. Скорее всего, решил я, миссис Джоунз позвонила Г. Д. после разговора с Джеем. Этот вариант казался мне наиболее правдоподобным — несомненно, именно после ее звонка Г. Д. и отправил за мной своих наемных головорезов, и несомненно, именно миссис Джоунз — сто фунтов праведного гнева — описала мою внешность своему «опасному» племянничку.

Но и это не снимало всех вопросов. Я понимал, что раздобыть мое фото в принципе не трудно — для этого достаточно лишь пролистать размещенные в Интернете электронные копии официальных публикаций, посвященных городской недвижимости, и найти в них мое скверное черно-белое фото пятилетней давности. Другое не давало мне покоя: как люди Г. Д. узнали, где я буду вечером?

Возможно, они следили за мной с того самого момента, когда, расставшись с Джеем у его нового дома, я отправился сначала в стейкхаус, потом — домой, потом — на встречу с Марсено, и наконец — в школу?… Возможно, но весьма сомнительно. Скорее всего, они следили за Джеем, но потеряли его — очень уж быстро он выскочил из спортзала. И тут, на беду, им попался я. Они узнали меня, когда я выходил из школы, и решили действовать.

Размышляя обо всем этом, я во второй раз за последние тридцать шесть часов промчался по скоростной эстакаде, соединявшей Манхэттен с Лонг-Айлендом, и свернул в лабиринт местных дорог, ведущих на Норт-Форк. Обогреватель в машине — побитом доставочном пикапе с трафаретными надписями на дверцах и наклейках с изображением Иисуса на фарах — еле тянул, и хотя в животе у меня по-прежнему неприятно бурлило, я поминутно прикладывался к термосу с горячим крепким кофе, выдавая «на-гора» новые и новые тревожные вопросы, которые… нет, не сводили меня с ума, а наоборот — превращали в холодного, расчетливого, сверхпредусмотрительного и циничного рационалиста, каким я был, когда работал в своей юридической фирме. Я начал понемногу понимать, что все происходящее с Марсено, Г. Д., Поппи, миссис Джоунз и Джеем, в совокупности представляло собой некое устройство наподобие большой шестерни, соединенное с шестерней меньшего размера, которая, в свою очередь, приводилась в движение все тем же Джеем Рейни и зданием на Рид-стрит, которое он так сильно хотел иметь, — зданием, где снимал офис Дэвид Коулз, дочь которого Салли настолько возбуждала Джея, что он тайно посещал баскетбольные матчи с ее участием. Понимал ли сам Джей, насколько сложна закрученная им механика? И какое место занимала в ней Элисон? Несмотря на то, что она очень настойчиво просила меня помочь Джею, у меня сложилось впечатление, что ей почти ничего не известно о сделке, которую он собирался заключить. Тот факт, что Джей не дал себе труда объяснить мне запутанную историю здания на Рид-стрит, буквально в считанные дни сменившего трех собственников, свидетельствовал — он отнюдь не стремился обнародовать тот факт, что хотел приобрести именно это здание, и никакое другое. Из того, что счел нужным рассказать мне Марсено, следовало, что Джей сначала решил купить дом и только потом выставил на продажу принадлежащую ему землю. Оглядываясь назад теперь — хотя и теперь моя перспектива не особенно прояснилась, — я понимал, что момент, когда Джей покинул школьный зал и растворился в темноте вечернего Манхэттена, был своего рода поворотным пунктом в истории его болезни или мании. Какие бы фантазии ни лелеял он в своем сердце, отныне он устремлялся вослед им с удвоенной скоростью. То, чего так жаждала его душа, теперь казалось Джею столь близким и доступным, что свойственная ему естественная осторожность стала сковывать его и оказалась отброшена. Если Джей заметил меня в баскетбольном зале, он мог догадаться, почему я ищу его, и понять, что его могут искать и другие. Если же Джей меня не видел, его внезапное исчезновение могло означать, что, глядя, как Салли Коулз носится по площадке, он почувствовал себя достаточно уязвимым и принял меры предосторожности, чтобы не испытывать судьбу. Но как бы ни обстояло дело в действительности, мое отношение к Джею претерпело существенные изменения. Я выслеживал его, а это значило, что он превратился в дичь, а я — в охотника.

За очередным поворотом извилистой сельской дороги, сбегавшей к побережью Атлантического океана, передо мной вдруг предстал очаровательный, типично американский пейзаж, каким его изображают в туристских проспектах. Поначалу я едва не принял его за обман зрения — настолько живописны были простоявшие здесь не меньше трехсот лет прибрежные коттеджи, островерхие церквушки, внакрой обшитые вагонкой фермы, серебристо-седые бревенчатые амбары и старые канадские клены с толстыми сучьями. Разглядывая это великолепие, я понял, что две ночи назад снег и темнота не позволили мне по достоинству оценить усилия природы, потрудившейся над Джеевым участком и придавшей ему его современную стоимость. Открывшийся передо мной вид подобно машине времени в одно ошеломляющее мгновение перенес меня в прошлое, в более простые, примитивные времена. Нашим издерганным и нервным современникам подобная первозданность кажется почти пугающей и в то же время — неотразимо притягательной, ибо только в таких нетронутых патриархальных уголках они могут позабыть о мировом терроризме, о глобальном потеплении и генетическом прогнозировании, о том, что время по-прежнему бежит только в одну сторону — во всяком случае для тех из нас, кто по-прежнему прикован цепями к грот-мачте западного рационализма. Для каждого среднего американца подобные уголки как бы хранят давно забытую духовную атмосферу дониксонианской эпохи, когда каждый «кадиллак» был похож на космическую ракету, а силикон использовался только для герметизации оконных стекол. Тогда — много лет назад — Америка была местом спокойным и мирным, и люди нынешние будут с радостью платить за прошлое — платить в ценах наступившего двадцать первого века. По дороге я обогнал трактор, тащивший за собой воз сена; навстречу ему промчались один за другим три белых лимузина, везущих — кого? высокопоставленных служащих крупных корпораций? профессиональных атлетов? звезд кино? Еще через несколько миль за окнами моего пикапа промелькнули две строящихся площадки для гольфа и с полдюжины винных заводов — вызывающе дорогих зданий из стекла и плитки, торчавших посреди протянувшихся от дороги до самого горизонта аккуратных (ровно четыре фута высотой) рядов уложенной на шпалеры лозы. Между виноградниками попадались иногда старые фермы или скромные сельские домики, выходившие фасадом к главной дороге, — эти подлежали покупке и скорому уничтожению.

Все увиденные мною крупные владения, несомненно, были созданы путем объединения нескольких мелких участков. Этот способ получить большой земельный надел был весьма дорогостоящим, требующим значительного времени и усилий и к тому же целесообразным лишь в периоды, когда цены резко ползут вверх, но, как сказал мне Джей, ставка на виноградники и винные заводы мирового класса, да еще в двух шагах от Нью-Йорка, который — не забудьте! — все еще слывет самым богатым городом на земном шаре не исключая Лондона, Гонконга и даже Эль-Кувейта, была делом гарантированно верным. А если учесть и другие факторы, — такие, например, как неконтролируемый рост Хэмптонской курортной зоны, недавние законодательные ограничения в использовании земли, принятые именно для того, чтобы упомянутый рост предотвратить или хотя бы замедлить, а также продолжающееся увеличение удельного веса населения пенсионного возраста, известное также как «старение нации», — то «верное дело» и вовсе превращалось в подобие кинематографического ограбления, когда бандиты приходят за деньгами в банк словно к себе домой.

Еще одно доказательство ожидало меня, когда я остановился в небольшом экстравагантном поселке под названием Саутхолд и нашел агентство недвижимости «Хэллок пропертиз», название которого запомнил по плакату, валявшемуся теперь в кювете при въезде на бывший участок Джея. Окна агентства были сплошь завешаны списками крупных участков земли и сделанными с воздуха фотографиями зеленеющих лесов, полей и роскошной береговой линии мыса Норт-Форк. Все это размещалось под недвусмысленными заголовками: «ПОСЛЕДНИЙ НЕОГРАНЕННЫЙ БРИЛЛИАНТ» и «ИСТОРИЯ НЕ ПОВТОРЯЕТСЯ».

Как и следовало ожидать, внутри агентство напоминало пчелиные соты, состоящие из крошечных застекленных кабинетов и кабинетиков, в каждом из которых кипела какая-то насекомая жизнь. На стенах — для сведения клиентов — висели прайс-листы, и я не удержался, чтобы не прицениться. Дом-прицеп на участке площадью пол-акра обошелся бы мне в сто девяносто пять тысяч. Развалюха с одной спальней на таком же участке стоила уже триста двадцать тысяч. Неосвоенные участки по пол-акра на океанском побережье оценивались в четыреста двадцать пять тысяч. Два акра заболоченного кустарника на берегу солоноватого заливчика продавались за девятьсот пятьдесят тысяч. Превосходный коттедж у побережья с современной кухней и пятью спальнями, с теннисным кортом, «крыльцом с качелями» и «вечным» видом стоил полтора миллиона. Что же касалось участков, пригодных для виноградарства, то цены стартовали с трех миллионов и взлетали до луны и выше. То, что случилось в Хэмптоне Мартас-Виньярде, Нантакете, Малибу, Пеббл-Бич, Корал-Гейблз , повторялось и здесь. Что ж, Америка — всегда Америка: что бы в ней ни происходило, кто-то непременно должен был на этом разбогатеть.

Агенты в кабинетах сидели и стояли, разговаривали с клиентами по переговорным устройствам, оставлявшим свободными руки, сверялись с записями в гроссбухах и экранами компьютеров. В основном это были женщины — привлекательные, очень деловые женщины лет тридцати — сорока, но среди них я заметил и нескольких мужчин. Эти были постарше, но вид у них был жалкий, словно они продолжали держаться за погубленную карьеру лишь в силу привычки.

— Чем я могу вам помочь? — спросила меня женщина, представившаяся Памелой. Ее прическа напомнила мне тарелку сухого завтрака «Фростед флейкс» — дробленой кукурузы в сахаре.

Я ответил, что мне хотелось бы поговорить с кем-нибудь о большом участке земли в Джеймспорте, проданном буквально на днях.

— На берегу пролива, — уточнил я.

— Что-то не припомню такого… — сказала Памела, вежливо рассматривая мои ботинки.

— Его приобрела чилийская винодельческая компания.

Памела нахмурилась:

— Мы ничем таким не занимались.

— А я уверен, что это было именно ваше агентство. При въезде на участок стоял знак «Хэллок пропертиз».

— Нет, не может быть.

Я уставился на ее «кукурузу в сахаре». Почему-то она меня нервировала.

— Кто же в таком случае мог заниматься этим участком? Ведь он, кажется, находится на вашей территории.

— Этого я не знаю.

— Может быть, он продавался по частям разными агентами?

— Не могу вам сказать. — Даже для риелтора Памела была, пожалуй, чересчур скрытна. О продаже она не могла не знать — крупные участки на побережье были, несомненно, лакомым кусочком для любого агента.

— Покупатель сообщил мне со слов одного из ваших агентов, — сказал я, делая вид, будто заглядываю в какие-то записи, хотя в руке у меня был абсолютно чистый лист бумаги, — что на эту землю претендовал еще кто-то, так что если бы он отказался от сделки, участок был бы немедленно продан третьей стороне.

Памела, часто моргая, продолжала рассматривать мои ботинки.

— Возможно, — добавил я, — мне следует упомянуть о том, что я — адвокат из Нью-Йорка и специализируюсь на сделках с недвижимостью.

Наконец Памела подняла голову. Ее улыбка показалась мне заученной, будто приклеенной к лицу.

— В таком случае вам нужно поговорить с Мартой, — сказала она. — А для начала запомните следующее: этот участок — старая ферма Рейни — никогда не проходил через наше агентство. Официально не проходил. — Памела слегка понизила голос. — Я не знаю, что могла наболтать покупателю Марта, возможно, она даже поставила у фермы наш знак. Она могла даже сказать, будто… Впрочем, меня это не касается.

Я притворился, будто записываю ее слова.

— Простите, как, вы сказали, ваше имя? Мистер э-э-э…

— Билл Уайет.

Памела повела меня между разгороженными кабинетиками. Выйдя из этого лабиринта, мы оказались в отделанном дубовыми панелями коридоре, заканчивавшемся закрытой дверью.

— Марта? — позвала Памела.

Никто не откликнулся, и она толкнула дверь. Комната, куда мы попали, не могла, пожалуй, составлять больший контраст с тесными клетушками, мимо которых я только что проходил. Это был кабинет риелтора старой закваски; такими офисы агентов по продаже недвижимости были лет сорок — пятьдесят назад. Довольно просторный кабинет был битком набит толстыми картонными папками с подшитыми в них документами, пожелтевшими крупномасштабными картами местности, свернутыми в трубку геодезическими планами и кадастровыми таблицами пересчета налогов. Несмотря на ранний час, в кресле за столом крепко спала грузная пожилая женщина. Платье домашнего покроя слегка распахнулось на ее могучей груди; в руке женщина держала чайную ложечку. На столе перед ней стоял недопитый стакан чаю и лежала толстая биография герцога Виндзорского. К креслу была прислонена трость для ходьбы.

— Марта! — заорала у меня над ухом Памела. — Алло!!!

— А?! Что?! — Пожилая женщина заморгала и проснулась. — В чем дело, Пэм?

— Это мистер Уайет, — злорадно сказала Памела.

— Как поживаете, мистер Уайет? — невозмутимо поздоровалась Марта.

— Он хочет обсудить продажу старой фермы Рейни.

— Вот как?…

Две женщины с ненавистью разглядывали друг друга, потом Памела сказала:

— Пожалуй, я вас оставлю, чтобы окончательно не спятить.

И она ушла, громко стуча каблуками.

— Будьте добры, закройте дверь, пожалуйста, — сказала Марта, когда шаги Памелы затихли. Я повиновался, и она властным жестом указала мне на мягкое кресло по другую сторону стола. — Ужасная женщина эта Пэмми, — добавила Марта и вздохнула. — Дерзкая, развязная, грубая… Просто уличная девка, другого слова не подберешь.

— В самом деле?

— Да. Мы оказались в одной упряжке, и, поверьте, ни я, ни она не испытываем от этого никакого удовольствия. Я научила Пэмми всему, что знала, но благодарность и верность нынче не в почете.

— Это было ваше агентство? — догадался я.

— До сих пор мое, — Марта с вызовом кивнула. — Его основал мой отец еще в 1906 году. — Она поправила распахнувшийся ворот платья. — Я была единственным ребенком в семье, мистер Уайет. Сейчас мне восемьдесят три, и опыта мне не занимать.

— Да, — согласился я, — вы, наверное, многое повидали.

— Очень многое, — подтвердила она. — Я, например, еще помню времена, когда грузовики с картошкой шли по главной дороге потоком. У нас был один врач на всю округу; зимой мы платили ему дровами, а летом — продуктами с полей и огородов. Тогда про Норт-Форк еще никто и не слышал, но для меня он — самое красивое, самое лучшее место в мире. Теперь, конечно, многое изменилось, всего и не пересказать. Раньше, к примеру, все, кто здесь жил, пользовались только колодезной водой; устриц в сезон можно было есть хоть три раза на дню, и лангустов тоже. У нас был очаровательный приход…

Надо ей поддакивать, подумал я.

— Сколько в те времена стоила хорошая ферма, Марта?

— Примерно триста долларов за акр.

— А теперь?

— О, теперь все непременно хотят разводить виноград, так что участки идут по цене от семисот долларов и выше.

Я кивнул в сторону висевшей на стене карты:

— Ну а в будущем?

— В будущем?… — Марта вздохнула. — Это довольно легко себе представить, мистер Уайет. Дома за миллион на берегу, дома за миллион в глубине, виноградники состоятельных людей, винные заводы очень состоятельных… Все крупные фермы перейдут на виноград, помяните мое слово. Все так уперлись в этот виноград исключительно из-за проблем с водопользованием, понимаете? Виноград — культура, которая не оказывает вредного влияния на природу; она не требует частого полива и широкомасштабного использования пестицидов. Правительству такие вещи нравятся. Среди винозаводчиков тоже довольно много сторонников защиты окружающей среды… — Она положила ложку в стакан. — Удивительно, как много времени понадобилось миру, чтобы узнать о нашем тихом уголке!

Я почувствовал, что старая Марта Хэллок начинает мне нравиться.

— Я хотел бы знать весь расклад, — сказал я. — Не могли бы вы меня немного просветить?

— Тут и просвещать особенно нечего. Восемьдесят два участка с выходом к морю и виноградники… В долине Напа в Калифорнии ничего подобного нет. Плюс живописные бухточки и старые фермы, как в Новой Англии, плюс самый продолжительный для нашей широты вегетативный сезон, плюс два часа езды от Нью-Йорк-Сити… Еще два года назад здесь мог бы возникнуть еще один Хэмптон, но теперь — все, конец. Теперь у нас строгое зонирование, жесткие правила эксплуатации земельных участков.

— Мне кажется, люди вашей профессии не должны были от этого сильно пострадать.

— Если бы я была лет на тридцать моложе, я бы запросто продавала в год минимум полсотни домов. Что может быть выгоднее, чем сбывать королям капусту? Но я слишком стара, мистер Уайет, а люди почему-то боятся стариков. Очевидно, им кажется, что смерть — болезнь заразная. Впрочем, возможно, так оно и есть. Последний дом я продала три года назад, да и тот принадлежал моему соседу, так что это, наверное, не считается. Я потеряла хватку, и кроме меня в этом, наверное, никто не виноват. Сейчас я владею половиной агентства, но уже давно ничего не зарабатываю, так что теперь от меня могут избавиться каждую минуту. Пока меня не трогают — очевидно, дожидаются, что я сама умру. Тогда они положат меня в тачку и отвезут куда-нибудь с глаз долой.

Она говорила серьезно, но я ей не поверил. Для восьмидесятитрехлетней женщины Марта Хэллок казалась достаточно сообразительной и практичной особой.

— Как вам кажется, сколько вы еще продержитесь?

— Я-то? Может быть, минуту, может быть, две. Не могу сказать точно.

— Памела хочет выкупить вашу долю?

— Она хочет выжить меня, вот что!

— А вы?…

— У меня еще есть в рукаве козырной туз, как любил говаривать мой отец.

— Какой же, если не секрет?

— Я хорошо знаю эти места, — сказала Марта и, увидев, что я киваю, добавила: — Нет-нет, я действительно их знаю. Я исходила все окрестности с отцом и землемерами. Обычная топографическая карта мало что дает. Я хорошо представляю, где текут ручьи и какие районы затопляет во время паводков, я помню страшное наводнение 1957-го, помню, какими были раньше границы участков. — Она постучала себя согнутым пальцем по голове. — Это еще кой-чего стоит, мистер Уайет. Правда, с каждым днем все меньше и меньше, и все-таки…

— Кроме того, — сказал я, — мне кажется, что никто, кроме вас, не умеет разговаривать со вдовами старых фермеров.

— Да, — согласилась Марта Хэллок. — Они знают меня, и они мне доверяют — не то что этим вертихвосткам в модных машинах с откидывающимся верхом. Половина этих девчонок дружат с застройщиками и подрядчиками. Дружат, вы понимаете?… Подолгу ужинают с ними бог знает где, а утром приезжают в офис в таком виде, словно их сквозь кусты волочили! Памела принимает на работу только таких, кто на нее похож. — Она слегка пожала плечами. — С ее стороны это, конечно, правильно. Так ей проще держать своих девок под контролем.

— У вас есть дети, Марта?

Она резко подняла голову, и я понял, что мой вопрос попал в цель.

— В жизни я совершила немало ошибок, мистер Уайет. Некоторые из них были связаны с мужскими туфлями.

— Простите, с чем?

— С мужскими туфлями, мистер Уайет. Утром на коврике возле своей кровати я видела их много, много раз, если вы понимаете, что я хочу сказать. — Ее глаза озорно блеснули. — Я знаю, сейчас в это трудно поверить, но…

— Я уверен, Марта, что и сейчас…

— Нет, нет, мистер Уайет, сейчас я просто старая перечница, но когда-то я действительно… Я сожалею только о том, что когда пришло время остепениться, я не… Зато я ни для кого не стала обузой. — Она замолчала, внимательно разглядывая остатки чая в стакане. Я не сомневался, что каждое ее слово соответствует истине — как и в том, что все они были сказаны с вполне определенным расчетом. Марта Хэллок талантливо разыгрывала одинокую старую женщину, но ее игра меня не обманула. Тридцать лет назад она была крутой пятидесятилетней бизнесменшей — неуступчивой, находчивой, педантичной, агрессивной. Такой она и осталась, ничего не потеряв и лишь прибавив опыт еще трех десятилетий.

— Итак, — сказала Марта, — что я могу для вас сделать?

— Что вам известно о старой ферме Рейни?

— Участок неплохой, восемьдесят с чем-то акров. Он расположен между Северной дорогой и проливом, западный угол чуть приподнят, но низин почти нет. Возможно, местами его не мешало бы подровнять. Побережье обрывистое, песчаный склон подвержен эрозии: за последние сто лет участок Рейни стал короче футов на пятьдесят, так что лучше всего как-то его укрепить. В начале двадцатого века на этой земле сажали в основном картофель, но в шестьдесят шестом из-за фитофтороза владелец переключился на капусту и выращивание цветов, чередуя одно с другим. Какое-то время там был питомник фруктовых деревьев, потом еще что-то… Рассел Рейни был очень приятным мужчиной, я его хорошо знала. И земля у него была хорошая.

— Рассел Рейни — это, по-видимому, отец Джея Рейни?

— Нет, нет. — Она резко покачала головой. — Не отец — дед.

— А где же отец?

— Надеюсь, он сейчас там, где очень, очень жарко. — Она усмехнулась.

— Это вы занимались продажей земли Джея Рейни?

— Нет, участок был продан частным образом.

— Но по моим сведениям, у вас был договор с покупателем — неким мистером Марсено из Чили, — не сдавался я.

— Я старая женщина, мистер Уайет, я способна заснуть в собственном кресле, один глаз у меня практически ничего не видит. По ночам у меня затекают ноги, к тому же я принимаю много сердечных лекарств. И, честно говоря, мне иногда трудно припомнить, что я делала и чего не делала. — Она рассеянно помещала ложечкой чай. — И хотя я — обычная деревенская девчонка, которая с грехом пополам научилась продавать землю, на своем веку я встречала много разных людей — бизнесменов, киноактеров, двух сенаторов, трех губернаторов, кучу конгрессменов и других, кто приезжал на наш остров. Я встречалась с иранским шахом, когда он приезжал сюда на лечение. Я знала Джо Ди Маджио, генерала Уэстморленда и Джеки Глисона . Как видите, мистер Уайет, я привыкла к тому, что люди, у которых есть ко мне какое-то дело, говорят без обиняков. Мы же с вами уже полчаса болтаем о всякой ерунде — вернее, я болтаю о всякой ерунде, а между тем я до сих пор не знаю, зачем вы ко мне пожаловали.

— Я адвокат Джея Рейни, Марта, и представляю его интересы. По его просьбе я ознакомился с контрактом на продажу земли, и — признаюсь откровенно — кое-что показалось мне странным. Я посоветовал Джею не подписывать его, но он меня не послушал. И вот теперь у Джея возникли проблемы, к тому же покупатель оказывает на него сильное давление.

— Покупатель хочет расторгнуть сделку? Бросьте, мистер Уайет! Зачем ему это? Он получил прекрасный участок, действительно прекрасный!

— Есть одна закавыка. Марсено уверен, что под землей что-то спрятано, и он очень хочет узнать, что именно.

— Ему небось не терпится начать вспашку под посадку?

— Совершенно верно. Он намерен посадить здесь виноград сорта мерло. По его словам, на урожай можно рассчитывать не раньше чем через три года, так что терять еще больше времени ему не хочется.

— Я знаю, — задумчиво проговорила Марта. — Лоза действительно начинает давать урожай на третий — пятый год.

— Может быть, вы и Марсено знаете?

Марта взяла со стола биографию герцога Виндзорского, рассеянно перелистнула страницу. При этом голова ее наклонилась, и я увидел, какие редкие у нее волосы на макушке.

— Я представляю интересы Джея, Марта, — повторил я. — Марсено говорил с кем-то из ваших агентов и ему сказали, что на ферму Рейни есть еще один претендент, который готов купить землю, если сделка с чилийцами почему-либо сорвется. Как мне кажется, мистер Марсено разговаривал с вами…

Марта Хэллок перевернула еще одну страницу. Я слегка наклонился вперед.

— А был ли он — этот второй претендент?

— Мир полон потенциальных покупателей, мистер Уайет.

— Значит, вы просто решили поторопить Марсено, я правильно понял?

Марта подняла голову и посмотрела на меня:

— Да.

— Почему? Почему вы так поступили, Марта?

— Потому что мне так захотелось, мистер Уайет! — почти выкрикнула она. — Потому что для Джея это был реальный шанс стать свободным, независимым! Эти винодельческие компании такие богатые, а вывезти отсюда немного песка, если он им почему-то не нравится, стоит совсем не дорого, уверяю вас. Что касается Джея, то… в этой семье и так было достаточно неприятностей. Кстати о Джее, как он там?

— По-моему… — Я только сейчас сообразил, что она сменила тему. — По-моему, довольно неплохо.

— Я рада. В последний раз мы виделись несколько месяцев назад, и он показался мне, гм-м… усталым. Джей был очень красивым мальчиком, самым красивым мальчиком в наших краях, и он прекрасно играл в футбол и бейсбол, насколько я помню… Это было лет пятнадцать тому назад. — Она захлопнула книгу. — На этом участке хозяйничал его отец, но дела у него шли плохо. Он мне не нравился — его трудно было назвать приятным человеком. К счастью, Джей унаследовал от него только крепкое телосложение. Зато его мать была очень милой женщиной; я думаю — это она уберегла Джея от отцовского влияния. Она воспитывала его практически одна, учила всему, что знала сама… Как я уже сказала, Джей был очаровательным парнишкой и умел поладить с девицами, которые приезжали на лето отдыхать, но он никогда не хвастался своими победами. Его мать я знала хорошо — она действительно была очень приятным человеком, но жизнь у нее была нелегкая. Ей хотелось иметь еще детей, но что-то не получалось, и она очень из-за этого расстраивалась. Нервничала она и из-за ужасных ссор с мужем. Джей был ее единственным утешением, ее гордостью, смыслом всей ее жизни — единственной компенсацией за мужа… — Это последнее слова Марта произнесла с легкой гримасой, словно ей на язык попало что-то очень горькое. — Должно быть, то несчастье окончательно лишило ее мужества. В тот вечер… она совсем растерялась. От мужа… — Снова та же гримаса, тот же презрительный тон. — От мужа ей не было никакого толку, он ее никак не поддерживал и только напивался до бесчувствия.

— Вы сказали — несчастье?

Марта зорко посмотрела на меня:

— Вы давно знакомы с Джеем?

— Не очень. — Я не стал говорить, что знаю его меньше трех дней.

— Тогда понятно.

— Но вы упомянули какое-то несчастье…

— Не нужно мне было этого делать. Я не имею права обсуждать то, что случилось, это касается только Джея. — Она опустила руки на подлокотники кресла и крепко сжала их узловатыми, сильными пальцами. — С вашей стороны было очень любезно зайти ко мне, мистер Уайет. Я уверена, что все уладится. На участке Джея под трехфутовым слоем суглинка нет ничего, кроме нескольких сот футов прекрасного чистого песка. Это очень хорошая земля. Я сама позвоню покупателю, чтобы напомнить ему об этом.

Намек был более чем прозрачным, но я еще не все сказал и не мог позволить себе исчезнуть.

— Как мне кажется, вы хорошо знаете семью Рейни, — сказал я. — И похоже, именно вы были тем агентом, который занимался продажей участка Джея. В этом качестве вы несете определенные обязательства как перед покупателем, так и перед продавцом. Вы, я думаете, понимаете это еще лучше меня. Буквально вчера я встречался с покупателем по его просьбе. Мистер Марсено обвинил меня в том, что незадолго до того, как контракт был подписан, на участке производились некие земляные работы. Он считает — там пытались что-то спрятать за считанные часы до сделки. И, как выясняется, для подозрений есть достаточно веские основания. Покупатель — мистер Марсено — очень деловой человек, который не станет тратить время на пустые жалобы и мелочные придирки. Я уверен, что он не оставит этого дела, пока не получит исчерпывающий, подтвержденный доказательствами ответ на свои вопросы. А чтобы Джей быстрее поворачивался, он готов предъявить ему судебный иск. Будем надеяться, Марсено не придет в голову назвать соответчиком вас. — О том, что соответчик уже найден, я решил умолчать.

— Не смешите меня, мистер Уайет.

— Уверяю вас, Марта, здесь нет ничего смешного, — сказал я. — Если позволите, я свяжусь с вами завтра; надеюсь, к этому времени вы уже сможете мне что-то посоветовать.

— Если буду жива.

Обычно я не позволяю себе злиться на старых женщин — им, как правило, хватает своих проблем, но Марта Хэллок ничем мне не помогла. Еще несколько мгновений мы мерили друг друга враждебными взглядами, потом я вышел из кабинета.

Уже у дверей я вновь заметил Памелу.

— Спасибо, — бросил я на ходу.

Она обернулась через плечо.

— По-моему, вашему голосу недостает искренности, — ответила она, обернувшись через плечо.

— Да — а, тяжелый случай, — согласился я.

— Может быть, все-таки посмотрите участки? У нас наверняка есть что может вас заинтересовать… — сказала Памела, снимая с головы переговорное устройство. — Хотя вы, наверное, приходили не за этим.

— Не за этим. — Я взялся за ручку двери. — Может, что-нибудь посоветуете?

— Попробуйте отыскать ее племянника; обычно он в курсе всего, что происходит вокруг.

Это предложение меня не особенно заинтересовало, но я решил быть вежливым.

— Как его фамилия?

Памела наморщила нос.

— Фамилии я не знаю. Это довольно мерзкий тип… От него у меня мурашки по коже бегают. Здесь все зовут его Поппи.

Снова оказавшись в городе, я вернул в прокатную фирму пикап и отправился в стейкхаус пешком. На улице мне попался молодой парень, рекламировавший сотовые телефоны, и, зайдя в офис, я подписался на самый дешевый тариф.

— Говорят, эти штуки могут вызвать рак мозга, — пошутил я, вертя в пальцах маленький аппарат.

Продавец — невысокий темнокожий парень с грустными глазами — немного подумал.

— Наверное, так оно и есть, — сказал он. — Рано или поздно это выяснится.

— Мне кажется, вам не рекомендуется говорить покупателям подобные вещи, — заметил я.

— Если наниматель хочет, чтобы я врал, пусть больше платит.

В ресторане было безлюдно. Обеденный наплыв посетителей был позади, и уборщики чистили пылесосами ковры. Мой стол № 17 был, как обычно, свободен.

— Элисон здесь? — спросил я подошедшую официантку.

— Она оставила записку, на случай если вы появитесь.

Она протянула мне сложенную бумагу. Я развернул ее и прочел: «Жди меня в Кубинском зале».

Отменив уже сделанный заказ, я встал и вышел в вестибюль. Неприметная маленькая дверь была отперта, но свет на витой мраморной лестнице не горел.

— Эй! — позвал я. — Элисон!

Длинный зал был едва освещен, в воздухе витал запах сигар. Ни один луч дневного света не падал на картины и черно-белую плитку пола. На стойке бара стояла пирамида грязных стаканов. Элисон сидела в самой дальней кабинке.

— Я здесь, Билл!.. — услышал я.

На столе слева от нее лежала стопка счетов и форм бухгалтерской отчетности, справа стоял низкий широкий стакан и бутылка «Мейкерз марк».

Подняв голову, Элисон неуверенно улыбнулась. Казалось, она сама была смущена тем, что я застал ее здесь.

— Пьешь или работаешь? — спросил я.

— Пью.

— Одна?

— Тебя не было, — сказала она, словно оправдываясь.

На мгновение мне захотелось рассказать ей о поездке Джея на баскетбольный матч, о судебном иске Марсено, но я вовремя прикусил язык.

— Меня задержали дела.

Элисон улыбнулась:

— Против твоей воли?

— Вообще-то говоря — да.

Но она мне не поверила.

— Мне кажется, я вела себя глупо, — заявила она. — По-дурацки глупо!

— Ты имеешь в виду Джея?

— Да. Наверное, я слишком на многое рассчитывала, понимаешь?… — Она сделала глоток из своего бокала. — Он заходил вчера вечером — я сама сказала ему, что приготовлю поздний ужин где-нибудь к половине одиннадцатого и чтобы он приезжал: мы прекрасно проведем время. Около девяти я отправилась домой. И Джей действительно пришел, как я и ожидала — пришел даже чуть раньше, чем собирался.

Значит, подумал я, с баскетбольного матча Джей отправился домой к Элисон. Он договорился с ней, так что, возможно, причина его поспешного бегства была в этом, а не в том, что он заметил меня или кого-то из людей Г. Д.

— Пока я готовила ужин, он сидел в гостиной, — продолжала рассказывать Элисон. — Свой кейс он оставил на кухне, и я… — Она пожала плечами. — Там оказались очень интересные бумаги.

— Ты не утерпела. — Это был не вопрос, а констатация факта.

— Я знаю, что поступила неправильно. Но я еще раньше видела у него ежедневник с расписанием встреч, и мне стало любопытно. — Она залпом допила остатки виски. — Любопытно, понимаешь? Мне хотелось лучше узнать его, ведь Джей никогда ничего не рассказывал о себе.

— В отличие от других мужчин.

Элисон кивнула:

— Другие рассказывают порой слишком много.

— В любых человеческих отношениях обязательно есть ведомый и ведущий — тот, у кого в руках власть.

— У Джея этой власти, пожалуй, слишком много.

— Тебе это нравится?

— Иногда это меня раздражает.

— И возбуждает.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю.

Элисон кивнула:

— Но в основном это меня раздражает. Особенно в последнее время.

— Что ему от тебя нужно? Чего он хочет?

Это заставило ее задуматься. Элисон подняла голову и посмотрела на меня:

— Понятия не имею.

— Джей тебя о чем-нибудь расспрашивает? Он хочет узнать что-то о тебе?

— Что, например?

— Ну, если бы я был в тебя влюблен…

— Что было бы не в твоих интересах!

— Ладно, если бы я был увлечен тобой, то обязательно спросил, почему ты так много работаешь, хотя можешь без этого обойтись; почему живешь там, где жил твой отец; почему никогда не вспоминаешь о матери, не рассказываешь, где ты росла, женился ли твой отец во второй раз, почему ты так предана старому Липперу, хотя и делаешь вид, будто он тебя раздражает… Видишь, как много вопросов, а ведь это первое, что пришло мне в голову. А если немного подумать… Ага, вот: почему ты все время испытываешь какую-то неудовлетворенность, хотя в действительности может оказаться, что ты относишься слишком требовательно не к окружающим, а к самой себе? А еще…

— Хватит, перестань!

— А еще я бы спросил, действительно ли ты и хочешь, чтобы тебя понимали, и боишься, что кто-то узнает тебя слишком хорошо, — боишься, что когда правда выплывет наружу, то от тебя просто-напросто отвернутся, и поэтому ты забиваешь себе голову всякой ерундой, окружаешь себя десятками людей, выматываешь себя работой, и все только для того, чтобы никто и никогда не…

— Прекрати, Билл! Прошу тебя, перестань! Пожалуйста!..

— О'кей, я перестал.

Она опустила голову:

— С твоей стороны это было… немного жестоко.

Я не мог с ней не согласиться.

— Но это кое о чем говорит… — добавила она задумчиво.

— Это говорит о том, что я тебя перебил. Извини.

— А о чем мы?… Ах да — ежедневник с расписанием встреч. Я вовсе его не ревновала, Билл, но, наверное, я действительно поступила неправильно, когда сунула нос в его дела. К счастью, Джей как раз смотрел новости и ничего не заметил. Я рассматривала его расписание целых пять минут и… не испытывала ни малейшего стыда. — Глаза Элисон лукаво сверкнули. — У меня хорошая память, Билл. Я выучила практически его наизусть.

— Там было что-нибудь интересное?

— В основном самые обычные вещи: сходить к зубному врачу, отогнать машину в гараж и так далее. Но там было и еще кое что… — Глаза Элисон неожиданно наполнились слезами. — У него есть другая женщина, Билл!

— Не может быть! Я в это не верю — не могу поверить.

— И тем не менее, Джей встречается с ней регулярно. — Кончиком ногтя Элисон аккуратно удалила слезинку с ресниц. — Я буквально умоляю его о каждой встрече — и на тебе!.. У него, оказывается, есть постоянная подружка. Как тебе это понравится? Судя по его расписанию, он встречается с ней уже несколько месяцев. Я пролистала весь его ежедневник, день за днем, неделю за неделей, и почти на каждой странице…

— Как ее имя?

— Я не знаю, и это тоже меня бесит. Оно начинается на «О». Он не пишет имя целиком — только начальную букву. Должно быть, Олимпия, Оливия, Оргазмия или что-то в этом роде, блин!..

Я задумался. Раз у Джея есть постоянная любовница, то как объяснить его появление в баскетбольном зале, его интерес к Салли Коулз? Странно… Навряд ли такой видный, привлекательный мужчина, имеющий постоянную подружку и к тому же ухаживающий за Элисон, стал бы выслеживать девочку-подростка точно какой-нибудь ущербный педофил. Что-то здесь было не так.

— Он часто с ней видится?

— Да постоянно!.. — В голосе Элисон прорвались горькие нотки. — Можно подумать, я бы не догадалась, если бы случайно не увидела его календарь! Кого он хотел обмануть? — Но последние слова она произнесла значительно мягче, словно ей хотелось быть обманутой.

— Как тебе кажется, Джей не мог оставить кейс в кухне специально, чтобы ты могла в него заглянуть?

— Не исключено. Хотя с другой стороны, в последнее время он выглядит каким-то рассеянным… Нет, не знаю. Меня не это беспокоит, Билл. Меня беспокоит «О». Если вдуматься, это очень сексуальная буква. — Элисон поглядела на меня в поисках сочувствия. — Она означает «о-отверстие». Она «о-открывается»… то есть она открывается, чтобы Джей мог войти в нее. Эта «О» просто…

— Мужчины часто поступают не слишком красиво, — сказал я.

— Я это знаю, Билл, знаю. Просто еще никто никогда не поступал так со мной, вот и все. Поэтому я и решила, что должна у него спросить. Я хотела быть храброй — войти в гостиную, выключить телевизор и задать ему прямой вопрос. В тот вечер я приготовила очень вкусную паэллу , так что мне было чем швырнуть ему в лицо! — Впервые за все время Элисон улыбнулась. — Я даже взяла прихватку и попыталась поднять блюдо, чтобы узнать, достаточно ли оно тяжелое, но потом мне пришло в голову, что я могу испортить ковер.

— Он не догадался, что ты на него рассердилась?

— Нет. Когда я принесла ужин в гостиную, он даже не смотрел телевизор, а стоял у окна и грезил о своей Офелии или как ее там…

— Откуда ты знаешь?

Элисон не ответила. Вместо этого она налила себе еще одну порцию виски и поднесла бокал к губам. Когда она снова опустила его на стол, выражение ее лица было уже другим, горькое разочарование сменилось прятавшимся за ним желанием. Внезапно я осознал, насколько тихо было вокруг. В Кубинский зал не проникали обычные ресторанные звуки — гудение пылесоса, болтовня официанток, звон ножей и вилок на кухне.

— О Билл!.. — прошептала Элисон, откидывая назад упавшие на глаза волосы. — Я действительно не знаю…

Глядя на нее, я окончательно убедился, что она принадлежит к женщинам, которые не стыдятся своей сексуальности. То, что Элисон обсуждала одного мужчину с другим, вовсе не означало, что она отдает предпочтение одному из двоих. Мужчина — любой мужчина — был явлением временным; постоянным было лишь желание, невыносимым — одно лишь одиночество. От мужчины требовалось на какое-то время — на месяц, на ночь — вписаться в существующий на данный момент порядок вещей, в изменчивое представление Элисон о самой себе. Подобная черта в характере женщины одновременно и опасна, и привлекательна. Будучи мужчиной, вы видите, что ваша подружка готова быстро забыть своего последнего кавалера, и это не может вас не воодушевлять. Вы понимаете, что она способна на всесокрушающую, не ведающую преград страсть, которой не помеха даже собственная безграничная природа. Это, в частности, означает, что и вы сами будете так же скоро забыты, но это произойдет потом — потом и после.

Я до сих пор жалею, что не сказал всего этого тогда — в те несколько секунд, пока мои мысли были четкими и ясными. Но я промолчал. Я просто смотрел, как Элисон поднимает глаза и глядит на меня почти с вызовом, как ее рассеянное желание превращается в нужду, в болезненную потребность, которая, в свою очередь, могла превратиться во что угодно. Я видел, как губы Элисон чуть изогнулись, приобретя немного жестокое, почти неприятное выражение. Но она вдруг закрыла глаза и тяжело вздохнула.

— Билл? — прошептала она, и ее брови слегка приподнялись в ожидании. — Иди сюда…

Я шагнул к ней, и Элисон протянула руку, которую я взял в свои. Она несильно пожала мне пальцы, и на губах у нее появилась легкая улыбка. Голову она опустила так, что упавшие вперед волосы скрыли от меня ее лицо. Это было приглашение дотронуться до нее, что я и сделал, одной рукой лаская ее твердую, гладкую шею. В какой-то момент мои пальцы скользнули ей за ухо, и Элисон еще раз вздохнула и посмотрела на меня. Это был тот же взгляд, каким несколько дней назад она одарила Джея Рейни, — тот же, а не такой же, не копия, а оригинал — чуть распутный, зовущий, ласковый. Я чувствовал идущий от нее легкий запах виски — еще одно свидетельство сладостной эйфории, в которой она пребывала. Я ясно понимал, что в эти мгновения Элисон хотела не меня конкретно, и вообще никого: не Джея и не обязательно мужчину. Она просто хотела. Как мы все, как любой из нас… Она хотела и нуждалась, а я… я просто оказался под рукой. Она готова была отдаться кому угодно и чему угодно, и единственным условием было взаимное забвение. Элисон достигла точки, когда возможно было все. Таких моментов в ее жизни было множество, и — я не сомневался — будет еще и больше; вся линия жизни Элисон состояла из таких вот точек.

Тем временем Элисон в ожидании закрыла глаза и слегка приоткрыла рот, и — вопреки себе самому, вопреки всему, что я знал, что меня беспокоило и смущало (в конце концов, я сам слишком долго был одинок, к тому же с того времени, когда какая-нибудь женщина хотела моей любви, минула не одна геологическая эпоха), я медленно наклонился и прижался губами к ее губам.

Это был долгий и крепкий поцелуй, влажный и пахнущий виски, но в конце концов, действуя как можно мягче, я прервал его. Элисон улыбнулась и пробормотала «спасибо» одними губами, потом снова опустила голову, и я понял, что очередная вершина в ее жизни осталась позади.

— Ты, случайно, не помнишь, — спросил я как можно небрежнее, — что у Джея было запланировано на сегодня?

— Вообще-то помню… Один или два раза в неделю он посещает какое-то место, которое называется Ред-Хук.

— Ред-Хук ?

Она зябко повела плечами.

— Звучит ужасно, правда?… Напоминает мне наше хранилище — как будто Джей висит на окровавленном крюке. Если я ничего не перепутала, как раз сегодня после обеда он собирался туда. В принципе, я не против, лишь бы он не встречался там со своей мисс О, кем бы она ни была, шлюха… В нашей части Бруклина много баров с самыми странными названиями. А может, Ред-Хук как-то связан со строительным бизнесом…

Но она ошибалась. Я хорошо знал, где находится спортивный зал Ред-Хук — потому что в одну дождливую субботу ездил туда со своим сыном.

Между тем Элисон понемногу приходила в себя, и я чувствовал, что сейчас самым правильным было бы оставить ее одну, а самому отправиться на поиски Джея.

— Ну хорошо, Элисон… — Я встал.

— Подождите минуточку, мистер Уайет!..

— Что?

Она схватила меня за руку и слегка потерла костяшки пальцев.

— Я должна кое-что тебе сказать.

Если бы где-нибудь поблизости была кровать, сейчас мы бы уже лежали в ней, и плевать на Джея.

— Говори, я слушаю.

— Ты должен пообещать мне одну вещь.

— Какую?

— Обещай, что не будешь судить сгоряча.

— Судить о чем?

— О том, что мы делаем.

— Кто это — «мы»?

— Ты не хочешь узнать — что?

— Кто, что… Хочу.

— Узнаешь.

— Когда?

— Сегодня вечером. — Она заглянула мне в глаза. — В Кубинском зале.

— Сегодня вечером?

— Ха говорит, что готов.

— Так скоро?! — удивился я.

— Некоторые вещи, — медленно проговорила Элисон и пьяно усмехнулась, — происходят скорее, чем ожидаешь. Иногда.

— Во сколько мне прийти?

— Приходи около полуночи. К этому времени я уже протрезвею, клянусь! — Она выразительно приподняла брови. — Обещаю, что буду в отличной форме, мистер. Ты получишь незабываемые впечатления… — Она погрозила мне пальцем. — Да, еще одно…

— Что?

— Тебе никто никогда не говорил, что ты умеешь классно целоваться?

Если кто-то и говорил, то это было слишком давно.

— Ты совсем опьянела, Элисон. Выпей кофе покрепче, хорошо?

У подножия мраморной лестницы я еще раз оглянулся на Элисон. Она сидела в темной дальней кабинке низко опустив голову — возможно, от отчаяния. Пожалуй, поцеловав ее, я совершил ошибку. Но целовать ее мне понравилось, я мечтал сделать это снова, и было не исключено, что ждать мне придется совсем не долго.

Потом я поднялся по лестнице, повернул ручку двери и быстро пошел к выходу из ресторана, надеясь, что на меня никто не обратит внимания. Официантки сидели за столиком в дальнем конце зала, курили и болтали; несколько подсобных рабочих сортировали столовые приборы и складывали салфетки. Никто из них меня не заметил. Никто, кроме одетого в мешковатый комбинезон Ха, который стоял на стремянке в вестибюле и менял перегоревшую лампочку.

Он один видел, как я вышел из Кубинского зала, как замешкался, осторожно заглядывая в общий зал, как вздрогнул и удивленно поднял взгляд, заметив его на лестнице, и когда наши глаза встретились, Ха (так мне, во всяком случае, показалось) понял обо мне все. Он понял, что я — одинокий, холостой мужчина, который слишком часто ест в ресторане; понял, что у меня неприятности, что я только что вышел из Кубинского зала, где Элисон, пьяно свесив голову, сидит одна в самой темной дальней кабинке; понял, что между нами что-то произошло. Да, глядя в его плоское сморщенное лицо и немигающие, широко расставленные глаза, я почувствовал, что Ха знает обо мне и это, и, наверное, еще многое другое.

Я же не знал о нем ничего. Я даже не представлял, почему происходящие в Кубинском зале непонятные события в такой степени зависят от него.

Но зато я знал кое-что другое. Я знал, что когда Роберт Мозес — великий упрямец, архитектор современного Нью-Йорка, создатель парков, проектировщик автомагистралей и муниципальных плавательных бассейнов — настоял на строительстве шоссе Бруклин — Квинс, которое должно было разгрузить существующие трассы и связать Нью-Йорк с быстро растущими пригородами Лонг-Айленда, Стейтен-Айленда и Нью-Джерси, новая эстакада прошла сквозь и над застроенными дешевыми кирпичными домами кварталами, где жили рабочие Нью-Йоркской военно-морской базы и докеры с Ист-Ривер. Даже если кто-то и задумался, что станет с оказавшимися под эстакадой домами, это ничего не изменило: жители рабочих кварталов были обречены жить в шуме, в грязи, под постоянным дождем сыплющихся сверху ржавых гаек и пружин, пластиковых канистр, одноразовых стаканчиков из-под молочных коктейлей, гигиенических пакетов, сорванных ветром бейсболок с логотипом «Нью-Йорк Янкиз», использованных памперсов, сигаретных окурков, пивных бутылок, выдранных из кассет магнитофонных лент, презервативов, дынных корок, крышек радиаторов и прочей дряни, которая падает или выбрасывается из проносящихся по шоссе легковушек и грузовиков. Внизу, в тени гигантской, шумной эстакады, притаились балансирующие на грани банкротства мелкие лавчонки, гаражи, авторемонтные мастерские, порномагазинчики и другие маргинальные предприятия, которые могут уцелеть только здесь, где арендная плата ничтожна, где на грязь никто не обращает внимания, а полиция никого не штрафует за неправильную парковку. Впрочем, район этот слывет зоной повышенного риска. Именно здесь один нью-йоркский коп, напившись после окончания смены до положения риз (он пил двенадцать часов подряд, причем часть этого времени провел в стриптиз-баре), сел за руль своего фургона и, двигаясь со скоростью семьдесят миль в час, насмерть задавил беременную латиноамериканку и двух ее детей. Это событие разом отправило четыре души на небеса (разумеется, если верить в их существование), а одну — на первые страницы «желтых» газет.

В Нью-Йорке есть немало подобных тараканьих щелей — глубоких трещин в ландшафте, в которых скапливается всякая грязь. Именно в одно из таких мест, руководствуясь полученными от Элисон сведениями, я и отправился на поиски Джея.

Спортивный комплекс в Ред-Хуке располагался на углу Тридцатой улицы и Третьей авеню. Я входил в него со смешанным чувством, ибо хорошо помнил, как понравилось здесь Тимоти, когда несколько лет назад мы приезжали сюда вдвоем. Мое нынешнее возвращение было мерилом моего падения, и все же я превозмог себя и вошел. Первый зал представлял собой мрачную пещеру, уставленную автоматами с пинболом и видеоиграми; здесь же продавались дешевые спортивные сувениры, хрустящий картофель и сладости. Повсюду толклись подростки в плохо подогнанной форме Детской лиги. Откуда-то доносились визгливые звуки рок-музыки и время от времени громкий металлический лязг.

За дверью в дальнем конце виднелась вторая, значительно более просторная комната. Над входом висело объявление:

35 миль/час — Все дети младше 9

45 миль/час — Дети от 9 и старше

55 миль/час — Дети от 10 и старше

65 миль/час — Дети от 11 и старше

75 миль/час — Подростки от 13 и старше

85 миль/час — Подростки от 17 и старше

95 миль/час — Только с разрешения администрации!

В этой второй комнате стояли за высокой проволочной сеткой «железные питчеры», выстреливавшие в бэттеров бейсбольными мячами. Я немного постоял возле автомата, подававшего мячи со скоростью 45 миль в час, глядя, как голенастый худой мальчишка лет десяти размахивает алюминиевой битой. Мне казалось, мячи летят ужасно быстро, но он ухитрялся отбивать примерно каждый третий мяч. Потом какой-то мужчина в зеленой бейсболке «Джетс» вошел в проволочную клетку и подправил мальчишке стойку. Очередной мяч просвистел перед самым его лбом, но он и бровью не повел.

В Бруклине бейсбол до сих пор считается священным, чего нет и никогда не будет ни в Ист-Сайде, ни в Манхэттене. И спортзал Ред-Хук даже при своей убогой внешности является частью мира, где старики в широкополых шляпах (персонажи, уже давно забытые в других местах) сидят в шезлонгах среди бархатной травы лужаек и, посасывая незажженные сигары, провожают взглядом стремительные мячи, пущенные юными подающими — мальчишками, чьи матери отбеливают и гладят форму вечером накануне игры, которую частенько судит коп или пожарный и которую — если она проходит на стадионе Детской лиги имени Тайруса Кобба — смотрят не только черные обитатели старого многоквартирного дома напротив, не только отцы и матери на бетонных трибунах, но и машинисты вспомогательных поездов служебной линии подземки, паркующие свои тяжелые мотовозы на эстакадных рельсах, возвышающихся за правым полем стадиона, так что в тех редких случаях, когда какому-нибудь мальчугану удается отбить мяч за ограду и заработать круговую пробежку, кто-нибудь из них неторопливо взбирается в кабину и — пока счастливец обегает одну за другой все базы — давит на гудок. Таков Бруклин, таков бруклинский бейсбол.

Я пошел дальше. Джея пока нигде не было видно. У каждого автомата толпилось довольно много вопящих, жующих хот-доги подростков, и шум стоял оглушительный. Проходя мимо «железного питчера», подававшего мячи со скоростью 75 миль в час, я стал свидетелем того, как один из мальчишек получил удар в правый висок, прикрытый, к счастью, защитным шлемом. Его тренер тут же просунул руку сквозь стальную сетку и нажал красную кнопку остановки, а потом шагнул в клетку, чтобы забрать своего подопечного, который сидел на полу и тряс головой, как после нокаута. Мне было немного жаль его, и в то же время я с гордостью думал о том, что мой Тимоти, которому уже исполнилось десять, наверняка управлялся с битой не хуже, чем большинство из этих мальчишек.

Автомат, подававший мячи со скоростью 95 миль в час, стоял в ряду самым последним. Он был окружен частой, многослойной стальной сеткой, сквозь которую я не без труда разглядел массивную фигуру мужчины в белой майке и шортах, уверенно и сильно бившего по вылетавшим со скоростью пушечного ядра мячам. Вокруг собралась толпа зрителей и болельщиков. Приблизившись к ним, я с удивлением узнал Джея, державшего в зубах какой-то зеленый пластиковый мундштук. Счет был явно в его пользу — Джей не пропускал практически ни одного мяча. Подойдя еще ближе, я понял, что он держал во рту что-то вроде лекарственного ингалятора: в перерывах между подачами Джей нажимал на головку распылителя и глубоко вдыхал содержимое баллончика.

Встревоженный и восхищенный, я поспешил спрятаться за спинами болельщиков. Я знал, что Джей — сильный мужчина, но раньше его тело было скрыто костюмом или просторной зимней курткой.

Теперь же я видел перед собой атлета с широкой грудью, с мощными руками, развитыми плечами и очень незначительным слоем жира на боках и животе. Но самыми примечательными были мощные, мускулистые бедра и круглые, оплетенные синими венами икры, превосходящие нормальные чуть не втрое, словно у супергероя из комиксов. При его росте шесть футов и три дюйма они, однако, не выглядели гипертрофированно-уродливыми; напротив, даже мне они показались странно, волнующе красивыми. Можно было подумать, ноги Джея состоят из одних только прекрасно развитых мускулов, и я невольно представил себе, как Элисон — возможно, совсем недавно — обвивала их своими длинными и стройными ногами. Мы с Джеем не были соперниками; так я считал раньше, однако сейчас я бы не поручился за абсолютную истинность этого утверждения. Следя за его уверенными, сильными движениями, я не мог не спрашивать себя, сравнивала ли Элисон наш долгий и сладкий, но единственный поцелуй с теми наслаждениями, которые она могла получить — и наверняка получала! — от Джея. Я понимал, что это дурацкий вопрос, но ответ на него мог быть только один. Да, конечно, она сравнивала его и меня, и теперь, своими глазами убедившись, насколько Джей силен и полон энергии, я подумал, что Элисон, несомненно, постарается забыть о нескольких мгновениях нашей с ней близости словно о чем-то опрометчивом и глупом.

— Гребаный придурок, — насмешливо сказал рядом со мной один из подростков, повисший на проволочной сетке как макака. — Интересно, что там у него в этой трубке? Небось какой-нибудь кокаиновый раствор или что-то в этом роде.

— Дурак, это мозговые стимуляторы, чтобы быстрее работать битой, — отозвался другой. — Все игроки профессиональной лиги тайно используют их, перед тем как выйти из траншеи .

— Брехня все это!

— А вот и нет. В каждой траншее есть такая специальная комнатка, где парни вдыхают лекарство. Потом они выходят на поле и лупят так, что мало не покажется. Почему, как ты думаешь, рекорд по круговым пробежкам обновляется каждый сезон? Вот поэтому, чувак! Эта штука действует не на мускулы, на мозги.

— Ты сам не знаешь, о чем говоришь!

— Это я-то не знаю? А ты посмотри, балда, как этот парень бьет! Ни одного не пропустит!

И Джей действительно бил. Он не просто отбивал мячи в землю или посылал их «свечой»; взмахивая битой параллельно земле, Джей отправлял их один за другим прямо в амортизирующую сетку в дальнем конце корта. Внезапно он промахнулся, и мяч со звоном врезался в заграждение прямо передо мной. Джей издал приглушенное досадливое восклицание и дважды вдохнул лекарство из ингалятора, словно набираясь сил перед очередной подачей.

Но когда из автомата вылетел очередной мяч, Джей лишь слегка задел его, и он ударился в сетку футах в пятнадцати над его головой. Джей снова крикнул что-то сердитое и стукнул битой об пол.

— Видал, как психует? — сказал второй подросток, поглаживая редкую поросль на верхней губе, которую он, очевидно, считал усами. — Я же говорил — он тронулся. Спятил от своих мозговых стимуляторов.

Джей тем временем поменял положение ног, несколько раз взмахнул на пробу битой и принял стойку: бита отведена для удара, ноги чуть согнуты в коленях, голова приподнята, правый локоть на уровне плеча. Механическая «рука» автомата пошла вверх, и Джей начал, как говорят тренеры, «качаться»; когда же мяч, наконец, вылетел, он был готов к приему. Удар — и мяч влепился в сетку позади «железного питчера».

— А-а-а! — довольно взревел Джей. Это был неистовый, почти звериный вопль, в котором смешались сексуальное желание и жажда убийства.

— Видал? — снова сказал один из подростков. — Нет, ты видал?!

— Я твою мать видал, — ответил другой.

— А твоя мать трахалась с моей бейсбольной битой.

— Да, с той, которую ей отдала твоя сестра.

— Ты имеешь в виду биту, которую ты сосал три часа?

— Заткнитесь, — прикрикнул подросток постарше. — Он меняет руки!

Я увидел, что Джей встал в левостороннюю стойку и стал работать еще одну серию из сорока подач. Слева он бил не очень уверенно, промахиваясь чуть не по каждому второму мячу, но я знал, что в бейсболе способность менять руки — редкий и драгоценный дар. Учитывая скорость, с какой подавались мячи, я был удивлен, что Джей вообще решился на подобный эксперимент. Впрочем, ему приходилось несладко, и к моменту, когда на автомате вспыхнула красная лампочка, означавшая конец сеанса, майка на спине Джея потемнела от пота.

— Скверно!.. — пробормотал он себе под нос и, выплюнув изо рта ингалятор, ловко ударил по нему битой. Ингалятор разлетелся на части: пластмассовый колпачок отскочил куда-то совсем далеко, а жестяной баллончик — уже пустой — гремя, покатился в угол.

— Он всегда так делает, — сообщил подросток рядом со мной. — Вот откуда я знаю, что это мозговые стимуляторы.

Джей сдвинул на затылок шлем и начал снимать перчатки. Опасаясь, как бы он меня не заметил, я отступил на шаг назад; мне казалось, что выяснять отношения на глазах у стольких зрителей — особенно пока Джей держит в руках бейсбольную биту и находится под действием лекарства — не стоит.

— Эй, мистер! — крикнул кто-то из мальчишек. — Что там у вас в этом баллончике?

— Сейчас узнаем!.. — откликнулся другой и, распахнув дверь, юркнул в клетку. Джей провожал его равнодушным взглядом. Мальчишка подхватил с земли пустой баллончик и снова выскочил в коридор.

— Ну, что там? Что?!

Мальчишки внимательно рассматривали надпись на аэрозоле, и я придвинулся поближе, чтобы тоже взглянуть.

— А-дри-на…

— Дай мне посмотреть, дурак неграмотный!

— Сам дурак!..

— Эй, ты, мистер!.. — снова завопил кто-то. Возле клетки внезапно появился крепкий парень лет двадцати с небольшим, одетый в зеленую майку с эмблемой «Нью-Йорк рейнджерз». Наклонившись к подросткам, он что-то хрипло зашептал, время от времени поглядывая на Джея.

— О'кей, о'кей, — недовольно отозвался один из подростков; потом он и его приятели сорвались с места и умчались, унося с собой свой трофей.

Но я успел прочитать надпись на этикетке. Адреналин. В аэрозольной форме. Действительно ли он повышает скорость реакции? Странная идея, но мне показалось — в этом есть определенный смысл. Джей тем временем натянул теплый спортивный костюм и, выйдя из тренировочной клетки, стал пробираться сквозь толпу: бейсболка низко надвинута на глаза, куртка перекинута через плечо, глаза устремлены в землю. Лицо у него было сердитым и решительным. Он явно не замечал никого вокруг, я же со своей стороны сделал все возможное, чтобы он не увидел меня даже случайно, настолько потрясла меня его первобытная, дикая мощь, вне всякого сомнения получившая дополнительный стимул в виде нескольких инъекций сильнодействующего средства из баллончика. Его фигура, его резкие движения были настолько угрожающими, что казалось, будто ему никто не нужен, и в то же время он выглядел очень одиноким. Это одиночество было таким абсолютным и глубоким, что все заявления и претензии, которые я собирался бросить ему в лицо, вдруг показались мне ничтожными и глупыми.

И все же я решил не отступать. Держась на расстоянии футов тридцати, я последовал за Джеем в первый зал, куда он вышел, ни с кем не попрощавшись, хотя, если судить по подслушанным мною замечаниям, знали его здесь неплохо. Вслед за ним я пробился сквозь невесть откуда взявшуюся толпу восьмилетних мальчишек, каждый из которых был похож на моего сына два года назад, и достиг входной двери, когда Джей уже вышел на улицу. Боясь потерять его из виду, я поспешно выскочил на холод и увидел Джея уже на противоположной стороне Третьей авеню. Просунув руки в рукава куртки, он быстро зашагал на юг и вскоре затерялся в густой грохочущей тени под эстакадой.

Со стены дома напротив мне издевательски подмигивала неоновая вывеска, обещавшая «Видео для взрослых и кабинки на двоих». О, черт!.. Неужели я снова потерял Джея, вернее — нашел, а потом снова упустил? Невероятно! Невероятно глупо. Или я просто испугался его такого? Не разумнее ли было дать ему спокойно уйти?

— Джей! — крикнул я ему вслед, изо всех сил напрягая голос, чтобы перекрыть шум оживленного уличного движения. — Джей, погоди!.. — И я сошел с тротуара на проезжую часть, дожидаясь, пока между машинами появится просвет.

— Эй, мистер! — раздался за моей спиной хриплый голос. — С этим пижоном лучше не связываться.

Я обернулся. Из приоткрытой двери спортклуба на меня смотрел какой-то мужчина или парень на несколько лет моложе меня. Его черные волосы были густо напомажены и уложены вокруг головы словно шерстяная шапочка. Он мог бы сойти за белого, хотя одевался как мексиканец и разговаривал как черный. Впрочем, в последнее время стало очень нелегко различить, кто есть кто.

Я снова посмотрел в ту сторону, где исчез Джей, потом поглядел на светофор.

— Почему? — спросил я. — Почему я не должен с ним связываться?

За шумом уличного движения я расслышал стук захлопнувшейся дверцы и скрежет стартера — очевидно, Джей садился в свой джип.

— С этим-то парнем? Да он тот еще тип — от такого хорошего не жди. Слишком крутой.

— И это все, что ты знаешь? — В темноте под эстакадой вспыхнули фары.

— Джей! — снова крикнул я, делая еще один шаг вперед.

— Я серьезно, мистер, — сказал мужчина.

На светофоре по-прежнему горел красный, но в потоке машин образовался разрыв.

— Джей! Джей!

Его джип вывернул из-под эстакады и поехал по Третьей авеню на север, в сторону Манхэттена.

— Говорю тебе, не связывайся с ним! — Мужчина показал большим пальцем куда-то себе за спину. — Он настоящий головорез, его давно пора отсюда вышвырнуть. Сосет свои наркотики у всех на глазах, пугает детишек. Меня это просто бесит, а полиция ни хрена не делает.

— Что-что? — переспросил я.

— Этот парень чем-то закидывается, сечешь? Ну и отличненько. Больше я ничего не скажу, а то ты, я погляжу, не здешний. Что-то раньше я тебя здесь не видел… — Он упрямо кивнул головой, словно я с ним спорил. — Один раз какой-то парень ему возразил, просто возразил — и все. Ну, доложу я тебе, это было еще то зрелище. Понимаешь, о чем я, да? — Мужчина шагнул вперед, схватил меня за отвороты куртки и сильно дернул. Инстинктивно я попытался отстраниться, но было поздно. Его лицо оказалось совсем близко, и я почувствовал идущий у него изо рта неприятный запах.

— Он его просто взял и… словно «молнию» расстегнул, вот как!

Мне это показалось маловероятным. Обычные уличные слухи, местные легенды. И все же я почувствовал страх.

— Он часто сюда приходит?

— Да постоянно. Раза три в неделю он здесь точно бывает.

Значит, понял я. Джей живет где-то поблизости.

— Ты, случайно, не в курсе, здесь никто не хочет немного подзаработать? — спросил я.

Мужчина уставился на меня так, словно я держал в зубах дохлую рыбу.

— О чем это ты болтаешь, мистер?

— Ты слышал, что я сказал.

— Скажи-ка еще раз.

— Я сказал, что готов заплатить сотню баксов тому, кто скажет мне, где он живет. В конце концов, проследить за человеком не так уж трудно, верно?

— Ну-ка, ну-ка, любопытно… — Он вытащил из кармана оцинкованный кровельный гвоздь и сунул в рот.

Я написал на клочке бумажки номер моего нового сотового телефона.

— Чтобы заработать сотню, нужно проводить этого парня до его дома — хоть на машине, хоть пешком. Ничего делать не надо. Никаких вопросов, никаких активных действий. Только адрес. Потом нужно позвонить вот по этому номеру… — я вручил ему бумажку, — и сообщить, что удалось узнать. И как лучше передать деньги. Если нужно, я могу приехать сюда еще раз.

— Ага, понял… Ты так шутишь, да?

— Да, — сказал я. — Шучу. Это моя самая любимая шутка.

Гвоздь во рту мужчины запрыгал вверх и вниз.

— Сотняга — это немного.

— Хорошо, пусть будет триста.

— Три сотни?! Да иди ты!..

— Точно. Как тебя зовут?

— Здесь меня все зовут Шлемиль. — Он улыбнулся с чуть заметной гордостью. — Должно быть, это из-за волос и прочего…

Я кивнул. Интересно, знает он, кто такой Шлемиль, или воображает, будто это какой-нибудь герой комиксов, который носит шлем?

— О'кей, пусть будет Шлемиль.

— А тебя?

— Какая тебе разница?

Шлемиль постриг пальцами воздух и взял у меня бумажку с телефоном.

— Действительно, никакой…

Я, однако, не исключал, что Джей мог отправиться любоваться своим только что купленным зданием, поэтому я вышел из подземки на Принс-стрит и двинулся к Рид-стрит мимо корейских закусочных, где вкалывали мексиканские официанты, мимо доставочных грузовичков и помятых такси. Оказавшись возле здания, я огляделся по сторонам в поисках знакомого джипа, но его нигде не было. Но в самом здании горело два или три окна, и я принялся нажимать все дверные звонки подряд, пока кто-то мне не открыл. На полу в вестибюле я увидел новые россыпи рекламных проспектов и меню, а также вместительный жестяной бак, набитый кусками обоев, разбитой штукатуркой, старой дранкой и другим строительным мусором. Неужели Джей уже начал какую-то перестройку?

Чем больше я думал о нем, тем непонятнее он мне казался. Человек только что купил офисное здание за три миллиона долларов, и тут же я застаю его в бруклинском спортзале, где он с упоением и азартом бьет по мячу, который посылает в него автомат. Человек имеет подружку и (может быть) невесту по имени О. — и ходит на баскетбольные матчи девочек в частной школе. Очень, очень странно…

На всякий случай я проверил дверь, ведущую в подвал (она была заперта), и стал подниматься по высоким, крутым ступенькам лестницы, надеясь, что Джей каким-то образом может оказаться в одном из офисов. В самом деле, почему бы ему не проведать своих арендаторов, пусть даже он так и не снял своего пропотевшего спортивного костюма? Я стучал во все двери, но мне никто не открыл.

Когда я уже спускался вниз, дверь «РетроТекса» отворилась и в коридор выглянул Дэвид Коулз.

— Это вы звонили? — строго спросил он.

— Да.

Он всмотрелся в мое лицо:

— А-а, это вы… Билл, кажется?…

— Да. Билл Уайет.

— А я-то гадаю, кого это я впустил.

— Нет, это всего лишь я… Я ищу Джея.

— Его здесь нет. — Я заметил, что одним глазом Коулз продолжает поглядывать на экран компьютера у себя за спиной. — Я, во всяком случае, его не видел.

— Когда он заезжал к вам в последний раз?

— Сегодня в первой половине дня. Мы обсуждали… О, простите, кто-то звонит. Проходите, пожалуйста; я думаю, это ненадолго.

Вслед за Коулзом я вошел в кабинет. Он уже стоял у окна, прижимая к уху трубку.

— Это очень хорошо, — говорил он. — До самого конца? — Коулз немного послушал и кивнул. — Конечно, я все сделаю. — Прикрывая рукой микрофон, он повернулся ко мне:

— Потерпите еще секундочку, мистер Уайет. Вот, присядьте… Моя дочь хочет… — Он отнял руку. — Да-да, о'кей. Сейчас включу. Давай, я слушаю.

Он повернулся к столу, включил внешний динамик телефона, и я услышал, как кто-то играет на пианино. Медленная, романтичная мелодия вплыла в комнату. Я сразу узнал бетховенскую Лунную сонату, хотя звук из динамика был ужасным — как, впрочем, и качество исполнения. Но Коулз явно наслаждался этими звуками; во всяком случае, он улыбался и, глядя на телефон, кивал в такт мелодии.

— Хорошо, отлично! — приговаривал он совершенно искренне, как делают любящие отцы, желая подбодрить свое чадо.

— Тебе правда понравилось? — услышал я девичий голос. — Я только один разок ошиблась.

Коулз улыбнулся мне.

— Очень хорошо, дочка. Только продолжай практиковаться.

— Но, папа, я ее уже пять раз сыграла!

— И сколько раз без ошибки?

— Ни одного, но…

— Вот видишь! Неужели ты хочешь ошибиться завтра вечером?

— Глупый вопрос. Конечно, не хочу.

— Тогда сыграй эту вещь еще хотя бы два раза.

— Какой ты противный, папка!..

— Тут уж ничего не поделаешь. — Коулз притворно вздохнул. — Не ленись, милая.

— Ну папа!..

— Извини, Салли, ко мне пришли. Поговорим попозже. Целую.

— Ваша дочь играет на пианино? — спросил я, когда он дал отбой.

— Это трудно назвать игрой. — Дэвид Коулз снова вздохнул. — Но ей нравится, к тому же завтра у нее выступление в фирменном магазине Стейнвея.

— В магазине?!

— В их фирменном салоне. Вы никогда там не были? Он находится на Пятьдесят седьмой улице. Там продаются отличные пианино и рояли — черные, белые, из красного дерева — самые разные. У них там есть даже инструмент Джона Леннона, только он, кажется, не продается. Его никому не разрешается трогать, но все всё равно трогают. Время от времени администрация устраивает в салоне концерты юных исполнителей — это поддерживает репутацию фирмы, к тому же кто-то из родителей может что-нибудь купить.

Я кивнул. Я еще не решил, стоит ли рассказывать ему о том, что Джей приходил на баскетбольный матч его дочери. Коулз спросил бы меня, что это значит, а я не сумел бы ему ответить. Кстати, любопытно, почему он сам не поехал на эту игру? Разумеется, Коулз мог быть чем-то занят и вместо него поехала мать Салли, которую я в лицо не знал, и тем не менее…

— Ну, достаточно, — сказал Коулз. — Вернемся к делам. Вы, кажется, искали мистера Рейни?

— Да.

— Он приезжал в первой половине дня, с тех пор я его не видел. Кстати, что он думает насчет аренды?

Я внимательно исследовал его лицо.

— Аренды?…

— Да, насчет моего договора. Мистер Рейни сказал, что в ближайшие дни вы и я должны внести в него необходимые изменения и дополнения.

Я, естественно, ничего об этом не знал, но притворился, будто я в курсе.

— Он предложил мне лучшие условия, — сказал Коулз.

— Вот как?

— Как и хотел мистер Рейни, я согласился продлить срок аренды, но добился некоторого снижения платы. Я полагаю, что при нынешнем нестабильном состоянии экономики это будет только справедливо.

— И он… Джей пошел вам навстречу?

Коулз улыбнулся:

— Да. Он не такой жадный, как другие домовладельцы. Ведь для него это дело новое, правда?

— С чего вы взяли?

Коулз бросил взгляд на семейные фотографии на столе, потом снова посмотрел за окно, на горбатые крыши Нижнего Манхэттена.

— Так, показалось…

Через несколько минут я снова вышел на улицу. Вечер вступил в свои права, и в воздухе заметно похолодало. Разумнее всего было бы вернуться домой, заказать ужин с доставкой и подробно записать все, что мне удалось узнать. Или, иными словами, совершить приношение Хроносу. Когда-то мне неплохо удавалось разбираться в самых запутанных проблемах, но сейчас я стал в тупик. Слишком много было у меня осколков самой разнородной информации, которые никак не желали сочетаться друг с другом. Сделку между Джеем и Марсено — к вящему неудовольствию своих партнеров по бизнесу — устроила Марта Хэллок; это было очевидно, хотя прямого ответа я от нее так и не добился. Чтобы действовать наверняка. Марта солгала Марсено, выдуман второго, не существующего в природе претендента на ферму Рейни. О Джее, о его прошлом она знала многое, если не все (в разговоре со мной Марта упомянула некое несчастье, которое произошло с ним в молодости). Старый мерзавец Поппи приходился Марте Хэллок племянником. Но что у этих фактов общего? Как все это соединить?…

Ответа я не знал и стал вспоминать дальше. Миссис Джоунз подробно описывает меня Г. Д., и его люди находят меня в течение считанных часов (или же у них была моя фотография). Элисон Спаркс шарит по чужим кейсам и не испытывает при этом ни малейшего стыда. Что еще?… Джей ездит тренироваться в Бруклин и, вероятно, встречается с женщиной, чье имя начинается на «О». Кроме того, у него, оказывается, весьма оригинальные персональные привычки, включающие вдыхание раствора адреналина. Тем временем его случайная подружка Элисон целуется в подвале собственного ресторана с безработным адвокатом, которого буквально накануне ночью вынудили стать свидетелем сделанного по всем правилам минета. Она не против того, что язык адвоката проникает ей глубоко в горло (возможно, созерцание забав Г. Д. сделало нашего адвоката несколько более агрессивным в сексуальном плане), и даже говорит, что ей понравилось.

Я давно знал: за тем, как человек ведет себя под влиянием минуты, часто скрываются его подлинные страсти, его подавленные желания. Так, Джей изо всех сил лупил по мячу, Марта Хэллок с горечью призывала смерть, Шлемиль за несколько баксов был готов работать Тенью и следить хоть за самим чертом. Элисон искала сексуального удовлетворения. От всего этого можно было сойти с ума. Дочь Коулза любит играть на пианино. Джей снижает ее отцу арендную плату — вероятно затем, чтобы его фирма как можно дольше оставалась на ее нынешнем месте. Марсено ждет ответа, Г. Д. ждет денег. Последние двое возложили свои дела именно на меня и к тому же весьма наглядно подтвердили решимость добиться своего. Ну, теперь все? Над какими еще фрагментами мозаики я мог бы поломать голову? Ах да, чуть не забыл: Элисон подтвердила, что Ха практически единолично отвечает за все происходящее в Кубинском зале и что сегодня вечером он снова устраивает свое представление.

Да, она сама сказала мне это, когда выпила и расслабилась. Сегодня Кубинский зал снова будет открыт. И на этот раз я был в числе приглашенных.