Когда-то они были счастливы. И сейчас выдался как раз такой дождливый весенний манхэттенский вечер, какие он раньше любил. «Ваша супруга ожидает внизу в машине», — сказал бы его секретарь. Он бы быстро причесался в своей личной ванной. Поправил галстук перед зеркалом, кинув взгляд на этого Тома Рейли, перспективного парня. Внизу, у тротуара, уже стоял бы автомобиль компании, Энн с нетерпением ждала бы его, и они бы вместе отправились на очередной шикарный ужин. Он скользнул бы рукой по длинному твердому бедру Энн, полный нетерпеливого желания всем ее показать, провести потрясающий вечер, беззастенчиво вторгнуться в притворно-серьезные беседы с их самодовольной манерностью, натянутыми усмешками и тщательным выбором слов, культом денег и умеренностью в употреблении спиртного, при этом радостно осознавая, как он приблизился к людям, от которых зависит все. Он до сих пор вспоминал тот ужин, когда с ними в зале сидел Билл Гейтс — самый богатый человек в мире — сейчас в этой комнате, Энн, самый богатый человек всех времен и народов, — и тот раз, когда к ним зашел засвидетельствовать свое почтение Джон Уэлш… Но сегодня все иначе, оба они погружены в свои мысли, сырая ночь скользит за стеклами машины, а Энн сидит рядом, но даже не представляет себе, во что он вляпался, не подозревает, что по его груди и левому плечу словно карабкаются странные пауки боли. Сказать об этом своей жене-врачу? Она спросила бы, что стряслось, из-за чего он так переживает. Ничего страшного, милая, просто ужин у Марца, в его апартаментах, вознесенных высоко в небо, двадцать комнат на тридцатом этаже. Марц, человек, который за мной охотится. Пришлось пойти: несмотря ни на что, сделать вид, будто все в порядке. Приглашение пришло вчера. Проверка на вшивость: избегает ли Том Марца. Что ж, отлично. У себя в кабинете он принял пару таблеток, чтобы заглушить беспокойство. Марц наверняка найдет возможность отозвать Тома в сторонку и спросить: «Полгода назад ты умолял меня купить ваши акции, я так и сделал, и что теперь?» Будет высматривать, нет ли в нем подавленного страха. В Марце есть что-то пугающее. Хищник, стервятник, он сколотил многомиллионное состояние, скупая и продавая плоды чужого труда, сам ни разу в жизни ничего не создал, не изобрел, лишь вползал, когда какая-нибудь компания переживала трудные времена, чтобы вонзить в нее свои ядовитые зубы. И сейчас именно такой момент. Том посмотрит ему прямо в глаза: «Билл, мы оба знаем, что рынок иррационален, часто кто-то специально сбивает цену, чтобы продать акции, пока они не совсем упали, а потом купить по более низкой цене…» Да, он скажет откровенную ложь, главное — противостоять Марцу, когда ставки в игре так поднялись…

Но он не был уверен, что выбрал правильную стратегию. Сколько нужно времени, чтобы подействовали бета-блокаторы? Кому и знать, как не ему: он на своем веку столько прочел об эффективности лекарственных средств! Можно спросить у жены, но она станет интересоваться, зачем он их принимает, как достал. Отчего он так беспокоится? Не только из-за Марца, о нет, сэр. Тут много других причин, очень, очень много, и все они — хуже некуда. Его участь, он знает, зависит от пустяка, от трех туманных и несуразных слов: «дайте им понять». Да, он как-то сказал нечто подобное: «дайте им понять», объясните фирме «Корпсерв», оказывающей услуги по уборке офисов и шредингу, что он не потерпит, чтобы они шпионили в кабинетах начальства и вообще в офисах «Гудфарм». Они тщательно убирались там по ночам, в промежутке с семи вечера до четырех утра, в соответствии с контрактом, но вот уже несколько месяцев, по словам сотрудников, документы у них на столах утром лежат не так, как накануне. Работники фирмы, похоже, остались глухи к последовавшим вполне обоснованным расспросам. Как будто их специально научили вести себя так. Возможно, они воровали или их наняли конкуренты «Гудфарм». Следовало установить скрытые камеры, нанять экспертов по корпоративному шпионажу и идти по бумажному следу, чтобы он вывел их на рассерженного крупного инвестора вроде Марца или на чистоплюев из Комиссии по ценным бумагам. Он приказал проследить за обязательным выполнением его давнего распоряжения об отключении серверов в шесть тридцать вечера, а также велел повысить степень защиты всей внутрикорпоративной и внешней электронной переписки. Обеспечило ли это нужный уровень безопасности? Не факт. Поэтому, когда в очередном отчете подняли вопрос о том, что, возможно, не все мешки с бумагами, предназначенными для измельчения, попадают в большой мобильный шредер, он и сказал офис-менеджеру слова, которые ежечасно повторял про себя с тех пор, как блевал на матче «Янки»: «Я не желаю, чтобы кто-то совал нос в наши бумаги! Дайте им понять, что нам нужна только уборка помещений и вывоз бумажного мусора, а не то мы разорвем контракт и не заплатим им ни гроша. Но не хотелось бы искать другую фирму по уборке в это время года. И берут они недорого. Так что потолкуйте с ними. Дайте им понять, да так, чтобы не забыли».

Как бы ему хотелось иметь запись того, что он тогда сказал. Вещественное доказательство его невиновности. Может, немного раздражителен, но невиновен. «Дайте им понять, да так, чтобы не забыли», — сказал он Джеймсу Тонелли, ретивому, излишне агрессивному сорокалетнему человеку, который постоянно рыскал по зданию, проверяя отопление, кондиционеры, сантехнику, пожарную сигнализацию и тому подобное. Джеймс, бруклинец, сказал лишь: «Не беспокойтесь, я займусь этим», кивая, как он всегда кивал, с тайной мыслью во взгляде, и Том так и поступил — он перестал беспокоиться, раз Джеймс пообещал, что займется этим.

Они тогда не обсуждали детали, но Том подозревал, что Джеймс коротко, но ясно объяснится с представителем фирмы — миловидной китаянкой, которую Том вроде помнил, как-то раз он встретился с нею. Джеймс спросит о методах работы ее компании, как осуществляется контроль на местах. Все как обычно. Но несколько дней назад Том прочел в каком-то таблоиде, что двух мексиканок, работавших в «Корпсерв», нашли мертвыми на одном из бруклинских пляжей. На них была форма компании. Тут он и вспомнил свой приказ. «Дайте им понять, да так, чтобы не забыли». Девушек опознали сотрудники «Гудфарм», и отдел внутрикорпоративных связей подтвердил, что мексиканки работали в помещениях «Гудфарм» в ту самую ночь. Когда Тому сообщили, он кивнул и сказал: «Если будет расследование, пусть обращаются к нашим юристам». Во всяком случае, название его компании хотя бы не просочилось в новости. А на другой день Джеймс Тонелли позвонил и сказался больным, и на следующий день тоже. Наверное, тогда и следовало начать беспокоиться. Может, это было то самое послание, которого Том никогда не забудет? Как знать? Но он знал. Он изобретал рациональные доводы, чтобы успокоиться, но нутром он чуял, что эти события связаны между собой. Давно поговаривали о бруклинских знакомствах Джеймса, о том, с кем связана его семья. С семействами Луккезе и Гамбино. Фамилии как фамилии, верно? Больше они ничего не значат. Том ведь не специалист по мафии, правда? С мафией в Нью-Йорке покончено в соответствии с федеральным законом о противодействии организованной преступности и коррупции, разве нет? Или подобные мысли — из разряда тех шуток, которыми наслаждаешься, когда по телевизору в очередной раз крутят «Клан Сопрано»? Мы действительно убиваем людей, ха-ха. А все думают, что с нами давно разделались, ха-ха-ха. Он вдруг осознал, что в газете, в разделе «Город», иногда попадаются материалы об организованной преступности. Между тем пересуды насчет Джеймса благоприятно сказались на имидже Тома, который оставался на месте; и ему удалось быстро разрулить проблемы с профсоюзом, с муниципальным инспектором. Теперь он точно знает, кому звонить и что говорить. Весьма полезный опыт.

Итак, Том мог волноваться из-за Джеймса. Но Марца, хозяина дома, куда Том приедет через десять минут, не заботят ни Джеймс, ни мертвые мексиканки. Его заботят котировки акций «Гудфарм». За последние две недели они упали еще на семнадцать процентов. Почему? Нетрудно догадаться. Предложение превысило спрос! Обычно компании знают, почему их акции идут вверх или вниз. Аналитики составляют отчеты, дают рекомендации, в газетах появляются комментарии, да и от самих компаний требуют, чтобы они были в состоянии предсказать свои будущие доходы. Странно, если компания не разбирается в ценах на собственные акции, и под «странно» он подразумевал «очень плохо».

С чего бы столько людей вдруг кинулось продавать акции «Гудфарм»? Возможно, у них имелись веские причины думать, что компания стоит не так дорого, как кажется. Веские или даже очень веские причины. Но какие? У «Гудфарм» на подходе — шесть серьезных проектов. Один из шести — явный хит, три — пустышки, еще об одном до поры до времени ничего неизвестно, а шестой — полный провал. Том специально весьма осторожно дозировал новости об этих разработках. К сожалению, работа продвигалась не так быстро, чтобы позволить ему делать заявления в намеченный срок. Поэтому он начал вмешиваться в процесс, пытаясь ускорить разработку ударных проектов, отложить пустышки в долгий ящик, а провальный проект заморозить. Он старался играть по правилам, но, конечно, использовал все возможности, чтобы добиться преимущества на рынке. Есть способы…

…но только если ты контролируешь информацию! Если уверен, что бумаги на столах у сотрудников, данные в их компьютерах (и конечно, в их головах) надежно защищены.

Иначе беды не миновать.

Но что ему было делать? Затевая официальное внутреннее расследование, чтобы выяснить, как была украдена та или иная информация или допущена ее утечка, он рисковал привлечь к проблеме нежелательное внимание. И тем самым способствовать возникновению еще более опасной информации. Тогда пришлось бы думать уже о ее возможной краже или утечке. Достаточно одного-единственного высокопоставленного служащего «Гудфарм», у которого некстати развязался язык, чтобы в новостях появилась сотня материалов и слухи, как вирусы, начали множиться в блогах и на специальных сайтах, посвященных инвестициям. Акции обрушатся. Кроме того, тогда все узнают о неэффективном контроле над информацией. И о том, насколько неточными оказались прогнозы. Прогнозы Тома Рейли.

Марц, разумеется, уже начал на него охотиться — похоже, почуял неладное, вот и донимает Тома. Сегодня вечером он увидится с Томом и его угрозы прозвучат еще яснее. И Марц — не последний. Том знал, что крупные акционеры: паевые инвестиционные фонды, банки, операторы хеджированных фондов — тоже не упустят своего. Будут звонить ему, настаивая на встрече. Инвесторами его компании были немецкие, французские, английские банки, конкурентами — немецкие фармацевтические фирмы, японские холдинги, южнокорейские и гонконгские магнаты. Свора грубых, несентиментальных ублюдков. Им плевать на Тома Рейли и на то, сколько бета-блокаторов он глотает. И на его компанию им тоже плевать. Если быстро теряешь семнадцать процентов от ста миллионов, то есть семнадцать миллионов, тебе, чтобы восстановиться, нужны двадцать процентов. А «Гудфарм» не приносит таких больших дивидендов, чтобы защитить свои акции.

Он почувствовал, что бета-блокаторы принялись за дело. Он ощущал себя… да, спокойным. Сердце билось уже не так часто. Вот это да. Вот это да. Он настолько успокоился, что мог мысленно вернуться к неприятной теме — к Джеймсу Тонелли. Допустим на секунду, что служба уборки действительно похитила важную информацию — к примеру, первые паршивые результаты испытаний искусственной кожи. Допустим, это удастся доказать. Теперь допустим, что Джеймс говорил с кем-то, кто, в свою очередь, велел еще кому-то до смерти напугать двух мексиканок, самоуверенно преувеличив значение слов «дайте им понять», и в итоге эти люди сделали глупость или даже хуже — просто пошли и убили их. Теперь представим, что вы репортер «Нью-Йорк таймс» или «Уолл-стрит джорнэл» и вы узнаете, что в одной компании произошла утечка информации и ее акции обрушились. Затем эта компания каким-то образом становится причиной убийства людей, работавших в фирме, укравшей информацию. К чему это приведет? Том спокоен! К лавине негатива в прессе, воплям акционеров и бог знает чему еще. Его карьере придет бесславный конец. А вдруг обнаружат, что он нарушил федеральные законы или правила корпоративной политики? Он может угодить в тюрьму, если свидетели дадут нужные показания. На допросе Джеймс ответит, что в точности выполнил приказ. Мистер Томас Рейли, вы президент компании, проводящей исследования, направленные на спасение человеческих жизней, ваш отец — врач, ваша жена — врач, и вы приказали совершить преступление, или потворствовали тому, что оно было совершено, или намекали на то, что его следует совершить. Иными словами, вы способствовали тому, чтобы двух беззащитных мексиканских девушек, которые убираются у вас в офисе, утопили в экскрементах?

Не исключено, что он тогда действительно сказал Джеймсу лишнее. Что-нибудь вроде «если понадобится, играйте грубо». В ответ Джеймс кивнул с серьезным и непроницаемым видом. Неужели Том сказал нечто подобное? Мог он на самом деле такое сказать? (Он спокоен!) «Я знаю людей, которые кое-кого знают». Почему сейчас у него в голове звучат эти слова Джеймса? Звучат как слова, которые Джеймс мог бы сказать со своей интонацией жителя бруклинских трущоб? Они разговаривали рано утром, часов в восемь, когда кофеин так и толкал Тома на решительные действия, подзаводил его. «Я знаю людей, которые кое-кого знают». Плохо. «Играйте грубо». Тоже плохо. Неужели все это действительно было сказано?

Том посмотрел на Энн. Она провела день с больными. Сама безмятежность. Понятия не имеет, что его ждет. Он спокоен.

*

Как только она пошевелилась сегодня утром, они стали ей являться: миссис Томпсон (сердце), мистер Бернард (анальная трещина), Хэрриет Горски (почечная недостаточность в последней стадии); все ее 1690 пациентов, теснящаяся, шаркающая, кашляющая, раздраженная толпа у нее в голове, классифицируемая по возрасту, полу и, разумеется, по типу болезни либо предполагаемой болезни. Взять хотя бы пациентов с раком легких: тех, у кого он, по всей вероятности, есть, но они все откладывают обследование; и тех, у кого он точно есть и кто начал осознавать, что скоро умрет; и тех, кто сейчас лежал в постели, мучаясь от кашля. Или многочисленных женщин, страдающих тревожными состояниями, от легкого беспокойства до случаев, требующих немедленной госпитализации. Войди она в помещение, полное этих людей (нет, пожалуйста, лучше не надо), она сумела бы, переходя от одного к другому, во многих случаях интуитивно, поставить диагноз, припомнив данные по каждому пациенту, уровень содержания кровяных телец, историю болезни, даже рост и вес при последнем осмотре. И их прошлое, их секреты — тяжкое бремя, которое она старалась не взваливать на себя, но ей никогда не удавалось этого избежать. Она заботилась о них, они ее интересовали — эта выборка из человечества, разумеется, с перекосом в сторону имеющих медицинскую страховку и женщин (мужчины слишком небрежно относятся к своему здоровью). Лишь немногие ей откровенно не нравились, и лишь немногих она оплакивала, когда приходил конец, а были и такие, кого она даже любила — обычно издалека, платонически, не выдавая себя ни единым намеком. Некоторые пожилые вдовцы приходили к ней в костюме и галстуке, словно еще работали, и нередко стоически молчали, когда она описывала их состояние и объясняла, чем они страдают. Они кивали, поджав губы и потирая сухие руки, как будто речь шла лишь о деньгах и им предстояло выписать чек на круглую сумму. От этого у нее просто разрывалось сердце. Возможно, они напоминали ей отца в его последние годы. Почему бы и нет? Они ведь тоже были людьми. Они стояли перед ней почти голые — мужчины в приспущенном белье, она ощупывала их, чтобы установить, нет ли грыжи, обычной в их возрасте и потенциально опасной при инфекции, или распухания тестикул, от них пахло — женщины обычно пользовались духами и лучше мылись, они тихонько рыгали, испускали газы, крякали. Изредка кому-то случалось обмочиться, обычно во время анального осмотра. Она никогда не показывала, что такое поведение в каком-то смысле постыдно. Да это и не так. Мы животные, наша плоть смертна. Мы родились, а значит, можем умереть.

Она посмотрела на Тома, сидевшего рядом в машине. Задумался. Но сравнительно спокоен. Не спросил, как у нее прошел день. Даже обошелся без приветственного поцелуя, когда она села в машину. Она сердилась на него? Да, но главное — она была обескуражена. Оба они слишком много работали, оба несли слишком большую тяжесть… и тут ей вспомнился нынешний день… когда после обеденного перерыва она осматривала молодого женатого мужчину, который жаловался на боли в груди и животе, а потом признался, что у него недавно был роман с разведенной свояченицей и он, видимо, заразил жену герпесом. Энн терпеливо кивала, а сама думала: «Ну ты и скотина». Она выписала мужчине рецепт и попросила его сообщить жене, которая тоже у нее лечилась. Затем пришла молодая женщина, хотела, чтобы ей прописали антидепрессанты посильнее. Женщина страдала патологической тучностью, она вся заплыла жиром, к тому же очень много курила. Энн строго поговорила с ней о ее легких и сердце, но вряд ли она прислушается. Следующая пациентка — пожилая дама, у которой нижняя часть позвоночника и тазовая область поражены острым артритом. Дама двигалась медленно и все время бормотала ненужные извинения, пока Энн ее осматривала.

Люди такие разные, и если ты врач, тебе известны тайные причины этих различий. Имея тайное знание, всегда рискуешь узнать что-то о тех, кого любишь: узнать именно то, чего тебе лучше бы никогда не знать. И теперь ее волновало кое-что, связанное с Томом. Она не понимала, знает она это или ощущает, а если ощущает, то как его жена или как врач? По всем внешним признакам он абсолютно здоровый сорокадвухлетний мужчина, рост 185 сантиметров, вес около 105 килограммов: многовато, но ничего страшного. Однако кое-что все же беспокоило ее: подергивание глаза, тревожная раздражительность. Он испытывал стресс, совершенно ему не свойственный, но ничего ей не говорил. Либо он знал, что именно не в порядке, либо нет. Но она чувствовала, что он знает. Под показным радушием своего в доску парня у него скрывался острый ум. Том мог очень жестко обращаться с людьми. Он классифицировал, фиксировал, анализировал. Ценные качества, чтобы управлять компанией, спору нет. Но животное начало в нем всегда брало верх. Это она поняла по своим больным. Мозг — орган, возвысившийся над остальными и воспринимающий реальность как ему удобнее. Но он не способен контролировать реакцию тела на это восприятие, поступление гормонов, деформацию клеток. Том вел себя так, словно ничего не случилось. Он казался спокойным, но она знала, что это неправда. Что-то было не в порядке. Именно сейчас, когда он сидел, уставившись в окно лимузина, и ничего ей не говорил. Почему?

— Остановите здесь, — сказал он шоферу.

*

Чудесные апартаменты! Громадные! На такой высоте! Некоторые из присутствующих — настоящие миллиардеры, хотя для Энн это, конечно, ничего не значило. Она болтала, слонялась среди гостей, позволяя Тому заниматься своим делом: толковать в углу с крупными воротилами, у каждого в руке — по бокалу. Она кое с кем обменялась рукопожатием и постаралась побыстрее пробраться к огромному дивану, на который радостно уселась, наполовину скрытая гигантским букетом лилий, взяла предложенный бокал белого вина. Все слуги были крошечными гватемальцами. Она слишком устала, Тому от нее мало проку. Так что она наблюдала. Когда-то ее познакомили с Конни, моложавой супругой кого-то из важных шишек, и теперь Энн изучала ее. Та вовсю работала своей дорогостоящей грудью. Выглядит натурально, но какой гротеск! Просто нереально, однако восхитительно! Трудно сказать, кто больше в ответе за эту область прикладной эстетики — мужчины или сами женщины. Но, как ни странно, поддельные сиськи действовали. Мужчины, которые вращались среди самых изысканных и блестящих дам, практичные и зоркие, адвокаты, банкиры, художники, мужчины, похоронившие родителей, друзей, жен, даже детей, а следовательно, знавшие, в чем главная трагедия плоти, — часто оказывались совершенно беззащитными перед этими ненатуральными, но бесспорно, великолепно выполненными подделками. Многомудрые, чуткие мужчины! Врачи! Да, и врачи, которым известно о мгновенно распространяющихся инфекциях, спайке мышечных тканей, реакции иммунной системы, повреждениях нервов, шрамах, о том, что имплантанты иногда лопаются, нанося страшный ущерб, и прочее, и прочее. Даже врачи. Нужный отклик встроен в организм, как деталь в прибор, и волны тестостерона сами вбрасываются в эндокринную систему. Они ничего не могли с собой поделать. Беспомощные. Беспомощные мужчины. Утратившие способность к сопротивлению. Они вожделели, и их явная похоть давала женщине власть, пусть и ненадолго.

Конни выследила Энн с другого конца комнаты и подошла к ней, улыбаясь с профессиональным гостеприимством:

— Прошу прощения, вы ведь… кажется, вы…

— Извините… я устала. Был длинный день.

Такое признание лежало уже почти за гранью манхэттенского светского протокола. Нельзя признаваться в слабости или неполноценности.

— Вы… простите?.. — переспросила Конни, вполглаза оглядывая комнату.

— Я врач, и у меня сегодня было много больных, только и всего.

После этих слов тело Конни расслабилось, и она подошла поближе, словно хотела по-новому взглянуть на Энн — с восхищением и некоторым страхом, ибо всем известно, что доктора знают то, что неведомо остальной части человечества.

— А можно узнать вашу специализацию?

— Я терапевт. Внутренние болезни.

Конни села рядом, доверительно придвинулась к ней.

— Я все время убеждаю мужа, что ему надо показаться врачу.

Энн кивнула. Многие жены так говорят. Конни наклонилась ближе, зашептала:

— Разрешите, я вам расскажу? Ночью он очень часто писает. Встает по шесть или семь раз.

— Это слишком много.

Конни наклонилась еще ближе.

— И у него боли.

— Когда он писает?

Конни поморщилась, словно изображая эту боль.

— Думаю, нет.

— Затрудненное мочеиспускание? — спросила Энн.

— Может быть. Он такой скрытный. Я знаю, что у него боли вот здесь, внизу, пониже.

Вряд ли это доброкачественная гиперплазия простаты, скорее раковая опухоль, подумала Энн. Тест на ПСА. Выявить новообразования. Исключить ложноположительные результаты. Возможно, сделать биопсию.

— Боли постоянные?

Вопрос вызвал тревогу на прекрасном лице Конни.

— Возможно… но я думаю — да, постоянные! — прошептала она.

— Между анусом и мошонкой. Болит, когда дотрагиваешься?

— Знаете… — Она сделала глубокий вдох, удивившись внезапной врачебной откровенности вопроса. Потом быстро удостоверилась, что их никто не подслушивает из-за лилий. — Знаете, да. И это меня очень беспокоит!

Энн казалось, что она уже видела лицо Конни — может быть, в рекламе.

— Он должен как можно скорее показаться урологу, лучше завтра же, и сделать компьютерную томографию.

— Как раз этого он и не хочет…

— Ему придется себя заставить.

Конни яростно закивала, глаза у неё были мокрые; похоже, она совсем забыла о вечеринке.

— Откровенно говоря, в этом ведь нет ничего особенного, — сказала Энн. — Вы женщина, вы знаете, как в наши тайны проникают гинекологи.

— Я ему говорила.

— Он никогда не проходил обследование?

— Ни разу.

Энн кивнула:

— Боится?

— Да.

— Вам действительно надо с ним побеседовать.

— Да. У него все такое чувствительное в этом месте, внизу.

— Ему надо завтра же пройти обследование.

Голос Конни стал плачущим:

— Доктор, а вы… вы проводите такое обследование?

— Почти каждый день.

— И мужчины… они не обращают внимания на то, что вы…

— На то, что я женщина? Нет. Принимают как должное.

Конни посмотрела на нее, и в ее больших прекрасных глазах, казалось, затрепетал вопрос.

— А вы, вы бы… вы бы могли это для него сделать?

— Конечно. Он может позвонить мне…

— Нет-нет, завтра он на четыре дня улетает в Германию, за ним приходит машина в шесть утра… нет-нет, я имела в виду — если бы вы… не могли бы вы… здесь, сейчас?

*

Здесь. Сейчас. Хочешь не хочешь, а ее обязанность, ее всегдашний долг — помогать. Конни провела ее по коридору в роскошную спальню с Пикассо на каждой стене; внизу, с двух сторон, раскинулся Манхэттен, его было отлично видно из окон. «Большие деньги, — мысленно прошептала Энн. — То, чего хочет Том».

— Вам что-нибудь нужно?

— Да, — ответила Энн.

Конни кивнула. Взяла телефон, нажала одну кнопку. Одного из слуг отправили в круглосуточную аптеку за резиновыми перчатками и лубрикантом «Кей-Уай».

— Сейчас я его приведу, — сказала Конни. — Пожалуйста, подождите…

Но вот прошло уже больше чем несколько минут. Интересно, Том недоумевает, куда она подевалась? Не обязательно. Скорее всего, он с головой нырнул в беседу, которая шла на другом конце комнаты, такое с ним бывает. Она уселась на обитую материей скамью, взяв в руки свою сумочку, где лежала маленькая аптечка.

— …сделать это, Билл, я категорически настаиваю.

В дверях появилась Конни.

— Он считает, что делает мне одолжение.

В комнату вошел хмурый Марц:

— Так и есть.

— Я ему сказала, что это займет всего одну минуту.

Конни передала Энн белый пакет из аптеки и плотно закрыла дверь.

— Ну что ж, доктор…

— Пожалуйста, зовите меня Энн, — поправила она. — Поскольку я у вас в гостях.

Марц дежурно кивнул; по выражению его лица было видно, что он понятия не имеет, кто она такая.

— Где вы практикуете?

— У меня свой кабинет и эксклюзивная практика в «Бет Израэль».

— Сколько осмотров подобного рода вы уже провели?

— Не знаю. Думаю, несколько тысяч.

Марц поглядел на нее; глаза его, пожелтевшие от десятилетий игры в гольф, широко раскрылись. Она не могла понять, то ли он счел ее привлекательной, то ли дело в чем-то другом. Может быть, он возненавидел свою жену за то, что она попросила его это сделать, а может быть, он возненавидел Энн за то, что она согласилась. Но скорее всего, он пытался разглядеть в ней какие-то знаки, которые позволили бы ему понять, что она в нем видит. Типично для пациентов: обследуют врача, который обследует их самих. Вблизи она заметила, что ему удаляли десятки крошечных раковых опухолей кожи, в том числе с внешнего края нижней губы. Маленькая выемка на губе — от затянувшейся раны; похоже, этот человек пренебрегал опасностью.

— Я сказала вашей жене, что сделаю это, — заметила Энн, — но, разумеется, решение остается за вами.

— Давайте сделаем. Тогда она от меня отстанет.

Марц спустил брюки.

— Наклонитесь и положите руки на стол, — сказала она.

— Как она вас нашла?

— Мы разговорились.

— Подходящая тема для разговора.

— Вы же знаете, что такое женщины, — ответила она, смазывая пальцы лубрикантом. — Болтаем о чем угодно.

— Я не со всеми знаком, — проворчал он, стараясь вежливо поддерживать беседу. — Вы приехали с?..

Она вошла внутрь одним твердым движением, указательным и средним пальцами, сжатыми вместе. Он крякнул. Все они крякали, кроме мужчин, с которыми прежде занимались анальным сексом: те ожидали этих ощущений и они им нравились. Она двинула пальцы вверх по прямой кишке и ощупала боковые стенки и заднюю стенку, ища каловые массы. Затем у передней стенки она нащупала простату и стала бродить по ней пальцами, определяя гладкость, консистенцию, вздутия, асимметрию и размеры.

Там была большая опухоль, скверная опухоль.

— Что, простите? — отозвалась она. — Ах да. Я пришла с Томом Рейли. Я его жена.

— Ах вот как. — Марц напрягся, в буквальном смысле сжав задний проход. — Рад об этом узнать, доктор. Очень… а-а… информативно. Я хотел бы, чтобы вы точно узнали, от чего мне станет… лучше, что уменьшит мои затруднения.

Обычно она предпочитала, чтобы пациенты не ставили себе диагноз самостоятельно. Они неизбежно ошибались, причем в самую невыгодную сторону. Однажды к ней пришла женщина с жалобами на онемение ступней, требовавшая, чтобы ее обследовали на предмет выявления множественного склероза, однако, как выяснилось, все дело было в том, что она носила слишком тесные туфли.

— …самая благотворная профилактика, которая изменит мою жизнь, — это если ваш…

Она почти не обращала внимания на его слова, тщательно ощупывая пальцами бугристую поверхность простаты, мягко надавливая в разных местах, выясняя, причиняет ли это боль. Главное правило здесь — нажимать не сильнее, чем вы бы нажимали на глазное яблоко. Она отвела согнутые пальцы на край простаты, чтобы понять, удастся ли ей лучше оценить форму опухоли, охватывает ли та обе доли простаты или только одну.

— Доктор Рейли?

— Да? — откликнулась она.

— Я сказал — если ваш муж…

Рука Марца метнулась назад и схватила ее собственную, с влажным чмоканьем вытащив ее из ануса. Он повернулся к ней, по-прежнему со спущенными до колен трусами, свисающей рубашкой и галстуком, — и оказался близко, неприятно близко к ней. Он зажал ее пахнущие смазкой, затянутые в перчатку пальцы в своей руке, крупной, с обвисшей кожей, и уставился ей прямо в лицо.

— Если Том окажет любезность и сообщит мне… — Она боролась с Марцем, пытаясь освободиться, но его большая рука крепко сжимала ее кулак, ее врачебная власть над ним кончилась. — …что за херня творится в «Гудфарм». — Он заметил, как она смутилась. — О, ваш талантливый, амбициозный супруг что-то знает, доктор. Но не говорит мне. Он пытался сделать вид, что все в порядке. Пытался сегодня вечером, глядя мне в глаза, он лгал мне в глаза, доктор Рейли. Ничего не говорит ни мне, ни другим, насколько могу судить. У меня в его компанию вложены сотни миллионов долларов. Вам понятно? Это большие деньги, даже для меня. Деньги других людей, доктор. Акции росли. А сейчас перестали. Существует какая-то информация, которой у меня нет. Но у Тома она есть, доктор! Том знает! И я хочу, чтобы он… — Марц крушил ее руку, надвинувшись на Энн, побагровев, его нижняя губа изогнулась от злобы, как у примата, показывающего зубы, его пальцы, измазанные кровавым дерьмом, были в дюйме от ее носа, — … чтобы он сказал мне!