Это было время, когда Патинс, Кубен и Сен-Саар, летописцы Города и его апологеты, выбирали для его описания язык символов и противоречий. «Жемчужина в сточной канаве, леопард, сплетенный из цветов», — читаем мы у Патинса в «Нескольких записках для моего пса». Кажется, он пытается создать целостную картину из намеков, многозначительных умолчаний и иерархических соподчинений, перевернутых с ног на голову, например: «Там, где город яснее всего являет нам свою пустоту, мы обретаем себя наиболее полно».

Сен-Саар чувствовал себя вполне уютно под покровительством одной маркизы и потому не был склонен к подобным преувеличениям. Возможно, он не испытывал такого отчаяния, убеждаясь в том, что Город все слабее ощущает сам себя — и, несомненно, куда острее осознавал свой долг. «В его неспособности рассуждать здраво видится соединение случайностей и желание обрести форму, — пишет он. — Город сочиняет себя, используя выражения выспренние, которые первыми приходят на ум — так женщина вспоминает содержание старого письма. Она давно потеряла это письмо. Возможно, она даже забыла, откуда оно пришло. Попадись это письмо ей на глаза, оно удивит ее сдержанностью, столь несхожей с тем, что она из него сделала».

Подобные рассуждения уместны в Артистическом квартале, равно как и в Мюннеде, но в провинции вызвали бы настоящий ужас. Там столицу зовут «Урикониум», «Врико», а то и «Драгоценность на берегу Западного моря» и считают ее оплотом постоянства. Одному из мелких столичных аристократов довелось на личном опыте убедиться, сколько в этом иронии. Звали его тегиус-Кромис.

В Дуириниш — в то время богатый город на побережье, где торговали рыбой и шерстью, расположенный в ста милях к северу от столицы, — он прибыл в конце декабря. Для начала он задал пару вопросов в лавке чучельника и торговца подержанными книгами, а под вечер пришел в гостиницу «Находка Штейна» и уселся за столик в длинном дымном зале, недалеко от камина. Как выяснилось, он приехал сюда верхом через Монарские горы. Посетители, знавшие, что перевалы в это время года уже оледенели и стали почти непроходимыми, восхищенно покачивали головами. Пара человек, которым было известно, зачем этот человек приехал из столицы, осторожно наблюдали за ним-, а ветер хлестал мокрым снегом по холодной булыжной мостовой площади Дубликата. Остальные — рантье, мелкие землевладельцы из Нижнего Лидейла, приезжие торговцы мехами и металлом — откровенно таращились на пришельца, Когда еще доведется увидеть настоящего столичного аристократа?

День выдался промозглым, и вновь прибывший выглядел так, словно продрог до костей — другого объяснения его манерам в голову не приходило. Человек, который носит меч, не станет читать книги, тем более «Охоту Веселого Крапивника». Шаг у него был быстрый и твердый, как у юноши, Но стоило подойти поближе, и вы видели, что волосы у него седые, и сам он чем-то глубоко озабочен. В первый момент это пугало. В конце концов посетители заметили: хотя незнакомец носит крупные стальные кольца, как и подобает аристократу, а на них выгравированы замысловатые печати его Дома, сапоги на нем дешевые и грязные. Знатные господа в таких не ходят.

Кто-то предложил ему пересесть поближе к огню. В зале полно места!

Но если поначалу он казался одиноким и даже застенчивым, то теперь являл собой воплощенное безразличие, свойственное мелким аристократам. Высокий, утонченный, в тяжелом плаще из бледно-голубого бархата, он вызывал любопытство, но сам никем не интересовался, и его вскоре оставили в покое. Вечер перешел в ночь, и лишь тогда он слабо улыбнулся над тарелкой с недоеденным ужином. Казалось, он кого-то ждал.

А он думал:

«Год назад, в декабре, снег пошел очень рано. Я смотрел, как снегопад засыпает Высокий Город. В то утро по всему было видно, что погода наладится. Я сидел в колбасной лавке Вивьен и надеялся, что солнце все-таки выглянет. Иногда мне казалось: вот-вот кто-то придет, заговорит со мной или просто улыбнется. И если на следующий день будет мороз, мы пойдем кататься на коньках. Кажется, такие вещи происходят постоянно — и все же никогда не повторяются, даже если вам очень хочется, И длятся очень недолго».

Вскоре после полуночи с верхнего этажа гостиницы, где находились комнаты для постояльцев, пришел мальчик.

Он бродил по залу от столика к столику, смеялся и оживленно болтал. Но с таким же успехом он мог разговаривать сам с собой. Насколько мог судить тегиус-Кромис, этот странный парнишка в нелепом наряде надеялся заработать пару монет. Он ухитрялся одним быстрым движением поймать на лету моль, а потом выпускал ее целой и невредимой. Насекомые с темно-зелеными и фиолетовыми крылышками десятками вились возле каждой лампы, отчаянно тычась в стекло, и мальчик мог снова и снова повторять свой фокус. Однако люди у камина притворялись, что не замечают маленького попрошайку. Кажется, им было неловко.

— Ладно, — громко произнес мальчик. — Пусть рожденный быть повешенным не утонет, а рожденного утонуть не повесят. Уже кое-что…

тегиус-Кромис не понял, в чем соль шутки, но почувствовал, что не может удержаться от смеха. Через миг парнишка стоял рядом.

— Слушайте, видите — моль…

— Кажется, тебе сегодня не слишком везет, — перебил тегиус-Кромис; следя за насекомым. Он обнаружил, что поймать моль не составляет труда — куда сложнее не помять ей при этом крылышки. — Думаю, они так осторожны потому, что торгуют мехами и металлом.

Мальчик странно посмотрел на него и тоже засмеялся.

— Меня тут все знают. Меня все знают, сударь, — и присел рядом.

— Ко мне должны придти, — отрезал тегиус-Кромис. — Только не ты. Заплатить тебе за мою моль?

— Вы ехали через перевалы на старой кляче, — сообщил мальчик. — Я слышал.

И поспешно прикрыл рот ладонью.

— Глупость сморозил, правда? Я вечно что-нибудь ляпну, а потом сам не знаю зачем. У вас такое бывает, что вы хотите сказать одно, а говорите другое? Я думаю, ваша лошадь — настоящая красавица, чистокровная, а я вас так обидел. Извините, сударь… Слушайте, вот еще одна. Попробуйте еще раз. Быстро, но не так грубо… Вот и все! Поняли, как это делается?.. — мальчуган поежился. — Я как-то раз побывал во Врико. В Артистическом квартале. Уф-ф! Этот город не для меня. В шесть утра от канала Изер так несет — того и гляди фонарные столбы заржавеют. Всюду грязь, но если захочешь помыться, придется идти в баню, что в Мозаичном переулке. Знаете Мозаичный переулок, сударь? Там в самом деле есть мозаики, только они такие грязные, что ничего не разобрать. Я поскреб немного и увидел мальчика, лицо у него было в точности как у меня. Правда-правда. А вода иногда на воду не похожа и пахнет гнилой резиной…

Он смолк и сосредоточенно уставился в одну точку. Волосы темно-рыжие, подстриженные «под дикаря» — одно время так любили стричь на Жестяном рынке. Из-за них его глаза казались огромными и совсем детскими. Одежду украшали разноцветные ленты. Воротник распахнут, кожа оливково-смуглая и очень нежная.

— Мы жили в доме около переулка Воловьей Губы…

— С тех пор много воды утекло, — тегиус-Кромис усмехнулся. — Артистический квартал нынче совсем не тот. Спа Изер провалились в собственные чаны, так что фрескам пришел конец. Теперь там дворик с яблонями, а в переулке Воловьей Губы множество маленьких лавочек, и перед каждой стоит огромная ваза, в которой растет герань. Думаю, тебе бы понравилось.

— Понравилось? — тихо переспросил мальчик. — Да меня бы стошнило. В этом нет души.

— «Душа»! — тегиус-Кромис не мог признаться, что парнишка повторяет его самые сокровенные мысли. — Сомневаюсь, что ты на самом деле там побывал. Сколько тебе лет? Тринадцать?

Они улыбнулись друг другу.

Несколько минут оба молчали. Потом принц покосился на остатки своего ужина, как человек, который собирается что-то предложить, и достал оловянную табакерку. Мальчик медленно покачал головой, но после некоторых размышлений отломил кусочек хлеба, сунул в рот и прожевал. Потом глотнул вина, но оно попало не в то горло, он запрокинул голову и закашлялся. Один из постояльцев, сидящих у камина положил перед ним на стол монету и свысока бросил:

— Ну как?

Мальчуган передернул плечами, вышел на середину зала и высоким голосом, без всякого выражения затянул:

Повторив это трижды, мальчишка пустился в пляс. Он двигался неуклюже… и в то же время на удивление грациозно. Музыки не было. Большие деревянные башмаки грохотали по дощатому полу. Парнишка насупил брови, приоткрыл рот и сосредоточенно пыхтел. Ленты на его предплечьях, развеваясь при свете лампы, словно оставляли светящийся след. «Очень трогательно, — скажет ему потом тегиус-Кромис, — только руки у тебя слишком тощие».

Аплодисментов не последовало. Когда танец был окончен, мальчик некоторое время стоял, пока не отдышался, а потом снова стал слоняться по залу — ловить моль и собирать монетки, притворно смеясь.

«Ему явно не до смеха», — отметил про себя тегиус-Кромис. Задетый тем, что мальчик не вернулся к нему за стол, он раскрыл свою книгу и сделал вид, что читает.

«Постели ему ложе из тверди земной, маргариток-овечек, цветков пятипалых»…

Он озадаченно поглядел на обложку, захлопнул книгу и закрыл глаза. Он устал. Перед его взором рушились исполинские сераки монарских ледников. Он перебирался через них — раз, два, снова и снова.

Щеки у мальчика горели: он все-таки вернулся к столику тегиуса-Кромиса, немного запыхавшись.

— Я старше, чем кажусь, — сказал он, словно беседа не прерывалась. — Зачем вы сюда приехали?

тегиус-Кромис открыл глаза.

— Что тебе сказали там у камина?

— Вы приехали охотиться. Но я это и так знаю.

Он внезапно подался вперед и сжал руку принца обеими ладонями, теплыми и нежными, но хрупкими, как бумага.

— По правде говоря, — шепнул он, — она ведь тоже может вас убить, так?

Кромис огляделся. Камин прогорел, зал пустел, кто-то собирал пустые горшки. Дверь на черную лестницу открылась, оттуда потянуло холодом и резким запахом мочи. Мальчик выпустил ладонь принца и сделал рукой движение, словно хотел охватить не только зал и гостиницу, но и мощенную булыжником площадь снаружи, и весь город.

— Тут всегда так было. Пусть у местных голова болит. Кому хочется, чтобы вы погибли?

Лорд Кромис поплотнее закутался в плащ.

— У меня будут помощники, — объяснил он. — Кстати, им уже пора быть здесь. Когда дверь открылась, я думал, что это они.

— А вы из какого Дома? — чуть позже спросил мальчик.

— Из Шестого.

— И какой у вас герб?

тегиус-Кромис показал одно из своих колец.

— Ламия. Вот, смотри. Видишь?

Мальчик пожал плечами.

— Это вообще ни на что не похоже.

Под конец в зале, кроме них, остался только мальчик, который раньше разносил закуски и убирал посуду. Только он видел, как они встают и уходят вместе. Друзья принца заставляли себя ждать.

* * *

Мальчик ушел ночью.

— Вы всегда сможете меня найти, — заверил он.

Утром принца разбудили голоса. Комнаты с видом на задний двор были самыми просторными и потому пользовались большим спросом, но тегиусу-Кромису новое жилище показалось пустым и холодным. В номерах, окна которых выходили на площадь Дубликата, было куда более шумно, но что хуже — слышать шум или любоваться конюшнями?

Конюшни, в отличие здания гостиницы, были кирпичными — из красного кирпича того особенного теплого оттенка, который чаще встретишь на юге, чем в этих местах. Сейчас под голубым зимним небом он казался таким ярким, что глазам становилось больно. Прижавшись щекой к стеклу и вытянув шею, тегиус-Кромис увидел пару тяжело навьюченных пони и великолепную кобылу — явно чистокровную, сильную, с коротким крупом, отличной статью и мощным костяком, около девятнадцати ладоней в холке. Лошади стояли под аркой, которая ограничивала обзор, зато усиливала крики и возгласы людей, столпившихся вокруг.

За ночь подморозило, иней толстым слоем покрывал брусчатку в углу двора, куда еще не пришло солнце. Воздух был холоден и прозрачен, и от этого все краски вдруг стали живыми и яркими. Лошадь, явно с норовом, метнулась вперед, сбила копытом ведро, и оно покатилось по брусчатке, оставляя за собой мокрую спираль, ярко сверкающую в утренних лучах солнца. Маленькие фигурки в панике метались под копытами кобылы, пытаясь ее успокоить. Кто-то стоял в стороне, посмеивался и давал советы; кто-то прохаживался под аркой, размахивая руками и пропадая из виду прежде, чем тегиус-Кромис успевал разглядеть лицо.

Пару раз под аркой мелькнул плащ цвета свежего мяса. Владелец кобылы? Несомненно… Но тут все исчезло в дымке, затянувшей холодное оконное стекло, точно восковой налет на ягодах винограда. тегиус-Кромис протер стекло. Чтобы хоть что-то разглядеть, приходилось изогнуться и принять весьма неудобную позу, поэтому он встал и попытался отодвинуть защелку. Защелка не поддавалась. Лорд Кромис пожал плечами и вернулся в комнату, ступая босыми ногами по холодным дубовым доскам. На столике у кровати были разложены его вещи; оловянная табакерка, которую давно следовало почистить, кольца, издали похожие на игральные кости, пара книг. Меч — отцовское наследство — стоял в углу. Оделся тегиус-Кромис быстро. Его переполняло какое-то беспричинное ликование.

На юге, особенно на Мингулэйской литорали, где чуть ли не в каждой кибитке вас ждет гадалка с колодой засаленных карт, женщины часто делают своих первенцев карликами, чтобы обеспечить им безбедную жизнь. И пока мальчик лежит, запертый в ящике из черного дуба под названием «глуттокома», который не дает ему расти, и ест особую пищу, его мать, застыв над картами, с сомнением смотрит в будущее. Карлик, который сейчас стоял в зале у очага, грея сутулую спину — хотя ленивые язычки пламени, которые словно нехотя лизали поленья, почти не давали тепла, — выступал на арене Урокониума как акробат и клоун и пользовался шумным успехом. На Унтер-Майн-Кай его знала каждая собака, и Одсли Кинг, в то время переживавшая короткий расцвет своей славы, даже написала его портрет. Она изобразила карлика в пурпурном дублете, а картина называлась «Калабакиллас, король карнавала». Он был одним из основателей «Желтой книги закона» и «Общества Чеминорских ходоков на ходулях», под эгидой которых убил — как на ринге, так и за его пределами, как по правилам, так и в нарушение оных — немало бойцов, причем все они были выше его ростом.

По-настоящему его звали Моргант, но чаще он отзывался на прозвище «Грязный Язык». Кривые ноги делали его походку вялой, шаткой и неуверенной, но видели бы вы, как он бежит, точно обезьяна, среди ночи, через какой-нибудь заброшенную площадку неподалеку от Всеобщего пустыря! У него было умное лицо и сладкая улыбка. Большинство детей глуттокомы подвержены приступам дурного настроения, и Моргант не был исключением. Во время этих припадков он мог оскорбить или наградить пинком любого, кто осмеливался подойти близко. С тех пор как ему исполнилось шестнадцать, он не вырос ни на дюйм — его рост не превышал четырех футов. Но уже тогда казалось, что он держит в своей пухлой, нескладной ладошке всю толпу, которая собралась на арене.

Его часто видели в компании принца. Обычно к ним присоединялся еще один человек, очень рослый, известный как Распутник Кан. Когда тегиус-Кромис вошел в комнату, последний как раз стоял у камина и говорил ледяным голосом:

— И все-таки ты согласишься. Вчера ты довольно быстро согласился.

— Я лжец. Это верно, как то, что я карлик.

— Нуда, — с тяжелым вздохом согласился Кан. — Это всем известно.

Тут Грязный Язык увидел тегиуса-Кромиса и пошел колесом по залу, крича «Я врун и карлик! Я врун и карлик!» — пока не запыхался, а потом подбежал и попытался вытащить меч у него из ножен.

— Давай сюда ножичек, — потребовал он. — Ты ведь не хочешь порезаться?

Принц попытался подыграть ему, делая вид, что сопротивляется, но карлик только заливался немыслимым смехом… и вдруг вскочил на каминную полку и уселся там, болтая ногами и делая вид, что смотрит с огромной высоты и очень боится упасть. Чуть успокоившись, он достал собственный клинок и принялся его чистить. Клинок у него был занятный: слишком длинный, чтобы называться стилетом, но слишком короткий для рапиры, и к нему прилагались потрясающие изукрашенные ножны.

Принц настоял, чтобы приятели разделили с ним завтрак.

— Мы приехали, как только смогли, — Распутник Кан пододвинул кресло поближе. Он был человеком не только высоким, но и крупным, и старался одеваться так, чтобы это подчеркнуть: ярко-оранжевые брюки, заправленные в ботфорты цвета бычьей крови, широченные плащи из верблюжьей шерсти, рубашки из фиолетового или розового батиста с разрезами и зубчиками на рукавах. Люди ставили его в пример как великолепного наездника. Лошадей он предпочитал крупных и норовистых — отчасти потому, что им приходилось носить не только его самого, но и его кольчугу, с которой он почти никогда не расставался. Жидкие светло-русые волосы непослушными локонами обрамляли его мясистую бородатую физиономию с тяжелой челюстью. В столице он прослыл человеком опасным, но познакомившись с ним поближе, вы непременно отметили бы водянистые голубые глаза и оттопыренную нижнюю губу.

— Мы приехали как только смогли. Можешь сказать что-нибудь определенное?

тегиус-Кромис покачал головой.

— След четкий. Судя по слухам, это одна из Восьми Тварей. Но откуда в этих местах могут знать о Тварях? Насколько я знаю, она убила двоих неподалеку от Орвэ и оставила след. Три нападения в домах на холме, что на краю города: там убиты ребенок и две женщины. И снова следы, очень четкие. Возможно, сейчас она режет кого-то на площади прямо у нас за спиной. Как ты понимаешь, люди очень обеспокоены.

Кан пожал плечами.

— Чего ты еще ожидал? — бросил он свысока.

— Мы еще не разобрались, что к чему, а ты уже трясешься, — отозвался карлик. — Смотри, в штаны наложишь.

Он отламывал от ломтя хлеба маленькие кусочки и тщательно пережевывал, потому что явно берег зубы.

— За чем дело стало? — он ненадолго задумался. — Скорее всего она уже на болотах… Когда отправляемся?

— Пока никого больше не убили, мне придется связывать ничто с ничем, — признался принц. — Излишняя поспешность добром не кончится. Об этом в книгах сказано предельно ясно. Старый след может означать все или ничего. Всем известно, что я из Шестого Дома — я об этом позаботился. Если что, меня позовут.

— Вот и славно, — Кан рассмеялся и встал. — Пойду взгляну, как там моя кобылка. Она не слишком рвалась в стойло.

Здоровяк распахнул дверь, и в зал ворвался холодный ветер. Он принес горький металлический запах, от которого рот наполнялся слюной.

— Болото, — процедил Распутник Кан, словно увидел его собственными глазами. — Нет вони противнее, и это ее беспокоит.

— Так вот чем все утро воняло? — отозвался принц.

Он принялся за «Охоту Веселого Крапивника». Потом поднял глаза, но Кан уже вышел. Карлик сидел на каминной полке, где было теплее всего, и качал ногами.

— Если дадите мне меч, — обронил он, — я его вам наточу… мой принц.

Следующие несколько дней тегиус-Кромис провел в обществе мальчика. Но под конец понял, что знает его не лучше, чем в ту ночь, когда тот ловил моль.

Однажды они отправились в сторону Орвэ, забрались на старый крепостной вал и уселись там, чтобы полюбоваться Лидейлом с его полями, где паслись овцы. Ниже по склону принц заметил несколько переулков — даже не переулков, а винтовых лестниц, отделенных друг от друга истрепанными ветром живыми изгородями и сплетенных в замысловатый узор. Шел мокрый снег. Лучи неяркого декабрьского солнца, натянутые между полями и тяжелым синеватым небом, словно между двумя зеркалами, понемногу тускнели. Казалось, день будет длиннее, а вечер наступит позже, чем положено в это время года. Пока он смотрел, воздух вдруг стал серым и холодным. Снег словно впитал в себя свет вместо того, чтобы отражать его. Все вокруг почернело и застыло в неподвижности: деревья, похожие на раскидистые кораллы, трехэтажные дома ткачей, каменные стены и карьеры в склонах Лидейла.

На следующий день снег сменился дождем, потом снова подморозило…

— Знаешь, — как-то сказал мальчику тегиус-Кромис, — прежний Артистический квартал был не так уж и плох. Эти вечные цветы на нарисованной рябине, что за изгородью на Мекленбургской площади… Как сейчас помню аромат черносмородинного джина, разлитого по полированной столешнице в кафе «Плоская Луна» — столик стоял в самом дальнем углу. Рак, Эшлим, Кристодулос — все они были живы и работали в Квартале. Ты чувствовал за спиной Изер — как предупреждение, но по вечерам в садах Мюннеда развешивали гирлянды расписных бумажных фонариков, и все болтали друг с другом. У нас было новое искусство, новая философия, новые мысли… В те дни каждому из нас казалось, что он изобретает нечто новое!

— Я же никогда там не был, — ответил мальчик. — Верно?

И оба засмеялись.

— Пусть кто-нибудь другой это сделает, — сказал однажды мальчик. — Не хочу, чтобы с вами что-то случилось.

Но тегиус-Кромис мог ответить только одно:

— С этой Тварью, чем бы она ни была, сражались все мои предки, из поколения в поколение. Она убила моего отца, но и он убил ее. Она убила моего деда, но и он убил ее. Понимаешь, что это значит? Книги, над которыми я провел всю жизнь, говорят: это необходимо, чтобы поддерживать равновесие. Что-то постоянно появляется в мире и должно быть устранено, иначе так в мире и останется. Не стану спорить: остальное в этих книгах изложено весьма сумбурно.

Некоторое время он размышлял над тем, что сказал, потом пожал плечами.

— Если это Шестая Тварь — подозреваю, что так оно и есть, — то понятно, в чем состоит мой долг. Я отпрыск Шестого Дома. Это написано на кольце — вот тут, под змейкой, видишь? Кровь — та же книга. Того, что в ней написано, не избежать.

— Значит, на меня вам наплевать?

— Судя по некоторым текстам… Если я выйду из схватки живым, тварь больше никогда не вернется. По крайней мере мне так кажется.

Однажды ему показалось, что он понял выражение глаз мальчика. Но проснувшись утром, он уже ничего не помнил, а вечером его позвали, чтобы осмотреть покойника в унылом доме на тихой мощеной улице, неподалеку от гостиницы. Нападение произошло в маленькой комнатке под самой крышей. Стены комнатки были увешаны картами ночного неба, нарисованными чьей-то искусной рукой. В распахнутом слуховом окошке таяли Звезды-имена, и оттуда время от времени залетали случайные порывы холодного ветра.

Двое-трое соседей жертвы — непонятно, разбудили их крики или какой-то другой шум — уже собрались в комнате, когда туда прибыл принц, и морщили носы. В комнате пахло плесенью — довольно сильно, но ничего особенно неприятного в этом запахе не было. Принц сразу отметил это и приказал, чтобы светильники потушили. Сам он зажег огарок оранжевой свечки, которую принес с собой, и с полминуты пристально глядел на пламя. Что бы он там ни увидел, это его не устроило, и он нетерпеливо махнул рукой.

тегиусу-Кромису часто казалось, что представление, которое у него сложилось о людях — представление, которое определяет все его суждения о них, — в основе своей не имеет ничего общего с реальностью. Однако поведение Шестой Твари было для него вполне понятным — по крайней мере он понимал ее лучше, чем кто бы то ни было.

На этот раз она не уйдет.

— Можете снова зажигать светильники, — объявил он, резким движением прищипывая пламя, и добавил, точно обращаясь сам к себе: — Да… я ожидал большего.

Осмотр жертвы занял немного времени, и на остальных это явно произвело впечатление.

Убитый, которого хорошо знали любители посидеть у камина в зале «Находки Штейна», был облачен в тяжелые меха. Под одеждой ничего не было. Его посеревшая плоть, как отметил принц, напоминала грубую промокашку, длинные вьющиеся пряди скрывали то, что оставалось от черепа. Он лежал в неуклюжей позе среди астрономических инструментов, и вид у него был смущенный. Казалось, торговец показывал гостям свое собрание, оступился и упал в самый неподходящий момент. Одна рука все еще сжимала маленькую модель солнечной системы. Другая, похожая на кусок воска, была оторвана и валялась, прижимая полу куртки, чуть в стороне от тела, точно что-то чужеродное. Возможно, тварь бросила ее в последний момент. Принц отмечал все это словно походя. По большому счету, его занимали лишь ногти уцелевшей руки. Особенно тщательно он исследовал их форму, Он даже заглянул в маленький справочник, переплетенный в кожу.

Убедившись, что увидел достаточно, он забрал модель у мертвеца и завел ее. Восхитительная вещица… Украшенные драгоценными камнями планеты бежали вокруг маленького солнца; механизм работал чуть слышно. тегиус-Кромис догадывался, какое впечатление это произвело на остальных.

— Вы ничего не заметили?

Они сказали, что ничего не видели, потому что спали. Их разбудил шум.

— Сначала нам показалось, что наверху кричат…

— Нам всем так показалось.

Потом принц поинтересовался, подняла ли тревогу стража на воротах, Кого-то тут же послали выяснять. Дальнейшие сообщения были весьма спутанными и противоречивыми, но позже стало ясно, что никто ничего не видел, хотя след обнаружили достаточно быстро: он петлял, но определенно вел прочь от Дуириниша. Следы были кровавыми.

— А, — отозвался принц — похоже, он думал о чем-то своем. — Кровь.

Он наблюдал за вращением планет. Крошечные шарики прошли полный цикл и начали другой., но тут его отвлек шум на лестнице.

— Ну и бардак! — произнес Моргант, расталкивая свидетелей. Он с важным видом обошел вокруг трупа, стиснув руки за спиной, в то время как Распутник Кан озадаченно разглядывал карты звездного неба. — Явно поработал любитель. Кто этот бедняга?

— Кто-то из торговцев мехами и металлом. Пусть Кан проследит, чтобы нам приготовили лошадей.

Дуириниш они покинули с рассветом. След то и дело обрывался, и находить его снова было непросто.

Через несколько миль во все стороны побежали тропинки и ухоженные дорожки, обсаженные деревьями. Все они вели прочь от побережья, ныряя в маленькие, совершенно одинаковые сухие долины и гребни на известняковых террасах. Тварь опережала их на пару часов. Было холодно, ветер пах металлом, и Распутнику Кану частенько приходилось прилагать немало усилий, чтобы заставить свою лошадь слушаться.

Два часа спустя они достигли северо-восточной границы Лидейла. Долины с обычными зарослями папоротника-орляка и утесника сменила заболоченная вересковая пустошь, разгороженная невысокими каменными и земляными стенками на правильные прямоугольники — ограды не давали овцам разбредаться. Карлик напевал себе под нос какую-то унылую песню, прерываясь лишь для того, чтобы заглянуть в очередную канаву и буркнуть:

— Не хотелось бы туда свалиться, верно?

Солнце поднялось довольно высоко, когда они перебрались через последнюю канаву и вступили на Квасцовую Топь.

Сначала появился низкий кустарник, странно искривленный и спутанный — в этих уродливых растениях можно было узнать терновник или тернослив. Среди них в густых зарослях тростника блуждала речка. Тростник казался только что выкрашенным охрой — зрелище несколько дикое. Скоро заросли стали такими густыми, что совершенно скрыли речушку. Ей предстояло питать сперва железистые трясины, потом плывуны из магниевой и алюминиевой пыли и наконец отстойники, полные густой белесой жижи с мраморными разводами, сиреневыми или маслянисто-желтыми, как кадмий. Между ямами со ступенчатыми краями, вдоль оползающих насыпей и выходов мягкой бесцветной земли змеились тропки. Деревья, для которых не придумали названия, черные или огненно-оранжевые, с гладкими, лишенными коры коническими стволами — ни одно, пожалуй, не поднималось над поверхностью трясины больше чем на пятнадцать футов. Их густая листва имела блекло-розовой цвет и до странности походила на живую плоть. Некоторые листья — нежные, пронизанные жилками, напоминали уши какого-то живого существа. Крошечные лягушки и ящерки перебирались от ямы к яме — украдкой, словно берегли лапки или только что узнали, как дышать воздухом. В воде они вели себя точно так же — возможно, она чем-то им вредила. Побарахтавшись некоторое время, явно без всякой цели, эти существа неизменно старались выбраться на берег в том же месте, где его покинули. На деревьях обитали насекомые с крыльями почти футовой длины, похожими на бумагу и совершенно непригодными для полета. Кажется, у большинства из них имелось несколько лишних пар ног.

К полудню лес немного поредел.

Было холодно и промозгло. Восточный ветер затягивал все поверхности прозрачной пленкой, похожей на лед, но гибкой; она поблескивала в бледных, косых лучах зимнего солнца. С полчаса всадники ехали по старой заброшенной дороге. Ее покрытие глубоко ушло в мягкую почву. Тени деревьев, блеклые, но четко очерченные, падали поперек ее белых наклонных плит.

«Интересно, кому пришло в голову проложить дорогу в подобном месте?»

Мороз превращал в лед каждую каплю влаги, где бы она ни находилась — в грязи, в камнях, в растениях, и мир казался выточенным из кости. Очутиться бы сейчас под крышей!..

Лошадям тоже приходилось нелегко. «Небо» цвета вареных креветок сбивало их с толку, и они артачились, топтались на месте и дрожали. Одна из них выкатила глаза и уставилась на Распутника Кана. Тот спешился, выругался и тут же чуть ли не по самые отвороты сапог провалился в грязь. На поверхности начали лопаться огромные пузыри, распространяя омерзительный запах.

К середине короткого зимнего дня они потеряли одного пони на плывуне. Другой пал, попив воды из водоема, который казался совершенно чистым. Конечности несчастного животного раздулись, изо рта потекла кровь, словно его глотку и нутро разъело кислотой. Грязный Язык ухитрился спасти один из вьюков. Другой, где были запасы пищи, утонул.

И над всем висела вонь гниющего металла. Рот тегиуса-Кромиса наполнился горечью, он чувствовал себя так, словно отравился, и обнаружил, что с трудом может разговаривать. Он всегда знал, чего ожидать от этих мест, однако почти весь день пребывал в каком-то оцепенении, бездумно глядя на все, что попадало в поле зрения, и почти не замечал, когда лошадь скользила и спотыкалась. Он провалился в полудрему. Ему снилось, что он въезжает по залитой солнцем булыжной мостовой в какой-то двор Посюстороннего Квартала, под узкую кирпичную арку. Место знакомое… но когда он в последний раз там бывал? В одном конце площади торговали рыбой с телеги, в другом возвышалась темная громада Святой Девы Оцинкованной. Все было залито солнцем, дети носились по площади из конца в конец, ссорились там, где на тротуаре кто-то начертил клеточки для игры в «Слепого Майка». Лошадь прошла под аркой, звонко цокая копытами, и принц услышал голос женщины, поющей под мандолину. В воздухе висели густые запахи трески и шафрана. Внезапно тегиус-Кромис вспомнил.

Кровь… И его невыносимое наследие.

— Поторопимся! — пробормотал он, стряхивая дремоту.

Карлик бросил на него сочувственный взгляд. Вечерело.

Они устали, по уши измазались грязью. И давно потеряли след Твари. Они приближались к месту, которое на картах принца обозначалось как «озеро Стоячий Кобальт», а также «Темничная Закись», «Тюремная Лужа» или просто «Гадюшник».

— В любом случае, речь о водоеме, — объяснил тегиус-Кромис.

Здесь охотники разожгли костер и разбили лагерь. Все трое чувствовали себя весьма неуютно.

— С тех пор, как мы сюда пришли, меня просто наизнанку выворачивает, — сообщил Распутник Кан. — Хорошо, что есть нечего.

Спутники принца разглядывали озерцо. Оно и впрямь оказалось мелким. На поверхности виднелись бугорчатые «подушки», образованные какими-то плавучими растениями. Лучи заходящего солнца уже не падали, а словно стелились по земле, ненадолго окрасив эти языки в милю длиной ультрамарином и цветом кошенили. Обрывки «подушек» время от времени прибивало к берегу; они были упругими и выглядели мерзко. Вдоль дальнего берега протянулись ряды бугорков и холмиков, покрытых влажной растительностью, похожие на отвалы на краю заброшенных каменоломен. Картина произвела на карлика совершенно неизгладимое впечатление.

— Это были дома, — восхищенно повторял он. — А болото когда-то было городом.

— Я знаю, — отозвался принц. — Есть карта, где они отмечены — правда, мне ее никогда не показывали. Некоторые знающие люди тоже придерживаются такого мнения, но мы полагаем, что это досужие домыслы. Большинство считает эти холмики естественными образованиями. На карте они обозначены как «каменные блоки».

Карлик не мог с этим согласиться.

— Когда-то здесь был город, — твердил он спокойно, но настойчиво.

Внезапно он вскочил, зажал нос двумя пальцами и забубнил, подражая ясновидцам Двора Марджери Фрай.

— Я ясно вижу его расцвет. Воистину, это Урокониум Севера! Я нарекаю его анти-Врико, и да станет он снова владением Матушки Моргант, Королевы всех империй земли!

Он торжественно взмахнул руками, потом изобразил фанфары, а под конец издал совершенно непристойный звук.

— Я нарекаю его так от имени всех своих подданных — в том числе и этого! — и он ткнул пальцем в сторону принца.

— Прекрасно. По такому случаю ты караулишь первым.

Солнце село и над Стоячим Кобальтом разлилось странное ровное сияние, которое окутывало все вокруг, точно полупрозрачная вуаль. Огонь вдруг стал апельсиново-рыжим и далеким. Остальные предметы словно покрылись мыльной пленкой. Это была лишь игра света, однако принцу казалось: стоит прикоснуться к кому-нибудь из своих спутников — и окажется, что они превратились в нечто похожее на серое мыло. Однако при таком свете вполне можно было писать. Тень пера скользнула по странице:

«Тогда Крапивника удалось подвесить за ногу в центре двух обручей, соединенных под прямым углом».

Если он погибнет, можно надеяться, что один из его приятелей заберет эти заметки и доставит в город. Там они попадут в библиотеку его Дома. Их внесут в каталог…

— Да хоть всю ночь, — отозвался Грязный Язык. — Я не какая-нибудь деревенщина, чтобы уснуть здесь, в сердце Жемчужины Северных Топей!

После, за разговором, тегиус-Кромис и Кан видели, как он медленно бродит вокруг поляны, время от времени исчезая из виду, то напевая или бормоча что-то себе под нос, то останавливаясь и прислушиваясь к журчанию воды, сочащейся среди зарослей тростника.

— Если наткнемся на след, то только случайно.

— Думаю, мы уже на полпути к южном берегу.

Они так ничего и не решили. Распутник Кан вдруг завалился набок и через мгновенье уже спал; во сне он похрюкивал и невнятно бранился. Заснул и тегиус-Кромис. Он проснулся лишь незадолго до рассвета, и то ненадолго — его разбудил холод. Принц подвинулся поближе к тлеющим уголькам и какое-то время лежал, сплетя пальцы за головой. Карлик до сих пор чувствовал себя на седьмом небе. Вот он зевнул, потер руки, успокоил лошадей… а потом произнес тихо, но внятно: «Это был город», — и глубоко вздохнул.

Утром Морганта обнаружили лежащим на земле. Он свернулся калачиком, изо всех сил обхватил колени руками, словно пытался вдавить их в грудь, и уже начал проваливаться в размякшую землю. На лице застыла гримаса страдания и одиночества. Карлик дрожал и выглядел беспомощным: что-то заставило его сорвать с себя одежду и разбросать ее. Он без конца повторял: «слизь, слизь»… или что-то вроде того, и больше от него было уже ничего не добиться.

— Ну, держись, — пробормотал Кан. — Остались мы вдвоем.

Позже Кан нашел клинок Морганта.

— Многие хорошо бы заплатили за эти ножны, — заметил он. — По-моему, они сшиты из кожи с конского члена. На юге делают такие штуки.

Он вырыл в грязи глубокое отверстие и опустил туда тело карлика.

— Этот малыш был одним из лучших бойцов, каких я знал. Такой быстрый…

Принц сглотнул и посмотрел на озеро.

— Моргант, Моргант!.. Должно быть, он отравился. Выпил воды или съел что-то… чтобы умереть.

С рассветом воздух едва согрелся. Теперь в воздухе закружились хрупкие снежинки — сперва словно нехотя, потом все более оживленно, пока Стоячий Кобальт не скрылся из виду, а болото не стало похожим на сады Гартен Босх, когда смотришь на них из окна на Монруж сквозь тюлевую занавеску. Если вы на миг сосредоточите взгляд на самих хлопьях, вам покажется что они падают очень медленно, а иногда даже зависают в воздухе… и вдруг закружатся, как мухи в пустой комнате в разгар лета, чертя замысловатые спирали, и вновь разлетятся, словно вдруг лопнула невидимая струна, что их связывала.

Снежинки кружились и опускались на берег озера; кружились и опускались на лицо карлика. Кутаясь в плащ, тегиус-Кромис коснулся носком сапога кучки земли и спихнул ее в яму.

— Это была Тварь, — проговорил он. — Все признаки налицо.

— Он сам себя убил, — упрямо твердил Распутник Кан. — Как Тварь могла его убить, когда он убил себя сам?

— Все признаки налицо.

Они продолжали сгребать землю в яму, пока ее не набралось столько, что ее можно было утоптать.

— Ладно. Двое из нас пока целы.

— Первый раз я услышал про Ламию, когда мне было шесть лет, — проговорил тегиус-Кромис. — Ночью раздался какой-то певучий звук… Мне объяснили, что это такое, а потом я узнал. История против нас. Мне следовало ехать одному.

— Ну, а вот мы взяли и поехали вместе.

Найти свежий след ничего не стоило. Вскоре недалеко от озера, у северной оконечности болота, они обнаружили старую башню. Растительность снова приобретала привычный вид. По желтовато-коричневому камню вились плети самого обычного плюща, из трещины под крышей свешивался наполовину засохший тернослив, в его скрипучих ветвях прятались птички. У подножия, цепляясь друг за друга, росли кусты боярышника и бузины.

— В книгах есть указания на полуразрушенную башню, — проговорил тегиус-Кромис. — Правда, там сказано, что она находится на востоке.

Он заставил лошадь идти вперед. Над боярышником взлетели птицы. Принц обнажил меч.

— Страшно приближаться к ней в открытую, — бросил он. Башня, как вскоре стало ясно, так глубоко ушла в землю, что узкие окна-бойницы на первом этаже превратились в прямоугольные дыры от двенадцати до восемнадцати дюймов высотой.

— Ты туда не пролезешь, — заметил Распутник Кан. Из окон тянуло вонью, от которой к горлу подступала тошнота. Он подошел чуть ближе и принялся их разглядывать, тяжело дыша ртом. Вокруг его грузной неподвижной фигуры водоворотом крутились снежинки.

Наконец здоровяк тряхнул головой и повторил:

— Ты туда не пролезешь. Ни один из нас не пролезет. Дырка слишком маленькая.

«Не для меня», — подумал принц.

— Я тоньше тебя, — сказал он вслух. — А если сниму плащ, то задача упростится.

— Собрался лезть в одиночку? Ты спятил.

— А у меня есть выбор?

— Имей в виду: если бы я мог пролезть, я бы тоже полез!

— Ты меня не понял.

Принц бросил плащ на круп лошади, потом развернулся и быстро зашагал к ближайшему окну.

— Здесь уже сто лет никого не было, — шептал он сам себе.

Оглянувшись назад сквозь вуаль снега, он увидел, что Распутник Кан возмущенно смотрит ему вслед. Принц хотел что-нибудь сказать ему, но ощущение, что Ламия уже совсем рядом — а может быть, радуясь, что долг наконец-то будет исполнен, — крикнул:

— Ступай домой! Не стоило брать тебя сюда!

Чтобы не слышать ответ Кана, он опустился на четвереньки. В нос ударил ни на что не похожий запах. Принц закашлялся, из глаз невольно брызнули слезы. Он услышал, что Кан что-то кричит вдогонку… но ему было слишком стыдно. В любом случае он не мог разобрать ни слова, поэтому решительно сунул голову в отверстие. Потом, стараясь не выронить меч, который держал перед собой как щуп, и отчаянно извиваясь, полез внутрь.

Темь была — хоть глаз выколи. Встав, тегиус-Кромис ударился обо что-то головой: трудно было предположить, что потолки тут такие низкие. Он неловко присел и принялся тыкать мечом во все стороны. Примерно так он и представлял встречу с Тварью. Что-то холодное капнуло на голову и стекло по щеке. Ноги скользили по мягкой гнили. Он упал, меч вылетел из руки, ударился об стену и высек сноп голубых искр. тегиус-Кромис медленно поднялся. Некоторое время он стоял в темноте.

— Ну давай, убей меня, — негромко произнес он. — Теперь тебе никто не мешает.

Собственный голос показался ему унылым и фальшивым. Прошла минута, может быть, две. Ничего не происходило. Он достал огарок, который его учили использовать в таких случаях и зажег его. Несколько секунд он в ужасе смотрел на пламя, потом бросил свечу и зарыдал. В логовище было пусто… а может, это и не логовище?

— Я не то хотел спросить, — пробормотал тегиус-Кромис. В детстве он часто твердил про себя эти слова — например, склоняясь над книгой, изучая способы опознать Тварь… Сейчас это вспомнилось.

Он ощупью нашел меч, но схватился не за рукоять, а за клинок и порезал ладонь. Корчась, тегиус-Кромис полез обратно в окно и вывалился в снег. Сделал несколько неуверенных шагов, ища лошадей. Но лошади исчезли. Несколько секунд принц лишь тупо смотрел на кровь, стекающую по клинку.

Он трижды обежал вокруг башни, кричал, звал. Три пальца на раненой руке онемели и перестали действовать. Он перевязал рану, заодно избавив себя от неприятного зрелища. И тут, согнувшись, чтобы защититься от ветра, он обнаружил в грязи следы копыт двух лошадей. Следы вели обратно к озеру.

«Если поспешить, — подумал тегиус-Кромис, — можно будет его догнать, А может быть, он вернется, чтобы найти меня».

У Стоячего Кобальта, сквозь снег, он мельком бросил взгляд на длинную илистую косу и отмели на мелководье. Вот его лошадь — лежит, вытянув шею, головой в воду… Его плащ все еще прикрывал заднюю часть ее крупа, как попона. Тело раздулось, кровь медленно сочилась у нее изо рта и из заднего прохода. На глазах проступили желтые прожилки.

Принц озадаченно разглядывал ее, когда дальше по берегу послышался крик.

Распутник Кан сидел на своей могучей кобыле. Ну и что, что с норовом, говаривал ее хозяин, зато других достоинств у нее было хоть отбавляй — например, круп шириной с полдома. Лошадь выгнула шею и непокорно потряхивала крупной головой. Ее уздечка из мягкой красной кожи была украшена тончайшей металлической инкрустацией… Смог бы Канн держаться за такую, будь у него руки как у тегиуса-Кромиса — тонкие, точно женские? Изо рта лошади вырывались облачка пара. Кан надел кольчугу, которую несколько недель назад покрыл на Жестяном рынке роскошной кобальтовой эмалью. Чтобы не запачкать эту красоту, он набросил поверх шелковое сюрко ядовито-желтого цвета, в точности под цвет попоны своей кобылы. Он любил такие цвета. Его волосы развевались на ветру, как вымпел.

Кан взмахнул над головой мечом с посеребренной рукоятью. Принцу, который слишком долго жил в мире символов и знаков, болото на миг показалось чем-то неуместным. Лошадь и всадник напоминали рисунок на гербе. Казалось, ничто не может устоять перед ними… Нет, это свет сыграл злую шутку с его глазами. Прошел миг, и тегиус-Кромис увидел, как они ничтожны перед Тварью Шестого Дома.

Ламия!

Она раздраженно встряхнула оперение. Пустила ветры. Ее хитиновые пластины при каждом движении трещали, как сухой тростник. Она взревела, потом насмешливо присвистнула и подмигнула: тяжелое веко опустилось и поднялось, открыв фасетчатый, как у насекомого, глаз. И закружилась в неуклюжей похотливой пляске, притопывая копытами и свивая кольца в притворной угрозе.

Она не искала добычи — добыча пришла сама.

— Фр-р-р!

Тварь пыталась заговорить.

Вот она восхищенно засмеялась, расправила крыло и принялась чистить перья. Ламия, крылатая змея… Приятный запах мускуса разлился в воздухе.

Ламия!

Ее длинные узловатые пальцы потянулись к обреченному человеку, словно собираясь щипком сорвать его с прекрасной лошади.

— Я врун, — отчетливо произнесла она. — Это верно, как то, что я карлик.

И выпустила горячую струю в раскисшую землю.

— Мне на тебя нассать.

Потом, словно дивясь самой себе, Тварь выросла вдвое, захихикала, восстановила равновесие и тут же повалилась прямо на Кана.

— Беги, беги! — закричал тегиус-Кромис.

Кровь брызнула из-под попоны. Кобыла стойко держалась до последнего. Распутника Кана стошнило. Однако бежать он явно не собирался, только крепче вцепился в луку седла, раскачиваясь и постанывая. Снег кружил на ветру, Ламия нависала над ним как рок. Он заставил себя поднять голову.

— Сначала я тебя уделаю.

Он отчаянно взмахнул длинным мечом и всадил его в тело Твари по самую рукоятку.

Ламия уменьшалась, словно ссыхаясь.

— Нет, — выдохнула она. — Вот увидишь.

Стало ясно, что он просто не знает, что делать дальше. Он слишком устал. Кобыла все еще стояла спокойно, покусывая удила, явно боясь сбросить седока. Распутник Кан выронил меч. Кольчуга, которой он так гордился, была изодрана в клочья. Казалось, обрывки стальных колец впились в плоть на груди и плече. Но Кан еще держался в седле, хотя был изранен, и следил, как Шестая Тварь усыхает, теряет крылья, копыта… фасетчатые глаза тускнели.

— Пожалуйста, — произнесла она. — Ты же знаешь.

Пахнуло паленым волосом, потом запах рассеялся. Потянуло пеплом, пылью, жженой кожурой каких-то растений. Большинство конечностей твари уже отсохло, оставив бородавчатые культяпки, но и они вскоре исчезли. Радужная жидкость, которая текла из ее ран, смешалась с водой топи. Пасть слабо щелкнула и начала терять очертания.

— Пожалуйста…

После того, как тело Твари, пройдя все воплощения, сморщилось и приняло истинный облик, Кан осмелился поднять глаза. Его лицо посерело и словно оплыло. Он соскользнул с лошади и некоторое время стоял, пошатываясь, точно пьяный.

— Ноги у нее… у этой кобылы… что колонны в храме, — пробубнил он. Потом прочистил горло, глядя на тегиуса-Кромиса так, словно видел его впервые в жизни, и кивнул, соглашаясь с какими-то своими мыслями.

— У тебя была возможность. Надо было тогда ее прикончить.

И вдруг отшатнулся. Его рот удивленно раскрылся.

Кан опустил глаза, увидел меч принца, который вошел ему в пупок, и всхлипнул. По телу прошла короткая сильная дрожь, и по ногам побежали ручейки крови. Он потянулся и нерешительно обхватил клинок, словно надеясь его вытащить, потом осторожно отвел руки.

— Зачем ты это сделал?

— Я должен был погибнуть, убивая тварь. Кто я теперь после этого?

Распутник Кан осторожно сел, прокашлялся и вытер рот.

— Мне бы такое и в голову не пришло, — сказал он. — Ты видел эту мерзость? Я разделался с ней, и вот тебе раз. Если поможешь, я выберусь из этого болота… Сказать тебе, что делать, если ты не знаешь?

Он засмеялся.

— И тебя, и всех твоих предков просто одурачили. Убить ее ничего не стоит. Совсем ничего не стоит. Поможешь мне выбраться отсюда?

— Что мне теперь делать? — прошептал принц, который, казалось, не слышал ни одного слова.

Кан заворочался и в конце концов повернулся лицом к телу мальчика из гостиницы. Он видел, какое оно хрупкое и бледное; все суставы были странным образом вывернуты, но больше ничто не указывало на недавнее преображение. В этот миг он выглядел точно так же, как самый обычный мертвец. Тогда Канн потянулся вперед, направил острие меча принца себе под ребра, навалился на него. И хрюкнул.

тегиус-Кромис просидел на берегу озера до самого вечера — до тех пор, пока над водой не начало разливаться странное сияние. На коленях у него стояла оловянная табакерка. Снег прекратился, но еще не успел слежаться.

«Джонни Джек… — написал он на полях одной из своих книг. — Он был нал, а его семья — велика».

Надо было что-то делать, но в голову ничего не приходило. Он вспоминал все, что когда-либо делал, но и это не помогло. В конце концов он вытащил меч из живота Распутника Кана и швырнул его в озеро. Похоже, это не удовлетворило его, тогда он снял все кольца и отправил их туда же.

Он подошел к его кобыле. В седельной сумке обнаружился большой толстый плащ, в который можно было закутаться. Потом сделал то, чего избегал весь день: заставил себя посмотреть на мертвого мальчика.

— Когда я вспоминаю, как ты ловил моль, мне хочется рыдать, — проговорил он. — Тебе стоило убить меня еще в гостинице.

Всю ночь принц скакал на юг. Деревья уже не загораживали небо у него над головой. Но он по-прежнему опасался поднять глаза — словно Звезды-имена могли сдвинуться с места, чтобы описать те безумные противоестественные перемены, что произошли на земле.