Глава первая

— Мы отправляемся завтра на заре, — сказал Эдуард Морланд, прожевывая кусок баранины.

Это был высокий сутулый мужчина с очень резкими манерами. В его поведении за столом проглядывала плохо скрываемая жесткость. Если бы не дорогая одежда, вполне можно было подумать, что этот неуклюжий человек оказался за господским столом по ошибке.

Его сын Роберт был единственным, кто присутствовал за столом — жена Эдуарда и его старший сын уже умерли. Роберт разительно отличался от своего родителя. Высокий, как отец, худощавый, несколько неловкий, как все юноши, он обладал утонченностью, которая выражалась во всем — в мягкости черт, сдержанности движений, наконец, просто в умении вести себя за столом. Характером он пошел в мать, хотя едва помнил ее. Эдуард Морланд не раз выражал непокорность воле Всевышнего, жалуясь, что нелепая болезнь отняла у него старшего сына, а не младшего.

Роберт сидел, как обычно, с несколько отстраненным видом и, взглянув на отца, спросил:

— Почему так рано? Куда мы едем?

— Мы отправляемся в Лейсестер, мой сын. Мы едем на Юг, а ты знаешь, каковы дороги в это время года. Если мы застрянем с обозом овечьей шерсти, дорога отнимет у нас не меньше двух недель.

— На Юг? — Роберт был обескуражен. — На Юг? Зачем? Не хочешь ли ты сказать, что мы едем стричь овец?!

Морланд язвительно улыбнулся.

— Нет. Стрижка пойдет своим чередом. Мы едем на Юг за женой для тебя.

От удивления Роберт открыл рот, не в силах вымолвить ни слова.

— Как, ты удивлен, сынок? — продолжал Морланд злобно. — Впрочем, с таким интересом к женскому полу юбка скорее нужна тебе. Я никогда не пойму, почему Бог в Его великой мудрости забрал у меня сына, а оставил какую-то девчонку.

Роберт напряженно застыл и молча стиснул зубы, услышав знакомые жестокие слова. Однако уважение к отцу, как всегда, взяло верх над возмущением столь явной несправедливостью. Ему хотелось задать много вопросов, но страх перед отцом удержал его. Роберт терпеливо ждал объяснений.

— Да, сынок, большого интереса ты не выказываешь, — произнес Морланд раздраженно. Он бросил жирный кусок своей собаке, но та была слишком нерасторопна, и кусок исчез в клубке визжащих и рычащих собачьих тел.

— Не хочешь ли ты узнать, кого мне удалось заполучить для тебя?

— О да, конечно, мой дорогой отец…

— О да, конечно, — передразнил его Морланд, — ну, чистый евнух, ей-богу. Надеюсь, ты хоть сумеешь выполнить свой супружеский долг перед этой девицей. Может, тебе надо пойти и поупражняться…

Он разразился хохотом, довольный собственной шуткой, и Роберт кисло улыбнулся, зная, что, если не сделает над собой усилия, он тотчас услышит проклятия, а то и получит увесистую оплеуху за мрачное выражение своего лица. Ну уж нет, этого он не хотел.

— Так и быть, расскажу, раз ты так просишь, — ехидно проговорил Морланд, утерев выступившие от смеха слезы. — Она воспитанница лорда Эдмунда Бофора. Девушку зовут Элеонора Кортени. Она сирота, но у нее есть брат. Их имение заложено. Приданого кот наплакал, но она принесет нам покровительство лорда Эдмунда, кроме того, девушка в близком родстве с графом Дейвонским. Ты меня понимаешь?

— Да, отец, — сказал Роберт автоматически, хотя и не уловил нити интриги.

— Думай, сынок, думай, — настойчиво произнес Морланд, — у девицы имя, у меня деньги. Все по справедливости, разве нет? Лорду Эдмунду нужны деньги, чтобы вести войну. Мои деньги будут ему очень кстати, а у меня собственные планы.

Роберт понял. Так был устроен мир, в котором он жил. Эдуард Морланд заработал огромные деньги на войнах, которые вел король Генрих Пятый, так же как и многие другие военные соратники юного короля. Морланд выкупил обширные земли, загнал на них овец и теперь был одним из крупнейших землевладельцев Йоркшира. Пока на троне сидел мальчик-король, страной управляли его дяди — уважаемый лорд Бэдфорд и почтенный герцог Хамфри.

Среди знатных семей, имевших влияние на управление королевством, была и семья Бофоров, родственников самого короля. На них пала ноша продолжать вести войну, которую начал еще предыдущий король, — войну невыгодную и дорогостоящую.

Этим вельможам позарез нужны были деньги, а у Морланда они водились. Сам граф Сомерсетский посчитал возможным предложить союз воспитанницы своего брата Эдмунда и сына Морланда. Брак соединил бы Морланда с одним из самых знатных семейств, дал бы ему право на защиту и покровительство фамилии Бофора. С другой стороны, Морланд надежно сидел бы на крючке клана Бофоров, теперь уже законно претендовавших бы на его золото и услуги, если бы они потребовались. Именно так и совершались сделки и именно для этого заключались браки, о чем Роберт и неизвестная Элеонора Кортени были прекрасно осведомлены с самого раннего детства.

— Да, да, планы, — продолжал Морланд. Он резко поставил деревянную кружку на стол, и по сигналу один из мальчиков, выполнявший обязанности личного пажа, побежал снова наполнить кружку элем.

— Я богат. У меня есть земля, овцы и золото. И у меня есть сын, всего один сын. Как ты думаешь, чего я хочу для собственного сына? Может, ты считаешь, что я хотел бы видеть его грубым неотесанным фермером, похожим на меня? Или ты считаешь, что этого хотела твоя матушка, упокой, Господи, ее душу? — он набожно перекрестился, и Роберт машинально последовал его примеру.

— Нет, парень, нет, мой дорогой Роберт. Для меня это слишком поздно, но перед тем как я умру, я увижу тебя настоящим джентльменом.

— Джентльменом? — переспросил Роберт.

Он тут же получил затрещину, но не такую увесистую, как обычно.

— Прекрати переспрашивать все, что я говорю. Да, джентльменом. Почему бы я стал выбирать именно эту девицу, вместо того чтобы женить тебя на дочери какого-нибудь богатого фермера, которая принесла бы нам еще больше земли? Потому что эта девица даст тебе связи и положение. — Он задумался на минуту, а потом сказал с непривычной мягкостью: — Может, оно и к лучшему, что именно ты остался жив. Ты умеешь читать и писать, играешь на инструментах. Эдуард не умел этого. Может, из тебя джентльмен выйдет получше, чем вышел бы из него. А твои сыновья будут джентльменами по праву рождения. Для меня все это слишком поздно: из свиной кожи шелкового кошелька не сошьешь. Твоя матушка правильно сделала, что научила тебя читать.

— Но есть джентльмены, которые не умеют читать, мой дорогой отец. А многие йомены, наоборот, умеют.

— Да, да, — нетерпеливо ответил его отец. Ему не нравилось, что его утешает собственный сын.

— В любом случае, эта девица умеет читать. По крайней мере, так мне сказали, так что вам будет о чем поговорить. Но никогда, слышишь, никогда не забывай, откуда взялось твое богатство.

Роберт знал, что последует далее. Его отец процитирует стих, столь милый сердцу всех хозяев овцеферм:

— «Не устану Бога благодарить за то, что заставил овец платить».

— Да, мой дорогой отец, — почтительно сказал Роберт.

Ночью ударил мороз, словно первый сигнал уходящего года, и Роберт невольно поежился, когда в темноте раннего утра его разбудил дворецкий Уильям. Кровать Роберта стояла у окна, ставни были неплотно прикрыты, пропуская струю холодного воздуха. Его отец спал на большой кровати, плотно завешенной толстой занавесью. Уж ему-то было тепло!

Завтрак ждал их в холле — бекон, приготовленный в овсяной муке, эль и хлеб. К тому времени, как они поели, лошади были снаряжены и стояли во внутреннем дворике. Коней было шесть — пять скакунов для Роберта, его отца и трех слуг, а шестой — нагруженный разными вещами, в том числе и подарками невесте и ее опекуну. Увидев, что отца нет поблизости, Роберт поспешил к одному из сараев, протиснулся в него и был встречен радостным подвыванием. Его собака, Леди Брач лежала на соломенной подстилке со своим выводком. Брач уже часто оставляла щенков одних, чтобы сопровождать своего хозяина. Малышей пора отлучать от матери, подумал Роберт. Ему не хватало Брач, послушно семенящей за ним повсюду.

— Роберт! Ради Бога, где я должен искать этого мальчишку?! — послышался во дворе голос Морланда.

— Я должен идти, — сказал Роберт собаке, и она радостно забила хвостом по земле при звуке его голоса, — жаль, что ты не можешь поехать со мной, Леди Брач, но, когда я вернусь, у тебя появится новая хозяйка, которую тебе придется полюбить. Я надеюсь, ты не будешь ревновать и рычать на нее.

— Роберт! — голос звучал все более раздраженно.

Он наспех погладил собаку по голове и поднялся, но затем остановился. Ему пришла в голову чудесная мысль. В лихорадочной спешке он начал перебирать щенков и наконец остановился на самом большом и сильном, решив подарить его своей будущей невесте. Он засунул щенка за пазуху, чтобы не дать ему замерзнуть, и выбежал во двор как раз в тот момент, как его отец собирался позвать сына в третий раз.

Минутой позже они уже ехали по дороге в темноте, слегка тронутой серой дымкой раннего утра. В это время года — время летнего острига овец, по пути каждый день шли обозы с овечьей шерстью, срезая дорогу в этом месте, чтобы направиться к югу, где находились огромный рынок и порт Лондон. В обозе иногда насчитывалось до двух сотен лошадей, они двигались медленно, заполняя дорогу своими тучными, колышущимися телами и поднимая такую пыль, что путешествующим за ними было трудно дышать. Там были люди, ожидающие обозы, чтобы отправиться в путь вместе, те, кто ждал компании, чтобы не страшно было путешествовать в одиночку. Но Морланды не относились к этому сорту людей. Их было пятеро, вооруженных мужчин в седлах. Вряд ли кто-то решился бы напасть на такую кавалькаду.

Обозы отправлялись в путь на заре, поэтому Морланд и его спутники должны были выехать до рассвета, чтобы оказаться впереди. Когда первый луч солнца пробился над горизонтом, они уже находились более чем в пяти милях от дома.

Элеонора Кортени сидела на резном дубовом подоконнике у южного окна комнаты с вышиванием в руках, пытаясь с пользой для дела употребить последние яркие лучи солнца. Она трудилась над сорочкой хозяина, и изящный рисунок у ворота требовал тончайшей белой шелковой нити и такой же тончайшей иглы. Когда свет совсем померк, она отложила вышивание в сторону и занялась более простой работой. Время от времени она поднимала голову и бросала взгляд в окно. Это был чудесный день позднего лета, и все вокруг под перевернутым куполом синего неба было занято перекатами зеленых холмов Пербека.

Она любила летний замок Кофрэ. Прожив здесь всю жизнь и видя эти холмы, она не могла представить себе, что когда-то покинет их. Напротив нее на стуле у незажженного огня сидела ее госпожа, еще одна Элеонора, Элеонора Бьючем, а теперь леди Бофор, жена лорда Эдмунда Бофора, которую прозвали Белль за ее замечательную красоту.

Белль снова была беременна и надеялась, что на этот раз родит сына. Летняя жара разморила ее, и руки женщины медленно скользили по цветному шелку. Элеонора, наверное, закончит работу за нее, ведь много раз, когда они были еще совсем юными девочками, Элеоноре приходилось делать двойную работу у веретена, чтобы уберечь Белль от неприятностей.

Две девушки были воспитаны вместе с того момента, как родители Элеоноры умерли. Белль была на два года старше, но Элеонора росла смелой, физически крепкой, поэтому разница в возрасте почти не чувствовалась. Вместе их обучали чтению, письму и счету. Вместе они постигали основы французского и латыни. Они прекрасно овладели искусством танцевать и музицировать. Кроме того, девочки учились ткать, прясть и вышивать.

Белль, маленькая, светловолосая и очень миловидная, была щедрой, добросердечной, но ленивой. Элеонора, выше ростом, темноволосая, росла энергичной, умной и очень проницательной. Они как нельзя лучше дополняли друг друга.

Когда Белль вышла замуж за лорда Эдмунда, она попросила мужа взять Элеонору с собой. И ее страстная мольба была встречена благосклонно. Лорд Эдмунд выкупил право опекунства над Элеонорой у отца Белль.

Казалось, это поставило печать на судьбе Элеоноры. Она полагала, что останется здесь навсегда, поддерживая бедную ворчунью Белль на протяжении всего времени ее нескончаемых беременностей, и позже, после счастливого разрешения этих беременностей, станет леди-гувернанткой для отпрысков Белль. Это был предел ее стремлений, и Элеонора не надеялась на большее.

Хотя это была не вся правда. Существовало еще кое-что, чего она желала всем сердцем и на что не смела надеяться. Мысли об этом поглощали ее полностью, заставляя переходить от самых смелых ожиданий к глубинам отчаяния и наоборот, так что она не могла уже отличить явь от мечты. Подумав об этом снова, она не заметила, как ее руки, до этого порхавшие над работой, словно бабочки, сами собой замедлили ход и безвольно опустились на колени.

Ее взгляд снова устремился в окно, скользнул по маленьким каменным деревенским домишкам с вызолоченными светом крышами, затем обратился к полям и кромке леса у больших холмов, где ветер раскачивал деревья и рвал тучи.

Его звали Ричард. Ему было двадцать три года, и он не имел семьи. Он был солдатом и, как подобает солдату, был широкоплечим и легким в движении. Ричард не был высоким, но зато коренастым и сильным. У него было широкое добродушное загорелое лицо, а светлые волосы на висках и надо лбом позолотило солнце, так что они напоминали цветом пшеницу. О, у него были голубые глаза, а взгляд такой пронизывающий, что, казалось, проникал в самую душу. Ричард не часто улыбался, но не потому, что был хмурым по натуре, а потому, что философски воспринимал мир; однако когда он все же дарил вам улыбку, то она озаряла все лицо, словно солнце выглядывало из-за туч после долгой зимы. Его улыбка согревала сердце и заставляла без раздумий положить жизнь к его ногам.

Он и лорд Эдмунд были во Франции вместе три года назад на суде над Жанной Руанской и на коронации мальчика-короля в Париже. Это было в декабре, а следующей весной они возвратились, и он гостил в доме недавно женившегося лорда Эдмунда. В это время в замке проводили пиры с играми, танцами и музыкой. Как любой воин, вернувшийся из Франции на родину, Ричард желал удовольствий и не мог не заметить красивого личика. А Элеонора была очень красива, и он танцевал с ней, дразнил ее и тут же осыпал комплиментами, хвалил ее умение петь и восхищался ее темными глазами. И вот однажды, когда они прогуливались, немного отстав от остальной компании, он увлек ее в тень развесистого дерева и поцеловал.

Юная неискушенная Элеонора не имела никаких шансов. Его голос, улыбка, случайное прикосновение рукава к ее руке, когда они сидели за столом, — все эти знаки наполняли ее душу и сердце. Она знала, что было сумасшествием позволить себе полюбить его, ведь он был не просто Ричард, он был — о ужас! — Ричард Плантагенет, герцог Йоркский.

Он был богат и влиятелен: генерал, государственный деятель, глава семейного клана, герцог, в чьих жилах, как говорили, королевской крови больше, чем у самого короля, так как по линии матери он восходил ко второму сыну Эдуарда Третьего, а по линии отца — к Эдуарду Четвертому. А она была просто Элеонора Кортени, сирота без гроша за душой. Иногда она находилась на грани отчаяния, зная, сколь далеки они друг от друга на социальной лестнице. Но иногда ее наполняла надежда на то, что, полюбив ее, он мог бы сделать ее своей женой, ведь некому было перечить его воле и он вправе принимать решения лишь по велению собственного сердца.

Она цеплялась за свои мечты и за свою надежду. Один памятный эпизод, связанный с ним, особенно питал ее робкие ожидания: на прошлое Рождество он прислал подарки, вспомнив и о ней. Он выбрал для Элеоноры маленький, переплетенный кожей молитвенник с бегущим белым зайцем на обложке. Стоимость такого подарка была ошеломляющей, но он был дорог ей не из-за его цены, а потому, что этот молитвенник подарил ей герцог. Элеонора носила его на цепочке у пояса, а ночью этот бесценный дар занимал свое место у нее под подушкой. Она не расставалась с ним ни на минуту. Это был ее талисман.

Шум у двери вернул Элеонору с небес на землю, и она увидела, что свет совсем уступил место тьме, и она не сможет закончить свою тонкую работу. Через секунду дверь распахнулась, и ее господин вошел, сопровождаемый слугой, который нес кресло. У лорда Эдмунда их было два, и он по праву ими гордился. Это было из красного бархата с золотыми узорами и вышивкой. Он возил его с собой повсюду, даже на войну, где оно занимало почетное место в его шатре. Другое кресло, зеленого бархата с серебристой вышивкой, стояло в холле. Его занимали почетные гости, а когда таковых не было, то супруга лорда.

Элеонора и Белль встали при его появлении, он дал им знак сесть, уселся в кресло сам и отослал слугу. Белль опустилась на свой стул, а Элеонора по сигналу опекуна покинула место у окна и опустилась на подушку у ног Белль.

— Ради вас, собственно говоря, я и пришел сюда, госпожа Элеонора, — произнес лорд Эдмунд. Он непривычно пристально оглядел ее и, очевидно, остался доволен результатом увиденного, потому что, улыбнувшись, сказал: — Ваш цвет лица сегодня просто великолепен. Я надеюсь, вы в добром здравии?

— О да, благодарю вас, милорд, — проговорила Элеонора, несколько озадаченная и заинтригованная.

— Это хорошо, ибо я нашел для вас подходящего супруга, и вскоре вы его встретите.

При этих словах Элеонора побледнела, а ее рука невольно потянулась к заветной цепочке, на которой висел ее талисман.

Супруг? Кто? Боже, возможно ли, что?.. Но нет, он сказал «нашел супруга». Он не стал бы так говорить о нем. Лорд Эдмунд с улыбкой наблюдал ее явное замешательство, не осознавая, конечно, какие дикие мысли занимают ее ум.

— Да, — сказал он, — вы удивлены, и я ожидал этого, ибо вы столь долго оставались в девицах, что могли подумать, будто я пренебрег своими обязательствами найти для вас мужа. — Он остановился, ожидая, что она начнет горячо протестовать, но Элеонора хранила молчание, и он продолжил: — Вы можете быть спокойны. Вам восемнадцать, и может показаться, что пора ожиданий юной невесты для вас уже позади, но я нашел прекрасную партию, настолько прекрасную, что даже ваши покойные родители не могли бы желать для вас лучшей. Это сын Морланда.

Элеонора испытала глубокий шок, услышав имя. Сначала она не могла вспомнить его совсем, напрасно пытаясь связать его с одним из многочисленных знакомых своего опекуна. Наконец воспоминание озарило ее. Воспоминание о том, как летом прошлого года высокий костлявый мужлан с грубым северным выговором приезжал однажды к ним в замок. С чувством ужаса она вспомнила и то, что он разводит овец, то есть один из тех простолюдинов, к которым правительство обращалось за деньгами на разные нужды. Приличия требовали, чтобы она ответила, но голос ее предательски дрожал.

— Милорд, я полагаю, что помню этого человека, овцевода с Севера?

В глазах ее читалась мольба, чтобы ее слова были опровергнуты, но лорд Эдмунд не придал значения выражению ее лица.

— Да, это так. Эдуард Морланд из Йорка. Владеет большими землями у южной части Йорка. Он один из самых богатых людей в Йоркшире, настоящий клад для нужд наших военных кампаний. Мы весьма рады заполучить его…

— Но, милорд, простой фермер?

Последовала короткая пауза, и Элеонора сообразила, что в волнении позволила себе прервать лорда, что без преувеличения было ужасным нарушением всех приличий.

Его лицо потемнело, и он устремил на нее тяжелый взгляд.

— Да, госпожа Элеонора. Фермер. Единственный сын и наследник фермера станет вашим мужем. И позвольте напомнить, что, хотя вы и можете претендовать на родство со знатной фамилией, это родство совсем отдаленное, и у вас нет приданого. Нет совсем. Союз в высшей степени благоприятный, и если я и ожидал от вас чего-либо, то это скорее приличествующее случаю выражение благодарности.

Щеки Элеоноры пылали, она низко опустила голову, пытаясь подавить слезы. Добрая и мягкая Белль, словно невзначай, положила руку на плечо подруги и заговорила, чтобы отвлечь от нее внимание:

— О милорд, конечно же, Элеонора более чем благодарна вам. Я думаю, новость просто ошеломила ее. Когда же, скажите, нам следует ожидать столь приятных гостей?

— Они уже в пути, моя дорогая. Послезавтра к обеду они будут здесь.

— Так скоро. Какая неожиданность!

— Да, послезавтра. Они останутся на несколько дней, возможно на неделю, пока не состоится обручение. Затем госпожа Элеонора уедет вместе с ними.

Белль почувствовала, как Элеонора вся напряглась, и произнесла с легким волнением:

— Элеонора покинет нас в конце недели? Но мы полагали, что она будет при нас, пока мне не придет время готовиться к появлению ребенка.

— Нет, моя дорогая, — лорд Эдмунд решительно покачал головой. — Это бесполезно. Она должна попасть на Север до наступления плохой погоды. Если же она не отправится со своим женихом, мне придется выделять для нее вооруженного охранника, что я нахожу неудобным.

— Значит, моя свадьба состоится в Йорке, — вымолвила Элеонора.

— О да, бракосочетание будет назначено в вашем новом доме. При других обстоятельствах, конечно, вам пришлось бы там несколько месяцев учиться, как вести дом. Однако в замке нет хозяйки, которая могла бы научить вас, так как жена Морланда давно умерла. Ну что ж, придется все постигать по ходу дела.

Он ободряюще улыбнулся ей, но чувство разбитых иллюзий и стыда не покидали Элеонору, и она не могла заставить себя улыбнуться в ответ.

Белль, немного подозревавшая об истинном положении дел, снова попыталась помочь подруге:

— Милорд, не разрешите ли госпоже Элеоноре уйти? Я вижу, что новость застала ее врасплох. Бедняжке требуется время, чтобы успокоиться.

— О да, дорогая. Вы можете идти, — галантным жестом отпустил Элеонору лорд Эдмунд.

Элеонора опустилась в глубоком реверансе, бросила благодарный взгляд на Белль и поспешила из комнаты. Оказавшись за дверью, она опрометью кинулась вниз по ступенькам через холл, сопровождаемая удивленными взглядами слуг.

Уединившись, она ходила взад-вперед, заламывала руки и снова и снова перебирала в памяти одно и то же. В этот момент она поняла, сколь велика разница между даже самой слабой надеждой и полным ее отсутствием.

Через мгновение появилась Габи, ее личная служанка: увидев бежавшую Элеонору, она поспешила за ней так быстро, насколько позволяла ей ее полнота. Габи была еще няней Элеоноры, а потом ее горничной. Элеонора осталась сиротой совсем малюткой, и Габи заменила ей мать.

Когда Элеонора повернулась к ней, Габи была поражена выражением горя на лице своей любимицы:

— Что, госпожа? Что произошло?

— О Габи, милорд только что сказал мне, что я выхожу замуж!

Габи вздохнула с облегчением. Всего лишь это, благодарение Богу.

— Что ж, госпожа, — благоразумно рассудила она, ведя Элеонору в тень дерева и усаживаясь вместе с ней на маленькую деревянную скамейку, — вам восемнадцать лет. Вполне естественно, что вы должны выйти замуж. Многие девушки в этом возрасте уже давно в браке.

— Я знаю. О! Ты не понимаешь. — Элеонора обратила на нее трагический взгляд. — Они хотят выдать меня за крестьянского сына. Выдать замуж за обычного Йоркского фермера!

Габи грустно покачала головой.

— Не надо так высоко возноситься, миледи. Этот брак хорош. Может, не так хорош, как мне бы хотелось для дочери джентльмена, но все равно хорош. Он единственный сын и наследник большого богатства. Его отец более чем зажиточный, к тому же влиятельный человек в правительственных кругах. Помните, моя милая, что у вас нет приданого. Джентльмен с высоким положением не станет делать вам предложения.

— Не станет, — прошептала Элеонора. — Он мог бы его сделать, если бы любил меня.

Габи возмущенно запыхтела:

— Любовь? Какое отношение любовь имеет к браку? Вы болтаете чепуху, госпожа, и сами это знаете. После замужества наступает время любви. Вы будете любить своего мужа, как велит вам Библия, и будете счастливы.

— Нет, не буду, — сказала Элеонора тихим голосом, и ее глаза гневно блеснули. — Они могут отдать меня за грубого северного варвара, но я никогда не полюблю его. Я его ненавижу!

Габи машинально перекрестилась, услышав такие слова, ее лицо выражало удивление и гнев.

— Испорченная девчонка! Никогда не говори при мне подобных слов. Это твоя священная обязанность, предписанная нашим милосердным Господом, — любить мужа.

— Вы забываетесь, мисс Габи, — произнесла Элеонора ледяным тоном. — Говорить со своей госпожой в таком тоне недопустимо;

На секунду они уставились друг на друга, а затем Габи тихо проговорила:

— Прошу прощения, госпожа. Я говорила от всего сердца, потому что вы знаете, я люблю вас, как собственного ребенка.

Элеонора задержала взгляд еще на одну секунду, а затем внезапно оттаяла и обняла свою добрую няню.

— О Габи, мне не следовало так говорить. Ты знаешь, я имела в виду совсем другое. Во мне говорило мое горе. Как они могли так поступить со мной, как они могли так пренебречь мной, что готовы выдать за обычного фермера?

— Моя дорогая госпожа, ваши слова более чем несправедливы! Обычный фермер может оказаться добрым, богобоязненным и образованным человеком. Да и вообще-то, вы ничего не можете поделать, ведь решать не вам, и лучше извлечь пользу из того, что имеешь, а не из того, чего желаешь. Для этого надо стать ему хорошей женой и постараться полюбить его.

— Да, я постараюсь стать ему хорошей женой, — повторила Элеонора упавшим голосом, — но я никогда, никогда не полюблю его.

— Вы думаете о том, другом, — Габи оглянулась, чтобы убедиться, что их не подслушивают. Ее голос упал до шепота, но от этого не звучал менее настойчиво. — Выкиньте его из головы, госпожа! Безумием было даже думать о нем. Вы, бедная сирота, и он, королевский герцог! Безумие! Не смейте отдаваться этому чувству, иначе оно принесет вам большое несчастье. Сотрите его из памяти навсегда и не говорите о нем ни с кем, ни с кем!

Элеонора грустно взглянула на нее. Она знала, что это был момент полного крушения ее надежд, но все равно была не в силах забыть дорогой образ. Она будет любить его вопреки всему, но это станет ее тайной. Они могут выдать ее замуж за кого им вздумается, но то, что будет в ее сердце и в ее молитвах, не подвластно их желаниям.

Чтобы обмануть Габи, Элеонора прикинулась покорной — надела маску, которую ей придется носить еще не один год.

Все было кончено. К десяти часам в день приезда Морланда и его спутников обручение уже состоялось, и брак Элеоноры был решен. Церемония прошла тихо и чинно, после чего процессия гостей отправилась в холл для празднования. Все было организовано с помпой: дом убран до блеска, сам холл украшен в праздничный красный цвет, столы и скамьи начищены, а стол, накрытый прекрасной дамасской скатертью и уставленный блюдами и кубками, салфетками, полотенцами, солью с хлебом, был сервирован согласно заведенному порядку.

Процессию возглавляли лорд Эдмунд и Белль, за ними следовали Элеонора, ее жених и Морланд-отец. Все были в своих лучших одеждах. Элеонора выглядела очаровательной, как и подобает невесте: на ней было ее самое нарядное алое шерстяное платье поверх небесно-голубой юбки изо льна. Ее тонкую талию охватывал пояс — подарок ее опекуна, сделанный из многочисленных золотых цепочек и украшенных ляпис-лазурью, на поясе висели молитвенник и шар из слоновой кости для ароматической помады, который подарила невесте Белль. Ее голову покрывала фата с вуалью из жесткого тонкого муслина, настолько тяжелая, что удержать ее можно было, лишь обладая осанкой королевы.

Будущий муж Элеоноры и представлял себе свою невесту не меньше чем королевской особой. Он был потрясен ее красотой в первый же момент встречи, и даже тот очевидный для него факт, что впечатление не было взаимным, не расхолодил его. Он прибыл прямо с дороги, грязный и пыльный. В довершение ко всему, щенок, которого он привез с собой, успел не раз обмочить его, только усилив этим и без того неприятный запах конского пота, исходивший от путешественников. Даже сейчас, умывшись и переодевшись в лучшее, Роберт чувствовал, что выглядит жалким воробушком. Его наряд вряд ли можно было назвать элегантным, а стройная, но угловатая фигура невыгодно смотрелась в тонких одеждах. Он страшно нервничал, идя рядом с невестой.

Когда они вошли в холл, Элеонора оглянулась, приятно пораженная пышностью организованного праздника. Она взглянула на молодого человека рядом с собой — он казался ей очень юным: темно-русые волосы, совсем светлые, песочные ресницы и мягко очерченный рот. Чем-то он напомнил ей овцу. Сердце ее по-прежнему занимал другой образ, и не такому жениху было под силу его вытеснить. Ее привлекал совсем иной тип мужчины — с военной выправкой, волевой и уверенный в себе, с улыбкой победителя. Достойный муж в ее представлении должен быть сильным, широкоплечим и мускулистым, напоминающим породистого скакуна. Что хорошего она могла увидеть в этом нервничающем мальчике с лицом поэта и телом танцора?

Но когда их взгляды встретились, она вдруг подумала, что это ее избранник, подаренный ей судьбой. Она вспомнила о его трогательном подарке — щенке, лучшем из выводка его любимой собаки. Подарок мог показаться незначительным и глупым в сравнении с теми дарами, которые выгружались во дворе, но своим подарком он не просто выполнил формальную обязанность, а старался порадовать ее, и она не могла не оценить этого. Элеонора улыбнулась Роберту в первый раз. Улыбка лишь на миг озарила ее лицо, но Роберту и этого было достаточно. Его сердце бешено забилось, он улыбнулся ей в ответ с обожанием, безошибочно почувствовав, что с этого момента он принадлежит ей навсегда.

Они заняли свои места за столом. Челядь, слуги и другие обитатели дома расселись вдоль длинных столов, поставленных у стен холла. Труба заиграла фанфары, и все погрузились в молчание, когда лорд Эдмунд торжественным голосом произносил благодарственную молитву. Снова раздался звук трубы, и пажи внесли серебряные чаши, чтобы гости омыли руки. После этого дворецкий принес деревянную чашу с серебряными украшениями и круговую чашу, необходимую при произнесении церемониальных тостов.

— За господина Роберта и госпожу Элеонору, чтобы их союз хранил Бог, чтобы брак был долгим и плодовитым, чтобы их путь озаряли набожность и добродетель, — такой тост произнес лорд Эдмунд, и Элеонора опустила глаза, чувствуя, как густой румянец заливает ей щеки. Она не привыкла быть в центре внимания. Затем прозвучал тост во здравие короля, а затем — в честь дорогого гостя Эдуарда Морланда, который поднял в ответ чашу за процветание дома хозяев. Чашу убрали, после чего в зал внесли бесценное блюдо в форме корабля, украшенного драгоценностями, которое поместили в центр стола, и каждый из гостей мог побаловать себя яствами. Раздались звуки чарующей музыки.

— Мой достопочтенный лорд Эдмунд, да у вас замечательный стол, — произнес Морланд с нескрываемым восхищением. — Должно быть, у вас отменный повар.

— О да, сэр, — ответил лорд Эдмунд. — Мне прислал его мой дядя, кардинал. Он был поваром у Элдермана в Лондоне, и никто не мог его переманить к себе, пока Элдерман не умер. Так что он не только гениальный повар, но еще и верный слуга — два редких качества, тем более редких в одном человеке. Значит, блюда пришлись вам по вкусу?

«Еще бы не пришлись», — насмешливо подумала Элеонора. Оленина в сладкой пшеничной каше на молоке, приправленной корицей, нежнейшее заливное филе, зажаренный лебедь с искусно выполненным «оперением», так что он был почти неотличим от живой птицы. А еще впереди гостей ожидали две перемены блюд, по меньшей мере по четыре в каждой и разные изысканные яства в перерывах. Да уж, похвалу такого варвара можно было получить, приложив гораздо меньше усилий.

Она повернулась к Роберту и резким тоном спросила:

— Я полагаю, у вас не часто подают такой обед. Наверное, то, что вам подают на обед, обычно не превышает трех блюд?

Роберт вспыхнул от стыда и ответил, не глядя на нее:

— Боюсь, что да. Мы не можем похвастаться хорошим поваром. Трудно найти добросовестного слугу.

— Совершеннейшая правда, — поддержал сына Морланд, следивший за разговором. — Я уже давно ищу, но все не вижу кого-нибудь подходящего.

Лорд Эдмунд тонко улыбнулся:

— Хороший повар — основа хорошего дома. Примите мое сочувствие за все ваши долгие страдания, но, вам, госпожа Элеонора, нечего бояться. Я не обреку вас на столь тяжкую долю. Жак, мой второй повар, согласился сопровождать вас и готовить в вашем новом доме, так что в Йорке вам будет так же сытно, как было в Дорсете.

Элеонора была растрогана до слез подобной щедростью. Повар считался самым важным слугой, его работа оплачивалась наиболее высоко. Повар — один из самых уважаемых людей среди господской челяди.

— О милорд! — воскликнула она. — Как мне вас отблагодарить? Это так любезно с вашей стороны.

Лорд Эдмунд легонько похлопал ее по руке и добродушно улыбнулся:

— Неужели вы думали, что я отправлю вас с пустыми руками? Хотя у вас и нет приданого, я позабочусь о том, чтобы ваш муж оценил, какой подарок он получил в вашем лице.

Он взглянул на Роберта и увидел в его глазах искреннее чувство человека, который будет любить Элеонору безоглядно и бескорыстно. Однако лорд Эдмунд намеревался поразить своей щедростью вовсе не Роберта, а его отца.

— Я распорядился, чтобы вам выделили мебель, — продолжал он, краем глаза наблюдая за Морландом. — Еще вы возьмете большой отрез на свадебное платье и несколько гобеленов. Кроме того, с вами поедут ваша горничная и конюх. Особа вашего происхождения не может в дороге обойтись без слуг.

Все сказанное имело целью лишний раз поразить воображение Морланда и внушить ему, какую выгодную партию составил его сын, но удовольствие Элеоноры от этого ничуть не уменьшилось. Ей предстояло уехать в сопровождении трех собственных слуг (а это было крайне важно для организации домашнего хозяйства!), ей выделили мебель и ткань на одежду. Это было по-настоящему благородно. Она чувствовала себя намного лучше, чем ожидала. Поехать на неизвестный Север как бедная попрошайка, благодарно принимающая кусок хлеба из рук человека, не годящегося ей в подметки, что могло быть хуже этого?

Пока она благодарно улыбалась своему попечителю, Морланд одобрительно кивал головой. Затем он произнес:

— Все это очень правильно, милорд. Мои слуги, пожалуй, грубоваты, но только такие вояки и требуются в Йоркшире, так что меня они вполне устраивают. Но, конечно, для услужения леди они не подойдут. Нет, нет, они у меня настоящие мужчины. Что касается дома, скрывать не буду, за все эти годы он утратил свою красоту, ему не хватало заботливой женской руки. Ваша горничная может решить, что дом следовало бы приукрасить, но все эти вещи легко исправить. А еще я обещаю подарить своей невестке после свадьбы лошадь.

Теперь Морланд пытался показать лорду Эдмунду, что не нуждается ни в каком приданом; пока они хорохорились друг перед другом, Элеонора только выигрывала, поэтому посчитала нужным одарить милой улыбкой благодарности каждую из сторон.

В конце первой подачи блюд принесли чаши для омовения, а затем пришло время сладкого деликатеса: в зал внесли великолепное произведение кондитерского искусства в виде головы оленя.

— Чудесный экземпляр, — одобрил лорд Эдмунд, — посвящен сезону охоты. Вы много охотитесь в Йоркшире?

— Я нет, — сказал Морланд, — а вот мой парень — большой любитель. Здесь можно поохотиться на редкость удачно, у нас водятся и птицы, и олени, и зайцы, и кабаны. Хороший охотник точно не будет разочарован.

В зал внесли вторую перемену блюд: жареную баранину, селедочный пирог и другие изысканные блюда, а музыка прекратилась, чтобы паж мог услаждать слух пирующих чтением вслух.

Элеонора повернулась к Роберту, понимая, что ей полагается проявить гостеприимство. Она спросила первое, что пришло в голову:

— О чем вы сейчас думаете?

Когда он ответил, она ничего не поняла, потому что Роберт говорил на родном ему йоркширском наречии, а не на южном, которому ее старательно обучали с детства. Элеонора остановила на нем взгляд, чувствуя, как куда-то проваливается ее сердце. Только теперь она поняла, что люди в ее новом доме будут говорить точно так же и она станет чужестранкой на чужой земле, не способной даже объясниться в случае необходимости.

— Я вас не понимаю, — сказала она. — Я не могу разобрать ваш северный говор.

Роберт пробормотал слова извинения и повторился на хорошем английском:

— Я размышлял о том, понравится ли вам Микл Лит?

— Что это, Микл Лит?

— Место, куда мы отправимся. Это дом, его название. Микл Лит — это большие ворота, или Великие Южные ворота Йорка. Наш дом виден оттуда, потому что располагается на Большой южной дороге.

— Это большой дом? — спросила Элеонора, невольно заинтересовавшись.

— Я не знаю, как вам покажется. Это крестьянский дом, который достраивался на протяжении многих лет, так что он выглядит большим. Он старый, — сказал Роберт извиняющимся тоном, — и, конечно, не такой красивый, как этот.

Он подумал об их старом, грязном и голом доме. Как бы он хотел, чтобы его переделали до приезда Элеоноры!

— До свадьбы мы изменим там многое, я обещаю, — добавил он.

Элеонора кивнула без особого энтузиазма. Фермерский дом, какие бы переделки его ни коснулись, останется фермерским домом, неудобным и чересчур простым.

— Вы живете близко от города? — задала она свой следующий вопрос.

— О да, так близко, что пешком ходим в церковь. Кроме того, мы живем у главной дороги, так что все свежие новости получаем в одно время с вами, я полагаю. Мы видим всех, кто проходит мимо — купцов, путешествующих музыкантов и циркачей, целителей и знатных господ…

Он резко оборвал себя. Пытаясь нарисовать все прелести переезда, Роберт забыл в собственной горячности, что Элеонора привыкла не наблюдать знатных господ, а разделять их компанию. Он увидел, как ее губы искривились в презрительной гримасе, и обругал себя в уме, виня за грубость и неуклюжесть.

Элеонора вернулась к разговору за столом. Гости говорили о войне, которая была неизбежна, но Элеонора мыслями витала далеко отсюда. Она думала о прекрасных лордах и леди, а об одном лорде — особенно. Она вспомнила, что отправляется на его родину и теперь будет ближе к нему, хотя он и проводил мало времени в родных пенатах. Будет ближе к нему, но при этом удалится от него навсегда, потому что ни при каких обстоятельствах он не переступит порога убогого крестьянского дома. Элеонора покидала привычный ей круг общения, чтобы уже не возвращаться. Теперь, если бы судьба свела их вновь, у нее уже не было бы права ни обратиться к нему, ни говорить с ним на равных. Если бы она увидела его снова, то только как одна из толпы у дороги, по которой он проскачет в сопровождении своей свиты, как одна из тех, на кого упадет поднятая его лошадью придорожная пыль.

 

Глава вторая

Они отправились в путь серым холодным утром первого октября. Накануне ударил легкий мороз, и круглые камни, которыми был вымощен внутренний дворик, искрились инеем, а лошадиные морды были окутаны морозной дымкой, которая поднималась к низкому карнизу крыши, где сидели нахохлившиеся от холода воробьи. На этой утренней заре уже ничего не оставалось от лета. Для Элеоноры этот день был лишь мрачным предвестием зимы, которую она встретит в еще более холодном месте.

Отстояв утреннюю мессу и позавтракав, путники покинули гостеприимный замок. Когда они ехали через соседнюю деревушку, дети высыпали на дорогу, а многие мужчины и женщины появились у своих дверей, чтобы посмотреть, что это за группа всадников скачет мимо. Некоторые селяне узнавали Элеонору и посылали ей благословение или доброе напутствие, когда она оказывалась у их порога. Она махала им и благодарила со слезами на глазах, осознавая, что есть только один шанс из тысячи увидеть эти места снова. Она с любовью задержала взгляд на каменном массиве замка, по которому уже скучала. Деревенские серо-золотые домики и окружавшие их зеленые холмы в кольце лиственных лесов навсегда запечатлелись в ее памяти. Замок Кофрэ, который они называли летним замком, был для Элеоноры необыкновенным, потому что с его самой высокой башни она могла увидеть море. Она была счастлива здесь, и тем труднее было прощаться с этими местами и связанными с ними воспоминаниями, поэтому Элеонора поглубже натянула капюшон, чтобы скрыть слезы.

Поездка оказалась долгой и утомительной. Элеонора, одетая в самое теплое платье, поверх которого она накинула плотный плащ, отороченный кроличьим мехом, ехала на тучном пони по кличке Додмэн, что означало «улитка», и он полностью оправдывал свое имя. Достоинством Додмэна, благодаря которому его выбрали для путешествия, являлась способность все время придерживаться главной дороги, не сворачивая на обочину. В конюхи ей определили тринадцатилетнего мальчика по имени Джо. Габи сидела в дамском седле позади него, потому что лорд Эдмунд не пожелал выделять ей лошадь. Жак ехал на собственном скакуне и старался держаться как можно ближе к Элеоноре, поскольку считал спутников Морланда сборищем дикарей, не заслуживающих доверия. Пару мулов, нагруженных багажом Элеоноры, сопровождали люди Морланда, которые замыкали всю процессию.

Они были в дороге четыре дня, останавливаясь на ночь на постоялых дворах, которые не могли похвастаться чистотой, но еду подавали хорошую. По мере того как они продвигались к северу, становилось все холоднее, а земля вокруг казалась все более дикой и пустынной. Иногда они проводили многие часы в пути, не видя ни одной крыши и не встречая ни одного человека. Они проезжали через огромные леса и торфяники, где не осмотрительный путешественник вполне мог стать жертвой ограбления или даже убийства без малейшей надежды на помощь, но на них не нападали, несмотря на присутствие трех нагруженных лошадей. Люди Морланда держали оружие наготове и выглядели настолько устрашающе, что разбойники, очевидно, решили подождать более легкой добычи.

На пятый день путешествия они покинули постоялый двор, когда за окном как из ведра лил холодный непрекращающийся дождь. До этого дороги были неплохими благодаря стоявшей до сих пор сухой погоде, но теперь, ближе к Йорку, они не пробыли и двух часов на вечно переполненной Большой южной дороге, как почувствовали, что ситуация изменилась к худшему. К девяти часам они ползли по дороге, словно улитки, через грязь, доходившую выше копыт лошадей. На робкий вопрос Элеоноры, следует ли ждать улучшения дороги, Морланд жестко ответил ей, что она может ожидать чего ей угодно, но одно он предскажет точно — до конца пути грязь будет доходить уже до подпруги ее лошади.

Это предсказание оказалось лишь небольшим преувеличением: грязь доходила до колен. Следы грязи виднелись и на подпруге, и на одежде. Бедняга Додмэн, с его короткими ногами, страдал гораздо сильнее, чем длинноногие лошади; временами Элеонора даже подумывала встать и идти пешком, вернее, пробираться вброд, но долготерпение животного было вознаграждено, и каким-то чудом их обоих вывозило. К полудню они добрались до небольшого мощеного участка дороги, ведущей к Йорку. Здесь можно было встретить путешественников всех мастей и в таком количестве, что Элеонора только диву давалась и, не удержавшись, спросила:

— Здесь всегда так многолюдно?

— О нет, госпожа, мы не называем это многолюдностью, — ответил ей Морланд насмешливо.

По мере того как они продвигались к северу, его речь становилась все более небрежной. Он все чаще переходил на привычный ему северный говор:

— Видали б вы, как тут на ярмарку иль в базарный день!

— Нам еще далеко ехать? — спросила Элеонора, когда они продвинулись немного вперед.

На этот раз обернулся Роберт и ответил с застенчивой улыбкой:

— Можно сказать, что мы уже приехали. Видите вон те ворота впереди? А стены города?

— О да, сейчас я их различаю. Так это и есть город Йорк? — Элеонора чувствовала большой интерес ко всему, что видела. Однажды она была в большом городе Винчестере. Но кроме этого, ей нечего было вспомнить, разве что посещение небольших деревушек. Мысль о жизни вблизи города очень вдохновляла ее. Подъезжая ближе и предвкушая новые впечатления, она начала явно осязать доходивший до нее запах города и различать звук церковных колоколов, льющийся широкой густой волной над красивыми белыми стенами. Эти ощущения застали ее врасплох. Что касалось запаха, то она никогда не представляла себе ничего подобного, прожив всю жизнь в господском доме, который регулярно ароматизировался. Здесь же стояла невыносимая вонь, вобравшая в себя одновременно запахи немытых человеческих тел, животных и всяческих отходов, собранных в отгороженных местах. Впечатление от звука было несколько иного рода: ее поразила мощь колокольных переливов, распространяющихся по всему городу. Казалось, что своими медными языками колокола сотрясают сам воздух.

— Отчего звонят все эти колокола? — спросила она Роберта, который все еще ехал рядом с ней.

— Они звонят постоянно, — объяснил он. — Одни отбивают час, другие созывают людей на встречу, третьи оповещают о поминании умерших. Я думаю, многим большим церквам приходится звонить целый день, чтобы только исполнить поминание.

— Мне нравится, как они звонят, — заметила Элеонора. — Мне бы хотелось знать, что, когда я умру, по мне так же будут звонить колокола каждый год.

— Если вам нравятся колокола, только подождите до конца месяца, когда наступит День всех святых. Каждый колокол в каждой церкви будет звонить всю ночь, да и следующую тоже.

Наш дом стоит так близко от городских стен, что нам едва ли удается поспать, пока не переменится направление ветра.

— Скажите мне, — заговорила Элеонора внезапно, глядя на Большие ворота. — Что это за коричневые штуки на шпилях над воротами? Они похожи на какие-то гигантские тыквы.

Не получив сразу ответа на свой вопрос, Элеонора оглянулась на Роберта и увидела выражение любопытства на его лице.

— А что, разве вы не догадываетесь? — спросил он в свою очередь.

Она только покачала головой и добавила:

— Я бы не спрашивала, если бы знала, что это такое.

— Это головы, вернее то, что от них осталось. Головы преступников, которых поймали и казнили в городе. Сначала их повесили, а потом четвертовали. Головы же насаживают на кол, пока не сгниют или их не растерзают коршуны.

— О, — только и вымолвила Элеонора и отвернулась. Конечно, нарушители закона понесли заслуженное наказание, но мысль о том, что она будет ехать через городские ворота, сопровождаемая их пустым мертвым взглядом, совсем не приводила ее в восторг.

— Вы привыкнете к этому, — успокоил ее Роберт, стараясь сдержать улыбку в ответ на ее очевидное замешательство.

Элеоноре не нравилось выглядеть глупой деревенской простушкой.

— Мне вообще-то все равно, сэр, — произнесла она едко. — Я переживала только о том, что вы станете делать, если одна из них свалится вам на голову, когда вы будете проезжать через ворота?

— В таких переживаниях нет необходимости, потому что мы уже дома.

Слово прозвучало для Элеоноры странным и чужим, ведь дом для нее остался далеко позади. Тем не менее, это место будет называться ее домом до конца ее дней. Было бы неестественно, если бы Элеонора не испытала хоть какого-либо интереса к тому, что видела. Мощная крепостная стена защищала дом со стороны дороги, а большие, обитые железом ворота были открыты в ожидании хозяев. Они проехали через ворота и оказались на крестьянском дворе, где бегали цыплята и рылись в грязи свиньи.

Взору Элеоноры предстал и сам дом. Это было деревянное строение с большим выступающим на восток фасадом, с балконами на первом этаже, которые открывали доступ в комнаты наверху. За ним, по обе стороны, тянулись другие постройки, возведенные в разное время, так что сверху это было пестрое разноцветие крыш. Беспорядочное соединение построек и составляло Микл Лит. Это название как раз и было вырезано на каменной перемычке над входной дверью. Дом, куда приехала Элеонора, выглядел, как и должен был выглядеть крестьянский дом, — большим, каким-то растянувшимся и очень деревенским.

Роберт с волнением смотрел на Элеонору, в то время как Джо, соскочив с лошади, намеревался вести Додмэна вперед, в поисках какого-нибудь сухого места, где его хозяйка могла бы сойти на землю.

— С южной стороны от дома есть сады, — произнес Роберт в надежде, что плотно сжатые губы Элеоноры тронет улыбка удовольствия. — Из западных окон хорошо видны торфяники у холмов. Все наши земли лежат на юго-запад. Земля на северо-западе принадлежит одному из графов Нортумберлендских, но он не возделывает ее.

Элеоноре было все равно. Она чувствовала себя изнеможенной после переезда, ей было холодно, она промокла насквозь. Единственное, чего ей хотелось, так это огня, чтобы согреться, еды, чтобы утолить голод, и удобного ложа, чтобы выспаться. Все ее мысли были сосредоточены только на этом. Несколько слуг выбежали, когда путники въезжали во двор. Сейчас они разговаривали с Морландом, перекидываясь громкими отрывистыми фразами на том наречии, которое Элеонора не понимала. Для нее их речь звучала, как пронзительный крик, напоминающий ослиный, а не как человеческая речь. Она спустилась со своего пони и стояла, дрожа от холода, в укрытии балкона, ожидая, что ей поднесут приветственную чашу и окажут теплый прием, но, казалось, на это не стоило и надеяться. Ее личные слуги, Габи, Жак и Джо, собрались вокруг нее, словно ища защиты. Джо держал в руках скулящего щенка, который проделал такой долгий путь туда и обратно без видимой цели. Какие-то мужчины увели лошадей, и Морланд, что-то громко кричавший, ушел вместе с ними. Роберт все время оглядывался вокруг, словно не зная, следовать ли ему за отцом или остаться. Он знал, что гостям полагалось оказать прием, особенно если учесть особую важность обстоятельств, но проявить себя хозяином дома означало привлечь внимание к оплошности отца, чего Роберту хотелось меньше всего. Наконец он решился: надо пойти за отцом и как можно тактичнее напомнить ему о гостях. Пробормотав извинения, он бросился за угол, оставив свою невесту и ее слуг там, где они спешились.

Элеонора столкнулась с проблемой, которую она не могла решить. Единственным облегчением ей показалась излить свою злость в жалобах, не обращенных ни к кому конкретно:

— Варвары, — сказала она с плохо скрываемой яростью. — Оставить нас стоять здесь под дождем! Ни слова приветствия, ни заздравного кубка, никого, кто провел бы нас внутрь дома. Вот куда мы приехали, Габи, — в дом, где к лошадям и собакам будут относиться лучше, чем к нам.

— Да, моя госпожа, наверное, лошади и собаки здесь в большей цене, — сказал Жак с горечью. Он провел большую часть жизни у жарких печей на просторных кухнях господских домов, терпеть не мог холод и был особо чувствителен к нему. Всю дорогу он только и делал, что размышлял, есть ли у него хоть какой-либо шанс остаться в живых к будущей весне.

— В доме нет хозяйки, — напомнила Габи. Это замечание словно побудило Элеонору к действиям. Выпрямившись, она двинулась к двери с решительным видом.

— Следуйте за мной, — приказала она слугам. Они были только рады подчиниться. Внутри было темно — ставни дома были закрыты от дождя. Единственный свет проходил через дымовую трубу в крыше и сквозь маленькие щели высоко на фронтальной стене. Элеонора оказалась в мрачном тускло-коричневом холле, голом и неуютном. Покрывающий пол тростник явно не менялся долгое время, потому что тут и там были видны торчащие обрезки, а невыносимый запах ощущался при каждом шаге. На стенах не висело ни одной портьеры, и хотя какие-то картины все-таки были, они представляли жалкое зрелище, так как почти стерлись от времени.

Хуже всего было то, что очаг на возвышении в центре холла угас, а на каменной плите под очагом лежала лишь горстка горячей золы. Вокруг не было ни одной собаки, и это было плохим знаком — словно сигнал для крыс покинуть безнадежно тонущий корабль. Все животные ринулись прочь искать более теплый угол в этом лабиринте.

Велев своим слугам ждать, Элеонора осторожно сделала несколько шагов по хлюпающему полу к ширме, за которой, она знала, должна находиться кладовая с запасами еды. Элеонора ожидала найти домашнюю прислугу в кухне. Дыра в ширме, ведущей из холла, была прикрыта воловьей кожей. Едва Элеонора положила на нее руку, как резкий грубый окрик остановил ее.

— И куда же вы направляетесь, госпожа, а?

Она обернулась и увидела Морланда, который вошел в холл с другой стороны. Она догадалась, что здесь имелся еще один выход из помещения.

— Я собираюсь, сэр, найти слуг. Они позволили огню погаснуть, а нам нужна еда.

Элеонора понимала, что, чем увереннее будет звучать ее голос, тем убедительнее она будет выглядеть. Она уже была так сломлена холодом и голодом, что боялась расплакаться. Единственное, что она знала наверняка, — она не будет плакать перед своим будущим свекром.

— Похоже, сэр, — продолжала она смело и отважно, — что все ваши слуги просто сбежали.

Эдуард Морланд посмотрел на нее так, будто раздумывая: ударить ее или признать храбрость невестки.

— Бог ты мой, да у вас, госпожа, жало змеи при таком-то личике. Ну, признаться, я ценю характер: у строптивой овцы потомство сильнее, — он махнул в сторону очага: — А слуги все на ферме. Сейчас очень горячее для нас, овцеводов, время. Так что у них слишком много забот, чтобы еще и огонь разводить, и еду готовить.

— Мы должны поесть, — повторила Элеонора. — Почему об этом никто не позаботился заранее?

— Обеденное время прошло, а ужинаем мы в пять. Придется подождать. — Он собирался уйти, но затем обернулся: — Я скажу своему повару, когда тот вернется с поля, что ваш слуга теперь займет его место. Мой будет только рад. И, напоследок, — мне-то характер ваш по нраву, но неповиновения у себя в доме я не потерплю, так что советую прикусить свой острый язык, а то выпорю, как непослушную скотину.

С этими словами он покинул холл так же, как и вошел. Элеонора стояла выпрямившись, кусая губы от гнева. Она ничего не ответила свекру, но, когда тот выходил, подумала про себя: «Ничего, Эдуард Морланд, вскоре я стану хозяйкой этого дома. Тогда мы посмотрим, чья возьмет».

Габи, волнуясь, дотронулась до ее руки, вернув Элеонору к реальности. По крайней мере, полезно в минуту собственного отчаяния знать, что на тебя надеются те, кто от тебя зависит. От этого сразу становится легче быть храбрым.

— Джо, — сказала она, — пойди и убедись, что о наших лошадях как следует позаботились. Они все еще принадлежат моему опекуну лорду Эдмунду. Погоди, дай мне щенка, я за ним присмотрю. Жак, ты иди в кухню и посмотри, не осталось ли чего-нибудь из еды, хотя бы молока. Эти северяне пусть ждут до ужина, а мне нужно что-нибудь прямо сейчас. Если хоть кто-то попытается тебя остановить, немедленно скажи мне. Габи, ты пойдешь со мной. Мы поднимемся по этим ступенькам и посмотрим, что там наверху. Я догадываюсь, что там должна быть спальня, а может, и еще одна комната.

Вместе женщины прошли через ширму на другой стороне холла и оказались в маленьком коридорчике, из которого ступеньки вели наверх. В коридорчике было много дверей, и Элеонора поняла, что одна из них вела в подвальный этаж, куда же выводили другие двери, она не могла и предположить. У верхней ступеньки была дверь на балкон, а еще одна дверь, как выяснилось, вела в спальню.

— О, мое драгоценное дитя, неужели они думают, что вам здесь можно спать? — не в силах сдержать удивления, сказала Габи. Свет просачивался в комнату сквозь закрытые от дождя ставни, а когда Элеонора распахнула их у другой стены, на стороне балкона, они увидели мрачную пустую комнату. Стены выглядели голыми, на них виднелась только одна нарисованная давным-давно роза. Гардероб в углу не закрывался. В комнате стояла большая кровать с шерстяными покрывалами, которые когда-то были красными, но теперь от дыма и грязи приобрели коричневато-черный оттенок. Кроме того, здесь же у дальнего окна размещалась маленькая, как для слуги, кровать, и грубый деревянный комод был придвинут к стене. Этим обстановка комнаты и ограничивалась.

— Все это надо сменить, — сказала Элеонора уныло. — Я не могу понять, Габи, они ведь не испытывают недостатка в деньгах. Я полагаю, лорд Эдмунд не мог обмануться на счет их богатства? И вот, со всем их золотом, они довольствуются тем, что живут, как звери, обходясь даже без света, который озарил бы их существование.

— Дело не в нехватке денег, а отсутствии женской руки в доме, — констатировала Габи. — Мужчины превращаются в неуправляемое стадо, если остаются одни.

— Но я никогда не знала мужчины, который не хотел бы украсить себя, как павлин, если бы только мог себе это позволить, — ответила озадаченная и сбитая с толку Элеонора.

Кровать для слуги была низкой и на колесиках, чтобы на день задвигать ее под кровать хозяина.

— Ну, это когда поблизости есть кто-то, перед кем можно распустить хвост, — заметила Габи. — Если же в доме одни мужчины, им становится все равно, как они выглядят или во что превращается их дом.

Элеонора покачала головой:

— Все это выше моего понимания. В любом случае, как только я стану здесь полноправной хозяйкой, поверь моему слову, дела примут иной оборот.

Остальная часть этажа состояла из длинной комнаты, разделенной ширмами на кладовые помещения. Судя по той мебели, которую они обнаружили, раньше здесь были и комната для шитья, и даже комната для гостей.

— Похоже, что когда-то это был громадный холл, — сказала Габи, глядя на высокую балочную крышу, которая тянулась над целым крылом. Такое часто можно увидеть в старых домах — большущий холл на верхнем этаже. Наверное, они разделили его на комнаты, когда построили еще более просторный холл внизу.

Элеонора кивнула и поежилась. Габи, заметив это, собралась предложить вернуться вниз, чтобы хоть как-то вдохнуть жизнь в потухший очаг, но тут их нашел Роберт.

— Ах, вот и вы, — сказал он нервничая. Роберт переминался с ноги на ногу, явно смущаясь и собираясь с силами, чтобы обратиться к своей невесте, так как чувствовал, что пренебрег ею, на что она могла заслуженно разозлиться. С одной стороны, он хотел извиниться, с другой — не знал, как это сделать, не подвергая критике своего отца.

Элеонора взглянула на него презрительно. «Какой простофиля! Ну просто какой-то теленок-переросток», — не стала щадить его в своих мыслях разгневанная Элеонора.

— Итак, сэр? — пытаясь продвинуть разговор, произнесла она язвительно.

— Я пришел сказать вам, попросить вас… — Он споткнулся на следующем слове. — Я пришел помочь вам устроиться.

— Боюсь, что это будет выше ваших сил, — ответила Элеонора резко. — Я не нашла приготовленного для меня жилья, или вы в Йоркшире полагаете, что женщине пристало спать в холле со слугами?

Роберт вспыхнул.

— Я прошу прощения, — сказал он. — Были оставлены распоряжения приготовить для вас гостевую спальню, но потом начались проблемы с овцами, и всем пришлось выйти в поле. Слуги все еще там, мой отец тоже ушел. Он прислал меня…

— Проверить, хорошо ли мы устроились, — насмешливо закончила Элеонора.

Роберт почувствовал себя загнанным в угол.

— Я сделаю все, что смогу, — мягко проговорил он.

— Ну, и где же ваша гостевая спальня? Может, мои слуги сумеют закончить то, чего не успели ваши?

— Вот это она и есть, — Роберт обвел рукой комнату, где они стояли. Элеонора хранила молчание, которое было красноречивее слов.

Роберт почувствовал, что должен объясниться.

— С тех пор как мама умерла, мы перестали использовать все комнаты. Мы живем большей частью в холле. Раньше у нас была отведена комната для гостей, были и другие комнаты тоже, но постепенно все они превратились в кладовые. Мне очень жаль, что ничего не сделали к вашему приезду. Если бы я только был здесь…

Габи прониклась сочувствием к нему за его очевидное раскаяние и сказала:

— Ничего страшного, сэр, если у вас есть пара свободных людей помочь нам передвинуть все эти припасы, то комната будет в порядке.

— Госпожа, почему бы вам не спуститься к огню, а ко мне прислать Джо, и мы начнем?

— У вас есть свободные люди? — спросила Элеонора Роберта.

— Они вскоре закончат работу в поле. Отец распорядился, чтобы двое из них перенесли ваш багаж из конюшни.

— Это правильно, сэр. А теперь проведите мою госпожу вниз к огню, пока она не окоченела от холода, а я присмотрю тут за всем. Я полагаю, — сказала она с внезапным сомнением в голосе, — я полагаю, что у вас выделена для нее кровать?

— Кровать есть, и она будет спать на ней до…

— До? — поторопила его Габи. Лицо Роберта стало пунцовым:

— До свадьбы.

— О да, — сказала Габи. — Ну же, госпожа, спускайтесь и возьмите этого несчастного щенка с собой.

Элеонора одарила Габи благодарной улыбкой и вышла, сопровождаемая Робертом, как королева, за которой следует паж. Но она была голодной и замерзшей королевой в запачканной грязью одежде, которая не видела вокруг ничего, что могло бы компенсировать ей разлуку с покинутым домом.

Свадьбу решили не откладывать, и она была назначена на третье ноября, сразу после праздника Всех святых. Это означало, что на приготовления отводился только месяц, и Элеонора чувствовала, что времени слишком мало, чтобы успеть сделать все запланированное ею. Дом надо было убрать, спальню украсить новыми драпировками и застелить кровати новыми покрывалами. Нужно было приготовить новую одежду и организовать свадебный пир. Одновременно Элеоноре предстояло привыкнуть к новому дому, постичь премудрости ведения хозяйства, запомнить имена живущих с ней под одной крышей людей и выучить хоть что-то из их языка. Все это было необходимо, чтобы после свадьбы с Робертом Элеонора почувствовала себя настоящей хозяйкой в своем новом доме.

С первого ее дня в доме к ней перешла обязанность готовить еду, и Жак ей очень помогал. Именно с его помощью она составила список необходимых продуктов, которые покупались на городском рынке. Морланд любил вкусную еду, и разнообразие блюд, которыми его баловал Жак, настолько смягчило нрав хозяина, что он охотно соглашался с предложениями и Элеоноры, и Роберта о перестройке и оборудовании дома.

Под их давлением все полусгнившие половицы в холле сняли и устлали пол свежим тростником. Ароматизация и проветривание помещений обычно выполнялись раз в квартал, но новый квартал начался только месяц назад, а грязи в доме уже накопилось столько, словно он не убирался полгода.

Для Элеоноры стало очевидным, что никто в доме не отдает распоряжений по этому поводу, и уборка в доме делается от случая к случаю. По ее приказу табуреты и скамейки были начищены до блеска, а старая штукатурка удалена и нанесена на стены заново.

В спальне Элеонора приказала расписать стены розами, красными и желтыми, а также нарисовать виноградную лозу. Занавески и покрывала, которые она привезла с собой, были из пурпурно-желтой полосатой ткани, подбитой подкладочным шелком. Еще у нее были две зеленые диванные подушки, вышитые бело-желтыми маргаритками, которые она положила на маленький низкий дубовый комод, обитый серебром, чтобы можно было сидеть на нем. Промасленный лен был натянут на окна, чтобы пропускать свет и защищать от ветра и дождя, а жаровня с углями стояла наготове все время. Вскоре спальня стала самой яркой и уютной комнатой в доме. Поскольку в доме не было оборудованной комнаты для шитья, Элеонора решила использовать с этой целью спальню, которая оказалась единственным достаточно светлым местом, позволяющим работать даже в непогоду, когда ставни пришлось бы держать закрытыми.

Планируя и занимаясь всеми этими переделками, Роберт и Элеонора проводили много времени вместе. Не раз она бывала приятно поражена тем, что он говорил или делал, поскольку Роберт неожиданно обнаруживал образованность и хорошее воспитание. Когда это можно было организовать, Роберт вывозил ее на конные прогулки, чтобы показать все имение. В эти моменты он чувствовал себя счастливейшим из смертных. Верхом на Додмэне, со щенком, которого она назвала Джелертом, примостившимся впереди в седле, Элеонора следовала за Робертом по полям и торфяникам. Ветер румянил ее щеки и добавлял блеска глазам, а свежий воздух пьянил, как хорошее вино. Роберт, переводя своего старого Сигнуса на легкий галоп, чтобы держаться вровень с семенящим Додмэном, глядел на Элеонору с обожанием. Он боготворил ее и отдал бы за нее жизнь, лишь бы угодить ей, но как раз с этим дело обстояло не так просто. Она была очень подвержена перепадам настроения: то смеялась вместе с ним, а то и над ним, эмоционально обсуждая перспективы переделки дома, то через мгновение отдалялась, меря его ледяным взглядом, в котором ему виделось презрение.

Он не знал, что было причиной таких резких перемен, но от этого не любил ее меньше. Королевы и богини в его представлении славились своими капризами. А Элеонора просто не могла так быстро забыть дом и оставить те надежды, которые она любовно лелеяла. Даже незначительные вещи могли напомнить ей о прошлом. На просторе полей она была намного счастливее, потому что трава и вереск в Йоркшире пахли так же, как и в Дорсетшире. Под открытым небом ей легче было притвориться, что она снова дома и все идет хорошо.

Вечером третьего ноября Элеонора стояла, дрожа от волнения, у своей красиво убранной кровати, когда Габи помогала ей снимать свадебный наряд. Комната была надушена и освещена затейливыми восковыми свечами. Между простынями брачного ложа были разбросаны лепестки роз — это Габи позаботилась о том, чтобы пышность всех обрядов была такой же, как если бы ее госпожа выходила замуж за лорда. Габи от души угостилась на свадебном пиру, который состоялся после венчания в церкви Святой Троицы, поэтому ее глаза блестели, а щеки разрумянились, когда она прислуживала своей госпоже.

— Вы выглядели, как королева, миледи, — сказала Габи, снимая красно-коричневое бархатное платье, отороченное мехом лисы. — Я всегда знала, что вы будете красавицей, но сегодня вы превзошли себя. Да и ваш муж тоже был очень хорош в своем свадебном наряде. Даже Жак сказал, что нам не придется стыдиться своего нового господина, хотя мы и работали на самого лорда Эдмунда.

Элеонора не прерывала ее, когда Габи помогла ей с остальным нарядом и нижними юбками. Наконец Элеонору облачили в ночную сорочку. Она почти не слушала Габи, потому что мыслями находилась очень далеко от собственной спальни. Осознавая, какой испорченной она выглядит, особенно в первую брачную ночь, Элеонора не могла не думать о том, насколько иначе все могло бы происходить, будь на месте ее мужа Ричард. Она бы не боялась, а ждала его с нетерпением любящей невесты. Она была бы горда и счастлива. Но сейчас, через несколько минут, порог этой спальни перешагнет Роберт, их оставят наедине, и последний бастион надежды рухнет. До конца своих дней она будет принадлежать только ему.

Габи вытащила шпильки из ее волос и расправила их по плечам, а потом взялась за расческу.

— Какая красота, дитя мое, жаль, что они всегда прикрыты. Зато теперь ваш муж увидит их во всем блеске, и он будет единственным счастливчиком. Мы должны надеяться, что он оценит, какой бриллиант ему достался. Вот, теперь ваши волосы гладкие и блестящие, как вороново крыло! Ну, бесценная моя, вот мы и готовы. Мне позвать их?

Элеонора закусила дрожащие губы, и Габи коснулась ее ободряюще.

— Не бойтесь, — сказала она. — Помните, что он тоже молод и, наверное, нервничает. Вы должны помочь друг другу.

Элеонора импульсивно обняла свою добрую няню.

— О Габи, — произнесла она, — что бы я без тебя делала? Я просто не вынесла бы этого.

— Не желаю даже слушать, глупышка! Тем более, что старушка Габи здесь. И никогда вас не покинет. А теперь станьте прямо, моя дорогая, и я позову их.

Роберту прислуживали его лакеи, он вошел, облаченный в ночную рубашку, в сопровождении своего отца и других свадебных гостей. Неспешно и торжественно пару препроводили к ложу. Сидя рядом, они поочередно пригубили вина из приветственного кубка, пока их отец произносил благословение, а гости, смеясь, делали громкие замечания, которые, к счастью, Элеонора не могла понять, так как они говорили на своем северном наречии. Зато Роберт их прекрасно понял, и, хотя смеялся со всеми, краска отлила от его щек.

Морланд, разомлевший от вина и эля, похлопал сына по спине и ткнул пальцем в свою невестку, сидевшую рядом не улыбаясь, но и не плача.

— Она выглядит, как снежная королева, парень, — сказал Морланд. — Тебе придется ее немного растопить. Сделай свою мужскую работу. — Он мягко склонился над сыном: — Я купил тебе знатную овечку и привел ее прямо к тебе. Теперь уж твой черед поработать. Подари ей ласку, а она за это одарит тебя хорошенькими ягнятами.

Он выпрямился и поднял над головой выпитый кубок:

— За сына! За будущего сына! — закричал он, и гости присоединились к нему со здравицами и смехом. Новобрачные легли, занавеси были плотно закрыты, и гости вышли из комнаты, чтобы продолжить веселье.

В спальне тем временем воцарилась гнетущая тишина. В темноте задрапированной кровати молодая пара лежала, не прикасаясь друг к другу и храня молчание. Было так тихо, что они слышали собственное дыхание. В голове Роберта продолжали звучать слова его отца: «Подари ей ласку». Для него Элеонора уже была воплощением ласки и чудесной женственности. Он обожал ее до безумия, кровь в его жилах лихорадочно кипела только при одном упоминании ее имени, но тем не менее он чувствовал собственную незначительность и никчемность. Роберт не мог найти в себе смелости даже коснуться ее. Он, такой простой и земной. И она, ангел во плоти. Но он желал ее, желал страстно, до дрожи. Мысль о том, что она, белокожая и черноволосая, лежит рядом с ним, приводила его в неистовство. Роберт застонал, снедаемый этой внутренней борьбой.

Элеонора безучастно ждала. Она не могла избежать своей злой судьбы, но и не собиралась принимать ее как должное. Внутренне она сопротивлялась, не желая признать в этом неуклюжем фермере своего мужа. Он мог и должен был, согласно закону, взять ее тело, но даже такую малость он получит, не согретый ее душевным теплом. Элеонора была непреклонна в своем решении не идти ни на какие компромиссы с собственным сердцем. Она сохраняла спокойствие и удивлялась, почему он ничего не предпринимает. Элеонора знала, чего следует ждать, но чего ждал он, было выше ее понимания. В затянувшейся тишине напряжение нарастало все сильнее.

— Ну? — спросила она наконец. Ее голос прозвучал в безмолвии спальни так неожиданно, что напугал их обоих.

Роберт откашлялся, но все еще не мог вымолвить ни слова. Элеонору охватило раздражение. Чувствуя себя глубоко несчастной, она желала только поскорее пройти через уготованное ей испытание.

— Ну? — повторила она. — Станем ли мы наконец мужем и женой? Или вы не знаете, что от вас требуется?

Слова Элеоноры ужалили Роберта. Снедавшее его волнение стало невыносимым, а ее грубость разозлила его и окончательно лишила душевного равновесия. Сцепив зубы, он бросился на нее, почти придушив весом своего тела. Яростно разрывая ее сорочку, он отдался грубой страсти. Она же не отдавалась ему в любви, между ними не пробежало ни искры тепла. Он причинил боль и ей, и себе. Он бился над ее телом, как птица, которая хочет вырваться из клетки.

Глаза Элеоноры наполнились слезами, но она не проронила ни звука, закусив губу до крови. Когда боль стала невыносимой, он вдруг издал странный протяжный стон, и внезапно все завершилось. Он опустился на нее, обмякший и безжизненный, хотя она и чувствовала, как вздымается его грудь, словно ему нечем дышать. Это все? Она пребывала в мрачных размышлениях. Неужели это происходит так? Казалось, случившееся доставило ему такую же боль, как и ей. Ее готовили к тому, что брачная ночь будет совершенно другой. Через мгновение он оставил в покое ее тело и бросился на противоположную сторону кровати, лег лицом вниз и закрыл голову руками, словно прячась.

Его состояние, вызванное стыдом и унижением, было близко к отчаянию. Желание, любовь и страх, захватившие его, как лавина, ослабили в нем мужчину. Гнев зажег его кровь лишь на мгновение. Овладев ею без нежности, он заставил страдать самого себя. Прикрыв лицо, он хотел одного: пусть земля разверзнется под ними поглотит его навсегда, чтобы похоронить это горькое разочарование и забыть ощущение слабости. Однако после того как первый приступ эмоций утих, он вдруг понял, что Элеонора переживает не меньше, чем он. В тишине явственно слышался ее плач.

— Перестань плакать! — воскликнул он в волнении, поворачиваясь к ней и протягивая свои дрожащие руки. Ее тело было напряжено, но, когда он погладил ее волосы, а затем плечи, она начала оттаивать. Осмелев, Роберт, наконец решился обнять ее. «Не плачь!» — умолял он ее снова и снова.

— Мне очень жаль. Как мне жаль — не передать, но все будет хорошо. О, не плачь!

Элеонора не отвечала, но он чувствовал, что она успокаивается в его объятиях. Она обратила к нему лицо и уткнулась головой в плечо, так что он чувствовал ее слезы на своей коже. Лаская ее и тихо произнося слова утешения, он ощущал себя сильным и нужным, даже храбрым. Главное, он понял, что способен защитить ее. Он чувствовал себя так, как подобает мужу.

— Не плачь, мой маленький ягненок, моя ненаглядная крошка…

Роберт нашел такие ласковые слова, которые удивительно звучали для него самого, ибо он не слышал ничего подобно в своем детстве, лишенном материнской любви.

Руки были сильными, они давали защищенность, спокойствие и уют. Элеонора позволила гладить себя и ласкать до забытья. Роберт не мог знать, что при этом она вспоминала настойчивые руки и губы другого. В темноте легко притворяться. «Моя овечка, мой ягненочек», — все бормотал Роберт, и Элеонора затихла в его руках, как птичка. Во тьме ночи он был сильным, могущественным и любимым; во тьме ночи она была женой того, кому принадлежало ее сердце.

На празднования дня святого Мартина они были уже неделю как женаты и начинали входить в привычную жизненную колею. Конечно, теперь у них была общая спальня, в которой стояла их большая задрапированная кровать. Морланд спал на низкой кровати в одном конце комнаты, Габи — в противоположном. На день низкие кровати задвигались под большую, а низкие одежные комоды выдвигались так, чтобы на них можно было сидеть. Габи и Элеонора проводили нескончаемое время за веретеном; крученую нить для пряжи делали ткач Джон и его жена Ребекка, которые жили в одном из многочисленных близлежащих коттеджей. Затем пряжу приносили Элеоноре и Габи для шитья. Ребекка иногда приходила помогать им, потому что зимой было особенно много работы — им предстояло обшить всех обитателей дома.

Элеонора училась выполнять обязанности хозяйки большого дома постепенно, побуждаемая тем, что ее язвительный свекор обвинит ее при любой оплошности.

Морланд был занят зимней заготовкой и засолкой мяса, чтобы им хватило до весны. В обязанности Элеоноры входило следить затем, чтобы не иссякали запасы еды. С помощью Габи и Жака она составила огромные списки всего, что им могло понадобиться. В эти списки вошли миндаль, изюм, сахар, ревень, апельсины, шелк, кружева, бархат, финики, специи, вино и патока, свечи. Некоторые вещи можно было достать в Йорке, другие надо было заказывать из Лондона. Каждый в свою очередь обнаруживал, что пропущено нечто важное. В итоге Элеонора не могла быть уверена, что какую-нибудь вещь они не забыли. Раньше она подчинялась чужим приказам, теперь ей самой предстояло отдавать распоряжения, и они касались не только еды, но и вообще благополучия пятидесяти человек, находящихся под ее началом.

Кроме организации запасов, в ее официальные обязанности входило следить за тем, чтобы продукция, которую давала ферма, не пропадала, равно как и рыба, дичь и другая еда, привозимая в дом. Молочное хозяйство, пивоварня и кухня также были под ее контролем и на ее ответственности. Ну, а в кухне и холле следовало поддерживать огонь, для чего требовался постоянный запас дров. Жизнь в таком большом доме нуждалась в хорошей организации и жесткой дисциплине. Элеоноре приходилось заниматься буквально всем, от разведения огня в очаге до контроля за поведением слуг, и даже организацией их еженедельного мытья. Что касается последнего, то Элеонора здесь столкнулась с неожиданными проблемами: Роберт, брезгливый от природы, воспитанный, как джентльмен, был приучен мыться довольно регулярно, Морланд делал водные процедуры, когда считал нужным, что происходило нечасто. Домашние слуги мылись по приказу, то есть почти никогда, остальные же считали умывание вредным для здоровья, а иногда даже смертельно опасным.

Элеоноре, не знавшей местного наречия, было очень сложно понять все ее обязанности хозяйки. Морланд регулярно осыпал ее проклятиями, не удосуживаясь узнать, почему, собственно, она что-то не выполнила. До этого большая часть распоряжений по дому исходила от него, но теперь, когда он купил своему сыну жену, он хотел немедленно свалить с себя эту ношу, но при этом не тратить времени на объяснения, странным образом ожидая результата. Слуги с удовольствием подыгрывали старому хозяину и игнорировали свои обязанности еще до того, как Элеонора имела возможность выяснить, кто и что должен был сделать. Если гас огонь, или не привозили молоко к дому, или рыбу не подали на обед в пятницу — за все получала упреки Элеонора. Она не знала йоркширского наречия, а то, чему она вынужденно обучилась, большей частью нельзя было произносить в приличном обществе.

Во-вторых, запомнив круг своих обязанностей, Элеонора не могла добиться выполнения приказов, так как не говорила на одном языке со своими слугами. В этом отношении, правда, она получила неоценимую помощь от своих друзей, которых привезла из Дорсета. Жак, обслуживавший господские столы всю свою жизнь, знал очень много о ведении домашнего хозяйства. В частности, он привык высчитывать, сколько надо еды большому числу людей. Будучи поваром, самым высокооплачиваемым слугой, и обладая резким характером и командирскими манерами, он легко добился уважения йоркширской прислуги.

Джо, молодой, схватывающий все на лету, быстро выучил языки часто выступал в роли переводчика для Элеоноры; его услуги требовались настолько часто, что вскоре он был переведен из конюшни и назначен личным пажом хозяйки.

И конечно же, незаменимой, всепонимающей и безмерно любящей помощницей Элеоноры, ее утешением и поддержкой была Габи. В глазах Габи Элеонора была всегда права.

Хотя задача, поставленная перед Элеонорой ее новым статусом, была не из легких, ей нравилось преодолевать трудности. Судьба бросила ей вызов, и она его приняла, потому что это закаляло ее характер. Самой невыносимой частью замужества Элеоноры оказалось то, что подразумевалось под исполнением «супружеского долга». Пока она работала, волновалась, отдавая многочисленные распоряжения и следя за их выполнением, он могла забыть о предстоящей вечером встрече с мужем на территории их супружеской спальни. Элеонора с легкостью выбрасывала эти мысли из головы еще и потому, что Роберт сам не сталкивался с ней в течение дня, стараясь избегать встреч. Морланд был даже приятно удивлен энергичным стремлением сына проводить все время на ферме. Но наступал вечер, и после ужина им предстояло разделить компанию друг друга. Эти часы были мучительными для обоих, так как их мысли были направлены только на необходимость исполнить пресловутый супружеский долг, который в данном случае скорее можно было назвать «супружеской борьбой».

Каждую ночь, на плотно задрапированной кровати, Роберт набрасывался на нее, стиснув зубы, а Элеонора лежала напряженная, переживая физическую и моральную боль и стараясь не проронить ни звука. Благо, страдания длились недолго, так как страсть Роберта удовлетворялась, едва он прикасался к ней. Остальную часть ночи они беспокойно спали, стараясь держаться как можно дальше друг от друга, лежа по разные стороны кровати. Хотя Роберт и любил, и страстно желал ее, он скорее отказался бы от такой близости совсем, так как удовольствие совершенно омрачалось мыслью о том, что Элеонора ненавидит и презирает его. Но он считал своей обязанностью продолжать эти ночные взаимные истязания, пока она не объявит о своей беременности. Его отец, он знал, ожидал от него результата как можно скорее, и страх Роберта перед отцом перевешивал боязнь презрительного взгляда жены.

Из-за такой чудовищной дисгармонии Элеонора с огромным облегчением услышала о предстоящей разлуке с мужем на одну ночь. В канун дня святого Мартина Морланд объявил о том, что они уедут. Они закончили ужинать и собрались в холле вокруг очага. Морланд занимался починкой сбруи, а Роберт вслух читал Чосера. Элеонора и Габи, сидевшие с веретеном у огня, занимались шитьем рубашек. Работники пили и тихонько пели, сидя вдалеке от очага.

Когда Роберт дошел до конца рассказа, Морланд дал ему знак остановиться и сказал Элеоноре:

— Ну что ж, госпожа, завтра мы уезжаем в Лейсестер на ярмарку по случаю праздника. Так что можете приготовить список всего необходимого, что надо купить. Роберт и я прихватим с собой пару человек, мы заночуем в Лейсестере, а вы здесь будете за хозяйку. С вами останутся люди для защиты в случае чего, так что вам нечего бояться.

— Я и не боюсь, сэр, — ответила Элеонора голосом, исполненным достоинства. Ей будет дарована ночь спокойного сна, без этого молчаливого терзания ее тела! Она старалась не выдать своей радости. — Действительно, есть масса вещей, которыми нам необходимо запастись. Прошу прощения, но я буду вынуждена вас покинуть, потому что должна согласовать этот список с Жаком.

— То есть вы не знаете, чего нам не хватает? — спросил Морланд язвительно.

— Сказать вот так, на ходу, у меня не получится, да и никто бы не смог, — парировала Элеонора в таком же тоне.

Роберт привык к скрытности своего отца. За день до сватовства он еще не подозревал, что отец уже решил, когда и на ком женить сына. Поэтому для Роберта было настоящим потрясением, что Элеонора посмела не смолчать. Морланд лишь повел бровью и пропустил ее ответ мимо ушей. Ему нравилось, что невестка в карман за словом не лезет.

— Я надеюсь, вы употребите ваше время с пользой, — сказал он наконец, — и не будете сидеть без дела только потому, что ваши муж и отец не имеют возможности наблюдать за вами.

— О да, я намерена употребить это время с пользой и организовать мытье служанок.

— Мытье? — воскликнул Морланд, взрываясь.

— Да, — ответила Элеонора твердо. — Я обнаружила вчера, что ванна захламлена, но ее легко очистить. Мы зажжем огонь в кухне, принесем много горячей воды. Пока мужчины будут в холле, все женщины смогут искупаться в кухне.

Она говорила, не останавливаясь, убежденно и настойчиво, потому что запах, исходивший от некоторых служанок, был слишком большим испытанием для ее обоняния.

— Габи и Джо будут стоять у дверей, чтобы не допустить в кухню мужчин.

— Вам надо будет поставить их с другой стороны, чтобы женщины не разбежались только при виде ванны, — расхохотался Морланд.

— Вполне возможно, но женщин легче убедить в необходимости купаться. Да и с мужчинами будет легче справиться, когда наступит их очередь в пятницу.

— Черта с два! — На этот раз в голосе Морланда не было и следа смеха. — Вам, конечно, чего только не придет в голову, но, кажется, вы забыли, кто хозяин в этом доме.

— А вы, кажется, забыли, кто хозяйка в этом доме! — ответила Элеонора с жаром. Неожиданно она получила увесистый удар по голове. Она вскрикнула и невольно обхватила голову руками. Роберт привстал со своего места, протестуя.

— Отец! — вскричал он в ужасе.

— Что, тебе тоже не терпится получить? — Морланд утихомирил его одним своим взглядом. — Я вполне справлюсь с тем, чтоб проучить вас обоих. Так что советую впредь этого не забывать. Мадам, похоже, решила, что может тут гонять моих слуг, как собака овец. Так пусть вспомнит, что мы делаем с теми, кто портит наших овец.

Элеонора, у которой все еще шумело в голове от удара, процедила сквозь зубы:

— Вы постоянно твердите мне, что следить за домом — это моя работа. Так вот, я не позволю, чтоб меня окружали слуги, от которых несет хуже, чем от ночного горшка. Мои слуги приучены купаться еженедельно, и это моя обязанность обеспечить им чистоту.

— Элеонора. Не надо… — начал Роберт, но оборвал сам себя на полуслове. Однако она лишь метнула на него яростный взгляд.

— Я не буду молчать, когда мне положено говорить, — отрезала Элеонора. — Если уж вы можете меня винить, то дайте прежде право действовать.

Минуту в комнате царила напряженная тишина — Элеонора и ее свекор пристально смотрели друга на друга, разделенные огнем очага. Затем Морланд пожал плечами и вернулся к своему занятию.

— Ну, хорошо, — сказал он. — Может, правда ваша. Вы будете купать слуг, когда вам вздумается, а я — поучать вас, когда мне вздумается. — Последние слова содержали явную угрозу, и оба это понимали. Морланд продолжал: — В конце концов, вреда это им не принесет. Сам вот я купаюсь, когда мне вздумается, и ничего.

— Я надеюсь, сэр, вы соблюдаете… — начала было Элеонора сурово.

— Молчание, несносная девица! — взревел Морланд. — Неужели вы полагаете, что будете распоряжаться и мною, или хотите, чтобы я вбил в вас покорность снова?

Элеонора благоразумно промолчала, вернувшись к своему шитью и отдавая себе отчет в том, что победа осталась за ней. Морланд наблюдал за невесткой из своего угла краем глаза, и его лицо тронула легкая улыбка, которую он постарался скрыть. Роберт смотрел на жену с открытым восхищением: сам он не представлял себе, как можно было не побояться противостоять его отцу, ведь за всю свою жизнь он не осмелился перечить ему ни в чем.

Элеонора искупала своих служанок, несмотря на их яростное сопротивление. Она предупредила мужчин, что их очередь настанет в пятницу. Дом стал чище, еда — лучше, и именно к ней начали обращаться слуги в ожидании приказа или за советом. Да, она несомненно становилась полноправной хозяйкой Микл Лита, постепенно изменяя его. Морланд и Роберт уехали на ярмарку в Лейсестер. Они не сообщили ей, что это была традиционная северная ярмарка, на которой выставлялись на продажу самые породистые лошади трех графств. Когда на следующий день они вернулись и Элеонора выбежала их встречать, она увидела, что и муж, и свекор радостно улыбаются ей. Между ними стояла самая замечательная белая кобылка, которую ей только доводилось видеть.

— Белая лошадка для белого зайчика, — выкрикнул ей Роберт, помня о ее талисмане.

Морланд благосклонно кивнул головой:

— Я обещал вам купить лошадь. Даже ваш почтенный господин Эдмунд не подарил бы вам лучшей, чем эта красавица.

Элеонора двинулась навстречу, не в силах вымолвить ни слова от счастья. Она нежно потерла мягкую белую морду этого неземного создания. Лошадка потянулась к своей будущей хозяйке, и Элеонора увидела, какие у нее темные блестящие глаза, сколько в них живости и ума. Элеонора взглянула на двух Морландов и не стала сдерживать улыбку. Она вынуждена была признать, что принадлежит этой семье, раз и навсегда. Впервые Элеонора поняла слова венчального обета о том, что она будет со своей семьей и в радости, и в печали. Она наконец приняла руку Провидения, которое связало ее с этим домом. Поняла она и то, как важно не упускать коротких моментов счастья, таких как этот.

Элеонора назвала свою лошадь Лепидой, что значило «белый заяц».

 

Глава третья

Через два месяца, когда земля была надежно закована в железные латы холода, вдруг наступила теплая и влажная погода, идеальная для охоты.

— Запах дичи будет летать в воздухе! — воскликнул Роберт, не в силах сдержать своего воодушевления. — Сегодня мы точно не вернемся без большого оленя.

— Благодарение Богу, если так, — сказала Элеонора. — Меня тошнит от засоленного мяса. У лорда Эдмунда всегда был снаряжен человек для охоты, чтобы в доме не переводилось свежее мясо.

— Но ведь я привожу зайцев постоянно. Элеонора передернулась:

— Вы же знаете, что я не ем зайчатины. Для меня это, как… убийство.

Роберт улыбнулся ей и встал открыть ставни спальной комнаты.

— Вы только послушайте, как воют гончие! — сказал он. — Они свое дело знают. А вон и Джо сдерживает Джелерта. Из этого щенка выйдет хороший охотник.

— На каждого хорошего охотника найдется еще лучший, — возразила Элеонора, решив подразнить мужа. Она знала, как щепетильно он относится к оценке его любимой Леди Брач и ее потомства.

— Он наберется опыта, когда несколько раз почувствует погоню. Это у него в крови. Он не может быть не лучшим.

Роберт снова посмотрел вниз, во двор, где шли приготовления, и нетерпеливо сказал:

— Ну же, женушка, как скоро мы спустимся?

— Я уже готова. Он отвернулся от окна, и они посмотрели друг на друга с восхищением. Супруги оделись в гармонирующие по цвету наряды: на Роберте были чулки оттенка изумруда и пурпурная туника с бело-золотой вышивкой, подбитая лисой. Элеонора оделась в бархатное платье насыщенного зеленого цвета, также отороченное мехом, и в темно-красную юбку из шерсти. Они подобрали себе желто-оранжевые плащи и украшенные мехом изумрудно-зеленые шляпы. От такой пары невозможно было отвести глаза.

Когда они спускались по ступеням во двор, Элеонора почувствовала неожиданное для себя удовлетворение собственной жизнью. Роберту, может, и недоставало таланта любовника, но это с лихвой компенсировалось другим: ежемесячные женские недомогания у Элеоноры должны были наступить в день святой Катерины, и она уже приготовила все необходимое, чтобы пережить эти досадные несколько дней, но они не наступили.

Габи, которая знала даже детали интимного календаря своей госпожи, сразу поняла, в чем дело, и произнесла специальную молитву о сохранении беременности. Когда прошла еще неделя, Элеонора, по совету Габи, рассказала все Роберту, но настояла на том, чтобы он ничего не сообщал пока отцу. Роберт чувствовал себя, как пораженный громом, был возбужден и вместе с тем напуган до полусмерти. Он согласился хранить молчание и прекратил свои ночные «нападения» на жену. Прошедшие еще три недели полностью подтвердили ожидания женщин. В канун Рождества было официально объявлено, что Элеонора беременна, и рождественские праздники наполнились особой радостью для всего дома.

На дворе стояла середина января, и Элеонора теперь совсем иначе чувствовала себя в компании мужа. Поскольку их интимные отношения свелись к нулю, главная причина супружеских разногласий и дисгармонии сама собой исчезла. Элеонора была на седьмом небе от счастья, что результат наступил так скоро.

Морланд, с характерной для него привычкой приписывать все заслуги себе, заявил: «Я говорил, что у меня на плодовитую ярку глаз наметан». Роберт был несказанно рад этому столь быстрому подтверждению собственной мужественности. Известие о будущем ребенке еще больше укрепило его любовь к Элеоноре. Он проявлял необыкновенную заботливость, нежность, галантно ухаживал за женой. Представление Роберта о супружеских отношениях были продиктованы воспитанием и более всего соответствовали романтическим идеалам, в которых не было места искусству плотской любви. Теперь, когда любовная сторона их жизни ограничивалась поэзией, рыцарскими поступками и обожающими взглядами, Элеонора внезапно приняла Роберта в роли любовника.

Плохая погода и долгие зимние вечера заново подарили им друг друга. Они играли в карты, а с Рождества — в шахматы, набор которых привезли из Италии в Лондон, а затем в Йорк специально как подарок Элеоноре. Они также не без удовольствия подолгу беседовали, сочиняли стихи и вместе пели. Оба любили музыку, но, к сожалению, их дом не мог похвастаться сколько-нибудь замечательными музыкальными инструментами. Они решили восполнить этот досадный пробел, как только наладится погода. Теперь, когда Элеонора объявила о грядущем наследнике, Морланд не мог отказать ей ни в чем, что можно купить за золото.

Во дворе их ждала отобранная свора гончих. Морланд воспользовался погодой, чтобы нанести несколько деловых визитов соседям-землевладельцам, так что Роберт и Элеонора отправлялись одни с небольшой группой молодых людей с фермы. Джо был первым, кто встретил свою госпожу. Он подвел к ней Лепиду, другой рукой сдерживая рвущегося с поводка Джелерта.

— Позвольте помочь вам, мадам, — сказал он официально.

Он был одет в ливрею, как подобало личному пажу Элеоноры, — к своему новому положению и новым обязанностям Джо относился очень серьезно. Он придержал седло одной рукой, словно готовил Лепиду к выступлению на рыцарском турнире, а другой рукой поддержал Элеонору, когда та оседлала лошадь. Элеонора предпочитала ездить по-мужски, презирая французскую манеру сидеть боком и считая ее подходящей лишь для прогулки по парку. Лепида была в зеленой попоне, обшитой по краю малиновой тканью. На ней была темно-красная уздечка — еще один подарок Элеоноре на Рождество.

— Лепиде так идет ее новое снаряжение, — обратилась Элеонора к Роберту, который садился на Сигнуса: тот был ровесником своего хозяина, но на охоте превращался в молодого двухлетнего жеребца.

Роберт взглянул на жену и улыбнулся.

— В следующий раз, когда я поеду в город, я привезу ей золотые кисточки для украшения, — пообещал он. — Тогда она будет под стать своей красавице хозяйке.

Джо расправил складки на плаще Элеоноры и дал ей в руки вожжи. Затем он оседлал своего коня, все еще держа в руке поводки Джелерта и других собак. Слуги сдерживали свору мастифов, рвущихся из рук в предвкушении охоты. Лошади тоже, казалось, пританцовывали от нетерпения. Габи, наблюдавшая за происходящим у дверей, подалась вперед.

— О госпожа, будьте осторожны, — умоляла она Элеонору. — Не вздумайте решиться на какие-нибудь глупые лихачества.

— Успокойся, Габи, со мной все будет в порядке. Какой чудный день! Я уже чувствую запах жареной оленины.

Габи перекрестилась, осознавая, что Элеонора искушает судьбу, умоляющие обратилась к Роберту:

— Вы присмотрите за ней, мой господин, вы ведь знаете, какой у нее необузданный порой нрав!

— Я знаю, Габи, не беспокойся. Я присмотрю за ней.

— Пусть вас обоих хранит Господь!

— Аминь!.. Бен, мы готовы! А ты? — позвал Роберт.

Бен, выполнявший обязанности егеря на сегодняшней охоте, влез на лошадь и резким отрывистым голосом отдал приказы слугам.

— Постарайся хорошенько, Бен, и ты получишь сегодня столько вина, что сможешь в нем утонуть.

Когда они выезжали, солнце вовсю старалось разогнать тонкие серые тучи.

— Только вдохните этот воздух! — обратился Роберт к Элеоноре, весь сияя. — Пахнет травой и деревьями, пахнет плодородной пахотной землей. Это как глоток вина после долгого сидения.

— Лошади разделяют ваш восторг, — сказала, смеясь, Элеонора. Лепида шла, словно пританцовывая. На фоне церемонного хода Сигнуса она выглядела как ребенок, гуляющий со своим дедушкой. Сигнус выгнул шею и тихонько потянул носом в сторону своей легкомысленной соседки, как будто она вдохнула в него новую жизнь.

— Он великий охотник, мой старина Сигнус! — заявил Робертс гордостью. — Он сам может вести вас… А вот и солнце! Оно словно раздает бриллианты росы верхушкам деревьев.

— Да, вы романтик! — воскликнула Элеонора. — Только это не роса, а дождь. Я не знаю ни одного другого места, столь щедрого на холод, дождь, ветер и вообще на самую несносную погоду. А как здесь пустынно!

Роберт, как всегда, поверил ее поддразниваниям и горячо запротестовал:

— Но вы видели эти места только зимой! Подождите до весны, и вы увидите, как мило все вокруг. Цветы…

— Знаю, знаю. Я нарочно так говорила, — перебила его Элеонора. — Все равно, — продолжала она с нотками усталости в голосе, — я буду надеяться только на весну, когда бы Бог ни решил послать нам ее. Кажется, зиме не будет конца, а холод иногда просто невыносим.

Роберт посмотрел на нее не без волнения. «Она думает об оставленном замке», — решил он про себя с грустью. Элеонора казалась ему редким драгоценным даром, подобной какой-то экзотической птичке, случайно прибившейся к его порогу по капризу погоды, как это иногда случается с перелетными птицами из теплых стран. Временами он представлял себе, как однажды проснется и поймет, что она улетела от него.

Они нашли оленя в редком березняке в полумиле от дома. Это был чудесный молодой одиночка, отбившийся от стада, который не чувствовал в людях врагов. Его голова была увенчана первыми рожками. Бен натравил на его след Леди Брач и ее сводного братца Фэнда — лучших гончих. Затем он ловко и тихо вывел оленя из зарослей и выпустил свору, направляя ее жесткими короткими приказами. Его целью было утомить животное, но не загонять далеко от их дома. Роберт и Элеонора бросились в погоню с такой скоростью, что слуги не успевали за ними. Элеонора наблюдала за своим питомцем Джелертом, с удовольствием отметив про себя, что уже через несколько минут после начала охоты он показывал себя, как натасканная гончая.

В конце концов они загнали оленя на край торфяника, и мастифы повалили его, не дав ему опомниться. Бен подоспел через секунду, преследуемый остальными псами, и заколол оленя. Он отогнал собак, посадил их снова на поводок. Тяжело дыша, он подошел к своему хозяину, ожидая одобрения.

— Чисто сработано. Ты показал себя таким же хорошим охотником, как и твой отец.

Бен растянул губы в улыбке, и его лицо сразу перестало быть мрачным и взрослым, каким он до этого старался казаться. Элеонора засмеялась, подъехала к Джо и, взяв у него висевшую на поясе бутылку, бросила ее Бену.

— Вот. Это тебе, чтобы не ждать до вечера законной награды! Можешь начать топить себя в вине, как обещал тебе хозяин, уже сейчас! — воскликнула Элеонора, и все засмеялись.

Бен благодарно кивнул и сделал длинный глоток. Затем вернул бутылку и опытными, выверенными движениями разделал оленя, а требуху бросил борзым. Тушу погрузили на Додмэна, который, будучи необыкновенно мирным животным, как раз и подходил для такой ноши. Он настороженно дернул ушами, но дальше этого его протест не пошел. В это время Элеонора и Роберт освежались разбавленным вином и закусывали выпечкой, о чем позаботился Джо. Они обсуждали, что им следует делать дальше. Молодые слуги отдыхали, сидя на земле. Они были в приподнятом настроении, весело болтали и смеялись, довольные столь удачным началом охоты. Для многих из них этот опыт был первым.

В то время, когда они собирались снова отправиться в путь, один из слуг, в чью обязанность входило вести Додмэна с его страшным грузом, повернул пони и повел его в сторону Элеоноры, все еще сидевшей верхом на Лепиде. Слуга был неопытным, и принял миролюбивость Додмэна как должное. Лепида же, более строптивая от природы, не стала спокойно выносить запаха крови, исходившего от туши оленя. Она резко встала на дыбы. В этот несчастливый момент Джо как раз отпустил Лепиду, чтобы оседлать собственную лошадь, а Элеонора повернулась в седле, расправляя складки на плаще. Встав на дыбы, Лепида отпрянула в сторону. Элеонору отбросило на другой бок, и она упала на землю, ударившись так сильно, что, казалось, ее уже ничто не спасет.

С криком ужаса Роберт бросился с лошади и через мгновение стоял на коленях у тела Элеоноры. Она не могла говорить, и Роберт подумал худшее.

— О Боже милосердный! Она мертва. Элеонора, Элеонора, как это могло случиться?

Он поднял голову, обведя безумным взглядом слуг и остановившись на перепуганном мальчике, который все еще держал Додмэна под уздцы.

— Не сносить тебе головы, несчастный убийца! И вы, вы все, приготовьтесь, что с вас шкуру сдерут. Джо, ты ответишь в первую очередь, потому что ты ни на секунду не должен был отпускать ее лошадь! Я выпорю тебя так, что на тебе живого места не останется.

В своем гневе он не давал им вымолвить ни слова, пока Бен, самый смелый, сказал с облегчением в голосе:

— Она жива, господин, посмотрите, она пошевелилась.

— О да, да! Благодарение Богу, Элеонора, ты не погибла!!! С тобой все в порядке, моя дорогая? Скажи мне скорей!

— Со мной все в полном порядке, — сказала Элеонора, пытаясь встать, но Роберт тут же вернул ее назад.

— Не двигайся! Лежи так. Где у тебя болит? У тебя могут быть сломаны кости. Эта земля твердая, как броня.

— Со мной все в полном порядке, — повторила Элеонора, но на этот раз с нотками раздражения в голосе. — Меня выбило из седла, и я на минуту лишилась чувств. Это все…

— Бог мой! Ведь ты беременна! — прошептал Роберт выразительно, и его сердце внезапно провалилось куда-то. Если с ней ничего не случилось, то наверняка ребенку был нанесен ущерб. Гнев закипел в нем с новой силой. — Если с тобой или ребенком что-то случится, они ответят своими жизнями, за то что прошляпили все. Ты, Бен, бери моего коня, скачи вперед, чтобы приготовить к нашему приезду постель, и вызовите хирурга.

— Нет, Бен, ничего не надо. Прекрати это, Роберт! Со мной все в порядке, я даже не ушиблась. Если ты поможешь мне встать, я снова сяду в седло, и мы продолжим. Ах, оставьте же меня. И не пугайте бедных слуг. В случившемся нет их вины. Если бы я не отвлекалась по пустякам, Лепида не сбросила бы меня. Она лишь чуть-чуть дернулась.

Постепенно она убедила необычайно взволнованного Роберта, что ей не грозит смерть, если она встанет. Но Элеонора не была так уверена насчет ребенка. Она не чувствовала никакой боли, но, мало зная о беременности, не могла сказать, насколько опасным было такое падение. Правда, ей пришлось падать не с такой уж большой высоты, так как Лепида была весьма миниатюрной. Элеонора упала на бок, и удар больше пришелся на плечо и руку. Через десять минут настойчивых уговоров Роберт позволил ей снова сесть в седло. Тем не менее он был настроен прекратить охоту. Наконец Элеонора внушила ему, что единственный серьезный ущерб, какой она понесла, — это замазанная грязью одежда. Они продолжили охоту.

Приподнятое настроение снова воцарилось среди охотников, и к тому времени, когда они возвращались, случай на охоте был уже почти забыт. Начинало смеркаться, когда они подъехали к дому, нагруженные добычей и весело обсуждающие предстоящую трапезу из жареной оленины. Они мечтали, как искупаются в горячей ванне и за бокалом вина проведут счастливый вечер у огня. Первой их встретила Габи, которая выбежала во двор, как только услышала стук копыт. Едва увидев грязное пятно на одежде Элеоноры, она легко восстановила цепочку событий.

— С вами произошел несчастный случай! — выкрикнула она и в ту же секунду откинулась назад, словно невидимая рука нанесла ей страшный удар. Габи прижала руки к груди и упала на каменные ступени.

Слуги сразу же подбежали к ней, через мгновение к ним присоединились Джо и Элеонора.

— Габи, со мной все в порядке, — попыталась успокоить Элеонора свою верную няню. — Я даже не ушиблась.

Габи хватала ртом воздух.

— Боль, госпожа, — прошептала Габи, — как будто стрела попала прямо в сердце.

— Старайся не говорить, — распорядилась Элеонора. — Внесите ее внутрь и положите у огня. Принесите же вина! Лежи тихо, Габи, все образуется, вот увидишь.

Двое слуг внесли старую служанку в дом и положили у огня, как велела их госпожа. Они поддерживали ее за руки, пока Элеонора старалась дать Габи вина. Сначала оно пролилось, но затем она выпила его и попробовала заговорить.

— Нет, — мягко запретила ей Элеонора. — Ты должна отдохнуть. Все хорошо.

Она склонила колени, снова предлагая Габи вина и бормоча ласковые слова, как будто они поменялись ролями. Роберт в это время отдал приказ почистить лошадей и разделать добычу, после чего немедленно поспешил в холл. Когда он вошел, прежний румянец заиграл на щеках старой служанки, а ее дыхание успокоилось.

— Сейчас мне намного лучше, — проговорила Габи, когда Роберт занял место рядом с Элеонорой. — Я прошу прощения, мой господин, что причинила вам столько хлопот.

— Ну, об этом можешь не беспокоиться, — сказала Элеонора, успокаивая Габи в который раз. — Лучше скажи, как ты себя чувствуешь сейчас?

— Уже хорошо. Эта боль. У меня случалось такое и раньше, но никогда еще не было так плохо. Как стрела в груди, которая отнимает дыхание. Затем боль отпускает. Я уже не молода, так что нет ничего удивительного в том, что здесь болит, а там колет. Как вы?

— О, все в порядке, — ответила Элеонора нетерпеливо.

— Для меня было таким ударом увидеть вас в таком виде. Я надеюсь, вы сберегли себя и не ушиблись? — Габи многозначительно посмотрела на свою госпожу.

В ответ Элеонора отрицательно покачала головой.

— Нет, я не чувствую никакой боли. Кортени так же сложно уничтожить, как и Морландов. А этот ребенок унаследует двойную силу. Теперь тебе надо подняться и идти отдыхать.

— Да, госпожа.

— Я проведу тебя наверх.

— Нет, я справлюсь сама. Какая досада, что я стала такой обузой.

— Иди же и отдохни.

Элеонора наблюдала, как Габи вышла из комнаты, и ее лицо потемнело от печали. Роберт обнял ее за плечи.

— Кажется, ей действительно лучше, — он старался говорить убедительно. — Как она и сказала, это от волнения за тебя.

— Ммм, не нравится мне, как легко она согласилась пойти отдохнуть. В другие времена она ни за что не оставила бы меня без своей заботы. Похоже, ей действительно худо.

— Но что же мы можем сделать?

— Ничего, — вздохнула Элеонора, — и в этом-то и заключается главная проблема.

— Постарайся не беспокоиться понапрасну.

Но Элеонора только нетерпеливо сбросила его руку со своего плеча и направилась к лестнице.

— Как будто у меня есть другой выход, — с горечью произнесла она.

Стоял яркий августовский день, и жара, казалось, упала на них, как золотой ливень. Элеонора сидела на воздухе в беседке, которую они придумали построить вместе с Джо. Она располагалась в тени дома. Когда Элеонора прибыла в Микл Лит в прошлом октябре, это был просто кусок голой земли. Теперь, по прошествии времени, в основном благодаря Джо это место начинало приобретать законченную форму. Здесь было приятнее всего находиться в жаркую погоду.

— Только представьте, как красиво здесь будет через несколько лет, — говорила Элеонора, обращаясь в основном к Джо, своему верному помощнику, который сидел у ее ног и наигрывал какую-то мелодию на гитаре. Она взяла на себя обязанности учителя, чувствуя, что было бы неплохо иметь в своем распоряжении пажа-музыканта.

— Когда розы вырастут, вид здесь будет потрясающий. Иногда я диву даюсь, как много ты знаешь и умеешь, Джо.

Он взглянул на нее и улыбнулся.

— Вот вещь, о которой я не знаю ровным счетом ничего, — сказал он, указывая на гитару. — Боюсь, что эту науку мне не осилить.

— Но ты сделал для меня эту скамейку, посадил все эти цветы, а сколько всего еще… Откуда такие широкие познания, если тебя держали в конюхах?

— Я ловлю все на слух, как я выучил этот странный местный язык, — ответил он.

— Он способный ученик, это точно, — заметила Габи.

Она восседала рядом с Элеонорой на скамейке, и Элеонора время от времени бросала на нее тревожные взгляды. С тех пор как они сюда приехали, Габи становилась все толще и толще. Ей было трудно дышать, поэтому она передвигалась с большими усилиями. Даже на воздухе у нее иногда случались приступы удушья. Тогда лицо старой няни становилось страшного землистого цвета, а сердце будто останавливалось. Элеонора беспокоилась о ее здоровье, но Габи только отшучивалась, говоря, что старость должна приносить с собой боль.

Но здесь, в тени, ей очень нравилось, так как это место напоминало ей дом, который они оставили, здесь были такие же цветы, очевидно выбранные Джо именно по той причине, что они были как будто из прошлого. Из-за жары женщины позволили себе не убирать волосы, на их головах были лишь легкие льняные вуали. Так пренебрегать правилами этикета можно было позволить себе очень редко, и тем ценнее была эта свобода.

— Да, с мозгами у этого парня все отлично, — продолжала Габи. — Но я должна тебя предупредить: тот, кто быстро учится хорошему, так же быстро усваивает и плохое. Помни об этом всегда и будь начеку в борьбе с искушениями.

— Не волнуйся, Габи, Джо не ленится, а это лучшая защита от порока. Даже когда я не даю ему поручений, он ходит и собирает для меня всякие слухи. Я права? Расскажи нам, что ты услышал сегодня. Мне тяжело в моем положении порхать, как бабочка, поэтому я не могу уследить за всем. Расскажи о той страшной ссоре, которую ты видел в кухне.

Джо отложил гитару в сторону и обхватил колени руками. Любимым его увлечением после лошадей были новости и сплетни.

— Это был Жак, госпожа. С ним случился очередной приступ ярости. Он собирался приготовить новый соус к обеду на завтра, а Тоби как раз мешал угли, и маленький уголек возьми да и упади как-то прямо в соус. Жак чуть не задушил Тоби своими руками, — Джо довольно хмыкнул. — Он уже был готов взорваться, а это как раз подлило масла в огонь.

— Почему он был в плохом настроении? — спросила Элеонора.

— Из-за новостей из Франции. Господин разговаривал сегодня утром с купцом, который прибыл из Франции только на прошлой неделе.

— Новости о мирной конференции? — заинтересовалась Элеонора.

— Это та, которую возглавлял лорд Эдмунд? — добавила Габи. Ее сердце все еще было с прежним хозяином. Джо кивнул.

— Да, это так. Для Жака эти новости не прозвучали радостно. Кажется, они никогда не придут к мирному решению, во всяком случае, до тех пор пока король не достигнет совершеннолетия.

— Я не понимаю почему, — проворчала Габи. — Эти заморские войны отнимают у семей кормильцев. Посмотрите только на бедную леди Белль, у которой супруг все время во Франции, даже несмотря на то, что она снова ждет ребенка.

— Я ведь объясняла тебе, — терпеливо сказала Элеонора. — Они не могут достигнуть мирного соглашения, если не откажутся от притязаний на французский трон. Такой отказ может исходить только от самого короля.

— А почему это мы должны отказываться от Франции? — воскликнула Габи возмущенно. — Король Генрих был королем Франции, значит, и его сын тоже должен им быть!

— Слова настоящей англичанки! — послышался громкий смех. Он шел оттуда, где, по замыслу Элеоноры, вскоре будет живая изгородь из роз. Это был Морланд, возвращавшийся с соседних полей. Джо, пригревшийся у ног Элеоноры, вскочил при звуке его голоса.

— Мы можем добиться или мира, или французского трона, но не двух вещей сразу. Эй, парень, возьми-ка мою лошадь и почисти ее как следует, — сказал он, сходя с коня и протягивая вожжи Джо. Тот бросил быстрый взгляд в сторону Элеоноры, как бы прося подтверждения чужого приказа. Этот взгляд не остался незамеченным Морландом, который перестал смеяться и нахмурился.

— Какого черта ты на нее смотришь? — закричал он. — Делай, как тебе велено!

— Да, господин Морланд, — сказал Джо, принимая еле заметный кивок Элеоноры. Он показывал свое отношение к свекру Элеоноры тем, что называл его господином Морландом, а Роберта просто господином. Когда Джо увел лошадь, Морланд обернулся к Элеоноре.

— Что за черт, чего ты добиваешься, подбивая мальчишку на непослушание мне?

— Джо не конюх, — вспыхнула в ответ Элеонора. — Он мой паж, и я не позволю использовать его для другой работы. В доме полно слуг.

— Ваш паж, мадам?! — повторил Морланд. — Тогда учите его, как себя вести. А то он у вас прямо в любовниках ходит! Вы разрешаете ему прикасаться к вам чаще, чем собственному мужу.

— Не говорите мерзостей, — начала было Элеонора, но тут вмешалась старушка Габи.

— Господин, не стоит расстраивать госпожу, когда так близки роды. Вы ведь не хотите, чтобы характер ребенка испортился?

Морланд проглотил замечание, которое уже собирался сделать, и глубоко вдохнул, сдерживая эмоции. Более тихим голосом он произнес:

— Ты права, женщина. На этот раз я промолчу, мадам. Ну, скажите мне, как сегодня ведет себя мой внук?

— Спокойно, сэр, — проговорила Элеонора, сохраняя приличия цивилизованных отношений. — Должно быть, это жара.

— Ну, ну, позаботьтесь о нем как следует, госпожа. С этим ребенком ничего не должно случиться. Он будет наследником всего, чем я владею. Он станет хозяином огромного поместья. Его имя будет известно во всем графстве. Хорошенько берегите его, мадам.

Элеонора улыбнулась. Она чувствовала себя неуютно такой располневшей и большой, порой ей было даже трудновато двигаться. Она стала очень чувствительна к жаре. Тем не менее, Элеонора чувствовала глубокое удовлетворение, потому что ребенок давал ей власть. Когда она станет матерью наследника, то по-настоящему превратится в хозяйку. Уж тогда-то она начнет переделывать все по-своему.

— Конечно, сэр, я позабочусь о нем.

Когда Морланд ушел, женщины некоторое время хранили молчание, думая о предстоящем. Затем Элеонора неуверенно и тихо произнесла:

— Я так рада, Габи, что ты со мной. Я бы этого не перенесла без тебя.

Габи знала, что под «этим» Элеонора имела в виду грядущие роды, думая о которых, она наверняка представляла себе бедняжку Белль.

— Совсем не у всех это проходит так тяжело, как у леди Элеоноры, мой ягненочек. Обычно это гораздо легче. Даже не будь меня рядом, у вас все получилось бы, ведь вокруг вас собрались друзья.

— Нет, не друзья, — произнесла Элеонора все таким же тихим голосом. — Ребекка, и Эллис, и Энни — очень хорошие женщины, но они не друзья. Друг — это ты.

Габи выглядела озабоченной. Наконец она решилась:

— У вас любящий муж, дитя мое…

— А, ты о нем, — произнесла Элеонора презрительно.

— Не говорите так, вы же знаете, что расстраиваете меня. У вас хороший муж и верные слуги, а вскоре появятся и замечательные, здоровые сыновья. Старая Габи вам уже не понадобится.

— Но, Габи, — сказала Элеонора, смеясь, — ты говоришь так, словно думаешь об отъезде.

Наступила пауза, а затем Габи медленно вымолвила:

— Может быть, так и будет.

— Ты уедешь? Но куда? — удивилась Элеонора.

Габи старательно избегала встретиться взглядом со своей госпожой, рассматривая маленькие яркие соцветия, посаженные Джо.

— Я вижу, что здесь будет чудесный сад, когда все сделают, как положено. Но этот дом не станет моим, госпожа. Мне трудно быстро приспособиться к новому, как вам, молодым. Я думала, что, возможно, после рождения вашего первенца, когда вы немножко встанете на ноги, вы отошлете старую Габи домой.

Элеонора смотрела на нее ошеломленно, затем с усилием проглотила подступившие к горлу слезы и сказала:

— Если это то, чего ты хочешь, Габи, если ты хочешь вернуться в Дорсет, вместо того чтобы остаться здесь со мной, тогда, хорошо, я постараюсь устроить все, как ты желаешь…

— Спасибо вам, госпожа, — произнесла Габи торжественно. — Вы добры, как ангел. И я точно знаю, что вы без меня легко справитесь. Я бы хотела увидеть, как зацветет этот сад, но…

И женщины снова погрузились в молчание, а их мысли витали далеко-далеко.

В ту ночь Элеонора проснулась от ночного кошмара, чувствуя боль во всем теле. Она начала выкрикивать имя любимой няни, и Габи, у которой был чуткий сон и которая ждала именно этого момента, сразу же проснулась и отозвалась на зов своей хозяйки.

Мужчин подняли и, к их великому неудовольствию, выдворили из комнаты. Морланд уже забыл, насколько волнующим бывает подобное ожидание, поскольку с тех пор, как в этой самой спальне рождался его ребенок, прошло двадцать лет. Он громко ворчал и жаловался, что ему придется досыпать ночь в холле среди слуг. Роберт ушел тихо, почти позеленев от волнения. Уходя, он бесконечно оглядывался, чтобы посмотреть на жену, он чувствовал огромную вину перед ней, за то что она обречена на страдания.

— Поднимите женщин, когда спуститесь, — сказала Габи вслед уходящему Роберту. — Предстоит многое сделать, а я слишком старая и толстая, чтобы справиться самой. Госпожа Элеонора, теперь поднимитесь и помогите мне.

Все приготовления были сделаны заранее, так что потребовалось совсем мало времени, чтобы спальня превратилась в комнату для родов. Стояла жаркая ночь, они спали с открытыми ставнями, которые теперь закрыли, а в комнату внесли жаровню, чтобы нагреть ее еще больше. Считалось, что малейший поток холодного воздуха может быть смертельным для новорожденного. Джо снарядили верхом в город за повитухой, к услугам которой прибегали все дамы из богатых семей, а когда он вернулся, то был поставлен у двери как часовой, который должен оберегать вход от вторжения мужчин. Рождение ребенка — это исключительный ритуал, к которому допускаются только женщины.

Элеонора лично отобрала тех, кто должен был присутствовать при родах: конечно, Габи, Ребекка, чей легкий характер всегда благотворно действовал на Элеонору, Эллис, имевшая солидный опыт и почтенный возраст, и Энни, внучка Эллис, которую все называли Ани. Это смышленая и аккуратная девочка умела читать и писать, и Элеонора уже решила, что именно Ани будет няней ребенка.

К рассвету все приготовления были завершены, схватки становились все сильнее. Пока Элеонора не чувствовала приступов настоящей боли, сравнивая ее с состоянием во время обычных женских недомоганий, которые вполне можно вынести. Габи приказала ей все время ходить, а если Элеонора утомлялась и приседала отдохнуть, верная няня сразу же поднимала ее и довольно резко напутствовала:

— Чем больше вы ходите, тем легче пройдут роды, — говорила она ей. — Дитя мое, не останавливайтесь, не останавливайтесь ни на секунду.

Маленькая Ани, с круглыми от любопытства и ожидания глазами, ходила за Элеонорой, готовая поддержать свою хозяйку под локоть, держа наготове платок, чтобы отирать пот с ее лба. В комнате было невыносимо жарко, так как ставни и двери были плотно закрыты. Иногда наступал такой момент, когда Элеонора отдала бы все за глоток свежего воздуха. С другой стороны, она знала, что жарко — значило хорошо и правильно, и одно только ощущение того, что все идет по заведенному порядку, успокаивало ее. Элеонора покорно сносила жару, и пот ручьями струился под ее одеждой.

Вскоре прибыла повитуха с помощницей, и дверь за ними снова плотно закрыли. Повитуха похвалила их за сделанные приготовления и одобрила, как было организовано место для родов.

— Хорошо, просторно, — сказала она. — Мне нравится, когда в помещении есть где развернуться. А теперь, госпожа, ложитесь и позвольте мне взглянуть, как далеко мы продвинулись. Так, отлично. Вы все делаете как надо. Это, конечно, ваш первенец, потому что мужчины внизу ходят так, словно это им самим предстоит рожать. Когда я вижу такое, мне даже не надо спрашивать, первого ли ребеночка мы ожидаем. Мужчины в таком состоянии, как ваши сегодня, — самый верный знак. Теперь, госпожа, снова вставайте и ходите. Вам правильно сказала ваша помощница, что вы должны ходить.

Элеонора начала опять ходить, немного развеселившись, когда увидела выражение лица Габи. Та была искренне возмущена тем, что какая-то повитуха будет одобрять ее советы. Схватки уже стали почти непрерывными, сознание Элеоноры сосредоточилось на одной точке ее измученного тела. Было невозможно думать ни о чем другом, пока длились схватки. Кода же они ослабевали, она думала только о том, что они сейчас возобновятся с новой силой. Она начала кричать, когда боль достигла пика и, казалось, отнимала у нее все силы. Повитуха всячески поддерживала Элеонору, подбадривая ее спокойным и уверенным голосом.

— Вы хорошая и здоровая девушка, госпожа, вам это легко удастся, — предсказывала она.

За окнами наступал новый, еще незнакомый день, становилось все жарче, но для Элеоноры время остановилось. Она была заточена в собственный мир бесконечной боли, всепоглощающей и как будто захватившей ее тело навечно. Она смутно осознавала присутствие других людей в душной комнате, но совсем не понимала, кто они и что здесь делают. Элеоноре казалось, что она была в центре какого-то жаркого белого круга и находилась вне времени и пространства.

В перерывах между схватками ее поднимали на ноги и водили, поддерживая с двух сторон. Наконец повитуха приказала посадить ее на специальный стул для родов, потому что пришло время. Руки Элеоноры положили на ручки стула, и они тут же побелели от напряжения. Ани отдали распоряжение стоять за госпожой и держать ее за плечи. Повитуха заняла свое место на низком табурете перед Элеонорой, собираясь принять ребенка. Все было готово.

Теперь до слуха Элеоноры доходили приказы, отдаваемые громким криком. Боль схваток достигла апогея, но это уже перестало быть важным. Самым важным было избавиться от этого груза внутри. Она боролась с фантастическими усилиями, слыша один и тот же приказ: «Напрягаемся и выдыхаем! Напрягаемся и выдыхаем!» Элеонора стонала и истекала потом; теперь она узнала; почему роды называют великим трудом.

Она яростно боролась только за то, чтобы покончить с этой болью. Напрягаясь так, что сердце останавливалось в груди, она чувствовала, что некая тугая пробка словно не хочет выходить из узкого бутылочного горлышка. Слышались крики и бормотания женщин, среди них выделялся голос повитухи, разрезающий красный туман в мозгу Элеоноры:

— Очень хорошо, дитя мое. Вот и голова. Передохните, а затем примемся за остальное.

— Не могу больше, — произнесла Элеонора еле слышно. — Я больше не могу.

— Осталось совсем чуть-чуть, — подбодрила ее повитуха. — Все самое страшное позади. Больше не будет так больно. Готовы?

Еще одно невыносимое усилие — и Элеонора почувствовала, как что-то выскальзывает из нее, а затем комната огласилась детским криком. Женщины одобрительно загудели, но Элеонора слышала их сквозь пелену. Она думала лишь о том, что ребенок жив, и это хорошо, и это все. Ей невыносимо хотелось спать. Ани вытерла ей лоб, после чего Элеонора погрузилась в забытье.

Через некоторое время она очнулась и услышала, как женщины что-то говорят. Она узнала голос Эллис, которая как раз произносила: «Нет, не сейчас. Пусть она выспится. Скажем ей позже».

О чем скажем? Элеонору недолго занимал этот вопрос. Ей помогли лечь в кровать, перебинтовали и наложили бандаж, и постепенно все звуки для нее исчезли, детский плач и бормотание женщин затихали вдалеке, и она погрузилась в глубокий сон, вызванный усталостью и истощением сил.

Итак, в половине третьего пополудни семнадцатого августа 1435 года Элеонора родила своего первенца. И только в пять часов, когда она проснулась после родов, ей сообщили плохую новость. Ребенок был крупный и здоровый, но это была девочка!

Морланд был в ярости и высказал Элеоноре все, что о ней думает. Он не оставил ей никаких сомнений насчет того, что она полностью провалила возложенную на нее миссию и произвела на свет бесполезную девчонку вместо желанного и обещанного сына. Он напомнил ей, что ее взяли в семью, хотя она и не имела никакого приданого, и единственный способ исправить этот недостаток — рожать сыновей. Ослабевшая и истощенная после длительных схваток, Элеонора была не в состоянии защитить себя, как сделала бы при других обстоятельствах. Она только бросила полный горечи взгляд на своего мужа, который стоял рядом, несчастный и пристыженный, но не способный найти в себе силы противостоять отцу и защитить свою жену. Роберт уже был многократно осыпан проклятиями зато, что имел неосторожность заметить, что ребенок родился необыкновенно крупным, здоровым и симпатичным. Роберт довольствовался тем, что не потерял Элеонору в этом страшном испытании. Тот факт, что ребенок был жив, только добавлял ему радости, и пол новорожденного не имел для него никакого значения.

В конце концов, Габи взялась выпроводить мужчин из комнаты, сказав, что ее госпоже необходим отдых и покой, а иначе она потеряет молоко. Ани, уже приступившая к своим новым обязанностям, унесла малютку, и Габи осталась одна рядом с Элеонорой, сидя на ее кровати и держа ее за руку. Слезы струились по щекам молодой матери.

— Мой драгоценный ягненочек, не плачьте, — успокаивала ее Габи. — Не позволяйте им вас расстраивать. Малютка самая красивая и здоровая из всех детей, которых мне доводилось видеть. У вас будет еще много таких же. Следующего надо ждать именно мальчика, посмотрите.

— Дело не в этом, — продолжала плакать Элеонора. — Это потому, что он просто стоял рядом и позволял оскорблять меня. Мой муж — это мышь, трусливая мышь. Вот он бы защитил меня.

Габи, конечно, поняла, кого имеет в виду Элеонора. Она снова думала о Ричарде Йоркском.

— Ваши мысли все еще с ним? — спросила она, расстроенная. — О миледи!

Слезы высохли на лице Элеоноры, и она сказала слабым грустным голосом:

— Я не хочу, чтобы ты покидала меня теперь, когда нужна мне больше всего на свете.

— О госпожа, я рада, что была рядом при ваших первых родах, но теперь все позади, и я не буду уже так нужна вам. Мне надо отправляться в путь, дитя мое. Вы станете только сильнее без меня.

— Неужели твой отъезд так уж необходим? — спросила Элеонора упавшим голосом.

— Да, — просто ответила Габи, и, казалось, этим все было объяснено.

Спустя три дня ребенка крестили в церкви Святой Троицы. Элеонора пошла на церемонию, одетая в лучший и тончайший наряд. Габи осталась дома, сказав, что такая поездка будет слишком большим испытанием для ее старого тела. Ребенка крестили Анной в честь матери Роберта, и Морланд наконец сменил гнев на милость, хвастаясь перед соседями, какая у него красивая и здоровая внучка.

Когда они вернулись в Микл Лит на крестильный пир, к ним навстречу выбежал слуга и что-то еле слышно прошептал Роберту на ухо. Роберт повернулся в сторону супруги и взял ее за руку.

— Боюсь, плохие новости, — пробормотал он, резко побледнев от волнения. Элеонора до боли сжала его руку.

— Что? Что? Скажите мне немедленно! — страшная догадка поразила ее. — Это Габи, да?!

Роберт лишь кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

— Что произошло? Где она? — кричала Элеонора, пытаясь вырваться.

— Дорогая, вам надо полежать — вы сделаете себе только хуже, — Роберт выглядел очень озабоченным. — Боюсь, что ее настиг один из ее приступов.

— Она мертва? — прошептала Элеонора.

Роберт кивнул. Секунду она смотрела на него не отрываясь, не в силах поверить в случившееся. Потом слезы градом полились из ее глаз. Она была настолько обессилена, что даже не стала их сдерживать. Роберт попытался успокоить ее, но она оттолкнула его.

— Отнесите меня в мою комнату, — приказала она.

Элеонора чувствовала, что ее сердце разрывается на части. Позже она послала за Джо.

— Расскажи мне все, — попросила она.

Она сидела на своем дубовом серебряном комоде у окна, а рядом с ней пустовал другой комод, который обычно занимала Габи, когда они вместе работали. Джо присел на пол у ног Элеоноры — занять место Габи казалось ему кощунством.

— Рассказывать почти нечего, госпожа. Она вышла посидеть на солнышке. Я помогал ей, потому что ей не хватало дыхания. Я усадил ее с шитьем, чтобы ей было удобно, на скамейку. Она сказала, как хорошо ей было здесь…

— Что она произнесла точно? — перебила его Элеонора. — Я хочу знать дословно.

— Она сказала: «Почти так же хорошо, как дома». А еще она сказала: «Все, что нужно, это прибавить шум моря». Потом добавила: «Но я могу услышать его по памяти». Затем я ушел. Когда я вернулся позже посмотреть, нужно ли ей чего-нибудь еще, она просто сидела, сложив руки на коленях и уронив голову на грудь, как будто спала. Должно быть, она умерла тихо, как во сне. Я сказал Уильяму, и он послал за священником. Жак и я внесли ее в дом. Мы сделали так, потому что были ее настоящими друзьями.

Элеонора кивнула. Она снова плакала, но тихо, без надрыва. Скорбеть о таком мирном уходе было бы неправильно. Но потеря эта для Элеоноры была поистине невосполнимой. Она утратила друга, женщину, одарившую ее настоящей материнской любовью.

— Она говорила о том, чтобы уехать домой, Джо, — проговорила Элеонора спустя некоторое время. — Как ты думаешь, она знала, что произойдет?

Джо кивнул.

— Думаю, да. Мне кажется, она говорила с вами об этом, чтобы вы привыкли к мысли, что ее не будет с вами. Она болела, долго болела, вы знаете?

Элеонора согласно кивала головой.

— Сейчас она точно на небесах, у Господа. Она всю жизнь была праведницей, и Бог захочет взять ее в Свою обитель.

Элеонора вспомнила первый день в Микл Лите, звук колоколов, заливающий город щедрой волной.

— Я закажу поминание в ее честь. Ей бы это понравилось. Так тяжело осознавать, что она будет похоронена здесь, вдали от дома.

— Зато здесь ее друзья будут рядом, — Джо старался утешить Элеонору. — Ей бы точно было важно знать, что вы поблизости, а ваша семья пополняется и растет. Тогда это станет ее настоящим домом.

— Может быть, — Элеонора все думала о последних словах Габи. — Теперь я одна, — продолжала она. — Мне придется быть в два раза сильнее, чтобы со всем справиться. Она предупреждала меня об этом. Теперь я женщина.

— Мадам, вы не будете одиноки, — сказал Джо. — У вас есть супруг и ребенок, вся ваша семья и слуги.

— И ты, — сказала Элеонора, устало улыбаясь.

— И я, — согласился Джо с непроницаемым выражением лица.

— Ты для меня большое утешение, — продолжала Элеонора. — Принеси мою гитару. Мы продолжим урок. Было бы хорошо, если бы ты мог играть для меня.

На протяжении следующих нескольких дней Роберт старался изо всех сил, чтобы помочь Элеоноре, зная, какое место в жизни его жены занимала Габи. Он хотел пробиться к сердцу жены, но она относилась к нему холодно. За утешением ей легче было обратиться к Джо, который всегда был рядом, готовый говорить и сочувствовать. Казалось, маленький паж мог дать ей то, что было не под силу самому хозяину дома.

 

Глава четвертая

Стояло еще одно жаркое лето.

— Я устала быть такой огромной каждый раз, когда наступает душная погода, — ворчала Элеонора, с неприязнью глядя вниз на свой раздувшийся живот. — Мне невыносимо жарко. Я даже не могу шить.

Она сидела в тени переплетенных ветвей беседки. За три года цветник превратился в настоящий сад. Изгородь из роз была такой густой, что напоминала розовый снег. Запах жимолости наполнял воздух. Место это было просто райским уголком.

— Пожалейте мужчин, мадам, — сказала Ани, которая сидела на скамейке, держа маленькую Изабеллу на коленях. Девочке едва исполнился годик, а она уже любила озорничать все время, пока не спала. Сейчас она сидела спокойно, засунув в рот красную бусину, висевшую у нее на шее, чтобы оградить от дурного глаза, но, наверняка, скоро потеряет интерес к этому занятию и начнет выворачиваться и вырываться. Она умела ползать с поразительной скоростью и использовала свое достижение довольно часто.

Вторая дочка Элеоноры, тоже Элеонора, которую, однако, называли Хелен, чтобы отличить от имени матери, была абсолютно не такой, как Изабелла. Хелен исполнилось два года, и она была настолько послушная и тихая девочка, что даже вызывала беспокойство у Ани, которая боялась, что такой ребенок может оказаться слишком хорош для жестокого земного мира. Хелен сидела у ног своей матери, куда ей велели сесть, и она останется там, пока ей не скажут уйти. Мир не вызывал у нее никакого любопытства. Она была всем довольна, а иногда можно было услышать, как Хелен что-то проникновенно напевает сама себе вполголоса.

— Почему надо жалеть мужчин? — спросила еще одна девочка, сидевшая вместе со всеми в саду. Ее звали Анкарет, ей исполнилось одиннадцать лет, и Элеонора решила взять ее к себе в услужение, чтобы научить премудростям работы горничной благородной дамы. Родителями Анкарет были друзья Морланда, богатый торговец шерстью из Йорка и его жена.

— Стрижка овец в такую жару, — резко ответила Ани. — Не бывает хуже работы, чем эта, когда тебе жарко, ты истекаешь соленым потом, а усталость сбивает с ног.

— Я, пожалуй, согласилась бы поменяться с ними местами, — сказала Элеонора. — Если тебе очень жарко, можно окунуться в речку. Если ты устал, можно бросить все и отдохнуть. А у меня нет выбора, я должна все время носить этот живот. Мне кажется, я всю свою жизнь провожу в ожидании ребенка. И ради чего?

— О мадам, у вас такие замечательные дети, — мягко запротестовала Анкарет.

— Три девочки! — воскликнула Элеонора с отчаянием в голосе. — Одна за другой. Мой свекор считает, что я делаю это нарочно, чтобы позлить его. Как будто кто-нибудь захочет проходить через такое по доброй воле.

— Мадам, вам следует благодарить Бога, что Он в Своей милости подарил вам троих здоровых детей, — произнесла Ани набожно.

— Будешь говорить со мной в таком поучительном тоне, я тебя тоже поучу, надеру уши, как следует, — сказала Элеонора сердито. — Хотя бы Джо вернулся… Мне так хочется музыки. Его уже нет слишком долго, он должен был только доехать до дальнего поля и вернуться обратно.

— Почему бы вам не сыграть нам? — предложила Ани, надеясь занять Элеонору. — Позвольте Анкарет принести вашу гитару, мадам…

— Не пытайся найти для меня развлечение, — отрезала Элеонора. — Лучше прогуляйся с Изабеллой по саду — она начинает скучать.

Малютка действительно не находила себе места на коленях Ани.

— Я такой непоседы сроду не видела… — начала было Ани, но затем оборвала сама себя. — А вот и Джо, мадам. Во всяком случае, если Джелерт здесь, то значит, что Джо где-то неподалеку.

Джелерт протрусил по саду и направился прямиком к Элеоноре, поприветствовал ее и облизал лицо малышки Хелен, сидевшей здесь же. Покрутившись, он плюхнулся в тень около своей хозяйки. Через мгновение появился Джо, от которого пес никогда не отставал. Первый подарок Роберта Элеоноре сам решил, кому он будет принадлежать.

— Ах, вот и ты, — воскликнула Элеонора радостно. — Ты очень долго отсутствовал. Ребенка не следовало перегревать на солнце — это может быть для нее очень вредным.

Джо вошел в сад с Анной, первой дочерью Элеоноры, которую Джо держал у себя на плече. Анне было три года, и она была очень рослой для своего возраста девочкой. Анна росла любимицей своего отца. У нее были пепельно-русые волосы, голубые глаза и розовощекое миловидное личико. Даже Морланд был к ней неравнодушен, хотя тщательно это скрывал, чтобы никто не подумал, что он простил ее за то, что она не родилась мальчиком-наследником. Но Морланд был серьезно болен последнее время, и Анна была единственной, кто мог смягчить его невыносимый нрав. Она играла ему на цимбалах и пела песни на йоркширском наречии, которому выучилась у слуг.

— Извините, если я доставил вам беспокойство, госпожа, — сказал Джо, ссаживая Анну. — Мы ходили далеко-далеко и смотрели, как стригут овец.

— Вам не следовало задерживаться, — предупредила Элеонора. — Иди сюда, мой котенок. Фу! Да от тебя разит овцами! Ани, ты должна помыть ребенка — я такого запаха в доме терпеть не буду.

Ани и Джо обменялись понимающими взглядами поверх головы хозяйки, с которой, как им было хорошо известно, в последние недели беременности случались приступы раздражительности.

— Там был хозяин, моя госпожа. Это он захотел, чтобы маленькая госпожа все посмотрела. Он сказал, что она дочь овцевода. Значит, она должна в этом разбираться.

— Она, может, и дочь овцевода, но в первую очередь она дочь дамы благородного происхождения, то есть тоже благородная дама. А благородные дамы не вымазываются в овечий навоз.

Анна посмотрела снизу вверх на красивое сердитое лицо своей матери, и сердце ее поникло:

— О мадам, мне так жаль, — сказала она проникновенно. При виде такого искреннего раскаяния Элеонора тут же смягчилась.

— Не переживай так, дитя мое. Ты вымоешься, как только мы пойдем в дом, а пока сядь на траву и остынь. Пусть Джо споет нам песню. Хорошо?

— Желание миледи для меня закон, — сказал он с галантным поклоном, адресованным всем присутствовавшим женщинам. Джо исполнилось семнадцать, и он превратился в высокого и хорошо сложенного красавца. Работа с собаками и лошадьми натренировала его мускулы, а танцы, которые входили в обязанности пажа, сделали его грациозным и изящным в обхождении. Ломка голоса у Джо уже прошла, и у него теперь был мягкий баритон. У него были блестящие, отливающие медью волнистые волосы, а зеленая ливрея, специально подобранная Элеонорой, оттеняла все достоинства его внешности. Она не могла не видеть, что у нее был паж, которым можно было гордиться в любом обществе. Ани и Анкарет, и все обитательницы дома считали его необыкновенно красивым и романтичным.

Он принес гитару Элеоноры из дома и, усевшись на траве у дерева, так чтобы быть лицом к женщинам, начал наигрывать спокойную и сентиментальную любовную песню, которая идеально ложилась на его голос. Как только зазвучали первые аккорды, малютка Изабелла вывернулась из объятий Ани, проползла через лужайку и уселась прямо перед ним, держа большой пальчик во рту и не отрывая взгляда от певца. Анна тоже постепенно приближалась к поющему Джо, сначала оторвавшись от плеча матери и пересев на траву, а затем передвинувшись еще немного вперед. Анна обожала Джо. В ее глазах он был рыцарем и победителем, и она была счастлива сидеть на его плече, так же как быть с отцом или ехать на собственном пони.

Никто не заметил, что к дому подъехал Роберт и остановился у ведущей в сад двери, наблюдая сцену домашней идиллии. Даже Джелерт погрузился в сон и был слишком подавлен жарой, чтобы услышать хозяина. Картина семейного счастья, представшая его взору в ярком тенистом саду, была очень красивой: приятный молодой человек пел для трех нарядно одетых женщин, окруженных здоровыми детьми. Несмотря на все совершенство сцены, Роберту она была неприятна, и это чувство неудовольствия бросило тень на его лицо. Как только песня закончилась, Роберт разразился нарочито громкими аплодисментами.

— Как мило! — сказал он, проходя в сад. Элеонора взглянула на него и сморщила нос.

— Овцы! — отметила она с отвращением. — Не могли бы вы прежде искупаться?

— В это время года, — произнес Роберт, делая ударение на каждом слове, — все мужчины на овцеферме должны пахнуть только так.

Джо знал, что это был выпад против него, но его положение не позволяло ему показывать это, а тем более как-то реагировать на замечание хозяина. За него ответила Элеонора:

— Какая абсурдная мысль! Конечно, время стрижки овец очень тяжелое, но мне совершенно непонятно, почему вам приходится делать эту работу, покрываясь овечьим навозом? Наверняка у вас достаточно людей, готовых выполнить грязную работу? Я думала, что ваши обязанности ограничиваются контролем и надзором.

— Мой отец никогда не отлынивал даже от самой грязной работы, а теперь, когда он слишком болен, чтобы следить за всем самому…

— Да кто же спорит? Но вы — не ваш отец. Ему нравилось быть по локоть в грязи, и он бы делал это, даже если бы в том не было ни малейшей необходимости. Почему вам надо повторять все, как делал ваш отец? Это выше моего понимания.

— Нам не хватает рабочих рук, — объяснил Роберт. — Если бы каждый здоровый мужчина на ферме внес свою лепту…

— Я уверена, мой дорогой супруг, что вы не имеете в виду каждого мужчину, — оборвала его твердо Элеонора. — У нас есть работники, чья работа предполагает чистоту и стерильность, например Жак. Вряд ли вы хотели бы увидеть, как ваш повар усмиряет овец, не так ли?

— Но есть другие, — парировал Роберт. — Работа этих других, похоже, сводится к игре с детьми и распеванию песен в саду.

— И это действительно работа, должна вам заметить, — не унималась Элеонора. — Если бы вы организовали все как следует, следя за работой других, а не бегая за овцами, у вас нашлось бы время поиграть с вашими детьми и распевать мне песни в саду.

Роберт сдался. В словесных дуэлях с женой он был заранее обречен на поражение. Она отточила свои умения на его отце, так что после этого Роберт оказался для нее легкой мишенью. Джо стал вызывать у Роберта еще меньше симпатий.

Почувствовав, что победа на ее стороне, Элеонора была готова показать себя немножко и с приятной стороны.

— Ну, раз уж вы здесь, ради бога, присядьте и остыньте. Нет, нет, не так близко. Садитесь вон там на траву, в тень. Джо, беги же в дом и принеси хозяину эля, самого холодного. Попроси Жака — он всегда держит его в прохладном месте для меня.

— Да, мадам, — сказал Джо и ушел. Роберт чувствовал себя удовлетворенным, когда увидел, как его соперник послушно прислуживает ему. Он опустился на траву в гораздо более благостном расположении духа.

— Как все-таки проходит остриг?

— Если учесть, скольких людей нам не достает, то очень хорошо. Мы надеемся справиться со всей отарой ко дню святого Джона, тогда мы успеем все упаковать еще до платежного дня, когда придет скупщик.

— Как необычно вы все называете. Скупщик… вы имеете в виду торговца шерстью?

— Ну, конечно, — Роберт привык к этим названиям и принимал их, как само собой разумеющиеся, не видя в них никаких странностей. — Он приезжает издалека и скупает у каждого хозяина настриженную шерсть, а потом везет ее в Халл или в Лондон, где продает крупным торговцам, а они увозят ее в другие страны.

Элеонора кивала головой, потому что эта схема была ей хорошо известна. Наконец она сказала:

— Торговец шерстью должен придумать, как заработать себе на жизнь: он должен учесть расходы на пони и мулов, а также плату погонщикам, — говорила Элеонора задумчиво.

— Ну, разумеется, — ответил Роберт равнодушно, не вникая в ход мыслей своей жены.

— Значит, чтобы возместить все расходы, он должен купить у вас шерсть по меньшей цене, чем продаст ее в Лондоне. Иначе ему нет в этом никакой выгоды.

— Да, да, конечно. Вы очень умны, — произнес Роберт, приятно удивленный интересом жены к его делам на ферме.

— Тогда, — продолжала Элеонора невозмутимо, — почему бы вам самому не отвозить шерсть в Лондон и не продавать ее напрямую, вместо того чтобы выручать скупщика?

— Потому что я хозяин овцефермы, а не торговец шерстью, — ответил Роберт.

— Почему бы не изменить ситуацию? Разве есть закон, запрещающий быть вам и тем, и другим?

— Нет. И я знаю некоторых торговцев, которые сами держат овец.

— Так вот, если есть торговцы, которые держат овец, то почему бы не появиться фермерам, которые еще и торгуют? — продолжала Элеонора, увлеченная собственной идеей. — Уверена, это принесет намного больше прибыли.

— Отец ни за что не согласится, — сказал Роберт.

— Ну, конечно, работая по старинке, как он это делал, он и не смог бы совмещать одно с другим. Он всегда все контролировал сам и даже помогал работникам выполнять самую грязную работу, поэтому у него просто не было времени заниматься торговлей. Но если у вас появится помощник, который будет добросовестно следить за всем, то это освободит вас от многих обязанностей.

— Я вас понимаю, и все же отец просто не даст на это согласия. Во-первых, он не доверит никому делать то, что выполнял лично. Он с большим трудом соглашался передавать бразды правления мне, когда ему приходилось навещать лорда Эдмунда. А представить себе постороннего человека, которого отец захотел бы ввести в курс дела, я просто не могу.

— Но я и не предлагаю стать купцом ему, я говорю о вас.

— Отец все еще владелец фермы. Пока он остается хозяином, дела будут вестись, как он посчитает нужным. Поэтому я точно знаю, что он не согласится с вашим предложением, и я настоятельно советую вам даже не упоминать при нем об этих ваших идеях. Вы же знаете, как у него в связи с болезнью испортился характер.

В этот момент вернулся Джо с кувшином эля.

— Вот, хозяин, — сказал он. — Замечательно охлажденный, стоял на полке внутри колодца. Разрешите вам налить?

Он говорил так почтительно, что Роберт успокоился и позволил налить себе немного эля, наблюдая за Джо с пристрастием.

— У тебя все очень ловко получается, — заметил он недовольно, следя за тем, как Джо разливает эль по кружкам.

— Меня очень строго учили, — отозвался Джо, с улыбкой глядя в сторону своей госпожи.

Роберт снова почувствовал себя уязвленным.

— Чему еще вы его научили? — спросил он жену.

— Играть и петь, а еще читать, писать и считать, — перечислила Элеонора.

— Да, ты будешь талантливым молодым человеком, — произнес Роберт. — Тебе повезло, что моя жена проявляет к тебе такой интерес.

— Вопрос не в везении, Роберт, — сказала Элеонора, смеясь. — Чем больше знаний я вложу в их головы, тем лучшими слугами они станут. Джо станет вам более полезен в вашей работе купца, если он будет уметь читать и считать. Он выполняет обязанности моего личного секретаря, потому что умеет хорошо писать. Тоже самое относится ко всем остальным слугам. Разве вы со мной не согласны?

Она улыбалась ему так ободряюще, что Роберт опять пригладил перышки. Элеонора относилась к Джо только как к слуге! Это замечательно. И она готовила мальчишку для работы с ним, Робертом, это еще более замечательно. Он открыто улыбнулся своей жене, почувствовав вдруг, что жизнь стала намного милей и интересней! Затем залпом опрокинул в себя немного эля.

— Конечно, моя дорогая, вы правы. И я согласен с вами и по поводу нашего другого разговора — о продаже шерсти. Но это должно подождать, пока я не стану полноправным хозяином фермы. Затем мы сможем делать, как посчитаем нужным. Пожалуйста, я прошу вас не затрагивать этого вопроса при моем отце. Еще эля, Джо! И не забудь налить своей хозяйке!

Джо склонился над кружкой Элеоноры, чтобы выполнить приказание Роберта и для того, чтобы скрыть улыбку. Он очень любил своего хозяина, почти так же, как и свою госпожу, но он понимал, что это очень простодушный человек. А хозяйка точно знала, как с ним справиться. Роберт Морланд мог сколько угодно говорить о времени, когда он «станет хозяином фермы», у Джо не было сомнений, кто по-настоящему будет тогда заправлять делами.

Роберт выпил еще эля, чувствуя, как с каждой кружкой мир окрашивается во все более веселые тона.

— А теперь, моя дорогая, — сказал Элеоноре Роберт, — ответьте мне, как сегодня вели себя мои девочки? Чем они занимались? Анна, иди сюда и поговори со мной по-французски, чтобы я мог понять, насколько хорошо ты продвигаешься в нем.

— У нее уже были уроки сегодня, а маленькая Хелен выучила новую песенку, хотя, возможно, она уже и забыла ее к этому времени. Да, малышка?

Она подняла темноволосую девочку к себе на колени, и Хелен застенчиво кивнула головой, так и не вытащив пальца изо рта.

— А крошка сорвала головки со всех цветов, — добавила Ани, — а еще она играла с пчелой, и та ее не ужалила. У нее прекрасно получается ладить с животными, доложу я вам.

— Это правда, сэр, — подтвердила Анкарет. — Она ездит на Джелерте, как на лошади.

Пока Анна разговаривала с отцом по-французски и он хвалил ее за усердие, Изабелле разрешили проехаться по саду верхом на собаке. Джо помогал малютке, а женщины наблюдали и смеялись, и даже Хелен вытащила пальчик изо рта и улыбалась. Робертом опять овладело чувство покоя.

Элеонора ждала появления ребенка двадцать первого августа. Вскоре после празднования третьего дня рождения Анны она собрала всех своих женщин и стала готовиться к родам. Мужчин на это время переселяли в нижние этажи дома. Эдуард Морланд уже не спал в этой комнате, а поселился на первом этаже. Так он мог отдыхать, когда ему хотелось, не ставя в известность других. Кроме того, его мучили сильные боли, поэтому спать одному было удобнее: он мог зажечь свечу ночью и никого при этом не будить. Уильям спал в холле поблизости. Ему не нужны были специальные распоряжения от Роберта, чтобы знать, что он должен постоянно следить за состоянием своего старого хозяина. Часто, когда у Морланда была особенно плохая ночь, Уильям появлялся на пороге комнаты с бокалом подогретого пива, куда он или Жак иногда добавляли щепотку мака.

С огромной неохотой Морланд передавал свои дела Роберту, но по мере того как ему становилось все сложнее справляться с работой, его сын чувствовал себя все увереннее. Морланд выезжал на поля каждый день, хотя не мог теперь подолгу ходить, потому что быстро утомлялся. Его часто можно было увидеть верхом, прямо сидящим в седле. Он не мог допустить, чтобы работа на ферме не контролировалась. Его настроение полностью зависело от его состояния — если боль усиливалась, то и характер портился сразу. Работники, тем не менее, работали на совесть, так как любили Морланда вопреки его грубости и резкости. Для них он был прежде всего справедливым и щедрым хозяином. Когда боль одолевала его настолько, что он не мог покинуть дом, он без конца ворчал и бушевал, посылая слуг каждые полчаса, узнать, что делают его домочадцы и работники.

В такие дни Роберт принимал на себя все обязанности, но делал вид, что нуждается в совете отца по любому поводу. Джо тоже, будто ненароком, попадался ему на глаза, чтобы рассказать последние слухи и новости, которые сообщил всадник, проезжавший по Большой южной дороге. Ани как бы спохватывалась, что потеряла Изабеллу, когда та уже приползала в его комнату. Маленькая Анна обязательно хотела прочитать свой последний выученный урок дедушке. Все эти хитрости были так организованы, чтобы Морланд не смог подумать, будто его жалеют, иначе он пришел бы в ярость.

Даже Элеонора, хотя и не могла заставить себя проникнуться любовью к больному свекру, в глубине души очень сочувствовала ему. Было ясно, что он смертельно болен. Морланд преодолевал эту боль только благодаря своей железной воле. Он высох и напоминал ходячий скелет, его кожа приобрела нездоровый серо-голубой оттенок, а волосы побелели за считанные недели.

При такой картине болезни говорили, что человека съедают изнутри паразиты, и исцеления от этой хвори не существует.

В тот день, когда Элеонора стала готовиться к родам, Морланд остался в своей комнате. Его кровать была придвинута к окну, так чтобы он мог видеть все происходящее во дворе. Передвижения, которые он наблюдал, казались ему глупыми и неправильными, вызывая у него беспокойство и раздражение. Он словно напряженно прислушивался к чему-то, когда Роберт зашел к нему дать подробный отчет за утро.

— …и я поместил в загон еще сотню овец, пока Бен и Эллинг заделывали дыры в плетне вокруг пастбища. Отец, вы меня слушаете?

— Да, да, — сказал Морланд раздраженно, но его глаза не отрывались от окна. Исхудавшей рукой он гладил голову старого гончего пса, который сидел у кровати хозяина, не отрывая от него грустного взгляда.

— Я слышу тебя. Что еще ты хочешь мне сказать?

Роберт напряг свое воображение.

— Жак готовит пару жареных голубей в молочном соусе вам на обед…

— Только не о еде! — гаркнул Морланд. — Тебе что, о чем-то более интересном нельзя со мной поговорить?

Роберт вспыхнул, но постарался не придавать значения словам отца, объясняя их его болезнью. Морланд довольно хмыкнул, видя смущение сына, и его настроение тут же улучшилось. По крайней мере, в его жизни все еще оставались хоть какие-то забавы. Внезапно он насторожился и внимательно прислушался, затем расслабился снова, потому что, казалось, не услышал того, чего ждал.

— Где все? — спросил он. — Где дети?

— Дети в саду с Анкарет. Наверное, вам послышался какой-то шум из-за нее. Она иногда не может справиться с ними.

— Я не слышал никакого шума, — ответил Морланд ровным голосом.

— Я думал…

— А где Ани? Ведь она выполняет обязанности няньки?

— Но она с Элеонорой, — ответил Роберт.

Морланд кивнул и добавил:

— Конечно. Какие новости у мадам?

— Новостей пока нет. Сегодня я еще не разговаривал с ней, но если бы начались роды, они тут же сообщили бы мне.

— Столько чертовой суеты, — Морланд скорее размышляя вслух, чем обращался к своему сыну. — Я не помню, чтобы ваша мать запиралась в спальне за неделю до того, как она ожидала Эдуарда или тебя.

— Но впереди не неделя, а всего три дня, отец, — сказал Роберт примирительным тоном. — Некоторые леди начинают готовиться к родам за многие недели.

— Не вздумай поучать меня, как ведут себя все эти знатные дамы, — снова повысил голос Морланд. — Может, я и простой овцевод, но знаю обо всех премудростях светской жизни больше тебя. Я останавливался в их поместьях очень часто: у лорда Эдмунда, лорда Бедфорда, упокой, Господи, его душу, у герцога Хамфри, герцога Йоркского. Я знаю их, и они знают меня. Эдуард Морланд? Да, да, конечно, это человек известный, так они скажут. — Роберт кивал, не перебивая отца. Морланд тем временем продолжал: — И король, сам король. Мы все стояли плечом к плечу, когда отправлялись во Францию. Король Гарри, — вот как мы его называли. Мы были его плоть и кровь, он знал, как заставить себя любить. Великий король, великий солдат, а знал нас всех по именам, как если бы нас была горстка людей. Мы и он — вот как мы себя чувствовали. И мы били французов, хотя их было в десять раз больше на поле боя, чем нас.

Роберт слышал эти рассказы уже много раз, и не только от своего отца, но и от любого, кто считал себя ветераном французских войн. Это время они никак не могли забыть, потому что оно было исполнено славы и триумфальных побед. «Старые добрые деньки», — так они его называли.

— И однажды я встретил королеву, но не во Франции, а позже, в Англии. Королева Екатерина, Екатерина Валуа. О, она была красотка, самая красивая дама, которую мне доводилось видеть, и она была очень молоденькая. Она знала только несколько слов по-английски, а я не умел говорить на французском, поэтому я не знал, что она рассказывала, но у нее был голос, который можно было слушать хоть целый день. Как птичка, да, она была похожа на птичку, — воспоминания затуманили его лицо. — Но она оказалась испорченной, несмотря на всю свою красоту, изменщицей и предательницей, как все французы. Помни, Роберт, что дьявол может являться в ангельском обличье, чтобы одурачить человека. Будь всегда начеку. А она — она умерла, о, королева Екатерина. Умерла в монастыре, где, благодарение Богу, им удалось спасти ее душу, душу порочного создания.

Роберт вспомнил, как был расстроен его отец, когда в прошлом году они получили новость о смерти бывшей королевы в аббатстве Бермонси, куда ее, по решению правительства, сослали коротать остаток дней. Но он еще больше расстроился, когда за год до этого разразился скандал, так как выяснилось, что после смерти короля Екатерина жила в грехе с одним из своих слуг, шотландцем Оуэном Тидром, от которого родила трех незаконнорожденных сыновей. Для Морланда ее падение с пьедестала было страшным ударом, особенно болезненным потому, что он искренне восхищался ею.

— Женщины — это орудие дьявола, — заявил Морланд. — Он использует их, как он использовал королеву Кейт, ее красоту, и она родила этих детей, сыновей дьявола. Твоя святая обязанность — выбивать из женщины зло! — Он стукнул кулаком по своей ладони. — И к мадам наверху это тоже относится. Слишком много спеси и норова. Выбей это из нее, сынок! Три дочери! Три девчонки! — последние слова он прокричал, подняв вверх голову, как будто надеялся, что Элеонора может его услышать. — Какая от них польза?!

Роберт лихорадочно соображал, как найти достойный ответ, чтобы и не обидеть отца, и успокоить его. Его спасли обстоятельства, так как в этот момент вбежал Уильям и закричал:

— Хозяин, началось! У госпожи вот-вот родится ребенок!

Роберт подпрыгнул от возбуждения. Его волнение не уменьшалось, несмотря на то что это происходило уже четвертый раз за три года их брака.

— Господи, помоги и защити!

— Аминь! — набожно произнес Уильям, потерявший жену в родах. Ребенок разделил печальную судьбу матери, поэтому Уильям, относился к происходящему в высшей степени драматично.

— Пусть Бог пошлет ей сына, — произнес Морланд устало. — Помолчав, он добавил: — Это будет для нее настоящим благословением.

— Ох, хозяин, у вас утомленный вид, — заметил Уильям с волнением в голосе. — Мне принести вам что-нибудь?

— Принесите мне хорошую новость, а сейчас мне нужно отдохнуть. Иди, Роберт. Я хочу покоя. — Его глаза резко открылись. — Но сообщите мне немедленно, как только все закончится. Я желаю сразу же узнать, кто на этот раз родился у мадам.

— Конечно, отец. Вы будете первым, к кому я приду с новостями.

— Очень хорошо. Идите.

Пробило девять. Эти роды были очень быстрыми. Еще до полудня Роберт вбежал в комнату отца, его лицо раскраснелось, руки дрожали от волнения.

— Отец!

— Я слышал, как плакал ребенок. Кто? — выкрикнул свой вопрос Морланд.

— Сын!!! Леди подарила мне сына!

— Ребенок здоров? С ним все в порядке? — Морланд с усилием поднялся на локте, испытывая сильнейшее волнение.

Роберт прошел вперед к отцу, светясь от счастья:

— Чудесный ребенок! Маленький, но чудесный, абсолютно здоровый. С Элеонорой тоже все в порядке, она говорит, что не помнит таких быстрых и легких родов. Она ничуть не устала!

Морланд отмахнулся от последних слов сына, показывая, что состояние Элеоноры его волнует меньше всего.

— Сын, наконец-то, — прошептал он, и его лицо озарилось какой-то неземной радостью.

— Я благодарю Господа за Его бесконечную щедрость. И за Его милость, что мне дано было дожить до этого счастья.

Он откинулся на подушки, словно в нем иссякли все жизненные силы. Его рука безвольно покоилась на голове любимого пса, а глаза уставились в потолок, но на его обычно угрюмом лице не исчезала улыбка абсолютного удовлетворения.

— Отец, вам подать обед теперь?

Роберт вспомнил, что Морланд отказался от мяса и питья, пока Элеонора была наверху. Но Морланд лишь слабо отмахнулся от сына.

— Пришли мне Уильяма, — прошептал он. — И принесите мне ребенка.

Как только новорожденного помыли и запеленали, Роберт, окруженный волнующимися женщинами, принес на подушке сына в комнату Морланда. Уильям с выражением печали и торжественности на лице передал ребенка своему хозяину. Собаку Морланда отправили в угол, где она лежала, неотрывно глядя на хозяина. Верный пес скучал по Морланду, находясь даже на таком небольшом расстоянии от него, и тихонько скулил при каждом звуке или движении хозяина.

— Вот и дитя, отец, — произнес Роберт, которого переполняла гордость. — Прекрасное и здоровое дитя.

— Дайте его мне, — проговорил Морланд слабым голосом.

Он взглянул на маленькое сморщенное лицо, пытаясь обнаружить какой-то, одному ему известный знак. Глаза крошки были плотно закрыты, а его губы бесшумно двигались, словно в молитве. Он выглядел маленьким и беспомощным. Когда Морланд приподнял его, то внезапно почувствовал, как его захлестнула такая волна нежности, какой он не знал с самого детства.

— Сын. Наследник всего, что сейчас принадлежит мне. Я даю ему имя Эдуард, — он положил свою тощую, дрожащую руку на голову спящего ребенка. — Благословение отца на этом мальчике. Пусть Бог убережет его от зла и горя. Пусть он вырастет сильным и богобоязненным. Он джентльмен по праву рождения, и он Морланд. С ним я связываю славное будущее нашего рода.

— Аминь, — произнесли все собравшиеся.

Ани поспешила забрать ребенка, так как увидела выражение бесконечной усталости на лице Морланда. Он выглядел так, словно наконец-то выполнил самое важное задание своей жизни, и оказалось, что на это ушли все силы.

— Моя малютка, мой маленький мальчик, — пробормотала она, когда подняла ребенка.

Глаза Морланда проследили за белым свертком, когда его уносили из комнаты, а затем он закрыл глаза.

— Оставьте меня теперь, — прошептал Морланд еле слышно.

Все тихо вышли, а Уильям осторожно опустил своего больного хозяина на подушки. Пес Морланда сразу же вернулся из угла и уткнулся головой в руку господина.

Вскоре боль вернулась страшным приступом, и Уильям дал ему маковый напиток, даже не спрашивая разрешения Роберта. Морланд заснул, проснулся после полудня, а затем снова погрузился в сонное забытье. На закате пес Морланда внезапно вскинул голову и протяжно завыл. Все собаки присоединились к этому странному хору, от которого кровь стыла в жилах. Уильям позвал Роберта, который тут же послал за священником, чтобы совершить все положенные обряды. Еще до того, как последний луч света погас в жарком августовском небе, Эдуард Морланд скончался. Ему исполнилось пятьдесят два года.

Пес Морланда не желал покидать место у тела хозяина. Он умер той же ночью, и его похоронили вместе с господином в семейной усыпальнице, из которой открывался вид на Микл Лит.

Пышные церемонии и празднования по случаю столь значительного события в жизни семьи, как рождение сына, которые при обычных обстоятельствах имели бы место, были сведены к самому скромному торжеству, так как дом погрузился в траур по старшему Морланду. Элеонора подумала про себя, что это было абсолютно в стиле старика — умереть в самый неподходящий для всех момент, но она все равно оплакивала на похоронах своего своенравного свекра, потому что мир потерял христианскую душу.

Как только Морланда похоронили, она обратила все свои помыслы к будущему и к планам, которые строила не один день и которым теперь ничего не могло помешать. Элеонора не боялась сопротивления мужа, потому что он всегда с готовностью исполнял все ее желания. Теперь же, когда она родила ему долгожданного сына, он с удовольствием выслушивал ее малейшие пожелания, выполнял все прихоти и капризы.

Элеонора обожала сына и лелеяла в мыслях планы на его блестящее будущее. Как и старший Морланд, она хотела, чтобы он вырос джентльменом во всем, а это требовало прежде всего достойного дома.

— Главная проблема в том, что этот дом очень прост, — заговорила она с Робертом однажды вечером, когда они уселись вокруг огня в холле. — Это обычный крестьянский дом, который, пытались переоборудовать. Тем не менее, мы должны пока смириться с тем, что имеем, но надеяться на лучшее.

— Что за планы вы строили? — спросил Роберт, позабавленный ее решимостью.

— Ну, во-первых, дети должны иметь каждый свою комнату. Они не могут продолжать спать с нами — это неудобно и для них, и для нас.

— Моя дорогая супруга, но они же не дети лорда, — попытался было протестовать Роберт.

Дети спали с родителями в одной комнате до исполнения девяти или десяти лет. Именно так было принято в семьях людей их положения. Затем мальчики переходили в холл, а девочки продолжали спать в родительской спальне, пока не выходили замуж или не покидали отчий дом по какой-либо другой причине. Только дети очень знатных семейств имели собственные комнаты.

— Но они дети джентльмена, — перебила его Элеонора гневно. — Кто знает, насколько высоко наш Эдуард поднимется однажды? Вы хотите, чтобы он вспоминал свое детство с чувством гордости или стыда?

— Ему нечего будет стыдиться, — сказал Роберт, и Элеонора приняла его слова как капитуляцию.

— Очень хорошо. Старый холл уже разделен на комнаты. Их можно убрать, привести в порядок и использовать как спальню, учебную комнату и детскую. Я хочу, чтобы Ани получила новый статус и называлась гувернанткой, пока для Эдуарда ее не сменит гувернер. Кроме того, мне нужны минимум две няни для детей.

— Не сомневаюсь, что у вас уже кто-то есть на примете, — произнес Роберт саркастически.

Элеонора проигнорировала его язвительный тон:

— У Ани есть две замечательные кузины, хорошие и скромные девушки. Их зовут Мэри и Джейн, они внучки Эллис. Им по одиннадцать и двенадцать лет. Ани может заняться их обучением, потому что ей хорошо известны мои требования.

— А что же Анкарет? Что будет с ней?

— Она станет моей помощницей. У меня должна быть компаньонка благородного происхождения. Мама вашего сына должна быть окружена не фермерскими дочками, а образованными женщинами.

— Как вам будет угодно, — согласился Роберт. — Если вашей горничной станет такая, как Анкарет, это только увеличит наше влияние, а нам сейчас позарез нужны важные друзья, потому что я собираюсь заняться торговлей шерстью.

Элеонора, услышав столь приятную новость, всплеснула руками.

— Роберт, вы решились? Вы сделаете то, что мы так долго обговаривали?

— Еще больше предстоит обдумать, моя дорогая. У нас на ферме слишком мало надежных и образованных людей, а если мы оставим кого-то на замене, то он по крайней мере должен быть грамотным. Если смотреть в будущее, то нам предстоит подумать и об увеличении производства шерсти, потому что прибыль надо будет правильно использовать. Чем больше шерсти, тем больше доход.

— Что можно придумать? — кивнула в знак согласия Элеонора.

— Нам нужна земля, нам нужно еще больше овец. У отца много спрятанного золота, и самое мудрое, как мы можем им распорядиться, это использовать его для расширения нашего поместья. В графстве много пустующих ферм и земли, у которой нет владельцев, с тех пор как по этим местам прошлась великая чума. Мы должны рассмотреть все варианты и решить, на какие из них мы можем претендовать.

— А если не сможем? — спросила Элеонора. Роберт в ответ лишь застенчиво улыбнулся.

— Мы все равно подадим прошение. Вряд ли кто-нибудь станет его оспаривать, а даже если и так, то у нас есть главный аргумент — золото, а еще связи. Я напишу лорду Эдмунду и попрошу его покровительства в этом вопросе. Учитывая, что я женат на его воспитаннице… — Роберт тонко улыбнулся.

— Хотя бы это я принесла вам вместо приданого, — ответила Элеонора, польщенная.

— Это было причиной нашего брака, — сказал Роберт просто.

Письмо было написано и отослано. В нем сообщалось о рождении наследника и смерти старого господина. Послание содержало искренние уверения Роберта в верности лорду Эдмунду. Роберт просил, чтобы покровительство его милости распространилось и на новые поколения семьи Морландов.

В конце ноября пришел ответ. Письмо демонстрировало добрую волю отправителя. Лорд Эдмунд поздравлял Элеонору и Роберта. Он также выразил сочувствие по поводу кончины старшего Морланда. Письмо сопровождалось рождественскими подарками для маленького Эдуарда. Самым красивым была серебряная ложка с длинной золотой ручкой, сплошь украшенной гравировкой со сценой охоты: три джентльмена верхом и их борзые и слуги преследовали белого зайца. Такая специальная гравировка была безусловным комплиментом матери мальчика. Другим необычным подарком стал красный попугай в клетке, который привел детей в совершеннейший восторг. Маленькой Анне, имевшей уже собственного пони, достались два украшения слоновой кости для уздечки, сделанные в форме роз. Девочка заслужила такой подарок, потому что в своем возрасте прекрасно держалась в седле и ездила почти так же хорошо, как и ее мама.

В конце письма сообщалось о ситуации во Франции, которую контролировал великий герцог Уорвик.

В самом конце послания Элеонора прочла новости, которые ей были чрезвычайно интересны: «Наш друг Ричард Плантагенет, герцог Йоркский, наконец отпраздновал свою женитьбу на кузине, Сесилии Невилл. Двадцать семь лет — более чем солидный возраст для брака, но я понял, что они были помолвлены с самого рождения, так что, очевидно, он не видел причин для спешки».

Роберт прочитал заключительные строки письма, но Элеонора его не слушала. Ее руки лежали на коленях, а одна из них невольно теребила талисман, спрятанный в складках платья, черного по случаю траура. Лицо Ричарда вновь предстало перед ней, как если бы они расстались минуту назад. Сесилия Невилл считалась одной из самых известных красавиц страны. Ей достался этот алмаз, потому что он оказался предназначен ей по праву рождения. Ну что ж, теперь становилась понятна причина его столь долгого пребывания в холостяках. Эта новость пролила бальзам на сердце Элеоноры, ведь, даже пожелай Ричард связать с ней свою судьбу, он не смог бы этого сделать, будучи уже обрученным.

Роберт отложил письмо и посмотрел на жену в ожидании каких-либо комментариев, но она не могла заставить себя говорить. Она должна была во что бы то ни стало скрыть от него свои истинные чувства. Рассеянно окинув взглядом комнату, Элеонора вдруг увидела Джо, пристально наблюдавшего за ней. В его взгляде читалась симпатия, хотя он и старался сохранить бесстрастное выражение лица.

— Нам стоит послушать музыку, — выдавила она из себя с усилием. — Джо, спой нам песню, да, да, песню, немедленно. Давайте веселиться. У нас для этого есть причины.

Джо, проницательный, как всегда, встал и сразу же запел без аккомпанемента песню, известную всем слугам, в надежде, что они тут же подхватят мелодию. Пока он пел, он ловко щелкнул пальцами, дав знак одному из слуг принести гитару Элеоноры, и тут же передал ей с галантным поклоном, ни на секунду не прерывая пения. Элеонора с радостью взялась за игру, чтобы ее руки были заняты, а лицо спрятано от посторонних глаз. Уже через мгновение к ней вернулось самообладание и она выглядела бодрой и веселой, как и положено после получения такого многообещающего письма.

 

Глава пятая

Роберт вернулся из Йорка пасмурным ноябрьским днем 1441 года. Он находился в отличном расположении духа. Бросив поводья одному из слуг, он стремительно прошел в дом, на ходу выкрикивая имя своей жены. Роберт очень изменился с тех пор, как умер его отец и он заменил его в качестве хозяина Микл Лита. Он раздобрел, стал шире в плечах, весь его вид приобрел неуловимую солидность, которая проявлялась в походке, манере поведения, даже в голосе, ставшем более уверенным и хозяйским. Женщины в городе, когда он проезжал мимо в своих богатых и ярких одеждах, к которым обнаружил неожиданную страсть, частенько бросали на него восхищенные взгляды, потому что теперь он производил впечатление красавца мужчины.

Джо, которому к этому времени исполнился двадцать один год, одетый в ливрею, встретил его в холле и остановил словами:

— Госпожа в комнате для слуг, сэр.

— О, а что она там делает? — спросил Роберт требовательно. Между ними существовала некоторая натянутость отношений, так как Роберт не мог побороть неосознанную ревность к молодому человеку.

— Она просматривает счета с бейлифом, сэр. Кажется, он снова немного запутался.

— А, понятно… О Джо, я забыл пакет, он привязан к седлу. Принеси мне его сейчас же, хорошо? — вспомнил Роберт, уже собираясь уходить.

Джо поклонился и вышел, а Роберт направился в комнату, где ожидал найти свою жену. Элеонора сидела за столом, обложившись счетами и бумагами. Рейнольд, бейлиф поместья, стоял за ее спиной и выглядел озадаченным и откровенно сбитым с толку. Рейнольд слыл человеком уважаемым, способным, имеющим хорошую репутацию. Он прекрасно управлял работниками, знал почти все, что можно знать, об овцах, а еще больше о шерсти. Однако, хотя он и был грамотным, ведение бумаг оказалось для него непосильной задачей. Роберт, конечно, не был осведомлен, что именно Элеонора часто выполняла за управляющего эту часть работы.

Элеонора подняла глаза на мужа. Увидев выражение его лица, она начала улыбаться.

— Все хорошо? — спросила она почти утвердительно.

Роберт поднес к губам ее руку и поцеловал.

— О миледи, все замечательно, — ответил он, думая про себя, как красива она в своем новом шерстяном платье цвета фиалок.

— Слушание дела было достаточно коротким, и мы получим решение по нашему вопросу уже в следующем месяце. А затем это имение будет принадлежать нам. Только представьте, усадьба Двенадцать Деревьев станет нашей!

— Весьма хотелось бы, — засмеялась Элеонора, — особенно учитывая тот факт, что сто наших овечек уже пасутся на этой территории.

— Почему бы и нет? Дело-то практически выиграно. Я думал, пока ехал к вам, что нам не стоит откладывать переезд и заняться этим прямо сейчас. Наш новый дом будет гораздо просторнее и теплее. Иногда мне начинает казаться, что домик, в котором мы живем, в конце концов сведет меня в могилу. По нему вечно гуляют сквозняки, а размером он вообще с курятник. Рейнольд, как у тебя дела? — добавил Роберт, вспомнив о присутствии своего бейлифа.

— Все в порядке, хозяин, — ответил Рейнольд несколько испуганно.

— Чем ты на этот раз докучаешь своей хозяйке?

— Счета, — начал было Рейнольд, но Элеонора взмахнула рукой, давая ему знак молчать.

— Я помогаю ему, а он просвещает меня, — ответила она быстро. — Я хочу быть в курсе всех дел, начиная от выращивания овец и заканчивая сбором денег.

— В вашем положении не следует забивать себе голову такими вопросами, — Роберт намекал на то, что Элеонора всего через месяц должна родить шестого ребенка.

— Чем больше я знаю, тем лучшей женой становлюсь для вас, — сказала Элеонора, зная, как задобрить своего господина. Затем она откровенно добавила: — Кроме того, я не выношу бездействия, а сейчас для меня это лучшее занятие, тем более, что я не могу активно передвигаться. Рейнольд, я полагаю, нам стоит остановиться. Ты можешь идти. Возможно, завтра я найду время, чтобы мы продолжили.

— Да, госпожа, спасибо, хозяин, — Рейнольд поклонился и вышел.

Роберт бросил на жену вопросительный взгляд.

— Джо сказал мне, что он опять запутался со счетами.

— Джо слишком много болтает, — улыбнулась Элеонора и пожала плечами. — Он хороший управляющий, и он честный. Было бы непозволительной глупостью запугать его только потому, что он не может справиться со всеми бумажными делами. Почему бы нам не передать Джо часть обязанностей управляющего?

Роберт слегка нахмурился.

— Рейнольд работает на меня бейлифом, а Джо выполняет свою работу. Нет смысла что-то менять.

— Но Джо мог бы быть полезен, — сказала Элеонора, но без особого нажима. Ей совершенно не хотелось ссориться из-за Джо. — В любом случае, я охотно помогу Рейнольду и сама. Кстати, о слугах. Я бы хотела поговорить с вами об Эдуарде.

— Да, что? — с готовностью отозвался Роберт. Сын, которого он берег как зеницу ока, был его величайшей отрадой.

— Он не сделал ничего плохого, не волнуйтесь. Честно говоря, меня скорее беспокоит, что он такой тихий и покладистый. Ребенок, конечно, должен быть послушным, но я люблю, если в нем сразу проявляется сильный характер.

— Как у Изабеллы? — спросил Роберт сухо. Изабелла в четыре с половиной года умела поставить с ног на голову весь дом своим непослушанием и недетскими выходками. Только на прошлой неделе она ускользнула от всевидящего ока Лии, ее гувернантки, и пропала на полдня. Все были подняты, как по тревоге, большую часть слуг снарядили на поиски, и в конце концов ее нашел Бен, который снял девочку с дерева. Как Изабелла объяснила позже, она вынуждена была взобраться на него, потому что спасалась от разъяренного барана. Но далее выяснилось, что барана разъярила она сама, желая покататься на нем верхом. Животное не выдержало такого надругательства и стало на свою защиту. За это вопиющее безобразие ее выпороли как следует, но все было бесполезно. Все знали, что на следующей неделе можно ожидать новых проделок.

— Нет, не совсем, как у Изабеллы, — сказала Элеонора.

Она с трудом поднялась на ноги, Джелерт, сидевший около ее стула, сразу же поднялся и уткнулся мордой в ее руку. Опираясь на Роберта, она вышла в тенистый сад.

— Эдуарду три года, почти три с половиной. Он вырос из пеленок. Значит, самое время дать ему воспитание, подобающее будущему джентльмену.

— Ани справляется с ним, не так ли?

В ответ на слова Роберта Элеонора лишь нетерпеливо похлопала его по руке.

— Конечно, справляется. Он очень спокойный и послушный ребенок. Иногда мне кажется, что он требует специального присмотра. Но дело не в этом. Ему нужен настоящий наставник, который учил бы его всем премудростям и тонкостям поведения джентльмена. Эдуарду требуется гувернер, причем он бы мог заниматься и с Робом.

— Но Роберту только два года, — запротестовал отец семейства. Самому младшему из Морландов, действительно, лишь в прошлом месяце исполнилось два года.

— Я знаю, — ответила Элеонора, — но он очень любознательный и активный. Я думаю, что Ани была бы только рада передать свои обязанности по воспитанию мальчиков. Она будет заниматься девочками, а потом и малюткой.

— Очень хорошо, моя дорогая. Завтра после посещения церкви я наведу справки. Надеюсь, мне порекомендуют подходящего человека. Если Эдуард такой тихий и робкий, как вы говорите, то ему пойдет только на пользу наставничество мужчины.

— Вы произнесли вслух мои мысли, — сказала Элеонора, но тут в сад вошел Джо, и она спросила его:

— Да, Джо?

— Я принес пакет хозяина, мадам, — ответил Джо, вручая Роберту завернутый в ткань сверток.

— О да, я привез подарок для вас, моя дорогая, но оставил его по забывчивости. Возьмите в знак моей любви.

Элеонора приняла подарок с улыбкой, которую Джо легко расшифровал скорее как улыбку приятного удивления, чем истинного удовольствия. Роберт осыпал ее подарками после каждой своей поездки. Не забывал он и детей. Казалось, он делал все, что было в его силах, чтобы завоевать, купить, покорить сердце Элеоноры, но всегда без особого успеха. Элеонора относилась к нему с неизменным уважением. Изредка она показывала свою привязанность нежностью, но она была такой же, как нежность к детям или к любимым слугам.

Роберт мечтал о том, чтобы она таяла в его руках, одаривала его чарующей улыбкой, отвечала ему истинной страстью, а непросто демонстрировала супружескую покорность. Он любил ее до самозабвения, и его желание обладать ею, несмотря на семь лет брака, по-прежнему было нестерпимым. Физически она не отвергала его, но ясно давала понять, что смотрит на плотские отношения как на необходимое условие беременности. Временами она чуть ли не давала понять, что на самом деле довольно равнодушна к нему и к его знакам внимания. Элеонора развернула ткань, и ее взору предстал красивый кожаный ошейник, украшенный золотистым рисунком.

Она просто поблагодарила мужа:

— Как мило, Роберт. Он очень красив. Спасибо большое, — сказала она и церемонно поцеловала его в щеку.

— Я подумал, что старый ошейник вашей собаки выглядит потрепанным, — застенчиво ответил Роберт.

— Я порадую вашего пса, мадам? — вопросительно предложил Джо.

— Да, будь любезен, — Элеонора небрежно передала ему ошейник.

Ее взгляд встретился с глазами Джо. Она прочла в них намек на неодобрение. Чтобы загладить нетактичность своей госпожи, Джо намеренно стал вертеть подарок Роберта в руках, говоря:

— Какая изящная работа, господин! А как подобраны цвета! — Он протянул руку к собаке: — Иди сюда, старина Джелерт!

Джелерт послушно сел возле Джо, положив на его колено лапу. Хвост собаки смешно подметал землю, пока Джо снимал старый ошейник и надевал новый.

— Вот так. Разве теперь ты не красавец?!

— Достаточно, Джо. Вы можете идти, — резко сказала Элеонора.

Джо повернулся, но Роберт окликнул его:

— Спасибо, Джо.

Роберту было тяжело признать, что его искренним союзником был человек, к которому он не питал глубокой симпатии.

— А теперь, пока мои помощницы не хватились меня и не начали искать, расскажите, как вам представляется наш переезд в новую усадьбу. Вообще, какая она?

Роберт просветлел:

— О да… я говорил, что нам следует немедленно туда перебраться, уже завтра, я полагаю. Да, я знаю, что в вашем положении это будет довольно тяжело, — продолжал он, когда Элеонора многозначительно опустила глаза на свой живот. — Слуги могут помочь справиться со всеми трудностями, и вам не надо будет ничего делать, только руководить и контролировать, сидя на стуле. Самое главное: если мы не сделаем этого сейчас, то в следующем месяце не сделаем точно из-за предстоящих родов и грядущего Рождества. Я не хочу, чтобы мы застряли здесь в самые холодные месяцы, вместо того чтобы наслаждаться комфортом. В этой усадьбе все оконные рамы отделаны особыми породами дерева, — добавил он, искушая ее достоинствами дома. — Только подумайте об этом.

Элеонора вспомнила самую досадную неприятность, которая порядком отравляла ее жизнь в Микл Лите: в дом невозможно было впустить свет, не открывая настежь ставен. Если же они все-таки открывались, то в дом тут же проникал ледяной ветер и дождь или, того хуже, снег. Они постоянно вынуждены были выбирать между светом и теплом.

— Я бы хотела переехать, — сказала Элеонора, — но не слишком ли мы торопимся, учитывая, что решение по делу еще не вынесено?

— Это вопрос времени, — заверил ее Роберт. — Я уверен, что мы выиграем.

— Но у нас ведь оказался противник, который тоже подал иск? Как его зовут?

— Джессоп? Я не стал бы придавать этому значения. Джон Джессоп не имеет никаких прав на эту землю. Он хозяин Кони Фарм на северной границе с нашей будущей усадьбой. Он хочет расширить свою землю на юг, так же как мы хотим расширяться на запад. Но он основывает свою претензию на землю тем, что его дед однажды провел ночь на этой земле, когда шел домой.

Элеонора рассмеялась:

— Наши требования тоже подкреплены такими доводами?

— О нет, наши истории поинтересней. Мы, по крайней мере, можем доказать родство с предпоследним владельцем земли. А если мы переедем, это только упрочит нашу позицию и покажет, насколько мы уверены в своей правоте.

— Ну, у меня нет особых причин горевать по этому дому, — проговорила Элеонора, оглядывая помещение. — Но как нам справиться со всем? — добавила она с легким сомнением в голосе.

— Тут не будет никаких проблем, — ответил Роберт. — В это время года работы на овцеферме не так уж много. Большую часть работников мы как раз можем привлечь к переезду на новое место. Мы успеем уложиться в три дня.

— Во-первых, — сказала Элеонора твердо, — дом надо вымести и хорошо убрать.

— Тогда четыре дня. Мы сможем начать там обосновываться к следующей субботе. А вот и ваша свита, если не ошибаюсь.

Послышались звонкие юные голоса, и в сад выбежали Анкарет и новая девушка Беатрис. Увидев господина и госпожу, они опустились в глубоком реверансе:

— Джо сказал нам, что вы отпустили Рейнольда, мадам, — произнесла Анкарет. — Желаете ли взглянуть на детей до ужина?

Элеонора и Роберт обменялись взглядами.

— Да, мы пойдем вместе. Беатрис, беги вперед и предупреди госпожу Ани, чтобы мы не застали ее врасплох, — ответила Элеонора.

Девушка сорвалась с места и побежала, а остальные последовали за ней.

Усадьба Двенадцать Деревьев представляла собой современный вариант дома двухвековой давности. Она была построена из камня. С трех сторон была возведена укрепленная стена. У открытой стороны дома был вырыт ров, за которым простиралась полоса торфяников, спускающихся к реке. Все фермерские постройки находились в отдельном дворе, неподалеку от главного дома. Двору дома был разбит под сад, хотя и выглядел заброшенным, потому что за ним некому было ухаживать. Кое-где остались знаки того, что когда-то на восточной стороне дома были оборудованы беседки и аллеи для прогулок.

Мебель перевезли в новый дом на телегах, запряженных быками. Элеонора следила за тем, чтобы все было сделано по ее вкусу. Жак был счастлив получить в свое распоряжение новую кухню — огромную восьмиугольную комнату в конце коридора, с тремя очагами и четырьмя духовками. Кроме того, специально для него выделили отдельную комнату. В то время как слуги выгружали мебель, Жак со своими помощниками начищал кухню и разводил огонь во всех жаровнях. Огонь надо было поддерживать постоянно, за исключением того времени, когда раз в год работали трубочисты.

Как и пообещал Роберт, к следующей субботе они уже обосновались в новом доме и даже вернулись к обычному режиму жизни. Слуги, проживавшие в доме своих хозяев, перебрались в новое поместье. Те же, кто жил в маленьких домиках в ближайшей деревне, остались на месте и приходили в новый господский дом, когда в этом появлялась нужда. Среди приходящих слуг были плотник Эллинг, егерь Бен, ткач Джон, пастух Джон, управляющий поместьем Рейнольд и другие. Свои обязанности они должны были выполнять в поместье, а не в доме. Дети за четыре дня переезда стали неуправляемыми и с большой неохотой возвращались к привычной жизни. Элеонора посчитала это подходящим моментом, чтобы лишний раз напомнить Роберту о необходимости нанять для мальчиков гувернера.

— И еще одно, — сказала она своему мужу накануне субботнего посещения церкви, уже расположившись в новом доме, — нам просто необходимо поставить собственную часовню, ведь мы перебрались дальше от города. Расстояние слишком велико, чтобы преодолевать его с детьми, да еще в плохую погоду.

— Я позабочусь об этом, — пообещал Роберт. — Но завтра нам придется идти в церковь. В праздник святого Мартина мы не можем остаться дома.

— Я и не собиралась оставаться дома, — жестко отрезала Элеонора.

Они представляли собой очень красочную процессию, когда на следующее утро шли на мессу, направляясь через поля к белым стенам города. Впереди ехала Элеонора на своей красавице лошадке. Талисман в виде белого зайца на молитвеннике, как всегда, висел на поясе госпожи. Чуть в стороне от нее шел Роберт в сопровождении двух своих пажей, Оуэна и Хола. По другую сторону от Элеоноры шли Анкарет и Беатрис. После церкви им разрешили отлучиться, чтобы навестить родителей и вернуться до наступления темноты домой.

Следом шел Джо, который вел Эдуарда за руку, Ани несла Роба. Мэри и Джейн семенили позади и сопровождали трех девочек: шестилетнюю Анну, пятилетнюю Хелен и маленькую Изабеллу. Остальные слуги пойдут на вечернюю мессу. Как и предсказала Элеонора, им придется построить часовню, потому что такие путешествия были крайне неудобны.

Но, с другой стороны, субботний поход в церковь был для них самым важным событием недели. Когда служба закончилась, все собрание вышло на церковный двор, где они встретили друзей, обменялись новостями и слухами, договорились о будущих встречах. Элеонора чувствовала себя в такой атмосфере, как рыба в воде: ей нравилось, что она одета в лучшее платье, а ее дети были просто загляденье, ее слуги вышколены. Элеонора понимала, что она и ее семья являются главным объектом всеобщего внимания и зависти. Более того, благодаря усилиям Джо, Элеонора всегда первая получала новости, поэтому и здесь она легко одерживала верх над своими соседями, поражая их свежими известиями.

Она умела преподнести свои слова как настоящую сенсацию, — так произошло в прошлом году, когда она первая узнала о повторном захвате Орфлера английской армией под предводительством лорда Эдмунда Бофора. Роберт и Элеонора были вне себя от счастья, что им не только удалось первыми оповестить всех о грандиозной победе англичан, но и быть причастными к главному герою этих событий, под покровительством которого они находились и добрым отношением которого столь дорожили. До этого Элеонора также отличилась осведомленностью — она одной из первых проведала о скандале, связанном с женой герцога Хамфри из Глосестера, которую на суде признали виновной в колдовстве.

Жена герцога Хамфри, Элеонора, была признана виновной и приговорена к пожизненному заключению. Страшное позорное пятно легло, конечно, и на имя самого герцога. Простой люд сочувствовал ему, но его положение все равно серьезно пошатнулось, что дало неоспоримые преимущества клану Бофоров, и это опять-таки способствовало повышению престижа Морландов, ведь чем выше и прочнее было положение их покровителя, тем большим весом они обладали в обществе.

Сегодня, однако, никакими грандиозными новостями они не располагали, так как были полностью поглощены своими домашними заботами. Элеонора разговаривала с уважаемыми родителями Анкарет и Беатрис, обсуждая поведение их дочерей и успехи, затем она заметила ректору, что им понадобится капеллан, чтобы организовать работу их домашней часовни. Роберт в это время вел беседу с наиболее влиятельными из своих друзей, стараясь узнать, не порекомендуют ли они кого-нибудь в качестве гувернера для его сыновей. Когда после длительного общения семья вновь собралась вместе, чтобы отправиться домой, у Роберта была хорошая новость.

— Мне рассказали о человеке, который мог бы присматривать за Эдуардом, — сообщил он Элеоноре по дороге. — Господин Шоу рассказал мне об этом…

— Господин Шоу? — переспросила Элеонора. — А я знаю его?

— У него большое поместье на другом конце Йорка, и он фермер, как и я, держит овец. Конечно, он джентльмен. Бедняга недавно потерял жену в родах. Они недолго пробыли в браке. К тому же этот ребенок был их первенцем, вернее была, потому что родилась девочка.

Элеонора кивнула, выражая сочувствие, но постаралась вернуть Роберта к теме их разговора:

— Так кого же он рекомендует? Как зовут человека, о котором он упомянул?

— Спокойствие, женщина, я подхожу как раз к этому, — запротестовал Роберт полушутливо. — В доме у господина Шоу жил его собственный наставник, которого он собирался потом определить для обучения своих будущих сыновей, но поскольку Шоу остался без жены, да еще и с дочкой, то теперь он ищет достойное место этому учителю, который лишь напоминает ему о его несбывшихся надеждах.

— Но он может жениться снова, — предположила Элеонора. — У него еще могут родиться сыновья.

— Да, господин Шоу еще очень молод, но он просто обожал свою жену и говорит, что не женится снова уже никогда. Конечно, он еще может передумать, когда время немного залечит раны, но в данный момент он совершенно уверен в своем решении.

— А этот наставник — джентльмен?

— О да, конечно. Если бы вы познакомились с господином Шоу, то он сам уже был бы достаточной рекомендацией и даже рекламой своего учителя. Мы договорились, что господин Дженни приедет навестить нас завтра, вот тогда мы и будем иметь возможность составить о нем собственное мнение.

— Значит, его зовут Дженни?

— Уильям Дженни, так точно. Итак, мы увидимся с ним завтра, и если нас удовлетворит эта встреча, то нам стоит пригласить на обед господина Шоу, чтобы дать делу ход. Я давно собирался познакомиться с ним поближе, но сначала умер его отец, а потом жена.

К этому времени они уже свернули с главной дороги на узкую тропинку, ведущую к усадьбе Двенадцать Деревьев, и въезжали в небольшую рощу, затенявшую дорогу у ее начала. Не успел Роберт промолвить последние слова, как из-за деревьев с обеих сторон выскочили мужчины, вооруженные ножами. Женщины подняли крик, испугавшись нападения, а Лепида встала на дыбы и отскочила в сторону, почти сбросив Элеонору.

— Воры! Грабители! Разбойники! — кричала она не своим голосом, пытаясь успокоить Лепиду и направить ее на нападающих.

Их было четверо, они накинулись на Роберта, который вытащил нож и пытался уйти от преследователей. Женщины бросились в сторону от тропинки, защищая детей, а Джо передал им малыша Эдуарда и немедленно поспешил на помощь своему хозяину, вместе с Арнольдом и стариком Уильямом.

Возможно, разбойники не ожидали встретить четырех мужчин, способных противостоять им, несмотря на почтенный возраст одного из них. Может быть, они собирались только нагнать страху на семейство Морландов, так как, увидев слуг, бегущих выручать Роберта, грабители немедленно ретировались. А их предводитель напоследок закричал:

— Пусть это будет тебе впредь наукой, как связываться с Джессопом! — Нанеся Роберту последний удар сплеча и глубоко его ранив, он скрылся, а за ним следом убежали и остальные.

Нож Роберта упал на землю — он не в силах был справиться с болью в левой, раненой руке. Джо попытался преследовать бандитов, скрывшихся в зарослях, но Элеонора остановила его резким окриком:

— О нет, Джо, оставь их, немедленно помоги своему господину!

Затем она развернула все еще брыкающуюся Лепиду в сторону женщин и приказала им:

— Мэри, Джейн, прекратите причитать. Никто вас и пальцем не тронул. Ани, разве ты не можешь успокоить Роба, чтобы он перестал так вопить? Девочки, Анна, Хелен, хватит плакать. Посмотрите, Изабелла не плачет, берите с нее пример…

— Я тоже не плачу, — обратил свое личико к ней Эдуард. Элеонора на минуту лишилась дара речи.

— Да, сынок, я вижу. Ты очень храбрый.

— Я увидел, что Джо не боится, поэтому я тоже перестал бояться, — сказал Эдуард.

Элеонора подумала, что лучше бы он не стал так говорить в присутствии отца, но вслух произнесла:

— Что ж, тогда ты вполне сможешь успокоить Мэри и Джейн, а также своих сестер, как и подобает мужчине. А я пока позабочусь о твоем папе.

Она снова развернула лошадь и поехала к другой группе. Роберт снял свой жакет, и Джо перебинтовывал ему предплечье носовым платком.

— Как вы? Все ли в порядке? — спросила Элеонора Роберта.

Он в ответ лишь решительно посмотрел на нее.

— Пустяки, моя дорогая, небольшой порез. Благодарение Богу, что обошлось лишь этим и что они нацеливались только на меня. Как чувствуете себя вы?

— О, обо мне совсем не надо беспокоиться. Я всего лишь порядком испугалась. Хотя мне уже пора привыкнуть к неприятным неожиданностям во время беременности. Но кто эти люди? Они хотели ограбить нас?

— Нет, мадам, не думаю, — сказал Джо, завязывая узел и отходя от Роберта. — Вот так, сэр, это должно остановить кровотечение.

— Спасибо, Джо, — ответил Роберт хриплым голосом. — Я думаю, что должен благодарить тебя не только за это. Полагаю, что с сегодняшнего дня именно тебе я обязан жизнью.

— Нет, сэр, не думаю, что в их планы входило убить вас. Если бы они планировали это, то… Их было четверо, и они напали на нас врасплох.

— Но почему? — настаивала Элеонора. Роберт поднял на нее глаза.

— Вы слышали, что они сказали? Это люди Джессопа, они предупредили нас, чтобы мы держались подальше от Двенадцати Деревьев. Вот как сильно ему хочется выиграть это дело. Джессоп понимает, что если мы не отступимся сами, у него нет ни малейшего шанса. Он просто пытается нас запугать. Без сомнения, в следующий раз он прикажет пойти еще дальше.

— Не стоит об этом говорить сейчас, потому что вы только напугаете женщин, — сказала Элеонора, оглядываясь через плечо. — Подождите, пока мы доберемся домой.

Она попыталась слезть с лошади:

— Вам лучше ехать верхом.

— Нет, нет, я пойду пешком. Я не могу допустить, чтобы вы, в вашем положении, шли.

— Со мной все в порядке. Возьмите же лошадь. Вы бледны.

— Вы потеряли много крови, сэр, — поддержал Элеонору Джо, — вам лучше ехать.

Но Роберт был непреклонен. Они медленно брели в сторону Двенадцати Деревьев. После обеда Роберт и Элеонора заперлись в комнате, и Джо с Уильямом присоединились к ним.

— А теперь расскажите мне, — заявила Элеонора Роберту, пока они были одни и ожидали слуг, — что вы имели в виду, говоря о следующем разе? Неужели вы допускаете, что они посмеют повторить свою выходку снова?

— Еще как, ведь их цель — выжить нас из усадьбы.

— А мы не собираемся подчиняться им, — сказала Элеонора.

— Я рад, дорогая, что вы так решительно настроены. Но надо помнить, что в опасности не только я, но и вы, и дети, и все обитатели дома.

— Но это невыносимо. Мы должны что-то предпринять.

— У меня есть план… А, вот и Джо с Уильямом. Входите. Итак, вы знаете, что произошло сегодня.

— Да, сэр, — сказал Джо, — и они попытаются снова. Это ясно как белый день.

— Поэтому мне нужна помощь.

— Помощь? — переспросила Элеонора Роберта. — От кого вы ожидаете помощи?

— От лорда Эдмунда. Я должен немедленно выехать, рассказать ему обо всем и получить от него письмо для судьи, который будет вести слушание. С такого рода защитой Джессоп и пикнуть не посмеет. А если необходимо защитить наше право, то я должен буду прибегнуть к помощи людей лорда Эдмунда.

— Когда вы намереваетесь уехать? Завтра? — спросила Элеонора.

— Нет, я не должен откладывать это ни на минуту, я покину вас сейчас же.

— Но…

— До наступления темноты я могу находиться уже в десяти милях от дома. Чем быстрее я отправлюсь в путь, тем скорее мне удастся получить письмо. Я не думаю, что Джессоп предпримет что-то немедленно, но я хочу вернуться как можно раньше, чтобы быть готовым отразить возможные нападения.

— Хорошо, вы должны ехать. Но кто будет сопровождать вас? Вы не можете отправиться один.

— Со мной поедет Бен. Он хорошо управляется с ножом, и он быстро соображает.

— Джо тоже. Он должен быть с вами, — убежденно произнесла Элеонора.

— Нет, мадам, — вмешался в разговор Джо, однако Роберт прервал его:

— Вам он понадобится больше. Я не могу оставить вас одну.

— Я буду не одна. У меня в доме полно слуг. — Элеонора повернулась к Джо: — А твое место рядом с твоим господином. Ты ему нужен. К тому же ты сможешь представить лорду Эдмунду дополнительные аргументы, если он вдруг не захочет выполнить нашей просьбы. Я не буду слушать никаких доводов, потому что я просто не сомкну глаз, зная, что вы отправились в такой опасный путь без Джо, Роберт.

Джо поклонился в знак подчинения воле своей хозяйки, а Роберт поцеловал ей руку. Он был доволен и исполнен чувства благодарности.

— А теперь мы должны все подготовить как следует, — сказала Элеонора с оживлением. — Джо, иди и позаботься о лошадях. Уильям, мы сбережем время, если ты пошлешь кого-нибудь на поиски Бена, чтобы он немедленно собирался. А мне ты поможешь приготовить еду, питье и теплые пледы для путешественников. Пойдем же, мы не должны терять ни минуты.

Элеоноре пришлось собрать в кулак всю свою волю. Зная, что мужчины уехали, она не могла не почувствовать настоящего страха. Они не успеют вернуться раньше чем через десять дней в это время года. К этому стоило прибавить еще один или два дня на обсуждение всех деталей с достопочтимым лордом, на подготовку к дороге домой. Элеонора посчитала, что ей предстоят по меньшей мере одиннадцать дней тягостного ожидания, перед тем как она снова увидит мужа и слуг. А кто знает, что может произойти за столь длительное время?

Конечно, она не была совершенно беспомощна. С ней находились Уильям, Жак, Арнольд, пажи, мальчики-поварята, а еще женщины и дети. Но Уильям был стар, Арнольд тоже не мог похвастаться молодостью. Что касалось Жака, то Элеонора подозревала: от него не будет толку, если дело дойдет до рукопашной. Все настоящие защитники остались в Микл Лите. О, если Джессопу придет в голову напасть на них.

И все же она не верила, что он осмелится проявить такую дерзость по отношению к ней. С его стороны это была бы величайшая глупость, которая могла стоить ему очень дорого. Правда, мысль о том, что за ее смерть отомстят, было для Элеоноры слабым утешением. Настроение хозяйки не могло не отразиться на атмосфере всего дома в следующие несколько дней.

По мере того как текло время и ничего не происходило, они начали понемногу успокаиваться. Элеонора готовилась к предстоящим родам. Она уже произвела на свет пятерых здоровых детей: трех девочек и двух мальчиков. Все они выжили. Это было своего рода достижением, которым не каждая женщина могла похвастаться. Душевную щедрость своего свекра, который принял ее в семью без приданого, Элеонора давно уже оплатила. Она, без сомнения, была очень успешной женщиной, во всяком случае, если сравнивать с женой Ричарда Йоркского, Сесилией Невилл, за необычайную красоту получившей имя розы.

Элеонора время от времени получала новости, которые ей приватно любил сообщать Джо, обожавший видеть выражение удовольствия на лице своей госпожи и готовый ради этого на все. Так вот, первенцем Ричарда оказалась девочка, рожденная через год после свадьбы. Элеонору поразила череда совпадений в их жизни: девочка, родившаяся в августе, как и ее собственная дочь. Более того, ребенка Ричарда тоже крестили Анной! Во второй год брака у них не появилось детей, а в этом году герцогиня Сесилия родила сына в феврале, в Хатфилде, но потеряла его спустя всего несколько недель.

Для Элеоноры это был момент минутного триумфа. Элеонора давно запретила себе думать о том, отчего не сложилось ее счастье с ним. В конце концов она убедилась в неизменности своей привязанности к нему, потому что огромное сочувствие тому, что он потерял сына, одержало верх над ее женским эгоизмом. Как она могла думать о своих обидах, если он переживал боль? Более открыто она радовалась в мае, после известия о том, что его снова назначили командующим армией во Франции и он уехал в Руан. Его ожидал успех. Он освободил осажденный Понтуа, его жена присоединилась к нему в Руане, она была снова беременна. Элеонора не видела его после свадьбы, но она хранила его образ в своей памяти. В моменты раздумий она часто мысленно обращалась к нему с одной и той же фразой: «О Ричард, тебе надо было взять в жены меня, только меня».

Неделя прошла тихо, наступила пятница. Жак приготовил рыбу на обед, который все еще проходил без хозяина. Короткий зимний день промелькнул незаметно, и в четыре уже начало смеркаться. Все обитатели дома стали сходиться в холл в ожидании ужина и длинного, неспешного вечера у огня. Покой был нарушен внезапно. Собаки, лежавшие у большого очага, вскочили и начали лаять. Оуэн, паж Роберта, вбежал в холл запыхавшийся и белый от волнения. Он с порога закричал:

— Перекройте вход! Заприте двери! Сюда идут вооруженные люди!

Все настолько опешили от неожиданности, что не сразу поняли, о чем он говорит. Оуэн в отчаянии искал взглядом Элеонору:

— Где госпожа? Позовите же госпожу и быстрее запирайте все двери!

— Я здесь, Оуэн, что произошло? — Элеонора спустилась по ступеням так быстро, как только ей позволяла ее расплывшаяся фигура. Она поняла все еще до того, как Оуэн попытался выкрикнуть свое предупреждение снова.

— Арнольд и Хол, немедленно бегите и закройте внешние ворота, — приказала она. — Сколько их, Оуэн? Может, мы сумеем удержать их за домом, ворота очень крепкие.

Но было слишком поздно. Уже когда Арнольд и Хол бежали к воротам, во дворе слышались крики и стук лошадиных копыт, а две женщины, стоявшие у стены дома, поспешили внутрь, причитая на ходу. Элеонора и Оуэн действовали, словно в едином порыве: они бросились через холл и заперли все двери. Отдавая слугам приказы немедленно закрыть все окна и двери, Элеонора ни на секунду не останавливалась. В это время на главную дверь обрушился такой град ударов, что Элеонора, которая на нее опиралась, почувствовала, как дверь задрожала. Слуги носились взад и вперед, открывая ставни только на тех окнах, которые можно было прикрыть изнутри. Элеонора не могла сказать точно, все ли на месте, но решила, что если кто-то остался на улице, то ему придется искать укрытие самому.

Собаки захлебывались лаем, дети плакали, горничные, поддавшись общей панике, кричали друг на друга. Жак вышел из кухни, чтобы потребовать объяснений и отругать мальчиков-помощников, но те ничего не могли сказать толком. Никогда еще Элеонора не жалела так, что рядом нет Джо, умевшего хладнокровно и четко решать все проблемы. Все обратились к ней, когда наконец двери заперли. Дети прибежали за утешением, слуги — в ожидании распоряжений, разъяснений и уверений, что все разрешится мирно. Она старалась не обойти вниманием никого. Взяв на руки малыша Роба и отправив остальных детей под крылышко Ани, она поставила у каждой двери по слуге. Женщинам приказала собраться вокруг огня и попыталась их успокоить. Главным вопросом оставалось, имеется ли в доме оружие и какое. Удары в дверь ненадолго прекратились. Это успокоило слуг, но Элеонора понимала, что нападавшие замыслили что-то еще.

Они попробовали зайти со стороны боковой двери. При первом же ударе Хол, которого поставили охранять ее, закричал, прося помощи. Быстро осмотрев эту дверь, Элеонора поняла, что по крепости она не сравнима с главным входом и может не выдержать. Тогда Элеонора приказала забаррикадироваться. В течение следующих десяти минут Элеонора переживала настоящий страх, но вдруг та сторона решила резко ретироваться, и мгновенно наступила тишина.

Воцарившееся безмолвие не разрядило ситуацию, а, наоборот, вызвало еще большее напряжение. Ребенок нарушил молчание тихим всхлипом, но его тут же успокоили, потому что все в доме ловили малейший звук, который мог бы объяснить действия противника. Да, тишина угнетала и казалась более угрожающей, чем шум. Джелерт, который при первых же криках забился в дальний угол, теперь вылез и подполз к Элеоноре, уткнувшись в нее своим холодным носом так неожиданно, что Элеонора чуть не подпрыгнула от испуга. Успокоившись, она стала рассеянно гладить его по голове, рука невольно наткнулась на ошейник, который привез в подарок Роберт. Она не могла поверить, что это было лишь две недели назад.

Снаружи послышался стук копыт. На мгновение ее охватила надежда на то, что подоспела подмога. Здравый смысл, однако, подсказал ей, что топот копыт удаляется, а голоса людей остаются.

— Они уводят лошадей, — сказал Оуэн.

Он старался говорить шепотом, как если бы они прятались от врага, который не знал их укрытия.

— Что же они собираются делать? — в голосе Мэри звучала неприкрытая паника. Джелерт начал скулить, и Элеонора закрывала ему морду, чтобы пес не начал лаять. Вдруг перестали звучать даже голоса разбойников.

Нервы были напряжены до такого предела, что Элеоноре хотелось разорвать эту тишину и закричать.

С грохотом посыпались оконные панели, которые были пробиты за секунду, а через них в холл полетело горящее тряпье. Оно падало на пол, и половицы тут же занимались огнем. Тут и там слышались лай и крик обезумевших людей и животных. Элеонора пыталась погасить пламя. Жак принес ведро воды, но этого было явно не достаточно. Больше воды в доме не оказалось, потому что колодец находился во дворе. Коридор наполнился едким дымом, и Элеонора поняла, что потерпела поражение.

— Открой дверь, Оуэн, — выкрикнула она. — Нам надо немедленно выбраться. Ани, держи детей и никуда не отпускай от себя. У меня на руках Роб. Мэри, Джейн, вы должны быть рядом с Ани. Открой дверь, Оуэн! Уильям, помоги ему!

Двери поддались с громким треском, и дым вывалил в освещенный огнями факелов двор. Мужчины, ожидавшие этого момента, вломились в дом, сметая на своем пути выбегающих слуг Элеоноры, чтобы затушить пылающий пол в холле. «Конечно, они тоже хотят, чтобы поместье уцелело», — с горечью подумала Элеонора. Она увидела, как в разных местах возникают стычки между людьми, но слуги Морландов хотели лишь выбраться из задымленного дома и глотнуть свежего воздуха. Во дворе их ждали мужчины с черными жестокими лицами и сверкающими ножами.

— Выходи, женщина, — кричали они Элеоноре, которая остановилась посмотреть на них. — Выходи и забирай своих людей; а не то будет хуже.

— Будет хуже для вас, — крикнула им в ответ Элеонора вызывающе. — Неужели вы думаете, что я не запомнила ваших лиц? Вам это так просто не сойдет с рук!

— Исчезни, женщина, пока я не потерял терпения и не наказал тебя, — грозно прорычал один из нападавших и попытался направить на нее горящий факел.

Жар пламени чуть не обжег ей лицо, и Элеонора отпрянула в сторону. Оуэн потянул ее за руку.

— О госпожа, прошу вас, давайте уйдем, — попросил он, чуть не плача.

Слуги высыпали из дома в темноту, некоторых из них преследовали разбойники с ножами. Элеонора не упускала из виду Ани и детей. Она вывела их за двор, ворота за ними немедленно закрыли, и на них упала завеса тьмы.

Поблизости не было ни единого огонька. Плотные облака закрывали от них луну и звезды. Начался дождь, и Элеонора с ужасом поняла, что на улице очень холодно. В холле, где они сидели всего некоторое время назад, было так душно, что они в спешке даже не подумали захватить что-нибудь из вещей, хотя бы плащи. Они были выставлены на холод в легкой одежде.

— Что же делать, госпожа? — спросила Ани.

Хелен начала плакать, и Ани бесцеремонно ее встряхнула, сказав:

— Тише, тише. У меня сейчас нет сил тебя успокаивать.

— Мама, мы пойдем домой? — спросил маленький Эдуард. Элеонора опустила глаза и увидела, что его лицо белым пятнышком освещает темноту.

— Домой? — произнесла она задумчиво, а потом поняла истинный смысл его слов. — В Микл Лит, конечно. Да, дорогой мой, мы пойдем домой. Держитесь все вместе, а ты, Эдуард, возьми меня за руку. Ани, следи за девочками. Изабелла, возьмись за Ани и не отпускай ее ни за что на свете, понятно?

— О да, мама.

Они подождали возможного появления других слуг. Кричали им в темноте, чтобы легче было найти друг друга. Никто не появился. Одни скрылись из виду, как только вышли через заднюю дверь в доме, другие, поддавшись панике, разбежались, кто куда. Быть может, они сейчас тоже на пути в свой старый дом. Когда Элеонора убедилась, что им некого больше ждать, она собрала свою маленькую горстку людей и направилась в Микл Лит — единственное убежище.

Под дождем и в холоде им было трудно двигаться быстро. Оуэну вскоре пришлось взять Роба из рук Элеоноры, а когда Эдуард устал идти дальше, Оуэн передал Роба Ани, чтобы посадить себе на плечи Эдуарда. Девочки продолжали идти, поддерживаемые Мэри, Джейн и Элеонорой. Путь был очень тяжелый, их начал одолевать голод. Дети плакали. Элеонора при всех своих стараниях не могла чем-то их приободрить. У нее страшно болела спина, и она старалась просто не думать о том, что это может означать приближение родов. Все ее мысли были о том, что случится с ее покинутым домом, где остальные слуги и что произошло с ее любимым псом. Она так надеялась, что он найдет их, но этого не произошло. Элеонора боялась, что он ранен.

Вдруг каким-то образом они поняли, что сбились с пути. В этом не было ничего удивительного. Никто из них не знал хорошо дорогу, а в такой кромешной тьме все выглядело по-другому. Они бесцельно брели какое-то время. Элеонора больше не могла игнорировать все увеличивающуюся боль — она знала, что это ребенок так не вовремя начал прокладывать себе дорогу в жизнь. Им срочно требовалось хоть какое-то укрытие, иначе ей и ее малышу угрожала смертельная опасность. В полном отчаянии она крепко сжимала руку Изабеллы, уже не понимая, кто кого поддерживает.

— Свет, свет, госпожа! — внезапно закричал Оуэн, и Элеонора вздохнула с облегчением.

— Где? Я не вижу ничего.

— Смотрите сюда.

— О да, теперь вижу. Должно быть, это Микл Лит. Идемте же скорей, ведь мы уже подошли к дому!!!

— Дети, живо! Госпожа, разрешите помочь вам.

Надежда вдохнула в них новые силы. Мэри и Джейн помогали нести Элеонору, а дети вцепились в юбки Ани — так они и прошли последние ярды по склону, отделяющие их от дома. На ходу они взывали о помощи. Свет шел из дома Джона-пастуха, который жил дальше всех от Микл Лита.

Дверь оказалась открыта — Джон и его жена Тиб встречали их на пороге, испуганные и взволнованные. Другие слуги уже прошли мимо них с ужасной новостью. Но Элеонора и дети, потерявшись, как оказалось, бродили несколько часов. Всех уже охватил страх, что с ними случилось нечто непоправимое.

Тиб робко подвинула Элеоноре стул.

— Присядьте на минуточку, — попросила она ее. — Когда вы отдохнете, мы поднимем вас наверх. Они уже готовят для вас холл.

Элеонора простонала и мотнула головой. Она чувствовала, что не в силах будет сделать хоть один шаг.

— Нет, Тиб, мне придется остаться здесь. Мне жаль, но время уже пришло.

— О святое благословение, — воскликнула хозяйка дома, невольно приложив руку к губам. У нее самой было шестеро детей и она прекрасно знала, чего им следует ожидать.

— Так, Джон, — распорядилась она, лихорадочно соображая, — ты, наверное, иди, потому что госпоже понадобится наша спальня. Ты и Оуэн отнесешь детей в господский дом. Скажи им, в каком положении госпожа и что нам нужна помощь. Пусть пришлют женщин.

— Я останусь и помогу, — сказала Ани. — Мэри и Джейн пойдут с детьми.

— Проследите обязательно, чтобы их одежду высушили, а их самих согрели как следует, — простонала Элеонора, не в силах больше справляться с нарастающей болью. — Она встретилась взглядом с Ани: — Поспеши.

— Все будет в порядке, госпожа, они позаботятся обо всем, — заверила ее Ани.

Она вывела всех из спальни, пока Тиб помогала Элеоноре пройти в маленькую внутреннюю комнату их крошечного коттеджа.

Ребенок родился через полчаса. На свет появился мальчик, которого Элеонора нарекла Томасом.

Лорд Эдмунд выполнил просьбу Роберта, а когда он и Джо приехали домой неделей позже, судье было немедленно представлено письмо, содержащее приказ о вердикте. Роберта сопровождало полдюжины вооруженных всадников, чтобы утихомирить Джессопа. По счастливому стечению обстоятельств, Роберт и его люди заехали сначала в Микл Лит. Оценив обстановку, они получили больше шансов на успех, так как даже восемь вооруженных людей могут оказаться легкой добычей, если полагают, что они едут домой, а не в логово разбойников.

Так или иначе, но выбежавшие навстречу Роберту слуги рассказали о том, что пришлось пережить госпоже, и он в сопровождении Джо немедленно бросился в свой родной дом. Быстро пройдя в спальню, он нашел там Элеонору, сидевшую у жарко растопленного очага. Элеоноре казалось, что она уже никогда не согреется. На коленях у нее лежал попискивающий маленький новорожденный сын. Элеонора была одета в черное, глаза ее припухли от слез, потому что их несчастное приключение унесло жизнь ее дорогого мальчика: Роб просто сгорел в лихорадке, поразившей его легкие, как соломинка в костре.

Морланды заплатили высокую цену за свое желание обладать Двенадцатью Деревьями. Но тем более Роберт был вправе получить отмщение. Теперь им двигало чувство убитого горем отца, а не амбиции землевладельца. Особого сопротивления они не встретили: вооруженные мужчины, а еще слуги, которые взяли с собой серпы, оказались слишком грозной силой, чтобы Джессоп посмел сопротивляться. Исход драки был предрешен. Несколько разбитых носов и проломленных черепов — и Двенадцать Деревьев снова были во владении Морландов. К субботе весь дом переехал снова, и жизнь получила прежнее течение.

Элеонора горевала о своем ангелочке, живом и красивом малыше Робе, к которому она была привязана больше, чем к послушному Эдуарду. Но теперь у нее появился еще один крошечный сын, который требовал внимания и заботы. Ослабленная страшной простудой, Элеонора долго не возвращалась к активному образу жизни, поэтому проводила с новорожденным Томасом очень много времени. Она играла с ним, нянчила его, полностью погрузившись в повседневные заботы о нем. Она чувствовала к этому ребенку такую глубокую привязанность, как ни к одному другому из своих детей.

Потеря брата изменила и Эдуарда. Хотя он не мог переделать свой серьезный и тихий нрав, мальчик стал смелее и решительнее по отношению к своим сестрам он начал выступать в роли защитника и покровителя, в то время как раньше они не обижали его только потому, что получили строгий наказ от своих гувернанток. Приезд личного гувернера Эдуарда, господина Дженни, также способствовал укреплению нового статуса Эдуарда среди детей — его собственных сестер и детей слуг. Он постепенно начинал вести себя так, как и подобает будущему лорду и господину. Элеонора увидела эту перемену в нем сразу же. Теперь, когда он полностью соответствовал ее представлению о наследнике, она наконец приняла его и стала любить гораздо сильнее.

Джелерта, к сожалению, не нашли. Его не оказалось в доме, когда они вернулись туда. Посчитали, что он выскочил за двери в общей суматохе и бесследно исчез. Джо был очень подавлен потерей своего верного пса. Все свое свободное время в следующие несколько недель он тратил на то, что объезжал окрестности и звал Джелерта или спрашивал о нем у всех прохожих. Наконец он бросил свои бесполезные поиски и оплакивал его как мертвого. Но Элеонора сказала ему, что скорее всего собаку забрали, позарившись если не на породистость, то на его богатый ошейник.

— Но он бы нашел дорогу домой, — настаивал Джо. Элеонора лишь покачала головой в ответ.

— Нет, это не о нем. Он останется с тем, кто будет его хорошо кормить и ласково к нему относиться. У этого пса не было чувства преданности.

Роберт, как мог, пытался утешить жену, хотя Элеонора не особенно горевала по поводу потери собаки, она не чувствовала так остро этой утраты. Роберт пообещал ей выбрать из следующего выводка лучшего щенка. Элеонора поблагодарила его и одарила своей обычной, предназначенной только ему немного ироничной улыбкой.

 

Глава шестая

Элеонора давала своим трем дочерям урок рукоделия. Каждая получила работу, которая была ей по силам. Элеонора подходила то к одной, то к другой девочке, критикуя, помогая или подбадривая похвалой. Ее горничная в это время читала им вслух автобиографию Марджери Кэмп. Горничной была двенадцатилетняя девочка по имени Люси. На дворе был 1447 год, и Анкарет и Беатрис, которые ухаживали за маленькими детьми Элеоноры, уже давно вышли замуж и покинули ее дом.

Они сидели в комнате для рукоделия в усадьбе Двенадцать Деревьев, и Анна, которой достался самый сложный кусок работы, заняла место у южного окна, где было светлее всего. Ей было почти двенадцать. Некоторых девочек в таком возрасте уже отдавали замуж, поэтому она считалась почти взрослой. Анна выглядела очень женственно, несмотря на маленький рост, у нее были развитые формы, в которых угадывалась красивая фигура будущей взрослой женщины. Она была белокожей с румянцем на всю щеку и серо-зелеными глазами, которые сейчас серьезно вглядывались в сложный узор вышивки. Под льняной вуалью просвечивались золотистые волнистые волосы. Она действительно была очень приятной девочкой, осознающей свое особое положение старшего ребенка в семье. Когда поблизости не было взрослых, она считала своей обязанностью держать под контролем остальных детей. Чувство ответственности добавляло ей еще больше серьезности.

В стороне от нее на стуле восседала Хелен, которой вот-вот должно было исполниться одиннадцать. Она уже обогнала по росту обеих своих сестер. Хелен была признанной красавицей, изящной и милой — она унаследовала от матери темные волосы и голубые глаза, прекрасную тонкую кожу, а от отца — мягкие черты лица. Хелен трудилась над вышиванием подушки, но ee работа продвигалась медленно. Она тратила слишком много времени на всякие прихорашивания: то расправляла складки на платье, то поправляла вуаль на волосах. Элеонора считала ее немного слабохарактерной. Она была очень послушной девочкой, но, казалось, ее интересует только собственная внешность. Хелен охотно принимала лидерство Анны во всем, подражала ее манерам, полностью разделяла ее взгляды. В этой ситуации Элеонору радовало только то, что она выбрала за образец для подражания такую воспитанную девочку, как старшая сестра.

На подушке с другой стороны, у ног Элеоноры сидела Изабелла, которой исполнялось в мае десять. Несмотря на юный возраст, она была настоящей головной болью для родителей. Изабеллу трудно было назвать красавицей, с ее тусклыми темно-русыми волосами, неяркими глазами и худощавым веснушчатым лицом. Вся ее фигура была угловатой и чересчур худой. Изабелла почти всегда выглядела неопрятно. Она всей душой ненавидела шитье. Сюда же можно было отнести чтение, письмо, игру на музыкальных инструментах и вообще все, что ее заставляли делать. Как только представлялся подходящий случай, а это происходило довольно часто, она убегала из дому, чтобы провести день с пастухами в поле, или поиграть с фермерскими детьми у ручья, или затравить кроликов собаками.

Все это не было бы серьезной проблемой, родись она мальчиком, наоборот, втайне ею восхищались бы за смелость. Она могла оседлать любую лошадь, управлялась с соколом и борзыми, умела хорошо охотиться и ловить рыбу, она могла даже стричь овец. По воскресеньям, когда люди обычно не работали, Изабелле давали лук и она попадала в центр мишени в трех случаях из четырех. Она метала копье лучше всех мальчиков своего возраста. Изабелла отличалась необыкновенной смелостью и бесстрашием, была очень любознательной и не боялась никаких приключений. Самым большим удовольствием для нее было вернуться после дня скитаний, в грязи с ног до головы и с волосами, сбившимися в птичье гнездо. Единственная девичья забава, которая пришлась по душе ее мятежной натуре, были танцы.

Элеонора приходила в отчаяние, думая о ней. Как ей удастся выдать ее замуж? Кому понадобится жена с замашками вояки? Роберт только посмеивался, уговаривая ее не тревожиться раньше времени, но это не приносило Элеоноре успокоения. Даже теперь, когда Изабелла находилась рядом с матерью и пути к побегу были отрезаны, она беспрестанно крутилась на месте, не в силах справиться с самой простой работой, которую Анна умела выполнять еще в пятилетнем возрасте.

— Изабелла, прекрати суетиться и сядь прямо! — резко приказала Элеонора. — Что?! Ты снова запутала нитку? Дитя мое, право, ты испытываешь мое терпение. Я не знаю, как тебе удается так плохо выполнять самые легкие задания. Позволь мне помочь тебе…

Изабелла тут же с облегчением и благодарностью передала матери ненавистную вышивку. Пока ее мать распутывала узел на нити, она встала и подошла к окну. Ее лицо внезапно просветлело, и настроение резко переменилось:

— О, посмотрите, Джо возвращается! — закричала она.

— Где? — отозвалась Анна, поворачиваясь к окну вслед за сестрой.

На ее торжественно-серьезном лице вдруг вспыхнула улыбка.

— Он увидел меня!

— Нет, он мне улыбался, — с негодованием произнесла Изабелла — Мама, можно мне спуститься и встретить его?

— Конечно, нет, — возмутилась Элеонора. — Немедленно сядь на свое место и принимайся за работу. Анна, ты тоже. Люси, нет никакой необходимости прекращать работу.

Дети подчинились ей, пристыженные, а Изабелла вернулась на место с мрачным выражением лица и вновь принялась за шитье.

— А может, у него письмо от папы, — сказала она, не в силах сдержать своего раздражения.

— Молчание, — лишь ответила Элеонора. — Люси, продолжай читать. Я вас покину на несколько минут. Анна, я оставляю тебя за старшую. Девочки, надеюсь, вы будете продолжать работать, как если бы я находилась здесь.

— Да, мама, — ответила Анна и бросила на Изабеллу яростный многозначительный взгляд, как только их мать повернулась к выходу.

В холле Элеонора и Джо встретились, обменявшись дружескими улыбками.

— Ну, ну, — сказала Элеонора, — если не ошибаюсь, ты привез мне новости.

— Письмо от господина, — подтвердил Джо. — И еще кое-какие слухи, которые будут вам интересны.

Элеонора весело рассмеялась, напомнив ту молодую девушку, которая приехала сюда тринадцать лет назад.

— Все новости до этого времени нельзя было назвать приятными. Из Франции — только неутешительные вести. Из суда — только плохие сообщения. Что же на этот раз?

— Еще одна пикантная история о ее величестве, — радостно и доверительно произнес Джо.

— А, тогда нам лучше пойти в сад. Возьми письмо, я прочту его там же.

Когда они достигли тихой беседки, она спросила:

— Что она натворила на сей раз?

Леди, о которой шла речь, была королева Англии, молодая невеста Генри, Маргарита Анжуйская. С первого момента появления при дворе она окружила свое имя громкими скандалами. Герцог Суффолкский поехал во Францию вести переговоры с французским монархом по поводу подходящей кандидатуры на роль жены короля. Подлый и вероломный Чарльз Французский обманом уговорил герцога принять вместо особы королевской крови бесприданницу — дочь герцога Анжуйского. Договор с Францией был заключен, и английский герцог пошел на секретное подписание некоторых документов, по которым Англия уступала Франции определенные территории, включая Мейн и Анжу. За такую невесту цена была слишком высока.

Герцог Йоркский был вне себя от ярости, когда узнал, как решилось это деликатное дело. С того момента, когда он открыто высказал свое недовольство, между ним и кланом Бофоров начала стремительно вырастать стена непонимания, которую им уже не суждено будет разрушить никогда. Королева Маргарита, официально утвердившись на королевском троне, показала всем свой характер, заставив молодого влюбленного короля буквально есть из ее рук. Она убедила его отдать французам Мейн, на ее сторону встал герцог Суффолкский. Герцог Хамфри пытался выступить в оппозиции, но Маргарита оказалась искусной интриганкой. Она приложила все усилия, чтобы сорвать брачные планы герцога Йоркского, который хотел женить своего старшего сына Эдуарда на принцессе Мадлен Валуа. Главной задачей королевы было поссорить Ричарда и Эдмунда Бофора, чтобы не дать им объединиться, поскольку она понимала опасность такого союза для себя.

Февраль этого года был особенно урожайным на плохие новости. Королева приказала арестовать герцога Хамфри прямо на заседании Парламента, куда заманила его хитростью. Ему предъявили обвинение в измене и заточили в крепость, откуда он уже не вышел. Что там произошло на самом деле, осталось тайной. Через пять дней герцога нашли мертвым. Во всем королевстве не было ни одного человека, который сомневался бы в причастности ее величества к этому делу.

Она назначила Ричарда Йоркского главнокомандующим английской армией во Франции, чтобы утихомирить возникшие волнения. Спустя неполный месяц, однако, она уже отменила свое назначение, получив известие о смерти кардинала Бофора. Без него главой семьи становился Эдмунд Бофор, очевидный престолонаследник, поэтому его нельзя было просто так проигнорировать и отдать столь желанный пост герцогу Йоркскому. С тех пор как на политической сцене появилась королева Марго, все вопросы решались возмутительно скандальным образом, так что даже члены Совета не знали, какие решения и назначения могут их ожидать на следующий день.

— Что же она натворила?

— Вы помните, что кардинал завещал все свои деньги королю? — спросил Джо.

— Да, — сказала Элеонора, — а король отказался на основании того, что это несправедливо по отношению к остальным членам семьи.

— Да, это так, но вот королеву такие тонкости не смутили, и она забрала себе львиную долю.

— Она не могла, — произнесла ошеломленная Элеонора.

— Кто мог ее остановить? — пожал плечами Джо. — Только король мог запретить ей, но он выполняет все ее просьбы.

Элеонора погрузилась в размышления и сказала:

— Но это должно рассердить лорда Эдмунда, а ведь она прочила его себе в союзники.

— Он ее интересует как будущий престолонаследник, но только до тех пор, пока она сама не родит сына. Хотя вряд ли это случится. У нее другие планы. Она назначит его главнокомандующим во Франции и сделает главой Совета. По ее мнению, этого будет достаточно, чтобы он перестал жалеть о дядюшкиных деньгах.

— Это точно? — усомнилась Элеонора.

— Пока это только слухи, но, уверен, так и случится, — Джо хитро взглянул на свою госпожу. — Трудно делить свою верность на несколько частей, да?

— Ничего подобного, я не делю ее, — вспыхнула Элеонора, — а тебе лучше держать язык за зубами, если хочешь сохранить мое расположение.

Джо ничего не ответил, но продолжал улыбаться. Он знал, что его госпожа нуждается в нем так же сильно, как и он в ней. Он догадывался и о том, что с тех пор, как произошла ссора лорда Эдмунда и герцога Йоркского, Элеонора переживает внутренние терзания. Конечно, Морланды чувствовали себя обязанными лорду Эдмунду за все благодеяния, которые он им оказывал. Элеонора была его воспитанницей и выросла на его попечении, была дружна с его женой Белль. Он выдал ее замуж и, как оказалось, вполне удачно. Наконец, он не отказался покровительствовать ей и после замужества. Теперь, когда он стал очевидным претендентом на королевский трон, их положение упрочилось, как никогда. Стараниями лорда Эдмунда Роберт получил исключительное право торговать шерстью на экспорт. Такой поворот дел гарантировал ему необыкновенное влияние и власть, что уже заметно сказалось на доходах семьи Морландов.

Конечно, ее преданность была всецело на стороне клана Бофоров, а теперь более чем когда-либо. Однако Элеонора не могла не думать о том, что с Ричардом поступили нечестно. Она понимала, что его обошли, фактически отняв у него пост главнокомандующего. Совет отказался заплатить причитающиеся ему двадцать тысяч фунтов. В довершение ко всему Суффолк получил тирады и восхваления за то, что сыграл свою неблаговидную роль в этом позорном союзе короля. Ричард, совершенно очевидно, оказался жертвой заговора, и Элеонора горячо сочувствовала ему. Она с большими колебаниями находила оправдание поступкам Бофора.

Чтобы скрыть лицо, она принялась за чтение письма мужа, который находился в Кале, где собрались все поставщики шерсти. Письмо было коротким.

— Господин приезжает домой в следующем месяце, — сообщила она Джо, когда закончила читать. — Он говорит, что становится неспокойно, и, похоже, нас ожидает война. Французский король требует освободить Мейн, а если этот вопрос не решить миром, то он готов взяться за оружие.

— Хоть бы так и было, Господи, помоги, — сказал Джо. — Война намного предпочтительнее такого позорного союза.

— Я полагаю, что лорд Эдмунд разделил бы твою точку зрения, но если его назначат главой Совета, то ему придется плясать под дудку этой хитрюги.

Джо рассмеялся и коснулся щеки Элеоноры указательным пальцем:

— Как яростно и смело, миледи! Хочу напомнить вам, что эта «хитрюга» является женой нашего великого короля…

— Пока да, — ответила Элеонора.

Она взглянула на Джо, на его красивое мужественное лицо. Его каштановые волосы были освещены солнцем так сильно, что отливали золотом. Внезапно у нее возник вопрос: «Почему Джо не женился?» Он был настолько привлекательным, что мог бы составить неплохую партию.

— В твои планы входит женитьба, Джо? — спросила наконец Элеонора. — Мы все думали одно время, что ты женишься на Ани. Мне казалось, что вы нравитесь друг другу.

— Конечно, она нравится мне, но…

— Скажи, разве ты не хотел бы жениться? — настаивала Элеонора.

Джо посмотрел ей прямо в глаза и сказал, не отводя взгляда:

— Я такой же мужчина, как и все, леди. Но иногда человек вверяет свое сердце одной душе целиком, полностью и навсегда, так что другой душе уже до него не достучаться.

— Кому же ты вверил свое сердце? — спросила Элеонора, уже зная ответ.

Она почувствовала, что ей стало трудно дышать, как будто невидимая тугая лента сдавила ей грудь.

— Лорд Эдмунд поручил меня вашим заботам, а вас — моим, — ответил Джо нежным голосом. — И я выполняю его приказ, от всего сердца.

Они задержали взгляд друг на друге, а их глаза были красноречивее всяких слов и выражали то, что немыслимо произнести вслух. Элеонора первой резко оборвала этот безмолвный диалог. Ее щеки пылали, как маков цвет, а сердце стучало, но не тревожно, а со странным ощущением счастья.

— Мне лучше пойти, чтобы дети услышали о письме от их отца, — сказала она.

Ей нужен был любой предлог, чтобы покинуть его.

— Джо, иди же и сообщи господину Дженни, что я хочу видеть мальчиков у себя в рабочей комнате.

Она приподняла юбки и стремительно вбежала в дом, как молоденькая девушка.

Господин Дженни, светловолосый, отличающийся военной выправкой, вызвал у Элеоноры симпатию и доверие, как только она с ним познакомилась. Он немедленно отозвался на распоряжение хозяйки и привел своих подопечных. Сейчас их у него было трое: Эдуард, высокий и исполненный достоинства в свои девять лет, любимчик Элеоноры Томас, шестилетний красавчик, который уже хорошо осознавал свое обаяние и, более того, активно эксплуатировал его, когда хотел добиться чего-то. Самым маленьким в группе был Гарри, который в свои три с половиной года только-только вырос из пеленок. Мальчики поклонились матери, как их учил господин Дженни. Сразу после церемоний Томас выпрямился и бросился к ней с поцелуем, чтобы занять самое лучшее место у нее на колене, когда все дети собрались вокруг послушать письмо отца.

Элеонора уже собиралась приступить к чтению, как вдруг ее отвлек какой-то шум внизу. Она остановилась и прислушалась, а затем дала знак Джо посмотреть, в чем там дело. Через минуту он возвратился в сопровождении мальчика-пастушонка. Тот был весь в пыли и запыхался от спешки. Сначала мальчик не мог вымолвить ни слова, так сильно его поразило присутствие госпожи и ее семейства.

— Говори же, мальчик, — приободрила его Элеонора с ласковыми нотками в голосе. — Что у тебя произошло? Я вижу, что ты бежал.

Ребенок сглотнул от нахлынувшего волнения, а потом, заикаясь, произнес:

— Воры, госпожа… миледи… целая банда. Они уводят наших овец. Они схватили наших пастухов, но не заметили меня, потому что я сидел высоко на дереве. Я взял пони Джона и примчался сюда.

— Сколько их? — выпалила Элеонора.

— Их было слишком много. Мы не могли бы драться с ними. У них оружие. И они уводили наших самых хороших овец, госпожа…

Элеонора быстро соображала.

— Ты сделал все правильно, мальчик. Иди во двор к своему пони и подожди нас, чтобы показать дорогу. Так скольких же разбойников ты видел? Ты умеешь считать?

Мальчик отрицательно покачал головой.

— Я умею считать дюжинами, предсказывать время прилива, но складывать числа я не могу… Их было, — он напряженно сморщил лицо, пытаясь сказать поточнее, а затем выставил растопыренные пальцы, — вот столько. Я думаю, что столько, миледи.

— Очень хорошо. Теперь иди и жди нас. Джо, — обратилась она к своему верному помощнику, как только мальчик вышел, — их десять. Если мальчик не перепутал, то они вооружены. Опять люди Джессопа, как ты думаешь?

— Возможно. Но это совершенно точно тот, кто знает, что господин в отъезде.

— Если они думают, что это сойдет им с рук, то они не учли, что госпожа-то на месте. Сколькими людьми мы располагаем?

— Мы можем снарядить в путь человек восемь. Верхом.

— Хорошо. Займись этим. Пусть они соберутся во дворе, на лошадях и вооружатся, чем только возможно. Отправляйся затем быстро в Микл Лит и собери всех, кого можешь. Если ты вернешься, а нас уже не будет, я оставлю человека, который приведет тебя к нам.

— Нас? Госпожа, вы не можете ехать!

— Я еду, — сказала Элеонора решительно. — Это мои овцы, и это были мои люди. Я не собираюсь так легко отказываться ни от первого, ни от второго. Поторопись, и давай не тратить времени на лишние разговоры.

Джо умел отдавать приказы и умел их блестяще исполнять — в этом он был силен. Он кивнул и выбежал из комнаты. Элеонора тут же вскочила и махнула Люси:

— Принеси мне плащ, дитя мое. Я возьму итальянский кинжал, который господин привез мне в подарок в прошлый раз. Господин Дженни, я оставляю Ани и вас главными в доме и хочу, чтобы вы следили за детьми.

— Мама! — это был Эдуард. Его глаза горели, и он не спускал с нее взгляда. — Позвольте мне поехать с вами.

— Нет, Эдуард, это слишком опасно, — немедленно отозвалась Элеонора.

— Мама, пожалуйста, — все его мысли легко читались, так сильно он чувствовал нетерпение. — Мне уже девять. Когда папы нет в доме, значит, я хозяин, который должен позаботиться о вас и обо всех остальных.

Эдуард дрожал от осознания важности момента. Признают его настоящим мужчиной или нет, сейчас полностью зависело от решения Элеоноры. Она обменялась взглядом с господином Дженни, а затем снова вернулась к Эдуарду. Элеонора поняла, что не может подвести его перед братьями и наставником.

— Да, ты, конечно, прав. Эдуард, беги вперед и возьми Ястреба для себя и Лепиду для меня. Обязательно накинь плащ!

Величайшая радость осветила его лицо, когда он поклонился и выбежал. Ястреб принадлежал его отцу, и Эдуарду не нужно было объяснять дважды, какая это честь.

Спустя пять минут Элеонора уже мчалась на бешеной скорости через поля, Эдуард держался рядом на Ястребе. Ее сопровождали семеро мужчин, а замыкал группу мальчик на своем пони.

Поле, куда они направлялись, было самым отдаленным. Его легко было атаковать и без такой приманки, как лучшие овцы графства. Оно располагалось на покатых склонах холмов. Это была прекрасная земля для выпаса овец, сухая, сплошь покрытая травой, но она находилась очень далеко от Двенадцати Деревьев, и еще в большей отдаленности от Микл Лита. Элеонора не питала особых надежд, что ее подкрепление поспеет вовремя. Она решила, что лучшей тактикой будет неожиданная атака. Элеоноре казалось, что мальчик, не зная точного счета, переоценил число нападавших, ведь он сам сказал, что знает только счет на дюжины, который был привычным для пастухов при пересчете овец. Овец загоняли по одной через узкий загон мимо специально поставленного человека, который делал зарубки, по одной на каждую дюжину. Позже эти палки с зарубками передавали помощнику хозяина. Человек, который знал счет только на этом уровне, конечно, не мог иметь ясного представления о том, сколько человек окружило отару.

Когда они приблизились к заветному полю, Элеонора повела своих людей в обход, к небольшой березовой роще. Стоя в тени деревьев, она высматривала рейдеров, посмевших напасть на ее людей. Наконец она увидела их. Они согнали овец в кучу и пытались провести их к воротам с другой стороны. Пришельцев оказалось одиннадцать, но двое были заняты тем, что следили за своими пленниками. Еще одна хорошая новость: только двое из воров были в седле.

— Хорошо, — тихо сказала Элеонора своим людям. — Сейчас мы направимся прямо на них. Мы должны это делать с громкими криками. Так легче будет их напугать. Если они не бросятся наутек сразу, нам придется драться. Не позволяйте им свалить себя с лошади. То, что мы в седлах, — наше главное преимущество. Эдуард и ты, мальчик, вам придется проехать дальше всех, мимо разбойников, и постараться собрать овец. Я не хочу, чтобы мне пришлось сгонять их со всего Йоркшира. Всем все понятно? Тогда приготовились!!!

Они выскочили из-за деревьев с таким диким криком, что лошади взвились и понеслись прямо на опешивших воров. Однако поле было очень широким. К тому времени, когда люди Элеоноры подскочили к ним, разбойники уже немного пришли в себя. Они не стали бежать, а вытащили свои ножи. Те двое, которые держали пастухов, поняли, в каком невыгодном положении они оказались, поэтому немедленно бросили своих пленников, чтобы присоединиться к драке.

Люди Морландов были в основном вооружены дубинками, которые они тут же обрушили на воров, хотя те и уворачивались от них, и пытались подобраться поближе, чтобы пустить в ход ножи. Эдуард и пастушок промчались мимо дерущихся и отвели отару на другую сторону поля. Дюжина или две овец уже была за воротами, но большая часть отары в страхе металась по полю. Овцы сбивали с ног разбойников чаще, чем это делали люди Элеоноры, на что она и рассчитывала. Увидев издали своих врагов, она направилась сразу к группе всадников. Один из них пытался увести отару, а его подручные в это время держали на расстоянии людей Морландов, но, когда Элеонора подъехала, он резко развернул свою лошадь, чтобы оказаться лицом к ней. Элеонора заметила грубые черты. Она почувствовала лезвие кинжала в своей руке, когда Лепида несла ее на грабителей. Элеонора натянула поводья и развернула лошадь, чтобы снова приготовиться к нападению. Ее противник оказался готов раньше нее, и она успела почувствовать, что его нож ранил ей руку. Ощущение холодного огня коснулось ее, но боли она не ощутила.

В тот же момент всякий страх покинул ее, и только гнев затопил все сердце. Она услышала собственный боевой клич и заметила выражение испуга и удивления на лице врага, когда ее кинжал пронзил ему горло. Лепида билась в страхе, зажатая крупом коня другого всадника. Элеонора попыталась отвести Лепиду, когда вытащила лезвие из трупа врага, но кровь внезапно хлынула, как алый поток. Элеонора рванула поводья назад. Лепида поднялась на дыбы и отскочила с такой силой, что ударила другую лошадь в грудь. Та резко отпрянула в сторону вместе со своим мертвым седоком.

Элеонора вела Лепиду по кругу, управляя ею одной рукой. Некоторые из ее людей были выбиты из седла и дрались с разбойниками врукопашную. На поле стояла не одна свободная лошадь. Эдуард развернул отару, как ему приказали, а теперь ринулся в бой, щедро нанося удары своей дубинкой на спины противников. Мальчика-пастушонка Элеонора не видела. Она направила обезумевшую от вида крови Лепиду на двух мужчин, которые сошлись в схватке — она видела, что ее человек терпит поражение. Когда вор заметил несущуюся на него лошадь, запачканную кровью, и ее яростную всадницу, он сам отпустил горло слуги Элеоноры и попытался убежать. Элеонора нанесла ему удар кинжалом в плечо. Мужчина откатился назад, зажимая рукой рану.

А затем Элеонора, даже не понимая, как и когда это случилось, оказалась на земле. Она отчаянно цеплялась за гриву своей Лепиды, но почувствовала, как грива выскальзывает из ее рук. Удар о землю в ее памяти сопровождался топотом бегущих ног и стуком копыт уносящихся лошадей. Следующие несколько мгновений прошли, как в кошмаре, потому что ее нещадно топтали свои и чужие, а овцы своими маленькими острыми копытцами больно ранили ее. Один из ударов пришелся ей по лбу, она почувствовала легкое головокружение: звуки голосов и блеяние овец закружились над ней, как в водовороте, и она потеряла сознание.

Затем Элеонора ощутила чьи-то сильные руки, которые подняли ее, кто-то гладил ее по лицу. Наконец чей-то голос настойчиво позвал ее, пробиваясь сквозь шум и звон в ее голове. Она открыла глаза и увидела Джо, который вглядывался в ее лицо.

— Ты все-таки попал сюда, — проговорила она еле слышно.

— Все позади. Они у нас в руках. Вам следовало взять меня с собой, — сказал он ей с упреком в голосе. — Любой другой мог привести людей из Микл Лита.

Элеонора отрицательно покачала головой и тут же почувствовала, как все поплыло перед глазами:

— Ты лучший. Никто не имеет такого авторитета.

— Что произошло с вами? У вас рана на лбу и… что это? Кровь на руке? Лепида тоже вся в крови.

— Это не моя, — ответила она на грани обморока. — Я убила одного из них. Со мной все в порядке. Как наши?

— Мелкие потери. Несколько проломленных черепов. Но Хью, один из пастухов, погиб. Разбойник ударил его ножом, и рана оказалась смертельной.

Элеонора прикрыла глаза и произнесла шепотом:

— Бедняга Хью, он был хорошим человеком. А Эдуард?

— О, с ним все в порядке, — заверил ее Джо. — Ни царапины. Он на седьмом небе от счастья, потому что справился с одним здоровенным разбойником. Изабелла тоже в порядке.

— Изабелла? — от неожиданности Элеонора даже приподнялась на локте. — Что ты хочешь этим сказать?

— А вы разве не знали? Нет, нет, не вставайте. Вам нужен отдых и покой.

— Я в полном порядке. Просто помоги мне подняться, говорю же тебе. Итак, еще раз, что за история об Изабелле?

Джо улыбнулся несколько мрачно.

— Она ни за что не пожелала остаться с другими детьми под присмотром женщин. Она ускользнула, когда Ани отвернулась на минуту, оседлала лошадь в мгновение ока и была такова. Изабелла поехала за вами. Когда я прибыл сюда, то увидел, что она ловко раздает разбойникам удары палкой от забора. У одного из них торчал нож в плече, так что я не поручусь, что это не ее рук дело.

Изабелла не ощущала никакого раскаяния и дерзко ответила, когда от нее потребовали объяснений:

— Почему я должна оставаться в стороне только потому, что я девочка? Я старше Эдуарда, и я лучше держусь в седле.

— Ты должна была остаться, потому что я тебе так велела, — сердито отозвалась Элеонора. — Этого достаточно.

— Папа разрешил бы мне поехать.

— Не разрешил бы.

— Я хотела, чтобы он мной гордился. — Изабелла повернулась к Джо за поддержкой: — Я хотела спасти его овец.

— Твой отец не испытывал бы никакого чувства гордости за твое непослушание, — с мягкой укоризной ответил Джо. — И уж, и подавно, он бы не хотел, чтобы ты гналась за ворами, спасая его овец. Чего бы он от тебя точно ждал, так это покорности и послушания.

Изабеллу трудно было убедить такими доводами. Она возразила:

— Ты тоже позволил бы мне быть там. Это только мама всегда запрещает мне все.

Джо был изрядно позабавлен такими словами, но ему удалось сохранить суровое выражение лица:

— Это бы даже не обсуждалось. Я ни за что не разрешил бы тебе ничего подобного. Я полагаю, что тебе следует извиниться перед матерью.

Изабелла, все еще в мятежном настроении, не могла скрыть своего явного разочарования тем, что ее герой Джо так внезапно и решительно перешел на вражескую сторону. Однако под его твердым взглядом она пристыженно опустила глаза, присела в глубоком реверансе и пробормотала слова извинения. Элеонора приняла это неубедительное раскаяние без каких-либо комментариев. Ее мысли занимало то, что авторитет Джо для Изабеллы был настолько велик. Не могла она не заметить и того, что ее дочь явно не любит ее. «Этот ребенок доставит мне немало головной боли», — подумала Элеонора со вздохом.

Рана от удара ножом, хотя и была глубокой, заживала очень быстро, так же как и у других, участвовавших в той памятной драке. Правда, один из ее людей по имени Фоули получил тяжелое ранение в грудь, после которого у него началось заражение. Через три дня жестокая лихорадка свалила его, и он скоропостижно скончался. Если не считать бедняги Хью, то это была единственная жертва в их схватке с разбойниками. Когда из Кале вернулся Роберт, нагруженный подарками, ему сразу же доложили о происшедшем. Он чувствовал огромную гордость за свою жену, но еще более сильные эмоции вызвал у него поступок любимого сына и наследника, о чьем участии в той героической вылазке Роберт не уставал слушать снова и снова. Хотя он и был склонен найти оправдание поведению Изабеллы, Роберт сурово отчитал ее за неповиновение матери, что, впрочем, произвело обратный эффект: Изабелла не стала сильнее любить мать после вмешательства отца, а ее уважение к нему ничуть не уменьшилось.

Ощутимым последствием этого рейда стало решение Роберта немедленно начать строительство дома, о чем он размышлял последние два года.

— Чрезвычайно неудобно для вас посылать за помощью в такую даль, когда меня нет, — сказал он Элеоноре. — Этот дом стал слишком мал. Нам нужно место, где все слуги и работники были бы под рукой. Мы построим новый дом и выберем для него место посередине между нашей усадьбой и Микл Литом.

— Новый дом. — Элеонора, казалось, была захвачена этой идеей.

Роберт кивнул.

— Большой дом, нет, самый большой в округе, который будет соответствовать и размеру, и положению нашей семьи. В нем нам не стыдно будет принимать даже самых богатых друзей. Наш покровитель — претендент на королевский трон. Это значит, что мы просто не можем жить в доме, который чуть больше фермерского.

— Неужели это может быть современный дом с настоящими стеклами в окнах? — возбужденно спросила Элеонора.

— Мы построим его из фламандского кирпича, который так моден там, на Юге. Как красиво он смотрится! А еще мы сделаем дымоходы во всех комнатах, чтобы копоть не накапливалась в доме…

— Дымоходы! — засмеялась Элеонора. — Я не знаю, что бы сказали люди постарше, послушав вас! Они ведь считали, что дым очень полезен в комнатах, потому что делает легкие сильными.

— Мы обошьем стены спальни и вашей комнаты для рукоделия деревянными панелями, — продолжал Роберт, не обращая внимания на иронию Элеоноры. — Нам будет хорошо, как никогда, в таком уютном доме.

— А еще там будет сад, которого больше нигде не сыщешь, — добавила Элеонора.

— У нас будет самый богатый и красивый дом во всем Йоркшире.

— И Англии…

— Наши сыновья и сыновья их сыновей будут жить здесь всегда.

Они встретились взглядом, понимая, что полностью разделили устремления друг друга. Роберт взял ее за руку:

— О Элеонора, моя дорогая. Мечты, которые так лелеял мой отец, постепенно сбываются. Если бы он находился здесь с нами, он был бы горд и счастлив, как я. Я же не мог и надеяться, что мне так повезет с женой. Именно вы сделали меня самым счастливым человеком.

Элеонора окинула взглядом все вокруг. У нее были любящий, успешный муж и роскошный дом, она была матерью семерых здоровых детей. Она очень гордилась своими вышколенными слугами, которых чрезвычайно высоко ценила. Ее работники отличались трудолюбием и были преданны хозяевам. Увидев все это, она поняла, сколь длинный путь уже пройден и как сильно она отличается от той напуганной, неопытной девочки, которая впервые приехала сюда много лет назад. Так много всего произошло, но она ощущала себя все еще в начале пути, все еще на первой странице своей семейной истории.

Элеонора чувствовала, что новая глава ее жизни должна вот-вот начаться.

 

Глава седьмая

На дворе стоял май, самый чудесный месяц года, когда незаметная и робкая красота весны набирает силу, наполняясь богатством летних красок и играя всеми оттенками зеленой палитры. Май любим всеми, потому что он щедро дарит длинные золотые дни, вдыхая во все живое особую силу и радость. Кажется, что тебе все по плечу и все самое интересное еще впереди.

Элеонора была заряжена энергией «веселого месяца», который по традиции начинался празднованием прихода весны. Утром первого числа, еще до рассвета, молодежь выходила на улицу, чтобы не пропустить прихода мая, для чего дом следовало украсить венками из полевых цветов и зелеными ветками. В этот день надо было выбрать королеву мая.

Столы и лавки выносили на открытый воздух, здесь же обедали. За столом собирались все обитатели дома и приглашенные гости. В этот раз господин Шоу привез свою маленькую дочь Сесилию и слуг. Затем они устроили настоящее карнавальное шествие, маскарад Робина Гуда. Хелен сыграла роль леди Мэриан, которая получилась у нее очень жеманной, а Джо уморительно смешно изображал злого шерифа. Анну выбрали королевой мая. Ее усадили в специально отведенном месте в самом центре, а дети водили вокруг нее хоровод. После этого начались танцы до упаду и турнир с мечами. Все забавы сопровождались искренним весельем и радостными криками. Эль лился рекой. Единственным огорчением было отсутствие главы семьи, но дела вынуждали Роберта все больше времени проводить вдали от дома.

Когда он вернулся несколько дней спустя, Элеонора решила во что бы то ни стало восполнить ему пропущенное удовольствие, ведь первомай считался особым праздником. Она убедила мужа ускользнуть от домашней суеты, как только закончится обед, потихоньку взять лошадей из конюшни и поехать прогуляться просто так, а заодно и посмотреть новый дом. Стояла замечательная погода, один из тех залитых золотым светом дней, когда воздух кажется мягким, как сама нежность, а легкий ветерок слегка колышет траву и сочную молодую листву на деревьях. Был праздничный день, и они никого не увидели поблизости. Вдалеке слышалось блеяние овец и позвякивание колокольчика. Дрозд выстукивал свою задорную дробь, а высоко над ними жаворонки без устали ныряли в небесную синь.

— Какое счастье оказаться дома, — сказал Роберт мечтательно, когда они вели лошадей через луг. — Единственное неудобство, которое создают богатство и высокое положение, — это то, что ты бываешь надолго оторван от дома. Особенно остро я чувствую это в такие вот дни.

— Мне тоже было одиноко, — неожиданно для себя произнесла Элеонора.

— Но у вас была семья. Весь дом. Как вы могли ощущать одиночество? — Роберт понял ее жалобу буквально, ибо и в мыслях не допускал, что именно он мог значить для нее нечто особенное.

— Мне было одиноко, потому что вас не было со мной. Я скучала, — призналась Элеонора. — Мне не с кем было поговорить вечером.

Они продолжали ехать, храня молчание. Неожиданно они оба ощутили неловкость, странную для людей, связанных узами брака вот уже пятнадцать лет. Они проехали через рощу, и их взору предстал новый дом, отделанный розовым кирпичом, который красиво поблескивал на полуденном солнце.

— Какой чудесный дом! — воскликнула Элеонора. — Он почти закончен. Я думаю, что он будет полностью готов к следующей зиме, если все будет идти, как запланировано.

— Дом очень хороший, — согласился Роберт. — Эти высокие трубы, большие окна с витражами…

— Представьте себе, как он будет выглядеть, когда здесь выроют канал и заполнят его водой, а на южной стороне мы разобьем сад, — добавила Элеонора, — в нем будут большие буковые деревья и дубы…

— Деревья вырастут большими только через добрую сотню лет, — заметил Роберт. — Мы не увидим их.

— Дети наших детей увидят. Это необыкновенный дом, ему нужны годы, чтобы окрепнуть. Мы не должны торопить время, так же как мы не скупимся на деньги.

Они взирали на дом, угадывая в нем будущее своих детей, а затем Элеонора предложила:

— Давайте войдем внутрь.

Роберт немного удивился, но затем его лицо озарилось улыбкой:

— Да, нам стоит посмотреть, что к чему. Возможно, это будет единственный раз, когда мы останемся здесь наедине друг с другом.

Они оставили лошадей во внутреннем дворике и прошли вместе по пустым просторным комнатам. Холл был построен с высоко поднятыми консольными балками, окна-эркеры удачно вписывались в мощные стены, которые венчали арочные своды. Солнце проникало в комнаты сквозь витражи, и весь пол был словно усыпан островками света, окрашенного в цвета драгоценностей. Казалось, рубины, сапфиры и изумруды лежали и таяли на солнце.

Элеонора и Роберт поднялись наверх по пустому дому, чтобы пройти в комнату для рукоделия. Она еще не была завершена — вместо окна в стене зияла дыра, которая впускала свежий майский воздух. Стены в комнате тоже еще только ждали отделки деревом. Элеонора прошла прямо к окну и взглянула на открывшийся цветущий пейзаж.

— Вид замечательный, — проговорила она. — В этой комнате будет приятно в любое время года — и зимой, и летом.

— Я даже думать о зиме не могу в такой день, как сегодня, — сказал Роберт, присоединяясь к ней. — Воздух, как вино. Я просто опьянел от него.

Элеонора с улыбкой повернулась к нему. Роберт не смог сдержаться:

— Как вы прекрасны. Словно роза, — произнес он.

— Милорд, вы говорите, как галантный кавалер, — с нежностью в голосе ответила Элеонора.

— О нет, это не галантность. Я подпишусь под каждым своим словом. Я знаю, что не значу много в вашей жизни…

Элеонора сделала ему знак остановиться, но он схватил ее руку и поцеловал. Они долго вглядывались друг в друга, какая-то волна внезапно пробежала между ними. То, что сказал Роберт, было правдой. Его неистовая любовь к ней обезоруживала его. Он не сумел стать для нее хорошим любовником. Последний раз они были близки, когда был зачат их последний ребенок, а Гарри уже исполнилось семь лет… С тех пор Роберт так часто отсутствовал, что даже в тех редких случаях, когда он бывал дома, не осмеливался и напоминать о себе, зная, что Элеонора не получает от интимной стороны их отношений никакого удовольствия.

— Это правда, — сказал он, держа ее ладонь в своих руках — Но нам известно, что причина — не холодность, а, напротив, моя слишком горячая любовь к вам.

— Роберт, — вырвалось у Элеоноры, но она не могла выразить точно, что ей хотелось ему сказать.

— Я вижу вас здесь, и моя кровь закипает с новой силой. Вы еще красивее, чем когда я встретил вас впервые. Вы прекрасны, как вечно молодая весна.

Он прижал ее к себе и осыпал нежными поцелуями; легкий ветер ласкал их, касаясь лиц, словно крыльями бабочки. Им редко выпадало быть наедине, и эта свобода подействовала на них пьяняще, как глоток хорошего вина. Нежность поцелуев уступила место жаркой страсти, и вскоре пальцы Роберта невольно потянулись к застежкам на ее платье. Их одежда заменила им постель. Роберт бережно прижимал Элеонору к себе, глядя на нее сверху, пока его руки касались чувствительных мест на ее красивой шее и груди. Все ее тело отзывалось на его ласки.

Элеонора впервые испытывала подобные ощущения. Роберту не удавалось тронуть струны ее страсти. Она все еще оставалась фригидной, но сейчас его поцелуи и ласки медленно разрушали в ней какие-то преграды. Необыкновенные, будоражащие своей новизной ощущения заполнили ее. Она наконец ответила ему взаимностью и с радостью сдалась на милость победителя. Их движения, как и эмоции, обрели полную гармонию. Им казалось, будто их несет ласковое течение, которое приведет к чему-то неизведанному, а оттого еще более желанному.

Позже, когда он вытер капельки пота с ее лба, она улыбнулась ему неземной улыбкой.

— Я люблю тебя так сильно, — сказал он, обращаясь к ней на «ты», что особенно подчеркивало интимность момента и символизировало их полное единение.

— Я никогда не знала, — откликнулась Элеонора, — что это может быть так прекрасно.

Глубокая тишина воцарилась вокруг и подхватила их, унося в мир новых снов и мечтаний. Этот день остался в их воспоминаниях, как драгоценность, заключенная в хрустальный шар.

Ребенок, который был зачат так странно, как в сказочном сне, родился в феврале 1450 года. Это был мальчик, и они назвали его Джоном. Он появился на свет в неспокойное время, когда вся страна была охвачена волнениями. Дела на войне шли плохо, несмотря на хорошее командование лорда Эдмунда Бофора, который теперь носил имя герцога Сомерсетского. Совет отказался от услуг другого видного полководца, герцога Йоркского. Его назначили наместником в Ирландии, что было равносильно изгнанию. Ричард долго противился этому назначению, но, все же отправившись в Ирландию, с присущей ему способностью исполнять все, что ему поручалось, на высшем уровне, добился мира на вверенной ему территории и приобрел множество сторонников и друзей.

В тот же месяц Совет сумел добиться отстранения от дел непопулярного Суффолка, любимчика королевы. Лорд Эдмунд лично должен был вынести вердикт по этому вопросу, и в апреле опального герцога приговорили к вечной ссылке, но народ не был удовлетворен столь мягкими мерами. Корабль, который увозил Суффолка от берегов родной Англии, был атакован, самого герцога обезглавили прямо на палубе, а тело выбросили у побережья Дувра. По просьбе королевы король Генри приказал найти тело и похоронить, что вызвало новую волну народного недовольства.

Позволить себе вести столь затяжную войну становилось все сложнее, особенно с такими неудачными результатами. Совет решил получить деньги путем повышения налогов. В июне джентри, больше всего пострадавшее от введения новых налогов, под предводительством некоего Джека Кейда прошло маршем к Лондону, чтобы выразить протест против несправедливости и самоуправства государственных чинуш на местах.

Бунт довольно легко подавили, но в народе ходило много разговоров, что за этими выступлениями стоял сам герцог Ричард Йорк. Убежденность людей в этом укрепилась после того, как Джек Кейд потребовал восстановить герцога в Совете, место в котором принадлежало Ричарду Йоркскому по праву.

Не успели графства вернуться к спокойной жизни после упомянутых событий, как герцог собственной персоной прибыл из Ирландии, поднял армию и привел ее к Лондону. Лорд Эдмунд Бофор, находившийся в это время со своими солдатами во Франции, был спешно вызван в Англию, чтобы предотвратить новую угрозу королевскому трону. Так двое мужчин, когда-то бывших друзьями, встретились снова, но уже как враги.

Роберт, который останавливался в это время в Лондоне, описывал впоследствии эти события жене. Неожиданно они начали горячо обсуждать, представлял или нет Ричард Плантагенет реальную опасность для установления мира в стране. Оказалось, что они совсем по-разному оценивают события.

— Вы не могли не видеть, что он не хотел зла, — запальчиво утверждала Элеонора. — Первое, что он сделал, — это присягнул на верность королю.

— О, он сделал это для отвода глаз. Он хотел просто утихомирить своих противников и усыпить их бдительность.

— Он сделал это искренне. Вы не знаете его. Он никогда не играл бы своей верностью. Он предан короне. Это наипервейшее правило, которое усваивает любой военный, — то, насколько ты верен своему королю.

— Но тогда зачем он привел с собой армию? — резонно заметил Роберт. — Это не очень-то вяжется с настроением мирного и преданного человека, который просто решил увидеть короля.

— Ему необходима армия, чтобы защититься от своих врагов. Они попытались бы не допустить его к королю и прибегли бы для этого к любым интригам. Особенно это касается королевы. Вспомните только, что произошло с герцогом Хамфри.

— Но вы не совсем справедливы, ведь так и не было доказано, что его убили, — попытался протестовать Роберт. — Может, его смерть была вызвана естественными причинами.

— Как своевременно все приключилось, — хмыкнула Элеонора. — А если бы так же внезапно на пути в Лондон, где-то в Уэльсе, умер герцог Йорк?

— Все равно, ему достаточно было приехать с хорошей охраной. Целая армия… что можно было подумать? Только то, что он хотел свергнуть короля и занять его место.

— Если бы это входило в его планы, он бы так и сделал. Никто не смог бы его остановить. А что он сделал? Он дал присягу на верность монарху.

— А еще он потребовал, чтобы его признали законным претендентом на престол вместо лорда Эдмунда.

— Но это право дано ему по рождению. Он престолонаследник по кровным связям с короной, ведь он потомок второго сына короля Эдуарда, в то время как наш король в родстве лишь с третьим сыном. Значит, теперешний король может считаться узурпатором.

— С каких это пор кровное родство стало определяющим в таких сложных вопросах? — быстро парировал Роберт. — Вы знаете, что нет прописанных правил относительно того, кому принадлежит право престолонаследования. Выигрывает сильнейший, и если король слаб, как это было с нашим предыдущим королем Ричардом…

— И как именно это сейчас можно сказать о нашем короле, — с торжеством в голосе закончила фразу Элеонора.

Роберт уставился на нее, загнанный в угол собственными доводами. Элеонора продолжала:

— Вам понятно, не так ли? При любых обстоятельствах он вполне законно претендует на корону.

— Я на стороне нашего покровителя лорда Эдмунда, что бы вы ни говорили, — твердо заявил Роберт. — Мы обязаны ему всем, что имеем, поэтому мы должны платить ему верностью и преданностью. Для нас он законный престолонаследник, семья которого сильна и влиятельна вот уже пятьдесят лет. Не имеет никакого значения, как они пришли к власти. Лорд Эдмунд, так же как и лорд Ричард, может стать хорошим королем.

— Но его родословная совсем не предполагает таких высоких претензий. Он не может править. Герцог Йоркский — единственный законный претендент на трон.

Спор все продолжался, и они не могли переубедить друг друга, потому что каждый был уверен в собственной правоте. Элеонора настаивала на приоритете родственных связей. Она полагала, что законным наследником можно считать только того, кто докажет свое родство с самим королем. Роберт принимал ситуацию такой, как она уже сложилась, и хотел наделить всеми правами человека, которому он лично был обязан процветанием, их спор, однако, проходил очень мирно, потому что никто не чувствовал какой-то реальной угрозы спокойствию в их доме. Кроме того, они ясно осознавали, что не им предстоит реально влиять на события, касавшиеся особ королевской крови.

В августе того же года они наконец завершили строительство своего дома. Это отняло у Роберта и Элеоноры больше времени, чем ожидалось, потому что они вносили постоянные изменения в планы, желая все новых улучшений. Теперь этот дом был уже почти готов, и он действительно отличался всеми мыслимыми достоинствами. Как удачно выразилась Изабелла: «Даже конюшни, как дворцы». В довершение всего над главным входом дом был облицован белым камнем, на котором они изобразили свои фамильные символы: побег вереска и бегущего белого зайца. Над ними была увековечена дата: 1450, внизу стояли написанные на латыни слова: «Благодарение Богу». Такое оформление главного входа придавало всему строению завершенность и особое изящество.

Дом, в котором были настоящие стекла на окнах и высокие дымоходы, продуманный пейзаж вокруг с каналом и садом, вызывал всеобщее восхищение, ничего подобного нельзя было встретить в округе, даже если целый день скакать на лошади. О новом жилище Морландов судачили так же много, как о войне с Францией, и окрестили дом Морланд-Плэйс. Элеонора связывала с этим домом надежды на основание новой династии, родоначальниками которой, как она надеялась, были Роберт и она сама. Они переехали в свое прекрасное жилище на праздник урожая, посчитав это первым благоприятным знаком. Дом благословил капеллан их часовни.

Везде развесили зеленые ветки, а стол ломился от обилия еды и питья, чтобы каждый прохожий мог получить щедрое угощение и приветствовать их новоселье. Желающих оказалось очень много. Почти все жившие на расстоянии десяти миль захотели увидеть такую красоту собственными глазами.

Через две недели семья праздновала пятнадцатый день рождения Анны. В канун такого грандиозного события Элеонора пригласила дочь в свою комнату для особой беседы. Она оглянула девочку с видимым удовольствием.

— Ты очень хорошо выглядишь, дитя мое, — сказала Элеонора, невольно повторив слова своего опекуна, которые тот произнес при подобных обстоятельствах. — У тебя прекрасный цвет лица… А завтра ты будешь отмечать свое пятнадцатилетие.

— О да, — ответила Анна, улыбаясь и не подозревая о намерениях матери. — Я хотела бы только, чтобы и папа был с нами.

— А ты знаешь, куда уехал твой отец? — спросила Элеонора. Анна покачала головой. Ее отец так часто не бывал дома, что ей и в голову не пришло поинтересоваться, куда он мог отправиться на сей раз. Элеонора продолжала:

— Он уехал из-за тебя, моя дорогая.

Щеки Анны залил густой румянец, когда постепенно до нее начал доходить смысл сказанного.

— Из-за меня, мадам?

— Да, он уехал решить вопрос твоего обручения. Пятнадцать лет — это серьезный возраст. Хватит оставаться в девицах. Я хотела выдать тебя замуж еще в прошлом году, но твой отец воспротивился этому и пожелал, чтобы ты еще год радовала нас своим присутствием здесь, дома.

Голос Элеоноры звучал неодобрительно. Дочери джентльменов и лордов очень рано выходили замуж. Желание оставить дочь дома из какой-то сентиментальности было дурным тоном, и Элеонора считала, что в этой ситуации в Роберте проявилось его низкое происхождение.

— Но вы же не вышли замуж, пока вам не исполнилось восемнадцати лет, — заметила Анна. — Вы сами об этом рассказывали.

— Я говорила об этом не из хвастовства. Для моего опекуна было довольно трудно найти мне подходящую партию, потому что я была бесприданницей. Ты, Анна, совсем другое дело. У тебя большое приданое, и твой отец без труда найдет тебе самого прекрасного мужа.

— Могу ли я знать, о ком идет речь? — спросила Анна тихо. Элеонора мерила шагами комнату, а ее шелковые юбки шуршали по половицам.

— Это очень хорошая партия. Когда мой брат умер, имение моего отца перешло к моему кузену, но оно было в долгах. Теперь оно свободно от всех финансовых проблем. Оно стало по-настоящему ценной собственностью. Это большая территория хорошей земли в Дорсете, на которой стоят три дома. У него пятьсот овец. — Элеонора остановилась, чтобы услышать реакцию Анны, но дочь уставилась в пол и хранила молчание. — Твоим мужем станет сын моего кузена, его наследник Джон Кортени.

Анна подняла глаза. В ее глазах заблестели слезы, но она сохраняла самообладание.

— Джон Кортени, — прошептала она, словно пробуя звук его имени на слух.

Выражение лица Элеоноры смягчилось, и ее лицо осветилось улыбкой. Она импульсивно протянула руки к дочери.

— Моя дорогая, ты будешь носить мое девичье имя. Ты будешь Анна Кортени, госпожа Анна Кортени. Твой брак возвратит семье большие земли, земли, которые были бы моими, родись я мальчиком. Только представь!

— Как это далеко, — тихо проговорила Анна. Элеонора сжала ее руку.

— Это не имеет никакого значения. Ты у нас умница. Ты единственная из всех моих дочерей, кто может похвастаться, что имеет голову на плечах, — подумав, добавила Элеонора несколько мрачно. — И потом, ты ведь всегда знала, что когда-нибудь тебе придется покинуть отчий дом и отправиться вслед за мужем.

— Но я и не предполагала, что это будет так далеко. Элеонора не обратила внимания на ее слова.

— Ты вернешься в родные для меня места. Ты полюбишь Дорсетшир. Там теплее, а земля порадует тебя более яркими красками. И там везде море. Вот по чему я по-настоящему скучаю. Мне все еще не хватает шума моря.

Она отвернулась к окну. Было понятно, что мыслями она унеслась далеко отсюда.

— Ты уедешь на мою родину, как когда-то я отправилась оттуда сюда, на север. Как давно это было!.. Анна, ты будешь там счастлива.

Анна пристально вглядывалась в лицо Элеоноры и наконец произнесла:

— Мама, вы не чувствовали себя счастливой, когда впервые приехали сюда?

Элеонора улыбнулась, поняв, что, погрузившись в воспоминания, слишком многое обнажила в своей душе.

— Конечно, я очень скучала по дому, особенно в самом начале. Но этого стоило ожидать. А потом, я и не надеялась выйти замуж, ведь я оставалась в девицах гораздо дольше, чем ты. Ты сотрешь из памяти образ своего старого дома намного быстрее. Когда станешь хозяйкой, все остальное потихоньку начнет меркнуть.

— Но вы все еще скучаете по местам, которые покинули? — в волнении настаивала Анна.

— Мой дом здесь, дитя мое, — с улыбкой ответила Элеонора, снова глядя в лицо дочери, в ее серо-зеленые глаза. Она погладила ее по круглой щеке и добавила: — Женщина обретает свой дом там, куда ее приведет муж и господин. Твой кузен Джон — замечательный человек, он немного старше тебя, но так и положено.

— Он красив?

Элеонора не знала, но сказала:

— Да.

Казалось, это немного приободрило Анну, потому что она спросила более веселым голосом:

— Когда мне придется уехать?

— Я не могу ответить точно, пока не вернется твой отец. Но предполагаю, что, наверно, в следующем месяце. Обручение состоится здесь, а затем ты уедешь в дом своего свекра, где проживешь несколько месяцев перед свадьбой.

— Понятно. А вы сами этому рады?

— Конечно, я буду очень рада увидеть, что ты составила удачную партию. Я только надеюсь, что и твоим сестрам повезет так же, как тебе.

— Итак, у меня всего несколько недель?

— Получи от них удовольствие, дитя мое. Думай о том, что впереди тебя ждет новая счастливая жизнь с будущим мужем. Делай, как велит тебе совесть, почитай его, и ты будешь довольна.

— Да, мадам. Мне можно идти?

Всю оставшуюся часть дня Анна была задумчива, что не удивило Элеонору. Когда наступил вечер, Анна попросила Джо составить ей партию в шахматы, и они сели немного в стороне от остальных, так как им требовалась тишина, но Элеонора, взглянув на них через время, увидела, что игра прекратилась, а пара погружена в оживленную беседу. Анна с самым серьезным видом задавала Джо вопросы, на которые он подолгу отвечал. Когда дети легли спать, Элеонора вызвала Джо к себе и спросила его, о чем они говорили.

— Анна рассказала мне о предстоящем обручении, — ответил он.

— Я знала, что так и будет. И что же ее интересовало?

Джо улыбнулся.

— Она хотела непременно узнать, как ее матушка приняла похожую долю.

— Не очень-то и похожую, — возразила Элеонора. — Я была старше. Мне не стоило рассчитывать на многое. Во всяком случае, ей не придется говорить на разных языках со своей прислугой. О Джо, ты помнишь те дни, когда тебе приходилось переводить мои же приказы?

— Я помню. Я рассказал об этом Анне, чтобы показать, насколько тяжело было вам и насколько легче будет ей. К несчастью, ее это не очень впечатлило.

— Почему?

— Скромность не позволяет мне повторить ее ответ.

— Скромность? Что ты имеешь в виду? Что она сказала тебе? Я требую, чтобы ты повторил это.

Джо с притворным неудовольствием тяжело вздохнул и сказал:

— Если такое ваше требование, то как я могу не подчиниться? Когда я рассказал ей обо всех лишениях и трудностях, которые выпали на вашу долю и которые вы так достойно преодолели, она мне ответила, что все не могло быть так уж плохо, ведь у вас был я.

Элеонора рассмеялась и отпустила его. Только позже, в тишине ночного безмолвия, Элеонора вспомнила выражение лица Анны, когда она играла в шахматы с Джо, глядя на него через стол. Элеонору весьма занимал вопрос, всерьез ли произнесла Анна последнюю фразу.

Обручение состоялось тринадцатого августа в маленькой, но прекрасной часовне в южной части дома. Анна была одета в белое парчовое платье, отделанное бледно-желтым шелком, простая изящная вуаль покрывала ее золотистые волосы. Произнеся обеты будущему мужу, она внезапно почувствовала себя спокойно и уверенно и улыбнулась ему доверительно. Ее жених был чудесным молодым человеком, как и обещала Элеонора, высоким, широкоплечим, с каштановыми волосами и голубыми глазами. На лице у него было больше веснушек, чем у Изабеллы, и это придавало ему веселый мальчишеский вид, даже когда он был серьезен. Молодая пара, кажется, сразу почувствовала симпатию друг к другу. Их объединяло характерное для обоих благоразумие. Очевидно, они оба, рассуждая в одиночестве о принятом за них судьбоносном решении, решили не делать из сложившейся ситуации драму, а постараться извлечь из нее максимум пользы.

Когда Элеонора вместе со всеми склонила колени, ее мысли уже витали далеко от происходящего. Она смотрела в будущее с большими надеждами. Новый союз, который им предстояло оговорить, касался судьбы ее второй дочери Хелен, для которой у них на примете был молодой двадцатитрехлетний вдовец. Жених Хелен был купцом, занимался торговлей пряностями и жил в городе. Это был достойный кандидат, потому что мог окружить Хелен роскошью, к которой она привыкла и которую так любила. Во время церемонии она выглядела очаровательной в своем новом шелковом платье. На лице Хелен застыло серьезное выражение, которое, как она полагала, подобает случаю и «красиво смотрится». Красавица и глупышка, ее дочь наверняка найдет много плюсов в предстоящем замужестве, которое подарит ей возможность щеголять в новых платьях и быть в центре внимания. Она всегда играла на публику. Роль преданной жены должна прийтись ей по вкусу.

Изабелла была из другого теста. Перед церемонией, когда все девочки по одной подходили к сестре пожелать ей счастья и поцеловать, Изабелла сжала руку Анны и сказала:

— Я рада, что я не на твоем месте, Анна. Я не желаю выходить замуж. Мне бы хотелось остаться на ферме и помогать отцу с овцами, а еще ездить с Джо на соколиную охоту.

С таким большим приданым, которое отдавали за Изабеллой, будет нетрудно выдать ее замуж. Другое дело, что она сама этого вовсе не хотела. Сейчас дочь сидела на краю скамейки, чтобы быть как можно ближе к Джо. Пожалуй, в этот день она выглядела если не красавицей, то во всяком случае вполне миловидной. Ее чуть ли не силком умыли и причесали, обрядили в новое платье и запретили уходить из дому под страхом наказания. Но когда Элеонора случайно бросила на нее взгляд в часовне, то увидела, что Изабелла подмигивает Джо и кивает в сторону алтаря, словно обручение было какой-то грандиозной шуткой. Элеонора была рада, когда Джо ответил ее непутевой дочери укоризненным взглядом и отвернулся.

Хелен и Элеонору разделяли мальчики. Первым сидел Эдуард, которому исполнилось двенадцать. Он был на пути к возмужанию. Рядом с ним сидел Гарри — ему через месяц будет семь. Возле самой Элеоноры уселся девятилетний Томас, красивый и очаровательный мальчик, каких поискать. Томас был любимцем матери. Крошка Джон сидел на руках у Ани, которая устроила позади. С сыновьями не ожидалось никаких проблем. Господин Дженни прекрасно справлялся с ролью учителя и наставника мальчиков. Они росли образованными и послушными. Она подарила Роберту четырех сыновей. Элеонора чувствовала, что достойно выполнила свою роль. Она надеялась, что Анна преуспеет не меньше.

Второго сентября компания отправилась в Дорсет. Во дворе их роскошного дома состоялось прощание, сопровождавшееся слезами счастья и разлуки. Анна присела в глубоком реверансе перед своими родителями, и Роберт, погладив ее по щеке, сказал:

— Будь умницей, моя дорогая. Мы не говорим тебе прощай. Я буду приезжать в Дорсет и видеться с тобой время от времени.

— О да, отец, это очень приятно слышать. Так я не буду чувствовать себя, словно меня отрезали от моей семьи.

— Выполняй все, как тебе предписано, и благословит тебя Бог, — произнес Роберт.

Анна обняла братьев и сестер и пообещала писать Хелен, которая открыто рыдала.

— О, я не знаю, что буду делать без тебя, Анна, — всхлипывала она. — Жаль, что я не могу поехать с тобой.

— Скоро у тебя появится свой собственный дом, в котором ты будешь хозяйкой, — попыталась успокоить ее сестра, но Хелен была безутешна.

Изабелла была настроена не так сентиментально:

— Я надеюсь, что в твоем новом доме будет много лошадей. Мама говорит, что в Дорсете можно отлично поохотиться. Может, я приеду к тебе однажды.

— Нет, это нельзя, пока ты не вырастешь, — в ужасе ответила Анна, представив, как ее дикая сестра убегает из дому и пытается пересечь верхом всю Англию. Такая выходка была вполне в духе этой девчонки. Анна добавила: — Прошу тебя, помни, что ты не ребенок, а женщина.

Изабелла состроила гримасу:

— Папа говорит, что я должна была родиться мальчиком. Я не собираюсь становиться женщиной. Ну, разве что, если уж совсем прижмет.

Анна поцеловала своего крошечного брата и с чувством обняла Ани, пытаясь в объятиях выразить благодарность за ту заботу, которую Ани дарила им многие годы.

— Такая воспитанница, как вы, делает мне честь, — произнесла Ани сквозь слезы.

— Я не подведу тебя, Ани. Я буду писать, — пообещала Анна и поспешно отвернулась, чтобы не расплакаться. Лошади были готовы. Анну должен был сопровождать слуга из ее новой семьи. Джо держал поводья в вытянутой руке. Когда Анна вложила свою маленькую белую руку в его большую загорелую ладонь, она взглянула на него с немым вопросом в глазах. В ответ Джо ободряюще улыбнулся.

— Помни, что я рассказал тебе, — сказал он ей на прощание.

Анна кивнула:

— Я попытаюсь. Мы увидимся снова?

— Нет, — ответил Джо. — Это не имеет смысла.

Губы Анны задрожали, и она сквозь слезы произнесла, садясь в седло:

— Я постараюсь запомнить все. До свидания, Джо.

— Да благословит тебя Бог, — проговорил он и отвернулся.

Семейство Кортени отправилось в путь, который лежал на юг. Морланды долго провожали их и махали рукой вслед, пока те не скрылись из виду. Затем Ани и господин Дженни собрали детей и направили их в сторону учебных комнат. Хелен вытерла последние слезы, а Изабелла язвительно сказала ей:

— Я не понимаю, отчего ты плачешь. Ведь это не тебе предстоит жить так далеко от дома.

— Я буду очень скучать по сестре. А она была расстроена, потому что расстается со мной.

Изабелла лишь хмыкнула в ответ:

— Нет, она плакала совсем не от этого. Она плакала, потому что по уши влюблена в Джо. Ой, какая глупая. Джо хороший, но вся эта любовная чепуха ему ни к чему. Я никогда не влюблюсь, могу поспорить.

— Хватит подобных разговоров, — отрезала Ани сурово, услышав последнее замечание Изабеллы. — Когда ты выйдешь замуж, то будешь любить своего супруга, как и полагается добродетельной леди.

С этими словами Ани завела детей в дом. Пока она шла впереди, Изабелла шепнула на ухо сестре:

— Вот еще одна, влюбленная в Джо, как кошка. Везет же ему!

— Замолчи немедленно, иначе я пожалуюсь маме, — сказала Хелен, охваченная праведным гневом.

Изабелла показала сестре язык и побежала наверх, весело шурша юбками.

 

Глава восьмая

Обитатели поместья Морланд-Плэйс пребывали в крайне возбужденном состоянии. Дом был охвачен активной деятельностью: слуги подметали полы, настилали свежие половицы, начищали скамьи и лавки, вымывали до блеска окна, а настенные ковры выбивали и освежали. В кухне Жак и его поварята ломали голову над составлением меню, которое по количеству предполагавшихся блюд превосходило все, с чем им раньше приходилось иметь дело. Члены семейства находились в верхних комнатах дома и тоже пребывали в состоянии лихорадочного возбуждения, пересматривая одежду, решая, какие новые наряды им следует заказать. Еще одним важным вопросом, который им предстояло решить, были развлечения. Комната для гостей срочно переоборудовалась: в нее вносили самую лучшую мебель, которую только можно было найти в доме. То же касалось и ковров, покрывал, подушек и других необходимых атрибутов роскошной обстановки, приличествующей аристократической жизни. Близился день великой встречи: к ним в Морланд-Плэйс должен был пожаловать сам Ричард Плантагенет, или его светлость герцог Йоркский, граф Марч, граф Ратленд, граф Ольстер, граф Кембридж, лорд Клэра, Трима, Конната и Оссори. Элеонора и Роберт с трепетом предвкушали будущую встречу не только потому, что им выпала огромная честь принимать столь высокого гостя, но и потому, что всего несколько месяцев назад подобные приготовления были бы невозможны. В феврале1452 года герцог Йоркский присягнул на верность королю Генри и одновременно объявил своим врагом лорда Бофора. Он поднял армию и повел ее к Лондону. На его стороне выступали и два кузена Элеоноры Кортени: герцог Девон и как член его свиты Джон Кортени, супруг Анны.

Для Морландов было очень тяжело стать свидетелями подобного противостояния. Анна осталась дома, заботясь о своем новорожденном первенце — сыне, которому к тому времени не исполнилось и нескольких недель. Ее муж был предан герцогу Девону, выступавшему на стороне герцога Йорка. Ричард же, как известно, враждовал с лордом Бофором, которого Роберт считал своим покровителем. Элеонора не скрывала того, что полностью на стороне Йорков, как и ее родственники по линии Кортени. Усиливало ее приверженность Йоркам и то, что лорд Эдмунд стал ярым сторонником королевы, которую Элеонора ненавидела всей душой. Разница симпатий не могла не повлиять на отношения в семье, которая была разделена этим конфликтом.

Война с французами бесславно продолжалась, и с падением Бордо последние английские владения летом 1452 года были утрачены. Теперь все, что принадлежало Англии на континенте, измерялось территорией земель у Кале. Народ, конечно, остро чувствовал недовольство слабой властью и возмущался тем, что тяжелое бремя налогов принесло так мало пользы. Тогда королева решила, что ей и королю необходимо совершить поездку по стране, чтобы утихомирить простой люд. Они отправились в путь в октябре.

В это время герцог Йорк пребывал дома в Фазерингее, где герцогиня как раз родила сына, своего одиннадцатого ребенка, очень слабого, которого они назвали Ричардом в честь отца. Из остальных десяти детей четверо умерли в младенчестве. Две старшие дочери герцога, Анна и Елизавета, получали образование в знатных семьях, старшие сыновья, Эдуард и Эдмунд, жили в собственных поместьях в Ладлоу. Только малыши, Маргарет и Джордж, оставались дома в Фазерингее.

Герцог находился фактически под арестом после неудачной попытки в феврале восстановить свое верховенство в Совете. Король любил Ричарда и доверял ему. Он принял решение посетить поместье герцога, когда будет объезжать север страны. Результатом королевского визита стало полное примирение: Ричард провозгласил свою верность королю, а король выказал расположение к своему именитому подданному. При таких обстоятельствах лорду Эдмунду и королеве ничего не оставалось, кроме как расточать своему противнику любезности.

Королевский кортеж затем отправился в Йорк, и герцог с герцогиней должны были присоединиться к королю там, остановиться на ночь им предстояло в Морланд-Плэйсе — в знак доброго расположения к лорду Эдмунду. Роберт понимал, сколь велика честь, выпавшая на его долю. Он был одним из богатейших людей в Йоркшире — один из главных поставщиков шерсти, и протеже самого претендента на королевский престол. Предстоящий визит герцога показывал, что он добился высокого положения и что его дружеские отношения со знатью уже имели политическую окраску. Он и представить себе не мог, что достигнет таких невиданных высот. Его отец был бы не просто горд, он был бы счастлив!

Элеонора, услышав новость, задрожала и нашла предлог покинуть комнату. Она бросилась в сад, который дарил ей уединение. Ричард Плантагенет под крышей ее дома! Она снова увидит его по прошествии почти двадцати лет. Она увидит мужчину, чей образ никогда не покидал ее сердца, чей жизненный путь всегда был объектом ее пристального внимания, за чьими подвигами и достижениями она постоянно следила. Ее интерес к нему имел отвлеченный характер, потому что она ни на секунду не забывала, какая социальная пропасть их разделяет. И вот теперь оказалось, что этой пропасти не существует. Элеонора сидела в беседке, закрыв лицо руками и стараясь внушить себе, что выглядит смешно в своем волнении. Однако она повторяла себе без устали: «Я увижу его снова! Я снова буду говорить с ним!», и эти слова наполняли ее безумной радостью.

Элеонора все сидела в саду, даже не изменив позы, когда ее нашел Джо.

— Госпожа! — позвал он ее, но она продолжала быть во власти своих мыслей. Джо стал перед ней на колени и обхватил ее запястья руками, словно собирался насильно отвести ее руки от лица.

— Иди, оставь меня, — сказала Элеонора, голосом выдавая свое смятение.

— Госпожа, я хочу, чтобы вы меня выслушали! — начал Джо.

— О, ты не понимаешь, — ответила Элеонора.

— Я все понимаю. Госпожа… Элеонора, послушайте, — его голос звучал глухо, но в нем слышались страсть и мольба. Он продолжал: — Вам известна моя преданность. Лорд Эдмунд отослал меня с вами, когда я был едва ли не ребенком. Вы знаете, что я люблю вас. Я не пожалел бы своей жизни ради вас.

Элеонора медленно опустила руки и посмотрела на него, увидев, как в его глазах, словно в зеркале, отражается ее собственная страсть. Джо произнес:

— Я хочу сказать, что вы не должны выдавать себя. Что бы ни было в вашем сердце, заприте это на замок, не позволяйте никому догадываться о ваших истинных чувствах, особенно ему.

Элеоноре не надо было спрашивать, кого Джо имеет в виду. Он увидел, что им не потребуются дальнейшие объяснения. Он прочитал согласие на ее лице.

— Вы знаете, что я прав. Вы могли бы погубить себя. Идите же к своему господину и ведите себя так, словно получили просто приятную для всех новость. Он ничего не подозревает. Вы должны сделать над собой усилие.

— Да, — прошептала она. — Ты прав.

Джо поднялся на ноги, отходя от нее на почтительное расстояние, как если бы он просто прислуживал госпоже за столом. Элеонора поднялась, расправила юбки и почувствовала, как на цепочке тяжело повис ее талисман, ее молитвенник. Она собралась было уходить, но затем повернулась к своему верному помощнику.

— Джо, прости меня, — сказала она.

Ей было трудно выговорить эти слова, так же трудно, как ему их услышать. Он попытался улыбнуться.

— Это не имеет значения, — вымолвил он. — Когда ты отдаешь свою веру, ты уже не потребуешь ее обратно.

— Да, — согласилась Элеонора. — Я понимаю.

С высоко поднятой головой она вошла в дом.

С этих пор ей стало намного легче скрывать свои истинные чувства. Она с головой окунулась в суету подготовки к приему именитых гостей. Элеонора позволяла проявиться только естественному в такой ситуации чувству радости. Герцог и герцогиня должны были прибыть на обед, остаться на ночь и продолжить путь только на следующее утро. Часть их свиты надо было разместить в Морланд-Плэйсе, вместе с местными слугами, но большинство людей предстояло перевести в Микл Лит или в Двенадцать Деревьев, которые, по счастью, располагались неподалеку. Элеоноре необходимо было еще решить, кого из гостей пригласить. Их должно быть немного, один или два, так чтобы герцог не чувствовал себя в неподобающем обществе, но и не скучал. Она остановила свой выбор на Хелен и ее супруге. Ее дочь в прошлом году вышла замуж за купца Джона Батлера. Элеонора втайне надеялась, что молодая пара будет с благоговением смотреть на высоких гостей, и не открывать рта от удивления. Она была не очень высокого мнения об уме своей дочери и ее мужа.

День встречи настал. Жак превзошел самого себя и приготовил банкет, достойный короля, но Элеонора сидела за столом, не притрагиваясь к еде. Она едва могла дышать, потому что рядом с ней был человек, один вид которого приводил ее в трепет. Глядя на него, она понимала, что выглядит беспомощным глупым ребенком. Когда он, вступив во двор ее дома, ехал ей навстречу во главе своей свиты, она стояла, дрожа как осиновый лист, чувствуя себя неопытной девчонкой. Ее мучил лишь один вопрос, помнит ли он ее, вспоминал ли о ней хоть раз за все прошедшие годы. До того момента, как Элеонора увидела его, она ощущала свою красоту и женскую привлекательность, которая выгодно подчеркивалась новым нарядом: Элеонора была в бархатном голубом платье, отороченном горностаем и надетым поверх нижних юбок из золотой парчи. Платье было с длинными прорезными рукавами, прошитыми белым шелком и украшенными солнечно-желтой нитью. Ее красиво уложенные волосы закрывала длинная вуаль из тончайшего бело-золотого газа. Вуаль выгодно обрисовывала ее лицо и привлекала внимание к высокому лбу и большим глазам.

Однако как только лошади пересекли ворота, ее уверенность в себе улетучилась, и только присутствие Джо, занимавшего свое место рядом с ней, остановило предательскую дрожь в коленях и наполнение всего ее тела необыкновенной слабостью. Подъехав ближе, Ричард спрыгнул с лошади и приветствовал хозяев дома. Она снова слышала его голос, вглядывалась в его лицо, целовала его и принимала поцелуй в ответ. Формальный поцелуй в знак приветствия. Он не изменился, он остался таким, как прежде. Конечно, годы сделали свое дело: на его мужественном лице появились морщины, придававшие облику Ричарда еще больше солидности. У него было лицо мужчины, который любым эмоциям, будь то радость или печаль, отдается со всей страстью души. Волосы герцога начинала серебрить седина, вид которой невыразимо тронул Элеонору, хотя он и не могла до конца объяснить почему. Но в целом Ричард остался прежним. Он был все таким же широкоплечим, с военной выправкой, а главное, все с таким же открытым искренним лицом и глазами, которые видят твою душу насквозь. Приветствуя Элеонору, он поцеловал ее и сказал:

— О госпожа Морланд, вы все такая же красавица, какой я вас помню.

Эти слова бальзамом пролились на ее измученное сердце, и она знала, что ее верность этому человеку уже ничто не в силах изменить.

За обедом она была очень рада, что герцогиня села рядом с Робертом, потому что Элеоноре было бы чрезвычайно сложно поддерживать с ней непринужденную светскую беседу. Как только она увидела Ричарда вместе с женой, то сразу же поняла, что между супругами царит любовь и согласие. Герцогиню не случайно в юности называли розой, она и сейчас поражала той особенной красотой, которая могла превратить любую находившуюся поблизости красотку в обычную простушку. Но теперь Ричард сидел далеко от жены, и Элеонора могла сполна насладиться его обществом. Ее волнение и нервозность исчезли почти мгновенно, растаяв, как снег под теплым взглядом его глаз. Настроенный крайне благодушно, он был склонен шутить и получать удовольствие. Ричард хвалил еду, развлечения, которые были организованы по случаю его приезда, сам дом, а затем разговор обратился к личным темам.

— Вы прекрасно выглядите, — сказал он. — По правде говоря, вы совсем не изменились с тех пор, как мы встречались. Но, боюсь, вы не помните, как танцевали со мной в замке лорда Эдмунда, ведь это было так давно.

— Я помню все, милорд, — ответила Элеонора. — Вы тоже совсем не изменились.

Он рассмеялся:

— Однако, как вы способны на лесть! Я должен пристыдить вас, вы говорите, словно опытный придворный.

— Нет, нет, уверяю вас, я говорю искренне, — сказала Элеонора открыто. — Я сохраняла, как одно из величайших сокровищ, подарок, который вы передали мне на Рождество и который, боюсь, и не вспомните.

Она потянула за цепочку на поясе и достала молитвенник. Когда Ричард опустил на него глаза, Элеонора увидела, что он действительно забыл о собственном подарке, но она не чувствовала себя обиженной, потому что не находила причин, чтобы он столько лет сохранял в памяти столь незначительный эпизод. Ричард взял молитвенник в руку и разгладил кожу на книге таким жестом, что даже непосвященному сразу становилось понятно, как сильно он любит читать, хотя и называет себя солдатом.

— Я весьма польщен, что вы хранили такую малость столь долгое время. Должно быть, вы были обо мне высокого мнения.

— И продолжаю думать так же, — твердо ответила Элеонора.

— Вопреки всему… — он обвел взглядом комнату, показывая, что понимает, сколь многим она обязана своему бывшему опекуну.

— Несомненно, я чувствую обязательства перед лордом Эдмундом, — сказала Элеонора тихо. — Но еще большие обязательства я чувствую перед законами справедливости. В конце концов, я урожденная Кортени.

Убедившись, что их не подслушивают, Ричард ответил также тихо:

— О да, теперь я вижу. Насколько я помню, вы еще и кузина милорда Девона. Ну что ж, госпожа Кортени, — с ударением произнес ее имя Ричард, — я многим обязан вашей фамилии. И поверьте мне, я умею ценить преданность.

— Вы можете рассчитывать на мою семью, милорд, я говорю от всей души, — начала свою речь Элеонора в самой серьезной манере, но Ричард дал ей знак остановиться, так как к ним подошел один из пажей, который принес чаши для омовения и салфетки, подаваемые в конце трапезы.

После обеда начались танцы, и Элеонора была очень рада, что этикет требовал, чтобы Роберт пригласил красавицу герцогиню, а Ричард выступил в паре с Элеонорой. За ними выстроились и другие танцующие. Теперь, когда зазвучала музыка и все гости оживленно заговорили, они имели возможность продолжить прерванную беседу. Ричард заговорил первым:

— Вы произнесли слова о верности, — сказал он. — Должно быть, вам тяжело сейчас проходить через испытание на преданность своему покровителю.

Элеонора поняла, что он ее проверяет.

— Милорд, в этом вопросе следует руководствоваться принципами справедливости, а справедливость в данном случае как раз и была поругана. С вами обошлись…

— Вы знаете, насколько неправильно они поступили со мной? — немедленно отозвался Ричард.

В его словах теперь звучал вызов. Он понизил голос еще больше и произнес:

— Вы знаете, что некая особа дважды отдавала распоряжения убить меня?

— Вы говорите о… королеве? — прошептала Элеонора в ужасе.

— По дороге в Ирландию, а затем на обратном пути. Были посланы секретные агенты, которым вменялось выполнить это распоряжение. Меня должны были убрать до того, как я попаду к королю или предстану на заседании Совета.

— Лорду Эдмунду об этом известно?

— Без сомнения. Поэтому…

— Вы подняли армию и повели ее в Лондон?

Он кивнул:

— Лорд Эдмунд проводил бездарную политику во Франции. Он хорошо набил себе карманы за счет казны. Королева же твердо намерена покончить со мной, хотя причина ее ненависти мне неизвестна.

— Я думаю, что могу ответить на ваш вопрос, — Элеонора должна была высказаться с такой же откровенностью, как и он, чтобы показать, что она достойна доверия. — Она боится королевской крови в ваших жилах. Настоящей королевской крови.

Она посмотрела ему прямо в глаза, пытаясь взглядом выразить свою любовь и преданность, которые всецело принадлежали ему, — так сильно он завладел ее душой. Его глаза, казалось, прочитали все, что она хотела сказать ему.

— Если дело дойдет до войны, — проговорил Ричард через некоторое время, — можем ли мы рассчитывать на вас? — Он отвел взгляд в сторону танцующей впереди всех пары и добавил — На него?

— Милорд, я не верховожу в семье, но, конечно, имею влияние. Если я не смогу убедить его бороться за вас, то, во всяком случае, сумею уговорить не становиться вашим противником.

Он кивнул и быстро сменил тему разговора, произнеся с галантной улыбкой:

— Это ваша дочь в алом платье? Я так и подумал, она ваша копия.

— Ее зовут Элеонора, но мы называем ее Хелен из-за ее красоты, — Элеонора приняла новую тему с удовольствием.

— А еще я должен потанцевать со второй вашей дочерью. Ее зовут Изабелла, не так ли? Похоже, она девушка с характером.

— Для нее будет огромной честью получить приглашение на танец от вас, милорд. Мужчина-воин для нее единственный и непререкаемый авторитет.

Ричард повел Изабеллу, чьи щеки пылали как маков цвет, в следующем танце, а Элеонора приняла приглашение другого кавалера. Она наблюдала за ними и была приятно изумлена, видя, как нежно Ричард взял за руку неловкую и смущающуюся девушку. Когда танец начался, Изабелла, однако, почувствовала себя свободнее и принялась оживленно болтать. К концу танца Элеонора и ее партнер оказались рядом с Ричардом и Изабеллой, и Элеонора услышала обрывок их разговора. Изабелла звонким молодым голосом произнесла:

— О, конечно, меня обручили в прошлом году, едва мне исполнилось четырнадцать, но когда папа получил новый особняк от архиепископа, мама расторгла обручение, сказав, что теперь ему до нас далеко.

— Вы не возражали? — спросил Ричард, сохраняя самый серьезный вид, хотя в его глазах плясали веселые огоньки.

— Нет, я была рада, — заявила Изабелла решительно. — Он был такая размазня. Я вообще не хочу замуж. Если уж мне придется выходить замуж, то пусть это, по крайней мере, будет мужчина, который лучше всех держится в седле, охотится и дерется. Вот с таким будет весело.

— Значит, вам по душе было бы выйти замуж за солдата?

— Если бы мне суждено было выйти замуж, я не возражала бы против такого, как вы.

Ричард от души рассмеялся. Заметив, что Элеонора смотрит на них, он сказал:

— Нет, не ругайте ее. В вашей дочери нет ничего от придворных льстецов, но в этом-то и вся прелесть.

Он поклонился в сторону Изабеллы:

— Госпожа Изабелла, я от всей души хочу поблагодарить вас за комплимент.

Девушка зарделась и погрузилась в молчание.

Элеоноре не спалось. Ночь стояла ясная, на небе сияла луна, ее бело-голубой холодный свет просачивался сквозь щелку в занавесках и попадал в глаза. Роберт крепко и спокойно спал после изысканных яств, хорошего вина и танцев. Элеонора же лежала, не смыкая глаз. Ричард был в ее доме и спал под ее крышей. Его присутствие всего в нескольких метрах от нее, в комнате для гостей, лишало ее сна.

Завтра ему предстоит уехать со своей женой, свитой, слугами и багажом, и она, возможно, уже никогда больше не увидится с ним. Она просто не могла тратить драгоценные часы на сон, когда он был так близко. В доме царили тишина и покой, все, кроме нее, были в объятиях Морфея. Элеонора осторожно поднялась, скользнула с края кровати и вышла из комнаты. Если бы кто-нибудь проснулся, она сказала бы, что идет в гардеробную. Лунный свет заливал все вокруг, как расплавленное серебро. Она тихо пересекла комнату и вышла в коридор. Сделав несколько шагов, она оказалась перед дверью гостевой спальни.

Здесь она остановилась. Войти нельзя! Невозможно! Она приложила руки к широкой гладкой дубовой двери и прислонилась к ней лбом. Она думала о нем, и чувство безнадежности захлестывало ее. И вот, когда Элеонора отвернулась от двери, та тихо открылась и Ричард вышел из комнаты.

— Мне почудилось, что я услышал что-то, — прошептал он. — Я очень чутко сплю в последние дни. Похоже, вам тоже не спалось?

Она посмотрела на него пристально. Ей не нужно было объяснять, чего она хочет, потому что за нее говорили ее глаза. Он колебался лишь минуту, затем сделал решительный шаг. Твердой рукой он обнял ее за талию, чувствуя мягкость и податливость ее тела под тонкой тканью ночной рубашки. Другой рукой он ласкал ее, задержавшись на линии спины, а потом прижал Элеонору к себе и склонился для поцелуя. Он поцеловал ее долгими страстным поцелуем, вкладывая в него весь свой талант умелого любовника. Она ответила ему с той же страстью, и он был приятно поражен. Элеонора прикоснулась рукой к его лицу, продолжая осыпать поцелуями. Жар ее тела начинал сводить его с ума. Притрагиваясь к ней сквозь тонкий лен, он почувствовал, что она натянута, как струна.

Через мгновение он поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза.

— Я не знал, что так много значу для вас, — произнес он нежно.

Она ответила:

— Я поняла, что принадлежу вам с того самого момента, когда вы танцевали со мной, а позже поцеловали меня в саду.

Она продолжала гладить его по лицу, едва сознавая, что делает.

— О Боже мой, — сказал он печально. — Вы знаете, что уже тогда я был обручен с Сесилией.

— Я узнала об этом позже.

— Вы знаете, что я люблю ее.

— Да, знаю. Я рада за вас. Но для меня это ничего не меняет. Я всегда любила вас.

Вместо ответа он подарил ей еще один поцелуй. Прижав Элеонору к себе, Ричард ласково гладил ее длинные черные волосы, а затем несколько отстранился, чтобы взглянуть на нее снова.

— Вы прекрасны. Мне никогда не доводилось видеть вас с распущенными волосами, вот так, как сейчас. Я хочу любить вас. Но где мы можем найти уединение? Дом полон слуг.

Он продолжал гладить ее волосы, а она смотрела на него, словно заколдованная его присутствием и его любовью. Луна, двигаясь по ночному небосклону, теперь ушла и оставила их в темноте. Вскоре он тоже уйдет, и ничего нельзя с этим поделать.

— Поцелуйте меня снова, — прошептала она.

Когда их губы неохотно разомкнулись, она сказала:

— Вы можете доверять мне, несмотря на то, что произошло. Знайте это. Чтобы помочь вам, я готова на любые жертвы.

— Я знаю. Я верю вам. И понимаю все, что вы хотели бы мне сказать.

— Вы думаете, что дело дойдет до войны?

Им не казалось странным, что они говорят об этом, в то время как их пальцы по-прежнему были сплетены, а по телам пробегал ток неутоленной страсти.

— Она хочет убить меня. Бог свидетель, я не хотел, чтобы события приняли такой оборот, но я хочу жить. Если для этого мне придется занять трон, я сделаю это. Она начала вражду первой. Я попытаюсь сохранить мир настолько долго, насколько это будет в моих силах, но если она вынудит меня, то мне придется убить ее, чтобы выжить.

— Вы король по праву, — проговорила Элеонора. — Я поддержу вас. Ваша жена?..

— Сесилия пройдет со мной плечо к плечу сквозь все испытания, которые пошлет нам Господь. Она лучшая из жен, которую мог желать воин.

Он говорил с обезоруживающей прямотой. Он не выбирал окольных путей, потому что был простым и честным человеком. Он был настоящим солдатом.

— Я поддержу ее и ваших детей и отнесусь к ним с такой преданностью, как и к вам, если понадобится, — пообещала Элеонора.

Он поцеловал ее в лоб в последний раз, и они разомкнули объятия. В коридоре было темно, так что они не видели лица друг друга. У двери своей комнаты он ей сказал:

— Я надеюсь, что мы встретимся снова. Но если этому не суждено быть, я не забуду ни вас, ни вашего обещания. Да благословит вас Бог, Элеонора Кортени.

— Пусть Бог хранит вас, — прошептала она.

* * *

Семья Морландов в пасхальное воскресенье, как всегда, была на церковной службе в городе. Когда они вышли через большую дверь с восточной стороны, то оказались на залитом ярким весенним светом дворе. Изабелла подняла голову к солнцу с чувством вновь обретенной свободы и вдохнула полной грудью, Наслаждаясь запахом травы и цветов, который был ощутим даже в привычном смраде города. Она была всерьез растревожена молодым человеком, который сидел через проход от нее и на протяжении всей службы постоянно усмехался и подмигивал ей. Он делал это настолько уморительно, что ей стоило большого труда не рассмеяться. Она обвела взглядом все вокруг и не была удивлена, когда увидела его вблизи от себя. Изабелла нахмурилась, а молодой человек в это время пробирался сквозь толпу прямо к ней.

— Чего ты хочешь? Ты зачем строил рожи?

— Я хотел тебя рассмешить, — откровенно ответил он. Юноша был немного старше Изабеллы. На вид ему было лет восемнадцать или девятнадцать. Его трудно было назвать красавцем, но у него было приятное добродушное лицо, а одежда выдавала в нем сына богатого человека.

— Ты выглядела веселой. Мне казалось, что тебе хотелось посмеяться. Так что я решил сделать тебе одолжение.

— Смеяться — в церкви? — неодобрительно отозвалась Изабелла.

— Почему бы и нет? Сегодня все должны чувствовать себя счастливыми. Сегодня Господь восстал из мертвых. Он хотел бы видеть нас смеющимися и счастливыми.

Изабелла задумалась над его словами и нашла их разумными. Она взглянула через плечо на родителей, которые разговаривали с соседями чуть поодаль от нее.

— Моя мама не должна видеть, что мы болтаем, — сказала она, оттесняя его еще немного в сторону.

— Почему? Ты обручена с кем-то?

— Нет, сейчас нет. Просто мама разозлилась бы, увидев, что я разговариваю с незнакомцем. Она ждет ребенка, а это ведь портит ее характер.

— Ну, я тогда представлюсь и не буду незнакомцем, хорошо? Меня зовут Люк.

— А меня Изабелла.

— Я знаю, кто ты. Твой отец — господин Морланд, тот, который принимал герцога Йорка в прошлом году в ноябре.

— Да, правда. — Изабелла гордо добавила: — Я танцевала с ним. Он очень хороший.

— Ты любишь танцевать?

— О да. А ты?

— Конечно. Послушай, будешь танцевать со мной на майское празднование?

— Как? — язвительно отозвалась Изабелла. — Мы празднуем отдельно, в своем доме. Ты же, наверное, будешь где-нибудь в городе?

— Я приеду к вам на празднование, — ответил он.

У Изабеллы дух перехватило от такой наглости. Она инстинктивно понизила голос:

— Как? Как ты сможешь? Тебя же увидят.

— Я легко ускользну. Мой наставник не очень-то строго следит за мной. А когда я приеду к вам, то, наверное, там будет достаточно молодых людей, так ведь? Я просто оденусь, как слуга или йомен, или еще как-нибудь.

— Люди приходят к нам из окрестных деревень. У нас бывают работники с фермы и их дети, — сказала Изабелла, которой его план пришелся по душе. — Но если тебя поймают?

— Наверное, побьют, как следует, — бросил он небрежно, — но никто меня не поймает. Выглядывайте меня, госпожа Изабелла. И не вздумайте больше танцевать с лордами, иначе я взбешусь от ревности.

Через мгновение он исчез, проскользнув сквозь людскую толпу, как угорь. Изабелла не успела поразмышлять о причинах его столь внезапного исчезновения, потому что в ту же секунду она услышала за спиной голос матери:

— Изабелла, дитя мое, что ты тут делаешь? Мы уже готовы в обратный путь. На что это ты так пристально смотришь?

— Ни на что, матушка, — мрачно отозвалась Изабелла, Элеонора вздохнула. Она все больше убеждалась, что этот ребенок ей послан как испытание. Кроме того, Элеонора, как говорила Изабелла, снова была беременна. В этот раз она чувствовала себя не очень хорошо. Элеонора выглядела уставшей бледной, была раздражительной.

— Чем скорее мы выдадим тебя замуж, тем лучше, — заявила она.

Изабелла не ответила. Ее мысли были заняты парнем с веселым выражением лица, который пошел бы на риск оказаться побитым, чтобы потанцевать с ней. Если бы она могла выйти замуж за него, жизнь, возможно, перестала бы быть такой скучной.

Первого мая выдался великолепный день, как и положено в такой праздник. Джо принес Элеоноре кружку эля, когда она сидела, наблюдая за танцующими. Большой срок беременности не позволял ей присоединиться к веселью.

— Улыбнитесь, госпожа, — сказал он. — Сегодня же праздник.

— У меня отнюдь не праздничное настроение, Джо, — вздохнула Элеонора. — Я чувствую себя больной и разбитой. А еще и та новость, ты слышал? Ужасная новость из Норвича.

— О том, что королева ждет ребенка? Я как раз собирался рассказать вам.

— Мне сообщил Роберт. Ужасно, не так ли?

— Лично я думал, что это хорошая новость, по крайней мере, это означало бы конец соперничества между двумя прославленными мужами.

— О нет, ты не понимаешь, — ответила Элеонора нетерпеливо. — Теперь она еще больше будет стремиться убить герцога, чтобы защитить права своего ребенка. Она думает, что он претендует на трон. Король витает в облаках, поэтому ее некому остановить. Лорд Эдмунд ненавидит его сейчас почти так же сильно, как и она.

Джо наклонился вперед, в его глазах блеснул озорной огонек.

— Говорят, что лорд Эдмунд — отец.

— Джо, мне стыдно за тебя. Повторять такие сплетни! Да еще своей госпоже, — укоризненно сказал Роберт, подходя к ним.

— Я прошу прощения у господина. Я просто пытался немного развеселить госпожу.

— Я не думаю, что в таких разговорах есть хоть что-нибудь веселое.

— А я бы не удивилась, если бы это оказалось правдой, — сказала Элеонора с раздражением. — Он частенько запускает руку в ее карман. Меня вовсе не удивило бы, если…

— Элеонора, давайте прекратим эти разговоры, — оборвал ее Роберт со скрытой угрозой в голосе.

Они посмотрели друг на друга, и в их взгляде было напряжение. В последние месяцы разногласия по поводу лорда Эдмунда и герцога Йорка разделяли супругов все сильнее. Хотя сказано было немногое, Роберт знал, каково ее отношение к Ричарду, и Элеонора тоже знала о его догадках. Это невысказанное знание всегда отравляло их беседу, и они ссорились.

— Да, вы правы. Сегодня мы должны веселиться и получать удовольствие. Давайте наблюдать за танцами. Хотела бы я знать, что там делает Изабелла? Она все время ходит между танцующими, но сама не станцевала ни разу.

Как раз в этот момент к Изабелле подошел молодой человек в кожаном приталенном жакете и зеленых чулках, поклонился и повел ее в гущу танцующих пар.

— Я думала, что ты не придешь, — сказала Изабелла, затаив дыхание.

Она держала его крепко за руку, как будто боялась, что он убежит.

— Мне пришлось ждать, пока наставник усядется с кувшином эля, — объяснил Люк.

В его глазах плясали веселые огоньки.

— А затем мне нужно было вывести лошадь из конюшни. Там находился только один конюх, и я принес ему еще один кувшин эля. Он благословил мое доброе сердце. Я мог бы вывести любую лошадь прямо у него из-под носа — конюх все равно ничего не заметил бы.

Изабелла от души рассмеялась.

— Ты выглядишь настоящей красавицей, когда смеешься, — сказал Люк, и Изабелла вспыхнула. Она чувствовала, как в ней рождаются новые эмоции, которые смущали ее.

Она оглянулась вокруг, пытаясь найти новую тему для разговора.

— У меня тоже есть лошадь, — сказала она. — Ты любишь Моту?

— Да, а ты?

Она кивнула в ответ и спросила:

— Какая у тебя лошадь?

— Хочешь посмотреть? Пойдем же…

Им было очень легко ускользнуть в такой огромной толпе. Они прошли к конюшням. Собаки встретили их громким лаем, но, увидев, что пришла их молодая хозяйка, замолкли и вернулись греться на солнце.

Любимец Изабеллы вышел ей навстречу, уткнулся в руку и начал тереться об нее своей мордой.

— Его зовут Лиард, — сказала она. — Посмотри, разве не красавец?

Она подняла глаза на Люка, но увидела, что он не смотрит на лошадь. Взгляд Люка был обращен к ней.

— Почему ты на меня так смотришь? — спросила она, чувствуя себя неловко.

— А ты не знаешь? — Люк подошел к ней ближе.

— Я… — начала было Изабелла, но затем оборвала себя в панике. — Сюда кто-то идет!

— Жди меня завтра, — проговорил он быстро. — Завтра опять выходной. Ты можешь взять Лиарда? Мы бы могли покататься.

— Не знаю. Думаю, что могу.

— Ты знаешь рощу Мертвеца? Давай встретимся на южной стороне завтра с самого раннего утра. Я буду ждать тебя. Приеду туда на заре.

Возбуждение волной накрыло Изабеллу. Она откинула голову.

— Я выберусь как-нибудь, обещаю! А теперь, уходи быстро! Люк задержался еще на мгновение, чтобы поцеловать ее руку.

С широкой улыбкой на лице он исчез, словно испарился в воздухе. Сразу вслед за ним появился Джо, вошедший с другой стороны двора.

— О, Изабелла, — сказал он, словно не ожидал увидеть ее здесь.

— Привет, Джо, — ответила Изабелла, нервничая. — Ты хотел меня видеть? — с улыбкой произнесла она.

— Ты не танцуешь? — спросил он.

— Я просто зашла убедиться, что Лиард в порядке, — Изабелла неестественно рассмеялась.

— Кто это был с тобой? — поинтересовался Джо как бы между прочим.

— Со мной? С чего ты взял, что я была здесь не одна?

— Я слышал, как ты разговаривала.

— Я разговаривала с лошадью, — нашлась Изабелла, быстро соображая, как ей выпутаться из этой ситуации.

Она встретилась с Джо взглядом. Через мгновение он пожал плечами и отвернулся, показывая всем своим видом, что Изабелла его очень разочаровала.

— Тебя искала твоя матушка. Ее удивило, что ты не со всеми остальными. Вот и все.

Изабелла не могла вынести его расстроенного вида.

— О Джо! — воскликнула она. Он ждал.

Но ей нечего было сказать ему.

— Хорошо, я уже иду, — Изабелла, насупившись, последовала за ним. Вдали слышались шум и звуки музыки.

Она не могла придумать ничего вразумительного, чтобы уйти на целый день и это осталось незамеченным. Поэтому она просто прокралась на заре вниз, когда весь дом еще был погружен в сон, оседлала Лиарда и ускакала прочь. Изабелла знала, что ее ждут большие неприятности, когда она вернется домой, но ей было все равно. Она хотела увидеть Люка во что бы то ни стало.

Все вокруг было подернуто серой утренней дымкой. На траве лежала роса в ожидании солнца, которое раскрасит мир в яркие цвета. Где-то вдали пели птицы. Их было почти не слышно, и единственным звуком, нарушавшим тишину, был стук копыт Лиарда, сухо отдававшийся в шорохе травы. На скаку он сминал гладь росы, а когда его подкова попадала на камень, слышалось веселое цоканье.

Изабелла поднималась по склону к роще Мертвеца, и солнце, похожее на большую золотую монету, начало медленно выкатываться из-за горизонта. Его первые лучи коснулись серой лошадки, которая тихо стояла среди берез на опушке.

Лиард шумно вдохнул, и Изабелла подтолкнула его вперед. Ее сердце бешено колотилось от предвкушения встречи.

— Ты сумела, — сказал ей Люк, когда она подъехала к нему. — Ты настоящее чудо, потому что никто не сравнится с тобой по смелости.

Она улыбнулась в ответ:

— Мне плевать на то, что будет потом. Давай просто покатаемся. Я поскачу с тобой наперегонки до конца леса!

Она резко развернула Лиарда и пустила его с места вскачь.

— Так нечестно! — выкрикнул Люк, бросаясь в погоню. Пару часов они ехали вместе, наслаждаясь майским утром, которое щедро дарило им всю свою прелесть. Молодые люди были поглощены друг другом. Их взаимный интерес подогревался и тем, что у них оставалось очень мало времени.

— Ты держишься в седле лучше, чем любая девушка, которую я знаю. Даже лучше многих мужчин, — похвалил ее Люк.

— Меня учил ездить верхом отец, — ответила она. — А еще я привыкла ездить на охоту с Джо.

— Кто такой этот Джо? — немедленно отозвался Люк, не скрывая ревности в голосе.

— Он помощник моей матушки, — ответила она, не обращая внимания на его тон. — Он был ее верным слугой с тех пор, как она вышла замуж. Мы относимся к нему, как к члену семьи. Тебе бы он точно понравился.

— Не знаю, — почти прорычал Люк.

Они погрузились в молчание и стали возвращаться к роще. Оба осознавали, что после расставания им придется вернуться в чужой враждебный мир.

— Мне хотелось бы видеться с тобой, когда я пожелаю, а не прятаться от других, — произнес Люк недовольно.

— Если бы только наши родители были знакомы… — вздохнула Изабелла. — О, до меня только сейчас дошло, что я даже не знаю твоей фамилии. Кто твой отец?

— Меня зовут Каннинг. Мой отец виноторговец. Мы живем в Петергейте.

— И моя сестра живет там. Возможно, ты знаешь ее. Она вышла замуж за Джона Батлера.

— Торговца пряностями? Да, я знаю их. Мой отец очень дружен с господином Батлером. Так значит, это твоя сестра. Она настоящая красавица, правда?

— Да.

Они снова замолчали. Каждый из них размышлял, как это знакомство могло бы помочь им.

— Что, если бы Хелен пригласила меня приехать навестить ее?.. — проговорила Изабелла нерешительно.

— Не знаю, может, это и помогло бы, — протянул Люк.

Он помолчал минуту, а затем собрался с духом и сказал с не свойственной ему застенчивостью:

— Изабелла, если бы твои родители позволили нам, ты бы… Хотела бы ты выйти за меня замуж?

— Я думаю, да, — ответила она робко. — Я полагаю, нам было бы весело вместе.

Они встретились взглядом, но тут же отвели глаза.

— Но они не согласятся, — продолжал Люк с горечью, — потому что я недостаточно знатен для тебя. Мой отец был бы счастлив, смею тебя уверить. Но он не развлекает лордов.

Изабелла хотела сказать ему что-нибудь утешительное, но понимала, что Люк говорит правду. Не в их силах исправить ситуацию.

— Возможно, если никто не попросит моей руки, матушка будет рада и тебе. Она без устали повторяет, что ей будет трудно найти для меня жениха. А мне уже почти шестнадцать. — Этот возраст можно было считать более чем солидным для замужества. — Через три недели мой день рождения.

— А мне восемнадцать, — сказал Люк.

— О, для мальчиков это не имеет значения.

Они приехали к тому месту, где встретились. Пришло время прощаться. Люк склонился в седле и взял Изабеллу за руку.

— Изабелла, я должен встретиться с тобой снова. Я не буду просить тебя опять идти на такой риск. Но если бы ты вышла ночью и встретилась со мной, скажем, в саду?

— Когда? — спросила Изабелла, вне себя от волнения.

— Я не знаю, когда я смогу ускользнуть из дома. Но я мог бы бросить камешек в твое окно, чтобы разбудить тебя.

— Я повешу за окном что-нибудь белое. Например, ленту… Так ты узнаешь мое окно. Оно на южной стороне дома.

Они с воодушевлением строили планы, не заботясь о последствиях.

— Я буду у тебя под окнами на днях. Вспоминай обо мне хоть иногда, хорошо? Изабелла, не позволяй, чтобы тебя обручили, договорились?

Она беспомощно посмотрела на него, зная, что изменить такое решение или повлиять на него точно было не в ее власти.

— Хорошо, — вымолвила она наконец. — Я не допущу этого.

Спустя три дня Изабелла лежала, не смыкая глаз, в комнате, которую делила с Ани, маленьким ребенком и двумя няньками. В этой же комнате спали три девочки, благодаря своему благородному происхождению получившие место компаньонок ее матери. Внезапно Изабелла услышала, как об окно стукнул камень. Ей показалось, что звук был ужасно громким, однако никто в комнате даже не шелохнулся. Она выскользнула из кровати и поспешила к окну. Открыв его, она потянулась за куском тонкой белой ткани, который привязала в качестве опознавательного знака. Изабелла выглянула вниз — в темноте едва различимо белел размытый контур лица. Она помахала рукой, увидела ответный взмах и, схватив плащ, крадущимися шагами вышла из комнаты, а затем бесшумно спустилась по лестнице.

— Собаки даже не залаяли, — сказала она, когда они встретились.

— Я с ними легко лажу, — ответил он. — Наверное, им нравится мой запах. Ну что, тебе попало тогда?

Она кивнула.

— Но не очень. Я думала, что меня точно выпорют, но матушка только отчитывала и отчитывала меня бесконечно. Она все время повторяла, что никогда мне не стать истинной леди. Однако ей, по-моему, даже в голову не пришло, что я с кем-то встречалась. Она подумала, что я просто гуляла. Раньше я часто так делала. Матушка отослала меня в комнату, оставив без еды, и продержала взаперти целый день.

— Я рад, что тебя не били. Я все время думал о тебе и ругал себя за то, что заставил тебя так рисковать.

— Но я снова поступила бы так ради тебя.

— Знаю. Я думаю, что ты самая чудесная и красивая девушка.

— А ты? Тебе попало?

— Только не мне! — воскликнул он. — Никто и не знает, где я провожу целый день. О Изабелла, нам надо что-то придумать.

— Но что?

— Мы можем попытаться объяснить все родителям.

— Невозможно. Как только они узнают, мы сразу перестанем видеться. Они ведь будут следить за нами, как ястребы.

— Но они могли бы разрешить нам обручиться.

— Нет, исключено. Я их знаю, — сказала Изабелла с отчаянием в голосе. — Они выдадут меня за какого-нибудь богача, и тогда я умру, я это точно знаю!!!

Он взял ее за руки и притянул к себе.

— Изабелла, посмотри на меня.

Его голос звучал серьезно, и она подняла глаза и пристально посмотрела на него. Люк продолжал:

— Есть один способ, но он потребует, чтобы ты полностью доверилась мне.

— Что ты имеешь в виду?

— Если бы мы обменялись обетами…

— Да это не имело бы для них никакого значения, — прервала она его.

— Имело бы, если бы ты пошла и сказала, что мы закрепили наши обеты, как муж и жена. Тогда тебя уже точно ни за кого не отдали бы.

— Я… понимаю, о чем ты говоришь, — проговорила Изабелла с расстановкой.

У нее пересохло в горле. Если бы они сейчас стали мужем и женой, то церковь была бы вынуждена признать их союз. Они просто немного нарушили бы порядок событий. Кроме того, она могла бы зачать ребенка, а это тоже приняли бы во внимание. Но…

— Ты сказала, что хочешь за меня замуж, — настаивал Люк. Почему не так? Какая разница, произойдет это позже или раньше?

Изабелла внимательно посмотрела на него, но ничто не дрогнуло в его лице.

— Тогда мы все время были бы вместе. И остались бы вместе навсегда. Никто не смог бы нас разлучить. Ты веришь мне?

— Да, — ответила она тихо, а затем добавила: — Я люблю тебя.

Она положила ему руки на плечи, и он обнял ее и поцеловал. Они укрылись в беседке, где Люк расстелил свой плащ на траве и мягко потянул Изабеллу вниз. Когда он приблизился к ней, она попыталась отстраниться от него, но только на мгновение. Она смотрела на него в нерешительности. Он понял ее немую мольбу.

— Я буду осторожен, — пообещал он ей. — Я не причиню тебе боли, моя малышка.

— Ты уже делал это раньше? — спросила она.

Он улыбнулся обворожительно и хитро:

— А как ты сама думаешь?

Им казалось, что прошла тысяча лет, когда они расставались у боковой двери дома.

— Я им расскажу, когда смогу. Надо только дождаться подходящего момента, — сказала Изабелла.

Она прильнула к Люку, а он осыпал поцелуями ее волосы, щеки и руки.

— Сделай это, — попросил он. — Я хочу быть с тобой всегда.

Люк разбудил страсть в мятежной Изабелле, и она с жаром возвращала ему его поцелуи.

— Мне надо уходить, — вздохнула она.

— Завтра в то же время и в тот же час. Ты выйдешь?

— Да. О да. Я расскажу им при первой возможности. Ты ведь любишь меня, да?

— Ты знаешь, как сильно. Я тебя никогда не покину, Изабелла. Я буду с тобой до конца дней своих.

Подходящий момент никак не наступал. Ее мать все время чувствовала себя ужасно из-за беременности. Она была раздражительной и ворчала по пустякам. Отец Изабеллы крайне беспокоился о жене. Кроме того, его беспокоили и другие вещи: правительство и текущие дела. Как раз эти две темы меньше всего занимали Изабеллу. Каждую ночь она встречалась со своим возлюбленным в саду. Каждый следующий день она не могла найти в себе мужества поговорить с родителями. Так прошла неделя. Представить себе, что это может длиться долго, было невозможно, потому что рано или поздно они попались бы. Однажды Изабелла в спешке покинула Люка, потому что оказалось, что они, забыв о времени, провели вместе всю ночь, до самого рассвета. Привыкнув за неделю к тому, что ее ночные вылазки сходят ей с рук, Изабелла беззаботно выбежала в темный коридор и наткнулась на человека, который словно поджидал ее у двери.

Она завизжала, приложив руки ко рту, поэтому звук был приглушенным. Сердце в ее груди, казалось, провалилось куда-то. И вдруг она увидела, что это Джо.

— О, как ты напугал меня! — воскликнула она с огромным облегчением.

— Где ты была? — спросил он ее сурово.

— Вышла подышать свежим воздухом, — весело соврала она ему. — Если это вообще тебя касается.

— Ты должна была здорово надышаться, — ответил ей Джо. — Тебя не было всю ночь.

— Чепуха, — резко произнесла она, пытаясь обойти его. — Я только что вышла. Разреши мне пройти, пожалуйста.

— Подумай, не лучше ли сказать мне, кто он?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь. Позволь же мне пройти, пожалуйста.

Джо отошел в сторону и пропустил ее, сохранив угрюмое выражение лица. Изабелле очень не хотелось выглядеть в его глазах лгуньей, но открыться она боялась. Она пыталась напустить на себя важный вид, но все, что ей удалось, — это показать, что она чувствует себя виноватой.

— Как вам будет угодно, госпожа, — проговорил Джо тихо. — Но вам понадобится моя помощь, я так полагаю.

Изабелла повернулась к нему и всмотрелась в его лицо, не смея надеяться, что он станет на ее сторону. Однако она не успела вымолвить ни слова: Джо вдруг схватил ее за плечи и мягко, но настойчиво встряхнул.

— Ты глупенькая дуреха, — сказал он ей. — Сколько, ты думала, это будет продолжаться незамеченным?

— Матушка знает? — у Изабеллы перехватило дыхание.

— Еще нет. Кто он?

— Люк. Люк Каннинг. Его отец виноторговец. Они с отцом живут в Петергейте. Муж Хелен знает их.

Она посмотрела Джо прямо в глаза и вымолвила:

— Я люблю его. Мы хотим пожениться.

— Ты знаешь, что это невозможно.

— О, ты не понимаешь. Мы должны пожениться…

— Как далеко у вас все зашло? — спросил Джо, озаренный догадкой.

Изабелла всхлипнула.

— Мы стали… как муж и жена.

Джо застонал.

— Боже милосердный, Изабелла, что ты наделала?

Джо на мгновение задумался.

— Тебе придется все рассказать родителям. Ты что, думала, они согласятся на ваш брак, если ты это сделаешь?

Изабелла кивнула.

— Это он тебе так сказал?

Она кивнула снова.

— Ты глупа, как гусыня, Изабелла. Мужчины этим трюком заманивают женщин в постель уже не одну сотню лет.

— Нет, ты не понимаешь. Он любит меня! Мы любим друг друга! Мы хотим пожениться!

— Ради твоего спасения, я верю, что он не врет. Ты знаешь, что сейчас очень неподходящее время вести этот разговор. Твое обручение отменили… да, эти новости не сообщишь в спешке, я даже не знаю, что делать.

Изабелла посмотрела на него. В ее глазах застыли слезы. Он потрепал ее по волосам.

— Может, в твоей ситуации все и получится. В конце концов, это не самая плохая партия для тебя. Будем надеяться, что твоя матушка будет рада передать тебя в чужие руки. Я полагаю, его отец не возражает.

— О Джо, ты скажешь им? Ты сумеешь убедить матушку, ты умеешь заставить делать ее, что угодно, — умоляла Изабелла.

— Ты переоцениваешь мои возможности, дитя мое, — мрачно рассмеялся Джо. — Но я попытаюсь ради тебя. Лучше, если они узнают все от меня. А теперь поднимайся к себе и, ради Бога, сделай все возможное, чтобы матушка сегодня была тобой довольна. Веди себя, как подобает леди. Не усугубляй своего положения.

— Спасибо тебе, Джо, спасибо.

Изабелла встала на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку, а затем убежала в свою комнату в гораздо лучшем настроении, чем была.

 

Глава девятая

— Нет, нет, нет и нет, — произнесла Элеонора, сердито вышагивая по комнате. — Я не позволю, чтобы меня шантажировала моя собственная дочь. И мне все равно, что ты скажешь, Джо.

Джо стоял у окна ее рабочей комнаты, наслаждаясь открывавшимся видом, пока Элеонора выпускала пар. Он знал, что, заручившись поддержкой Роберта, ему будет намного легче переубедить свою госпожу. Роберту он не стал рассказывать всю правду, он просто сообщил ему, что его дочь влюблена. Роберт был романтиком. Его собственный брак был, по его мнению, основан на любовных чувствах. Поскольку молодой человек не казался абсолютно неприемлемой фигурой, Роберт был склонен дать согласие на этот союз. Большую роль в его настроении играло и то, что им не нужно было искать особых выгод в замужестве Изабеллы, поэтому Роберт прежде всего хотел видеть свою дочь счастливой.

Элеонора, однако, смотрела на все иначе.

— У меня были собственные виды на брак этого ребенка, — говорила она. — Изабелла всегда поступала так, как ей заблагорассудится. В последнюю очередь она принимала во внимание мнение родителей и интересы семьи. Она выросла испорченной и эгоистичной, но на этот раз ей не сойдет с рук ее поведение. Она выйдет замуж за того человека, кого я посчитаю нужным выбрать ей, и на этом точка.

— А если окажется, что она ждет ребенка? — предположил Джо.

— Проклятие на ее голову! И на твою тоже, Джо! Ты же ее покрываешь, разве я не вижу? Она всегда была твоей любимицей, хотя найти вразумительное объяснение этому я не могу. Ты на ее стороне.

— Прежде всего, я на вашей стороне, — произнес он успокаивающе. — Вы это знаете. Садитесь и послушайте меня.

— Мне хорошо известны все твои приемы, и своими медовыми речами ты меня не купишь, — сказала она, но села, приготовившись слушать.

Элеонора сложила руки на округлившемся животе и подняла на Джо глаза:

— О, я чувствую себя такой больной и уставшей. Почему эта девчонка должна создавать мне проблемы именно сейчас?

— Она влюблена, а влюбленный человек не думает о последствиях. Уж вам ли этого не знать? — проговорил Джо, вкладывая в свои слова хорошо известный ей смысл.

Она вздрогнула.

— Прекрати, Джо, — сказала она предостерегающе.

— Элеонора, у вас есть чудесная возможность избавиться от проблем, которые создает вам Изабелла. Парень весьма хорош, между прочим.

— Сын виноторговца! — презрительно отрезала Элеонора.

— Вы очень высоко вознеслись с тех пор, как принимали у себя герцога, — сурово произнес Джо. — Знатного лорда вы для нее не найдете, и вам это хорошо известно.

— Но и найти кого-то получше виноторговца мне бы не составило труда, — парировала она.

— Не составило? Даже теперь, когда она потеряла невинность?

— Этот вопрос можно было бы легко замять. Мы можем запереть ее до тех пор, пока не выяснится, беременна она или нет. Ведь никому, кроме тебя и меня, неизвестно, что она натворила.

— Вы избавили бы себя от ненужных неприятностей и душевных переживаний, если бы приняли этот как fait accompli, — сказал Джо.

Он подошел и склонил перед ней колени.

— Ради вас, ради вашего спокойствия я и говорю это. Вам не стоит беспокоиться из-за подобного. Позвольте девочке выйти за него замуж. Какая разница? Что вам до ее брака? У вас ведь хватает и земель, и золота.

Элеонора раздраженно тряхнула головой.

— Я не могу вынести того, что эта девчонка добилась своего. И обвела меня вокруг пальца.

— Гордыня. А ведь это грех, вам известно. Гордыня побеждается здравым смыслом, госпожа. Подумайте, что вы на это скажете?

Элеонора заколебалась, а потом потрепала Джо по щеке:

— О, ты знаешь, как подобрать ко мне ключик. Это она тебя подговорила? Нет, не отвечай. Я не хочу знать. Ты прав — такой вопрос не стоит беспокойства. Если Роберт считает жениха подходящим, пусть пойдет и убедится в этом сам. Пусть увидится с этим… виноторговцем.

Внезапно ее озарила мысль:

— Ты же ничего не рассказывал Роберту о fait accompli, да?

— Нет, никому, кроме вас.

— Хорошо. Никому не должна быть известна эта часть истории. Можешь сказать госпоже Изабелле, что она получит своего паренька из таверны, раз уж так ей хочется. Но, ради Бога, убедись, что она никому не разболтает, какой ценой получила наше согласие, особенно Роберту.

Джо поднялся и поклонился.

— Вы приняли абсолютно правильное решение, — сказал они вышел с легкой улыбкой на лице.

Господин Каннинг был вне себя от счастья, когда узнал об удачных перспективах, которые открывались его сыну в связи с предстоящим браком. Сначала приняли решение не откладывать свадьбу и назначить ее на июнь, но в начале месяца Элеонора раньше времени разрешилась от бремени. Она родила дочь, которой суждено было прожить лишь два дня. Свадьбу пришлось отложить.

В июле пришла новость, что короля поразил тяжелый душевный недуг, от которого он оглох и онемел. Говорили, что король, не узнает никого и ничего вокруг. Королева рыдала и цеплялась за его руку, но он просто отворачивался от нее, не узнавая. Непостижимая причина отрезала его от остального мира. Вначале королева и ее приближенные пытались скрыть новость от герцога Йорка, но она стала известна, и вскоре королеве пришлось созывать Совет, во главе которого он по праву и оказался.

— Не считаете ли вы, что пришло время стать на сторону нового покровителя? — спросила Элеонора Роберта, когда им сообщили эту весть. — Вы же видите, что наш патрон поступил нечестно. Теперь, когда лорд Ричард стал главой Совета, лорд Эдмунд наверняка будет обвинен в государственном преступлении, а возможно, и казнен.

— Я подожду, пока это произойдет, — сказал Роберт. — Я не хочу, чтобы обо мне говорили, будто я перебежчик.

— Вы совершенно не обязаны сохранять верность человеку, который этого не заслуживает, — отрезала Элеонора.

— Несправедливость обнаруживается с обеих сторон. Мы должны посмотреть, что предпримет Йорк. Он может оказаться таким же хищным и жадным, как и все прочие.

Элеонора продолжала чувствовать себя плохо, и свадьбу перенести на октябрь. А пока Изабеллу отослали к Хелен и ее мужу, чтобы она могла видеться со своим женихом под надлежащим присмотром. Она была безмерно счастлива. В сиянии влюбленности Изабелла выглядела почти красавицей, так что Элеонора с неохотой вынуждена была признать, что из нее еще может получиться неплохая невеста. Она стала заниматься приготовлениями к свадьбе с видимым энтузиазмом и начала с заказа свадебного платья для дочери.

Свадьбу назначили на шестнадцатое октября. Тринадцатого числа Изабелла приехала домой, чтобы подготовиться к ней. Мать встретила ее почти благосклонно, а когда они вместе решали вопросы организации торжества, то в их отношениях появилось даже что-то похожее на привязанность. Но затем, пятнадцатого числа, проезжавший через городские ворота курьер сообщил новость о том, что королева родила здорового мальчика, которого нарекли Эдуардом. Королевское имя прямо отсылало всех сомневающихся к Эдуарду Третьему, родословная которого была отправной точкой для всех претендентов на престол.

Элеонора пришла в отчаяние.

— Это худшее, что могло произойти! — воскликнула она. — Если бы она умерла или если бы умер ребенок! Или хотя бы она родила девочку! Но теперь она будет стоять насмерть, чтобы удержать своего выкормыша на троне. А для нас это будет означать бесконечные войны и бесконечное правление этой проклятой узурпаторши! И если сейчас король умрет, — а кто знает, как будет протекать его болезнь, — мы опять получим мальчика-короля на троне и двадцать лет интриг и беспокойства в придачу.

Даже Роберта потрясла эта новость.

— Я не подумал об этом. Возможно, было бы лучше, если бы лорд Ричард взял правление в свои руки… Может, как протектор…

Но Элеонора перебила его:

— Она убьет его. Если он станет протектором, то не протянет и года. Она прикажет убить его ради ее собственного ребенка. Она сейчас как кровожадная волчица. Ведь она не имеет представления о том, как ведут себя цивилизованные люди.

Элеонора снова настаивала на том, что дату свадьбы надо перенести.

— Как мы можем веселиться в такое время? — восклицала она.

Но Роберт и Джо общими усилиями убедили ее не предпринимать таких крайних шагов:

— Люди поднимут нас на смех. Они скажут, что мы слишком высокого о себе мнения. Какое нам дело до того, что королева родила сына? Вы не можете серьезно полагать, что это веская причина, чтобы отменить свадьбу.

Изабелла была как на иголках эти два часа, пока они разговаривали. Хотя она испытала огромное облегчение, узнав, что свадьба все-таки состоится, она не могла до конца простить мать и бросала на нее мрачные взгляды.

— Она все испортит, только дайте ей волю, — пробормотала Изабелла на ухо Джо, который тут же задал ей головомойку.

С утра день выдался погожим. Стояла холодная, но ясная осенняя погода, а на опавшей листве серебрилась изморозь. Весь дом проснулся еще на заре. Они провели службу, а затем Изабелла поднялась к себе наверх наряжаться. Жак уже колдовал в кухне над приготовлением блюд для свадебного пира. Слуги украшали главный холл красными и оранжевыми осенними цветами, а еще ветками с золотой листвой и малиновым вьюнком.

Ани помогла Изабелле с платьем, но вначале выщипала ей брови и замазала самые заметные веснушки отбеливающими сливками. Она тронула рыжие ресницы Изабеллы черной краской, а потом выдавила по капле белладонны в глаза, чтобы зрачки стали еще чернее и заблестели.

— Немного красной краски на губы, дитя мое, — сказала Ани, а затем посмотрим, как на тебе будет выглядеть твой головной убор.

Она начала устраивать тяжелую, в россыпи жемчуга, конструкцию на невзрачные волосы Изабеллы. Потом Ани поправила на ней вуаль и протянула невесте начищенный до блеска серебряный диск.

— Вот так. Что вы скажете о невесте, дитя мое?

Изабелла уставилась на собственное отражение. Наконец она застенчиво вымолвила:

— Неужели это я? Я выгляжу совсем другой. Почти… симпатичной.

— Вы выглядите красавицей, как и положено. Любая девушка становится красавицей в день своей свадьбы.

— Ани, я так счастлива. Может, поэтому я и смотрюсь так хорошо. Я никогда не думала, что буду счастливой в день своего замужества.

— Замужество — это только начало проблем, — заметила Ани добродушно.

— В моем случае это конец, — пророчески произнесла Изабелла. Ани мелко перекрестилась, чтобы не сглазить.

— Мы будем веселиться от души. Он собирается подарить мне пустельгу в качестве свадебного подарка. Первое, что мы с ним сделаем, это отправимся на соколиную охоту на торфяники.

— Вот еще, — возмутилась Ани. — Ястреба в подарок невесте! Это плохая примета.

— Я в такие вещи не верю, — храбро ответила Изабелла.

— Не очень-то много времени у вас останется для охоты, как только пойдут дети. Как было у госпожи? Пятеро детей за четыре года. Охота и скачки не для беременных.

— Так вот почему ты не вышла замуж? — невинно спросила Изабелла. — Потому что тебе не хотелось иметь детей?

— Довольно этих разговоров, мисс, — живо отозвалась Ани. — Подходите-ка сюда и позвольте мне поправить ваше платье. Когда женщина выходит замуж, она рожает детей. Такая у нее обязанность.

— У Хелен нет детей, а она замужем уже два года.

— У нее появятся дети, когда на то будет воля Божья. Тихо! Вам следует настроиться на благостный лад, перед тем как идти в церковь, а не болтать о вещах, вас не касающихся.

Изабелла приняла замечание вполне миролюбиво и обняла Ани.

— Ах ты, моя любимая старушка, — прошептала она.

Ани ей что-то односложно ответила, но слезы блеснули в уголке ее глаз.

В девять Морланды прибыли к дверям церкви Святой Троицы, но, к своему великому удивлению, не обнаружили там Каннингов. Брови Элеоноры поползли вверх от возмущения. Она почувствовала себя оскорбленной, но делать было нечего и им пришлось ждать. В половине десятого ни жениха, ни его гостей по-прежнему не было видно.

— Ну, это уже слишком, — сердито произнесла Элеонора, стараясь говорить тихо, так чтобы услышал только Роберт. — Вот что выходит, когда связываешься с людьми не своего круга.

Изабелла выглядела испуганной, но была настроена решительно.

— Он явится здесь через минуту. Он не мог так задержаться без серьезной причины, — сказала она Ани.

— Конечно, дитя мое, — рассеянно ответила та.

— Похоже, ты не веришь мне, — рассердилась Изабелла. — Чего ты боишься? Ты думаешь, кто-то мог его остановить?

— Нет, конечно, нет. Какой вздор. Успокойтесь. Не показывайте, что вы расстроены. За вами наблюдают.

— Да, да, ты права. Мне нечего бояться.

В ее голове звучал голос Люка: «Я никогда не покину тебя». Никто не в силах был помешать ему прийти. Тем временем Роберт тихо отдавал приказ одному из своих пажей разведать, что произошло в Петергейте. Но его слуга не одолел и половины дороги, когда один из слуг Каннингов вбежал в церковный двор, бледный, с опухшими от слез глазами. У него был совершенно потерянный вид.

— Господин Морланд, госпожа… — тяжело выдохнул он.

— Что? — Роберт схватил его за руку, потому что слуга чуть не упал. Это был пожилой мужчина. Возможно, он служил нотариусом у Каннинга. Он поискал невидящим взором Морланда, и его губы беспомощно зашевелились. Мужчина не в силах был вымолвить ни слова. Морланд знаком показал Элеоноре отойти назад и заговорил с ним тихо, но твердо:

— Успокойся, добрый человек, и расскажи нам все по порядку.

— Это мой молодой господин, — наконец вымолвил слуга, и сразу же слезы потоком хлынули у него из глаз. — Он выходил из дома, чтобы отправиться в церковь… Весь разодетый… В свадебном наряде… — Он вдруг увидел Изабеллу, и слезы начали душить его с новой силой. — Ветер захлопнул за ним входную дверь, а одна из черепиц сорвалась с крыши. Наверное, она уже давно расшаталась… — теперь он обращался к самой невесте.

Роберт в ужасе смотрел на слугу. Черепица на крышах домов делалась из твердого камня и была размером два квадратных фута, а толщиной не меньше трех дюймов. Чтобы ее поднять, требовалось двое мужчин.

— Его ударило? — спросил он шепотом. Старик-слуга кивнул, лишенный дара речи.

— Насмерть?

— Насмерть, сэр, — проговорил он, но его взгляд при этом был обращен к Изабелле.

Ее лицо побелело, а руки метнулись к горлу, как будто она задыхалась. Она взирала на посланника, не в силах поверить в услышанное. До нее не доходил смысл сказанного, она не желала ничего понимать только переводила взгляд с одного лица на другое, словно пытаясь найти человека, который сказал бы, что все это неправда.

— Дитя мое… — Ани хотела обнять ее, но Изабелла отстранилась. Из ее груди вырвался стон, а затем она остановила взгляд на лице матери.

— Ты, — задыхаясь, вымолвила она. — Ты сделала это! Ты не могла вынести моего счастья! Ты убила его!

— Изабелла, опомнись, ты не понимаешь, что говоришь, — сказала ошеломленная Элеонора.

Она сделала шаг вперед, протянув руку.

— Нет, не прикасайся ко мне! — закричала Изабелла, отпрянув назад. — Я знаю, что говорю правду. Это не могло произойти просто так. С самого начала ты не хотела, чтобы мы с ним поженились! Но зачем тебе было делать это?! Зачем?!

А затем она разрыдалась, издавая звук, который, казалось, шел прямо из ее растерзанного сердца.

— Люк! — восклицала она, оглядываясь по сторонам, словно не зная, куда ей бежать.

Ани пыталась взять ее за руку, но она вырывалась и плакала, так, что они опасались за ее рассудок. Отец, мать, сестры — все пытались утешить Изабеллу, но как только они притрагивались к ней, она начинала кричать и биться в рыданиях, будто была окружена врагами. Наконец она побежала к Джо, спрятав лицо у него на груди, и позволила себя немного успокоить.

Джо отрицательно покачал головой, когда Роберт и Элеонора хотели подойти к нему.

— Позвольте мне самому позаботиться о ней, — сказал он. — Я отвезу ее домой. А вы последуете за нами, как только будете готовы.

Джо гладил Изабеллу по голове — ее свадебный убор упал, когда она металась в отчаянии.

— Бедное дитя, — вздохнул он. — Бедный, бедный молодой человек.

Он поднял рыдающую девушку на лошадь, сам сел позади нее, и медленно тронул с места, направляясь сквозь череду голых деревьев к дому.

Эта зима была для них очень печальной. Вначале они всерьез опасались, что Изабелла лишится рассудка, потому что она плакала и плакала, пока ей не становилось дурно и у нее пропадал голос. Ее горе было столь велико, что она отказывалась от еды и питья. Изабелла почти не спала, и за короткое время от нее осталась жалкая тень. Она упорствовала в своем отношении к матери, убеждая всех вокруг, что та приказала убить ее суженого, как ни пытались Ани и Джо переубедить ее. Даже после прекращения истерических приступов, когда она черепашьим шагом начала двигаться к выздоровлению, Изабелла была молчаливой и задумчивой. Она старалась избегать общества матери, а если им случалось оказаться в одной комнате, то Изабелла бросала на мать мрачные ненавидящие взгляды.

В ноябре лорд Эдмунд был обвинен в совершении государственных преступлений. Его заточили в Тауэр. Казалось, что теперь для Морландов настали плохие времена, потому что иметь такого покровителя было небезопасно. Роберт все еще не хотел отказываться от человека, которому был многим обязанным. Но предъявленные обвинения выглядели очевидными. Его могли освободить только при прямом вмешательстве королевы. Роберт с неохотой согласился прекратить снабжать клан Бофоров деньгами или людьми, но при этом никак не желал демонстрировать свою поддержку Йорку. Когда Элеонора предложила Роберту выразить свои новые политические симпатии, он серьезно с ней поссорился.

Рождество они провели очень тихо. У них не было никого из гостей, кроме Хелен и ее супруга, а также мистера Шоу и его дочери Сесилии, серьезной двенадцатилетней девочки. Хелен почти не изменилась после замужества. Она была счастлива со своим мужем, который гордился ее красотой и покупал ей самые модные наряды. То, что у них не было детей, однако, начинало сказываться на настроении обоих. Хелен была бледной и выглядела подавленной, хотя в сравнении с младшей сестрой она, можно сказать, цвела как роза. Изабелла уже была не ребенок. Весь ее боевой дух, ее смелость и бесстрашие улетучились. Она вздрагивала от любого неожиданного звука. Ее раздражали дети. Она не разговаривала со всеми, все время погруженная в мысли об утраченной любви. Единственным человеком, с кем она сохранила нормальные отношения, был Джо. Он делал все, что было в силах, чтобы вывести ее из этой темной полосы печали — но без малейшего успеха.

Когда пришла весна, дела, казалось, пошли несколько лучше, Элеонора снова была беременна. Первые месяцы беременности она всегда находилась в хорошем расположении духа, была бодра и активна. Элеонора принялась убеждать Роберта заняться новым делом. Она считала, что сейчас важно вложить капитал в производство ткани.

— Это то дело, которое даст самую большую прибыль в будущем, — сказала она. — Великие дни торговцев шерстью позади. На этом рынке стало слишком тесно, конкуренция велика. Теперь, когда Франция потеряна для нас, мы не сможем держать цены, как раньше.

Роберт и слышать ни о чем не хотел.

— Торговля шерстью никогда не придет в упадок, — возражал он. — Всем нужна шерсть, и нет шерсти лучшего качества, чем английская. Это общеизвестно.

— Конечно, всем нужна шерсть. Но зачем? Да затем, чтобы делать из нее ткань! А потом продавать ее, дорогой мой! Они покупают у нас шерсть по низким ценам, а затем делают ткань, — парировала Элеонора.

— Наша шерсть не продается по низкой цене, — стоял на своем Роберт, закатывая глаза, — уж мы-то заботимся об этом.

— О да, господин главный поставщик, мне это хорошо известно. Но, тем не менее, те, кто производят ткань, получают огромные прибыли. Посмотрите сами, сколько нам приходится платить за отрез хорошей тонкой шерсти. Разве вы не видите, что это просто еще один шаг в том направлении, в котором мы уже начали двигаться? Вместо того чтобы обогащать скупщиков, мы перешли к самостоятельной продаже шерсти, и это дало нам дополнительную прибыль. Так почему бы нам самим не начать производство ткани и положить себе в карман прибыль текстильщиков?

Но Роберта было не переубедить. Ему нравилось, как складываются дела, и он не склонен был что-то менять. Ему нравилось и то, как он утвердился среди купцов. Он понимал, что если придется начинать сначала, это потребует от него титанических усилий.

— Вы просите, чтобы я воровал работу у других людей, — сказал он. — Что будет со страной, если каждый начнет менять свое ремесло? Нет, нет, моя дорогая жена, я всю жизнь занимался шерстью и буду продолжать делать то же самое. — Он ласково потрепал ее по щеке. — У вас всегда возникают какие-то безумные идеи. Все время гонитесь за чем-то новым.

— А вы напоминаете мне тех стариков, которые неодобрительно цокали языком, когда в домах начинали строить дымоходы. Помните, они говорили, что нам нечем будет дышать без дыма в доме, — проговорила Элеонора с улыбкой.

Она знала, что победить в первой же битве невозможно.

В апреле герцога Йорка назначили лордом-протектором. Он призван был действовать от имени и в интересах короля, пока последний не обретет вновь ясность ума, если такого вообще следует ожидать. Опасения Элеоноры за его жизнь не оправдались. Первым делом герцог созвал всю знать и крупных землевладельцев и заставил их присягнуть на верность принцу Эдуарду. Возможно, это было самым правильным шагом, чтобы на какое-то время удержать королеву от опрометчивых поступков. Он восстановил мир в королевстве, уже порядком охваченном волнениями. Он старался вершить правосудие по справедливости, так что показалось, что наконец наступают хорошие времена. Несчастная страна была на пути к восстановлению, как Ирландия, где, по мнению Элеоноры, герцог не тратил времени даром.

Роберт теперь был вынужден признать, что герцог оказался лучшей политической фигурой. Именно с ним стоило связывать надежды на мир в Англии. Роберт признал и необходимость стать на сторону Йорка: он написал письмо, сообщая о своей поддержке и предлагая правительству деньги, если таковые понадобятся. От герцога пришел весьма благожелательный ответ, в котором он выражал благодарность за предложение помощи. Ричард обещал пользоваться ею в случае необходимости. Чтение письма вызвало в памяти Элеоноры образ герцога в лунном сиянии, когда он поцеловал ее, а она поклялась ему в своей верности.

Осенью Элеоноре пришлось попрощаться со своим горячо любимым сыном Томасом. Когда ему исполнилось тринадцать лет, мальчика решили отослать в Кембридж изучать право. Идея принадлежала Элеоноре, а Роберт ее с радостью поддержал.

— Нашей семье очень понадобится кто-нибудь, знающий законы, — сказал он.

Но одно дело — строить планы, а совсем другое — проститься с сыном — красивым и очаровательным мальчиком, который был настоящим утешением в трудные времена.

— Не волнуйтесь, матушка, — сказал он накануне своего отъезда, — я буду приезжать на каникулы, как только смогу.

— Как только сможешь, — печально повторила она. — Дитя мое, не беспокойся о деньгах. Если тебе понадобятся деньги, чтобы приехать домой, дай только мне знать, и я вышлю тебе немедленно, сколько требуется.

— Учись прилежно, сынок, слушайся своих наставников во всем, — дал сыну отцовский совет Роберт.

— И не вздумай пристраститься к вину, я слышала, это делают некоторые мальчики, — резко добавила Элеонора. — В твоем возрасте вполне достаточно эля.

Томас усмехнулся.

— Да, матушка, я все запомнил. Я вернусь в отчий дом таким же хорошим и честным парнем, каким покидаю вас.

Элеонора ущипнула его за щеку.

— Ты у меня дерзкий мальчишка, — сказала она. — Пиши мне как можно чаще. Я же буду молиться о тебе каждый день.

На следующее утро, еще до рассвета, Томас уже был в пути, сопровождаемый группой всадников, которые следовали в том же направлении и согласились позаботиться о нем. Ему предстояло учиться в Кембридже четыре года, а затем устроиться на службу в одном из судебных залов Лондона. Получалось, что кроме коротких визитов на каникулы, Элеоноре не удастся видеться с сыном, пока тот не станет взрослым мужчиной.

То ли из-за печального настроения, вызванного отъездом любимого сына, то ли по каким-то другим причинам, но вскоре после разлуки с Томасом Элеонора слегла раньше срока и родила девочку, которая не прожила и дня.

Пришла длинная суровая зима. На Рождество стало известно, что король вновь в здравом уме. Его выздоровление было внезапным и неожиданным. Торжествуя, королева сместила с поста главы Совета лорда Ричарда и освободила из заточения в Тауэре лорда Эдмунда. Ричард в страхе за свою жизнь бежал на Север, чтобы заручиться поддержкой своих сторонников там. Вновь разгорелись старые распри. Королева была одержима мыслью об устранении лорда Ричарда. Он же пытался защитить себя. В результате страна вновь была разорвана в их битве на выживание.

Для Морландов эти события стали первым серьезным испытанием. Королева убедила монарха, что Ричард — его враг. Ричард был решительно настроен получить аудиенцию у короля, дабы заверить его в обратном, однако у него не было никаких шансов на это, не имея на своей стороне армию. Он собрал свои силы на Севере, и Роберт не только отрядил к нему двадцать воинов, но и присоединил собственный меч. Ричард с такой военной поддержкой двинулся на Юг. Король, Бофор и их армия приближались к Северу. Они встретились в Олбани. Сражения как такового не получилось. Уже через час все окончилось. Преимущество было на стороне Ричарда. Хотя битва была такой короткой, она унесла жизни многих великих деятелей. Так, в первые же минуты сражения был убит лорд Эдмунд.

Бедный стенающий король полагал, что Ричард непременно убьет его, поскольку жена монарха сделала все возможное, чтобы убедить короля в кровожадности Ричарда Йорка. Но вместо этого герцог преклонил колени перед своим королем и вновь присягнул ему на верность. Изумлению и счастью короля не было предела. Роберт описал эту трогательную сцену Элеоноре, когда возвратился домой, после того как армия Йорка препроводила короля обратно в Лондон.

— Но толку от всего этого не будет, — добавил Роберт мрачно. — Король пляшет под дудку королевы. Он верит всему, что она ему говорит. Королева — настоящий враг лорда Ричарда, и он не может поразить ее без того, чтобы не задеть и короля. А если он позволит ей нанести удар первой, то, вероятнее всего, будет либо осужден, либо убит.

— О, эта женщина! Как я ненавижу ее! — воскликнула Элеонора, сжав кулаки. — Этой стране не видать мира, пока она жива. Будь я мужчиной, я убила бы ее сама.

— Тогда мне есть смысл порадоваться тому, что вы женщина. Если бы вы решились на такое безумство, вас ожидала бы страшная смерть, — сказал Роберт. — Нам ничего не остается делать, как только молиться.

— Я все время провожу в молитве, но, кажется, это не помогает.

 

Глава десятая

Элеонора и Роберт, сопровождаемые горничной и пажом, направлялись домой. Они ехали по городу после посещения претендента на руку их дочери Изабеллы. Ей уже исполнился двадцать один год — она давно перешагнула тот возраст, который считался приличным для замужества. Однако претензии Элеоноры по-прежнему оказывались гораздо выше амбиций Роберта. Обсуждение последнего кандидата в супруги для их дочери и было предметом их мирного спора, когда они ехали домой. Вокруг них кипела городская жизнь, наполняя узкие улицы шумом. Прилавки у входа в магазины, на которых были выставлены все мыслимые и немыслимые товары, делали улицы еще более тесными. У прилавков собирались толпы торгующихся покупателей. В мясных и рыбных рядах грудой были навалены окровавленные туши, кости и потроха. Возле них крутились голодные собаки в ожидании подачки. У овощных торговых прилавках то и дело появлялись бродячие козлы и свиньи.

Морланды машинально придерживали лошадей подальше от самых зловонных мест. На обочинах лежала грязь, в которой валялись свиньи, здесь же собиралась огромная свалка навоза, которую потом сгружали в канал на центральной улице. На углу улицы, за порогом одного из домов, уже три дня валялась дохлая собака: его обитатели никак не могли решить, кто из них отвечает за уборку. Группа мальчиков с палками промчалась по улице, преследуя гуся. Своим шумным криком они напугали лошадей, которые в волнении забили копытами. После этого Элеонора и Роберт присоединились к толпе на рынке, где все ожидали, как у позорного столба будут наказывать осужденную проститутку. Роберт и Элеонора пересекли мост и увидели огромные баржи, загруженные шерстью и тканями. Некоторые из них принадлежали Морландам. Баржи направлялись на континент, а на обратном пути возвращались с грузом пряностей, вина, гобеленов и древесной смолы. Шум, производимый людьми и животными, оглушал. Над всей этой какофонией бесконечной волной плыл звон колоколов. Если им хотелось что-то сказать друг другу, они громко кричали, потому что в городе можно было общаться только так.

— Он обычный фермер, — говорила Элеонора. — Я скорее согласилась бы отдать ее в монастырь, чем выдать за него замуж.

— Мы можем прийти к тому, что нам придется именно так и сделать, — сказал Роберт. — Во всяком случае, там она будет уважаемой дамой, ведь мы сумеем обеспечить ее до конца жизни. Если она принесет монастырю большую сумму, то вполне может там жить, как подобает леди.

Элеонора нетерпеливо покачала головой.

— Нам от этого никакой выгоды. Нет-нет, мы что-нибудь подыщем для нее. В конце концов, сейчас она выглядит очень даже ничего. Это вечно траурное выражение лица немного преобразило ее.

— Бедняжка, — вздохнул Роберт. — Может, ей как раз по душе была бы жизнь в полном уединении. Она не перестает думать о том несчастном парне.

— О, я знаю, — живо отозвалась Элеонора. — А еще я знаю, что она скорее забыла бы его, если бы ей пришлось заботиться о муже и детях. Нам надо было давно выдать ее замуж. Это была наша ошибка — дать Изабелле так много времени на печальные раздумья. У нее это уже вошло в привычку.

Роберт улыбнулся ей:

— Моя дорогая супруга! Всегда в поисках решения проблемы. Вы не можете сидеть сложа руки, ожидая, что все разрешится само собой, да?

— Уж лучше делать хоть что-то, чем пребывать в полном бездействии, — парировала она.

Элеонора положила руку на округлившийся живот и произнесла:

— Тринадцатый раз.

— Вы чувствуете себя хорошо, я надеюсь, — заволновался Роберт.

Она кивнула.

— С Божьей помощью, на этот раз все будет в порядке.

Ее четыре последние беременности закончились печально: трое детей не прожили и нескольких дней, а последний был мертворожденным. Они улыбнулись друг другу с любовью. Внешне они не изменились с годами, лишь волосы их тронула седина, на лице слегка обозначились морщины. Роберт раздобрел в последнее время, а Элеонора, наоборот, стала стройнее, чем прежде. С годами их взаимное чувство только окрепло, потому что по прошествии всех этих лет они научились узнавать друг друга и выражать свое чувство. Неприятности, досаждавшие им в первые годы брака, остались в прошлом.

— Вы были мне чудесной женой, — сказал Роберт. — Вы образец для подражания. Если маленькая Сесилия сумеет стать для нашего Эдуарда такой же хорошей супругой, какой были для меня вы, он будет самым счастливым из живущих на земле.

Элеонора одарила его лукавой улыбкой:

— Вы слишком высоко меня оцениваете, Роберт. Что же касается Сесилии, то мне понадобятся годы, чтобы правильно на нее повлиять. Нескольких месяцев перед свадьбой явно не хватит.

Сесилия и Эдуард были уже два года как обручены. Свадьбу назначили на май. По заведенному обычаю, Сесилия жила несколько недель до свадьбы у Морландов, чтобы приспособиться к их домашнему укладу. Поскольку ей уже исполнилось семнадцать, Элеонора считала девушку слишком взрослой для перевоспитания.

— Но я надеюсь, вы находите ее покладистой, потому что мне она кажется тихим и послушным ребенком.

Элеонора проницательно взглянула на Роберта:

— Я знаю, что вы полагаете, будто я предвзято и слишком сурово отношусь к ней.

— О, я совсем не это хотел сказать…

— А вам и не надо ничего говорить. Я видела, как вы иногда смотрите на меня. Однако я считаю, что она быстрее научится всему, если будет бояться совершить ошибку или допустить какую-то оплошность. Самым лучшим кнутом всегда был страх. Я еще помню свой собственный жизненный опыт и суровость вашего отца.

— Но все равно, дорогая супруга, я…

— Но все равно, мой дорогой супруг, я искренне отношусь к этой девочке и очень ее люблю. Кроме красивого лица, у нее еще масса достоинств. Мне иногда не просто вести себя с ней строго.

— Вы, наверное, становитесь мягче с возрастом.

— Наверное. А может быть, она напоминает мне меня саму в этом возрасте.

Роберт рассмеялся.

— Вы прошли долгий путь с тех пор. Вы помните, что осенью будет двадцать четыре года, как мы поженились?

— Да? Ах, конечно, должно быть, так. Как много всего произошло. Не так ли, Роберт?

Какое-то время они продолжали ехать в молчании, и ни один из них не нарушал его. Они проехали ворота, где их приветствовала стража, которая знала Морландов в лицо. Супруги были известны и большинству городских офицеров. Затем они проехали сквозь толпу попрошаек, которые рвались к городским воротам в надежде проскользнуть незамеченными. Проезжая мимо хижины отшельника, они бросили к порогу монету. Только потом они свернули на дорогу, ведущую к Морланд-Плэйсу.

— Самое приятное в предстоящей свадьбе, — весело произнесла Элеонора, когда они пустили лошадей рысью, — это то, что нам предстоит увидеть Томаса! Как я скучаю по нему! Я так хочу, чтобы он задержался дома подольше. Наш мальчик!

— Не такой уже и мальчик, — напомнил ей Роберт.

Роберт оказался прав. «Мальчик» предстал перед ними красивым мужчиной. Он унаследовал густые темные волосы Элеоноры и ее яркие голубые глаза. Его улыбка была столь обворожительна, что ему не составляло никакого труда легко добиться всего, что ему, было нужно. Он стал высоким, но, в отличие от Эдуарда, еще и широкоплечим, с красивой осанкой. Эдуард же напоминал шест — прямой и тонкий.

Томас сидел по правую руку от Элеоноры. Он ел, пил и смеялся с энергией молодости. Элеонора почти не прикасалась ни к чему — настолько она была поглощена созерцанием своего любимого сына. Ей было удивительно непривычно осознавать, что этого большого потрясающе красивого мужчину родила она. Она была растеряна, чувствуя необъяснимую застенчивость перед ним.

— Должен признать, что с вашей стороны очень любезно было приготовить такой великолепный прием ради меня, — сказал он, взмахивая ножом в воздухе и обводя им роскошно накрытый стол и собравшуюся компанию. — А как мило было найти мне новую сестричку, да еще такую красавицу…

Он улыбнулся в сторону Сесилии, которая занимала место по другую сторону стола. Она вспыхнула и уставилась в тарелку.

Эдуард, который был до смешного серьезен и, конечно, проигрывал рядом с братом, сказал:

— Последнее было сделано вовсе не ради тебя, Томас.

— Прекрати, Эдуард, не скромничай! Не пытайся спрятать свое доброе сердце, — ведь я знаю, что ты думал только обо мне, когда согласился жениться на этой маленькой маргаритке. Да, она напоминает мне маргаритку с золотыми лепестками, а ее щеки тронуты легким румянцем. Она восполняет мне отсутствие моих собственных сестер. Как они поживают, матушка? Как Анна и Хелен?

— Обе в добром здравии, — сказала Элеонора, обрадованная тем, что его дразнящий взгляд оставил в покое Сесилию и Эдуарда. Она не хотела, чтобы между братьями вспыхнула ревность.

— У Анны родился еще один сын. Они назвали его Робертом в честь вашего отца.

— Какой комплимент! — воскликнул Томас. — Я должен подумать, не получится ли у меня на днях отправиться в Дорсет, чтобы навестить племянников и племянниц. А как Хелен?

— Все по-прежнему, — ответила Элеонора.

Бедняжка Хелен так и не забеременела, и, похоже, ситуация не обещала измениться к лучшему в будущем. Муж мог отказаться от бесплодной жены, но Джон Батлер был искренне привязан к Хелен и ни разу даже не намекнул на такой исход событий.

— Она пытается возместить отсутствие детей тем, что возится с разными домашними питомцами. Сейчас у нее живет обезьяна. Не могу сказать, что мне это по душе. У этого животного проявляются отвратительные привычки.

— Обезьянки сейчас в большой моде, — заметил Томас. — Надо подумать, что ей привезти в следующий раз. Милая Хелен! Ты помнишь того попугая, Эдуард, который был у девочек? Бедняга, как тяжело ему было переносить холод! Считается, что попугаи могут прожить не одну сотню лет. Конечно, наше неделикатное обращение могло укоротить век этой птички. Я думаю, что ты задавал ей веселой жизни. Да, Эдуард? А потом на сцене появился я и навел порядок.

Даже Эдуард рассмеялся при мысли о том, что Томас может наводить порядок. Гарри, сидящий на другом конце стола, с усилием пытался ухватить все, что говорил его блестящий старший брат.

— Лорд Эдмунд подарил его твоим сестрам, — напомнила ему Элеонора.

— Господи, упокой его душу, — перекрестившись, сказал Томас. — Дело Бофора продолжается, и я бы сказал, что не без помощи королевы, — он многозначительно покачал головой. — Вы слышали о племяннице лорда Эдмунда?

— Эта новость, похоже, еще не дошла до нас. Что с ней?

— Она вышла замуж за Эдмунда Тидра, незаконнорожденного сводного брата нашего великого короля.

Элеонора услышала эту новость, и волна ярости захлестнула ее, как всегда, когда ей доводилось узнавать что-то связанное с именем королевы. Однако она промолчала, боясь сказать что-нибудь неподобающее в присутствии детей. Эдмунд Тидр был одним из сыновей, прижитых женой короля Генриха Пятого, Екатериной, от своего придворного слуги, Оуэна Тидра. Все, что касалось этого скандального романа, заставляло закипать благородную кровь Элеоноры.

— Странно, весьма странно, — продолжал Томас, — что все это дело продолжалось каких-нибудь несколько недель. Тидр не отпраздновал еще и своего тридцатилетия, а девице не исполнилось и тринадцати, и он умер. В прошлом году она родила сына.

Яркие живые глаза Томаса встретились с взглядом Элеоноры, а затем остановились на Роберте.

— Она назвала своего сына Генри, и двор поддерживает это имя. Если кто-нибудь полагает, что в этом нет очевидного смысла, то он весьма заблуждается. Королева хорошо знает, что делает.

— Это только запутает всех еще больше, — заметил Роберт, качая головой. — Кроме того, она не имеет никакого значения, ведь у лорда Эдмунда были сыновья.

— Королева стремится объединить вокруг короны собственную группу, — объяснила Элеонора. — Король всегда слишком легкомысленно относился к своим родственничкам. Ничего хорошего не получится, если попустительствовать порокам.

— Так говорит истинная добродетель, — согласился Томас, — но боюсь, матушка, что жизненный опыт подсказывает совершенно другое.

— Как обстоят дела сейчас? — спросил Роберт, уводя разговор в сторону и стараясь избежать спора. — Ты ведь находишься близко от места главных событий, особенно по сравнению с нами.

— Все не очень-то хорошо, — ответил Томас. — Это напоминает качели, которые раскачиваются из стороны в сторону с огромной скоростью. Мы все полагали, что влиянию королевы пришел конец, когда она организовала тот французский рейд на Сэндвич, но ей удалось выйти сухой из воды. Она сделала Экстера козлом отпущения и приложила все возможные усилия, чтобы подружиться с лордом Уорвиком и герцогом Йорком. Король заставил их публично примириться. Они даже вместе ходили на мессу во время январского заседания Совета.

— Об этом мы слышали, — сказал Роберт.

— Еще мы слышали, что они со своими людьми прошли процессией по улицам, идя парами, а королева и герцог были во главе, — добавил Эдуард.

— Да, так и было. Только никто не поверил, что это окончательное примирение, за исключением, наверное, короля. Народ его очень любит. В любых неудачах люди всегда будут винить королеву.

— Эту волчицу! — взорвалась Элеонора, не в силах больше сдерживаться.

Томас улыбнулся и ласково похлопал мать по руке:

— В вас самой, матушка, есть что-то от дикого животного. Я бы многое отдал, чтобы посмотреть, как вы встретились бы с королевой на нейтральной территории без вооруженной охраны. Могу поспорить, что вы вцепились бы ей в космы.

— Тихо, сын мой, что ты такое говоришь? Какие мысли ты разбудишь в детях такими словами? — засмеялась Элеонора.

— Никто в этом доме не питает особой любви к королеве, — тихо произнес Роберт.

— Только ее приспешники хранят ей преданность, — сказал Томас. — Она надеялась подкупить общественное мнение тем, что назначила лорда Уорвика командовать военными действиями на Ла-Манше. Он радует нас своими великими победами довольно часто, то есть назначение оказалось мудрым, но народ воздает почести именно ему, а не королеве. Люди ее ненавидят. Она вся в долгах. Прислуге во дворце королева задолжала жалованье за два года. Да и по счетам у нее на тысячи долгов. Если бы не любовь людей к королю, боюсь, ей не отпустили бы даже еды в торговых лавках.

Роберт понимающе кивнул:

— Я давно слышал что-то подобное. Гарнизону в Кале, который охраняет нашу крепость, не заплатили совсем. Это вызвало большое беспокойство и беспорядки, когда я был там во время последней встречи поставщиков шерсти. Нам сказали, что, если гарнизон не получит жалованья, нам придется доставать деньги из собственного кармана, в противном случае мы столкнемся с настоящим бунтом.

— Но почему лорд Ричард не предпримет чего-нибудь? — яростно потребовал объяснений Гарри. — Народ любит его. Почему он не поднимет армию и…

— И что? — спросил Томас. — Возьмет короля в пленные? Он не может сместить королеву, без того чтобы сместить и короля!

— Это то, что я сделала бы на его месте, — сказала Элеонора. — Надо установить протекторат.

Томас покачал головой:

— Я думаю, что в этой ситуации не стоит ждать полумер. Победит либо одна, либо другая сторона. Проблема в том, что лорд Ричард слишком благороден. Он присягнул королю на верность, и он не нарушит своей клятвы. Если это произойдет, то к этому будет причастна королева, которая делает все, чтобы вынудить его к активным действиям. Должен признать, что если лорд Ричард не начнет защищать свои интересы, то королева уничтожит его.

Роберт обвел взглядом своих сыновей и подумал, сколь странно распорядилась судьба: все его дети безоговорочно поддержали герцога Йорка. Лорд Эдмунд, как ему показалось, был не просто мертв, но еще и предан забвению. Вот перед ним сидит Томас, волнующийся за судьбу государства, Гарри, готовый взять в руки меч и обрушить его на головы своих врагов. Даже Эдуард в знак согласия кивает головой, очевидно, и он готов взяться за оружие, если потребуется. Один лишь малыш Джон, сидевший далеко от них, рядом с Изабеллой, оставался равнодушным. Он всегда был погружен в собственный мир, мир фантазий, в котором пребывал едва ли не чаще, чем в реальной жизни. Роберт размышлял о том, не станет ли его младший отпрыск священником или монахом.

Изабелла, которая не выразила почти никаких эмоций по поводу встречи с братом после четырехлетней разлуки, тоже не принимала участия в разговоре — она, как и Джон, витала в собственных мечтах. В мире ее фантазий присутствовали только два человека. Роберт с неизменным сочувствием относился к дочери. Он всерьез опасался, что ее рассудок уже не придет в норму. В конце концов, оставался монастырь как лучшее прибежище, где она будет спокойно предаваться размышлениям и мечтам. Изабелла по-прежнему почти не разговаривала с матерью. Ее все еще не покидала уверенность в том, что именно мать повинна в смерти Люка Каннинга в то злосчастное утро, хотя она уже и не высказывалась об этом открыто. Роберт считал, что им не следует пытаться выдать Изабеллу замуж.

За столом повисла пауза, и он посчитал необходимым нарушить тишину.

— Давайте не думать о неприятностях. У нас в семье время веселья. Не забывайте, что мы собрались, чтобы отпраздновать свадьбу нашего дорогого сына Эдуарда и нашей дорогой дочери Сесилии. Пусть каждый веселится от души, — произнес Роберт с улыбкой, глядя на своего старшего сына через стол.

Он заметил, что на губах красавицы Сесилии мелькнула робкая улыбка благодарности.

Томас немедленно подхватил слова отца:

— Конечно, надо пожелать им счастливой и долгой жизни. Я во что бы то ни стало намерен запомнить этот день как самый веселый и торжественный. Тем более, что нас в колледже держат в такой строгости, что и чихнуть нельзя без разрешения.

— А вот это хорошо, — сказала Элеонора с притворной строгостью. — Я уверена, что даже при таких порядках тебе все равно удается совершать много чего недозволенного.

— О, не беспокойтесь, матушка. Мой наставник по суровости вполне может сравниться с господином Дженни. Он ведь заставляет вас говорить исключительно на латыни во время занятий, как заставлял когда-то нас, правда, Джон?

— А в колледже тоже надо говорить на латыни? — спросил Гарри.

— Да, мы там, как священники, — сказал Томас и подмигнул. — Именно к тому, чтобы мы во всем напоминали священников, наши наставники, похоже, и стремятся.

— О, не позволяй им убедить вас выбрать этот путь, — забеспокоилась Элеонора, буквально поняв слова Томаса, на что тот и рассчитывал. — У нас на тебя совсем другие, гораздо более интересные виды. О, простите, господин Джеймс, — поспешно добавила Элеонора, вспомнив, что за столом присутствует капеллан, сидевший рядом с Изабеллой. Все рассмеялись, и разговор перешел на другие темы.

— Как ты полагаешь, мой любезный Эдуард, мы сможем выбраться на соколиную охоту, пока я буду дома? — поинтересовался Томас.

Впоследствии все говорили, что это была лучшая свадьба на их памяти. По этому торжественному случаю все было украшено лентами и цветами, повсюду звучали фанфары. Гости пели, пили, веселились и пировали. Сесилия отправилась в церковь на старой доброй лошадке Элеоноры, Лепиде, чей окрас со временем из молочно-белого стал белоснежным, но она по-прежнему гордо выступала в своей пурпурной попоне. В гриву ей вплели шелковые ленты. Шестеро детей, выбранные за свою красоту, бежали, танцуя, впереди невесты и устилали ее путь цветами. Томас и Гарри сопровождали Сесилию, в их роль входило доставить будущую новобрачную в храм и уберечь по дороге от посягательств возможных соперников.

Эдуард был бледен от волнения, но выступал очень достойно, хотя и не смог разделить веселого настроения своих братьев. Его темно-красное платье было хорошо подбито в плечах и красиво облегало талию, подчеркивая благородную осанку и высокий рост Эдуарда. Жених выглядел красавцем. На нем были шелковые чулки небесно-голубого цвета, а туфли с длинными и заостренными по моде носками, сшиты из золотой парчи. Большая шляпа также была из парчи, но малинового оттенка и отделана золотой нитью. От пяток до макушки он выглядел, как и подобает истинному джентльмену, и Элеонора почувствовала огромное удовлетворение, когда увидела, что в ее старшем сыне нет ничего от простого деревенского фермера.

После службы жених и невеста поехали в Морланд-Плэйс, сопровождаемые шумной семейной процессией, к которой присоединились друзья и работники фермы. Впереди всех шли два трубача, одетые в ливреи, и группа менестрелей, а также хор из двадцати городских мальчиков, каждому из которых заплатили по шиллингу и разрешили присутствовать на свадебном банкете. На пиршество пригласили всех соседей. А из Йорка приехали весьма важные персоны и их слуги. Общее число гостей приблизилось к двум сотням.

Большой холл был украшен цветами, зелеными ветками и лентами, а над террасой висели деревянный щит с изображением символа семьи, созданного фантазией самих Морландов, — белый заяц, перепрыгивающий через побег вереска, и эмблема Сесилии — небольшой лес. Почетных гостей приветствовали и провожали к их местам участницы карнавального шествия дриад (своего рода комплимент Сесилии), а одна из них была коронована верховным божеством лесных земель Паном как королева лесов.

Приветственная чаша пошла по кругу, и пир начался. Блюда сменялись в порядке строгой очередности и могли удовлетворить вкус даже самого придирчивого гурмана. В первой подаче было десять блюд, во второй — восемь, а в третьей — шесть. На стол подавали цыплят, петушков, фазанов, голубей, лебедей, ягнят, молочных поросят и кроликов. Зайчатина никогда не рассматривалась Элеонорой как возможное блюдо для застолья. Эль и вино лились рекой. Выпечка и меланж поражали воображение изысканностью, а хлеб подавали на стол в огромном количестве. В перерывах между подачей блюд гостям были показаны зрелища: первыми выступили дриады, фавны и Пан, затем, чтобы несколько отступить от языческой темы, была дана сценка в честь святого Джона, чей день близился, а перед третьей подачей представили сценку, посвященную широко почитаемому святому Джорджу — его день праздновался незадолго до этого. Когда съедалось очередное блюдо, то его остатки переносили к центру стола, украшенному цветами. По окончании пира туда же перенесли остатки мясных блюд. Все действо предварялось и завершалось звучанием фанфар, и после этого оставшуюся еду выносили за ворота бедному люду. Там стояла целая толпа, некоторые люди прошли не одну милю со своими корзинками и узелками, чтобы специально успеть к такому важному моменту.

Когда пир завершился, началось пение хора, а затем пришли нанятые по этому случаю акробаты и жонглеры, которые должны были развлечь сытых гостей. Они подбрасывали в воздух разноцветные мячи, ходили на руках и делали сальто. Один из циркачей глотал мечи, а женщина показывала, как она умеет ходить по лезвию. Большое пиршество продолжили менестрели, которые развлекали гостей танцами. Веселье длилось далеко за полночь. Гостей было так много, что дом просто не мог вместить всех, поэтому некоторые вышли и плясали прямо во дворе и на лужайках, освещенных факелами. Вино и эль по-прежнему подавались в неограниченном количестве. Многие молодые пары исчезали в темноте, где, возможно, совершалось то, что в скором времени должно было привести к новым свадьбам. Господин Шоу не скрывал своих слез во время свадебной церемонии. Они были вызваны мыслями о том, что ему предстоит расстаться с единственной дочерью.

Но уже вечером его можно было видеть танцующим с Изабеллой, которой он со скорбью в голосе рассказывал о смерти своей любимой жены. Вскоре он заснул прямо на половицах, одной рукой обнимая чашу с вином. На его лице застыла блаженная улыбка. Элеонора от души веселилась, танцуя сначала с Робертом, а потом со своим сыном Томасом. Как хозяйка известного дома, она обязана была одаривать вниманием важных городских сановников. Томас, если не танцевал с матерью или не говорил совершенно непозволительные вещи на ухо самой очаровательной девушке в зале, то плясал с невестой, которую неизменно продолжал называть маргариткой, сказав, что именно этот цветок должен стать ее эмблемой, а не маленькая роща серебристых берез. Эдуард смотрел на брата со смирением и просто ждал того момента, когда сможет остаться наедине со своей женой. Господин Дженни удивил всех тем, что выступил поклонником Ани, так что ее щеки пылали, как маки. Джо танцевал с многочисленными горничными Элеоноры. Он был серьезным искушением для молодых женщин из поместья и ближайших деревень. После того как господин Шоу уснул в объятиях Бахуса, Джо пригласил на танец Изабеллу. Затем он ушел убедиться, что все в порядке в конюшнях и стойлах, опасаясь, как бы шум и огни не испугали животных. Веселье продолжалось еще долгое время после того, как молодоженов проводили к супружескому ложу. Церемония эта была исполнена гораздо большего достоинства, чем та, которую с некоторым чувством стыда вспоминала Элеонора. На утренней заре следующего дня последние гости отправились по домам, а факелы были наконец потушены.

— Прекрасная свадьба, — сказал Томас матери, не в силах подавить зевоту. — Я буду вспоминать это празднество с превеликим удовольствием, когда вернусь в свое заточение в колледже. Признаюсь честно, так я в своей жизни еще ни разу не веселился.

— Надеюсь, что ты не сболтнул ничего лишнего ни одной из тех барышень, с которыми танцевал, потому что я видела, какие взгляды они бросали на тебя, — ответила Элеонора добродушно, так как ничего в этот день не испортило бы ее счастливого настроения.

— По-моему, я обещал жениться не более чем пяти или шести из них, — сказал он с серьезным видом. — В любом случае, вам не стоит переживать из-за меня. Когда придет время решаться на брак, я буду хорошим сыном и сделаю, как мне велят.

— Ах ты хитрец! — засмеялась Элеонора, потрепав ласково сына по щеке. — Ты смеешь поднимать меня на смех?

— Матушка, и в мыслях не было! — Томас смотрел на Элеонору широко открытыми глазами. — Кроме того, две самые красивые женщины среди сегодняшних гостей уже замужем. Одна из них — прекрасная маргаритка, которая стала женой моего брата.

— А вторая? — потребовала Элеонора.

— О, она вышла замуж за моего отца давным-давно. А сейчас я должен пойти спать, иначе завтра у меня не будет сил дразнить Эдуарда. — Он склонил колено перед матерью: — Спокойной ночи, матушка. Благословите меня.

Элеонора положила руку на его красивые блестящие волосы.

— Спокойной ночи, мой мальчик. Да благословит тебя Бог. Когда он уходил, в ее глазах стояли слезы любви. Явившийся немного спустя Роберт, нашел Элеонору все еще в таком умиротворенном настроении.

— Мы пропустили нашу традиционную прогулку, — сказал он.

У них вошло в привычку гулять в сумерках. Этот час они обычно посвящали обсуждению важных дел. Иногда же просто бродили, тихо наслаждаясь обществом друг друга.

— Вы хотели бы встретить со мной рассвет или, может, чувствуете себя слишком утомленной?

— Я устала, но не ощущаю сонливости, — ответила Элеонора. — Я бы с удовольствием прошлась. Воздух пронизан чудесными ароматами. О, послушайте, уже поют птицы.

Роберт принес ее плащ, и они выскользнули через боковую дверь, пересекли канал, а затем лужайку. Воздух был наполнен прохладой. Молочно-белая утренняя дымка устилала землю. Птицы исполняли свою бодрую песню, приветствуя утро. Их трели доносились и с крыш, и с деревьев. Весь мир, умытый росой, казалось, пахнет травой, цветами и свежестью. Несмотря на усталость, Элеонора замечала все признаки пробуждения природы и сама почувствовала, как кровь быстрее побежала по ее жилам. Словно отвечая ей, дитя шевельнулось внутри и ударило ее. Она приложила руку к животу и рассмеялась.

— Еще один сын, милорд, если я не ошибаюсь. Роберт взглянул на нее, довольный и заинтересованный.

— Вы можете почувствовать его? Бог мой, как это, должно быть, странно ощущать себя женщиной!

— Я часто думаю то же самое о мужчинах, — засмеялась Элеонора. — Этот ребенок живой. В этот раз мы спокойно причалим к берегу.

Роберт взял ее за руку и поцеловал. Он продолжал держать ладонь Элеоноры в своей, пока они прогуливались вдали от дома.

— Вам не холодно? — спросил он. Она отрицательно покачала головой.

— Они будут счастливы вместе, — произнесла она, выходя из состояния задумчивости, — Эдуард и его Маргаритка. Она хорошая девушка, а он хороший человек, несколько медлительный, но надежный.

— Странно, что вы говорите об их счастливом супружестве, — поддразнивая ее, произнес Роберт. — Что же приведет их к счастью, если они оба такие хорошие?

— Именно сочетание этих качеств, потому что добродетель и счастье неразделимы, — сказала Элеонора. — Когда я чувствовала себя на грани отчаяния и несчастья, это было только потому, что я все делала неправильно. Габи говорила правду, — добавила она.

— Моя дорогая, но я не помню, чтобы вы хоть когда-то поступили неправильно! — воскликнул Роберт.

— Вы обо мне слишком высокого мнения, — возразила Элеонора. — У меня много недостатков, как и у любого другого. Может, даже больше, чем у любого другого. Уж точно больше, чем у Маргаритки нашего Эдуарда. — Она сделала паузу. — Солнце, посмотрите! Сегодняшний день обещает быть чудесным. Как я люблю май, это мой любимый месяц — зеленый, мирный и полный жизненной силы. Я чувствую, как будто мне суждено жить вечно.

Роберт посмотрел на нее, увидел ее сияющий взгляд, остановившийся на золотой кромке солнца, висевшего над верхушками деревьев. Густой румянец заливал нежную и гладкую кожу ее щек, губы приоткрылись от удовольствия. Прядь ее роскошных темных волос, почти не тронутых сединой, выбилась из-под вуали.

Элеоноре исполнилось сорок, но ее красота осталась при ней. Для него она была подобна какому-то таинственному магическому существу. Колдуньи и феи, говорят, часто принимали обличье зайцев. Наверное, белый заяц был белой колдуньей, которая никогда не состарится.

Даже мирно прогуливаясь и ведя неспешную беседу, Элеонора оказывалась на шаг впереди своего мужа, подавляя его своей энергией. Ее следующее высказывание показало, что мыслями она уже далека от романтической темы:

— Им достанется в наследство огромное поместье. Оно будет еще большим, если мы сейчас начнем вкладывать капиталы в ткань, вместо шерсти. Только подумайте, Роберт…

— Нет, — твердо ответил он, — я не хочу сейчас забивать себе этим голову. Я не знаю, захочу ли я вообще обдумывать эту идею, но одно мне известно наверняка: сейчас я не хочу об этом даже думать. Давайте просто прогуляемся. Успокойтесь, моя дорогая. Именно сегодня не стоит начинать спор на эту тему.

Элеонора с удивлением уставилась на него, не думая, что ее слова вызовут такую энергичную отповедь. Затем она пожала плечами и улыбнулась, сжав его руку.

— Очень хорошо, — сказала она примирительно. Но через мгновение ее активность одержала верх и она все же добавила: — У меня еще много времени, чтобы повлиять на ваше решение.

«Неисправимая, — подумал он. — Но я очень люблю ее».

 

Глава одиннадцатая

Роберт прибыл в Морланд-Плэйс как раз до наступления сумерек. Он и его помощники Рейнольд и Клемент ездили осматривать поместье господина Шоу.

— Там многое можно улучшить, — сообщил Роберт Элеоноре в ответ на ее вопросы. — Мое мнение таково, что для господина Шоу этот груз просто непосилен. Его помощник — вор. Завтра я отсылаю к нему Клемента, который примет на себя обязанности ведения хозяйства, пока мы не подыщем кого-нибудь подходящего.

Элеонора кивала в знак одобрения и согласия.

— Я думаю, вы абсолютно правы, когда говорите, что ему не вытянуть этот воз дел самому. Он, как никто, нуждается в сыне, который заменил бы его и поддержал. Вот почему, как я полагаю, он не хотел расставаться со своей Сесилией. Она была для него настоящим утешением.

— Кажется странным, как иногда складываются обстоятельства, — размышлял вслух Роберт. — Он мог бы снова жениться, после того как овдовел. Он мог сделать это и иметь сейчас десять сыновей. Однако он почему-то не смог расстаться с образом своей любимой супруги и впустить в сердце кого-то еще.

— Если бы он женился еще раз, то выполнил бы свои обязательства как мужчина, — раздраженно бросила Элеонора. — Он просто думал больше о себе, чем о своих обязанностях.

— Для нас все сложилось удачно именно потому, что он сделал так, а не иначе, — мягко заметил Роберт. — Будь у него сыновья, Сесилия не стала бы наследницей поместья. Я полагаю, мы поступили бы мудро, если бы отослали нашего Гарри вместе с Клементом помочь мистеру Шоу в управлении поместьем. Это разрядит обстановку и станет прекрасной школой для нашего парня. Клемент всегда будет рядом, чтобы подстраховать его на случай неудачи.

— Прекрасная мысль, Роберт, — Элеонора повернулась к мужу, чтобы в знак одобрения поцеловать его в лоб. Когда же ее губы коснулись лба Роберта, она нахмурилась и резко выпрямилась. — Вы весь горите, — сказала она. — У вас лихорадка? Вы не больны, Роберт? У вас очень уставший вид.

— Да, я чувствую себя уставшим, — с неохотой признался Роберт. — Голова просто раскалывается. Может, я слишком много времени провел в седле.

Но Элеонора лишь покачала головой, вновь положила руку на его лоб.

— Я думаю, нам стоит отменить сегодня прогулку. Вам лучше немедленно лечь в постель и отдохнуть. У вас сильный жар.

Роберт перехватил ее руку и задержал в объятиях.

— Так значительно лучше, — сказал он, с улыбкой подняв на нее взгляд. — Ваша рука такая приятная и холодная на ощупь. Я думаю, что одним своим прикосновением вы можете излечить мою головную боль.

— Тем не менее, я настаиваю на том, чтобы вы отправлялись в постель, а я сделаю специальный лечебный напиток и принесу его вам.

У Роберта вытянулось лицо.

— Знаю я ваши черные напитки, — сказал он. Элеонора засмеялась:

— Вы как ребенок. Но, несмотря на вашу гримасу, вам придется его выпить. Хотя бы ради меня. Ну же, вы знаете, что вы должны выполнять все мои желания, особенно когда срок родов так близок.

— Ради вас, конечно, я согласен на все, — произнес Роберт, с трудом поднимаясь на ноги.

Втайне он был очень доволен тем, что Элеонора так горячо убеждала его отдохнуть, потому что чувствовал себя действительно очень плохо. Он представил себе, как ложится на прохладную льняную простынь, и его наполнило блаженство. Ему хотелось, чтобы женщины бегали вокруг него, ухаживая за ними заботясь о его здоровье, даже если это означало выпить один из горьких травяных настоев Элеоноры.

Его пажи помогли ему подняться наверх и раздели его, а немного позже пришла Элеонора с лечебным напитком в буковой чаше.

— Из чего он сделан? — спросил Роберт, с подозрением глядя на зеленоватую жидкость с кислым запахом.

— Не думайте об этом, — отругала его Элеонора. — Просто выпейте.

Он попробовал его и поморщился.

— Ну что вы, в самом деле, как девица. Просто выпейте это до дна.

— Не стану, пока не узнаю, из чего он заварен, — упрямо и как-то по-детски повторил Роберт.

Элеонора нетерпеливо вздохнула.

— Здесь розмарин и зеленая душистая рута от головной боли, белладонна от горячки и мандрагора, чтобы вы уснули.

— О, — только и смог вымолвить Роберт.

Он никогда не утруждал себя изучением трав. Элеонора и Джо занимались этим всерьез, они выращивали лекарственные растения в саду. Многие богатые джентльмены любили обсуждать тему трав и лекарств, обмениваясь разными рецептами, но Роберт был к этому равнодушен.

Он выпил залпом весь настой и невольно поморщился от отвращения, когда горький привкус осел у него во рту.

— Молодец, — одобрительно сказала Элеонора, забирая чашу. Ее горничная передала ей другую, над которой поднималась струйка пара.

— А теперь, чтобы отбить горечь, выпейте это.

— О, это уже получше, — Роберт взял чашу обеими руками, вдыхая аромат. — А что…

— Здесь молоко, мед, белок яиц, мускатный орех и корица, — быстро перечислила Элеонора. — Когда вы выпьете эту смесь, очень важно, чтобы вы легли и отдохнули. Хотите, я вам почитаю?

— О нет, мой ягненок, не утомляйте себя, — ответил Роберт, — со мной посидит мой паж. Я уже хочу спать.

Спустя полчаса настой оказал свое действие и Роберт погрузился в забытье. Элеонора попробовала его лоб. Ей показалось, что жар спал, и она решила, что Роберт провел слишком много времени на солнцепеке и от этого у него случился приступ головной боли. Он спокойно проспал всю ночь, но на следующее утро проснулся весь в поту. Его сильно лихорадило. Сердце Элеоноры упало.

— Я вызову доктора. Пусть он вас осмотрит, — решила она.

— Нет, нет, дорогая, не утруждайтесь. Я должен встать. Слишком много предстоит работы, — в волнении ответил Роберт.

Элеонора мягко, но твердо уложила его назад на подушки.

— В поместье достаточно людей, которые вполне могут справиться с работой. В конце концов, за это вы им и платите. Вам нужно немедленно лечь и ждать прихода врача. Не доставляйте мне лишних беспокойств в моем положении.

Используя снова и снова этот предлог, она заставила его остаться в постели, и он согласился с большой неохотой. Выйдя из спальни, Элеонора немедленно нашла Джо, который, как и положено хорошему слуге, был неподалеку.

— Госпожа, хозяин болен? — спросил он. Элеонора слегка пожала плечами и ответила:

— Я не знаю, Джо. Его немного лихорадит. Я едва удержала его в постели до прихода врача. Может, на него так повлияло пребывание на солнце. В любом случае, отдых пойдет ему на пользу.

— Лучше всего за доктором отправить Оуэна. Он самый сообразительный, так что даже если доктора не окажется дома…

— Да, конечно, — сказала Элеонора.

Если врача не окажется дома, Оуэн пойдет и найдет его. Другой паж, не такой умный, вернулся бы просто назад ни с чем.

— Джо, я думаю, будет правильно, если ты после того как отправишь Оуэна, зайдешь к хозяину и доложишь ему о состоянии дел в поместье. Скажешь, что за всем присматривают как следует, иначе он будет волноваться.

— Да, госпожа, — ответил Джо, с улыбкой воспринимая этот мелкий обман. — Я узнаю у Рейнольда, что должно было быть сделано сегодня, и отдам все необходимые распоряжения.

— Хорошо, — Элеонора оперлась на плечо Джо, чтобы секунду передохнуть перед тем, как начать новый рабочий день.

Доктор Блекенбери прибыл как раз перед обедом. Он приехал на своей красивой лошади ореховой масти, которая была неотъемлемой принадлежностью его врачебных визитов, как и трость с золотым набалдашником. Расчет был простым: пациент быстрее пойдет на поправку, если будет доверять своему врачу. Доверие же к врачу возникнет скорее, если врач сам будет производить впечатление человека здорового, богатого и успешного. Черная одежда доктора была сшита из лучшей ткани. По краю она была оторочена дорогим мехом, а на шее доктора Блекенбери висела толстая золотая цепь, о происхождении которой он помалкивал, делая загадочный вид. Некоторые говорили, что это был подарок от самого великого герцога Уорвика, которого доктор успешно вылечил от малярии. Предполагалось, что и чудесная лошадка являлась подарком от благодарного пациента, но доктор, как человек скромный, не распространялся на эту тему.

Несмотря на то, что он считался модным и успешным, а его пациентами были богатые люди, доктор не верил в новейшие медицинские методы, а упорно следовал старым проверенным способам лечения травами, примочками и мазями, считая их наиболее надежными. В этом он был похож на Элеонору. В какой-то степени именно это и стало причиной того, почему Элеонора вызывала всегда его: она не потерпела бы человека, который поставил бы под сомнение ее познания в этой области. Кроме того, у доктора была мягкая и добрая манера общения с пациентами, что значительно облегчало жизнь Элеоноры, когда ей приходилось лечить слуг, которые впадали в панику, как только узнавали о малейшем своем недомогании.

В этот раз доктор непринужденно разговаривал с Робертом, пока осматривал его. Он потрогал его лицо, руки и ноги, заглянул в рот и глаза, а затем стал над ним с закрытыми глазами, покусывая золотой набалдашник трости, как будто в ожидании вдохновения. Потом он открыл глаза и улыбнулся Роберту, пожелав хорошо провести день. Выйдя из спальни, он переговорил с Элеонорой, Ани и Джо, чтобы немного приободрить их.

— Небольшая лихорадка, госпожа, — произнес он мягко и нежно, словно хотел интонацией голоса лишить слова их истинного устрашающего значения. — На этой стадии я затрудняюсь сказать, какого рода его лихорадка. Возможно, это болотная лихорадка… Он был в последнее время возле болотистых мест?

Элеонора с сомнением покачала головой:

— Нет, не думаю. Если, конечно, не считать наших вечерних прогулок вдоль реки. Там сыро, но болотистыми эти места не назовешь.

— Не думаю, чтобы это могло быть причиной, — сказал доктор. — В любом случае точнее мы сможем сказать не раньше чем через день или два. Болезнь может пройти очень быстро. Пока держите окна плотно закрытыми и поддерживайте тепло в комнате днем и ночью. Продолжайте давать ему те же травяные настои, которые вы заваривали, — они очень уместны в нашем случае, но я бы еще рекомендовал добавить ромашку и фенхель. Я пришлю вам своего личного аптекаря, он привезет вам лекарство, специально изготовленное по моему рецепту, и отвар черной белены, который поможет ему уснуть. Завтра я приеду к вам снова, госпожа. Да хранит вас Бог.

— Вас тоже, господин Блекенбери, — откликнулась Элеонора. — Джо, когда ты проводишь доктора, помоги мне с лекарственными травами в нашем саду. Ани, тебе придется позаботиться об очаге. Скажи Жаку, чтобы он снова сварил напиток. Я должна пойти и предупредить мистера Дженни, чтобы сюда не впускали детей.

— Да, госпожа. Простите, госпожа, но не лучше ли вам отдохнуть. В вашем положении… — Робкая мольба Ани едва ли была услышана, и уж точно не принята во внимание.

Элеонора не могла выносить бездействия, когда ситуация требовала решительных мер.

На второй день температура у Роберта поднялась еще выше, и он уже даже не заикался о том, чтобы встать и приниматься за дела. Доктор навестил их снова, поставил больному пиявок, сказав, что кровопускание ослабит жар. Роберту мгновенно стало легче, но лишь на очень короткое время. Всю ночь он метался и был неспокоен. Элеонора спала рядом с его кроватью, чтобы ему было свободнее. Кроме того, она не хотела, чтобы случайно причинил вред ребенку, которого она вынашивала.

На третий день Роберту стало еще хуже, он метался в жару, иногда впадал в забытье. Его то знобило, то бросало в пот. Он лежал, уставившись на полог кровати невидящим взглядом, и то стонал, то что-то тихо бормотал. Приходя в себя, он наблюдал за Элеонорой, старался улыбаться ей. Роберт не в силах был говорить, но если Элеонора по какой-то причине покидала комнату, слезы сами собой начинали литься из его глаз.

Доктор Блекенбери уже не улыбался, когда разговаривал с Элеонорой. Выражение его лица было добрым, но печальным.

— У нас один из двух случаев, госпожа, — объяснял он ей. Если у нас болотная лихорадка, то мы можем надеяться на счастливый исход, как только спадет жар. Но если это тиф, то случай гораздо более серьезный. Могут появиться осложнения, внутренние осложнения. Вот так.

— Как же мы точно узнаем, что у него за болезнь? — спросила Элеонора.

В горле у нее пересохло. Она со страхом ждала ответа доктора.

— Если это тиф, то у него появится сыпь, красные пятнышки на груди и животе, — ровным голосом произнес доктор.

— Но пока нет никаких пятен, — тут же с надеждой отозвалась Элеонора.

— Они не всегда появляются сразу. Мы должны ждать и верить.

— Нельзя ли что-нибудь сделать? Никакого известного вам рецепта? — с мольбой взглянула на доктора Элеонора.

— Ну, — протянул он с сомнением в голосе.

— Что угодно, — быстро вставила Элеонора. — Вам известно, что мы богаты. Если это можно получить за золото, мы это сделаем.

— Мадам, есть такое лекарство, которое получают из коры определенных деревьев. Считается, что оно обладает уникальными свойствами.

— Так что же мы сидим! — воскликнула Элеонора, вскакивая с места.

Доктор попытался ее удержать.

— У меня нет этого лекарства. Эти деревья не растут в нашей стране. Эта жидкость в большой цене, потому что стоит огромного труда не только достать ее, но и привезти. Как мне говорили, ее доставляют из Китая. — Это был конец света, далекий, как чисиды. Элеонора опустилась на стул снова, в волнении сжимая руки. — Но его можно достать здесь. Обычно в очень богатых семьях оно имеется. Если они заказывали его заранее, то наверняка что-то осталось. Ваш покровитель — богатый человек… Знатная семья, большой дом… — Он скромно откашлялся, полагая, что сказал достаточно.

В глазах Элеоноры вспыхнула надежда.

— Напишите название лекарства, доктор, — сказала она. — Я немедленно сажусь за письмо. Оуэн, принеси перо и бумагу, а затем отправляйся и седлай лошадь своего господина. Письмо отвезешь именно ты. Ее светлость с детьми в родовом поместье, если я не ошибаюсь. Джо! Джо! Ах, вот и ты! Пусть снарядят двоих вооруженных всадников на хороших лошадях. Они будут сопровождать Оуэна. Я все объясню позже. Поторопись же. Доктор, я благодарю вас за помощь. Если это спасет моего мужа, если миледи будет так добра, что пришлет нам это лекарство, то я вознагражу вас в тысячу раз больше. Да благословит вас Бог, ибо вы мудрый человек.

Доктор поклонился.

— Я снова наведаюсь завтра, мадам. Не теряйте надежды. Может оказаться, что это болотная лихорадка. Да хранит вас Господь.

После суматохи, когда Оуэн и двое вооруженных всадников, снабженные письмом и золотом, наконец отправились выполнять свою срочную миссию, на дом опустилась тишина. Им ничего не оставалось делать — только ждать. Элеонора и Ани по очереди сидели с Робертом, так как он хотел, чтобы одна из них постоянно была рядом. Джо принял на себя обязанности по ведению дома. Изабеллу отослали к Хелен, а Гарри и Джон вместе с господином Дженни перебрались к мистеру Шоу. Капеллан Джеймс приходил в комнату к Роберту произносить утренние и вечерние молитвы, но хотя Элеонора приветствовала его посещения, увидев, что Роберта беспокоило его присутствие, постаралась сократить количество его посещений.

Утром четвертого дня, когда доктор приехал осмотреть Роберта, его пациент уже находился без сознания. Он лежал не шевелясь и не воспринимал окружающую действительность. Доктор Блекенбери казался очень подавленным тем, что увидел. Он склонился над ничего не видящим и не слышащим Робертом, а потом подозвал Элеонору. Его лицо выражало большую озабоченность.

— Посмотрите, — сказал он.

Взглянув, Элеонора начала задыхаться, а ее сердце, казалось, остановилось. Доктор отвернул ворот рубашки Роберта. На его белой груди проступили маленькие красные пятна.

— Боже милосердный, — прошептала Элеонора. — Это?..

— Боюсь, что так. Теперь это не вызывает сомнений. Забытье, сыпь. Я опасаюсь, что все подтвердилось.

Элеонора на мгновение лишилась дара речи. Она не могла устоять и ухватилась за натруженную руку Ани, как за спасительную соломинку.

— Что теперь будет? — простонала она.

— Если не начнутся осложнения, а жар спадет, то у нас по-прежнему есть надежда. Хотя болезнь ослабляет тех, кто выживает. Он может остаться прикованным к постели на очень долгий срок.

— А если нет?

— Мадам, я был бы плохим врачом, если поддерживал бы у вас тщетные надежды. Если разовьются осложнения, а иногда и без них, больной может умереть. Нам не остается ничего, как только молиться Богу, чтобы Он явил нам Свою милость.

— Но лекарство… То, за которым я послала слуг. Если его привезут?.. — прошептала Элеонора.

— Даже в этом случае. Это лекарство обладает жаропонижающим действием. Если жар спадет до того, как болезнь его окончательно ослабит, то у пациента появляется еще один шанс. Вот и все. От тифа нет лекарства.

Элеонора смотрела на доктора широко открытыми глазами. Она побелела от волнения, а затем вдруг упала в обморок. Ани в отчаянии опустилась на пол рядом со своей госпожой и немедленно позвала горничных.

— Она все это время находилась в таком напряжении, — сказал доктор Блекенбери. — Ей ведь нельзя волноваться, да еще накануне родов. Если вы сумеете удержать ее подальше от комнаты господина, будет лучше. Постарайтесь выхаживать пациента сами.

— Я постараюсь, — пообещала Ани, — но госпожа такая сильная и решительная. Это ее муж…

— Знаю, дитя мое, но все же постарайтесь сделать все, что в ваших силах.

— Я попрошу Джо поговорить с ней. Иногда лишь ему удается уговорить ее, — пробормотала Ани, говоря больше сама с собой, чем с доктором.

С помощью горничных они перенесли Элеонору в другую комнату. Затем Ани вернулась к своему хозяину.

Даже Джо не мог убедить Элеонору не сидеть в комнате больного. Она чувствовала, что ребенок ее вне опасности, а Роберт сейчас нуждается в ней больше всего. Она всегда была сильнее в их союзе. Сейчас она вынуждена была признать, что недооценивала достоинства своего уравновешенного супруга. В начале их брака она презирала его за слабость, неспособность противостоять отцу, за его неумение увлечь ее как женщину. Элеонора привыкла считать его человеком невысокого полета. Но она едва ли отдавала себе отчет в том, что ее отношение к мужу с годами изменилось. Только когда доктор сообщил ей, что она может потерять его, Элеонора поняла, насколько дорогим стал для нее Роберт. Она ясно представила себе, какой может быть жизнь без него и какое важное место в ее жизни занимает ее тихий, добрый, любящий муж.

Роберт любил ее всегда, считая, что она права во всем, что делает. Элеонора почувствовала огромную вину перед ним, за то что никогда не уделяла ему должного внимания как мужу, за то что ее сердце никогда не принадлежало ему, несмотря на клятвы у венца всецело принадлежать друг другу. Конечно, Роберт не догадывался об этом, но от этого ей не становилось легче. Она страстно желала открыться ему, признать свои проступки, чтобы услышать, что Роберт понимает ее и прощает. Но это было невозможно, она не могла позволить себе найти утешение такой ценой. Оставался только один путь — ухаживать за мужем с терпением настоящей сиделки, не отказывать ему ни в чем — ухаживать за ним любой ценой, даже если это будет стоить жизни ей и ее ребенку. Только так Элеонора могла загладить свою вину и избавиться от снедавших ее угрызений совести.

Она продолжала сидеть у постели мужа день за днем. Это была работа, надрывающая сердце. Большую часть дня он лежал в полном забытьи, не шевелясь. В таком состоянии ему нельзя было ничем помочь — только отирать пот со лба. С помощью Ани и других горничных Элеонора меняла его постельное белье и изредка пыталась дать ему хотя бы ложечку настоев лекарственных трав, которые, однако, не оказывали никакого действия. Казалось, что болезнь прочно заключила его в свои смертельные объятия. Временами Роберт ужасно вздрагивал, а потом начинал кричать и бормотать, не приходя в сознание.

Его тело высохло до костей. Он был похож на скелет, обтянутый кожей, на которой проступали страшные красные пятна, некоторые начинали гноиться. Губы его от лихорадки стали бледного, мертвенного оттенка, а язык распух во рту. Вся комната была пропитана запахом пота и лекарств, но доктор запретил открывать окна, чтобы даже малейшее дуновение свежего воздуха не могло проникнуть в спальню, ибо, как он сказал, это немедленно приведет к фатальному исходу.

Джо уговорил Элеонору покидать комнату хотя бы на время еды. Он убедил ее и в необходимости проводить немного времени в саду. Она была рада посидеть там, чтобы отдохнуть от удушающего зловония спальни и вдохнуть нежный аромат цветов и растений, почувствовать свежее дуновение ветерка на своем лице. Джо иногда намеренно задерживал ее разговорами, чтобы заставить оставаться в саду подольше. Но единственной интересующей ее темой был Роберт, и она почти не слышала, что он ей рассказывает. Она устала и была измучена, ей казалось, что это состояние будет длиться вечно.

На седьмой день, еще до того, как они все собирались зайти к больному, приехал Оуэн в сопровождении своей охраны. Они были в дорожной пыли и валились с ног от усталости. Посланцы Элеоноры проехали в Фазерингей и обратно, даже не переночевав там. Под глазами у них были темные круги, а лошади почти не могли двигаться, но Оуэн держал в руке драгоценный сосуд с чудо-лекарством, а на его груди покоилось письмо от герцогини Сесилии.

— О, благодарение Богу, благодарение Богу! — воскликнула Элеонора, когда в ее руке оказался заветный пузырек.

В конец измученные дорогой слуги повалились на скамейки в тени конюшни, слишком уставшие, чтобы дойти до своих постелей. То, как быстро они преодолели такое расстояние, доказывало их любовь к своему хозяину, но Элеонора не остановилась, даже чтобы поблагодарить их или прочесть письмо от своей спасительницы. Она сразу побежала — так быстро, как только ей позволяло ее положение, — в комнату, где Ани сидела у изголовья кровати своего хозяина, с угасающей надеждой наблюдая за ним.

— Они привезли, Ани, они привезли лекарство! — выкрикнула Элеонора, протягивая пузырек.

Ани подскочила на месте, всплеснула руками и уставилась на тот маленький предмет, с которым они сейчас связывали все свои надежды. Руки Элеоноры так дрожали, что она даже не могла откупорить сосуд. Она передала его Ани и опустилась на стул, сжав руки и глядя на лицо Роберта. Ани добавила несколько капель в молоко, как их научил доктор, а затем приподняла Роберта и влила в него напиток. Секунду ничего не происходило, а затем он поперхнулся, но проглотил микстуру. Остатки молока пролились у него из уголков рта.

— Мы должны повторять это каждые четыре часа, — напомнила Ани.

— Да, — ответила Элеонора.

Их глаза встретились, но они тут же отвернулись друг от друга — так невыносимо было читать в чужом взгляде отражение собственного чувства надежды, смешанной со страхом.

Прошел долгий вечер, а за ним началась долгая ночь. Роберт продолжал быть без сознания, но они по-прежнему давали ему лекарство, как велел доктор. Они сами не знали, на что надеялись, и даже не могли сказать наверняка, глотает ли он это лекарство. Свечи догорали и наконец потухли совсем. Пламя уже почти погасло, остались лишь тлеющие огоньки, и обе женщины провалились в минутный сон, сидя у кровати больного. Дом погрузился в какую-то зловещую тишину, а за плотно закрытыми окнами царил могильный мрак ночи. Казалось, наступил конец света, за которым уже ничего не будет.

Элеонора проснулась и увидела, что комната залита жемчужно-серым светом, который бывает лишь перед восходом солнца, еще до того, как просыпаются птицы и начинают выводить свои утренние трели. Она подумала, что пора дать Роберту новую дозу лекарства. Элеонора с усилием поднялась и на негнущихся ногах прошла к кровати. Она не осознавала реальности и была словно в лихорадке. Ее усталость как будто притупила все чувства, а натянутые, как струны, нервы начинали сказываться на ее ощущениях. Ей было немного холодно, но затем она увидела, что огонь почти погас. Надо было немедленно позвать мальчика, чтобы он принес веток, иначе они потеряют последние драгоценные угольки.

И тут она увидела лицо своего мужа, и все остальные мысли пропали, словно унесенные каким-то потоком. Он был мертв. Его лицо выражало тихое неземное упокоение, не оставлявшее сомнений, что Роберт покинул этот мир. Элеонора вдруг осознала, что не слышит его хриплого дыхания в тиши комнаты. Она словно тоже покинула этот мир, когда посмотрела на мужа, и в ее сердце не было никаких чувств: ни горя, ни удивления — ничего. Она лишь подумала: «Теперь огонь не имеет значения».

Вдруг снаружи послышались первые звуки песни черного дрозда. Они были похожи на росу, переливающуюся на солнце. «Теперь не имеет значения, закрыто или открыто окно», — снова подумала Элеонора. Внезапно ее охватило огромное желание поскорее вдохнуть свежего воздуха, и она подошла к окну, чтобы распахнуть его пошире. В комнату хлынул ароматный и чистый утренний воздух, пропитанный солнцем. Закрыв глаза, она продолжала глубоко дышать. Как странно, что этот пьянящий воздух, который, казалось, вливает в тебя силу, может быть столь опасен для больных! А затем до нее донесся испуганный крик Ани:

— Госпожа! Взгляните!

Элеонора обернулась. Ани проснулась и тут же подошла к своему хозяину. Она с радостью увидела, что он спит, а его ровное дыхание ритмично поднимает грудь. Кожа Роберта была влажной, но не горячей на ощупь. Поток свежего воздуха разбудил его. Он открыл глаза, посмотрел на Ани и Элеонору и узнал их. Даже пытался улыбнуться своими пересохшими губами.

— Элеонора, — прошептал он.

— О дорогой мой, — таким же шепотом ответила она ему. — С тобой все будет в порядке.

— Воздух… пахнет так замечательно, — сказал он, с трудом выговаривая слова.

Роберт попытался поднять руку, чтобы прикоснуться к жене.

— Элеонора…

Элеонора бегом пересекла комнату и сжала его руку в своих ладонях, а потом поднесла ее к своей щеке. Она не переставала улыбаться.

— О Роберт, Роберт. Я подумала, что ты мертв, — она не в силах была сдержать слез, когда говорила ему это.

— Ани, немедленно разбуди всех, позови Джо, скажи им… — Элеонора не могла говорить, потому что захлебнулась в рыданиях.

Это был странный чудесный день, похожий на грандиозный праздник. Новость мигом облетела весь дом. «Хозяин выздоровел», — говорили все, с новой силой принимаясь за работу и улыбаясь друг другу при встрече. Элеонора, как обычно, провела с Робертом целый день, но сейчас это не было испытанием. После его возвращения к жизни она испытывала лишь радость. Они держали друг друга за руки и сидели в тишине, только иногда разговаривая, но неизменно ощущали полноту счастья, которое им было даровано с выздоровлением Роберта.

Он чувствовал большую слабость, иногда погружался в сон на час или два, но когда просыпался, улыбался с благодарностью Элеоноре. Они разговаривали так, словно не виделись целый год.

— Когда я подумала, что ты умер, — признавалась ему Элеонора, — я почувствовала, словно и я умерла тоже. Внутри меня все стало черным и пустым.

— Я и не знал, что ты так сильно любишь меня, — сказал Роберт, и его глаза наполнились слезами благодарности. — Ани говорила мне, что ты ни на секунду не покидала меня. О птичка, сколько ты для меня сделала!

— Нет, Роберт, — начала Элеонора, чувствуя себя пристыженной.

Он остановил ее взглядом.

— Я все восполню, — пообещал он. — Я знаю, что никогда не вызывал у тебя большого уважения как мужчина, ну… однажды… — Элеонора вспыхнула при воспоминании, но тут же отругала себя за то, что дала ему почувствовать, будто он разочаровал ее. — Но это только потому, что я сильно люблю тебя. Слишком сильно. С того самого мгновения, как увидел тебя, я понял, что принадлежу тебе душой и сердцем.

— Роберт, не надо, — Элеонора тихо заплакала. — Я рада, очень рада, что ты меня любишь, но… — Невозможно было продолжить. — Когда ты встанешь на ноги, мы будем счастливы, по-настоящему счастливы. Бог явил нам свою доброту и милость, он дал нам еще один шанс.

Роберт не понял истинного смысла ее слов, но он был слишком слаб и истощен, чтобы придавать этому значение. Он погрузился в собственные размышления.

— Пока я был болен, я много чего передумал. У меня было такое впечатление, будто я закрыт для внешнего мира. Я не мог говорить, двигаться, но в остальном чувствовал себя абсолютно нормальным. Я не переставал думать о нашей жизни, о том, как все происходило с нами. Особенно занимали меня мысли о лорде Эдмунде и о том, скольким мы ему обязаны.

Элеонора увидела печаль на его лице и поняла, что он собирается сказать дальше.

— И знаешь, о чем я думал? — продолжал Роберт. — Я думало том, как он умер. Он умер, чувствуя себя преданным. Я участвовал в битве на стороне его противников, и он погиб именно в этом сражении. Я предал его…

— Нет, — воскликнула Элеонора, — это не так! Ты не предавал его. Нельзя хранить преданность злому человеку. Он оказался злым, Роберт, и ты отдал свою преданность другому, более достойному.

Роберт устало покачал головой.

— Жаль, что мне сложно поверить в твои слова, ведь они звучат так утешающе. Но я не могу. Все, что мне известно, — это то, что мужчина не может жить без чести или нарушив клятву верности своему господину. Не может слуга ставить под сомнение поступки своего хозяина…

— Но как вы можете так рассуждать? — с нетерпением в голосе произнесла Элеонора. — Для чего еще человеку дано сознание, как не для того, чтобы ставить под сомнение любой поступок? Если мы слепо вверяемся…

— Да, слепо. Не нам судить. На это есть Бог. Если мы присягаем на верность, если мы преданы кому-то… — Он остановился, закашлялся, но затем продолжил говорить тихим голосом: — Если хоть однажды мы отдаем свою веру, то у нас ее просто не будет для другого человека. Я был искренне предан лорду Эдмунду. Я все еще душой с ним. И я его предал.

Элеонора ничего не сказала, но беззвучные рыдания захлестнули ее. В глубине души она была полностью согласна с ним, потому что она знала значение его слов, ведь ее преданность и верность всецело принадлежали лорду Ричарду. Она понимала, что поступи он даже вразрез с ее представлением о справедливости, она все равно не отступится от него. Тем не менее, именно она принудила Роберта сделать это, приводя неоспоримые доводы. Просто она хотела, чтобы вся ее семья разделяла ее симпатии. Она стала причиной того, что Роберт ощущал себя предателем. Но Роберт не обвинял ее ни в чем. Мягкий и тактичный, он взял ответственность на себя. Она рыдала беспомощно, и Джо, вошедший в комнату как раз в этот момент, позвал горничных, чтобы они увели Элеонору в ее спальню и уговорили отдохнуть.

— Вы должны лечь, иначе доведете себя до истощения. Госпожа, идите и поспите, пожалуйста. Хозяину тоже нужен покой. Когда он проснется, я отдам распоряжения, чтобы вас немедленно разбудили. Так вы согласны пойти отдохнуть?

Элеонора не сопротивлялась, потому что ее напряжение достигло предела. Когда она дошла до своей комнаты, то даже не имела сил стоять, пока ее горничные раздевали ее. Она упала на кровать и провалилась в сон, как только ее голова коснулась подушки.

Она проспала ночь напролет, так как Джо отдал распоряжение не будить ее ни в коем случае. Когда она проснулась, за окном было позднее утро, птицы выводили рулады на ветвях, а мир был словно умыт яркой росой, которая уже таяла на жарком солнце, Ани зашла к ней в комнату.

— Доброе утро, мадам. Вы так хорошо поспали. Сейчас вы выглядите намного лучше…

— Как…

— Хозяин тоже спал, а сейчас он проснулся и требует еды, потому что страшно голоден. Здесь горячая вода. Хотите освежиться. А затем завтрак?

— Да, Ани, звучит заманчиво. Сегодня мне намного лучше. Ко мне вернулись силы, и я чувствую, как будто буду жить вечно. Позволь мне снять эту одежду. От меня, наверное, несет, как от нищенки. По-моему, я не снимала ее больше недели.

Пока Элеонора принимала ванну и одевалась, Роберт набросился на еду, которую ему предложил Джо.

— Каша, — с отвращением произнес Роберт. — Я такой голодный, что справился бы с быком, а вы пичкаете меня кашкой!

— Доктор Блекенбери говорит, что вам нельзя сейчас есть твердую пищу, — невозмутимо отозвался Джо.

— Чепуха, — возразил Роберт. — Как я могу окрепнуть, если кормить меня кашей? Вы пытаетесь уморить меня? Я хочу мяса и хлеба, а не эту размазню.

— Как раз зерно и даст вам сил, — сказал Джо, сурово глядя на хозяина. — Слова доктора — закон, как и распоряжения госпожи.

Роберт с неохотой позволил покормить себя, но продолжал бормотать себе под нос:

— Человек лучше знает, что нужно его желудку. Элеонора провела с ним целое утро. Их руки сплелись, и они говорили, говорили без устали. Она была убита его видом: он отощал, посерел и стал старым в один день. Она не поверила бы в его выздоровление, если бы не его бодрый тон. Тело Роберта действительно ослабело, но дух не был сломлен. Именно это обстоятельство и привело к трагедии.

Так получилось, что Элеоноре пришлось уйти к детям, чтобы сказать им приятную новость. Джо, Ани и Оуэн были заняты по дому в то утро, а Роберту прислуживал его юный паж.

Роберт приказал мальчику принести мяса, хлеба и вина. Мальчик прибежал в кухню, где не было в этот момент Жака, а только несколько поварят, которые сделали, как велено. Нагруженный едой поднос доставили Роберту.

— Вот так-то будет лучше, — сказал он с нетерпением. — Помоги мне сесть, мальчик. Разделай-ка мне этого цыпленка. Просто разрежь его на четыре части, я слишком голоден, чтобы ждать долго.

Роберт поел с большим аппетитом, и паж унес поднос. Роберт почувствовал себя намного лучше и сказал себе, что он оказался прав. Но чуть позже, днем, его пронзила резкая боль в животе. Его начало рвать. Элеонора немедленно послала за доктором. Поворот событий совершенно обескуражил ее. Роберт, чувствуя огромную вину и стыд, промолчал о своем тайном пиршестве, поэтому Элеонора никак не могла понять, что происходит.

Когда прибыл доктор, Роберт уже был весь в крови, а боль выкручивала его тело. Доктор Блекенбери потемнел от гнева.

— Что здесь происходит? Он же ел твердую пищу, которую я запретил строго-настрого.

— Нет, это не так. Молоко и каша — вот и все, что я ему давала, — выкрикнула Элеонора, почти теряя рассудок от страха.

— Но он ее принимал. Я предлагаю, чтобы вы опросили слуг. Эта еда вызвала необратимые осложнения.

— Все так плохо? — побелела Элеонора.

— Мадам, я не хочу от вас скрывать, насколько все плохо. — Он минуту помолчал, после чего тихо добавил: — Я думаю, вам стоит позвать священника.

Элеонора издала крик ужаса, а потом бросилась к Роберту и схватила его за руку, словно могла этим вытащить его из объятий смерти. Роберт стонал и впадал в забытье, уже не узнавая даже ее рядом с собой.

В два часа пополудни Роберт начал чувствовать приступы боли, в три пришел доктор. Уже в половине четвертого страшные конвульсии сотрясали его тело так, что у него закатывались глаза. Боль словно лишила его человеческого облика. Без четверти четыре Роберт был мертв.

Сначала Элеонора хотела убить мальчика-слугу, который принес злосчастный поднос с едой, собственными руками, затем она решила отдать его под суд по обвинению в убийстве, но Джо отговорил ее, справедливо указав на то, что он всего лишь выполнял приказ хозяина, как и положено хорошему слуге. Она просто выгнала мальчика и предупредила, что если он хоть когда-нибудь появится в Йорке, ему не сносить головы.

Роберт был похоронен с большими почестями в семейном склепе под часовней в Морланд-Плэйсе, а на поминание пришли сотни его знакомых. Элеонора организовала поминание, которое по роскоши угощения могло сравниться с минувшей свадьбой Эдуарда. Были возведены два бронзовых и один мраморный памятники на территории церкви Святой Троицы и еще один у домашней часовни. Роберт был изображен в костюме поставщика шерсти, а у подножия была сделана надпись: «С Богом до конца дней своих».

Горе Элеоноры не знало границ, но ей пришлось взять себя в руки, и она позволяла себе плакать, только когда оставалась одна. Все ее время теперь отнимало управление поместьем и ведение дома. Она должна была совмещать обязанности госпожи и господина. Ей предстояло приготовить траурные черные одежды, а потом ждать родов — они приходились на первые дни сентября. Элеонора должна была дать жизнь ребенку, которого Роберту уже не суждено будет увидеть. Ей предстояло дать жизнь новому живому существу в последний раз.