От союзников до врагов

Шел 1950-й — Святой год, и верующие со всего света устремились в Рим — центр христианского мира. Я не хотел привлекать к себе внимания, а, как известно, самый верный способ оставаться незамеченным в толпе туристов и паломников — смешаться с ней. К половине десятого вечера, выехав на своем маленьком фиате на площадь Св. Петра в Ватикане, я припарковался среди множества таких же автомобильчиков, битком набитых без умолку болтающими итальянцами. Все присутствующие не отрывали взгляда от папского дворца. Ожидая гостей, я приоткрыл дверцы машины. Уже зашло солнце, зажглись уличные фонари, но, судя по количеству людей, дожидающихся появления Его Святейшества в расположенном высоко над землей окне, можно было подумать, что дело происходит в самый разгар дня.

Когда ровно в десять часов вечера наконец появился римский папа и какофония говорящих на десятках языков голосов быстро стихла, тысячи мужчин и женщин молча перекрестились. Маленькая фигура в белом одеянии, волшебным образом освещенная сзади светом, идущим из дворца, подняла руку, благословляя верующих. К тому времени ко мне в машину незаметно подсели двое хорошо одетых мужчин. Это вечернее мероприятие в Ватикане предоставляло мне идеальную возможность, не привлекая к себе внимания, встретиться с моими римскими партнерами Ионом и Тони, которые помогали мне в планировании опасной секретной операции на их родине.

Внезапно осознав всю необычность ситуации, я повернулся к ним и спросил по-итальянски:

— Не кажется ли вам, что это несколько странное место для разработки шпионской операции?

— Конечно, нет! — воскликнул Ион, которому всегда не хватало воображения. — Наша миссия тоже священна.

Полагаю, что таковой она и была — наша работа, которую величайший из директоров ЦРУ Ален Даллес любил называть «интеллектуальным ремеслом». И проводилась она во множестве стран по всему миру и в военное, и в мирное время, как для добрых, так и недобрых целей. Правда, следует добавить, что, по большей части, мы были твердо уверены в ее необходимости и справедливости выполняемого дела.

Необходимость такой деятельности не подлежала сомнению, однако исполнение часто оставляло желать лучшего. Основной опыт в сборе секретной информации, касающейся других стран, был приобретен нами лишь в период Второй мировой войны. Однако по окончании военных действий ситуация в мире изменилась столь кардинально, что разведывательную деятельность Соединенным Штатам пришлось начинать практически с нуля.

Не зная точно, с какой стороны подойти к порученным заданиям, мы слишком часто терпели неудачу — как случилось и с римской операцией, к разработке которой я, Тони и Ион приложили столько усилий.

В 1948 году провалы были скорее правилом, чем исключением. Теоретически информация собирается не о дружеских странах, а о противниках, однако вскоре после войны стало не совсем понятно, в какую именно категорию попадает та или иная страна. На период войны Советский Союз был нашим союзником, но к тому времени, когда в конце 1947 года я начал работать в ЦРУ, многие страны по всему миру (включая Китай) либо уже переместились, либо находились в процессе перемещения с одного конца политического спектра на другой. Неудивительно, что мы чувствовали себя неуверенно, как мог бы чувствовать себя Колумб, обнаружив посреди океана, что «Санта Мария» дала опасную течь, а корабельный компас не исправен.

Верным ориентиром для нас в конечном счете, стала поспешность, с которой Советский Союз ревностно, как женщина своих детей, собирал вокруг себя страны-сателлиты. И СССР стал нашим главным врагом в мире.

 

Отодвигая железный занавес. Албанская трагедия

После трех лет пребывания в Италии, с 1948. по 1951 год, мне пришлось участвовать в крупномасштабной попытке Соединенных Штатов «отодвинуть железный занавес». Я тогда оказался в Албании (по той, не слишком убедительной причине, что прожил там с пяти до девяти лет). В то время эта маленькая страна внезапно приобрела важность, потому что политикам она казалась наиболее уязвимой мишенью для нашего нового агрессивного антикоммунистического крестового похода.

Почему? Дело в том, что с севера и востока Албания окружена Югославией, которая, хотя и оставалась коммунистической, тем не менее порвала связи с Советским Союзом. Поэтому мы полагали, что «юги» (так мы называли югославов) воспротивятся любой попытке Советов прийти на помощь Албании, когда мы попытаемся свергнуть албанского диктатора Энвера Ходжу.

На юге находилась Греция, историческая родина демократии, граница которой предоставляла сухопутный доступ к крохотной горной стране, площадью всего около 11 тысяч квадратных миль. Более того, хотя сама Албания находилась под властью жестокого коммунистического правительства, ее жители чувствовали сильную привязанность к Соединенным Штатам, поскольку за несколько предыдущих десятилетий туда эмигрировали сотни тысяч албанцев. Большинство из них осели в Америке и стали американскими гражданами, но некоторые, накопив достаточную, по их мнению, сумму на черный день, вернулись на родину. И тем не менее ощущали себя американцами в большей степени, чем албанцами. Таким образом, в сердцах этих замечательных людей и даже тех, кто никогда не покидал родную страну, Соединенные Штаты занимали особое место.

В моих детских воспоминаниях это была страна чудес, населенная высокими, до зубов вооруженными туземцами, одетыми в костюмы, оставшиеся неизменными в течение многих столетий. В тени негостеприимных скалистых гор турецкие мечети соседствовали с руинами времен Римской империи. В годы, когда я жил здесь ребенком, во всей столице насчитывалось лишь два автомобиля да и те использовались не слишком часто, так как расстояния были невелики. Свободные от транспорта улицы были заполнены людьми и тяжело груженными ослами, двигавшимися неторопливо во всевозможных направлениях. Время от времени среди белого дня мог раздаться ружейный выстрел, ставящий окончательную точку в родовой кровной мести, но подобные вещи почти не привлекали внимания, — это считалось личным делом каждого из семейств.

Поэтому неудивительно, что Вашингтону казалось, будто жестокий албанский коммунистический режим с шаткой экономикой, построенной по сталинской модели, не сможет противостоять не только шпионажу, но и последующей попытке свержения правительства. Поскольку Соединенные Штаты, возглавляемые Дуайтом Эйзенхауэром и Джоном Фостером Даллесом, планировали нечто большее, чем простое «сдерживание» коммунизма, то Албания представлялась прекрасным местом для осуществления этих планов.

К несчастью, американское руководство оказалось излишне оптимистичным в определении того, чему еще предстояло научиться в будущем: каким образом лучше осуществить свержение правительства другой страны. И хотя Америка уже доказала свои прекрасные возможности в проведении военных операций во время Второй мировой войны, впоследствии ей потребовалось приобрести совершенно иные навыки, необходимые для борьбы с жестокими и коварными коммунистическими врагами.

Американцы, вовлеченные в эту антиалбанскую кампанию, независимо от того, были ли они связаны с ЦРУ, военной разведкой, государственным департаментом или с Белым домом, брали за образец опыт сотрудничества Англии и Соединенных Штатов с французским антифашистским Сопротивлением в годы Второй мировой войны, полагая, что аналогичная помощь может привести к свержению коммунистических режимов в Восточной Европе. Однако мы забыли, что у нас не было никакого опыта борьбы с подобными просоветскими правительствами, так как в период недавней войны Советский Союз являлся нашим союзником, а не противником. Мы совершенно не понимали разницы между сопротивлением в странах Западной Европы германским оккупационным силам, имевшим дело почти с поголовно враждебно настроенным населением, и послевоенной ситуацией в только что образованном коммунистическом блоке.

В период 40–50-х годов в корне изменилось соотношение сил на политической карте мира. Советские оккупационные войска, не знавшие сострадания, имевшие подавляющее превосходство в численности, поддерживали тесную связь с коммунистическими силами внутренней безопасности восточноевропейских стран и постоянно помогали удерживать власть, захваченную с помощью советского оружия. Главной нашей ошибкой была попытка провести аналогию между ситуацией, сложившейся в Восточной Европе, находившейся под властью коммунистов, с Францией 1943 года. Однако даже без учета особого отношения албанцев к Америке, труднопроходимый горный рельеф и независимый национальный характер местного населения предоставляли нам особые возможности для ведения подрывной работы, если бы не обстоятельство, о котором в тот момент мы не имели ни малейшего понятия, — в наших рядах оказался предатель. Поэтому все попытки освобождения Албании с помощью проникновения в страну лояльных Западу албанцев были обречены на неудачу из-за постоянного и систематического противодействия человека, которому мы, к сожалению, полностью доверяли.

Ни разу не став жертвой предательства за все предыдущие четыре года военной службы, я меньше всего ожидал столкнуться с ним на новой службе, где секретности и внутренней безопасности уделялось особое внимание. Однако невозможно было не удивляться действию до странности усложненной бюрократической машины Вашингтона, пытавшейся провести одновременно две разные операции, участники которых из-за маленьких размеров страны часто только мешали друг другу.

Наладить координацию между ними оказалось сложно, так как одна управлялась из греческого отделения ЦРУ, а руководство другой осуществлялось с территории Италии. Лично меня не слишком беспокоило то, что планировалось в Афинах, потому что все мои операции управлялись из Рима.

Как потом выяснилось, направленная против Албании формально независимая, но на самом деле «скоординированная» силовая акция, спланированная в Греции, проводилась в соответствии с договоренностью совместно с англичанами. Следуя примеру тесного англо-американского взаимодействия во Франции во время войны, это новое соглашение предполагало обмен информацией о целях и деталях тайной деятельности в Албании членов команд наших двух стран. Однако, как оказалось, именно это соглашение и послужило причиной полного провала всех наших планов. Концепция обязательной координации, положенная в основу албанской операции, подразумевала наличие посредника между офицерами ЦРУ и британской разведки, базирующимися в Риме и Афинах. В Вашингтоне взаимодействие со штаб-квартирой ЦРУ осуществлял высокопоставленный сотрудник британской разведки Гарольд «Ким» Филби. С 1949 по 1951 год, в самый активный период албанской операции, Филби имел полный доступ к информации о действиях обеих стран, работая в тесном контакте с Джеймсом Энглтоном из ЦРУ, являвшимся в то время начальником оперативного отдела, а позже занявшим пост главы вновь организованного подразделения контрразведки. В обеих своих ипостасях Энглтон делился с англичанами сведениями о координатах предполагаемых точек заброски албанских агентов, работающих на ЦРУ, причем контролируемых как из Греции, так и из Италии. (Под точками заброски подразумеваются тщательно отобранные площадки, на которые воздушным путем доставляются люди и снаряжение.)

К несчастью, за внешним шармом Филби и кажущейся преданностью англо-американскому союзу скрывалась его давняя лояльность по отношению к Советскому Союзу и КГБ. Гораздо позднее выяснилось, что вся информация об операциях поступала непосредственно его советским хозяевам, что позволяло тем заблаговременно снабжать коммунистическое албанское правительство точными координатами каждого места высадки десанта. И хотя из собственного опыта ранее мне неоднократно приходилось быть свидетелем замедленной реакции албанских военных, в данном случае они уничтожили всех наших агентов.

Лично для нас, кто отвечал за вербовку албанских лазутчиков, за их профессиональное обучение и заброску на родину, невозможность связаться с ними сразу после их высадки и последующее понимание того, что они, должно быть, арестованы, стало огромным психологическим шоком. В чем были наши ошибки? Вновь и вновь анализируя свои действия, мы не могли не изумляться эффективности действий служб албанской госбезопасности в противодействии нашим планам. Никому в ЦРУ и в голову не приходило, что наши соотечественники-албанцы были обречены на смерть обходительным офицером связи британской разведки, напрямую работающим на СССР.

Интересно вспомнить, что много лет спустя обаятельный и весьма неглупый Джеймс Энглтон сказал мне: «Я всегда подозревал, что с этим Филби что-то не так». Однако это заявление вызывает определенные сомнения, поскольку он никогда не делился своими подозрениями ни с кем из своих коллег и не предпринимал в то время никаких превентивных мер.

 

Фабрики фальшивых поделок

Душный летний день в Вашингтоне. Стоит середина 1952 года, и я уже работаю в штаб-квартире ЦРУ, возглавляя разведывательную работу, в Юго-восточной Европе. В папке входящих бумаг я обнаруживаю тщательно разработанный план по организации для нас сети нелегальной агентуры, которая должна была покрыть весь балканский регион. Какие бы проблемы ни вставали перед нами в процессе разведывательной деятельности, недостатка в будущих агентах, желающих получить от нас деньги, не было никогда. Другое дело, что они могли принести нам взамен.

Упомянутое досье поступило в Вашингтон из Вены, и многие детали этого плана показались мне до странности знакомыми. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. В период четырехсторонней оккупации союзниками столица Австрии превратилась в своего рода интеллектуальный рынок, на котором беженцы из коммунистической Европы пытались любыми способами заработать себе хотя бы на самое скудное существование. Одной из самых выгодных разновидностей этого «свободного предпринимательства» являлась торговля разведывательной информацией. Большинство из этих мошенников от разведки, свободных от каких-либо идеологических или моральных принципов, пытались одновременно удовлетворить как интерес Советов к трем своим западным союзникам, так и аналогичный интерес Запада к планам, намерениям и возможностям СССР и недавно образовавшегося мощного коммунистического блока. Ни одна из сторон, как оказалось, не слишком преуспела в правильной оценке важности предлагаемой «разведывательной» информации, поэтому бизнес процветал, несмотря на то, что большая часть предлагаемого товара представляла собой не более чем бойко состряпанные фальшивки, имевшие целью во что бы то ни стало заинтересовать потенциального заказчика.

Я обратился к своей секретарше: «Не получали ли мы недавно нечто подобное из Гааги?» Когда она принесла нужное досье, стало понятно, что память мне не изменила. На открытый рынок вышла очередная «фабрика макулатуры», широко рассылающая свои рекламные издания. Оставалось только надеяться, что базирующиеся в Вене многочисленные союзнические отделения и подразделения не поддались соблазну потратить на подобную чепуху часть своих «особых фондов», но больших надежд на это у меня не было. Ведь я только что написал обоснование отказа от плана явно мошеннической авантюры в Румынии, оплаченного легковерным Парижем, и не сомневался в том, что рынок подобных предложений далеко не исчерпан.

 

Корейская война — фиктивные агенты и реальные перебежчики

Проблема сфабрикованной «секретной» информации стояла перед нами многие годы, сильно затрудняя работу не только в Европе, но и в Азии, где в 1952 году я оказался в качестве резидента в Сеуле, столице Южной Кореи. По прибытии на место мне первым делом пришлось подвергнуть строгой ревизии все «замечательные» планы, на которые ориентировались мои предшественники. Для этого я собрал небольшую команду из самых способных молодых сотрудников, оказавшихся рядом, и постарался привить им здоровый скептицизм, который должен стать главным интеллектуальным оружием работника разведки. Что касается всего, что они слышали и читали со времени своего прибытия в Корею, то я попросил их задать себе единственный вопрос: «Почему я должен этому верить?».

Меня заранее предупредили, что ни один из американских оперативных сотрудников не говорит по-корейски, хотя у нас была пара действительно хороших переводчиков. Вследствие этой лингвистической несостоятельности, все наши замечательные «успехи» были по большей степени достигнуты при помощи так называемых «ведущих агентов» Кореи (ВА — на профессиональном жаргоне). Именно из рук этих местных посредников (которые, как я понял после нескольких личных встреч, являлись, скорее, предпринимателями от разведки, чем аналитиками) мы и получили показушные результаты работы их «сети» на вражеской территории. Мои сомнения в добросовестности посредников выразилось в форме следующих основных вопросов. Не появляются ли у них неожиданно большие суммы денег? Чем они занимались до начала работы на нас? Какие существуют доказательства того, что у них действительно есть контакты на Севере? Предварительное расследование, продолжавшееся около трех месяцев, завершилось решением о необходимости подвергнуть всех корейских ВА проверке на детекторе лжи.

Результаты этой проверки превзошли самые пессимистические ожидания. Хотя большинство из полученных нами «красочных» донесений вполне могло быть сфабриковано людьми, проживающими в Сеуле, появились весьма убедительные доказательства того, что несколько информационных сообщений (в совершенно законченном виде) поступили прямиком из Пхеньяна (столицы Северной Кореи). Одно из таких донесений до сих пор не выходит у меня из головы. Оно преподносилось как подробное описание всех китайских и северокорейских воинских частей, дислоцированных по линии фронта, с указанием их численности и номеров подразделений. Полученное от сеульской сети еще год назад, это донесение привлекло благосклонное внимание командования дальневосточной группы войск США, базирующейся в Японии. Высокопоставленные военные характеризовали его как «один из самых выдающихся разведывательных документов за всю военную кампанию». На самом деле, при более тщательном анализе выяснилось, что это донесение является полной фальшивкой, не содержавшей вообще никакой информации.

Тем временем наше расследование деятельности сеульских агентов начало давать определенные результаты, по большей части негативные. В процессе постоянных собеседований, подкрепленных тестами на детекторе лжи, все наши поставщики информации оказались просто мошенниками, живущими припеваючи на средства ЦРУ, Щедро выделяемые, как предполагалось, на оплату «источников» в Северной Корее. Кроме того, многие донесения, полученные от этих воображаемых агентов, поступали от наших врагов.

Я оставил свой пост в Корее в конце 1959 года. За это время ситуация с агентами улучшилась лишь в отношении здорового профессионального скептицизма. Контрмеры служб безопасности неприятеля оказались столь эффективны, что у нас по-прежнему не было агентов на Севере. По счастью, случались и светлые моменты, особенно в ясные прохладные дни, в которые Сеул, несмотря на царящую вокруг разруху, являл свое прежнее очарование. Один из таких дней преподнес мне неожиданный сюрприз. В десятом часу утра раздался звонок телефона армейской связи, и моя, обычно невозмутимая, секретарша сообщила с некоторым возбуждением в голосе: «Полковник, только что один из северокорейских военных летчиков посадил на К-16 советский МиГ [истребитель конструкции Микояна и Гуревича]». К-16 — армейское обозначение расположенной в пригороде столицы Южной Кореи американской военно-воздушной базы, в течение следующих нескольких часов ставшей центром внимания всего командного состава США, от командира базы до самых высших чинов Пентагона. До этого ни один МиГ никогда еще не попадал в распоряжение Соединенных Штатов, хотя тому, кто сумеет доставить к нам образец этого грозного оружия, было назначено вознаграждение в сто тысяч долларов. В ценах 1950-х годов это являлось настолько крупной суммой (примерно равнозначной сегодняшнему миллиону), что немногие из корейцев были в состоянии даже себе представить. Однако для военно-воздушных сил США подобная цена отнюдь не казалась чрезмерной — такой страх внушали эти советские самолеты нашим пилотам в период воздушной войны над Кореей. Пилот проделал весь путь на бреющем полете над холмистым районом к северу от Сеула, в результате чего не был замечен ни одним из наблюдателей, приземлившись нос к носу с готовившимся к взлету американским истребителем. К тому времени, когда мой оливкового цвета седан с большой белой звездой на боку, который я вел на предельной скорости, добрался до авиабазы, МиГ был уже окружен плотным кольцом военной полиции. Однако пилота, по сложившемуся порядку, должны были сначала допросить сотрудники ЦРУ.

«Вы меня расстреляете?» — первым делом спросил он. Одной из наших первостепенных задач в подобных случаях было успокоить этих необычных людей, бросающих свою коммунистическую родину и отдающих себя нашему милосердию. Подобный переход на сторону противника, как правило, наносил им сильную психологическую травму, от которой они восстанавливались долго и с большим трудом. Эта депрессия у них была часто настолько сильной, что от страха вызывала в их воображении сюрреалистические картины пыток и даже казни, которым они могут быть подвергнуты с нашей стороны. Но на самом деле, учитывая ценность информации, которую они могли бы нам предоставить, мы были готовы всячески оберегать и поощрять их. Однако, не имея возможности знать об этом заранее, они всегда ожидали худшего.

Причины перехода на нашу сторону самые разнообразные. Это может быть политически мотивированный протест, неудовлетворенность продвижением по службе или конфликт с вышестоящим начальством. Однако чем бы не было вызвано это решение, определенная эмоциональная травма почти неизбежна. До прибытия в Корею в 1952 году у меня почти не было опыта общения с людьми, покинувшими свою страну, поэтому я оказался не готов к неизбежно возникающим в подобных случаях психологическим трудностям, как, впрочем, и большинство моих коллег из ЦРУ. Никому из нас не приходило в голову, что подобная измена, даже для человека, ненавидящего сложившуюся в его стране политическую систему, неизбежно влечет за собой не только неуверенность в своем будущем, но часто и непроходящее чувство вины. Одним из свидетельств глубины подобных чувств являлось многословие перебежчиков, обычно прямо пропорциональное противоречивости их эмоций. Испытываемый ими стыд, в котором они никогда открыто не признавались, очень сильно довлел над ними, заставляя говорить и говорить, потому что в процессе этого разговора можно было бы попытаться найти мотивы, оправдывающие предательство. Что же касается корейского лейтенанта, то его адаптации к новой жизни в США подобные сложные переживания не мешали, но он являлся исключением из правил, поскольку у себя на родине в Северной Корее уже имел опыт общения с американскими миссионерами, работавшими в стране.

 

Шпионы и перебежчики

Высшая ступень предательства — когда оно готовится скрытно и будущий перебежчик, притворяясь внешне лояльным своей стране, тайно оповещает о своем намерении иностранную державу. Это существенно отличается как от обычного побега, так и от искреннего откровенного желания работать против своей страны, как это было в делах Олдрика Эймса, Роберта Ханссена и им подобных. Прямой побег, который также чреват психологическими травмами различной степени тяжести, по крайней мере, предпочтителен с точки зрения физической безопасности. В тех случаях, когда перебежчики прихватывают с собой ценную информацию, накопленную ими в период военной или гражданской службы, и передают ее зарубежному государству, они обычно попадают под бдительную опеку благодарного правительства. Примером этому может служить бывший сотрудник ЦРУ Эдвард Ли Говард, ныне проживающий в Москве. В нашей стране перебежчик, попросивший убежища, обычно получает новое имя и «легенду» — фальшивую биографию, позволяющую ему скрыть свое прошлое. До тех пор пока он не найдет способ зарабатывать себе на жизнь, такой человек получает от американского государства финансовую поддержку.

Шпионы, напротив, вынуждены оставаться на своих местах, поскольку их ценность для принявшей их страны заключается именно в продолжении военной или гражданской карьеры на родине. В коммунистических странах, которые традиционно, по крайней мере до развала Советского Союза, являлись для американской разведки высшим приоритетом в деятельности спецслужб, шпионы неизменно подвергались огромному риску — настолько трудна была задача тайной передачи информации из Москвы в штаб-квартиру ЦРУ. До самого окончания холодной войны страны, подобные Советскому Союзу, на жаргоне наших разведчиков назывались «тяжелыми районами», в которых активная и высокоэффективная контрразведывательная деятельность успешно противостояла усилиям американской разведки. В наше время зарождающейся свободы шпионское ремесло значительно упростилось, хотя по-прежнему далеко не безопасно.

И все же задолго до появления понятия гласности многие советские граждане шли на подобный риск, предлагая свои услуги в шпионаже в пользу Соединенных Штатов. Ирония заключалась в том, что, несмотря на эффективность работы КГБ, без всякого сомнения одной из самых успешно действующих подобных организаций в мире, большинство из наиболее ценных агентов, работавших на Америку в период «холодной войны», были все-таки подданными СССР. Почему же эти советские граждане шли на такой риск? Зачем шпионить в пользу страны, язык которой большинству из них был не знаком? И наоборот, почему на это соглашались столь немногие представители других крупных национальностей, в частности стран коммунистической Азии? Некоторые из этих вопросов мы будем подробнее обсуждать ниже.

В процессе этого обсуждения необходимо иметь в виду, что наша эпоха отличается быстрыми политическими переменами и выводы, сделанные на основе опыта прошлого, должны время от времени подвергаться пересмотру. Весьма сомневаюсь, что даже сами сотрудники нынешних разведывательных служб могут с уверенностью сказать, что несет с собой новое время. С другой стороны, изучая биографии шпионов прошлых лет, мы можем быть уверенными в том, что наши обобщения вполне применимы к тем, кто решит предать свою страну в будущем. Так же как либеральная американская демократия порождает индивидуумов вроде семьи Уокер, Джонатана Полларда, Олдрика Эймса и Роберта Хан-ссена, решивших работать против США, в государствах бывшего Советского Союза и многих других странах всегда найдутся люди, желающие работать против своего отечества.

 

О различии культур

Из всего вышесказанного невольно возникает естественный вопрос — зачем вообще заниматься разведывательной деятельностью? Зачем желать этого, если последствия столь мрачны, как описано выше. На это часто отвечают, что рассматриваемые годы можно считать детским периодом функционирования ЦРУ, во время которого мы пытались овладеть ситуацией, лежащей за пределами нашего понимания. Вся беда в том, что подобная ситуация повторилась в 1966–1969 годах, когда Центральное разведывательное управление, без сомнения, вышло из своего младенческого возраста. В то время я также был резидентом, на этот раз в зоне другого военного конфликта — во Вьетнаме. К концу 60-х годов мы уже имели достаточный опыт для того, чтобы попытаться выполнить нашу основную задачу — помочь некоммунистическому Южному Вьетнаму в его борьбе против коммунистического Севера. Однако Вашингтон ожидал, что мы будем пытаться проводить операции на Севере, и, вероятно, из ложной скромности мы не протестовали против этого так активно, как следовало. Не вдаваясь в детали наших неудач, замечу, что мы повторили все ошибки, совершенные в Корее. Хуже того, мы не только не получили от засланных в Северный Вьетнам агентов сколько-нибудь ценной информации, но до сих пор не имеем никакого понятия об их дальнейшей судьбе. Они просто исчезли, не передав нам даже той дезинформации, которую мы так часто получали от их северокорейских предшественников.

Подобные неудачи заставили нас задуматься над возможной закономерностью провалов, преследовавших ЦРУ при попытках внедрения агентов в страны коммунистической Азии. Не означают ли эти неудачи, что их сообщества психологически более недоступны к проникновению в них европейцев и американцев, чем славянские страны. Не свидетельствует ли это о наличии некого принципиального культурологического фактора, обеспечивающего наши успехи в Восточной Европе, и об отсутствии этого фактора в странах, находящихся под сильным влиянием китайской цивилизации. На.этот вопрос можно ответить анекдотичным случаем из моего опыта, иллюстрирующим проблему более наглядно, чем сотни бессвязных страниц, посвященных психологии населения Восточной Азии. В 1967 году, в последний вечер пребывания в Сайгоне, перед моей эвакуацией по медицинским показаниям, я подозвал к своей кровати двух верных слуг, мужа и жену, постоянно заботившихся обо мне в течение последних двух лет. В краткой речи я выразил им свою искреннюю благодарность за службу, но однако они молчали и стояли бесстрастно и неподвижно. После завершения речи супруги, казалось, не знали, как им на нее реагировать. (Мне пришло в голову, что их никогда не благодарили.) Наконец мистер Тан, очевидно понимая, что должен сказать перед расставанием хоть что-нибудь, пробормотал несколько коротких фраз по-вьетнамски. В переводе они звучали очень просто: «Долг слуги исполнять все желания хозяина». Затем Тан и его жена поклонились и, не сказав ни слова, вышли из комнаты. По их понятиям, власть была превыше всего. Тогда почему, пользуясь беспрекословным повиновением этих людей, я так и не смог сделать из них шпионов, подчиняющихся моим приказам после заброски в Северный Вьетнам. Многие из засланных в страну агентов были, без сомнения, арестованы, однако невозможно было поверить, что северовьетнамцы имели стопроцентный успех, хватая всех, кого мы перебросили через линию фронта. Лежа в постели, ожидая отъезда, я вновь и вновь задавал себе этот вопрос, не дававший мне покоя со времени моего пребывания в Корее. Было очевидно, что деньги, которые я платил г-ну и г-же Тан, обеспечивали их уважение (и далеко не в последнюю очередь), но агенты, засылаемые нами на Север, получали гораздо больше. Таким образом, финансовый фактор явно не являлся в данном случае главным. Может быть, власть в немалой степени опирается на личное присутствие хозяина — на возможность быть увиденным и услышанным, лично отдавать приказы. Я решил, что частично это так и есть. Азиатские традиционалисты, подобно супругам Тан, безоговорочно подчиняются физически присутствующим вышестоящим лицам, ведущим себя по отношению к ним честно и справедливо. С другой стороны, редко кто из жителей Азии, имеющих традиционное образование, способен действовать по своей инициативе, получая лишь руководящие указания издалека. Мирская (светская) власть, которую нельзя было ни услышать, ни увидеть, не имела, по их мнению, авторитета вообще. Власть религиозная и околорелигиозная была более эффективна, но даже она казалась слишком эфемерной, не будучи подкрепленной скульптурными изображениями, повторяющимися ритуалами, магическими заклинаниями, тайными знаками и, быть может, специальной униформой.

К великому сожалению, считалось, что офицер разведки не должен предпринимать подобные конкретные психологические действия, так как они входят в противоречие с принципами сохранения секретности. Кроме того, даже для наиболее творчески мыслящих сотрудников спецслужб США обращение к такого рода мистике казалось несовместимым с миром разведки. В Азии, напротив, коммунистические и подобные им тоталитарные режимы оказались способны выдвигать харизматических светских лидеров, придававших своим идеологиям силу религий. Кроме того, вера в этих лидеров всячески поддерживалась сложно организованными и вездесущими партийными организациями. Именно вездесущность этих партий и позволяла их членам шпионить против нас недоступным нам образом.

Однако не следует воспринимать эти слова как карикатуру на вьетнамцев или корейцев. Я испытываю к ним величайшую симпатию и уважение; просто их образ жизни отличается от образа жизни большинства американцев — специфика, ускользавшая от нашего понимания на протяжении двух долгих войн.

 

Проблема мотивации

Теперь мы можем наконец сформулировать основной вопрос — почему столь значительное число советских граждан, добровольно предложив свои услуги Соединенным Штатам и некоторым западным странам, затем успешно шпионили против своей родины. Одним из самых удивительных фактов в истории послевоенной разведки явилось неожиданно большое количество советских высокопоставленных официальных лиц, особенно из служб безопасности и разведки, долгое время снабжавших нас подробными сведениями о тайных сторонах деятельности их собственной страны, оставаясь при этом на своих гражданских или военных постах. И это несмотря на то, что советская власть рассматривала Америку в качестве главного врага (до недавнего времени мы отвечали СССР тем же). Ни в одной стране мира люди не осознавали с такой ясностью всей опасности предательства, как в Советском Союзе, где правительство имело обыкновение широко оповещать о жестоких репрессиях в отношении тех, кто предал Родину. Почему же тогда советские граждане все-таки шли на такой риск? В данной книге сделана попытка ответить на этот вопрос. Кроме того, в эпилоге будет рассмотрен вопрос о том, имеет ли смысл продолжать разведывательную деятельность против бывшей советской империи в наши дни, после распада Советского Союза.

Начнем со скромного человека по имени Петр Попов, от которого мы в ЦРУ многого не ожидали, однако удивившего всех нас, по крайней мере тех, кто был свидетелем его отваги.