Новый советский человек

«Неуверенность, медлительность и леность — вот мои враги», — как-то сказал о себе Лев Толстой. Он умер в 1910 году, говоря с сожалением не только о своем, но и о давно ушедшем поколении, однако вряд ли Толстой был более оптимистичен насчет будущего поколения. Каково же могло быть его мнение по поводу «нового человека», появившегося после революции, сказать трудно.

Те советские люди, которых я довольно пристально изучал во время создания этой книги, несомненно, являлись представителями нового поколения; они усердно старались соответствовать официально предписанному образу советского человека, по крайней мере внешне. Как таковые, они должны были разительно отличаться от людей дореволюционной формации, принадлежавших как к среднему, так и к высшему классу общества. Для коммунистов, пришедших к власти вместе с Лениным, русский народ являлся лишь малопригодным материалом для построения нового, лучшего общества — излишне эмоциональным, весьма склонным к резким переменам настроения, слишком легко и открыто впадающим в депрессию и отчаяние. Типичный русский способен разумом понять необходимость контроля над своими импульсами, но тем не менее имеет большую склонность потворствовать своим желаниям и капризам. Временами он способен на упорный труд, однако лишь урывками и часто ищет вдохновения в крепких напитках.

Для исправления этих дефектов советская власть решила принять за основу западноевропейскую модель общества. Вожделенный новый человек должен был походить ни много ни мало на шотландца или немца: строго одетого, сдержанного в поведении, основательного в беседе и высоконравственного в интимных отношениях. В сфере действия он предполагался работящим, с высокой степенью самодисциплины, эмоционально сдержанным и абсолютно лояльным к вышестоящему начальству, партии и государству, но вместе с тем должен быть полон энергии и стремиться к успеху. Главным тем не менее было безоговорочное подчинение приказам.

Желаемая планка, надо признать, была поднята слишком высоко, поэтому понятно, что советская власть так и не смогла достичь своей основной цели и полностью нейтрализовать у трудящихся «асоциальные» импульсы. Несмотря на это, до самого падения режима, советские лидеры продолжали усиливать строгость критериев поведения, внешне уважаемых всеми (если не считать редких индивидуалистов вроде Хрущева). Действуя подобным образом, они значительно ускорили процесс европеизации страны, начатый еще Петром Великим, сделав возможным для человека из крестьян, вроде Попова, чувствовать себя достаточно комфортно в некоммунистической Центральной Европе.

Навязывание этой модели всем без исключения гражданам страны с самого начала являлось первоочередной задачей Коммунистической партии. В связи с этим интересно отметить, что многие работавшие на ЦРУ русские шпионы в различные периоды своей жизни сами в какой-то степени выступали в качестве проводников этого курса. Исходя из всего, что нам известно об этих людях, подобная деятельность давалась им без особого труда, как и любая другая роль, связанная с ореолом власти и престижа. Однако иногда эта социальная роль игралась ими автоматически, без осознания ее истинного смысла. Подобное отсутствие понимания может быть прокомментировано следующей историей, рассказанной человеком, названным мною Николаем, который, в свою очередь, приписывает ее известному советскому авиаконструктору Олегу Константиновичу Антонову. Со слов Николая, Антонов вспоминал: «Прибыв в Москву, я вышел прогуляться и, увидев строящееся здание, из любопытства подошел поближе. В это время подъехал грузовик с кирпичом, и две девушки начали разгрузку, сбрасывая кирпичи в кучу. Разумеется, они при этом бились, но девушки объяснили, что не отвечают за их сохранность, главным было количество разгруженных машин. Я обратился к водителю, который ответил, что рабочим платят сдельно… а все остальное его не касается!»

«Кирпичи, — иронически воскликнул Николай, — они никого не интересовали. И так по всему Советскому Союзу!»

Однако, если судить по прогрессу СССР в некоторых других областях, особенно в исследовании космоса и оборонной промышленности, этот:случай, рассказанный Антоновым, нельзя распространять на положение дел во всей стране. С другой стороны, по мере того как жизнь в СССР ухудшалась, это высказывание становилось все более пророческим. Но какова бы ни была ситуация в Советском Союзе на самом деле, русские агенты, работавшие на ЦРУ, редко испытывали желание отдать своим согражданам должное за их успехи. В этом и почти во многих других отношениях их чувства к своей стране в целом всегда были антагонистическими.

Вместе с тем, хотя психологическое давление, оказываемое в СССР на личность с самого раннего детства (направленное на достижение соответствия идеалам подчинения долгу и дисциплине), не достигает желаемого результата в смысле гражданских добродетелей, оно, несомненно, оказывает свое действие, выражаясь в массовых неврозах, вызванных эмоциональными стрессами. Как мне кажется, одним из следствий подобного конфликта является наличие в Советском Союзе повального алкоголизма, но не пьянство является единственным результатом всего этого. Существует множество других путей разрешения психологических конфликтов кроме пьянства. Для советских граждан, описанных в этой книге, альтернативой явилось предательство. Подтверждением этому выводу является тот факт, что, в отличие от многих своих сограждан, почти все советские шпионы, попавшие в сферу моего исследования (за исключением Юрия), были очень умеренны в употреблении алкоголя. Таким образом, в данном случае предательство выступило в качестве альтернативного способа разрешения внутренних конфликтов и противоречий, принося в то же самое время определенную финансовую выгоду, позволяющую вести двойную (и более приятную) жизнь.

Предшествующее описание деятельности некоторых советских офицеров касалось в основном фактов из их жизни. Для того чтобы выжить, шпионы обязаны быть скрытными; подобно некоторым птицам, имеющим оперение, делающее их незаметными, шпионы просто вынуждены вводить окружающих в заблуждение. Разумеется, нашему пониманию отнюдь не способствуют мифотворцы из средств массовой информации, зарабатывающие себе на жизнь прославлением этих индивидуумов как сильных, склонных к насилию, гиперсексуальных людей, часто физически привлекательных и начисто лишенных каких-либо сомнений.

Давайте попытаемся развенчать это искаженное представление и получше понять, что именно определяло поведение некоторых советских шпионов-перебежчиков.

 

Петр Попов

Чтобы пролить свет на дело Попова, воспользуемся проведенными ЦРУ психологическими тестами, а также выводами, сделанными мною на основании истории его жизни, рассказанной им самим. Последняя, однако, была изложена Поповым весьма бессистемно, его рассказ следует воспринимать как повествование человека простого и не склонного к рефлексии. Теперь, по прошествии времени, мы, вероятно, способны понимать его лучше, чем он понимал сам себя.

В поисках причин нелояльности Попова к советскому режиму мы можем пользоваться и его рассказами, и фактами советской истории. Первое, что бросается в глаза, — это отсутствие авторитетных фигур, с которых Попов мог бы брать пример в детстве. Подобно многим другим перебежчикам из СССР, потеряв отца в раннем возрасте, он не очень прислушивался к мнению матери. Единственным авторитетом в семье являлся его энергичный брат Александр. В рассказах Попова Александр выступает как человек суровый и не слишком склонный к проявлению чувств, но, безусловно, желающий младшему брату добра и сыгравший в какой-то период решающую роль в становлении его будущего.

Можно предположить, что немалый авторитет у мальчика имел также его школьный учитель, пользовавшийся большим уважением во всей округе, поскольку в школу ходили дети из других деревень, и влияние на них учителя было, по всей видимости, очень сильным. До революции, разумеется, существовала другая, общеизвестная и недоступная личность, — царь, считавшийся почти что Богом. Многие простые люди при виде этого благообразного, бородатого человека испытывали желание опуститься на колени и помолиться. Но к тому времени, когда Попов достиг разумного возраста, этого светского правителя уже смела стихия войн и революций. Что касается веры в Бога, то коммунисты это не одобряли. Разумеется, все верующие, в том числе и семейство Поповых, и после революции продолжали держать в избах иконы и потихоньку молиться, поскольку это вносило хоть какой-то порядок и смысл в их незамысловатую жизнь. Хотя, с другой стороны, за что им было благодарить Бога? В исследовании, посвященном постреволюционному периоду в СССР, спонсированном Гарвардским, университетом, отмечается: «В советскую эпоху крестьянин оказался наиболее угнетенным, эксплуатируемым и потерпевшим членом общества». Крестьяне делали все, что им говорили власти, имевшие возможность при необходимости подкрепить свои слова вооруженной силой, но часто это повиновение обуславливалось не уважением к начальникам, отдающим приказы, а простым желанием выжить. Последнее замечание особенно важно, поскольку именно общераспространенная, несущая в себе внутреннее противоречие психологическая раздвоенность — покорность в сочетании с неуважением к власти — помогает понять причину того безразличия, с которым позднее Попов, работая на ЦРУ, одновременно стремился подняться по ступеням служебной лестницы. Можно поставить себя на его место и попытаться понять, почему Попову пришлось научиться скрывать свои мысли, выдавать себя за того, кем он не являлся. Ясно одно — только такое поведение гарантировало ему выживание при советском режиме. Несмотря на офицерскую форму, Попов всегда ощущал себя крестьянином, даже несмотря на то, что советской системе со временем удалось внешне привить ему манеры офицера, принципы поведения которого были заложены еще при царском режиме и пережили революцию без особых изменений.

Что касается недостаточной приверженности Попова базовым установкам коммунистической системы при внешнем следовании ее правилам, то легко поддаться искушению и объяснить эту нелояльность к советскому государству влиянием брата-бунтовщика Александра. С другой стороны, подобное отношение Петра к властям, скорее всего, являлось типичным для человека из крестьян. «Отношение крестьянства к руководителям Советского Союза заслуживает особого объяснения, — утверждается в исследовании Гарвардского университета. — Около 75 процентов представителей этой группы выступают за насильственное уничтожение руководства [Советского Союза] и почти 80 процентов желали бы сбросить на Москву атомную бомбу». С другой стороны, приверженность Попова главным принципам породившего его общества не вызывает сомнения. Его личность была сформирована жизнью среди таких же крестьян, ведущих суровый образ жизни, и другого он не знал. Но каким бы тяжелым ни казалось существование семьи Попова, в жизни были и светлые стороны, о которых он любил вспоминать, в том числе те ясность и порядок, которые вносило посещение школы. Именно поэтому в дальнейшем превыше всего Петр ценил простоту и спокойствие.

Таким образом, связь Попова со своей страной основывалась не на религии, которую он не исповедовал, а всего лишь на обыкновенных традициях благопристойности, чистоты и гармонии, плюс язык, на котором выражались эти простые понятия. Таковым языком являлся для него, разумеется, русский. Хотя позднее Попов научился говорить еще на двух языках, ни одним из них он не владел настолько хорошо, чтобы воспринимать через него традиции иностранной культуры. Одной из притягательных черт Мили было то, что она могла говорить с Петром по-сербски, на языке, родственном русскому. Стоит также отметить, что вряд ли сотрудник ЦРУ Кисевалтер стал бы столь хорошим другом Петра, если бы американец свободно не говорил по-русски.

Идиллия жизни сельской общины никак не могла подготовить Попова ко всему, что предстояло ему в будущем. Как уже отмечалось, коммунистическая доктрина подразумевала воспитание нового человека, и он прекрасно понимал, что может приблизиться к некоторому соответствию этой идеальной модели лишь внешне. Петр решил, что самое разумное в этой ситуации — выглядеть вежливым, выдержанным, бдительным и интеллигентным (по крайней мере, на вид). Именно такое впечатление и произвел Попов на встретившихся с ним сотрудников ЦРУ. С другой стороны, они отметили, что он грызет ногти, страдает от повышенного давления, а также систематически изменяет жене и постоянно лжет своему начальству. К тому же во время приступов страха возможного разоблачения ему не удавалось сдерживать слез. Другими словами, Попов так и не смог прийти в согласие с тем образом, которому пытался соответствовать, чтобы замаскировать свое незавидное происхождение и слабость характера.

Оба аспекта этой раздвоенной психики были вполне естественными и реальными. Этот вежливый, сдержанный, дисциплинированный и внешне сильный духом офицер являлся продуктом идеологической обработки. Невозможно отрицать тот факт, что некоторые уроки Петр освоил весьма неплохо, иначе простой деревенский парень не мог бы достичь ранга старшего офицера. Более того, он неоднократно назначался секретарем парторганизации в нескольких подразделениях, в которых служил. В разговорах с Джорджем, своим американским куратором, Попов, часто критикуя несправедливость коммунистической системы (в особенности по отношению к крестьянству), в то же время, занимал вполне ортодоксальную позицию по отношению к властям. «Порядок, дисциплина и достоинство, — однажды заявил он, — должны быть превыше всего». С другой стороны, в его характере явно проявлялась и другая черта. Психолог ЦРУ определил Петра как «вечного юношу», имея в виду, что даже достигнув зрелого возраста, он так и не смог преодолеть многие внутренние психологические конфликты, почти детскую наивность и эгоизм.

Можно предположить, что столь надолго затянувшаяся незрелость объясняется отсутствием в раннем детстве авторитетной фигуры отца. Отец Попова умер, а брат-бунтарь Александр переехал в другое место, оставив Петра с матерью, пережившей мужа всего на несколько лет, но нет никаких оснований полагать, что она имела на сына большое влияние. Во времена юности Попова нормой поведения советской замужней женщины в семье было полное потакание желаниям и интересам мужчины, поэтому в смысле дисциплины он остался все равно что сиротой. С отъездом Александра Петр как бы во второй раз потерял отца, осиротел вдвойне, и это сиротство было почти в порядке вещей, поскольку со времени Первой мировой войны, за которой последовала революция, Россия потеряла огромное число граждан. Сталинские репрессии и Вторая мировая война отняли жизнь еще, по меньшей мере, у сорока миллионов.

Многие молодые люди вроде Попова, потерявшие семьи по разным причинам, быстро осознали, что в столь гибельную эпоху ждать от советской системы помощи не приходится: у власти не было ни времени, ни ресурсов для ее оказания. Дарвинский принцип выживания самых приспособленных к жизни действовал в полную силу, и люди подобные Петру понимали, что спасения можно достичь лишь одним способом: успешным восхождением по ступеням социальной лестницы — путем получения образования, вступления в комсомол и в партию, пройдя при этом строжайший отбор. Членство в партии было редкой честью, почти равнозначной попаданию в райские кущи, но Попов добился и этого. С другой стороны, это характеризует способности Петра к мимикрии, поскольку у него не было никакой веры в доктрины.

Хотя для многих советских людей получение заветного партбилета было делом престижа, не меньшее их число полагало, что важны сами по себе формальные преимущества, связанные с членством в КПСС. В стране, охваченной кардинальным переделом общественного строя, граница между жизнью и смертью была весьма слабой, поэтому у большинства населения имелись все основания для конформизма. Подобно Петру Попову, многие из-за них поступали так отнюдь не из-за убеждений или соображений патриотизма, а исходя из личных практических интересов.

Таковым было положение в России до самого вторжения немцев, события, сплотившего русскую нацию в не меньшей степени, чем нашествие Наполеона. На несколько трудных для страны лет мир стал совсем иным — даже для людей подобных Попову. Если исключить его службу в период войны, о которой мы мало что знаем, Попова можно причислить к немногочисленной категории людей, называемых карьеристами. Это слово имеет по-русски совсем не то значение, чем по-английски. Население России слишком велико, чтобы эффективно проводить отбор управленческих кадров. Неэффективность кадровой политики косвенным образом подтверждалась частыми публичными разоблачительными кампаниями против чиновников, демонстрировавших и подтверждавших лишь внешнее соответствие требованиям советской власти, но скрытно саботировавших ее решения. Само слово «карьерист» употреблялось в СССР по отношению к людям, активно поднимающимся по служебной лестнице, однако, по сути, лишенным чувства подлинной преданности своей стране. Сам Попов, несомненно, принадлежал к этой категории.

К несчастью для Петра, очутившись за границей, он был вынужден применять на практике все, чему его так долго и усердно учили, но оказался к этому совершенно не пригоден, что, естественно, не способствовало его дальнейшему продвижению по службе. Мало что понимая в незнакомом немецкоговорящем мире, в котором очутился по воле Советской армии, разбившей Германию, Попов был настолько беспомощен, что его американским кураторам пришлось руководить всеми его действиями, за исключением самых обыденных дел. Их помощь помогала ему оставаться на плаву в качестве офицера советской разведки.

Он производил впечатление вечного примерного студента, прилежно готовящего все задания, хотя и не слишком интересующегося их содержанием. Это качество, возможно, способствовало его позднейшему назначению секретарем партийной организации одного из подразделений посольства в Вене, в котором Петр служил. В числе важных задач этой привилегированной должности — было следить за чистотой идеологических настроений своих коллег. Вряд ли Попов исполнял свои партийные обязанности слишком уж рьяно, это, вероятно, вполне устраивало его сослуживцев, многие из которых были не более политически активны, чем он сам. Конформизм настолько укоренился в нем, что, должно быть, даже партийные собрания, на которых председательствовал Попов, проходили бесцветно и формально.

Недостаток уверенности в себе и неизменная вежливость накладывали отпечаток даже на отношения Петра с американскими кураторами. Никогда не заискивая перед ними, он тем не менее был предупредителен почти до угодливости, спрашивая позволения даже перед тем, как причесать волосы. Несмотря на это, внешний вид, речь и манеры поведения Попова производили настолько обманчивое впечатление, что по прибытии его в Вену, начальство, должно быть, увидело перед собой образцового советского офицера. Послужной список Петра выглядел внушительно. Он имел боевое ранение, окончил две престижных военных академии, дослужился до звания майора, к тому же являлся не просто членом партии, но и был секретарем партийной организации. Всегда аккуратный, с военной выправкой, Попов обладал прекрасным почерком, был отличным стрелком и никогда не был замечен в пьянстве. Поскольку в описываемый период в ГРУ имелся большой дефицит высшего командного состава, его перспективы на продвижение по службе казались весьма высокими. И действительно, вскоре Петр был произведен в звание подполковника. Что же случилось с ним потом?

Одним из возможных ключей к решению этой загадки являются результаты проведенного ЦРУ стандартного психологического теста, выявившего его ярко выраженный эгоцентризм. Выражаясь более простыми словами, даже те немногие люди, которых он любил, являлись в его жизни чем-то вторичным. Главная же проблема заключалась в том, что, очутившись в Вене, Попов вышел за рамки ограничений, определявших всю его жизнь в Советском Союзе. Более того, его новые обязанности как офицера разведки, подразумевающие определенную степень неподконтрольности, предоставляли ему свободу действий, доступную очень немногим советским людям — гражданским или военным. Воспользовавшись в полной мере этими неожиданно открывшимися перед ним возможностями, он пустился во все тяжкие.

Петр быстро и легко принял это освобождение — общих интересов со своими сослуживцами у него было мало. Почти все они были ранее городскими жителями, следовательно, гораздо образованней и культурней него. В компании людей, находящихся по уровню развития выше него, Попов чувствовал себя весьма неловко и, как позднее признавался своим кураторам, любил общаться с теми, кто смотрит на него снизу вверх, например, с жителями родной деревни во время периодических выездов на родину. От сослуживцев Петра ждать подобного восторженного уважения, разумеется, не приходилось. Скорее, наоборот.

С началом Второй мировой войны в Красной армии почти полностью вернулись к кастовым порядкам царского времени, вплоть до погон в качестве знаков различия, многочисленных орденов и медалей и тщательно продуманной военной униформы. Вместе с тем требования, предъявляемые к военнослужащим как идеалу нового человека, стали едва ли не более строгими, чем в самой партии. «Требования к дисциплине в офицерском корпусе весьма суровы, — отмечал один источник. — Не одернувший подчиненного за неверно отданное приветствие может быть подвергнут наказанию. Однако на отдание чести [младшим по званию] можно ответить пренебрежительным взглядом, а то и вообще не ответить. Приказы отдаются подчеркнуто грубо. Во время совещаний без разрешения может говорить лишь старший по званию».

В этом строго отобранном и соответствующим образом обработанном элитарном обществе совершенно отсутствовала доброжелательная фамильярность в свободное от службы время, принятая в офицерских кругах некоторых других армий. Крестьянскому парню вроде Попова найти для себя приятное для общения место становилось все труднее. В качестве компенсации за недостаток внимания со стороны сослуживцев он завел себе Мили.

Милица Коханек была ни на что не претендующей беженкой из югославской республики Сербия. С ней Попов проводил большую часть своего свободного времени, может быть и часть служебного. Как оказалось, обретение подруги явилось поворотным пунктом в его жизни, хотя Мили так никогда не узнала (и пришла бы в ужас, если бы узнала), что стала причиной обращения Попова за помощью к ЦРУ.

Еще до своей связи с Мили Петр жил далеко не по средствам, а их неоформленное, официально блаженство лишь усугубило его финансовые трудности. Согласно информации одного из его кураторов, в конце концов Попову пришлось воспользоваться резервными фондами ГРУ. Однако возлагать вину за все его затруднения на любовницу было бы неверно. Основная проблема заключалась в том, что, столкнувшись впервые в жизни со всеми искушениями столь космополитичного города как Вена, он не смог перед ними устоять.

Приходилось срочно искать какой-то выход, а что могло быть для Попова более естественным, чем обращение к американцам, символизирующим в послевоенной Австрии богатство? Почему же тогда не обратиться к первому попавшемуся на улице американскому офицеру? Правда, работающие в Вене сотрудники советской военной разведки были предупреждены своим начальством о необходимости опасаться американцев, использовавших свои дьявольские доллары для подкупа иностранцев. Однако для Попова эта возможность не несла в себе никакой угрозы, напротив, именно ее он и искал.

Хорошая работа Попова в качестве агента ЦРУ объясняется тем, что наше обращение с ним и методы руководства коренным образом отличались от того, к чему он привык, ежедневно имея дело со своими советскими начальниками. Последние заранее предполагали, что после окончания Военно-дипломатической академии Петр просто обязан хорошо знать свое дело. Им даже не приходило в голову, что, обладая хорошей памятью и способностью членораздельно повторять фразы, заученные за время учебы в академии, он имел весьма смутное представление о том, как применять эти знания на практике. Таким образом, какие бы приказы ему ни отдавали, эффекта не было.

С другой стороны, подход к делу агентов ЦРУ более соответствовал способностям Попова. Кураторы, оценив его неопытность и неумение, подробно и в простых выражениях обсуждали с ним каждую проблему. Более того, в их отношениях были теплота и дружелюбие, которых ему так недоставало. Говорящий по-русски американец Кисевалтер стал для Попова кем-то вроде второго отца; Петр был готов для Джорджа на все, что угодно. Собственно говоря, Попов и погиб, пытаясь исполнить то, что сверх его возможностей.

 

Олег Пеньковский

Подобно Попову, Олег Владимирович Пеньковский вырос без отца, однако на этом их сходство и ограничивается. Тем не менее в одном очень важном отношении они были похожи друг на друга, оба являлись мастерами мимикрии — иначе говоря, создания о себе впечатления, часто весьма далекого от того, что они представляли собой на самом деле. Такое сходство является ключевым моментом в понимании того, почему оба, несмотря на разницу в происхождении, стали весьма успешными шпионами.

Пеньковский считал себя представителем той группы людей, которую можно назвать «верхушкой среднего класса», но он предпочитал называть себя аристократом. Его можно понять, особенно если признать, что в рассматриваемый период классовая структура городского населения Советского Союза, несмотря на массированную советскую пропаганду, являлась в значительной степени продолжением того, что существовало еще в царское время. Даже до революции развитие общества в России неуклонно продвигалось в том же направлении, что и в Западной Европе. С ростом индустриализации и развитием образования «к концу тридцатых годов в Советском Союзе сложилась социальная классовая структура, очень похожая на уже существующие в индустриально развитых странах Европы и Америки. Несмотря на отсутствие в СССР института землевладения, высшего класса предпринимателей и аристократии, существовали их аналоги [состоящие в основном из партийной иерархии и бюрократии], живущие в относительной роскоши… Установившаяся таким образом система… еще более окрепла в период 40–50-х годов». Эти строки, написанные еще в 1959 году, не потеряли свое значение и до сих пор.

В подтверждение истории Пеньковского мы имеем лишь его рассказ о дворянском происхождении матери и отца и две фотографии хорошо одетых и утонченно выглядевших родителей. Тем не менее мы знаем, что первоначально подозрение КГБ пало на Пеньковского в результате выявления его дворянского происхождения и факта службы его отца в Белой гвардии (монархически настроенной армии, действовавшей на территории России после революции в период Гражданской войны).

С психологической стороны важно отметить, что Пеньковский всегда упоминал об исчезновении отца в контексте, явно намекающем на потерю перешедшего ему по наследству права принадлежности к правящему классу.

Эта потеря еще более усугубилась впоследствии, когда в КГБ узнали о его происхождении, что привело к отстранению Пеньковского от активной службы в армии и назначению на гражданскую должность в ГНТК. Таким образом, если Попов еще в детстве потерял одного за другим двух авторитетных для него людей, Олег Пеньковский дважды пережил болезненное понижение в статусе. Нетрудно предположить, что его дальнейшие поступки в значительной степени обуславливались злобой, вызванной этими потерями. Окончательный ответ на вопрос о причинах, по которым некоторые люди гораздо активней, чем другие, добиваются и, более того, требуют для себя превосходства в чинах и социальном статусе, до сих пор психологами не получен. В случае с Пеньковским это стремление могло быть результатом твердого мнения, внушенного с детства матерью, что это коммунисты лишили его привилегий, положенных ему по праву рождения. Примером подобной неуверенности в своем статусе может служить интерес, который Олег проявлял к мнению о нем среди представителей американского дипломатического корпуса в Турции, а также более позднее желание узнать, какое впечатление он произвел на «сэра Ричарда». Постоянное стремление Пеньковского к самоутверждению является, по всей видимости, следствием глубоко запрятанного внутреннего сомнения в ценности собственной личности. Вдобавок к этой неуверенности, сам факт того, что ему приходилось с самого раннего детства скрывать правду о своем происхождении, по всей видимости, способствовал формированию невроза. Чем дольше приходилось Пеньковскому держать в тайне правду о его «врожденном аристократизме», тем сильнее развивалось в нем стремление к достижению первенства в других областях. В этом отношении Вторая мировая война явилась для него, как и для многих советских людей, своего рода даром судьбы, поскольку прошлое было на время забыто. В тот период он сам и ему подобные ценились не по своему социальному происхождению, а по тому вкладу, которой они могли внести в дело защиты своей страны. Во время войны были реабилитированы даже некоторые ранее пострадавшие от сталинских репрессий высокопоставленные военачальники, такие как дядя Пеньковского, дослужившийся до звания, равного генерал-лейтенанту американской армии. Многие экспроприированные кулаки, отправленные на поселения, также пригодились для дела. Во время войны Пеньковский, ставший внешне верным членом коммунистической партии, никогда не упускал возможности снискать расположение представителей высшего командования — к примеру, оказывая услуги Варенцову или женившись на дочери другого важного лица, генерал-лейтенанта Гапановича. Таким образом, способный, усердный и умевший при необходимости польстить нужному человеку Пеньковский к концу войны имел все основания рассчитывать на дальнейшее повышение.

К несчастью, он не был способен смириться даже с временным крушением своих непомерных амбиций. Например, понижение его в должности в связи с прибытием в Анкару постоянного резидента подразумевалось само собой и было вполне рутинной процедурой, тем не менее оказалось для него жестоким ударом. В первый момент возобладала присущая Пеньковскому привычка к осторожности, поэтому он сделал анонимный звонок в турецкую контрразведку. Но затем его злость достигла такой силы, что сдерживать ее больше не представлялось возможным. Именно донос, переданный через каналы КГБ и обвиняющий нового резидента в должностных преступлениях, и послужил началом его конца, инициировав цепную реакцию: донос вызвал интерес к нему КГБ, который, в свою очередь, привел к раскрытию тайны дворянского происхождения Пеньковского.

Лишенный преимуществ, которые, по его мнению, задолжала ему советская система, он решил выбиться в люди где-нибудь в другом месте. Вопросы верности долгу перед родиной волновали Пеньковского не больше, чем Попова. Советское правительство, партия, армия, ГРУ — все это имело смысл лишь до тех пор, пока они ценили Олега Пеньковского. В противном случае они становились достойны лишь его презрения и подлежали уничтожению. Оставался лишь небольшой шаг к тому, чтобы открыть в себе предназначение быть спасителем мира — и перед нами возник новый мессия.

Неизбежность самоуничтожения Пеньковского сама собой вытекала из его гипертрофированных амбиций. Встреча с «сэром Ричардом» удовлетворила его ненадолго, он захотел получить официальное признание от лорда Монбаттена, а затем королевы Великобритании и президента Соединенных Штатов. Даже трагикомичный эпизод с американской формой не принес ему полного удовлетворения, напротив, Пеньковского по-прежнему тянуло на подвиги, вторые роли были не для него. Перестав ощущать себя звездой, он потерпел бы полный психологический крах.

Все более рискованные авантюры Пеньковского доставляли немало беспокойств Вашингтону и Лондону, но его кураторы ничего не могли с этим поделать — попав под серьезные подозрения властей, он оказался вне всякой досягаемости. После того как это стало окончательно ясно, КГБ сделал все возможное, чтобы предотвратить его бегство за границу, и кураторам оставалось лишь беспомощно наблюдать за этим со стороны. Они попытались было умерить его активность, однако сам Пеньковский, на манер Наполеона или Цезаря, по-прежнему маниакально стремился к подвигам. В документах ЦРУ нет сведений о каких-либо попытках спецслужб Англии или США остановить это его безумие. Из моих бесед с людьми, занимавшимися делом Пеньковского (как англичан, так и американцев), создалось впечатление, что это было невозможно.

 

Михаил

История Михаила прекрасно иллюстрирует известный любому опытному разведчику факт: мотивы большинства из тех, кто пытается заработать на жизнь шпионажем, обычно мелочны и эгоистичны. Окутывающий ремесло разведчика ореол тайны естественным образом привлекает к себе авантюристов, мошенников и просто сумасшедших. Несмотря на разницу между ними, эти ни на что не пригодные люди имеют достаточно общего, чтобы охарактеризовать стиль их поведения термином «шпионский синдром» (сокращенно ШС).

Почти карикатурные масштабы безответственности Михаила в какой-то степени объясняются тем, что, являясь нелегалом, он не имел над собой непосредственного начальника и оказался вообще вне какой-либо социальной группы с ее нормами и ценностями. Основные черты характера, по всей видимости, были заложены в нем в самом раннем детстве, но проявились во всей полноте лишь после того, как агент-нелегал Михаил получил полную свободу действий.

Изучив его случай более детально, можно увидеть, что, как и другие люди подобного толка, он был крайне чувствителен к внешним атрибутам и символам, утверждающим его в собственной ценности. До отъезда из Советского Союза эти атрибуты и символы обеспечивались принадлежностью к определенной социальной системе. Будучи кадровым офицером Советской армии, Михаил существовал в строгих рамках армейской дисциплины, с ее формой и знаками отличия, орденами и медалями и ежемесячным денежным содержанием. Не менее значима для него была занимаемая в течение нескольких лет позиция руководителя университета марксизма-ленинизма. Став нелегалом, он должен был отказаться от всех приобретенных за долгие годы привилегий, забыть о милых сердцу форме и наградах и даже отречься от родного языка, если не считать обмена сообщениями с Центром. Поступающие время от времени по радио из Москвы ободрения вряд ли могли компенсировать эти потери.

Личности с проявлениями ШС в ненормальной степени сконцентрированы на своих личных делах и заботах, они эгоцентричны или, другими словами, заняты исключительно собой. Частично по этой причине они не способны испытывать привязанность к кому или чему-либо, за исключением, может быть, людей, безоговорочно их поддерживающих и одобряющих. В самых крайних случаях — к которым, без сомнения, можно отнести и случай Михаила — эти люди вообще лишены способности любить; патриотизм и честь являются для них понятиями чуждыми. В моем понимании, как личные, так и официальные взаимоотношения таких личностей регулируются неким «пусковым механизмом», включающим и отключающим эмоции. К примеру, болезненного для самолюбия конфликта с начальством становится достаточно, чтобы подтолкнуть такого человека к предательству.

Как тут не вспомнить о ярости, овладевшей Пеньковским после замены его в Турции на генерала, хотя о неизбежности подобной кадровой операции ему было известно с самого начала. Но означает ли это, что он был личностью с симптомами ШС? Нет, не совсем, поскольку привязанность Пеньковского к Англии и Соединенным Штатам была вполне искренней. С другой стороны, определенные черты этого характера в сложной натуре Пеньковского определенно просматривались, впрочем в разной степени они проявлялись и у всех других советских агентов-перебежчиков, дела которых я изучил. Однако мотивация Михаила существенно отличалась от случаев с Поповым и Пеньковским, которые пользовались помощью и советами симпатичных им людей, достойных доверия. Более того, перед ними ставились разумные и достижимые задачи. С Михаилом все было иначе.

После долгой жизни в СССР в условиях строгой советской дисциплины он вдруг оказался в Париже, его ближайший непосредственный начальник находился за несколько тысяч километров, в московском центре ГРУ. Его контролер, наверняка знакомый ему полковник, целиком зависел от того, что захочет (или не захочет) сообщить ему Михаил. В этом заключался очередной подвох: поскольку подверженные ШС люди сильно зависят от мнения других, они могут талантливо войти в требуемую от них роль — подобно аферистам, приспосабливающим свой внешний образ сообразно обстоятельствам. В подобных случаях оценить степень искренности их чувств и поступков становится очень трудно. Уж если такие столпы советского общества как Серов и Варенцов оказались хорошими и верными друзьями Пеньковского, можно себе представить, насколько беспомощен был контролирующий Михаила полковник.

Другой особенностью заграничной жизни Михаила был тот факт, что поначалу он не испытывал никаких финансовых проблем: ГРУ снабдило его большой суммой денег на насущные нужды, а он, не задумываясь, тратил их на такие «операции», как развлечения своих любовниц. Причиной дальнейшего обращения Михаила к американцам была необходимость дополнительного заработка, поскольку сексуальные приключения и бытовые неурядицы обходились дорого. Следует к тому же отметить, что мысль об экономии денег вообще не приходила ему в голову, ведь мир существовал для него, а не он для мира.

Но, оказавшись без какого-либо контроля из Центра и совершенно забыв о чувстве долга, был ли Михаил столь же небрежен во внешнем облике и в делах? На первый взгляд, нет. Всегда тщательно одетый, он поддерживал в порядке свою физическую форму, по всей видимости, это помогало ему сохранять привлекательность для представительниц прекрасного пола. Вместе с тем обычному среднестатистическому французу Михаил предложить ничего не мог, что делало его бесполезным в роли агента разведки. Несмотря на то, что в прошлом Михаил руководил университетом марксизма-ленинизма, он отнюдь не был интеллектуалом. В его досье нет никаких упоминаний даже о том, что он читал когда-либо газеты; знания его были недостаточны для беседы с французским бизнесменом о финансах или с правительственным чиновником о политике. Подобные серьезные вопросы, по всей видимости, не интересовали его вовсе.

Если бы Михаил находился под непосредственным наблюдением опытного резидента ГРУ, базирующегося в Париже, он наверняка получил бы инструкции попытаться завести знакомство среди военнослужащих различных национальностей, особенно американцев. И хотя необходимость подобной инициативы очевидна для каждого мало-мальски понимающего в разведке человека, ему это даже не приходило в голову. Казалось, что действиями Михаила руководила не голова, а соответствующие железы: все его потенциальные «агенты» являлись молодыми эротичными на вид женщинами, абсолютно бесполезными с точки зрения порученной Михаилу миссии.

Отсутствие каких-либо практических результатов отнюдь не являлось следствием сложности его задания. В подобных обстоятельствах нетрудно представить себе Пеньковского, ставшего миллионером. Но тесный мирок Михаила всегда состоял из пустых слов, абстрактных политических концепций и пустой идеологии. Абсолютное отсутствие привязанности или преданности какой-либо отдельной личности или стране в целом, оторванность от культурных корней, дефицит сопереживания и понимания чувств других людей — все эти недостатки в нем присутствовали (плюс еще алчность и похоть). Но, несмотря на обилие перечисленных недостатков, Михаил отнюдь не является лишним в этом исследовании о шпионаже. На самом деле он попадает в категорию людей, для которой у психологов имеется много названий, например асоциальная личность, психопатическая личность или кратко — социопат. К сожалению, подобное состояние может быть генетически предопределенным недугом, единственным средством от которого является строгая дисциплина, которой Михаил лишился после перевода из действующей армии на положение нелегала.

Из всех противоречивых определений причины неадекватного поведения Михаила можно остановиться на термине «асоциальная личность», введенном в обиход Американским психологическим обществом в 1952 году: «Этот термин относится к индивидуумам с хронически антиобщественным поведением, постоянно находящимся в тревожном состоянии, не способным извлечь уроки из собственного опыта, не поддающимся исправлению наказанием и не испытывающим истинной привязанности к каким-либо личностям, сообществам или правилам. Они часто бессердечны и гедонистичны, отличаются эмоциональной незрелостью, отсутствием рассудительности и чувства ответственности; эти люди не способны корректировать свое поведение, чтобы оно казалось обоснованным, разумным и оправданным».

Объяснение понятия асоциальной личности весьма полезно, поскольку сопутствующие ему признаки в той или иной степени можно найти у многих настоящих и будущих шпионов. Многие из нас, причастных к разведывательной деятельности за границей вскоре после Второй мировой войны, могут вспомнить «торговцев секретами», предлагавших «товар» в угоду желаниям нетерпеливых сотрудников разведслужб. К. примеру, все наши так называемые «разведывательные» материалы по Северной Корее были сфабрикованы подобными мошенниками либо разведывательной службой самой Северной Кореи. В наше время, разумеется, значительно обогатившийся опыт разведывательных служб многих стран почти исключает подобные ситуации, однако, имея дело со сбором секретной информации, следует все же остерегаться подделок, предоставляемых мошенниками, или дезинформации, подбрасываемой вражескими службами.

 

Юрий Носенко

Теперь, когда все его мучения остались позади, Юрий Носенко является американским гражданином (я уверен, хорошим) и работает на правительство Соединенных Штатов. Поэтому говорить о его деле более подробно означало бы вторгаться в его частную жизнь, так что остается лишь пожелать ему всего наилучшего. Несправедливо пострадав от действий некоторых слишком ретивых работников ЦРУ, он заслужил свое счастье.

 

Портрет нелегала

Кроме Попова, Пеньковского, Носенко и Михаила, я тщательно изучил ряд других дел, однако соображения безопасности не позволяют мне использовать закрытую до сих пор информацию. У меня нет права раскрывать настоящие имена прочих членов этой группы, поэтому назову их просто Сергей, Владимир, Николай, Георгий, Алексей и Дмитрий. В большинстве этих и других подобных случаев имеющейся в наличии скудной личной информации явно недостаточно для проведения обстоятельного анализа в интересующем меня аспекте. Все эти люди родились примерно во время, близкое к дате окончания Первой мировой войны. В списке нет ни одной женщины, поскольку в этом поколении принцип равноправия женщин не распространялся на область советского шпионажа.

Лишь один из этих агентов, Георгий, был гражданским лицом, четверо — полковники ГРУ, а один — полковник КГБ. Все пятеро провели некоторое время за границей и, за единственным исключением, работали под прикрытием какой-либо официальной должности, обычно военного атташе посольства. В двух случаях данные о детских годах субъектов исследования оказались столь скудны, что оценить степень влияния на них родителей или других старших родственников не оказалось возможным. Из остальной четверки, чьи биографии оказались более пригодными для этой цели, трое были сиротами (круглыми или наполовину), а один признавался, что ощущал себя нелюбимым ребенком. Таким образом, Попов явился редким исключением — его старший брат был примером заботливого отношения к младшему.

Интеллект

Судя по их деятельности до и после установления контактов с ЦРУ, пятеро из рассматриваемых агентов обладали интеллектом выше среднего уровня. Только один из них, Дмитрий, возможно имел более низкий коэффициент умственного развития, но мои суждения о нем могут оказаться не слишком объективными из-за его тяжелого характера.

Самовыражение

Все субъекты исследования умеют четко формулировать свои мысли и любят порассуждать на темы международной политики. Дмитрий, к примеру, чувствовал «твердую уверенность в том, что красный Китай представляет политическую и демографическую опасность для мира белого человека, поэтому СССР и США должны достичь согласия, чтобы совместно противостоять этой опасности». Хотя, «будучи вызванным на спор по этому поводу, он не проявил особого желания до конца отстаивать свою точку зрения». С другой стороны, когда дело касалось деталей по поводу их происхождения и воспитания, они часто были весьма лаконичны, а иногда просто выказывали нежелание говорить на эти темы. Приходилось соблюдать крайнюю осторожность и подходить к этому делу с большой деликатностью. Очевидно то, что считалось в ЦРУ вполне обычной и нисколько не оскорбительной процедурой, воспринималось этими людьми совсем по-другому, интерес к личным делам напоминал им грубый допрос в КГБ.

Внешность

Внешне все эти мужчины держались с несомненным достоинством. Хорошо зная, как они должны выглядеть, агенты одевались тщательно и консервативно. Они не упускали также из вида и другие аспекты внешности, в частности состояние прически и ногтей. Для каждого из них внешний вид был, очевидно, тесно связан с социальным статусом.

Самоконтроль

По большей части эти агенты демонстрировали хорошее самообладание, вполне соответствуя установленным советским режимом нормам поведения. Один из них, Дмитрий, поначалу вел себя внешне совершенно непринужденно, но позднее проявлял признаки сильного внутреннего напряжения: со временем в его поведении обнаружились отклонения от нормы и импульсивность.

Самоуверенность

С внешним самообладанием тесно связано еще одно качество — уверенность в себе. По большей части степень их уверенности в себе оказывалась весьма высокой — обычно не совсем оправданно. Обманчивое ощущение своей неуязвимости толкало этих людей на поступки, которые во многих случаях дорого им обходились. А затем все заканчивалось стрессом, депрессиями и обращениями за помощью к американским кураторам.

У всех агентов, кроме одного, степень уверенности в себе оказывалась подверженной взлетам и падениям, обычно вызванным случаями действительного или мнимого неуважительного отношения к ним — задержка в получении очередного звания, неполучение наград и тому подобное. Казавшийся единственным исключением Николай, полковник КГБ и резидент, внешне настолько владел собой, что догадаться о его внутренних переживаниях не представлялось возможным. Только позднее мы узнали, что именно он испытал самый большой стресс из всех шести.

Амбиции

За исключением Михаила, все остальные оказались людьми в той или иной степени амбициозными, однако эффективность в реализации этих амбиций у каждого сильно отличалась. Самый способный из всех, Пеньковский, потерпел неудачу вследствие своего дворянского происхождения и последовавшего неадекватного поведения в Турции. Другой одаренный индивид, Георгий, один из горожан в группе, остановился в Карьерном росте из-за недостатка вакансий в своей довольно статичной правительственной организации. Следует отметить, что к моменту, когда они попали в поле зрения ЦРУ, все эти люди уже достигли значительного успеха по сравнению с большинством своих сограждан. Однако это удовлетворило их ненадолго — возобладало маниакальное стремление к достижению все более высоких чинов и знаков признательности высшего начальства.

Отношение к другим советским официальным лицам

Все эти агенты были крайне чувствительны к уровню занимаемого общественного положения. За исключением Попова и Дмитрия, они являлись выходцами из образованных городских семей, которых, согласно американской терминологии, можно отнести к среднему классу. Эти люди свысока смотрели на сограждан, которые, независимо от положения, вели себя «некультурно». Это слово на русском языке, кроме своего основного понятия, означает также любую ненормальность в поведении, например грубость речи или поступков. Хрущев, к примеру, был предан анафеме пятью военными в рассматриваемой нами группе не столько за его отношение к армии, сколько за «простонародное поведение».

Несмотря на кажущуюся схожесть, каждый из этих агентов считал себя в каком-то отношении выше других — более умным, более идейным, или даже более честным. Кроме того, все они презирали высшее начальство и регулярно обливали его грязью.

Лояльность

Несмотря на то что все агенты-перебежчики считали себя «хорошими русскими», только один из них проявил хоть какую-то преданность советскому государству. Для других вопрос политической лояльности просто не существовал, как в сознании, так и в подсознании. Собственно говоря, они не были никому преданы, а в беседах с американцами даже не пытались казаться таковыми. Возможно, именно в этом заключалась одна из причин непринужденности в их разговорах с посторонними людьми.

Главное исключение — Николай. Он был человеком упорным, обладающим исключительным самообладанием, сумевшим достичь очень высокого военного чина, однако его успешная карьера омрачалась терзавшим его внутренним противоречием. К своей родине, России, он был лоялен, хотя и понимал это несколько абстрактно, но к коммунистическому государству — нет. Дилемма была очевидной. В результате этого конфликта чувств Николай никак не мог выбрать между полным сотрудничеством с ЦРУ и решительным от него отказом. Когда он был в настроении, то работал просто прекрасно, но, сколько мог продлиться этот период, сказать было невозможно.

С другой стороны, все агенты говорили о привязанности к своим семьям, хотя в довольно невразумительной и отвлеченной манере. Однако у Дмитрия карьера имела преимущество перед семейной жизнью; в его планах жена упоминалась нечасто, более того, то же самое было и с сыном. Можно сказать, что заботясь об их материальном благополучии, он не чувствовал к ним эмоциональной привязанности и не очень интересовался, счастливы ли они или нет. Четверо из шести агентов регулярно изменяли своим женам, насчет остальных у меня нет никаких сведений. С другой стороны, Попов, один из постоянно изменявших жене, был верен своей любовнице.

Испытывали ли они вообще чувство, похожее на привязанность? Очевидно, что испытывали. Ведь нет никаких сведений, подтверждающих, что кто-нибудь из них подверг опасности любого куратора-иностранца, с которыми они работали, даже если на кон ставилась карьера и даже сама жизнь этого русского агента. Таким образом, на самом деле они демонстрировали по отношению к своим американским связным даже большую заботу, чем к собственным семьям, некоторые из которых жестоко пострадали после того, как их мужья были разоблачены КГБ. Эта опасность существовала всегда, но на нее агенты-перебежчики почти не обращали внимания.

Потворство своим слабостям. Отношение к деньгам и имуществу

По моему мнению, все субъекты исследования подвержены различным слабостям, но каждый из них по-разному контролирует свои порывы. Георгий, к примеру, способен долгое время оставаться дисциплинированным, трудолюбивым и практичным работником, но может внезапно сорваться и удариться в пьяный кутеж со случайной женщиной, при этом тратя значительные суммы денег. С другой стороны, Николай, самый собранный из всей группы, не проявляя интереса к чувственным удовольствиям, просил в подарок вещи, которые были ему не по карману. Правда, стоимость передаваемых ему вещей вполне соответствовала ценности оказываемых им услуг.

Кроме Николая, все агенты не умели разумно обращаться с деньгами, ни один из них не избежал искушения жить не по средствам. И все же, при всей склонности к денежным тратам (часто на самые пустяковые вещи), они не стремились к обогащению. Суммы, получаемые ими от ЦРУ, были незначительны по сравнению с риском, которому эти агенты подвергались.

Отношение к спиртному

Вопреки общепринятому стереотипу русского человека, ни один из рассматриваемых офицеров не был алкоголиком; по современным американским понятиям их можно отнести к категории умеренно пьющих. Один из агентов в период подготовки бегства на Запад пил весьма сильно, но у меня нет сведений, сколько алкоголя он потреблял в обычной обстановке. Георгий, единственный гражданский сотрудник среди агентов, временами пил очень сильно, но бывали долгие периоды, когда он вообще не прикасался к спиртному.

Во время судебного процесса над Пеньковским его вынудили признаться в «моральном разложении, вызванном почти ежедневным потреблением спиртных напитков». Описывая одну из встреч в гостинице «Москва», он отмечал: «Помню, что я выпил тогда пол-литра коньяка». Вся эта чепуха была сфабрикована обвинителями, не желающими обнародовать правду об идеологических причинах его антисоветской деятельности.

Как я полагаю, во многих случаях курирующие русских сотрудники ЦРУ пили больше самих агентов, поощряя их делать то, чего они, может быть, и не хотели.

Физическое состояние

Ни один из агентов самостоятельно не занимался спортом, если не считать времени, когда они были вынуждены делать это по долгу службы. У всех отмечалась склонность к полноте, за исключением Михаила, гордившегося своими атлетическими достижениями в юности.

 

Как бабочка на свет

Каждый из рассмотренных мною людей провел довольно значительное время за границей, но никто, кроме Носенко, до самого последнего момента, не делал попытки уйти на Запад. Даже Михаил, превратившийся в безобидного обожателя женского пола, вернулся домой, когда его отозвали. В чем причина?

Бросается в глаза одна, общая для всех черта: ни один из них не был научно, религиозно или политически ориентированной личностью, поэтому причиной их возвращения домой, несмотря на опасность ареста, явились вовсе не культура, вера или преданность идеалам. При всем желании найти какую-либо рациональную причину этого решения вернуться в СССР очень сложно. (Даже искушенный Пеньковский, имевший, по крайней мере, три возможности навсегда покинуть свою страну, каждый раз решал вернуться обратно.) Я все же постарался отыскать индивидуальные различия в мотивации их возвращения в СССР, хотя угроза разоблачения КГБ была для них совершенно реальной.

По моему мнению, ответ в случае с Пеньковским довольно прост — смыслом его жизни была месть, осуществлять которую издалека было невозможно. Проект ядерного нападения на свою родную страну демонстрирует глубину его ненависти: к тому же он слишком серьезно воспринимал принятую на себя миссию солдата «своих» королевы Великобритании и президента США.

Николай, военный человек до мозга костей, был довольно успешен во всех своих начинаниях, несмотря на все метания между верностью долгу и предательством. Совершив несколько длительных поездок за границу, он никогда не пытался перейти на другую сторону — частично из гордости, частично из недостатка гибкости, сделавших затруднительным столь кардинальную перемену в жизни, как бегство из родной страны.

Что касается Попова, то у него взяло верх присущее ему отсутствие воображения. Во время пребывания в Берлине, получив настоятельный совет уходить, он ответил решительным отказом. Несмотря на высокое звание, Попов до конца жизни оставался русским крестьянином и не мог представить себя живущим на Западе до конца жизни. «Все будет хорошо», — часто утверждал он, поскольку оптимизм являлся единственной возможной для него реакцией на столь сложную дилемму.

Дмитрий постоянно жил в таком напряжении, что ему было не до анализа обстановки, рациональная составляющая его натуры была столь скудна, что поступки не поддавались никакому разумению. Можно было лишь предположить, что, подобно Михаилу, вернувшись домой, он просто следовал установившемуся жизненному порядку. Что касается дальнейшей судьбы Дмитрия, то мне о ней известно очень мало.

И наконец, что с Михаилом? Старавшийся произвести впечатление интеллигентного человека, он вел себя подобно собаке Павлова. Стоит хозяину свистнуть, как она возвращается домой. Когда я столкнулся с его делом впервые, Михаил не показался мне личностью, интересной для исследования, однако его поведение хорошо иллюстрировало некоторые аспекты шпионского синдрома.

Хотя мнение профессиональных психологов могло бы оказаться весьма полезным для нашего исследования, работ, посвященных изучению деятельности и психологии шпионов, существует не так много. Можно предположить, что специалисты, занимающиеся психическими отклонениями, относят людей, склонных к шпионажу, к категории так называемых социопатов или психопатических личностей. Позвольте привести мнение одного из таких специалистов: «[Социопат или асоциальная личность] не в состоянии принимать вещи такими, какие они есть на самом деле, не способен вписаться в окружающее его общество, проявляет склонность к независимому, индивидуалистическому существованию при отсутствии каких-либо чувств к своей семье, друзьям или стране. Несмотря на все эти недостатки, он может казаться очень милым человеком, но [почувствовав, что его притягательность уменьшается] испытывает недоумение, сожаление и тревогу». Социопаты отличаются неспособностью предугадать результаты своих действий и во многих случаях даже не испытывают страха. Некоторые люди, награжденные во время Второй мировой войны орденами за проявленную отчаянную храбрость, по окончании боевых действий имели неприятности из-за неадекватного и буйного поведения. Причины отклонений в поведении лиц, причисляемых к социопатам, не совсем ясны и могут обуславливаться наследственными факторами. Поскольку этот термин является по определению уничижительным, я предпочитаю употреблять его как можно осторожнее. Поведение лиц, фигурирующих в моей работе, можно объяснить сочетанием многих редких социальных факторов, в том числе, возможно, и наследственных. Поэтому сочетание слов «шпионский синдром» кажется мне более щадящим, чем термины, принятые в психиатрии.

В заключение замечу, что, несмотря на многие недостатки, характерные для описанных выше людей, они могли бы стать неплохими гражданами любой западной страны, как это случилось с Юрием, если бы в свое время они были освобождены от советского давления.