Глава 1

Вскрытие второго убитого человека из Лугнаброна произошло следующим утром. Морг в районной больнице в Тулламоре, в двадцати милях к востоку от Лугнаброна, размещался в тусклой безликой комнате с типично учрежденческой плиткой на стенах, бледным светом флуоресцентных ламп и двумя безукоризненно чистыми стальными столами. Доктор Фрайел ушла в соседнюю комнату поговорить по телефону, оставив Нору наедине с трупом, лежавшим под простой белой простыней на одном из столов в ожидании первоначального внешнего осмотра. Снимать и описывать одежду было не нужно; вынув тело из болота, они обнаружили, что покойный был полностью обнаженным, кроме кожаной веревки и наручных часов на нем ничего не было.

Нора приподняла простыню и посмотрела на браслет, все еще охватывавший запястье мертвеца, хотя его металлические части коррозия сделала черно-зелеными. Она еле разобрала слово «Водонепроницаемые» на забитом торфом циферблате — ложное уверение часовщика сразу бросалось в глаза. Стрелки показывали 9:55. а стертые красные знаки в окошке на уровне цифры три — «ВТ. 20». Вокруг его шеи была тонкая кожаная веревка с тремя узелками на равном расстоянии примерно в дюйм друг от друга. Полиции будет трудно опознать труп, если придется обходиться шнурком и часами. Нора рассматривала его неподвижные очертания, гадая, кто же напрасно ждал его прихода; кто еле сдерживал страх в душе, ожидая любых новостей от него или о нем; возможно, этот кто-то все еще ждал.

Левая рука, тянувшаяся к поверхности болота, теперь была поднята над его головой, а частично окостеневшая рука была еще в мешке, чтобы сохранить возможные улики. Доктор Фрайел сделает соскобы из-под ногтей, проверяя наличие следов кожи или волос другого человека — возможные доказательства борьбы, если незнакомец умер насильственной смертью. Но, как правило, кислотная болотная среда разрушала хрупкие ядра ДНК. так что если бы какие-нибудь следы борьбы и остались, то они, скорее всего, не помогли бы определить убийцу.

Нора обошла стол вокруг, чтобы ближе рассмотреть правую руку сквозь еще один полиэтиленовый пакет. Эта рука сохранилась лучше другой, ладонь и кончики пальцев невероятным образом оказались нетронутыми. Прежде всего при виде этого современного тела ей захотелось взять несколько проб для анализа и сравнения с более старыми экземплярами. Но это бы потребовало согласия семьи, если личность погибшего когда-нибудь определят, и, возможно, понадобится тонкий дипломатический подход. Может, доктор Фрайел что-нибудь посоветует?

На другом конце стола особенно бросалась в глаза правая ступня мертвеца, коричневая кожа, туго натянутая на веер костей и сухожилий. Изогнутая стопа была изящно вытянута, словно при танце, от пальцев, подобных пяти маленьким темным камешкам в ряду, до сморщенного подъема стопы и закругленной пятки, ведущей к хорошо сложенной лодыжке. «Странно, — подумала Нора, — что обнаженная ступня имела такой интимный вид». Но такое с ней бывало — она уже испытывала подобные мимолетные вспышки, когда работала с трупами. Смерть допускала такие интимные моменты, которых в жизни никогда и не представить. Нора столь многого хотела добиться от этого человека, чья кожа, кости и сухожилия могли ответить на ее вопросы. Сколько она себя помнила, человеческое тело было ее темой, ее инструментом, вечным источником очарования. Большинство людей неправильно понимало, что двигало патологоанатомами — не озабоченность смертью, а глубокое любопытство к жизни. В некоторых моргах Нора видела латинскую надпись, которая четко выражала эту философию: «His locus est ubi mors gaudet succurrere vitae» — Это место, где смерть с наслаждением помогает жизни». Процедура, рутина отрывала ощущение смерти от эмоций и печали и вместо этого переносила его в сферу научного наблюдения. На некоторое время ей было легче думать, что она имеет дело лишь с плотью и костьми, с утешительной четкостью науки, а не с мутным миром человеческих взаимоотношений. Но даже научная отстраненность длилась не вечно. В конце концов приходилось признавать, что каждый человек на столе для вскрытия когда-то был жив.

Вошла Кэтрин Фрайел в резиновом переднике поверх лабораторного халата, натягивая пару резиновых перчаток.

— Простите, что заставила вас ждать. Начнем?

Доктор Фрайел нажала на кнопку своего крошечного диктофона и начала описывать покойного спокойным, размеренным голосом:

— Тело принадлежит нормально развитому белому мужчине худощавого сложения. Из-за состояния тела сложно установить возраст. — Она подняла сперва одну руку, затем другую, затем по очереди каждую ногу. — Не присутствует ни закостенелости, ни видимого посинения, но все тело темно-коричневого цвета из-за нахождения в болоте. Левая рука усохла и частично окостенела. Обнажившаяся кость несколько декальцинирована, виден прочно установившийся жировой осадок. Обнаженная кожа потемнела от контакта с торфом, но сохранила заметную эластичность. У покойного на левой руке наручные часы с браслетом, — она осторожно сняла проржавевшие часы и положила их в пакет. — Покойный чисто выбрит, волосы на скальпе выглядят темными и волнистыми. Во всех волосах на теле присутствует легкий рыжеватый оттенок, что, я думаю, мы можем считать следствием погружения в болото. — Кэтрин подняла глаза на Нору, и та с готовностью кивнула. — На лице нет видимого свидетельства закупорки сосудов, а изменение цвета кожи препятствует наблюдению какого-либо возможного цианоза. — Доктор Фрайел положила диктофон и осторожно по очереди приподняла каждое закрытое веко, осматривая поверхность глаза под увеличительным стеклом. — Радужная оболочка выглядит голубой, зрачки зафиксированы и одинаковы. Инородных тел или контактных линз нет. В обоих глазах присутствует заметное фокусное петехиальное кровоизлияние. — Маленькие кровавые пятнышки были одним из типичных признаков асфиксии или удушения.

Доктор Фрайел сосредоточилась на голове и шее тела, отмечая внешние раны измерительным скальпелем.

— В левой боковой области шеи рассеченная рана в четыре сантиметра длиной. Нам придется делать препарирование, чтобы описать траекторию раны и увидеть, не разрезаны ли какие-либо основные сосуды. Я не знаю, видно ли вам… — Она протянула Норе увеличительное стекло, — прямо над раной горизонтальный кровоподтек. Весьма определенная лигатурная отметина. Видите, как она продолжается вокруг тыльной стороны шеи? Поднимающийся мыс сзади обычно указывает на точку повешения. Так мы можем сказать о различии между действительным повешением и удушением сзади. — Она срезала кожаную веревку с шеи мертвеца, поместила ее в пакет и подписала, а затем осторожно открыла его рот и посветила фонариком на зубы и десны, которые были лишь слегка обесцвечены и покрыты налипшими комочками торфа. — Результаты вмешательства дантиста. Золотая коронка на первом коренном зубе внизу справа, а первый малый коренной вверху слева отсутствует. Нет видимых повреждений десен, щек или губ. Похоже, однако, в какой-то момент рот был полон болотной воды — мы сможем сказать больше после того, как посмотрим легкие и дыхательные пути. — Она приподняла и осмотрела каждую руку по очереди. — Руки и кисти, по-видимому, были поранены, когда жертва защищалась. Правая рука кажется в достаточно хорошей форме, мы могли бы получить приличные отпечатки пальцев.

Нора подняла глаза и увидела, что в дверях стоит детектив Уард. Через мгновение его заметила и доктор Фрайел.

— Можете входить, Лайам. — Он подошел к столу. — Боюсь, с причиной смерти будут сложности, — продолжила она. — Здесь много факторов, и потребуется время, чтобы разобраться с ними со всеми. Я закончила с его имуществом, если вы хотите его забрать. Я как раз собиралась спросить доктора Гейвин, не заметила ли она благодаря своему опыту чего-нибудь еще, что дало бы нам идею о том, как долго этот человек находился в болоте.

Нора слегка смутилась от такого почтения; весь ее опыт, о котором говорила доктор Фрайел, основывался на одном плохо сохранившемся экземпляре. Уард отважился спросить Нору:

— Что именно вызывает изменение цвета?

— Болотная среда вызывает так называемую реакцию Мейлларда, — у Уарда был озадаченный вид, так что Нора постаралась разъяснить: — Проще говоря, это обычная протеиново-сахарная реакция — тот же самый химический процесс, из-за которого темнеет пища. Некоторые недавние исследования с использованием поросят продемонстрировали заметное изменение цвета уже через пару лет. Другими словами, я не знаю, много ли мы сможем сказать на основании одной окраски. — Она внимательно посмотрела на плечо мертвеца через увеличительное стекло. — Когда сделаете крупные надрезы, будет интересно посмотреть, как глубоко проник цвет в кожные и подкожные пласты. Коричневый цвет здесь выглядит не таким насыщенным и хорошо укрепившимся, как в более старых останках, что я видела, но я не так уж много их видела. Никто их много не видел, и все они слегка различаются в зависимости от особенностей среды.

Нора помедлила, понимая, что то. что она собиралась сейчас сказать, могло быть абсолютно ошибочным и ей, возможно, придется позже от этой позиции отказаться. Она глубоко вздохнула, надеясь, что ей не придется сожалеть о своих словах.

— Этот человек, по-видимому, попал в болото совершенно обнаженным. Он, скорее всего, был удушен кожаной веревкой, а его горло было перерезано. Если бы у него не было наручных часов, мы могли бы вполне естественно допустить, что он значительно старше.

— А почему так? — Уард, похоже, был заинтригован.

— Ну, у него много общего с другим телом из Лугнаброна и с останками, найденными в Англии, Германии, Дании, а также в других местах. Находки за примерно последние пятьдесят лет достаточно хорошо задокументированы. У некоторых из них раны схожего типа: они были повешены или удушены, горло у них было перерезано, и они были захоронены или пронзены колом в нескольких местах. Некоторые рассматривают это как доказательство, что многие из этих тел послужили ритуальным жертвоприношением.

Уарда, казалось, обеспокоило такое толкование.

— Так вы говорите… вы думаете, это могло быть что-то вроде ритуального убийства?

— Думаю, это не исключено. Когда мы находим такие следы на более старых телах, всегда рассматривается такой вариант. Любой из этих ран, вероятно, хватило бы, чтобы убить его. так к чему же такое чрезмерное насилие? Если бы он относился к железному веку, то раны бы соответствовали прежним находкам. Но если он явно нашего времени, то тайна в том, в частности, почему кто-то в наши дни использовал именно эти три вида насилия.

— Действительно, почему? Ну. давайте посмотрим, что этот парень нам расскажет, — сказала доктор, доставая садовые ножницы, лежавшие на стерильном стальном подносе около головы мертвеца. Казалось, она не заметила, что детектив Уард уже поспешно ретировался из морга.

 

Глава 2

Пока Уард ехал двадцать три мили до участка в Бирре, он размышлял о словах доктора Гейвин. Ритуальные убийства, или убийства, выглядевшие как ритуальные, встречались редко, хотя, наверное, не так редко, как казалось большинству людей. Некоторые совершались самозваными оккультистами, но иногда убийства совершались по другим причинам, а потом им придавался вид ритуального. Он видел несколько случаев, где ритуальный аспект оказывался обманом.

Прежде всего, надо будет выяснить, кто жертва. Он вытащил мобильник и набрал номер.

— Морин, это Лайам. Сделайте мне одолжение, поднимите все дела пропавших без вести. Сколько там за последние двадцать лет, как думаете? Может, нам следует заглянуть даже дальше… Да, разберите их, пожалуйста. Я уже еду. Я взгляну на них, когда доберусь, и расскажу вам о вскрытии поподробнее.

Хорошо еще, если пропавший был местным. Если жертва окажется родом не отсюда, им придется прочесать дела пропавших без вести по всей стране. Даже на установление личности потребуется масса времени, не говоря уже об уликах для дела об убийстве. На часах была дата, но там указывались лишь день недели и число. Не было указания ни года, ни месяца, вот разве что… Часам нужно знать месяц, чтобы точно указать дату. Может, она устанавливается вручную, а может, внутри есть механизм, который вычисляет, сколько дней в каждом месяце. По крайней мере, они. возможно, смогут найти дату производства часов и исключить годы до того, как они были сделаны.

Насколько странным было то, что жертва обнажена? Уард видел, как тело вынимали из болота, там не было и намека на настоящую могилу, скорее совсем наоборот. Как же тогда жертва оказалась голой, и почему — особенно на том обширном пространстве измельченного торфа? Жертвы ритуальных убийств обычно не шли навстречу своей участи, если только их не лишали возможности сопротивляться. Доктор Фрайел не упоминала ни о каких следах ударов по голове, а для того, чтобы выяснить присутствие лекарственных препаратов, им придется ждать результатов токсикологического анализа. Но, судя по торфу под ногтями, можно было предполагать, что в болото он попал не в бессознательном состоянии. Уард как раз ехал через похожий участок вдоль болотной дороги; его лоскутная, изъеденная бороздами поверхность крошилась по обеим сторонам. Он вдруг понял, что наслаждается этим моментом расследования: дело лежало перед ним, сложное как китайская шкатулка, ждущая, чтобы ее открыли, запутанная и таинственная.

Детектив припарковал машину у участка и прошел через парадный вход в крошечную комнатку с окном для дежурного офицера, напротив которого стоял ряд отвратительных стульев из лепного пластика. В окошке никого не было, но на одном из стульев сидела и ждала женщина. Она бросила короткий, тревожный взгляд в сторону Уарда, потом снова повернулась к пустому окну и слегка выпрямилась, скрестив руки на груди. Через плечо у нее висела сумочка, а у ног стояли две полные хозяйственные сумки. Она пришла сюда после того, как весь день ходила по магазинам, пытаясь решить, обращаться в полицию или нет. Вряд ли она надолго здесь задержится, если никто к ней не подойдет.

Идя через приемную. Уард успел составить о посетительнице впечатление. Она была примерно его возраста, решил он, чуть за пятьдесят, хотя выглядела моложе. Скорее статная, чем изящная красавица, одета она была хорошо; одежда, хотя и не модная, была прекрасного качества: брючный костюм по фигуре, накрахмаленная белая блузка и чуть-чуть косметики. Жена фермера, решил Уард. Почтенная женщина. На лице ее читалась озабоченность, наверное, из-за того, что ее могут увидеть в приемной участка Гарды, но было тут и еще что-то. За годы службы в Гарде Уард научился отмечать разные уровни и степени тревоги. Было, например, раздражение родителей, пришедших забрать буйного отпрыска, совершившего относительно мелкое правонарушение, вроде попойки в общественном месте или угона машины на короткое время; жалобщики на шумных соседей часто имели тошнотворный благочестивый вид. В лице этой женщины ничего подобного не было. Детективу пришло на ум, что она собирается в чем-то признаться, но лучше все-таки не гадать. Он повернулся к ней.

— Простите, вас кто-нибудь уже принял?

Женщина подняла голову, удивленная его внезапным вниманием.

— Нет. Здесь никого не было. Но я не очень долго ждала.

Тут из одного кабинета вышел дежурный офицер, закрыв за собой дверь и отрезав таким образом шум смеха и неразборчивых мужских голосов. Увидев Уарда в приемной, он выпрямился и принял серьезный вид.

— Я сейчас займусь леди, сэр, — сказал он. Уард заметил несколько крошек печенья с тмином на груди его рубашки.

— Все в порядке; я сам о ней позабочусь, — сказал он.

Повернувшись к двери, он набрал код доступа, потом провел женщину по коридору наверх в свой простой отделанный в бежевых тонах кабинет, окна которого смотрели на улицу перед участком. Его слегка смущали бесцветные стены и конторский письменный стол с официальной безликой поверхностью.

— Чаю не хотите? — спросил Уард.

Его предложение, похоже, удивило женщину.

— Нет, спасибо. Что мне нужно… — она опустила глаза, глядя себе на колени и, казалось, не могла найти слов, чтобы продолжать. Наверное, она не привыкла выражать свои потребности столь смело, тем более незнакомцу.

— Позвольте мне сделать вам чай, — сказал детектив. — Я мигом.

Он вышел в коридор, закрыл дверь и, наблюдая за ней через стекло, прошел через коридор на кухню за чаем. Он положил в большую кружку пакетик чая и налил кипятка, даже не смотря на заваривающийся чай. а вместо этого разглядывая женщину, оставшуюся в кабинете. Она продолжала смотреть прямо перед собой, и даже не оглядывала комнату. Эта женщина полностью сосредоточилась на цели своего визита. Уард снова подумал, что она хочет в чем-то признаться, но отбросил эту идею в сторону.

Он выжал остатки заварки из пакетика, добавил молока и сахара и направился обратно в кабинет. Протянув женщине кружку, от которой шел пар, он обратил внимание на ее руки. Он ожидал увидеть грубую и покрасневшую от фермерской работы кожу, а у нее были длинные постепенно сужающиеся пальцы, свежие и розовые, как у юной девушки. Он не успел вытащить бланк отчета, как она уже начала говорить, так что он облокотился на стол и стал слушать.

Посетительница представилась как Тереза Брейзил, а затем сказала:

— Я пришла, потому что, по-моему, тело, которое нашли в Лугнаброне вчера, могло быть кем-то, кого я знаю… кого я знала, это… брат моего мужа. Дэнни Брейзил.

Она выпалила все в спешке, словно боялась, будто остановится до того, как все выложит. Сказав, наконец, все. что она хотела сказать. Тереза замолчала и подняла на детектива глаза, не зная толком, что будет дальше.

Уард на минуту задумался; не было объявлено никаких деталей кроме того, что покойник мужчина. Почему она решила, что это был тот, кого она знала? Он вспомнил задубевший труп, оставшийся в морге, и задумался, а не принимала ли эта женщина желаемое за действительное. Всегда, когда находится тело, приходят родственники пропавших, на всякий случай готовясь к худшему. Где-то на задворках памяти имя Брейзил показалось Уарду знакомым; он был уверен, что уже встречался с Терезой Брейзил раньше. По какой причине? Вспомнить это, возможно, окажется сложнее.

— Мы даже еще не обращались с просьбой о предоставлении информации. Мы как раз собирались просмотреть все старые дела… — он указал на стопку дел по пропавшим без вести, которые Морин оставила у него на столе, — посмотреть, не подходит ли кто под описание.

— Дэнни Брейзила вы там не найдете, — сказала она.

— Это почему?

— Мы все думали, что он уехал, эмигрировал в Австралию. Он часто об этом говорил. Вот почему мы никогда не сообщали о его пропаже. Он просто ушел, без долгих прощаний, просто исчез, как и говорил.

— А вы сами когда последний раз его видели?

Ответила она еле слышно.

— На Иванов день, двадцать шесть лет назад.

«Очень точная дата», — подумал Уард. Тереза Брейзил, похоже, чувствовала себя неловко на стуле перед его столом, но она явно считала себя обязанной прийти сюда и рассказать все, что знала.

— Так вы говорите, он никогда не писал, никогда не возвращался домой, и никого это не удивило? Никто из семьи не пытался найти его?

— А зачем, если он не хотел, чтобы его нашли, — пробормотала она.

— Мне все еще не совсем ясно, почему вы думаете, что человек, которого мы нашли, ваш деверь.

Тереза подняла на Уарда глаза, внезапно вернувшись оттуда, куда унесли ее далекие мысли.

— При нем нашли некоторые вещи. Мой сын был там; он рассказал мне. Кожаная веревка с узелками, наручные часы с металлическим браслетом. Я могу описать часы, если хотите. Ему их в том году на день рожденья подарили.

Уард вытащил из пиджака обе улики в пакетах и спокойно выложил их на стол перед ней. Проржавевшие часы оставили пыль на прозрачном полиэтилене; он наблюдал, как в глазах Терезы Брейзил, словно по волшебству, отразилось узнавание. Он проследил за тем, как ее взгляд упал на узкую кожаную веревку, все еще растянутую от того, что она плотно обхватывала горло молодого человека.

— Эта веревка… — сказала она.

— Что насчет веревки?

— Он всегда носил ее, — сказала она. — Можно, я посмотрю поближе?

— К сожалению, нет. Это улика в расследовании убийства.

— Убийства? — она едва прошептала это слово и резко побледнела.

— Боюсь, что так. Это все, что я могу сказать вам прямо сейчас.

— Это Дэнни, — сказала она. В ее голосе не было сомнения. — Я не знаю никого, кто бы еще такое носил. Это для защиты, он говорил. Для удачи.

Тереза отвернулась, и Уард наблюдал, как она пытается взять себя в руки. Когда она опять к нему повернулась, ее лицо было спокойным.

— Миссис Брейзил, пожалуйста, поверьте, что я не подвергаю ваши слова сомнению, но лучше всего иметь какие-либо подтверждающие физические данные. Были ли у вашего деверя какие-нибудь приметы, которые могли бы нам помочь — какие-нибудь заметные шрамы или родимые пятна?

— У него был шрам чуть выше левой брови, от биты. О родимых пятнах я не знаю.

— А он когда-нибудь ходил к дантисту, здесь в городе, или где-то еще?

— Они ходили к доктору Моррисону, как раз неподалеку от участка. Старый доктор умер несколько лет назад, сейчас практикует его сын.

— Если ваше опознание подтвердится, у нас, конечно, появятся дополнительные вопросы к вам и вашему мужу, и также к другим членам семьи. — Тереза Брейзил кивнула и встала, Уард проводил ее до лестницы. — Благодарю вас за то. что пришли. Мы свяжемся с вами, что бы ни произошло. Вот моя визитка на случай, если вы вспомните что-нибудь еще.

Она молча взяла карточку и засунула ее в сумочку.

Когда она уже спускалась по лестнице, Уард сказал:

— И еще, миссис Брейзил. А почему ваш муж не пришел вместе с вами?

Судя по ее выражению лица, она все время ждала этого вопроса.

— У моего мужа сейчас очень плохо со здоровьем. Он едва выходит из дома.

Пришлось удовлетвориться этим неопределенным ответом. Уард вернулся в офис и подошел к окну, наблюдая, как Тереза Брейзил вышла через главный вход. Что же в ней было ему так знакомо? Он наблюдал, как она слилась с толпой длинноногих и длинноруких подростков в голубой школьной форме. Они стояли и ждали, пока она пройдет мимо — очередная домохозяйка с кучей дел. которая спешит домой готовить семейный обед.

Когда она исчезла за углом, Уард отвернулся и уселся за письменный стол, где поднял трубку и стал набирать мобильный номер доктора Фрайел. Пока он ждал ответа, вошла его напарница.

— Морин, — спросил он у нее, — вы знаете Моррисона, дантиста, который принимает прямо рядом с нами? Похоже, нам придется затребовать записи о бывшем пациенте его отца. Брейзил его звали. Дэнни Брейзил.

 

Глава 3

Нора поехала обратно на раскопки, но мертвец в морге продолжал вторгаться в ее мысли. Ее не оставляло тревожное ощущение, что она опять во что-то ввязалась, как с таинственной рыжеволосой девушкой, голову которой они с Кормаком откопали прошлым летом. Но она все равно пыталась представить, каким убитый был в жизни, как по его нервам гудел ток волнений, как кровь несла кислород из легких, и как все бездумные, автоматические, повторяющиеся циклы физического существования вдруг внезапно и жестоко оборвались Почему? Кто он был, и почему его убили способом, обычно использовавшимся в железном веке? Была ли его смерть специально замаскирована под древнее ритуальное убийство… а если так, то кто мог знать о том, как такое убийство выглядит? Может, он и правда был почему-то принесен в жертву — например, преступной группировкой за какой-то проступок? Сложно было представить, что за преступление требует такого тройного наказания. Нора представила себе обнаженную жертву, стоящую на коленях на краю болотной ямы; удавка затягивается вокруг его шеи, и кто-то достал нож. Может, лезвие было тупым и недостаточно глубоко резало? Может быть, жертва сопротивлялась, или убийца ударил ножом не туда? Вводили ли жертве наркотики? Результаты токсикологического исследования и анализ содержимого желудка могли занять недели, но они могли показать, насколько далеко убийца зашел в поисках достоверности, если он и вправду готовил что-то вроде ритуала жертвоприношения.

Прибыв на раскопки, Нора обнаружила, что маленькая площадка для парковки забита машинами Гарды. Над машинами выделялись микроавтобус Технического Бюро да пара вставших у дороги телевизионных микроавтобусов со спутниковыми тарелками. Теперь на раскопках собралось столько народу, что все это начинало напоминать цирк. Норе пришлось припарковаться на дороге примерно в пятидесяти ярдах от барака. Похоже, полицейские перекрыли доступ к болоту и пропускали только тех. кто был в списке. Уарда не было видно. Нора хотела сказать ему, что весь сценарий тройной смерти, который заинтересовал его утром, был далеко не таким четким, как получалось из ее слов.

Подойдя к багажнику своей машины и вытащив тяжелые ботинки и водонепроницаемые брюки, Нора увидела Рейчел Бриско, девушку, нашедшую второе тело. Она сидела, скрестив ноги, прямо за открытой дверью складского барака, большого и прямоугольного, как контейнер для перевозок, который стоял на блоках рядом с сараем, где археологи пили чай. На коленях у нее лежал альбом; она зарисовывала обработанные концы балок, обнаруженных в срезе. Это была часть необходимой процедуры при раскопках: требовалось записать чуть ли не каждый удар топора, поскольку каждая выемка и грань рассказывали о работе древних людей.

Пока Нора с трудом влезала в водонепроницаемые брюки, за ней остановился «Ниссан» Оуэна Кадогана. Кадоган прошел мимо нее, не сказав ни слова, и направился к чайному сараю. Когда он уже почти подошел к двери, появилась Урсула Даунз, явно готовая к стычке; Кадоган только было подошел поговорить с ней, как она отшатнулась и влепила ему пощечину. Он шагнул назад и возмутился было, но она оттолкнула его обеими руками, развернулась и ушла, а он так и остался стоять, беспомощно опустив плечи. Сидевшая неподалеку от них Рейчел прекратила рисовать, внимательно наблюдая за происходящим из дверей барака, и вернулась к работе только, когда Кадоган зашагал прочь, все еще потирая щеку.

Возможно, она составила неправильное представление об Урсуле и Кадогане, подумала Нора. Возможно, она совершенно неверно истолковала то, что произошло вчера. Сегодня Кадоган явно не имел преимущества. Возможно, Урсула была вполне в состоянии с ним справиться, а Нора влезла не в свое дело.

Когда Кадоган вернулся к машине и умчался, дверь сарая опять открылась. Появился Чарли Брейзил, проверяя, не наблюдает ли кто за ним. Он медленно пошел к контрольно-пропускному посту Гарды, огибая толпу репортеров и проскальзывая вперед.

Одевшись, Нора подошла к барьеру через маленькую, но настойчивую толпу журналистов и показала свое удостоверение личности молодому полицейскому.

— Я должна быть у вас в списке — Гейвин. Нора Гейвин.

Офицер глянул на список на своем планшете и поставил галочку у ее фамилии.

— Да, все в порядке, доктор Гейвин. Проходите.

Он пропустил ее и поднял руку, задерживая репортеров, которые наступали на него, требуя доступа. Нора увидела, что в нескольких ярдах за ней шел Чарли Брейзил, и его тоже пропустили через барьер, гул толпы затих по мере того, как она двинулась в глубь болота, чувствуя присутствие Чарли Брейзила за спиной. В группе людей на раскопках виднелась лохматая голова Найалла Доусона. и почему-то ее успокоило то. что, несмотря на суматоху, он и его команда из Национального музея все равно продолжают работать.

Рядом с Доусоном кто-то пошевелился, и на долю секунды ей показалось, что это Кормак. Почти сразу она поняла, что это не он, и сама удивилась, как она так быстро и уверенно это поняла. И еще Нора осознала, что так будет и дальше, возможно, всю ее оставшуюся жизнь, если она сейчас от него уйдет. Пройдут годы, и чей-нибудь затылок или поворот плеча будут, словно призрак, вызывать для нее образ Кормака. Может ли живой человек являться другим людям в качестве призрака? Неужели нечто неуловимое вроде слабой памяти о чьем-то жесте незваным гостем проскальзывает в подсознание и прячется там. пока какой-нибудь нервный импульс или химическая реакция не выпустят его на свободу? Нора смотрела на Кормака глазами анатома, изучая, как соединены его кости, как на этих костях особым образом лежат слои мускулов и сухожилий, создавая лицо и тело, которые она любила. А она любила Кормака. Осознание этого наполнило ее неожиданно, словно глубокий вдох. Она боролась с этим осознанием, отвергая его из-за вины и страха, но теперь несомненность этого чувства ошеломила ее. Странно, как приходят прозрения, украдкой, когда их меньше всего ждешь.

Но с этим сейчас ничего не поделаешь. Нора подняла сумку на плечо и попыталась настроиться на работу.

Сегодня ветер был прохладный, и все надели куртки, а проносившиеся мимо громадные кучевые облака то резко вычерчивали силуэты всех людей и вещей, то накрывали все густой тенью. Белая палатка все еще прикрывала болотного человека, но ее боковые стены раздувал взад-вперед сильный ветер — удивительно, что она до сих пор не сорвалась и не улетела. Найалл Доусон указывал команде, как монтировать ящик для перевозки тела, переносную тару для тела, но он поднял глаза, когда подошла Нора.

— С возвращением! Как прошло вскрытие?

— Очень интересно. Произошло странное совпадение — ну, странное-то точно, но совпадение ли, это нам еще предстоит выяснить. Похоже, его убили почти точно так же. как этого — задушили лигатурой и перерезали горло…

— Правда? И сколько времени, по-вашему, он был в болоте?

— Это-то и странно. Судя по стилю его наручных часов, лет двадцать-тридцать, самое большее. Может, и меньше того, — Нора увидела, что Чарли Брейзил поверился в их сторону. Он мог слышать, что она говорила о причине смерти, и Нора поняла, что ей на самом деле не следовало ничего говорить — ни Найаллу Доусону, ни кому бы то ни было еще. — Но это только между нами, Найалл, ладно? Идет официальное расследование убийства, и я не хочу никому создавать проблемы.

— Вы нее меня знаете, Нора — я сама осмотрительность. Мы тут как раз собирались приступить, если вы готовы, — он придержал откидное полотнище, когда она прошла в белую палатку.

Внутри Нора остановилась на минуту, чтобы надеть резиновые перчатки. Было сложно поверить, что все это происходит на самом деле. Она столько часов рылась в заплесневелых старых папках и музейных записях, пытаясь сложить из известных фактов неизвестные ранее картины, пытаясь представить по странным, составленным устаревшим стилем описаниям, что на самом деле видели те, кто обнаруживал болотные останки раньше, а здесь перед ней лежал целый новый кладезь информации.

Целью сегодняшних частичных раскопок было сфотографировать болотного человека на месте, прежде чем отправить его в консервационную лабораторию в казармах Коллинз в Дублине. Из-за того, что тело уже вытащили из болота, было особенно важно скорее отправить останки в защищенную и контролируемую среду лаборатории. Сегодня откроют положение конечностей, запишут то, что может измениться при переноске тела, так же, как полицейские фотографировали место преступления — в помощь памяти, — чтобы запечатлеть вещественные доказательства точно так, как они лежали. Группа уже сделала необходимые снимки частей тела, видных из-под торфа, с метками, чтобы указать масштаб. Теперь пора было откинуть покрывало торфа и целиком открыть лежавший под ним захватывающий кошмар.

Сначала Нора открыла макушку головы болотного человека, на которой остался только спутанный покров кожи и волос. Она вспомнила, что читала как-то отчет торфяников, которые нашли нечто, что они назвали в шутку «яйцом динозавра», и стали им перебрасываться, и лишь позже обнаружили, что это была сильно разложившаяся человеческая голова, в которой некогда хранились воспоминания, ощущения, страхи, искра неповторимой жизни. Нора открыла лоб с глубокими морщинами, левое ухо, почти согнувшееся наполовину, плотно закрытый левый глаз. Она подняла глаза на Доусона; он открывал сильно откинутое в сторону правое предплечье, убирая сырой торф между пальцами костей, чтобы они были четко видны на фотографиях.

Нора с удивлением увидела рельефные очертания кровеносных сосудов под кожей правого виска мертвеца, все еще отчетливые, хотя бившийся в них пульс затих несколько столетий назад. Его тонкие как бумага веки тоже хорошо сохранились, а между бровями была глубокая складка, что придавало ему выражение сильной сосредоточенности. У него были полная нижняя губа и тяжелый подбородок, покрытый щетиной цвета лисьего меха.

Пока трудно было что различить: все тело было одного и того же коричневого оттенка, и торф забился в каждую впадину. Ученые все разглядят, когда труп окажется в лаборатории. Веревка на горле была, похоже, кожаная, хотя Нора знала из чтения документов о предыдущих находках болотных тел, что. возможно, сложно будет окончательно определить, из шкуры какого животного была изготовлена эта бечевка. Узелки придется отправить на судебную экспертизу. Но они казались достаточно простыми: ограничивающий узел на каждом конце узкой веревки и третий узел, связывающий два конца. В этом была разница между этой жертвой и новым болотным телом.

Сморщенная кожа на горле собралась в складки, но с помощью карманного зеркальца Нора разглядела, что ближний край разреза был все еще острым, а на его кромке лежал заметный слой жирового осадка. Им придется осмотреть рану в лаборатории более тщательно, чтобы определить, была ли она нанесена колющим или режущим предметом; это, возможно, даст им понять, предназначался ли удар для убийства или просто для кровопускания — важное различие, когда изучается возможность ритуального жертвоприношения. Конечно, чрезмерную жестокость убийства хотелось представить как часть сложного ритуала. Но возможно, болотные люди, которых убивали так безжалостно, просто подверглись множеству наказаний за множество преступлений.

Когда Нора с Доусоном закончили обнажать перёд и бока тела, в палатку вошли фотографы, чтобы сделать свое дело. Нора села рядом на землю и закрыла глаза, пытаясь представить себе, как это место выглядело двадцать столетий назад. Несомненно, оно было покрыто толстым покровом болота, и только кое-где были разбросаны березовые лески и стоячие пруды. И почему влажные места — реки, озера и болота — всегда выглядели привлекательно для приношения жертв? Наверное, древние люди видели в поверхности воды другой мир, отражение их собственного, перевернутое вверх ногами, или место, населенное тенями и духами. Нора часто слушала рассказы Кормака о том, как кельты везде находили жизнь и дух — из крон деревьев смотрели глаза, ухмыляющиеся лица были замаскированы как абстрактные спирали и кривые. Конечно, римляне изображали живущих здесь людей как кровожадных дикарей. Но разве не все завоеватели изображали так людей, которых пытались поработить?

Возможно, вся община собралась посмотреть, как мужчина, который сейчас лежал под тентом, истекал кровью и умирал, а возможно, его смерть была тайной, важным секретом. Одни болотные тела, судя по их худобе, явно были людьми низкого статуса, а другие совсем неплохо питались. Каков был статус этого человека — изгой, козел отпущения, откормленный телок? Отважился ли он прийти на болота добровольно, понимая, что умрет, зная, что его кровь — необходимая цена за выживание его народа, или его привели сюда одурманенного, против его воли? Идея жертвоприношения сохранялась в религии до сих пор, думала Нора, современные христиане все еще пили кровь и ели плоть своего Бога, хотя и в символической форме. И не только христиане; в каждой культуре, в любом человеческом устремлении — от спорта и политики до культа знаменитостей — есть способы отбора козлов отпущения, которые понесут те наказания, что в противном случае пришлось бы переносить всем.

В лицо Норе дул ветер и, глядя, как солнце все еще высоко движется по небу на юго-западе, она почувствовала, что как будто нашла ключ к запертой двери в далекое прошлое. Она не была уверена, тревожило это ее или утешало — открыть эту дверь и выяснить, что человеческие существа за прошедшие годы в основе своей почти не изменились. Наверное, они никогда и не изменятся.

Нора посмотрела на часы; почти шесть. Скоро они закончат на сегодня и станут закрывать болотного человека, готовя его к завтрашнему путешествию в Дублин. Она поднялась на ноги и принялась чистить инструменты.

Сзади к ней подошел Найалл Доусон.

— С болотным человеком мы закончили. Завтра начнем обыскивать грунт, если получится, — Он имел в виду сырые кучи сыпучего торфа, которые Чарли Брейзил вынимал из канавы, когда откопал тело. Их придется перебрать вручную, ища новые ниточки к судьбе Лугнабронского болотного человека. — Вам бы тоже стоило покопаться в грязи. Нора. Ваши исследования обретут большую глубину и достоверность, если вы поучаствуете во всех этих различных аспектах раскопок. Кто знает, может, у вас из этого даже книга получится, — Доусон улыбнулся ей. — Мы тут попозже собирались в бар Гуга в Килкормаке. может, вы с Кормаком решите зайти выпить. У них там чечеточная вечеринка по вторникам — надеюсь, вы хоть Клэровскую чечетку знаете?

— Вы шутите? Конечно, знаю, — Нора заговорила с сильным Вест-Клэровским акцентом: — Я же проводила каждое лето у бабки в Инаге. Что еще там делать в воскресенье вечером?

Доусон рассмеялся.

— Вот и хорошо.

Нора улыбнулась ему в ответ, а затем продолжила уже без акцента:

— Правда, дело давно было, и мои навыки наверняка заржавели от отсутствия практики. Спасибо за приглашение, Найалл. Может, встретимся там.

На парковке Нора заметила Брейзила; он выгружал на склад несколько сварных металлических решеток. Уже пару дней у Чарли не было причины пользоваться противогазом, но он все еще висел на спине у молодого человека. В профиль Брейзил был похож на странного двуликого Януса: Он положил тяжелые решетки и по-хозяйски проверил один из стыков.

— Это вы делали? — спросила Нора.

Чарли удивленно оглянулся.

— Да, я.

— А что это такое?

— Рамы для рисования. Археологи используют их как решетки, когда зарисовывают срезы, — уши его ярко покраснели. — Мне разрешают делать то, что им нужно, если я закончил с остальной работой.

— Я хотела спросить вас о газетной вырезке, которую видела в офисе Оуэна Кадогана, когда приехала сюда вчера. Там была фотография двух мужчин, которые когда-то нашли здесь крупный клад. Их тоже звали Брейзил. Оуэн Кадоган говорил, что они, кажется, ваши родственники.

— Мой отец и его брат. — тихо ответил он.

— Как они наткнулись на тайник, вы не знаете? — По лицу Чарли ясно было, что он слышал этот вопрос и раньше. — Простите. Вам, должно быть, надоели вечные вопросы об этом.

— Я привык. Я только устаю от людей, которые спрашивают меня, где захоронено золото.

— Неужели люди такое спрашивают? — сначала Нора не могла сказать, всерьез ли он говорил, но со второго взгляда она поняла, что так и было, но он научился относиться к этому вопросу с юмором. Чарли Брейзил действительно был странная пташка, тут Кадоган верно подметил.

— Ваши папа и дядя все еще работают на болоте? — спросила она.

Чарли снова посерьезнел, и очень быстро.

— А зачем вам?

— Просто мне бы, возможно, захотелось бы поговорить с ними для моих исследований.

Он сначала отвернулся, а потом посмотрел на землю.

— Мой отец ушел на пенсию прошлой зимой. Пришлось… от легких у него ничего не осталось.

По тому, как Чарли выпятил подбородок. Нора почувствовала, что между отцом и сыном не все было ладно.

— Простите.

— Ну, вы-то тут не виноваты, так?

— А что ваш дядя?

— Никогда не встречал его. Он эмигрировал до того, как я родился. — Чарли взял еще две рамы для рисования и поднял их через высокую дверь контейнера. — Хотя мне бы хотелось с ним познакомиться. Я тут присматриваю за его пчелами, и у меня есть пара вопросов.

Он говорил так, словно был лишь временным смотрителем — это было типично, отметила Нора, для всех пчеловодов, которых она когда-либо знала.

— Мой дед держал пчел, — сказала она, — у болота в Клэр. Он иногда позволял мне помочь присматривать за ними. Но маток он мне никогда не позволял помечать; мне очень хотелось, но он говорил, что это слишком опасно, слишком тонкое дело.

Чарли глянул на нее с новым уважением. Нора решила, что он, наверное, из тех пчеловодов, которые так вовлечены в мир пчел, что сами бы стали пчелами, если бы могли. Нора вдруг представила себе Брейзила в сетке, руки защищены белыми рукавицами, и он разбирает извивающуюся массу насекомых, мягко отодвигая трутней, чтобы поймать матку в маленькую клетку и пометить как необходимую мать для копий, уникальное существо во вселенной клонов. Ее дед объяснил ей, что матка — это случайно выбранная помазанница, первая из выводка. Ее первейший королевский долг — убить каждую из своих сестер, до последней. Никакой сентиментальности, просто быстрый укол в голову.

— У вас, должно быть, вересковый мед, раз так близко болото. — сказала она. — У вас случайно ничего не осталось от прошлогоднего сбора? — ей вдруг страстно захотелось попробовать этот темный, почти мускусный и никогда не жидкий мед. Он был как поздние фрукты, в чьей сладости, почти переходящей в гниение, было сконцентрировано последнее дыхание лета. — Я бы не прочь взглянуть на пасеку, я могла бы зайти…

— Нет! — горячность Чарли, казалось, удивила даже его самого. — Не нужно. Я сам вам принесу.

Наверное, это было далеко, и место было сложно найти. Пасека могла быть опасна для неопытного пчеловода. Но тревога в голосе Чарли Брейзила казалась все-таки слегка чрезмерной. Может, на пасеке было что-то. что он не хотел ей показывать?

 

Глава 4

— Чечеточная вечеринка? — повторил Кормак, удивленно приподняв брови, и Нора поняла, что он. очевидно, предпочитал проводить вечера не так. — А ты в курсе, что у Гуга, как говорят, самый грязный бар во всей Ирландии?

— Нет, этого я не слыхала. Но теперь мне точно хочется это увидеть. Ну же, Найалл Доусон со своими ребятами пойдет туда, и он сказал, ты мог бы присоединиться к музыкантам, если боишься танцевать.

Когда они вошли в бар, Нора поняла, откуда взялась его репутация, но решила, что она все же преувеличена. Да, пол был из простого бетона, и его не мешало бы подмести. Но дело тут было еще и в богемном интерьере бара — вместо аккуратно обитых скамеек и табуретов здесь стояли антикварные диванчики с витыми спинками, покрытые протертой парчой, словно владельцы постоянно наведывались на распродажи в сельских усадьбах и прибирали к рукам поношенные реликвии вырождающейся аристократии. Над стойкой старинные часы с маятником украшала реклама «Навоза Голдинга». За передней дверью, стоило только подняться на несколько ступенек вверх, располагалась современная пристройка, просторная комната с камином и известняковыми стенами, вдоль которых стояли столы и скамьи. На крепком сосновом полу площадки для танцев уже отплясывали «восьмерки».

Пока они ждали за стойкой выпивки, Нора подняла глаза взглянуть на трепыхавшиеся зеленые, белые и золотые ленты, кружившиеся ярким колесом над головами болельщиков. Чемпионат по хоккею на траве был в полном разгаре, и в этом году большие надежды возлагались на хоккеистов из Оффали. В этой части Оффали, объяснил Кормак, это был не спорт, а почти местная религия. Из всех видов спорта, за которыми Нора когда-либо вполглаза следила, этот был самый красивый. Это была древняя игра, и в нее играли с легендарных времен — герой Кукулайн считался великим хоккеистом, хотя в его время проигравшая команда после матча предавалась смерти. Было что-то первобытное в наблюдении за тем, как худощавые молодые люди несутся по полю, подхватывают плоскими клюшками маленький кожаный мяч, удерживают его на бегу и с сотни метров швыряют через брусья в точку. Чечетка и все остальное в воскресенье на время матча будут забыты.

Наконец, держа в руках выпивку, Нора и Кормак направились в заднюю комнату и заметили Найалла Доусона и его группу на дальнем конце площадки для танцев. Толпа представляла собой интересную смесь молодежи и людей постарше, в одном углу у пианино сидели музыканты, вовсю наяривая рилы, на площадке стояли квадратом четыре пары, и женщины уверенно обходили мужчин, отбивая четкую звонкую чечетку. Затем пары повернулись лицом друг к другу и пошли в танце вокруг квадрата, останавливаясь в каждом назначенном месте и дважды выразительно топая каблуком. Когда они Добрались до своих изначальных мест, фигура была закончена, и танцоры вернулись к своим столам, раскрасневшиеся и вспотевшие, а музыканты начали новый виток мелодий.

— А сейчас будет простой тур, — прокричал устроитель, энергичный седой мужчина в одной рубашке и с приспущенным галстуком. — Кто желает на простой тур?

Нора поставила свой стакан на стол перед Доусоном, затем отобрала у Кормака его пинту и футляр с флейтой и вытащила его на площадку.

— Мы сейчас, Найалл.

— Может, не надо, Нора? — сказал Кормак, не торопясь за ней. — Слишком давно это было.

— Не тушуйся, — сказала она. — Я тебе помогу.

Она положила правую руку Кормака прямо себе на талию, подняла его левую и легко положила на нее свою. Музыка началась двумя ударами по клавишам пианино, и они оба легко поймали неброский носочно-пяточный ритм Клэровской чечетки. Они вместе шагнули вперед, назад, потом Кормак развернул Нору в бальной позиции и провел вокруг площадки. Он явно не впервые был на танцевальной площадке.

— А ты человек с сюрпризами, — сказала она. Кормак улыбнулся и тихо сказал ей на ухо:

— Я бросил танцы, когда занялся музыкой, но тут как с ездой на велосипеде. Такое не забудешь.

Когда танец закончился, они направились обратно к Доусону. который погрузился в беседу с парой за соседним столом. Он подозвал их и представил Джо и Маргарет Скэнланам, пожилой паре, которая пропускала этот тур танцев. Молчаливый коренастый Джо как раз набивал трубку и только слегка кивнул в знак приветствия, но Маргарет Скэнлан наклонилась поближе и пожала им руки, глядя на них лучистыми глазами. Доусон сказал:

— Вы бы не повторили этим милым людям то, что вы мне тут рассказывали, миссис Скэнлан?

— Мы разговорились, — сказала Маргарет, — и когда я выяснила, что мистер Доусон работает на раскопках в Лугнаброне, я спросила, слышал ли он последние новости о жертве убийства. Тут все думают, что это парень из наших краев, Дэнни Брейзил.

— Странно, — перебил Доусон, — но семья Брейзил ов…

— Говорит, что он эмигрировал, — закончила за него Нора.

— Верно. А вы откуда знаете?

— Я как раз разговаривала с его племянником сегодня днем. — Джо и Маргарет Скэнланы обменялись многозначительными взглядами. — Я его спросила, как Дэнни и его отец нашли Лугнабронский тайник, и Чарли сказал, люди до сих пор спрашивают его, где захоронено золото.

— Кажется, вы уже знаете все, что мы могли бы рассказать, — сказал Доусон. разыгрывая разочарование.

— Нет, я впервые слышу, что люди думают, что тело принадлежит Дэнни Брейзилу. Миссис Скэнлан. откуда это пошло?

— Ну, Элен, племянница Джо, работает в зубоврачебном кабинете как раз рядом с участком Гарды в Бирре. Около половины одиннадцатого вчерашнего утра она видела, как Тереза Брейзил — это мать Чарли — зашла в участок и через несколько минут вышла. И в тот же день в кабинет зашли полицейские и попросили данные Дэнни Брейзила.

— Не хочу показаться скептиком, миссис Скэнлан, — сказала Нора, — но уж конечно его собственная семья знает, эмигрировал он или нет. Как бы он отсутствовал двадцать пять лет, и его семья ничего об этом не знала? Это нелепо.

— Все зависит от семьи, — сказал Доусон. Маргарет Скэнлан наклонилась к ним поближе.

— Вот именно. А если знать Брейзилов, то это вполне логично. Все они на голову слегка не того, если вы меня понимаете, — все до одного.

— А что говорят о мотивах убийства? — поинтересовался Кормак.

— Думаю, все уверены, что всё дело в золоте, — сказала миссис Скэнлан. — Тут о нем годами сплетни ходили.

— Все считали, хотя, возможно, это было просто предположение, что Лугнабронский тайник был больше, — вставил Доусон. — и Брейзилы отнюдь не все передали Музею. Наверное, люди всегда так думают, даже если это и неправда. Приятнее думать, что сокровище все еще захоронено где-то, и его можно найти.

— Но теперь Дэнни нашли мертвого, — сказала Маргарет Скэнлан, — и все подумали, что дело тут в его брате и золоте.

— Но нет же настоящего доказательства, что Брейзилы оставили себе что-нибудь из тайника, верно? — спросила Нора.

— Я о таком не слышал, — сказал Доусон. — Наверное, мы никогда и не узнаем.

— Конечно, эта семья уже не первый раз имеет дело с полицией, — Маргарет Скэнлан отпила глоток хереса и принялась рассказывать, а ее муж откинулся назад, посасывая трубку и кивая: — Лет десять-двенадцать назад разразился жуткий скандал из-за того, какие ужасные вещи сделали с несколькими овцами и козленком — о таком и говорить-то невозможно. Я и думать об этом не хочу. Все говорили, что это сделал Чарли Брейзил. но доказать его вину не удалось, так что его никогда и не судили. Это было просто ужасно. Позорное дело. А вы знаете, как говорят. — яблоко от яблони недалеко падает.

 

Глава 5

К тому времени, как Нора добралась в среду утром до болота. Лугнабронского человека уже упаковали в ящики для путешествия через Алленское болото в Дублин. Почему-то ее охватила грусть при виде того, как он покидает место, где так долго покоился. Но Нора сказала себе, что снова увидит его и узнает, открыв секреты, хранимые его плотью, костями и спинным мозгом.

Когда музейный микроавтобус скрылся из вида, она повернулась к Доусону, который остался наблюдать за следующим этапом раскопочного процесса. В следующие несколько недель пройдут полномасштабные раскопки участка в поисках дополнительных останков под торфом. Но сегодня они начнут поиск, просматривая каждый клочок почвы, ища фрагменты костей, кожи и любых связанных с останками предметов. Им придется голыми руками перерыть полторы тонны сырого торфа, ища предметы размером с ноготь. Вскопанную гряду разметили на участки, чтобы каждый мог справиться со своей задачей, и любую находку можно было бы занести на схему. Участок Норы был как раз рядом с участком Найалла Доусона.

Через три четверти часа нашелся один из ногтей болотного человека, но работа была медленная и скрупулезная. Нора закончила перебирать четвертое ведро сырого торфа и как раз переменила позу, чтобы тело не затекало, как вдруг что-то сильно укололо ее прямо под коленом. Она охнула и перекатилась в сторону, чтобы выяснить, что это такое. Выпрямив ногу, она обнаружила, что что-то острое пронзило ей брюки и на добрую четверть дюйма вошло под кожу. Она вытащила этот предмет.

Доусон уже стоял на коленях и наблюдал через ее плечо.

— Что это?

— Не знаю. Часть застежки, похоже. — Она потерла место укола, пытаясь вспомнить, когда ей в последний раз делали прививку от столбняка, а затем протянула предмет Доусону. Он негромко присвистнул, и она увидела, что он раскрыл глаза от изумления. — Что это?

— Это фибула. Вы наверняка видели их в коллекции Музея — это что-то вроде английской булавки Железного Века.

Нора перевернула вещь в руке. Большинство виденных ею фибул были бронзовыми, но эта булавка — ее яркий желтый металл был не поврежден сыростью — несомненно, была золотой. И очень изящной: стилизованная птица с подобранными когтями и длинным клювом, образовывавшим дугу. Хоть Доусон и смотрел прямо на нее, в первый момент ей захотелось сжать этот красивый предмет в ладони и опустить себе в карман. Это напоминало ее детское желание спрятаться, когда в комнату кто-нибудь входил.

Глядя, как Доусон отмечает место находки и помещает булавку в прозрачный полиэтиленовый пакет, помеченный номером раскопки, Нора почувствовала, как что-то в ней сопротивляется самой идее сбора, сопоставления, нумерации. Ее рука помнила приятный вес булавки. Как легко было бы опустить ее в карман и никому не сказать ни слова. Она вспомнила плакат в офисе Оуэна Кадогана, где рабочих на болоте просили сообщать о найденных ими вещах. У нее зародилась идея.

Когда они пошли в сарай пить чай, Нора нагнала Доусона.

— Найалл, предположим, я нашла что-то ценное на болоте и решила оставить это себе.

Доусону явно не очень хотелось рассуждать на эту тему.

— Если бы вас поймали, вас бы ожидал большой штраф, а может, и тюрьма, если это было сделано преднамеренно, а не просто по незнанию. Закон о национальных памятниках очень детально расписан и очень строг.

— Что же мне помешает прийти сюда с надежным металлодетектором в поисках сокровищ?

— Вы имеете в виду, кроме того, что это противозаконно и неэтично? Даже археологам нужна лицензия, чтобы использовать на раскопках металлодетектор. Но мой ответ на ваш вопрос, — к сожалению, вам мало что сможет помешать.

— А если меня не поймают?

Доусон бросил на нее взгляд.

— Вам бы повезло. Незаконная торговля древностями — большой бизнес, но его сложно долго удерживать в тайне. Несколько лет назад судили двух двоюродных братьев. Полицию на них навели, и у них в доме нашли более чем четырех сотен предметов — наверняка они провернули дела еще со многими сотнями до того, как попались. Еще одна женщина в Уэксфорде ходила с тысячелетней брошью викингов на лацкане года три, пока кто-то не понял, что это ценная реликвия.

— И как вы заставляете людей сопротивляться искушению?

— Ну, для обычных законопослушных граждан страх перед наказанием — хорошая мотивация.

— А премии и вознаграждения нашедшим?

— О, это тоже бывает. С вещами, найденными на частной земле, обращаются несколько иначе, чем с находками на землях Борд на Мона. Но в соответствии с законом размер вознаграждения нашедшему определяет государство, а точнее директор Музея.

— Вот, например, та булавка, которую я нашла — сколько бы она стоила, если бы я совершенно законно откопала ее у себя во дворе?

— Вы спрашиваете о стоимости или о том, сколько Музей действительно бы заплатил?

— Какая разница?

— Вознаграждение обычно составляет всего лишь несколько процентов от настоящей стоимости предмета. Переговоры могут быть тонким делом, особенно если мы знаем, что у кого-то есть что-то, что нам нужно, а мы не уверены, кто они, что за предмет и сдадут ли они его когда-нибудь.

— И часто так бывает?

— Чаще, чем мы признаем.

— Так какова ваша оценка?

— Трудно сказать без дальнейшего осмотра. Я не кокетничаю, Нора, так уж обстоят дела. Все это зависит от ценности предмета, археологической и исторической, и суммы вознаграждений за подобные предметы. И все это идет из государственной казны, так что обычно речь идет максимум о тысячах, а не о миллионах. Просто для примера, когда был найден Дерринафланский тайник в Типперари в 1990 году, нашедший и землевладелец получили около двадцати пяти тысяч фунтов каждый, а это был целый клад, где, в том числе, был и серебряный потир, инкрустированный золотом.

— Но в зависимости от того, что вы нашли, деньги могут быть серьезные.

— Ну да, конечно… если это было найдено законно и об этом сообщили куда положено. Откуда такое любопытство? Неужели вас испортило лишь одно прикосновение к соблазняющему святых золоту?

— Не беспокойтесь. Я не собираюсь заняться охотой за сокровищами. Спасибо, Найалл.

Доусона подозвал кто-то на другом конце группы, и к Норе пробралась Урсула Даунз.

— Как устроились? — спросила она.

Что-то в том, как невинно она задала свой вопрос, немедленно заставило Нору насторожиться.

— Просто прекрасно, — осторожно ответила она. не зная, к чему могла вести Урсула.

— Как вам коттедж «Кроссез»?

— Удивительное место.

— Вы не находите его слегка… тесным, что ли? Когда мне приходилось там останавливаться, мне всегда не хватало места. Старые дома все такие, наверное. Некоторым людям нравится старомодное. Лично я предпочитаю все современное.

Они как раз подошли к сараю, и Урсула бросила откровенно похотливый взгляд на Чарли Брейзила, который делал новую лестницу для складского сарая из широких досок, расстегнув и выпростав рубашку из брюк от дневной жары. Он был где-то в десяти ярдах и мог не слышать слов Урсулы, но Нора все равно почувствовала, как необъяснимо запылало ее лицо — то ли из-за него, то ли из-за нее самой. Правда ли то, что сказала о нем Маргарет Скэнлан прошлым вечером? Она даже не пыталась представить, что за ужасные вещи делали с этими животными. Что ей хотелось знать, так это — был ли Чарли Брейзил действительно не таким как все или просто одним из тех несчастных людей, чье странное поведение постоянно вызывало подозрения, — козлом отпущения.

Работать днем было тяжело и жарко. Тут как со вскапыванием торфа, думала Нора, лучше не поднимать головы. В четверть четвертого она поднялась на ноги и отправилась в ближайшую уборную, передвижной туалет без проточной воды. В нем кишело мухами, а пол был заляпан торфом. Она только закрыла дверь переносной кабинки, как вдруг услышала шум снаружи, под отдушиной слева. Помещение вдруг качнуло, словно кого-то на него толкнули, и она услышала звуки борьбы. Мужчина и женщина, по силуэтам на пластиковых стенках. Насилие она видела или занятия любовью? Даже на таком расстоянии определить было почти невозможно. Наконец борьба прекратилась, и Нора узнала задыхающийся голос Урсулы Даунз.

— Не волнуйся, ты не причинишь мне вреда. Ты ведь об этом беспокоился, правда, Чарли? Честно говоря, мне даже нравится, когда грубовато. А тебе?

Чарли Брейзил не ответил, но Нора слышала его неровное дыхание. Через решетчатую отдушину она видела их снаружи на земле: Урсула сидела верхом на Чарли, прижав коленями его руки. Он не мог пошевелиться, чтобы силой сбросить ее с себя.

Урсула подалась вперед и что-то вытащила из-под рубашки Чарли.

— Что это… что-то вроде талисмана удачи? Очень похоже на тот, что носил Дэнни. когда мы нашли его. Только он не очень-то много удачи принес твоему дяде, верно?

— Я не знаю, о чем вы говорите, — сказал Чарли. — Что вы от меня хотите?

— Почему ты думаешь, что я что-то хочу, Чарли? Может, я хочу кое-что тебе дать. Ты когда-нибудь думал об этом с такой точки зрения?

— Что бы это ни было, мне оно не нужно.

— Разве можно так разговаривать? Ты даже не слышал моего предложения. Я была у тебя, Чарли — там, где ты держишь пчел. Мне говорили, Дэнни тоже держал пчел.

— И что?

— Похотливые маленькие дьяволы эти пчелы, не правда ли? Я однажды слышала, что трутни вставляют матке на лету, наворачивают ее прямо в воздухе. Это на самом деле так?

— Не знаю. Отпустите меня.

Он пытался сопротивляться, но она крепко его держала.

— По-моему, ты знаешь, Чарли. Я думаю, ты об этом знаешь все и даже больше. Я наблюдала за тобой, Чарли. Я знаю, что ты скрываешь.

Он извивался под Урсулой, а она наклонилась к его лицу и зашептала:

— Это не значит, что ты ничего не получишь взамен. Прежде всего, я никому ничего не скажу. И я очень изобретательна, Чарли. Ты даже не представляешь, насколько. Я могу быть очень сладкой, когда хочу, а я знаю, ты ценишь сладость, Чарли. Я это чувствую. Мне осталось только упомянуть твою маленькую подружку Хелен Келлер …

Из горла Чарли вырвался глубокий стон, полный муки, перешедший в рев, когда он сбросил с себя Урсулу и вскочил на ноги, чтобы убежать. Она не удержалась от прощального залпа.

— Когда ты придешь навестить меня, Чарли, дождись темноты. Знаешь же, как люди любят болтать.

Когда Брейзил исчез, Урсула села на землю и начала тихо смеяться. Это был мрачный звук. Нора почуяла в этом хриплом звуке звонкую нотку триумфа. В конце концов Урсула поднялась на ноги, отряхнула одежду и пошла вдоль сарая назад. Нора с минуту не двигалась, пытаясь подумать. Она чувствовала себя запачканной тем, что видела только что произошедшую здесь сцену. Она не могла вытряхнуть из головы смех Урсулы и чувствовала, что от него в ней вздымалась тьма, которая иногда ее охватывала. Этот смех как будто мог вскипятить ее кровь, и Нора не могла просто от этого отмахнуться.

Несколькими минутами позже, направляясь к парковке, Нора нашла банку темно-золотого верескового меда на капоте своей машины. Одинокая пчела также ее обнаружила и кружила у края крышки, пытаясь найти вход.

 

Глава 6

Оуэн Кадоган ненавидел вокзалы — холодные кафельные полы, огромные тикающие часы, весь этот безжизненный серый шлак под путями. Наверное, отвращение осталось еще с детства, когда вся семья отправлялась провожать отца на работу в Англию. Все эти ложные надежды, насильственные эмоции, слезы… это было ужасно. Отец сначала наведывался домой каждые несколько месяцев, затем приезжал только на Рождество и, в конце концов, вовсе перестал приезжать. Ему нужна была работа, говорил он, а работа была в Англии, но все они гадали, что же еще он там нашел. Оуэн знал, что не имел права судить отца, если учесть, во что он превратил свою жизнь, но это не умаляло его вины.

Кадоган встал в очередь за билетами, время от времени оглядываясь туда, где Полин сидела с детьми на деревянной скамье у стены. Они ехали навестить ее мать в Мэйо на две недели, Полин и дети делали это каждое лето без него. Каникулы на море пойдут детям на пользу, говорила Полин. Наверное, она была права, потому что она всегда была права. Хуже всего было не это, а то, что Полин сама это знала. Ее осознание собственного превосходства висело вокруг нее как удушающее облако. Он никогда не поймет женщин. Сначала они раскладывают вокруг тебя ловушки: нежный голос, запах, ощущение ее тела под твоими руками, — а как только тебя подцепили и поймали, было уже слишком поздно — тебя приводили к судье и сообщали, как обстоят дела. Когда у Кадогана и Полин наконец родилось двое детей, которых она всегда хотела, интерес жены к нему резко пропал. Она стала недоступна, закрывая дверь у него перед носом, когда бы он ни приближался к ней. Она не хотела перебираться в отдельную спальню, сказала она, ради детей, но она это сделает, если он будет упорствовать.

И Оуэн играл свою роль добытчика — кошелька, денежной коробочки, банка — тут у него всегда все получалось. Вот во всем остальном дела были куда хуже. Никто по-настоящему не понимал его положения — ни дома, ни на работе. Он подумал о всех тех рабочих, которые потеряют работу в конце сезона. Они не видели будущего для себя, даже и не пытались, просто опускали головы и шли каждый день на работу, отчаянно надеясь, что никто не заставит их задуматься о выборе, который они сделали. Во многом эти рабочие были как переросшие дети, и они ожидали, что о них будут заботиться, как о детях, всю их жизнь. Именно ему пришлось сказать им, что больше так не выйдет.

Оуэн опять взглянул на свою семью. Они были его семьей, почему же он чувствовал себя таким чужаком? Глядя на темные ниспадающие на плечи волосы Дейдр, он задался вопросом, а что его дочь о нем думает. Дети очень чувствительны ко всему этому. Понимала ли она, какой он неудачник? Тут Стивен поднял глаза, и Кадоган ощутил, как съеживается под его пристальным взглядом. Округлость головы Стивена, форма его плеч, уверенность молодости — от всего этого он неожиданно почувствовал, что готов зарыдать. Они все знали о нем. это было ясно. И они всегда были детьми его матери, и никогда его. Он посмотрел на руки дочери, стиснувшие маленький чемоданчик, суставы ее пальчиков, все еще с ямочками от детской пухлости — трогательно, но уже потеряно для него. Если они никогда не вернутся из Мэйо, то ничуть не будут о нем скучать. Жаль, что поезд не придет и не увезет его навсегда, чтобы ему никогда больше не пришлось смотреть на них и думать о них. Но тут женщина перед ним отошла от билетного окна, и служащий спросил его:

— Куда, сэр?

— Три билета туда и обратно в Уэстпорт, один взрослый и два детских.

— Супруга везет деток на каникулы, верно?

— Да.

— Красивое семейство.

— Да. — Кадоган ощетинился, глядя, как глаза кассира еще раз пробежали по его семье; серые глаза заблестели, розовый язык высунулся, чтобы облизнуть потрескавшиеся губы. Но когда тот желтыми от никотина пальцами протянул три билета туда и обратно, Кадоган увидел его таким, каким он был на самом деле: безвредный старый ублюдок, на сорок лет застрявший в билетной кассе. «Я совсем с ума сходить начал, — решил Кадоган. — вот и вижу свои пороки во всех вокруг». Он почувствовал тошноту и отвернулся, не поблагодарив кассира.

Дети направились к платформе первыми. Поезда не должно было быть еще пару минут, и его сын немедленно подошел к путям и стал всматриваться вдаль, ожидая его.

— Отойди оттуда, Стивен, — велела ему Полин. Тем же тоном, понял Кадоган, она часто разговаривала и с ним.

— Хватит дергать меня по пустякам, а?

Кадоган узнал собственный тон в ответе мальчика. Когда Стивен отошел от опасного места, жена повернулась к нему, сохраняя дистанцию.

— Ты знаешь, когда мы будем дома. До тех пор тебе придется справляться самому.

За кого она его принимает, за школьника? Почему он лишь со временем осознал, что так она всегда с ним обращалась, будто он упрямый ребенок?

Наконец поезд подошел к станции. Ни ложных надежд, ни насильственных эмоций, ни слез. Кадоган почувствовал облегчение, когда его семья поднялась по ступенькам вагона.

— Я не буду ждать, если вы не против. Пойду домой.

— Как хочешь, — сказала Полин. — Я позвоню тебе от мамы. Веди себя хорошо. — Сделав последнее замечание, она поспешила за детьми, которые уже спорили о том, кто сядет лицом по направлению поезда.

Кадоган развернулся и двинулся сквозь группки сходивших с поезда и ожидавших посадки пассажиров. Перед ним простиралась свобода, четырнадцать дней без советов жены. Оуэн ощущал огромное облегчение от того, что отделался от семьи на несколько дней, и на мгновение задался вопросом, а каково было бы и вовсе от них избавиться. Он не смел думать об этом — по крайней мере, пока не довел до конца свой план, пока не выяснил, на что, в конце концов, способна его худшая натура.

Выйдя со станции, он пересек границу, которую сам для себя установил, и позволил себе думать об Урсуле Даунз. Когда он сегодня приехал на участок раскопок, она обвинила его в попытке запугать ее прошлым вечером. Он не ответил, просто слушал, как она дымилась и шипела. Он не собирался удостаивать ее своим ответом. Кем она себя вообразила, расхаживает тут и напускает на себя важность, хочет бросить его после того, что они вытворяли почти каждый день прошлым летом? Почему он должен что-то ей говорить? Пусть на хрен гадает, сука.

 

Глава 7

Два дня спустя после того как в Лугнаброне нашли новое тело, Лайам Уард сидел за своим столом, заканчивая писать отчеты по недавним делам. Они только что закончили следствие по делу местного фермера, который производил и продавал собственные шарлатанские лекарства для скота, и теперь ожидали определения наказания, которое должно было поступить от главного прокурора. И как раз на прошлой неделе они случайно раскрыли дело по украденной машине — по дороге на допрос подозреваемого они обнаружили, что он пытается схоронить машину в болоте с помощью экскаватора. Работа детектива, даже в сельских районах, подобных этому, была отнюдь не от случая к случаю, а скорее ограниченная, но непрекращающаяся. Это было первое убийство, с которым он и Морин столкнулись за несколько лет; и возможно, необычные обстоятельства дела означают, что будет вмешательство сверху.

Вошла Морин с коричневым конвертом.

— Предварительное вскрытие по Лугнабронскому случаю. Адресовано вам.

Уард рассмотрел конверт. Адрес был написан правильным, слегка женственным почерком Кэтрин Фрайел. О зубоврачебных записях Дэнни Брейзила пока ни слова не было; возможно, на это потребуется еще несколько дней. Он открыл конверт и вытащил на стол отчет о вскрытии. К нему была прикреплена записка:

Лайам!

Надеюсь, этот предварительный отчет пригодится. Токсикологические и серологические результаты будут еще только через пару недель, но если у вас будут какие-то вопросы, звоните. Полученные данные достаточно убедительны, но дайте мне знать, если вам потребуется прояснение некоторых моментов. Я бы хотела помочь в следствии всем, чем могу.

Кэтрин.

Уард отложил записку, испытывая странное ощущение прямо под солнечным сплетением. Он просмотрел первые несколько абзацев, ища единственную фразу, необходимый ключ, который помог бы ему решить эту головоломку.

Характер имеющихся телесных повреждений:

1. Рана острым предметом на левой стороне шеи. Характер повреждения — сложная колото-резаная рана. Видимое проникание в ткани с левой стороны шеи, над грудино-ключично-сосцевидной мышцей, в 6 сантиметрах под левым слуховым каналом. Имеет диагональное направление, приблизительная оценка краев дает 2 сантиметра в длину. Последующее вскрытие показало, что рана проходит через кожу и мягкие ткани, не задевая и не повреждая крупных артерий и вен. Характер раны не смертельный.

2. Латеральный ушиб 3 миллиметра в ширину вокруг шеи над нижнечелюстной костью, пересекающий С4 под углом 10 градусов, поднимаясь в направлении спереди назад. Есть также отпечаток пересечения лигатуры в 3 см от серединной линии сзади на С4, свидетельствующий о слегка сдвинутом от центра удушении лигатурой сзади. Характер повреждения не смертельный.

3. Наклонная и слегка изогнутая рваная рана левой стороны затылка в 12 см от верхушки головы и 6 см от серединной линии сзади. Разрыв тканей проходит сквозь скальп и повлек за собой субапоневротическое кровоизлияние. Трещин черепа не наблюдается. Характер повреждения не смертельный.

4. Множественные порезы скальпа, лица, шеи, груди и левой руки (раны при обороне).

5. Множественные ссадины на верхних конечностях (раны при обороне).

6. Частицы торфа в трахее и обоих легких.

7. Множественные мелкие ушибы на икрах, лодыжках и пятках.

Дальше доктор Фрайел начала более детальное описание каждой раны. Уард быстро прочитал детали, затем бегло просмотрел данные внутреннего осмотра на последней странице и перешел к итогу обследования:

Из результатов первичного анатомического обследования и сопутствующей информации следует, что первичной причиной смерти является утопление. Однако, судя по характеру и количеству рваных ран, ушибов и оборонительных ран, нанесенная травма, очевидно, получена в результате нападения с целью убийства.

Утопление. Странно, что, несмотря на все другие повреждения, он кончил тем, что задохнулся на дне болотной ямы. Судя по ранам в результате обороны, человек не добровольно шел на смерть. Порезы на руках и предплечьях были доказательством того, что он пребывал в сознании, когда на него напали с ножом, и яростно отбивался.

Уард пытался поставить себя на место мертвеца, чтобы воссоздать события в логической последовательности. Он открыл коробку с уликами и вытащил кожаную веревку. Кто-то неожиданно нападает на этого мужчину. Тот, естественно, пытается убежать, и нападающий хватается за эту веревку, скручивает ее и тянет его обратно, чтобы удержать его, вероятно, левой рукой. По этой причине отметина лигатуры на шее слегка смещена от центра. Нападающий пытается дотянуться и перерезать горло мужчины ножом, но тот все еще борется, и нападающему не удается нанести хороший удар, рана всего лишь поверхностная.

В ходе борьбы мужчина выворачивается и падает. Он сильно ударяется обо что-то головой, получая изогнутую рваную рану, и теряет сознание. Возможно, он даже выглядит мертвым. В этот момент нападающий тащит его через болото и бросает в болотную яму. Но мужчина не мертв, а всего лишь потерял сознание. Он приходит в сознание в яме и борется даже там, погружаясь в болотную тьму и пытаясь выбраться, пока, наконец, не погружается окончательно, и нападающий не засыпает яму.

Уард устал, даже просто обдумывая этот сценарий. Но где тут уязвимые места? Они всегда были. Уж слишком всего было много — удавка, нож, утопление. Ненужное применение лишней силы. Но было ли оно запланировано, или просто так вышло? Упорное сопротивление жертв часто расстраивает тщательное составленные планы.

И еще оставалась загадка пропавшей одежды. Если жертва была полностью одета, когда на нее напали, почему тогда убийца потрудился раздеть тело? Если вы просто пытаетесь усложнить опознание, почему не забрать все имущество — часы, кожаную веревку? Доктор Гейвин сказала, что тела предположительных ритуальных жертв находили обнаженными.

Была и еще одна проблема. Только что придуманный им сценарий предполагал лишь одного нападающего, а могло быть и больше. Заговор? Случалось еще и не такое. В знаменитом деле пропавшего почтальона несколько честных граждан участвовали в сокрытии случайной смерти, переносе тела и перепрятывании его в колодце.

Теперь они знали, как жертва умерла, и надо было подождать и посмотреть, не тот ли это парень, Брейзил. Это имя все продолжало беспокоить Уарда. Со вчерашнего утра, когда Тереза Брейзил сидела здесь у него в офисе, он не мог отделаться от ощущения, что он должен знать это имя, но никак не мог вспомнить, откуда. Не из недавних дел — это было что-то старое и незаконченное.

Он повернулся к компьютеру в углу стола, ввел в поле поиска фамилию Брейзил и стал просматривать десяток выпавших дел: угоны машин на короткое время, мелкие кражи с взломом, пьянство в общественных местах. Нет, все не то, имена были не те. Затем он заметил нужное дело и все вспомнил.

Он сам разбирался с этим делом, восемь лет назад, со своим прежним напарником Юджином Ларкином. Почтальон, проходя по своему обычному маршруту по болотной дороге между Килкормаком и Лугнаброном, обнаружил ягненка, подвешенного за шею на низкорослом дереве на краю болота. Тот, кто повесил его там, также перерезал ему горло и нарисовал кровью три круга треугольником на земле под ним. Как раз такие происшествия раздували пламя страха и нетерпимости в маленьком сельском местечке. Мертвого ягненка обнаружили как раз после полнолуния, и в общине началась настоящая массовая истерия. Воздух кишел слухами о тайных ритуалах и кровавых культах. Стала подозрительной совершенно невинная деятельность. Когда после следующего полнолуния нашли второе убитое животное, на том же участке дороге и в том же состоянии, посыпались анонимные звонки. Несколько звонков

Уард принял сам, и сейчас он будто снова услышал эти голоса: «Получше присмотритесь к мальчишке Брейзилов, Чарли. Он со странностями, не такой как все. У него не все дома, он круглые сутки шляется по болотам. Что он там выделывает? Ничего хорошего, это уж точно».

После второго происшествия они решили допросить мальчика, хотя бы для того, чтобы исключить его при расследовании. Почему все обвинили именно этого мальчика, осталось загадкой. От остальных он отличался только тем, что держался сам по себе, был явно лишен интереса к футболу, хоккею и девушкам, не показывался в церкви последние два года, и его видели на болоте в самое разное время суток.

Но после официального визита полицейских, похоже, подозрения и перешептывание лишь усилились. При поддержке соседей появлялись все новые и новые заявления, настоящий обвиняющий хор. Один человек заявил, что дочь его кузена видела, как мальчик танцует нагишом вокруг костра. Но когда они шли дальше, ища доказательства, физические улики, заявления очевидцев, что в нужное время Чарли Брейзил был в той части болота или рядом, то анонимные обвинители таяли как туман. Все они слышали о Чарли и его полуночных ритуалах от соседа или от кого-то в пабе. Для некоторых было достаточно того, что убитые животные принадлежали матери мальчика, естественно, она не станет обвинять собственного сына.

Последнее и наиболее жестокое нападение было совершено на козленка. В третий раз они безрезультатно допросили Чарли Брейзила, и Ларкин попытался показать несколько фотографий сцены преступления. Но мальчик не смотрел ни на фотографии, ни на допрашивавших его мужчин; он сохранял самообладание, опускал глаза и продолжал спокойно отвечать на вопросы, а фотографии были разбросаны перед ним на столе. Уард вспомнил, что для Ларкина отсутствие реакции мальчика было достаточным доказательством вины. Сам он не был так уж уверен.

Брейзилы были странной семьей, это-то было верно. Находясь с ними в одной комнате, Уард ощущал их глубокое разобщение — три человека, отдаленных друг от друга, и каждый старательно поддерживал это разделение. Он вспомнил мрачное лицо отца и то, как тот держался поближе к двери, когда допрашивали мальчика, словно ждал возможности, чтобы уйти. Мощный был человек, Доминик Брейзил, руки как две лопаты. Уарду приходилось допрашивать десятки таких отцов, подобных ему, необъяснимо молчаливых людей, чьи собственные отцы были суровы и безжалостны и не терпели слабости в своих отпрысках. Мать хотя бы заботило, что происходит с ее сыном. Тереза Брейзил, женщина, которая была в его кабинете этим утром, в тот день, не дрогнув, посмотрела на каждую жестокую фотографию. Уард был удивлен, что не вспомнил ее — тогда она произвела на него впечатление тем, как без колебаний поддержала сына. Посмотрев фотографии, Тереза повернулась и медленно сказала им с Ларкином, качая головой: «Мой сын не мог такое сделать». Словно она пыталась убедить сама себя, думал Уард. Словно достаточно было пожелать, чтобы это было не так. Конечно, возможно, мальчик и сделал это. Все могло быть.

В конце концов они не сумели найти ни одной улики, связывавшей бы Чарли Брейзила с происшествиями, и, следовательно, ему так никогда и не предъявляли обвинений. После третьего и наиболее ужасного случая калечить животных перестали, и дело было, в конце концов, положено на полку за недостатком улик. С тех пор Уард парня не видел. Должно быть, ему сейчас чуть за двадцать, работает, наверное, в Борд на Мона водителем землеройной машины, как и его отец.

Уард помнил, что с ним творилось в то время, вскоре после смерти Эйти — ночной пот, кошмары о том, как она тонет, как на глазах у него ее голова погружается под воду, а он застыл от ужаса и не в состоянии действовать. Наверное, он мягче обошелся с мальчиком, чем следовало бы. Но бесспорных улик не было. А он пошел в полицию не за тем, чтобы причинять ненужные страдания.

И увечья животных, и тело из Лугнаброна, похоже, затрагивали ритуальное кровопролитие, и это было любопытно и тревожно. Но связь ли это или просто совпадение? Сколько было Чарли Брейзилу — двадцать два, двадцать три? Значит, он еще и не родился, когда Дэнни Брейзил ушел из дома.

Ключ к Лугнабронскому делу был в том, сколько времени тело находилось в болоте. На настоящий момент дата исчезновения Дэнни из Лугнаброна была известна Уарду только со слов Терезы Брейзил. Может, он никогда и не уходил. А может, он ушел на некоторое время, вернулся и попытался связаться с кем-то, с кем связываться не стоило. Уард посмотрел на список известных контактов Дэнни, над которым он работал, людей, которых, возможно, придется опросить в ближайшие дни: семья Брейзилов, конечно, товарищи по работе Дэнни в мастерской; его бывшие товарищи по хоккейной команде, те былые местные герои, превратившиеся в мясников, электриков и трактирщиков среднего возраста. Он задумался, отправился ли Дэнни в Австралию по своей воле или он был туда изгнан — а если так, то кем?

Вернувшись в офис, Лайам Уард увидел, как Морин разговаривает с мужем по телефону, держа трубку у левого уха, и спросил себя, услышит ли он еще когда-нибудь, как женский голос становится мягче при телефонном разговоре. Он подумал, а не снять ли трубку и не позвонить ли доктору Фрайел. Может, она все еще была в их городке и согласилась бы с ним пообедать. Просто пообедать и поговорить, больше ничего.

Он как раз пролистнул телефонные номера в своем ежедневнике и собрался набрать номер ее мобильника, как вдруг перед его столом появилась сама доктор Фрайел. Она была чем-то взволнована, но, судя по ее виду, новости были хорошие.

— Привет, Лайам. Я надеюсь, вы не возражаете, что я к вам вот так заскочила, но у нас положительное опознание второго тела из болота. Это Дэнни Брейзил, никаких сомнений. Я сделала предварительное сравнение, и одонтолог только что его подтвердил; он говорит, слишком много совпадений в зубных пломбах, чтобы это мог быть кто-то другой. Я принесла оба набора рентгеновских снимков, если хотите взглянуть.

Услышав это, Морин положила трубку и присоединилась к ним. В призрачных картинках на фоне оконного стекла зубы светились белым, пломбы и металлические коронки — полупрозрачным серым.

— Видите отсутствующий малый коренной слева? А золотая коронка ясно видна на обоих снимках. Зубы человека имеют свои ясные отличительные черты, особые грани и корневые системы.

Уард посмотрел на снимки, увидел некоторое сходство и порадовался существованию экспертов, одержимость которых служила общему благу.

— Есть кое-что еще, — сказала доктор Фрайел, вытащив еще пару рентгеновских снимков и держа их на свету. — Оказывается, Дэнни Брейзила лечили после удара в лицо во время хоккейного матча — мне сказали, он играл на средней линии за Оффали. Эти рентгеновские снимки сделаны после ушиба и были в его карте в зубоврачебном кабинете.

Уард повнимательнее посмотрел на неотчетливые снимки черепа Дэнни Брейзила. На одном он разглядел кожаную веревку, болтавшуюся на шее.

Мягких тканей — глаз, ушей и языка — видно не было, а круглые глазницы смотрели в упор. Наверное, лучше не пытаться представлять себе все, что находится внутри нас, решил Уард. По крайней мере, особо об этом не задумываться. А вот Кэтрин Фрайел как раз все время об этом думала. В этом была ее жизнь, так же как его жизнь заставляла думать о том, что происходит внутри людей, но не в том буквальном физическом смысле. Однако некоторые предпочитали не думать и об этом. Уард остро ощущал ее близость, руку, что держала снимок перед окном. Обручального кольца на ней не было.

— Спасибо, что занесли снимки, — сказал он.

— Должна признать, что у меня был скрытый мотив.

Морин Бреннан откашлялась и направилась к выходу, взглядом сказав Уарду, что лучше бы ему слушать внимательно. Неужели его интерес к Кэтрин Фрайел был настолько очевиден? Они оба посмотрели вслед Морин, а затем доктор Фрайел повернулась к нему.

— Я хотела вас спросить, не согласитесь ли вы со мной пообедать сегодня вечером. Я здесь все закончила, но день был длинный, и мне не особенно хочется одной ехать в Дублин сегодня вечером. Я бы не прочь обсудить дело поподробнее, если у вас найдется свободное время.

Она словно знала, о чем он думал с их первой встречи на болотах. Конечно, прежде всего ему придется поговорить с семьей Дэнни Брейзила. Но когда долг будет исполнен, из всех его перспектив на вечер обед с доктором Фрайел был самой приятной.

Уард посмотрел на часы, прикинул расстояние, которое предстоит проехать.

— Девять часов — не слишком поздно?

— Вовсе нет. Я остановилась в «Мурз». Это за Банагерской дорогой — знаете? В отеле весьма милый ресторан, если вам это подойдет.

— Увидимся там в девять.

От мыслей об ужине с доктором Фрайел Уарда удерживал мрачный долг посетить семью погибшего — и это, подумал он мимоходом, было к лучшему. Он не знал, насколько важен тот факт, что Тереза Брейзил так рано предложила опознать тело. В конце концов он решил не торопиться и не упоминать пока об этом факте. Лучше помолчать и посмотреть, не понадобится ли он позже.

Во дворе стояла одна машина. Таких маленьких ферм в округе было много, и они едва оправдывали труды, которые требовались, чтобы удержать их на плаву. Рядом с домом в остатках старого фундамента росло три аккуратных ряда маленьких зеленых капустных кочанов. Вдоль них шла дюжина картофельных грядок, несколько рядов огненно-красной фасоли и грядки с другими овощами. Перпендикулярно огороду стояли два сарая с крышами в форме подковы, один с торфом, а в другом был маленький трактор. Угол двора пересекали грязные следы от копыт, говоря о том, что здесь держали скот. На веревке болталось выстиранное белье, но Уард знал по опыту, что рядом с болотом невозможно было держать вещи в чистоте. Все было покрыто торфяной пылью — белье, поверхности столов, люди. Она проникала и внутрь человека, заглушая его речь, мысли.

В заднюю часть сада выходило большое одностворчатое окно, и сквозь него он видел, как Тереза Брейзил умело чистила картофель маленьким кухонным ножом. Он наблюдал за ее уверенными, быстрыми движениями, за тем, как падала длинная спиралевидная лента очистков и как блестела почищенная картошка, опускаясь под струю воды в кастрюлю. Затем Тереза подняла глаза, увидела его и немедленно поняла причину, по которой он пришел. Она схватилась за край раковины и опустила голову. Она знала, это был Дэнни, именно поэтому и пришла, сказал себе Уард. Но все равно подтверждение подозрений, да еще такое быстрое, должно было быть ударом для нее.

Тереза впустила его, подождала, пока он войдет в комнату, и только потом закрыла дверь и снова повернулась к детективу лицом.

— Это был Дэнни, — сказала она утвердительно.

— Да, боюсь, это так. Мы только что получили положительное опознание по снимкам зубов. Я очень сожалею.

Тереза Брейзил заговорила тихим голосом, оглядываясь на дверь в гостиную.

— Он не знает, что я ходила к вам. Он даже не знает о теле. Не могли бы вы просто сказать ему… я не знаю… что кто-то анонимно позвонил?

— Если пожелаете, — сказал Уард. Пока что он был готов согласиться с этим, чтобы посмотреть, как это простое упущение все изменит. В конце концов, ее муж будет первым подозреваемым в этом деле. Когда расследуешь убийство, обычно далеко искать не требуется.

Тереза закончила вытирать руки.

— Позвольте мне сначала поговорить с ним, я скоро вернусь.

Она исчезла в коридоре, и ее шаги затихли на ковре.

Уард повернулся, осматривая комнату у себя за спиной, что-то вроде кухни и гостиной одновременно. В буфете у стены был выставлен голубой дельфтский фарфор, а на столе было накрыто на двоих. Кроме картофеля, что чистила миссис Брейзил, у плиты были приготовлены все ингредиенты для солидного обеда. Комната дышала порядком и чистотой, той жизнью, при которой было точно известно, что в какой день недели будет на обед. Где-то бормотало радио, настроенное на волну «Мидлендз». В самом дальнем от кухни углу стояли три высоких бака цвета морской волны с кислородом.

Яркие предупредительные надписи на них предостерегали против использования поблизости от открытого огня.

— Теперь вы можете к нему войти, — сказала миссис Брейзил и проводила Уарда в гостиную.

Ее муж чопорно восседал в мягком кресле. Казалось, что от его могучего тела осталась только широкая грудь, а сам он полностью растворился в одежде. К его лицу с типичными для болезни легких впавшими глазами и голубовато-серым цветом кожи тянулась тонкая прозрачная трубка. Доминику Брейзилу было лет шестьдесят, но выглядел он старше, на торчавших из рукавов бледных руках выступали голубые вены, когда-то темные волосы теперь были тускло-седыми. Из телевизора в углу доносились весело звенящие голоса, но сквозь них на всю комнату разносилось еле слышимое шипение, словно воздух, выходящий из небольшого прокола. Уард понял, что оно шло из кислородного бака, который стоял у кресла Брейзила. Человек перед ним словно медленно тонул, понемногу умирал каждый день.

Тереза Брейзил осталась в дверях, явно не зная, следует ли ей остаться или вернуться на кухню, пока Уард не сказал:

— Я бы предпочел, чтобы вы остались, если это можно.

Она села на стул с прямой спинкой возле двери.

Уард подошел и сел напротив Брейзила на диван, чувствуя себя в деловом костюме как неуклюжий ухажер. Сиплое дыхание Брейзила заметно участилось, он вдыхал через нос, но выдыхал через сжатые трубочкой губы, и каждый вздох, казалось, требовал больше сил, чем предыдущий.

— Мистер Брейзил, меня зовут Лайам Уард: я детектив.

Брейзил кивнул, очевидно, не желая тратить дыхание на ответ, поскольку каждая унция кислорода была драгоценна. Уард продолжил:

— Я здесь, чтобы рассказать вам, что два дня назад рабочие в Лугнабронском болоте обнаружили тело человека. Я с прискорбием сообщаю вам, что по снимкам зубов оно было опознано как тело вашего брата Дэнни.

Брейзил ничего не сказал и закрыл глаза, изо всех сил сосредотачиваясь на каждом вздохе. Казалось, он уже собирался заговорить, как вдруг его согнуло в яростном приступе кашля — рваного, раздирающего звука откуда-то из глубины. Его жена немедленно подбежала к нему, отводя ему плечи назад, и Уард снова заметил, какие у нее гладкие молодые руки. Муж схватился за ее предплечье так сильно, что Уард подумал, что ей наверняка больно. Он видел боль на ее лице, но она не сказала ни слова. Наконец Брейзил обессилено откинулся на спинку кресла. На лице его блестели слезы, но были ли они вызваны новостями о смерти брата или приступом кашля, Уард так и не понял.

— Я также с сожалением сообщаю, что смерть вашего брата, похоже, не была несчастным случаем. Мне придется задать вам несколько вопросов. Я могу сделать это сейчас, если вы готовы. Если нет, я могу прийти позже.

— Что вы хотите знать? — просипел Доминик Брейзил. — Он ушел. Мы думали, отправился в Австралию, — голос мужчины был похож на звук заводной игрушки, у которой кончался завод. Его рука все еще лежала на предплечье жены, но она осторожно отодвинулась и потерла то место, где он слишком сильно сжал ее. Была ли эта хватка просто рефлексом, спазмой, или они так общались?

— Когда последний раз вы видели вашего брата, мистер Брейзил?

Он на мгновение задумался.

— Это было в канун Иванова дня, но год… какой это был год?

— Завтра будет двадцать шесть лет тому назад, — напомнила ему жена.

— Вы говорите, вы думали, что он уехал. Вы когда-нибудь получали от него весточки с тех пор, как он покинул дом?

Доминик Брейзил слегка покачал головой.

— И никто не беспокоился о том, что он не поддерживал связь с семьей?

— Он иногда бывал ужасно упрямый.

— Почему он захотел уехать?

— Здесь ему не было места, а болото он ненавидел.

— Я так понимаю, он играл в хоккей за Оффали, но был травмирован?

Брейзил кивнул.

— После того удара в голову он больше не мог играть. У него начались ужасные головные боли. Вот тогда он и стал говорить об Австралии.

— Как он набрал денег, чтобы поехать в Австралию?

— У него же была премия. — Судя по лицу Брейзила, он считал, что все слышали о премии.

— За клад, что они нашли в болоте, — пояснила Тереза. — Это было вознаграждение нашедшему.

— Вы не возражаете, если я спрошу сколько?

— Двадцать тысяч… фунтов, по-тогдашнему.

Уард попытался представить себе пару парней из Борд на Мона с такими деньгами.

— Вы поровну разделили деньги?

— Я выкупил его долю фермы. На Австралию ему бы хватило.

— И никто не думал, что странно, что он никогда не писал? Никто не пытался найти его?

— А зачем, если он не хотел, чтобы его нашли?

Уард слегка опешил. Тереза Брейзил сказала точно то же самое, когда сидела у него в офисе.

— С кем он дружил? Кого-нибудь из мастерской вы можете вспомнить?

— Никогда с ними особо не водился. У него была пара приятелей из хоккейной команды, но когда он перестал играть, они разошлись. Единственное, о чем он по-настоящему заботился, это были пчелы.

— Пчелы?

— Он держал ульи на холме. Часами там торчал. Тереза Брейзил резко встала и вышла из комнаты.

— А девушки? Дэнни увлекался кем-нибудь? Брейзил покачал головой, не тратя дыхания.

— У него были споры с кем-нибудь? На работе, например? Вы говорили, он разошелся с какими-то хоккеистами?

Брейзил опять покачал головой и ни слова не произнес. Он разразился еще одним яростным приступом кашля, и на этот раз рядом с ним не было Терезы, чтобы помочь, пока приступ не прошел. Уард ощущал беспомощность, наблюдая, как человек терзается, и знал, что больше он сегодня ничего от Доминика Брейзила не добьется. Он вернется, когда они осознают, что произошло. Каждый раз, когда он сообщал семье ужасные новости, было одно и то же — потерпевшие никогда не могли представить себе, что у кого-то могли быть причины убить их родственника. Можно подумать, причина тут имела какое-то значение. Уард подождал, пока кашель Брейзила не затих, а затем поднялся и сказал:

— Тогда я пойду. У меня, возможно, будут еще вопросы через несколько дней.

Доминик Брейзил с посеревшим лицом кивнул опять.

Уард обнаружил миссис Брейзил на кухне. Она вернулась к готовке, с яростной напряженностью соскабливая с моркови кожуру.

— Извините, миссис Брейзил. У вас случайно нет фотографии Дэнни? Это могло бы помочь нам в расследовании.

Она безучастно на него посмотрела, словно никогда раньше его не видела, а затем, похоже, все же вышла из транса.

— Конечно. Я сейчас поищу.

Тереза оставила его и ушла по коридору. Через приоткрытую дверь Уард видел, как она вошла в спальню, и услышал, как она роется, вероятно, на дне гардероба. Вернулась она с потрепанным картонным чемоданом.

— Если что-то вообще есть, то только здесь.

Она щелкнула замками, и перед детективом появилась куча цветных фотоснимков и старинных портретов, собрание семейной истории, женщин в корсетах и усатых мужчин в поношенных воскресных костюмах, мертвого ребенка в коляске. Он смотрел из-за ее плеча, как она роется в сваленных в кучу свидетельствах их давно забытых триумфов и трагедий.

— Семья моего мужа никогда много не фотографировалась, а когда Дэнни… — она на мгновение остановилась. — А когда Дэнни исчез, его мать бросила те немногие его фотографии, что у нее были, в огонь. У нее нет больше сына, сказала она.

Тереза Брейзил отвернулась, по-видимому, расстроенная воспоминанием. В воображении Уарда портрет решительного молодого человека на поблекшем цветном фото завис на пару секунд на фоне оранжевого света торфяного огня, а затем свернулся и рассыпался в пепел.

Тереза продолжала искать, и на самом дне чемодана нашла газетную вырезку.

— Это было в «Трибьюн», когда ребята нашли все это в болоте, — сказала она.

Уард посмотрел на зернистый снимок, от возраста и сырости смягчившийся до желтого и смазанного серого цветов. Лицо Дэнни Брейзила было еще ясно видно, как и меч, который он держал обеими руками, словно протягивал кому-то, а за ним смотрел в камеру его брат. Странно было подумать, что один из этих полных жизни мужчин превратился в ходячий труп в соседней комнате. А другой стал иссохшей коричневой плотью, которую он видел в последний раз на безукоризненно чистом стальном столе в морге. Он засунул вырезку в карман, поблагодарил миссис Брейзил за помощь и ушел.

Направляясь обратно в участок, Уард попытался разобраться в странном ощущении, которое возникло у него в доме Брейзилов. Тут как с прогулкой по болоту; надо внимательно смотреть, куда ставишь ноги, чтобы не провалиться. Держись хорошо протоптанных тропинок, и с тобой будет все в порядке, ты переживешь переход. Но как Дэнни Брейзил сбился с тропинки? Как произошло, что он не туда поставил ногу и погиб?

 

Глава 8

— Майкл ждет нас в гости, — сказал Кормак, когда они закончили ужинать. — Мы могли бы пойти сегодня вечером, если ты в настроении. У М айкла припасена бутылка Тирконнельского солодового для особых случаев, а мы, оказывается, как раз относимся к такому случаю. Он очень хочет с тобой встретиться.

Нора знала, что Майкл Скалли был одним из больших друзей Гэбриела МакКроссана, а это было достаточным стимулом.

— Я с радостью зайду посидеть и выпить. Но я не пойму, зачем я ему так сильно понадобилась.

— Гэбриел рассказал ему о твоем исследовательском проекте. Он наверняка хочет встретить человека, который все это придумал. Майкл как раз тот человек, с которым тебе стоит познакомиться. Он уже несколько лет как ушел на пенсию из Службы Наследия, но интерес его был всегда куда глубже, чем того требовала работа. Если тебе интересны болота, археология, древности, история этого края, Майкл Скалли — твой человек. Он посвятил годы изучению всех анналов и старых манускриптов, особенно тех, что упоминают эту часть страны. Я не знаю, слышала ли ты когда-либо о наследственных историках, целых семьях, в чьи обязанности входило помнить всю историю края. Майкл Скалли из таких людей. Изумительный тип, по большей части самоучка, очень тесно связан со старой культурой. Здесь вокруг так много людей, которые совсем позабыли традиции. Скалли свободно говорит по-ирландски и читает на латыни и греческом. Здесь посередине болот прямо на поверхности торчит недооцененное сокровище.

Когда они подъехали к дому Скалли, первое, что заметила Нора, это бегавших повсюду птиц, цесарок со странными хохолками, важных темно-желтых кур и множество черно-белых полосатых курочек; все они были проворные, с блестящими глазами и копались тут и там в земле в поисках какой-нибудь пищи. Среди них напыщенно выхаживал единственный петух, помахивая хвостом с прекрасными черными, коричневыми и пурпурными перьями и подозрительно разглядывая посетителей, подходивших по гравийной дорожке.

Дом был простым и просторным, как и большинство сельских домов; рядом был двор, маленький клочок зелени, окаймленный гравием. Когда они проходили мимо одного из окон, Норе показалось, что занавеска шевельнулась, но, скорее всего, это было просто ее воображение — когда она обернулась, все было спокойно. Кто-то позаботился о том, чтобы трава была подстрижена, но цветов тут было не так уж и много. И вообще декоративных украшений здесь почти не было, кроме тяжелого медного молотка на двери, выкрашенного в густой сердоликово-красный цвет. Внутри все было тихо и неподвижно.

Кормак громко постучал молотком, а затем отошел.

— Осторожнее! — сказал он тихо. Нора повернулась и увидела черно-белую овчарку, подползавшую к ним на животе из-за капота машины, припаркованной у двери.

— Пес злой и хитрый, — сказал Кормак. — Он попытается укусить тебя. Держись рядом со мной.

Пес приблизился, будто пытаясь поставить себя выше подозрений при помощи ласкового взгляда и раболепной позы.

За волнистым стеклом передней двери показалась человеческая фигура, и собака, к большому облегчению Норы, бесшумно уползла. Дверь распахнулась, и показался мужчина лет за семьдесят, седой и жилистый, с очень темными глазами и мохнатыми, как гусеницы, бровями. Одет он был парадно: в шерстяные фланелевые брюки, джемпер и рубашку с галстуком, словно обычный порядок каждодневного одевания помогал ему вносить в жизнь хоть какую-то упорядоченность и размеренность. Передвигался Скалли с некоторым трудом, а аккуратно выглаженный воротник его рубашки казался на несколько размеров больше, чем следовало бы, создавая впечатление, будто его хозяин медленно и постепенно съеживается.

Когда Кормак представил Нору, Майкл Скалли взял ее за руку и посмотрел на молодую женщину с любопытством и одобрением.

— Очень рад вас видеть. Нора. Гэбриел очень тепло о вас отзывался. После его смерти здесь больше всего не хватает хорошего собеседника.

Кормак и Скалли переглянулись — судя по всему, это было не простое замечание, но Нора сделала вид, что ничего не заметила.

Они последовали за Скалли в просторную гостиную, похоже, не особенно изменившуюся с девятнадцатого века. Кругом стояла тяжелая викторианская мебель, на покрытых обоями в цветочек стенах висели семейные фотографии в рамках. Целую стену занимали граммофон и огромная коллекция пластинок на 78 оборотов. С другой стороны комнаты стоял большой стол, весь заполненный книгами и бумагами, — беспорядок напоминал заваленные документами столы многих знакомых Норе ученых, видимо воплощая собой переполненный ум ученого. И все же впечатление создавалось не запущенности, а чистоты, словно рассеянность одного человека компенсировалась собранностью другого, который следил, подметен ли пол и сметена ли паутина. Кто-то — и ясно, что не хранитель этого беспорядочного архива — старательно поддерживал хотя бы чистоту, если уж с порядком ничего не получалось.

— Я вижу, вы все еще работаете вовсю, — сказал Кормак.

— У меня не получается остановиться. — сказал Скалли. — Кто-то собирает марки, кто-то — пластинки; я собираю то, что Фионн МакКамхейлл однажды назвал «музыкой того, что происходит». С тех пор как я на пенсии, люди упорно отдают мне все это. Они сами себя уговаривают, мол, это потому что я увлекаюсь такими вещами, но отчасти дело в том, что они сами не хотят заниматься всем этим старьем: коробками старых писем и газетными вырезками в бабушкином шкафу. Некоторое из того, что я получаю, на самом деле уже не восстановить. При нашем климате бумага может превратиться в плесень за несколько недель. Невозможно поспевать за такой скоростью разложения. Но я не могу, по крайней мере, не взглянуть на все это. Никогда не знаешь, когда может подвернуться что-то интересное.

— Кормак рассказывал мне, что вы много знаете об этом крае, — сказала Нора.

— И не только по бумагам, — сказал Кормак. — Майкл обошел каждый курган и форт духов на расстоянии пятидесяти миль отсюда. Он может рассказать тебе, что написано на каждой замковой стене и камне, даже отвести тебя туда, где вороны в легенде пели над могилой короля. Достойный наследник О'Донована.

— Чистая лесть, и вы сами это знаете, — запротестовал Скалли. Он повернулся к Норе. — Он всегда так говорит, когда страстно желает моего доброго виски. Вы попробуете капельку, правда? — Майкл подошел к резному шкафчику у камина и усердно принялся искать какую-то особенную бутылку в своей небольшой коллекции. Кормаку он сказал: — Вы и сами знаете, что О'Донована никогда особенно не привлекала эта часть страны. Как там он цитировал из Dinnseanchas? «Равнина и болото, болото и лес, лес и болото, болото и равнина!»

Нора беспомощно глянула сначала на одного, потом на другого, надеясь, что кто-нибудь из мужчин пожалеет ее и все объяснит.

— Dinnseanchas означает «история места», — сказал Кормак. — На самом деле это серия фрагментов старой истории, которую записали только в двенадцатом веке. Иногда ее еще называют Seanchas Cnoc, «История холмов».

— А кто такой О'Донован? Майкл Скалли сказал:

— Джон О'Донован. Один из величайших гаэльских ученых девятнадцатого столетия. Он и его зять, Юджин О'Карри, были наняты Картографическим управлением в 1830-е годы. О'Донован работал на местах, пересекая страну, описывая места обитания древних и сверяя современные карты со старыми манускриптами. Он почти ежедневно посылал в офис Картографического Управления в Дублине письма со своего рода текущим комментарием по всем своим находкам, пересыпая их отрывками стихов и песен и цитатами — эти письма очень легко читать. А глубина его образованности была совершенно невероятной. Но ему следовало бы сообразить, что не стоит пересекать эту часть страны в разгар зимы. Дождь лил почти каждый день, и он часто жаловался на то, что ночевать приходилось в сырых комнатах. Проведение исследований в конце концов доконало его, беднягу. О'Донован умер от ревматизма, не дожив до шестидесяти.

Скалли наполнил и подал каждому по маленькому стакану виски со сладким и дымным запахом торфяного костра. Нора представила себе, как Майкл, Гэбриел и Кормак засиживались допоздна за бутылочкой виски. Скалли поднял свой бокал.

— Как всегда говорил Гэбриел, Go mbeirimid beo ag an am seo aris! Пусть мы все будем живы в это же время через год.

В его голосе послышалась грусть, когда он повторил вечный тост своего друга. Они выпили за Гэбриел а в молчании.

Скалли наконец пробудился от глубокой задумчивости и сел у камина, жестом предложив им сделать то же самое.

— Я вижу, вы принесли флейту, — сказал он Кормаку.

— У меня есть для вас новая мелодия, Майкл. Что-то из местного, чечетка, записанная Петри где-то у Килкормака.

— Джордж Петри тоже был современник О'Донована, — пояснил Скалли Норе. — Они с О'Карри собрали сотни мелодий, и всякого рода информацию о старой музыке.

Сидя на жестком стуле рядом с камином, Кормак уже начал собирать флейту, продолжая говорить и ловко выравнивая клапаны, увлажняя губы, готовясь сыграть для Скалли эту мелодию. Нора поняла, что прийти с новой мелодией было все равно, что с цветами или бутылкой виски — это был подарок. Она чувствовала, что Кормак приберегал мелодию уже некоторое время, и теперь ноты, казалось, медленно вылетали из флейты, напоминая величавый придворный танец. Майкл Скалли слушал, набив трубку табаком и закурив, дым кружился над его головой и плечами. Время от времени его лицо приобретало серую бледность, словно он страдал от сильной боли, но не желал признавать это. В конце концов боль, казалось, затихла, и когда вернулась главная тема мелодии, на лице его снова появилось удовлетворение. Хороший виски приятно согревал, а за последние несколько дней лицо Норы сильно обветрилось на болоте, так что теперь она раскраснелась.

Закончив мелодию, Кормак положил флейту и взял свой стакан.

— Петри назвал это «Мальчики, играющие в хоккей». Сказал, что это была самая популярная мелодия в графстве Кинг в 1860-х годах. Вероятно, это кусок старой мелодии для чечетки, но звучит более величаво — почти как марш.

— Да, это точно. Она мне напоминает вот эту… — Скалли оборвал фразу и напел мелодию. Ему пришлось напрягаться, чтобы достичь высоких нот, но в низком регистре его голос был богат и звучен. Нора так и не научилась напевать и всегда завидовала легкости, с которой люди вот так создавали музыку. Они словно все время слышали ее в голове, как речь. Они пропитывались ею, и она изменяла их вплоть до глубинных уголков души.

— Я никогда не играл ни на одном инструменте, — сказал Скалли, посмотрев на Нору, — и теперь очень сожалею об этом. Но музыка здесь, — он приложил ладонь чуть ниже грудины. — Кормак говорит мне, в вас тоже есть музыка.

— Не знаю. Я просто не умею петь.

— Может, ты попробуешь. Нора?

По лицу Кормака она увидела, что ее присутствие этим вечером было частью его подарка Майклу Скалли. Он отсел от нее, но она словно ощущала его руку на своей спине, чувствуя, как он подталкивает ее, как ребенка, которого послали вручить цветы. Она не могла отказаться. Чувствуя трепет в животе, она вздохнула и открыла рот, понятия не имея, что за песню она собирается исполнить.

В последнем куплете была такая чистая ноющая грусть, что Нора ощутила знакомую боль, пока пела о раненом и разбитом сердце.

— Прекрасно, Нора, — сказал Скалли. — Благодарю вас.

Открыв глаза, она почувствовала прохладные слезы на лице.

— Я и не знаю, откуда это взялось.

Это была правда. Она давным-давно знала эту песню, но пела ее не особенно хорошо. В этот вечер что-то изменилось; может, помог хороший виски. Но в глубине души она знала, что все было не так просто. Пока Нора пела, она ощущала себя почти так, будто на ней играют как на инструменте, будто она просто проводник отчаянного плача безымянной молодой женщины. А теперь, когда песня закончилась, ей стало неуютно и неловко.

Кормак пришел ей на помощь. Глядя на нее, а не на Скалли, он заговорил:

— Майкл, вы же говорили, у вас что-то есть для Норы.

— Ах, да, — Скалли медленно поднялся на ноги и, подойдя к столу, осторожно, чтобы не вызвать лавину бумаг, вытащил из одной из стопок тонкий томик в кожаном переплете. — У меня он уже много месяцев, в конце концов он чуть не потерялся под остальными бумагами. Но когда Кормак позвонил и сказал, что вы приезжаете, я тут провел небольшие раскопки.

Около года назад, среди одной из последних партий старых бумаг и фотографий, я обнаружил дневник мисс Энн Болтон, компаньонки миссис Вильям Хаддингтон из Касллайонз. Мисс Болтон начала вести записи первого января 1853 года. — Он протянул Норе маленькую книгу и худым пальцем указал ей место на странице. В глазах его светилось удовольствие от момента открытия. — Читайте, что она говорит о втором мая.

Нора вслух зачитала:

— Погода этим утром была исключительно прекрасной, и миссис Хаддингтон пребывала в редком для нее великолепном состоянии, так что мы решили прогуляться по сельской местности и полюбоваться на виды. Мы поднялись на гравийный хребет прямо за сторожкой Касллайонз и прошли по нему через поросшую вереском местность вдоль южной границы замковых земель. Если погода хорошая, и ты должным образом одет, болото может быть очень приятным местом для прогулки на свежем воздухе, особенно для людей, интересующихся ботаникой (как я), и экскурсии редко проходят без того, чтобы не спугнуть, по крайней мере, нескольких зайцев или фазанов. Однако мы не прошли по нашему маршруту и нескольких минут, когда услышали тревогу, поднявшуюся среди трудившихся на болоте рабочих. Селяне здесь обычно выходят на болото, чтобы срезать торф, как они его называют. Если его высушить, то можно жечь вместо дерева в очаге. Когда миссис Хаддингтон остановилась, чтобы спросить причину их тревоги, они показали ей то, что нашли — захороненного и совершенно чудесным образом сохранившегося в торфе человека.

В животе у Норы заныло от волнения. Нигде до сих пор она не встречала какой-либо ссылки на это тело или эту местность. Перед ней было новое «бумажное тело» — так называли болотные останки, уцелевшие лишь в отчетах. Она буквально проглотила последующие абзацы, в которых чрезвычайно наблюдательная мисс Болтон описывала лоснящуюся коричневую кожу человека и скрученный из ивовых прутьев жгут вокруг его горла, не говоря уже о шокирующей наготе, которую рабочие вполне надежно прикрыли от нее и миссис Хаддингтон. Мисс Болтон также детально описала кожаную повязку на предплечье мертвеца и то, как изумительно хорошо сохранились его лицо и ноги. О его состоянии мисс Болтон записала:

— Миссис Хаддингтон послала за викарием, чтобы эта несчастная душа могла быть перезахоронена на кладбище для бедных за деревней. Это открытие представляет собой чрезвычайно интригующую загадку: как торф и болотная вода смогли сохранить и плоть, и кости. Наверное, холод был тому причиной, хотя, возможно, существует и другое объяснение этого явления. Я часто слышала, как уроженцы этого края рассказывали, что болотная вода этой местности, да и сам торф, великолепно помогают при ранах и кожных заболеваниях, и вот теперь я думаю, нет ли в них чего-то, что может способствовать этой поразительной приостановке разложения.

Нора подняла глаза от книги, ее охватило волнение и чувство признательности мисс Болтон. Только тогда она поняла, что после первого абзаца читала про себя, не обращая внимания на двоих мужчин, которые ожидали от нее какой-то более очевидной реакции.

— Простите, это… это невероятно, — сказала она. — Почти наверняка это новое «бумажное тело», то, которого нет ни у кого в записях. Получить его, да еще и с таким подробным описанием, это потрясающий подарок.

— Мне очень приятно поделиться этим с человеком, который лучше всего способен оценить его истинную значимость.

— А нельзя ли мне одолжить у вас эту книгу? Ненадолго, я обещаю.

— Конечно. Я прочитал рассказ мисс Болтон до конца, и там есть несколько других отрывков, которые могут вас тоже заинтересовать. Она показалась мне чрезвычайно любопытной и хорошо начитанной. Что вы думаете о ее теории насчет болотной воды?

— Удивительно точно. У вас случайно нет карты, чтобы я могла увидеть точное место, о котором она говорит?

— Есть. Кормак, вы знаете, где лежат карты — там, в шкафчике.

Скалли выглядел усталым, и Нора понимала, что скоро пора будет уходить, но ей безумно хотелось прямо сейчас выяснить, где размещалось это новое тело. Кормак вытащил атлас такой же, как у него самого, и открыл его перед ними на столе.

— Вот карты, над которыми работал О'Донован, первоначально нарисованные в 1838 году, а в 1914 году их обновили. Вот владение Касллайонз, — сказал Скалли. — Вот гравийный хребет, что упомянула мисс Болтон. Он остался от последних ледников, и древние прозвали его Eiscir Riada, «Великая дорога». Люди веками использовали его как главную дорогу с востока на запад через Ирландию. Там есть несколько разрывов, но в основном дорога была вполне пригодная. Видите ли, хребет возвышался над остальным ландшафтом, а это очень полезно в «стране болот и трясин», как однажды назвал ее О'Донован. Если леди шли из дома к болоту, то рабочих она должна была встретить примерно здесь.

Нора видела разрушенный особняк восемнадцатого века около перекрестка, который проезжала каждый день по пути к участку раскопок. Она попыталась сориентироваться по карте, ища знакомые имена и места.

— Вот где мы сейчас, — сказал Кормак, указывая на длинный участок земли неправильной формы прямо посреди болот.

— Так мы на самом деле на острове?

— Да, через болото сто пятьдесят лет назад был построен мост, — сказал Скалли. — Теперь это больше похоже на полуостров, но сначала это был остров. По всему болоту были сотни таких островов. Упоминания о них часто встречаются в старых топонимах.

— А где участок раскопок?

Кормак указал на участок, занимавший всего Дюйм на карте, и все стало вставать на свои места. Это был участок, где теперь находились мастерская и высушенные полосы болота, отмеренные Норой на ее собственной карте.

— Тайник Даурис был найден именно здесь, — сказал Скалли. — Сокровище Даурис — одно из самых знаменитых открытий железного века в Ирландии, содержавшее сотни таинственных рогов, талисманов и других обрядовых предметов — лежало в болоте где-то в пятнадцати милях отсюда.

— А где был найден Лугнабронский клад?

Худой палец Скалли указал на место на расстоянии всего четверть мили.

Нора сказала:

— Значит, у нас здесь пара крупных кладов железного века и два возможных жертвоприношения по модели тройной смерти — и все это на одном маленьком пятачке, — она повернулась к Скалли. — Вы случаем не слышали, что на Лугнабронском болоте пару дней назад было найдено еще одно тело? Не древние останки — совсем недавние.

— Нет, теперь я многое пропускаю, потому что не получается выбираться в город так же часто, как раньше. Тело опознали?

— Официально нет, но все думают, что это местный — парень по имени Дэнни Брейзил, который, как считалось, эмигрировал двадцать пять лет назад и никто его больше никогда не видел. Странное имя, не правда ли, — Брейзил? Это ирландское?

— Да, — сказал Скалли, — от ирландского О'Breasail. В исторических источниках говорится, что они в основном жили в Уотерфорде, но в Оффали тоже была отдельная группа.

— Вы случайно не знали Дэнни Брейзила? — спросила Нора.

— Брейзилы наши ближайшие соседи. Дэнни держал пчел за холмом, здесь за домом. Это была случайная смерть или…

— Полиция так не думает. Детективы называют это убийством. На самом деле я больше ничего не могу сказать.

— С ума сойти. Кто бы мог захотеть убить Дэнни Брейзила? Он был в наших местах героем, чемпионом, блестящим хоккеистом. Он получил травму в самое неподходящее время для команды Оффали. У них был шанс на победу в том году, но когда Дэнни ушел, их удача сразу испарилась, как будто никогда и не сопутствовала им. Ужасный позор.

— Вы не думаете, что его смерть как-то с этим связана? — спросила Нора.

— С тем, что он ушел из хоккейной команды в середине чемпионата? Ах, нет, он был очень серьезно травмирован. Я сам видел, как это произошло, и тысячи других людей тоже. Никто не думал, что он симулировал — и зачем ему это было делать? Он хотел, чтобы команда Оффали выиграла, так же отчаянно, как и все мы. Игроки просто не смогли без него справиться.

В голове у Норы толпились вопросы, на которые не было ответов. Из того, что было известно о тех немногих тройных смертях, получалось, что жертв убивали в периоды общественных беспорядков, происходивших в основном по причине нехватки запасов пищи. Что, если существовали и другие причины общественных волнений — какое-либо бедствие или элементарное невезение, — и кто-то верил, что от них можно избавиться, только принеся человека в жертву? Нора отогнала эту мысль. Должна быть иная, более логичная, причина того, что Дэнни Брейзила убили столь загадочным ритуализированным способом.

Некоторое время Кормак молчал. Затем он спросил:

— Майкл, вы случайно не помните, не встречали ли вы в работе О'Донована или в каких-нибудь других, более старых манускриптах, упоминания об этой области как о месте ритуальных кладов или Жертвоприношений?

— Да нет, ничего такого не припомню. Средневековые писатели, возможно, не знали о таких вещах или намеренно умалчивали о них, если были в курсе. Но древнее имя этого места наводит на подобные размышления, — сказал Скалли. — Согласно О'Доновану, клочок земли, на котором мы находимся, называется Иллонафулла — «остров крови». У О'Донована нет этому объяснения, он просто отметил, что нашел это имя в анналах.

Нора почувствовала, словно кто-то провел холодным пальцем по ее позвоночнику.

— А Лугнаброн? — спросила она. — Я хотела спросить Кормака, что это значит. Я знаю, что «луг» — это озеро, но как переводится остальное?

— Это высокое поэтическое название. В нем тот же корень, что и в имени моей дочери — bron, — сказал Майкл Скалли. — Loughnabrone означает «озеро скорби».

 

Глава 9

Был канун Иванова дня, самый длинный день года, и это ощущалось, подумала Нора. Сегодня они провели еще восемь часов на болоте, и не нашли даже ногтя. Нора с завистью смотрела на команду Урсулы, которая достигла большого прогресса на болотной дороге, и вздохнула. Они уже заканчивали на сегодня, собирали свои инструменты, швыряли мастерки и наколенники в ведра, лопаты и грабли в тачки, чтобы отвезти их обратно к трейлеру.

Нора запаковала собственные инструменты, пожелала коллегам доброго вечера и направилась к машине, проходя по дороге мимо команды Урсулы. Кое-кто из них разворачивал над срезом черные пластиковые листы.

Взволнованная Рейчел Бриско рылась в одном из ведер.

— Где он? — требовательно спросила она у первого, кто попался ей под руку, молодой женщины, убирающей мусор неподалеку.

— Где кто? — раздраженно спросила другая девушка. — Ты о чем?

— Мой бинокль. Я положила его прямо на крышку ведра.

— Послушай. Рейчел, откуда мне знать? Я никогда и близко к нему не подходила.

Сзади к Рейчел подошел еще один археолог, молодой человек.

— Вот он, — сказал он. — Я просто захотел взглянуть на дикую природу…

— Отдай мне его, — сказала Рейчел. Она протянула руку, чтобы взять у молодого человека полевой бинокль, но он отступил в сторону и, дразня ее, отдернул бинокль. Рейчел взглянула на него с нескрываемой ненавистью и медленно проговорила: — Я сказала, отдай его мне.

— Что, сегодня вечером опять за птичками наблюдать собираешься, да?

Ни один из них не заметил, как сзади к ним широкими шагами подошла Урсула.

— О, Бога ради, когда ты, наконец, повзрослеешь? — громко спросила она, вырывая бинокль из рук молодого человека. Она протянула его Рейчел, а та уставилась на нее долгим взглядом и только потом взяла бинокль и гордо удалилась, не проронив ни слова. Нора была достаточно близко, чтобы разглядеть выражение лица Рейчел, и в неподвижно застывших глазах девушки она увидела ярость.

Нора была здесь всего лишь пару недель, но ей уже было очевидно, что Рейчел Бриско держалась особняком от остальной команды археологов. Ей наверняка было не по себе выслушивать «остроумные» шуточки коллег и при этом неделями каждый день работать, жить и есть вместе с ними. Наверняка здесь, как и в любом другом человеческом сообществе, союзы и границы образовывались без чьих-либо сознательных усилий, и никто их не контролировал. Группа людей была чем-то вроде примитивного организма, на нее влияли настроения, атмосфера, даже погода, она сопротивлялась изменениям, и все ее члены играли особую роль. Вожаки, последователи, бичи, клоуны — в каждой группе они были, и люди незаметно входили в свои роли, как актеры принимали знакомые амплуа.

Тот парень смеялся над хобби Рейчел наблюдать за повадками птиц или над тем, что она занималась этим по вечерам? Болото было раздольем для любителей птиц. Нора это знала, но почему такое невинное хобби вызвало такую странную резкую реакцию? Наверное, оно было не таким уж невинным, по-видимому, тут был какой-то подтекст, подразумевалось что-то, что она упустила. Такое уже бывало.

Рядом с бараком остановился микроавтобус «Борд на Мона», и команда начала собираться для поездки домой. Нора увидела, что Рейчел медлит, наверное, не желая встретиться лицом к лицу с мучителем.

— Вы едете? — крикнул водитель.

Девушка отрицательно покачала головой, водитель вывел микроавтобус с гравия парковки задним ходом и нажал на газ. Рейчел отправилась пешком. Собрав свои собственные вещи, Нора остановила около нее машину и опустила окно.

— Давайте, я вас подброшу?

Казалось. Рейчел раздосадовало, что Нора беспокоит ее. Она стоически двинулась вперед.

— Мне тут всего пару миль пройти.

— Вам правда не стоит ходить тут одной. Пожалуйста, Рейчел, я настаиваю.

Когда Нора назвала ее по имени, девушка на мгновение заколебалась, и Нора подумала, что она сейчас сбежит. Но бежать было некуда, вокруг на акры и акры, до самого горизонта, тянулось лишь черное болото. Наконец Рейчел села в машину, поставив на колени тяжелый рюкзак. Она сидела неподвижно, ссутулившись будто жук, который выставил панцирь, демонстрируя недоверие и готовность защищаться.

— Мой друг, у которого я здесь остановилась, работает на кафедре археологии в Университетском колледже Дублина — вы случайно не там учились?

— Нет, — лаконично ответила Рейчел. Очевидно, она согласилась поехать с Норой не потому, что жаждала поговорить.

— Вам придется рассказать мне, куда ехать. Я точно не знаю, — Рейчел указала направление и снова замолчала. — Вы все живете в одном и том же доме? — немой кивок. — А что людям вашего возраста делать здесь все лето? Простите, я не хотела вас допрашивать; мне просто любопытно. Десять недель здесь должны казаться целой вечностью…

— Я не знаю, что делают другие. Я не провожу с ними свободное время. Они в основном уезжают домой на выходные.

Значит, она не уезжает. В это мгновение Рейчел Бриско показалась Норе особенно юной, ранимой и одинокой. Нора не знала, что еще сказать.

Они свернули возле коттеджа МакКроссанов, затем сделали еще несколько резких поворотов по узким дорогам и наконец подъехали к старому двухэтажному белому фермерскому дому. Микроавтобус «Борд на Мона» как раз уезжал, и Норе пришлось остановиться около ворот, чтобы дать ему проехать. Когда она остановилась на подъездной дорожке, Рейчел открыла дверь и быстро выскользнула из машины.

— Спасибо, что подбросили, дальше я сама справлюсь, — это было явным намеком оставить ее в покое, словно Рейчел поняла, что ей не следует подпускать к себе кого-либо. Что ж, почему бы и нет? Она закрыла дверцу и невозмутимо двинулась к дому. Нора услышала доносившуюся из окон музыку и снова ощутила, каково это — быть в стороне от окружающих. Она сама была белой вороной, но рано нашла убежище в книгах и музыке, в элегантной и абстрактной красоте биологического мира. В школе она часами рассматривала в микроскоп колонии бактерий, не обращая внимания на соответствующую макроскопическую общественную активность вокруг. Может, это было к лучшему. Возможно, для Рейчел Бриско убежищем было уединенное наблюдение за повадками птиц. Лучше самому стать одиночкой, чем позволить другим ранить тебя.

Только остановившись на подъездной дорожке за коттеджем МакКроссанов, Нора заметила сложенный лист бумаги у пассажирского места. Развернув его, она обнаружила короткое вежливое официальное письмо с требованием вернуть несколько книг в Пемброукскую библиотеку в Болзбридже, Дублин. Должно быть, оно выпало из кармана Рейчел, когда та выбиралась из машины. Просмотрев письмо еще раз, Нора заметила, что оно было адресовано не Рейчел Бриско, а кому-то по имени Рейчел Пауэр. Неужели девушка использовала здесь подложное имя? Если только Пауэр не было подложным именем. Молодежь теперь неплохо научилась использовать псевдонимы в Интернете, может, теперь они это везде практикуют. Возможно, у Рейчел была причина жить под двумя различными именами. Нора оставила письмо сложенным на пассажирском месте — она вернет его утром.

Она видела висевшие снаружи на стене рядом с задней дверью желтые непромокаемые куртку и брюки Кормака, но этим вечером что-то в том, как одежда висела на гвоздике, удивило ее. Под костюмом ровненько стояли резиновые сапоги, и все вместе напоминало фигуру человека, прижавшегося к стене. Нора ткнула пальцем в желтую резину и ощутила, как она просела под ее рукой.

Приблизившись к входной двери, она услышала музыку. Тихо открыв дверь, Нора шагнула в прихожую послушать. Сперва она подумала, что это работает магнитофон, но это было не так — играл Кормак, и играл так, как никогда раньше она не слышала — изо всех сил, неистово, с радостью, болью и ликованием, атакуя воздух, выдыхая полноту переживаний в ноты, так что жизнь становилась музыкой, а музыка — жизнью во всей ее всепоглощающей славе. Медленный мотив превратился в рил, в воздухе зазвенели ударные ноты, и кружащий языческий поток рила оказался неудержимым. Нора закрыла глаза, прислонилась к стене и позволила музыке затянуть ее в водоворот. Она не знала, как называлась та мелодия; она слышала, как Кормак играл ее раньше, но ни разу с такой энергией. Сегодня что-то вдохновило его, и он прямо горел, зажженный страстью в нотах.

Наконец поток музыки замедлился, водоворот стих и замер. Нора оттолкнулась от стены и коснулась спины Кормака, а потом скользнула руками по его груди. Он не удивился, наоборот, казалось, он ожидал ее и повернулся, чтобы принять ее голодный, ищущий поцелуй. Он положил флейту на стол и потянул Нору к себе на колени, и они продолжили ласкать друг друга, погружаясь в ощущения, словно это был первый, а не тысячный раз, когда встречались их губы. В голове у Норы вертелся отрывок песни, что-то о плюще, обвившемся вокруг дуба. Где тут была нужда, а где любовь? Вопрос так и ускользнул, оставшись без ответа, а его заменила неистовая страсть, желание столь сильное, что сейчас Нора отказалась бы от чего угодно, лишь бы исполнить его.

А потом все это рухнуло, распавшись на кусочки и упав обломками у ее ног. Перемена была столь неожиданной и пугающей, что Нора отдернула голову и охнула, а Кормак в тревоге схватил ее за плечи. Она встала и попятилась, заметив страх на его лице, но зная, что ей никак не объяснить того, что с ней произошло.

Нора не знала, сможет ли она вынести взгляд Кормака. Она бросилась вверх по лестнице и закрылась в ванной, включив воду, чтобы заглушить плач. Ванна должна все это смыть: ее слезы, обман, и снова сделать ее цельной — по крайней мере, она на это надеялась. Но Нора знала, что взгляд Кормака сейчас, потрясение и боль, когда она попятилась, — все это была лишь малая толика того, что он ощутит, когда она объявит ему о своем уходе; от этого предчувствия плечи ее еще сильнее затряслись, дрожа от рыданий.

Она просидела в ванной минут двадцать, когда наконец услышала негромкий стук в дверь.

— Нора, ты как там? Пожалуйста, поговори со мной.

— Заходи, — дверь приоткрылась, и Нора увидела его обеспокоенное лицо. — Заходи уж совсем.

Кормак присел у края ванны, где из пены высовывалась ее голова. Дом был заново переоснащен, но ванна до сих пор была старая, на ножках, широкая и глубокая. Нора закрыла глаза и почувствовала, как его пальцы гладят ее по щеке. Кормак поцеловал ее лоб и горящие глаза. Нора откинулась назад, слушая, как он капнул шампунем себе на ладони и начал намыливать ей волосы, медленными ритмичными движениями массируя виски, в которых отчаянно бился пульс. Она почувствовала, как ее страх раскрошился и смылся с водой, когда Кормак промыл ей волосы. Когда Нора поднялась, вся мокрая, из ванны, он закутал ее в огромное белое полотенце и пронес на руках до спальни, хоть это было и недалеко. И на этот раз ничего не разбилось, было лишь победное отступление, сладкое слияние.

 

Глава 10

Чарли Брейзил пробирался сквозь высокую траву на краю пасеки, во рту у него пересохло, а желудок только что узлами не завязывался. Странные вещи происходили здесь последние несколько дней. Он чувствовал, что на него смотрят, слышал шепот, куда бы ни шел, а слухи кружились в воздухе словно призраки. Он пришел домой сегодня вечером, а там был детектив, тот самый, который приходил несколько лет назад и разговаривал с его родителями. Чарли слушал, наблюдал и ждал снаружи, пока полицейский не сел в машину и не уехал. Похоже, слухи не врали: тот умерший, найденный в болоте, был единственным братом отца, Дэнни Брейзилом. Но когда Чарли вошел в дом несколько минут спустя после того, как уехал детектив, родители не сказали ему ни слова.

Но не Дэнни Брейзил был причиной его мучительной тревоги — во всяком случае, не совсем Дэнни. Как Урсула узнала о том, что он здесь устроил? Она не могла ничего знать, просто не могла. Наверняка она просто обманывала его, играла с ним. Но она, должно быть, была здесь — как еще она бы узнала о Броне? Чарли снова испытал жгучий стыд, вспомнив свои ощущения, когда Урсула сидела на нем верхом, широко расставив ноги; вспомнив об остроте в ее голосе, когда она говорила о Броне. Он хотел задушить Урсулу, разорвать ее на части за то, что она так думает; он не мог это выносить. Подняв руку, чтобы вытереть горький вкус ненависти с губ, Чарли что-то услышал и резко остановился на полушаге.

У пчеловодческого сарая не было двери, и изнутри был слышен шум, еле слышимый рвущийся звук. Он присел у окна и посмотрел сквозь сорняки наверх, на чердак. Вечернее солнце снова осветило сидевшую на корточках Брону Скалли. Она была полностью поглощена тем, что рвала на лоскутки какой-то кусок ткани. Наверняка она знала, что Чарли приходит сюда каждый день, она не могла не видеть, что за пасекой ухаживают. Но сегодня он пришел раньше, чем обычно. Возможность понаблюдать за тем, как она вела себя, когда была совсем одна, взволновала Чарли, так же, как и тогда, когда он пошел сюда за матерью много лет назад. Солнце освещало платье Броны, и ее тонкие бледные руки выглядели позолоченными.

Вдруг вдалеке залаяла собака, и Брона вскочила на ноги и сбежала вниз по лестнице так быстро, что Чарли не успел спрятаться. Впервые их глаза встретились, и Чарли словно наэлектризовал ее взгляд. Девушка тоже казалась потрясенной, и на мгновение она замерла, увидев молодого человека на расстоянии вытянутой руки. Когда она рванулась в дверь, его рука почти невольно обвилась вокруг ее талии. На короткий задыхающийся миг Чарли придержал Брону, ощущая тепло ее тела через тонкую ткань и чувствуя, как его пронзает острие возбуждения. Брона коротко выдохнула — единственный звук, который он когда-либо от нее слышал, — и земля словно вздыбилась кипящей волной у него под ногами. Но она оттолкнула его, выбежала наружу и исчезла, а он даже не успел отреагировать.

Брона была встревожена и напутана — неужели из-за него? Такая мысль его расстроила. Чарли вспомнил застывшее мгновение: ужас в глазах девушки, следы слез на ее лице — только сейчас он понял, что именно они блестели на ее бледных, слегка веснушчатых щеках. Когда они стояли лицом к лицу, смотрел он не на ее глаза, а на бесшумно двигавшиеся губы. Он стал невольно гадать, издает ли она хоть какие-то звуки, когда плачет. Его охватило неистовое желание обнять ее, помочь ей как-то.

Чарли колебался, гадая, нужно ли ему последовать за ней, не желая сходить с того места, где впервые прикоснулся к ней, он застыл на месте будто зачарованный, ослабев от ее взгляда. Затем это чувство прошло, он медленно повернулся и сел на ступеньку лестницы, ведущей на чердак, прокручивая эту сцену в голове, переживая снова и снова неожиданное возбуждение от прикосновения к ней, разбирая в замедленном темпе, как протянул руку, как его рука на мгновение обвила ее талию. Он всего лишь пытался остановить ее, чтобы понять, что случилось. Чарли просто хотел помочь ей. Но как сообщить ей о своем желании? Большинство говорило, что она глухонемая, другие протестовали, что она вовсе не глухая, просто отказывается говорить, упрямая, тронутая. Чарли знал правду; Брона понимала каждое слово, которое ей говорили. А направленные на нее взгляды ни с чем нельзя было спутать. Чарли знал эти взгляды, полные смешанной жалости и презрения, потому что сам встречал их — даже напрашивался на них. Так было легче, чем пытаться приспосабливаться, из чего все равно бы ничего не получилось.

Наверняка Брона знала, что рано или поздно они встретятся на этом пороге. Что, по ее представлению, тогда должно было случиться? Чарли пытался не думать об этом, один в своей узкой постели ночью, испытывая томление, от которого никак нельзя было освободиться. Он не позволял себе думать о том, чтобы прикасаться к Броне с такими намерениями, но иногда Чарли просыпался взмокший от пота, постельное белье было липкое, и он ощущал стыд от того, чего желало его подсознание. Чарли склонил голову и попытался стереть это ощущение из памяти, зная, что его никак не уничтожить — ощущение ее бедра под его ладонью, то, как терлись друг об друга ткани под весом его руки. Это было автоматическое движение, сказал он себе, просто рефлекс. Кто угодно протянул бы руку, чтобы остановить ее.

Чарли поднялся по лестнице на чердак посмотреть, чем Брона там занималась. Он нашел картонный чемодан, лежавший открытым, его содержимое было разбросано вокруг — мужской чемодан, судя по виду. Одежда определенно мужская. Где она нашла это? Наверное, она принесла с собой. Чарли был здесь несколько раз и никогда не находил ничего подобного, но чердак был наполнен коробками проржавевших гвоздей, старыми молочными канистрами, катушками прогнившего упаковочного шпагата. Он опустился на колени и поднял одну из рубашек. Вот чем занималась Брона. Две рубашки были полностью порваны, рукава и туловища разодраны на ленточки. Чего она хотела?

Б стороне валялась куча пожелтевших газетных вырезок, Чарли поднял верхнюю, покрытую плесенью и почти нечитаемую. Это был мутный снимок двух хоккеистов, боровшихся за мяч, один схватил другого за рубашку, ноги их были покрыты грязью, и они яростно стискивали зубы, сосредотачиваясь на мяче. Чарли быстро пролистал другие вырезки; все они касались Лугнабронского хоккейного клуба и команды Оффали. Под вырезками был полиэтиленовый пакет со старыми снимками. Большинство фотографий приклеилось друг к другу, годы и сырость сделали фотоэмульсию липкой. Одна фотография лежала картинкой к полиэтилену и поэтому осталась цела, только немного выцвела по краям. Чарли подошел к дыре в соломенной крыше, чтобы взглянуть на фото при солнечном свете. Молодая женщина задумчиво смотрела в камеру, поправляя юбку на притянутых к груди коленях. Чарли узнал место: это было внизу у этого дома, который тогда был в лучшем состоянии. Фото было слегка не в фокусе, но не настолько размыто, чтобы он не смог узнать в молодой женщине свою мать.

Пока Чарли пытался разобрать выражение лица на фотографии, послышалось еле слышное жужжание. Вдруг сверху прямо на фотографию упала большая липкая капля меда. Он отдернул фото, чтобы не повредить, но было уже слишком поздно, а затем поднял глаза и увидел, как еще одна капля сорвалась с потолка и упала на то же самое место, на растущую кучу кристаллизующейся сладости на полу. Пчелы пробрались под крышу и признали темное закрытое пространство между балками как подходящее для улья. Их придется переселить, а под дырой поставить ведро, пока у него не найдется на это время. Пчелы, не понимая, что это их собственный запас исчезает, будут носить мед обратно по капле зараз и снова терять его.

Чарли опять посмотрел на фотографию, думая, как молодо выглядит его мать, и гадая, можно ли будет убрать клейкие остатки, чтобы не испортить снимок окончательно. Может, у нее и тогда здесь было убежище? Но чемодан был мужской, Чарли был почти уверен в этом. Он чувствовал, как что-то крутится у него в голове, безымянное, неосознанное, мысль, еще не обретшая форму. Он отбросил фотографию в сторону. Об этом надо будет подумать, но потом. Прямо сейчас он должен узнать, была ли здесь Урсула. Если была…

Он опять выругал себя за глупую ошибку, за то, что позволил Урсуле поймать себя за просмотром ее карт. Он вспомнил, как она обошла его и заблокировала дверь, не позволяя ему выйти, пока он не начал трястись и не покрылся потом, и ладони у него снова вспотели. А потом еще вчерашний день, когда она остановила его за трейлером. По крайней мере, он ничего не сказал ей. Она не могла ничего знать.

Чарли присел возле того места, где спрятал вещи, — в нишу около очага. Он положил под камень жестяную коробку из-под печенья, чтобы устроить безопасное место для вещей, которые не хотел потерять в случае ограбления. Кочергой он приподнял камень и обнаружил коробку как раз там, где ей и следовало быть. Он смотрел в нее лишь несколько дней назад, и там, кажется, все было на месте. Он оглядел знакомые предметы — два похожих на ноготь серебряных слитка, четырнадцать бронзовых колец — он посчитал, чтобы удостовериться, что все были на месте, — шесть монет, четыре браслета с расширяющимся подобно трубам концами; кинжал с извилистой скрижалью, выгравированной на позеленевших ножнах. Все лежало именно там, где он и оставил, он был в этом уверен. Чарли огляделся кругом, проверив окна и двери, чтобы посмотреть, не заглянул ли кто в это защищенное пространство.

Теперь он не мог оставить здесь коробку; что, если она нашла ее и просто решила ничего не брать? Но куда он мог ее спрятать? Она, возможно, сейчас наблюдает за тем, что он делает. Он снова попался. У него нет способа узнать наверняка, здесь ли она. Все было в коробке, но, может, она взяла что-то еще, оставленное для него.

Он обыскал стены и окна, ища следы чего-нибудь, что было не на месте. Наконец он увидел пустое пространство на стене, где он повесил рисунки другого пчеловода. Он начал яростно срывать оставшиеся наброски, не обращая внимания на опасно разлетавшиеся и закатывавшиеся под ноги чертежные кнопки.

 

Глава 11

Долгие золотистые сумерки за окном спальни начали угасать. Редкая роскошь — лежать вот так, запутавшись в простынях с Кормаком, смотреть, как он спит. Но блаженное мечтательное состояние

Норы рассеялось, когда она почувствовала, что о себе дает знать пустота в желудке. Надо что-нибудь приготовить.

— Кормак, ты проснулся? Я голодна. Ты ничего не хочешь?

Он открыл глаза, мгновение смотрел на нее, думая явно не о еде. Наконец он сказал:

— Я пойду с тобой.

Они как раз рылись на кухне в поисках еды, когда в дверь позвонили; повернувшись, Нора увидела в ромбовидном окне передней двери угловатый профиль Лайама Уарда.

— Это Уард, тот детектив, о котором я тебе рассказывала.

Когда она открыла дверь, на лице Уарда появилось несколько встревоженное выражение.

— Простите за вторжение, доктор Гейвин. У меня к вам еще несколько вопросов о посмертном вскрытии, если у вас найдется несколько минут.

— Конечно. Входите.

Полицейский шагнул в крошечный передний коридор и протянул руку Кормаку.

— Кажется, мы еще не встречались. Лайам Уард.

— Кормак Магуайр.

— Вы не присядете? — предложила Нора, сопровождая его внутрь.

Уард заметил накрытый на двоих стол и пошел к одному из кожаных кресел около камина. Нора села напротив него, а Кормак уселся на подлокотник ее кресла.

— Вам удалось установить личность второй жертвы? — спросила Нора. — Все только и говорят об этом.

— Вообще-то кое-кто передал нам информацию, а сегодня пришло ее подтверждение. Жертвой был Дэнни Брейзил. Вы, вероятно, слышали разговоры об этом. Его семья думала, он эмигрировал в Австралию двадцать пять лет назад. Они говорят, что и не ждали от него вестей, и никогда не получали.

— Чем я могу вам помочь?

— Ну, вы кое-что упомянули вчера на посмертном вскрытии, и с тех пор это у меня из головы не выходило — эта идея «тройной смерти».

Нора смутилась.

— Вам не меня надо спрашивать. Кормак наверняка знает об этом куда больше меня.

— Об этом немногое известно, — сказал Кормак, — но я могу рассказать вам то, что читал. Вся идея тройной смерти выведена из того факта, что некоторые тела в болотах, похоже, перенесли множественные смертельные увечья. На этот момент все самые явные примеры пришли из Британии и с континента, но это могло бы измениться с улучшением методов судебной экспертизы. Человек из Гэллэха в Гэлуэе — он на выставке в Национальном музее — относится к железному веку, и вполне возможно, что переплетенные прутья вокруг его шеи — это что-то вроде петли или удавки. Из того, что Нора рассказала мне, более старое тело из Лугнаброна было задушено узким шнурком, а затем ему перерезали горло и погрузили в болото. На первый взгляд это кажется перегибом, так как любого из трех методов достаточно для его смерти. Но если взять их все вместе, они вполне могут соответствовать классической тройной смерти.

Уард потянул себя за левое ухо.

— Так эта тройная смерть была формой человеческого жертвоприношения?

— Это одна из возможностей, — сказал Кормак. — Я вовсе не пытаюсь все усложнить, но кельты в железном веке еще не знали письменности; они никогда ничего не записывали о своих религиозных обрядах. Большая часть того, что мы знаем о них, на самом деле написано другими, например, римлянами, и многое из этого скорее слухи, чем свидетельства из первых рук. Но что-то вроде тройной смерти, по мнению современной науки, все же существовало.

— Какова ее цель? — спросил Уард.

— В некоторых римских источниках, — сказал Кормак, — говорится, что у каждого из трех главных кельтских божеств, требовавших человеческих жертв, был свой любимый метод: бога грома Тараниса полагалось умиротворять огнем или тяжелыми ударами, подобными раскатам грома. Затем был Эзус, который предпочитал, чтобы жертв подвешивали на дереве и надрезали им горло, пока они не истекут кровью до смерти; а жертв бога войны Теутатесу обычно топили. Лично я не думаю, что римляне так уж хорошо понимали варварскую религиозную практику. Мне кажется, действительность была чуть сложнее, чем они себе представляли; в конце концов, римляне считали другие культуры более низкими, варварскими. У кельтов было множество тройных божеств, одно существо с тремя различными лицами, иногда имевшее три различные ипостаси; когда ранние христиане начали учить о троице, в наших краях в этой идее давно не было ничего нового. Даже сегодня мы еще во многом мыслим тройными комбинациями.

Уард прикусил нижнюю губу и медленно кивнул.

— Все эти старые предрассудки — перекреститься три раза подряд…

— Именно так, — сказал Кормак. — Что касается тех древних жертвоприношений, комбинация три в одном, похоже, увеличивала силу — и силу божества, и силу личности, произносящей заклинание. И тройная смерть тоже должна была сделать приношение более значительным. Совмещение всех трех форм, наверное, считалось очень мощным подношением, возможно, его приберегали для тех времен, когда общество переживало тяжелые кризисы. И, конечно, были вариации: иногда жертву не били по голове или ей не перерезали горло. Повешение или удушение встречается достаточно часто, как и утопление в болоте.

Иногда жертву прокалывали деревянными кольями.

— Более старое тело, найденное на прошлой неделе, было явно проколото кольями, — сказала Нора. — Я не видела никаких кольев вокруг тела Дэнни Брейзила, но, возможно, стоит спросить Рейчел Бриско, не убирала ли она каких-нибудь палок или веток вокруг его тела — если кто-то пытается представить это убийство как «тройную смерть», такая мелочь может оказаться важной.

— А кто обычно были жертвы? — спросил Уард. — Как их выбирали?

— Некоторые из тел не имеют боевых шрамов или свидетельств тяжелого труда, поэтому есть мнение, что жертвы, скорее всего, не были воинами и могли быть людьми знатного происхождения, возможно, даже священниками. Конечно, они могли быть и преступниками, изгоями или заложниками, взятыми на войне Римляне говорили, что кельты предпочитали отдавать в жертву преступников, но если их не было, то прибегали к использованию и невинных людей. Но римляне также утверждали, что жертвоприношения неизменно проводились в присутствии святых людей и жрецов.

— Из того, что я читала, — сказала Нора, — жертвами иногда были дети, или люди с увечьями и уродством — у некоторых были туберкулезные кости, у других лишние пальцы на руках или ногах. Возможно, их выбирали козлами отпущения по этим причинам. А может, это было дело случая. Просто тянули жребий. Проверка содержания желудков некоторых жертв показывала, что незадолго до смерти они проглатывали почерневшие сердцевины зерен. Существует теория, что обожженный кусок пресной лепешки мог использоваться как жребий в смертельной лотерее. Некоторые жертвы явно проглотили зерна, зараженные спорыньей, которая может вызывать галлюцинации и серьезные конвульсии — эти люди, возможно, были не в себе, когда их убивали. Археологических доказательств для любой из этих теорий очень мало, особенно здесь в Ирландии, то, что существует, открыто для множества различных толкований. Другими словами, никто на самом деле ничего точно не знает. Все, что мы рассказали вам, построено на определенном количестве умозаключений. Находка древнего тела, соответствующего этой модели множественных увечий, сама по себе не очень удивительна, — сказала Нора. — Было найдено значительное число жертв по всей северной Европе с подобными ранениями, большинство из них датируется железным веком — около двух тысяч лет тому назад.

Уард медленно кивнул.

— Но находка современной жертвы с подобными увечьями всего в сотне ярдов от него…

— Да, это действительно странно, — сказала Нора. — Почему жертве современного убийства были нанесены увечья такого же рода, что были обнаружены у древнего болотного человека? Это совпадение, по меньшей мере, очень странное.

У Уарда был очень задумчивый вид.

— А может, это не просто совпадение. Может ли быть такое, что кто-то раньше нас обнаружил более старое тело и не сообщил об этом?

— Наверное, да, — сказала Нора. — Но если вы спрашиваете, можно ли точно определить, случилось ли такое в действительности, то ответ, скорее всего, нет. Мы можем сказать, был ли участок засыпан, но не определить, сколько раз он был потревожен. Однако злоумышленник, совершивший второе убийство, скорее всего, слышал об идее Тройной смерти.

Кормак добавил:

— Если Дэнни Брейзил исчез более двадцати пяти лет назад, то не забывайте, насколько меньше было известно о болотных останках в те дни, чем сейчас. Большая часть криминологической экспертизы, доступной нам сейчас, появилась позже.

Уард недовольно скривил губы.

— Ну, спасибо вам обоим за информацию, — он поднялся и медленно направился к двери, но перед тем как открыть ее, он остановился, достал визитку и протянул ее Норе. — Обязательно свяжитесь со мной, если вдруг вам что-то еще придет в голову — вдруг выяснится еще какое-нибудь сходство между вашим древним человеком и нашей современной жертвой. Спасибо вам еще раз за то, что уделили мне время.

 

Глава 12

По дороге в «Мурз» у Уарда перед глазами продолжал стоять Дэнни Брейзил, обнаженный узник на болоте. Чей узник? Один ли человек захватил его в плен, или целая группа? Им придется искать связи с другими случаями, которые напоминали жертвоприношение: калечение животных, сцены преступления, отмеченные какими-либо особыми символами или знаками, жертвы, с которыми обращались каким-либо ритуальным образом. Если это была группа людей, их должно было что-то подтолкнуть. Что-то должно было предшествовать жертвоприношению. Это могло быть связано с календарем или с чем-либо менее систематическим. О чем говорил Магуайр? Времена тяжелых кризисов? Сюда входят голод, очевидно, или опасность вторжения. А как насчет закрытия электростанций, разрушения образа жизни, основанного на добыче торфа? Уард знал, что срыв происходит куда быстрее, чем обычно представляют себе люди.

Морин Бреннан проверила дату на часах Брейзила. Канун Иванова дня, двадцатое июня, выпал на вторник в 1978 году — тот самый год, когда Дэнни Брейзил пропал и предположительно эмигрировал в Австралию. Эта дата не попадала снова на вторник вплоть до 1989 года, затем 1995 года и затем 2000 года. Эта информация и состояние его зубов сказали им, что Дэнни Брейзил никогда не покидал Оффали. Он ушел на болото в то самое время, когда его последний раз видели живым.

Уард знал, что ему придется раскопать еще одного Дэнни Брейзила — того, который на самом деле никогда не исчезал, который остался в памяти, чья жизнь оставила рябь на поверхности, когда он погрузился в болотную яму. Делом Уарда было проследить за всей этой рябью и выяснить, куда она ведет.

Прибыв в гостиницу, он уже предвкушал, как увидит лицо Кэтрин Фрайел. Смерть жены заставила его надеть на себя панцирь, закрыться от мира переживаний и риска. Кэтрин вытягивала его из этого панциря, и он уже был готов открыть себя для боли и опасности. Его волновал этот древний и таинственный химический и биологический феномен — мощное тревожащее чувство, уходящее корнями в первозданные ощущения прикосновения и запаха. Что это было, что притягивало его к Эйти, к Кэтрин, к кому бы то ни было?

Переходя гравийную дорожку и заглядывая в ресторан, освещенный только свечами и заходящим солнцем, Уард представлял себе, как она сидит напротив него за столом, светящимся в мерцающем свете свечей, воспринимая его невысказанное желание и отвечая на него. Как просто и естественно, что после ужина, кофе и вина, за которыми они засидятся, они поднимутся вместе наверх, она — впереди, он — за ней, пока не окажутся за закрытой Дверью ее номера… Мгновенная мечта рассыпалась, когда всего в нескольких футах от его колена резко остановилась плосконосая передняя решетка золотистого «мерседеса», и водитель, опустив окно, сообщил парой метких слов, чем бы ему было лучше заняться.

Не поднимая глаз на брызгающего слюной водителя, Уард медленно и тяжело размеренным шагом прошел к двери. Оказавшись внутри, он удивился, увидев просто оформленный бар с каменными стенами, деревянным полом и современной кожаной мебелью соблазнительного цвета экзотических специй. Он заметил серебристые волосы Кэтрин Фрайел; она сидела спиной к нему, и он пошел к ней, задаваясь вопросом, коснуться ли ему ее руки или позвать по имени. Тут она слегка обернулась, и он увидел, что она разговаривает по мобильнику. Он остановился в нескольких ярдах от нее, чтобы предоставить ей хоть какое-то уединение.

— Я не могу дальше разговаривать, Джон. Мне пора… Да, я обедаю с коллегой… Нет, ты его не знаешь, он детектив. Мы собираемся обсудить это дело. Он, наверное, меня уже ждет, — она повернулась проверить комнату и увидела Уарда. — Вот он. Наверное, я вернусь домой завтра вечером… Да… Ну, спокойной ночи, милый.

Услышав последнюю фразу, Уард почувствовал себя по-дурацки из-за того, что лелеял мечты о Кэтрин Фрайел. Ее интересовало дело, вот и все. Давно он не позволял представлять себе такую близость, и теперь он отогнал эти мысли, психологически забаррикадировался столь быстро, что когда они вошли в зал ресторана, он почти забыл о фантазии, в которой они с Кэтрин Фрайел сидели здесь при свете свечей, а потом в темноте наверху, прямо за запертой дверью.

 

Глава 13

— Наверное, полиция всегда с неохотой объявляет какую бы то ни было смерть ритуальным убийством, — сказал Кормак, принимаясь за вторую тарелку макарон. — Если бы они могли, то предпочли бы, наверное, старомодные, понятные мотивы. Держу пари, добрая половина ритуальных убийств оказывается обычными, которые просто замаскированы, чтобы сбить со следа детективов.

Гоняя последнюю пару макаронных рожков взад-вперед по своей почти пустой тарелке, Нора сделала еще один глоток вина.

— Жаль, что мы больше ничем не можем помочь. Ты только подумай, Кормак — он, наверное, был еще жив, когда попал в болотную яму.

— Но что еще мы можем рассказать Уарду? Мы ничего не знаем ни о жертве, ни об обстоятельствах преступления.

— Мы ничего не знаем о Дэнни Брейзиле, но мы можем узнать что-то об обстоятельствах.

— Что ты имеешь в виду?

— Мы знаем кое-что о других людях, найденных с такого же рода увечьями. Было бы просто интересно сравнить Дэнни Брейзила с другими возможными жертвами тройной смерти — присмотреться поближе и увидеть, какие есть сходства и различия. Мне стоит спросить Рейчел Бриско, девушку, которая нашла его, не убирала ли она какие-нибудь деревяшки вокруг тела. Криминалисты, возможно, и не искали кольев или веток, но если бы Дэнни придавили колом, это совпало бы с ранними находками.

— Как ты собираешься проводить все это исследование без нужных нам материалов?

Нора смущенно посмотрела на него.

— Все мои исследовательские папки в багажнике машины. Я решила, что если ты здесь будешь работать, то и мне тоже стоит.

Кормак откинулся на спинку стула и сцепил пальцы за головой.

— Скорее всего, полиция найдет что-нибудь быстрее, чем мы. Скорее всего, чистое совпадение, что жертва — один из двоих братьев, которые незадолго до этого нашли тайник с сокровищем. Дело, скорее всего, в деньгах и потерянной любви, а мы можем с таким нее успехом ловить журавля в небе.

— Я знаю, но все же мы могли бы найти что-нибудь полезное. И в любом случае это интересно. Я вот думала — если увечья были нанесены намеренно и последовательно, что за человек мог в то время знать так много о тройной смерти? Дэнни Брейзил пропал без вести в конце семидесятых. Большинство исследований, сравнивавших причины смерти, было сделано где-то за последние десять лет. Но кто-то, наверное, обладал доступом к такого рода информации до того, как она стала широко известна…

— Под некоторыми людьми ты имеешь в виду археологов?

— Может быть. Так или иначе, я не могу обо всем этом не думать. Это головоломка.

«И не единственная», — подумала она. Были еще загадки Оуэна и Урсулы, Урсулы и Чарли, Рейчел Бриско и Рейчел Пауэр. Не говоря уже о ее собственной сложной головоломке «Я и Кормак», которая, возможно, и не имела решения.

Она встала убрать со стола, стараясь не смотреть в глаза Кормаку. Он поймал ее за запястье, когда она собиралась убрать стоявшую перед ним тарелку, взял нож и вилку другой руки и положил их на стол.

— Оставь это, Нора. Я все сделаю позже. — Он встал и взял ее за руку. — Я знаю, день был долгий, но, может, ты согласишься совершить небольшую прогулку? Я хотел тебе кое-что показать.

— И что же?

— Если я тебе скажу, то это не будет сюрпризом, верно? — он остановился. — Тебе стоит надеть резиновые сапоги.

Нора посмотрела на него с сомнением.

— Думаешь, сюрприз, для которого нужны резиновые сапоги, стоит того?

Кормак кивнул. Она вытащила сапоги из машины и надела их, опершись о задний бампер; Кормак сделал то же самое. Потом он повел ее через пролом в каменной стене на пастбище, что располагалось на холме за домом. Трава была скошена почти до земли, и кучка пасшегося на выгоне скота наблюдала за их продвижением с типичной коровьей смесью любопытства и отчужденности.

— Куда мы идем? — спросила она.

— Увидишь, — Кормак обернулся к ней, но его улыбка ничего ей не подсказала. Мягкий склон превратился в крутой подъем. — Справа отсюда виден дом Майкла Скалли, — сказал Кормак. — А ферма Брейзилов, должно быть, следующая, ниже по другому концу этого гребня. Вон тот белый дом, — он указал на простое свежевыкрашенное бунгало сразу за холмом, — это дом «Борд на Мона», где этим летом остановилась Урсула Даунз. — При упоминании этого имени Нора ощутила неловкость, вспомнив случайно подслушанный вчера днем разговор. Она не спросила Кормака, откуда он об этом знал.

Тяжело дыша, они наконец добрались до плоской вершины холма, с которой открывался вид на мили вокруг. Это было несложно — вокруг них раскинулись в основном бесконечные болота. Примерно в четверти мили на северо-восток стояла пара бутылкообразных стояков водяного охлаждения, часть старой Лугнабронской электростанции, которую должны были скоро снести. Вдали Нора разглядела красно-белую полосатую дымовую трубу электростанции в Шаннонбридже.

Было уже больше десяти вечера, и солнце садилось под валом темных туч, отсвечивая золотом и заливая горизонт оранжевым, розовым и пурпурным светом. Несмотря на вредное воздействие на качество воздуха, торфяная пыль в атмосфере придавала красоту здешним закатам. Такое напряжение всегда существовало в жизни, красота шла рука об руку с опасностью.

— Как думаешь, что здесь будет жить, когда все болота исчезнут? — спросила она Кормака.

— Не знаю. Я напоминаю себе, что болотам свойственно регенерироваться. Мох не может не расти.

«Бездумное изобилие, — подумала Нора, — жизнь сама себя защищает, как всегда защищала, и как всегда будет защищать, если будет угодно Богу».

— Ладно, теперь тебе придется закрыть глаза, — сказал он. — Обещаю, я не дам тебе споткнуться.

Лишь на мгновение поколебавшись, Нора закрыла глаза и взяла Кормака за руку. Это было странное ощущение, идти через поле словно с завязанными глазами. Шли они, как ей показалось, по вершине холма, а затем по пологому спуску. Несколько раз она опасно пошатнулась, но Кормак, как и обещал, не позволил ей упасть. Наконец он остановился и встал сзади нее, положив руки ей на плечи.

— Мы пришли.

Нора открыла глаза. Прямо перед ней стоял небольшой куст боярышника, покрытый пестрой путаницей ленточек и лоскутков. Толстые лозы оплетали ствол, увядшие белые цветы выглядывали между потрепанными кусочками ткани. Открыв рот от изумления. Нора подошла рассмотреть странную рукодельную листву, ошеломленная безумным подбором привязанных к ветвям фетишеподобных предметов. Здесь были галстуки, старые перчатки и носки, множество четок, монашеский наплечник, несколько носовых платков, лента для волос, свадебная подвязка с оборками, три обруча для волос, медаль Девы Марии, сетка для волос, вязаная сумка, несколько пластиковых пакетов с лоскутками, крошечный мягкий медведь, закладка со

Святым Сердцем. Вокруг ствола куста висела черная лакированная дамская сумочка, словно боярышник сам пророс через ее ручки. Было невозможно поверить, что это работа одного сознания и одной пары рук. Несмотря на то, что эта своеобразная листва была создана из кучи безумного хлама и мусора, куст окружала аура святости. Это было что-то вроде молитвы.

Нора тихо стояла под кустом, впитывая его странную энергию, пока Кормак не подошел к ней сзади и не обнял за талию. Она слегка вздрогнула и прислонилась к нему, чувствуя, как колется его щетина.

— Поразительно, правда? Я сто лет ничего подобного не видел. Соседка моей бабушки, миссис Мигер, весь год хранила всякие вещи и вывешивала их на кусте боярышника за домом первого мая. Однажды я совершил ошибку, спросив, почему она делает это, и она ответила, что нечего мне лезть не в свое дело. Думаю, она и сама не знала. Думаю, она делала это всю жизнь, и прекратить ей и в голову не приходило. Моя бабушка говорила, что люди делали это для защиты от фей. В любом случае, я надеюсь, тебе это нравится — это мой подарок тебе.

— Мне нравится, Кормак.

Нора поцеловала его, словно вкладывая в этот поцелуй пылкую молитву о том, чтобы они могли навсегда спрятаться здесь, в убежище этого священного места. С востока подул ветерок, и все ленточки взволнованно затрепетали; у Норы появилось явное предчувствие, что этот обманчиво теплый вечер несет с собой злой умысел и недобрые дела. Она опять вздрогнула, и Кормак обнял ее еще крепче.

— Я видел здесь на днях Брону Скалли, — сказал он.

— Расскажи мне о Броне Скалли, Кормак. Кажется, я видела, как она наблюдала за нами сверху, когда мы шли к их дому прошлым вечером. — Ей вспомнилось внезапное странное движение девушки у окна. — Она… с ней все в порядке?

— В порядке с головой, ты имеешь в виду? Сложно сказать. В детстве она разговаривала, но потом вдруг перестала, лет десять или двенадцать назад, я точно не помню.

Нора вернулась мыслями к Чарли Брейзилу и к тому, как Урсула бессердечно помянула Хелен Келлер. «Эта твоя маленькая подружка», — сказала Урсула. Кого еще она могла иметь в виду, как не Брону, которая не разговаривала?

— Почему человек может вот так перестать говорить?

— Большинство людей, кажется, думает, что она получила какую-то душевную травму, но это только догадки, а она не может или не хочет сказать.

— Что за травму?

Кормак заколебался, потом посмотрел в сторону.

— Как раз тогда примерно умерла ее сестра. Кое-кто считает, что Брона могла видеть, как ее сестра утопилась.

— Как ужасно.

— Никто не знает, правда ли это, Нора. Это только предположение.

Она знала по опыту, сколь неуютно Кормак себя чувствовал в сфере предположений, и не удивилась, когда он сменил тему.

— Видишь тот гравийный хребет вон там? — он указал на травяной холмик, где земля резко поднималась, а ее скалистое подбрюшье рассыпалось понизу. — Это, скорее всего, частица Eiscir Riada, о которой упоминал Майкл Скалли, — Большая дорога. Во всяком случае то, что от нее осталось.

С тех пора как Нора начала встречаться с Кормаком, она стала видеть пейзажи иначе. Она хотела увидеть то, что видел он, знать, что он знал об этих местах, ей хотелось загля1гуть буквально под «кожу» ландшафта и увидеть его вплоть до костей.

— Я рад, что тебе понравился сюрприз, — сказал он, когда они были уже дома в постели. — Жаль, что у меня не каждый день бывают для тебя такие чудеса.

Нора немного помолчала, слушая ровное сердцебиение Кормака, собираясь с силами. Она никогда не будет готова, ей придется просто открыть рот и все сказать.

— Кормак, я хочу поговорить с тобой. Я не хочу делать этого — я все откладывала, но больше не могу. Это нечестно, — она остановилась, готовя себя к его справедливому гневу. — Я не могу больше здесь оставаться, — она задержала дыхание.

Кормак молчал, лежа рядом и не двигаясь. Она вовсе не хотела вот так это все выплеснуть, без предупреждения, без подготовки. Какая же она трусиха, если даже не может посмотреть ему в глаза.

Но ответил он не одним из того мириада способов, которые она себе представляла. Кормак лишь потянулся к ней и крепче прижал ее к себе, пока она не почувствовала, как тепло его тела согревает ее.

— Я знаю, — сказал он. — Я всегда знал, что тебе придется поехать домой. Мы оба избегали этой темы. Я просто надеялся, что это произойдет скорее позже, чем раньше.

Нора слегка отстранилась и повернулась, чтобы посмотреть ему в глаза, черные заводи в надвигающейся тьме.

— Как ты узнал?

— Ты не тот человек, который бросит незаконченное дело, Нора, — Кормак провел пальцем по краю ее подбородка и дальше по шее. — И я тоже.

Она посмотрела на него, ища в его глазах подтверждение того, что он и вправду не сдастся, даже когда она будет в тысячах километров отсюда и снова запутается в нитях темной паутины, которая не переставала плестись и не давала окончиться печали. Сколько бы Кормак ни уверял ее, и как бы она сама ни желала, такого доказательства не существовало.

— Не думай об этом сейчас, — сказал он. — Отдохни.

— Но ты понимаешь, почему мне придется уехать? Я хочу, чтобы ты понял. Это не из-за того, что я хочу покинуть тебя, Кормак. Нет. Это не просто ради Трионы, это ради моей племянницы, ради моих родителей…

— Я знаю, — сказал он, прижавшись своими губами к ее уху. — Ш-ш-ш…

Она почувствовала, как он обнимает ее, соединяя их двоих, по крайней мере, на эту ночь, и почувствовала себя защищенной, окруженной заботой и успокоенной. В конце концов она задремала, измотанная долгим днем, вином и избытком эмоций. Спала она глубоко и крепко, словно одурманенная.

 

Глава 14

В половине двенадцатого ночи Лайам Уард сидел и разбирал свои монеты в золотистом свете настольной лампы. Он не был серьезным коллекционером, в отличие от фанатичных дельцов, с которыми переписывался время от времени. Монеты в его коллекции были, конечно, старые — в основном английские монеты римского периода — но не такие уж редкие; ни одна из них не считалась чрезвычайно ценной. Уард любил их скорее из эстетических побуждений; он наслаждался мастерством и символизмом формы, ему нравилось ощущать вес монет в своих руках, поглаживать их поверхность, потерявшую свою рельефность от прикосновения ладоней многих поколений до него. Ему нравилось представлять себе их историю, воображать, сколько долгов уплачивалось каждой из них.

Им придется больше выяснить об участии Дэнни Брейзила в открытии Лугнабронского тайника. До всех дошли слухи, что в тайнике было больше того, что Брейзилы передали Национальному музею. Уард задавался вопросом, поделили ли Дэнни и его брат все поровну. Он почувствовал некое напряжение, когда Доминик Брейзил заговорил о ферме. Не в первый раз собственность становится яблоком раздора в семье и может стать мотивом убийства. Если Доминик заплатил брату за его долю фермы, куда исчезли деньги, когда Дэнни Брейзила засосало в болото? Но если деньги были мотивом, зачем столько возиться — разве проще было стукнуть его по голове, бросить где-нибудь его тело, и готово? Нет, метод убийства предполагал, что мотив был куда сложнее элементарной жадности. Тут были все признаки жертвоприношения, и Уард чуял в этом месть, стремление унизить.

По другой возможной — хотя и менее правдоподобной — теории, Дэнни Брейзил был павшим героем, чемпионом, чей взлет оборвался. Доктор Гейвин говорила о принесенных в жертву искалеченных или обезображенных людях, и Уарду это запомнилось. Он подумал о том, насколько серьезно некоторые здесь воспринимали хоккей. Можно было подумать, что их жизнь зависела от исхода матча. А что такое спорт по своей глубинной сути, как не род облагороженного, ритуального насилия? Увечье Дэнни Брейзила, вероятно, стоило команде победы в чемпионате, страстно желаемого кубка МакКарти… Уарда самого спорт никогда сильно не интересовал, но он думал о лицах, которые иногда видел в детстве — покрасневшие лица, обезображенные болью и гневом от того, что победа ускользнула. Спорт был более цивилизованным видом драк, которые он заменил, — ритуализированным насилием, кровавым развлечением.

Повсюду вокруг: в религии, в спорте, в политике и развлечениях — ежедневно встречались примеры того, насколько быстро можно перейти от того, чтобы тебя носили на плечах ликующей толпы — или приветствовали пальмовыми ветвями, как когда-то — к тому, чтобы тебя оскорбляли, распинали или буквально рвали на куски. Слишком уж знакома была эта модель. Жажду крови Уард понимал — человека можно было толкнуть слишком далеко за пределы разумного. Чего Лайам не понимал, так это заговора, позволившего осуществить и сокрыть зверство. Но история знала множество людей, способных все это разграничивать, совершать ужасные деяния и все же изображать из себя достойных членов общества и семьянинов.

Им придется вернуться к Брейзилам, копнуть чуть глубже. У Уарда было ощущение, что Тереза Брейзил и ее муж знали больше, чем рассказали ему, а болезнь мужа обеспечивала ему оправдание, когда он не хотел говорить. А завтра они с Морин могли заняться старыми товарищами Дэнни по хоккейной команде, чтобы посмотреть, смогут ли они пролить хоть какой-либо свет на это дело. Ферма, семья, хоккей, мастерская… где еще Дэнни Брейзил мог вляпаться в неприятности? Некоторые из недавних на вид ритуальных убийств оказались казнями, связанными с наркотиками. Но незаконное распространение наркотиков — по крайней мере, в том масштабе, который обычно необходим, чтобы совершилось убийство — было почти неизвестно в этом крае двадцать шесть лет тому назад.

Надо было пройти по многим следам — слишком многим. А за прошедшие со времени убийства годы на них наложилось много дополнительных слоев. Кто знает, что всплывет, когда они начнут копать? Уард закрыл свой монетный альбом, аккуратно убрал его в ящик стола и запер на ключ.

 

Глава 15

Оуэн Кадоган приехал к заброшенному складскому сараю на краю Лугнабронской мастерской и припарковался среди деревьев. Он не сильно беспокоился о том, что его увидят. Никто больше не пользовался боковой дорогой с тех пор, как несколько лет назад закрылась фабрика труб. Тридцатью годами раньше, когда работа на болоте шла полным ходом, рядом с мастерской построили фабрику, чтобы делать цементные дренажные трубы для перекачивания воды из торфа. Фабрика закрылась, когда все канавы уложили. «В конце концов все это исчезнет», — подумал Оуэн, — и сам он тоже.

Он отпер складской сарай ключом с цепочки, на которой держал ключи и от офиса, и от машины. Здесь они с Урсулой встречались прошлым летом, спешно и тайно. Вкус этих недозволенных встреч все еще сохранился у него на языке. Оуэн знал, что она ощущала такое же возбуждение, но теперь она заявила, что все кончено, что она двинулась дальше, а в нем больше не нуждается и больше не хочет его. И это после того, как он, черт побери, целую зиму мечтал о ней, предвкушая их встречи.

Оуэн стал даже представлять, как уйдет от Полин, а потом оказалось, что все, что они делали, для Урсулы ничего не значило. Он увидел это в ее глазах, когда она приехала этим летом. Он был для нее временным развлечением, и ничем больше. Злость и ревность встали у Кадогана в горле, сдавливая его. Ничего не будет кончено, пока он не скажет, что все кончено. Он еще заставит Урсулу это понять.

Ни у кого больше не было ключа к этому зданию. Он осмотрел тесную комнату, пытаясь оживить в Памяти то, как он чувствовал себя здесь, глядя на блестящее лицо Урсулы, уверенный в том, что заставил ее что-то почувствовать. Ему нравилось обладать ею в этом месте, вовсе не похожем на удобную брачную постель, жестком, грубом и опасном. Здесь вполне можно было пораниться.

Лунный свет процеживался сквозь грязное стекло окна. Он опустил глаза и увидел свой собственный отпечаток руки на мешке с цементом в углу сарая, где несколькими месяцами раньше он стоял со спущенными брюками, охая и дергаясь от ее прикосновений. Он никогда не делал со своей женой то, что делал с Урсулой. Его даже испугало, с какой силой он тогда достиг завершения, почувствовав себя каким-то ненормальным. Но стоило однажды попробовать, и в нем родился голод, который не могло утолить ничто другое. А теперь Урсула еще больше унижала его, заставляя его молить об этом, используя его потребность для давления на него.

Он опять, как тысячу раз до того, прокрутил в памяти те первые моменты. Он подбросил Урсулу домой после какого-то официального приема в Бирр. «Карлтон армз отель». Сейчас он почти ничего не помнил из той поездки, все стерлось, сгладилось из-за того, что произошло потом, когда они приехали к ней. Это были, как он потом решил, последние минуты его обычной жизни. Когда Оуэн остановил машину на аллее перед домом, который Урсула снимала, она потянулась к нему и молча расстегнула молнию на его брюках. Они оба были пьяны, но еще не окончательно потеряли голову, и он не сказал «нет». Все могло бы быть совсем по-другому, если бы тогда он сказал «нет».

После той ночи они почти ежедневно встречались в этом старом складском сарае. Были и другие места — в рощице у канала, а однажды — лишь однажды, но это было невероятно — прямо посередине болота, под полной луной, на ароматной пружинистой поверхности свежей торфяной кучи. В тот раз все было так интенсивно, что он думал, у него будет сердечный приступ или удар, по меньшей мере.

Пытаясь воссоздать напряженность той ночи, он высыпал на пол дюжину мешков со мшистым торфом. На торф он постелил шерстяные одеяла. Он собрал их, отнес к двери и энергично вытряс, пока пыль не перестала сыпаться от каждого хлопка грубой материи. Когда он еще раз разложил одеяла, то отступил назад и осмотрел сцену. Получилось нечто, похожее на какое-то гнездо, логово животного. Наверное, именно поэтому он так и не смог еще раз пережить те мгновения экстаза под широкой мантией неба.

Из-за стопки мешков с цементом Кадоган вытащил большой металлический ящик с инструментами. Щелкнув замками, он открыл его. Никто уже долгое время не касался этих вещей: наручников, бархатного капюшона, шелковых шарфов. Это были всего лишь игры, сказал он себе, всего лишь сложное представление. Абсолютно безвредно. И началось все весьма невинно — снятый им галстук сыграл роль веревки в игровом перетягивании каната. Это Урсула предложила зайти дальше, ей пришлось его уговаривать. Но теперь внутри него жило неутолимое желание, проникшее в его сознание как зловещая, разъедающая сила. Он стал животным, монстром.

Кадоган вытащил капюшон, потрогал кончиками пальцев бархатную ткань и натянул его на голову. Он вспомнил, как Урсула использовала капюшон, задразнив его чуть ли не до смерти. Возможно, она и рассталась с ним, но он-то точно не расстался с ней. Оуэн снял капюшон и положил его обратно в ящик, а затем пошел к двери и щелкнул выключателем. Сарай был хорошо освещен в Дневное время, но ему нужно было удостовериться, что у него будет свет и ночью. Он посчитал, сколько шагов от двери до самодельной постели. Сквозь кожаные наручники он продел прочную веревку. Тут она не сможет так легко вывернуться и ускользнуть от него. Он сможет говорить с ней столько, сколько хочет. И сперва он будет мягок, но даст ей почувствовать его гнев. Урсула много раз говорила ему, что заслуживает, чтобы ей причиняли боль, и теперь он был вполне готов ей это устроить.

Над одеялами висел шкафчик, через который были продеты пеньковые канаты и цепи, которые они закрепили для использования с наручниками. Все это отлично годилось для его целей. Не надо было бояться, что шкафчик упадет, он сам прикрепил его к бетонной стене шестидюймовыми болтами. Оуэн вытащил из ящика один из шелковых шарфов, потеребил его и натянул. Сначала это была всего лишь фантазия, но Оуэн погрузился в нее, и вот она обрела свою собственную жизнь и стала реальностью — или, по меньшей мере, возможностью, а затем и планом. Урсула ничего не заподозрит, они таким уже занимались. Оуэн ощутил вспышку возбуждения, думая о том, как она будет смотреть на него, когда осознает, что все идет не так, как прежде.

Кадоган смотал шелковый шарф и засунул его в карман. Все готово. Он медленно прошел к двери, тщательно обдумывая в последний раз все детали, затем выключил свет и закрыл за собой дверь. Никто не сможет быстро сюда забраться — или выбраться.

Несколько раз в его голове мелькала мысль, что она могла найти кого-то еще. Если так, то стоило предупредить того несчастного ублюдка, пока еще не было поздно. Для него-то было слишком поздно, Оуэн это знал — слишком поздно возвращаться к прежней невинности. Но что сделано, то сделано, а он никогда не любил копаться в неудачах. Когда что-то заканчивалось, он забывал об этом. Он забудет и об Урсуле тоже, как только закончит с ней.

 

Глава 16

Благодаря недавно установившейся сухой погоде костер было несложно разжечь. Чарли Брейзил наблюдал, как пламя прыгало все выше и выше, поглощая разбитые им рамы, части льнотрепалки, которые он приберег для этой ночи. Вол, которого он привязал к дереву поблизости, тихо замычал, встревоженный запахом дыма. Чарли наклонился, чтобы поднять с земли чашку, и полез в карман за перочинным ножиком. Он приблизился к напуганному животному, медленно двигаясь и тихо говоря, чтобы успокоить его страхи.

— Ну-ну, все в порядке. Скоро все закончится. Просто стой спокойно.

Нервный вол топнул ногой и подозрительно посмотрел на осторожно подходящего Чарли. Он сделал на левой передней ноге животного небольшой, но весьма глубокий разрез и подставил к ране чашку, чтобы собрать хлынувшую из него кровь. Когда чашка до половины наполнилась, он отвел ее в сторону; кровь продолжала струиться маленьким ручейком вниз по ноге вола. Чарли поставил чашку на землю и полез в карман за сложенным бумажным пакетом. Он открыл его, вытащил сплющенный клубок шелковых нитей и крепко прижал к ране. Темно-коричневые глаза вола светились в лунном свете.

Чарли вернулся к костру, ощущая его жар на своем лице, груди и бедрах. Он опустил первые три пальца в кровь и прыснул теплой жидкостью в огонь, повторив это движение три раза. Капли шипели, соприкасаясь с пламенем. Чарли бормотал старый заговор:

Три через меня.

Три под меня.

Три в землю.

Три в воздух.

Три в небо.

Три в великое текучее море.

Затем он вылил оставшуюся жидкость в огонь и услышал, как он зашипел. Чарли сел, прижав колени к груди, в ожидании того, когда костер потухнет, и представил себе, что видит огни на других вершинах холмов вдали. Тем, что он сделал сегодня ночью, он обеспечит, что Урсула Даунз больше никогда не сможет причинить вред ни ему, ни кому-либо еще.

 

Глава 17

От грохота музыки в соседней комнате у Рейчел Бриско снова разболелась голова. Она посмотрела на часы; было еще рано. Лучше подождать до полуночи, тогда и вправду стемнеет. Она закрыла глаза и замерла, пытаясь успокоить мысли, цвета и формы, которые наводнили ее голову.

Ритм музыки возвращал ее к воспоминаниям о весне. Она тогда лежала в кровати в общежитии университета, первый раз в году с открытыми окнами. Проснулась она в темноте, услышав шум снаружи. Какой-то низкий гортанный звук раздался немного выше окна ее спальни. «Животное», — сначала подумала она. Затем крики стали раздаваться все чаще и чаще. Когда Рейчел поняла, что это были за крики — человеческие, а не животные — то почувствовала смущение и отвращение, а еще ее охватил озадаченный интерес. Прошло еще несколько секунд, и всё затихло. Все говорили, что это красиво, но как вообще могла быть красива вся эта борьба и вой, как у животных? У Рейчел свело живот, когда она вспомнила об испытанном тогда отвращении. Для нее так и осталось загадкой, что же заставляло мужчин и женщин желать заниматься сексом. Но хуже всего было притворство, объяснявшее все это любовью.

В восемь минут первого Рейчел встала и осмотрела комнату и все, что в ней находилось: кровать, стул, стол, сама она и рюкзак. Тут не было ничего, что могло бы кому-то что-то о ней сказать, — ни книг, ни музыки, ни картин. Только несколько предметов одежды, небольшие часы и кое-какие туалетные принадлежности, но все это влезло к ней в рюкзак. Каждую ночь ей приходилось покидать эту комнату с расчетом на то, что она никогда не вернется. И все же пока что она всегда возвращалась, не в состоянии позволить этой части своей жизни уйти, хотя, в конце концов, она должна будет это сделать.

Натянув куртку, она почувствовала в одном кармане вес бинокля, а в другом фонарика, будто чаши весов — две ее опоры во всем этом странном деле. Когда они бились ей о ноги, она ощущала себя в большей безопасности. Она проверила, нет ли кого в коридоре, а затем вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Она бы заперла ее, если бы только у нее был ключ. Она прошла через гостиную, где Триш и Сара целиком погрузились в какую-то тупую поп-музыкальную программу. Им было наплевать на то, что она делала. Это три парня из группы считали ее странной, не переставали оскорблять и, вероятно, были озадачены совершенным отсутствием с ее стороны интереса к ним. Им было неоткуда знать, что она здесь находилась по причинам, совершенно отличным от их собственных.

Она тихо сняла с вешалки свой водонепроницаемый костюм и вышла из дома через кухонную дверь, осторожно заперев ее за собой. Оказавшись снаружи, она пошла по узкой аллейке, держась поближе к краю, чтобы иметь возможность скрыться от фар любой едущей навстречу машины, хотя и была уверена, что тут никого не будет. Эта дорога ночью была абсолютно тиха. Пройдя немного по аллейке, Рейчел перелезла через большие металлические ворота, спустившись на мягкую землю, которую каждое утро и вечер взбивал копытами собиравшийся здесь скот. Она пошла по заросшей кустарником границе поля — короткая знакомая дорога через холм, пятьдесят ярдов сюда, потом тридцать ярдов туда — пока не дошла до бреши в живой изгороди. Рейчел проскользнула в нее, двигаясь уверенно, поскольку ходила по одной и той же тропе каждую ночь за последнюю пару недель.

Рейчел ощутила, как по мере ее приближения к месту назначения напряжение у нее в груди ослабло. Она думала, что тайной жизнью жить сложно, но оказалось, это до смешного легко, и она привыкла лгать людям в лицо. Наверное, это было сложнее, когда тобой двигали низменные мотивы. Рейчел ощущала себя выше всего этого, ею все-таки двигала любовь. Этот еженощный маршрут был ее собственным служением, ее личным паломничеством. Рейчел всегда удостоверялась, что никто не видит, как она выходит, и всегда возвращалась в дом до рассвета. Но недосыпание начало на ней сказываться, и она поняла, что не сможет вечно этим заниматься. Это должно было закончиться, и скоро. Возможно, сегодня ночью у нее хватит мужества сделать это. Она пыталась представить себе, что она скажет, что скажет Урсула, что они обе сделают, но не могла вообразить себе такую сцену. Впереди, за точкой этого столкновения, за этим обрывом, маячило пустое будущее. Она никогда еще не загоняла себя в такую ситуацию, и это и пугало, и возбуждало ее. Она начала признавать крошечное пламя внутри нее, которое радовалось будущему, неизвестному, опасному месту, в которое она собиралась войти.

Работать каждый день с Урсулой, изучать ее — такого шанса она себе и представить никогда не могла. Она послала запрос в фирму, даже не надеясь на место на этих раскопках, по крайней мере, сразу. Но все сложилось удачно, сначала у одного из археологов случился аппендицит как раз перед началом работ, потом ее заявление оказалось на вершине пачки, когда должны были заполнить вакансию. Лучше она и спланировать не могла, даже если бы замышляла и проектировала многие годы. Наверняка это что-то да значило.

Рейчел достигла своего места у дома Урсулы. Она вспотела, подмышки и поясница под темной курткой уже казались липкими. Вытащив бинокль из кармана, она на короткое мгновение позволила себе представить, что бы сказала мать, если бы только сейчас ее видела. Рейчел видела ее лицо, бледное, сияющее и красивое — сама она такой никогда не была, и никогда теперь не будет. Она отбросила эту мысль прежде, чем на лице матери появился хотя бы намек на разочарование, прежде чем прекрасные губы успели произнести ее имя.

Место, на которое она пришла, было на холме сзади от дома Урсулы. Она прекрасно видела кухню и спальню, где спала Урсула. Окно ванной было закрыто прессованным стеклом с полупрозрачным узором, через которое порой виднелась замотанная в полотенце голова Урсулы после вечерней ванны. Рейчел опустилась на колени на ложе из листьев, которое она сложила, чтобы сделать место поудобнее. Ей повезло с погодой. Это лето было пока что невероятно сухим, она попала под дождь лишь однажды — настоящее маленькое чудо. Рейчел подняла бинокль и навела его на кухонный стол. Там была открытая бутылка красного вина, как обычно. Стакана не было; должно быть, она взяла его с собой. Рейчел водила биноклем из окна в окно, ища фигуру Урсулы или признак движения. Возможно, она была в ванной. Но обычно она брала бутылку с собой, если собиралась лежать там долго. Рейчел настроилась на бутылку на кухонном столе. Она была только открыта; наверное, Урсула только что ушла в спальню и скоро вернется на кухню. Рейчел решила устроиться поудобнее. Она так долго ждала этой возможности, и все шло хорошо, так, как она и планировала, так зачем же было спешить? Она могла и подождать еще несколько минут.

Она открыла рюкзак и стала копаться в нем, пока не нащупала плоский узел, который искала, застрявший с одного бока. Рейчел вытащила его и медленно развернула нож с длинным лезвием, восхищаясь тем, как металл тускло светился в лунном свете. Сидя спрятавшись в живой ограде, ощущая, как бьется пульс в висках, и слыша свое медленное дыхание, Рейчел вдруг осознала, что чувствует себя как никогда живой.