ГЛАВА 1

Когда Кормак пересек границу Голвея в Портумне, длившаяся весь день морось превратилась в проливной дождь. Дороги и канавы расплывались бледными серо-зелеными пятнами. Плохая видимость в сочетании с равномерным стуком дворников и неровной дробью дождевых капель о крышу машины начинала действовать на нервы. Путешествие почти закончилось, сказал он себе, осталось проехать десять миль. Всю эту поездку его изводили запоздалые размышления, ибо мотивы, по которым он связался с Осборном, были исключительно личными — он получал шанс провести побольше времени с Норой Гейвин. Но сожалеть о чем-то было уже поздно.

Минула не одна неделя со смерти Габриала, а он все еще ощущал беспокойство, неспособность сосредоточиться. Он не мог забыть руку старика, неподвижно лежавшую на блокноте. Когда санитары забрали тело Габриала, Кормак еще долго вглядывался в чернильное пятно, залившее последнюю запись. Из всех врезавшихся в память деталей его преследовала именно эта. Страдал ли Габриал? Успел ли понять, что происходит, или инсульт мгновенно «выключил» его сознание?

Обследовав вместе множество захоронений, они ни разу не дерзнули затронуть тему собственной смертности. Габриал, должно быть, размышлял о ней. Напряженно изучая бренные останки, он не мог не задумываться о собственной скоротечности. И все же они никогда об этом не говорили. Должно быть, Габриал поделился какими-то мыслями со своей женой: его кремировали без всяких религиозных обрядов, состоялся лишь небольшой вечер памяти в их доме, в Дублине. У Мак-Кроссанов не было детей, но, сидя в гостиной среди соседей старика, старых школьных товарищей, коллег из университета, друзей Эвелины Мак-Кроссан из писательского и издательского мира, Кормак понял, сколь узок его собственный круг общения.

Никто лучше Габриала Мак-Кроссана не был осведомлен о его самых затаенных мыслях. В известном смысле Кормак простился с отцом еще до того, как кто-либо узнал, что Джозеф Магуайр намерен навсегда покинуть Ирландию в поисках лучшей доли. И место отца в его сердце оставалось пустым, пока он не встретил Габриала. Прослушав обзорный курс по археологии, Кормак в числе десяти студентов вызвался помогать в летних раскопках дороги более чем двухтысячелетней давности.

У Мак-Кроссана была традиция напутствовать студентов, направляющихся на работу. Остановившись перед ним, они в нетерпении вертели в руках инструменты. А он расхаживал туда и сюда, словно в лекционной аудитории.

— Сейчас вам кажется, — говорил он, — что мы всего лишь раскапываем несколько кусков заболоченного леса. Но в действительности необходимо задуматься о людях, которые оставили здесь свой след. В этих сырых старых колодах запечатлелись их верования, идеалы, намерения, так же, как информация о типе орудий, которыми валили деревья и закрепляли их в колее, о системе трудовых действий в целом. Таковы, дамы и господа, лишь разрозненные «ключики» к тому, каким было их общество, их образ жизни. Я призываю вас стать первооткрывателями того, что скрыто в этой благословенной земле.

Кормак вспомнил, как многократно возмущался низким темпом работ: и денег, и рабочей силы всегда оказывалось меньше, чем следовало. Земля изобиловала сокровищами, но существенные сведения о прошлом уничтожались каждый день.

— Ага, конечно. Вы очень быстро разочаруетесь, если будете так думать, — сказал Габриал. — Терпение — первое требование в подобной работе. Лучше всего — помнить, что надо работать и работать.

В Клонко Бридж Кормак свернул с главного пути на узкую дорогу, идущую мимо Драмклегганского болота и Браклин Хаус. Дождь не стихал. Центральные ворота Браклина, с арочными дверными проемами по бокам от главного входа и похожими на ворон птицами, примостившимися на каждой из четырех капителей, напоминали изящную комбинацию готических шахматных фигурок. Дополнения девятнадцатого века, догадался он, и повернул джип на длинную гравийную дорогу. Истинное назначение ворот было явно декоративным, а не оборонительным.

Густой лес, подступавший к усадьбе, почти сразу же за воротами сменился круговым подъездом к парадному входу. Внутри круга был разбит регулярный геометрически-правильный сад, треугольники розовых кустов окружали миниатюрные оградки. Хотя сад и не выглядел заброшенными, газон был подстрижен небрежно и покрыт клевером с маргаритками, а первоначально строгие границы насаждений заметно нарушились. Это место знавало лучшие дни, и Кормак живо ощутил, какими усилиями сдерживалось наступление дикой природы.

Он припарковался недалеко от дома, у изгиба дороги, и, сидя в джипе, некоторое время пытался понять, идет ли дождь. Браклин Хаус был выдержанным в благородных пропорциях особняком якобитской эпохи, значительно большего размера, чем казалось на первый взгляд с дороги. Первоначальное назначение дома-крепости было очевидным благодаря толщине каменных стен и бойницам четырехугольных башен. Однако роскошная отделка окон свидетельствовала о том, что здание, вероятно, строили в начале семнадцатого века, в тот краткий период мира, когда ирландская аристократия начала покидать свои толстостенные укрепления ради особняков, открывавших обширные виды на окружающие владения. Однако их надежды на лучшее будущее не продлились и столетия: лишь те, кто предпочел старые, легко обороняемые крепости, смог противостоять английскому вторжению. Страна была буквально устлана сожженными руинами новопостроенных особняков.

Дождь, оказалось, припустил еще сильнее. Подхватив сумку, Кормак помчался через гравий к полукругу ступеней. Он промок до нитки и с радостью обнаружил, что парадный вход, как и обещал Осборн, не закрыт. Толкнув четырехдюймовую дубовую дверь, он оказался в обычном для подобных зданий холле с черно-белым мраморным полом, темными обшитыми деревянными панелями стенами и огромной медной люстрой, под которой помещался основательных размеров стол, украшенный огромным букетом красных тюльпанов на длинных стеблях и ярко-желтой цветущей ивы. Тишину нарушало лишь тиканье больших старинных часов, стоявших у стены, у подножья массивной дубовой лестницы. Кормак поставил свою ношу у входа — он и так уже все здесь вымочил и не хотел вторгаться далее, не поставив хозяев в известность. Однако его громкие приветствия остались без ответа, и тогда он начал снимать промокшую куртку.

— Могу я вам чем-то помочь? — послышался сверху женский голос с английским акцентом, определенно принадлежавший даме высшего общества. Женщина уже начала спускаться по лестнице, и Кормак почувствовал, что при виде его она испугалась. Она была чрезвычайно худа и бледна, но идеально подтянута, с темными гладкими волосами и безукоризненным маникюром. На ней был светло-коричневый свитер и шерстяная юбка в черно-коричневых тонах с ровными складками, подчеркивающими стройность фигуры. Определить ее возраст было сложно: гладкое удлиненное лицо, но кожа цвета слоновой кости уже увядает, а на руках начинают проступать вены. Кормак подумал, что, оказавшись поближе, увидит разбегающиеся от уголков глаз морщинки. Она двигалась неторопливо, выражая готовность, но не теряя при этом ни капли высокоразвитого чувства собственного достоинства.

— Извините, но это частный дом; мы не принимаем общественных туров. Уверена, местное туристическое бюро располагает полным списком близлежащих общедоступных домов.

Она живо проскользнула мимо него к арочному дверному проему и, обхватив круглую железную рукоятку обеими руками, распахнула дверь, правда, приложив к этому все свои силы. Кормака изумил жесткий взгляд ее светло-серых глаз. Однако едва он собрался объясниться, как сзади него прозвучал голос Хью Осборна.

— Я вижу, вы встретили нашего гостя, — воскликнул Осборн, вприпрыжку спускаясь по лестнице. Казалось, он знал, что Кормак только что вошел. — Моя кузина, Люси Осборн; Люси, это Кормак Магуайр, археолог, о котором я вам рассказывал. Возможно, я не упомянул, что он поживет у нас, пока будет наблюдать за земляными работами в монастыре.

Глаза Люси Осборн мгновенно изменились. Она улыбнулась и протянула руку. Пожимая ее, Кормак изумился крепости мускулов, скрытых под холодной суховатой кожей.

— Добро пожаловать в Браклин Хаус, — произнесла она. — Я надеюсь, вы простите мою ошибку. Иногда здесь появляются эксцентричные туристы, забредшие с дороги. Мы не можем этого поощрять; я уверена, вы нас понимаете.

— Простите, что не предупредил вас, Люси, — сказал Хью. — Мы договорились лишь вчера. Я предполагаю устроить Кормака в зеленой спальне, если там все в порядке.

Она кивнула:

— Да, вполне.

— Вы скоро убедитесь, как споро Люси управляется с домом, — сказал Осборн. — Без нее все бы развалилось.

Люси ответила на эту маленькую лесть почти незаметной полуулыбкой.

— Я надеюсь, вы приятно проведете у нас время, — откликнулась она. — Если вам что-то потребуется, дайте мне знать. — С этими словами она повернулась и исчезла в дверном проеме под лестницей.

— Простите, я на минуту, — извинился Осборн, поспешив за ней. Все, что Кормак расслышал, — лишь быстрый обмен репликами, слишком тихими, чтобы разобрать смысл. Скоро Осборн вернулся, слегка озабоченный.

— Простите за все. Она панически боится оставлять дверь незапертой, но, выражаясь иронически, я не желаю жить в крепости. — Наконец он увидел, что вокруг Кормака образовалась лужа дождевой воды. — Боже, простите, я не заметил, как вы промокли. Пойдемте, я покажу вашу комнату.

— Кое-что необходимо уточнить прямо сейчас, — сказал Кормак. — Я подумал, что неплохо подключить к проекту помощника — надеюсь, вы не будете против. Дополнительной оплаты не потребуется. Я нашел добровольца, Нору Гейвин — точнее, доктора Гейвин, коллегу, которая была со мной на болоте. — Он увидел, как лицо Осборна слегка изменилось при упоминании о том необычном дне. — Простите, что все так внезапно, следовало упомянуть об этом, когда я звонил.

— Она приедет сегодня вечером? — Кормак не понял, огорчен ли Осборн или просто обдумывает ситуацию.

— Она обещала подъехать около шести. Если возникают проблемы…

— Никаких проблем. Я сейчас же попрошу Люси подготовить еще одну гостевую комнату.

Хью Осборн повел Кормака по массивной лестнице, увешанной портретами пышно одетых людей различных эпох.

— Фамильные портреты? — спросил Кормак.

— Скорее, собрание мошенников и негодяев. Первый мерзавец — там, ниже — пояснил Осборн и, остановившись, указал на портрет темноволосого мужчины в стоячем белом воротничке. — Это Хьюго Осборн, первый из семьи, осевший в Ирландии. В действительности он работал на Уильяма Петти, полагаю, вы о нем слышали, — который первым осуществил полную военно-топографическую съемку территории Ирландии. Все они явились сюда как искатели приключений, в середине XVII века, во время затеянного Кромвелем великого переселения. Хьюго в сущности изъял поместье у семейства по имени ОʼФлаэрти, сначала заставив их убраться на запад, а потом устроив так, чтобы сын и единственный наследник оказался в пожизненном рабстве в колониях. Парень рядом с Хьюго — его сын-неудачник Эдмунд.

Кормак остановился перед портретом красивого рыжеволосого субъекта в богатом парчовом наряде и был ошеломлен схожестью — вплоть до глаз с поволокой и подбородка с ямочкой — Хью Осборна и его далекого предка, который, несомненно, так же водил гостей по этой лестнице четыре столетия назад.

 

ГЛАВА 2

В двадцать минут шестого Нора Гейвин нажала на звонок у парадного входа в Браклин Хаус и стала ждать. Ей было немного неловко встречаться с Кормаком после вчерашнего вечера. При воспоминании об этом ее лицо начинало гореть, и она дотрагивалась до щеки, которой касались его пальцы. Она была шокирована. И что она ему сказала? Что-то про собственную трусость? Должно быть, он посчитал ее чудачкой. Взглянув вверх, она заметила нависающий выступ второго этажа и насчитала над головой три отверстия, заделанные, по-видимому, известковым раствором и камнем. Она услышала, как тяжелая дверь за ее спиной открывается, и, повернувшись, обнаружила обрамленного готической входной аркой Хью Осборна.

— Доктор Гейвин? Мы ждем вас.

Лишь мельком видев его на болоте, Нора была смущена впечатлением, которое производил Хью Осборн лицом к лицу. Сейчас он был одет более строго и казался более высоким и сильным, чем ей помнилось. Крепкое сложение и обветренное лицо делали его безусловно привлекательным. Глубоко посаженные с поволокой глаза смотрели уверенно. Но можно глядеть в глаза убийцы и не заметить ничего скверного, Нора знала это по собственному опыту. Очевидно, что, в отличие от нее, Осборн ее почти не запомнил.

— Я удивлялась вот этому… — она указала вверх. — Даже не знаю, как это называется.

— Навесные бойницы для бросания камней или выливания кипятка на непрошеных визитеров. Как видите, мы их больше не используем.

Нора вглядывалась в добродушное лицо Осборна. Избавиться от трупа — непростая задача, а от двух тел, должно быть, — еще сложнее. Как он все это проделал? И как вышел сухим из воды?

— Вы успели к ужину, — сказал он, — но, наверное, вначале захотите взглянуть на свою комнату.

Нора последовала за ним по массивной главной лестнице, отмечая, как тихо и размеренно ступает он по восточному ковру. Поднявшись наверх, они прошли центральный коридор до середины. Осборн толкнул дверь и, отступив в сторону, жестом предложил Норе войти. Главным в убранстве комнаты с темной обшивкой стен и еще более темной мебелью была кровать с балдахином, покоившаяся на четырех тумбах. Окна скрывала тяжелая парча рубинового цвета. Эффект оказался впечатляющим, если не мрачным.

— Простите, что комната немного затхлая. Уже долгое время у нас не было гостей.

— Уверена, мне будет здесь хорошо.

— Прекрасно. Ужин на кухне — ниже входного холла; просто пройдите в дверь под главной лестницей.

Водрузив свой чемоданчик на кровать, Нора услышала стук. В открытую дверь просунулась голова Кормака.

— Услышал голоса, но не был уверен, что это вы. Моя комната в другом конце коридора. В любом случае, добро пожаловать.

— Спасибо еще раз за разрешение присоединиться. Кормак, простите за вчерашний вечер…

Даже на расстоянии она ощутила обволакивающую теплоту его взгляда.

— Не волнуйтесь. Я был вне себя. Увидимся внизу.

— Подождите. Я должна кое-что показать — не войдете на секунду? И закройте, пожалуйста, дверь. — Когда Кормак приблизился, она извлекла из портфеля папку. — Взгляните на это.

Присев на кровать, Кормак начал просматривать фотографии, сделанные в лаборатории консервации.

— Смотрите дальше.

Он пролистал несколько снимков, пока не добрался до нескольких зернистых нечетких отпечатков, сделанных в результате эндоскопического обследования.

— Вот оно, — пояснила Нора. — Кусочек металла во рту девушки, обнаруженный рентгеном. Неясно, что это такое. Придется подождать официального разрешения музея, чтобы извлечь его.

— Что-то новое о причине смерти?

— Ну, Драммонд пришел к выводу, что серьезная травма головы отсутствует. Нет и следов удушения. Я поделилась с ним гипотезой о казни, и он согласился, что это — одна из возможных версий, которую подтверждает отсутствие частички кожи на подбородке. Но он считает останки слишком старыми и хрупкими для тестов, удостоверяющих время обезглавливания — до или после смерти.

— Я полагаю, это все, что можно ожидать, — сказал Кормак, внимательно рассматривая изображения. — Можно оставить снимки у себя?

— Конечно. — Она надеялась, что следующий вопрос не прозвучит слишком неожиданно. — Вы встречались с Хью Осборном пару раз, Кормак. Каковы ваши впечатления?

— Я его толком и не видел с тех пор как приехал. Я бы не сказал, что он чрезмерно дружелюбен, но это понятно. Мы здесь для того, чтобы на него работать.

— Он не упоминал о происшествии на болоте?

— Нет. Самый долгий разговор был о его семье, обо всех тех портретах на лестнице. Без сомнения, его предки попали в Ирландию вместе с Кромвелем.

Человек, связанный с Ирландией, едва ли избежит упоминания о Кромвеле, лишившем имущества и родины землевладельцев-католиков: полмиллиона ирландцев погибли, а тысячи оказались в колониальном рабстве.

— Он сообщил, что человек на портрете у подножия лестницы, Хьюго Осборн, отнял дом и земли у ирландца по имени ОʼФлаэрти.

— Поразительно, что это так его занимает.

— Минуло более трех с половиной столетий, Нора. Не думаю, что Осборн не осведомлен о репутации своей семьи, как и о том, что болтают за его спиной.

 

ГЛАВА 3

В течение ужина Нора наблюдала за Хью Осборном. Подали отличный карри, и, увидев, с каким аппетитом едят мужчины, она почувствовала, что тоже голодна. Она уже заканчивала есть, когда дверь открылась и в кухню неуверенно вошел юноша лет семнадцати. Темные волосы были подстрижены кое-как, грязный свитер, на несколько размеров больше, свисал с худых плеч. После короткого молчания Осборн произнес:

— Рад, что ты вернулся.

Уставившись в пол, юноша попытался прошмыгнуть мимо них, но споткнулся и, шарахнувшись прямо на Нору, правой рукой смахнул бокал вина, который разбился о плиты пола. Она попыталась подхватить юношу, но он тяжело на нее навалился, ткнувшись лицом прямо в грудь. Похоже, он нашел это очень забавным и приглушенно хихикнул, обдав Нору запахом виски.

— Вы в порядке? — спросила она, взяв юношу за плечи и поставив вертикально. Он покачнулся, но устоял.

— Джереми, — сказал Хью, — пожалуйста, не порежься разбитым стеклом.

Юноша на мгновение замер перед Норой, его темные поблескивающие глаза смотрели, словно сквозь туман. Худой и грязный, с покрасневшими от выпивки глазами и кожей, он был замечательно хорош собой — почти по-женски красив, с длинными ресницами и безупречной фарфоровой кожей.

— Не обращайте на меня внимания, — еле выговорил он. — Продолжайте.

Повернувшись, он шаткой походкой удалился в дверь, что вела к лестнице.

— Мне очень жаль! — сказал Осборн. — С вами все в порядке?

— Со мной все нормально. Ничего страшного, просто случайность. Однако необходимо избавиться от осколков, пока кто-нибудь на них не наступил. — Нора быстро нагнулась, чтобы собрать крупные куски, и, когда Хью Осборн направился в холл за метлой, шепнула Кормаку:

— Девейни не упоминал…

Очевидно, Хью Осборн услышал ее.

— Джереми — не мой. Он сын Люси.

Чуть приподнятые брови Кормака выдали его удивление, а Нора озадаченно подумала, какой должна быть мать юноши. Пока Осборн подметал осколки, она прибрала стол.

— Джереми и его мать живут с вами? — спросила она.

— Да, — сказал Осборн. — Они приехали из Англии восемь лет назад, после смерти отца Джереми. Дэниел был моим дальним родственником; мы встретились только в университете. Но у меня никогда не было большой семьи, и я был даже рад обрести кузена.

— Что же с ним случилось? — спросила Нора. Хью Осборн озабоченно взглянул на нее, словно сожалея об откровенности в разговоре с малознакомыми людьми, но продолжил:

— Самоубийство. Очевидно, он сделал слишком много рискованных инвестиций и все потерял. Ему грозило судебное расследование. Я полагаю, он не мог этого перенести. Он, э-э… — Хью Осборн замолчал, будто на мгновение потерял мысль. — Он застрелился. Нашел его Джереми.

— Помоги ему Бог, — пробормотал Кормак.

— Все, что у них было, включая наследственный дом Люси, пришлось продать, чтобы заплатить долги. Им с Джереми некуда было податься, и я предложил им жить у меня. Люси сама решила вести домашнее хозяйство; я никогда бы об этом не попросил. И я должен сказать, что она тверда как кремень…

Тут Осборн остановился, словно смутившись чрезмерным вниманием гостей.

— Извините, — сказал он. — Мне не следовало утруждать вас семейными проблемами. — С подчеркнутой тщательностью он выбросил остатки стекла. — Я покажу вам планы монастыря, хорошо?

— Я никогда не одобрял экскурсий по псевдо-примитивным постройкам, — продолжил он уже на лестнице. — Все это такое явное надувательство, к тому же ненужное. Я убежден, что большинство людей заинтересуется более серьезным подходом к истории и культуре поселений, если хотя бы отчасти предоставить им такую возможность.

В библиотеке Хью Осборн развернул на письменном столе не совсем профессиональный чертеж.

— Это — монастырь и земли в нынешнем состоянии. Вот район, который мы планируем развивать. Сам монастырь был обследован лет шесть назад и сейчас находится в ведении Службы охраны культурного наследия. Но недавние градиометрические и магнитометрические обследования показали проблемные почвенные зоны. Достаточно далеко от расширенных границ монастыря, но слишком близко от района предполагаемого строительства. Вот почему необходимы дополнительные изыскания, перед тем как подводить газ и электричество.

Кормак изучал неровные линии чертежа, пытаясь расшифровать, что они означают.

— Этот рисунок, — сказал Осборн, извлекая второй чертеж из-под первого, — изображает существующий монастырь и новые здания мастерской на близлежащем поле. У нас есть место для размещения трех гончаров вдоль западной стены и печи для обжига — в северо-западном углу. Мастера по металлу, стеклу и дереву разместятся у южной стены; ткацкая студия и красильня — вдоль восточной. Комплекс будет генерировать собственную электроэнергию посредством солнечных батарей и ветряков. Половина большего здания предназначена для лавки художников, вторая — для общественных мероприятий с застольями, собраниями, лекциями, концертами и так далее. Мы надеемся разместить здесь и сведения о местной археологии и, безусловно, создать центр по изучению ареала близлежащего болота.

— Как я понимаю, ведется дискуссия о будущем Драмклеггана, — заметил Кормак. — Я видел плакаты вдоль дороги. Следует ли принять это во внимание?

Хью Осборн вздохнул:

— Надеюсь, нет. Драмклегган недавно получил статус особого заповедного района, что распространяет на нас правила, принятые в других странах Европейского сообщества. В частности, это означает: добыча торфа прекращается. Машинные разработки уже полностью запрещены. Люди в округе всегда использовали торф для отопления, поэтому едва ли мы заставим их задуматься о вредном влиянии торфодобычи на окружающую среду. Недавно правительство разрешило срезать торф вручную для домашних потребностей еще в течение десяти лет, но это не успокаивает страхи. Плакаты есть по всей округе.

— Что-то вроде гражданского протеста? — спросил Кормак.

— Полагаю, да. Ходило много слухов, предположений и претензий, будто некоторые границы изменены в угоду строителям, включая и меня.

— А они изменены? — Вопрос Норы прозвучал резче, чем она хотела, но Осборн, казалось, не обиделся.

— Нет, — ответил он, — но нравы здесь горячи. Люди в округе плохо воспринимают, когда чужаки решают за них, что они могут делать и что не могут, — полагаю, это вполне объяснимо, если вспомнить историю края.

— Что означает название Драмклегган? — спросила Нора.

— Край черепа, — пояснил Кормак.

— Верно, — сказал Осборн, взглянув на Кормака с нетерпением одержимого, обрадованного интересным для него поворотом беседы. — Вы интересуетесь топонимикой?

— Интересуюсь, но, боюсь, я не специалист в данном вопросе.

— Это основная область моих исследований, поэтому я могу не в меру увлечься. Попытаюсь не докучать вам.

— С удовольствием узнаю побольше, — сказал Кормак. — Но не думаю, что исторически достоверные сведения о монастыре многочисленны.

— Да, их не так много, как хотелось бы. Сохранившиеся строения датированы двенадцатым веком. Самым ранним памятником была семейная часовня, но она пострадала при пожаре 1660 года и не восстанавливалась. У меня есть копия старого доклада по этому поводу. Взгляните, если желаете.

Он вытащил толстый манускрипт из ящика стола и протянул его Норе.

Ничего не осталось от первого монастыря, основанного здесь Святым Далаком, умершим около 809 года. Чуть позже 1140 года семья ОʼФлаэрти основала монастырь августинцев. Ныне существующая монастырская церковь, одно из немногих строений этого рода в нашем крае, была возведена в конце XII или начале XIII века. После гибельного пожара 1404 года монастырь восстановили в еще большем размере. К середине XV века наступил упадок монастыря, и в 1443 году Папа принял его под свою протекцию. Монастырь аннулировали около 1540 года, но монахи-августинцы вернулись сюда в 1632 году, когда их орден превратился в одно из подразделений церкви, и оставались здесь до 1650 года. Пожар 1660 года разрушил новейший комплекс. Остался в целости прекрасный дверной портал, датированный 1471 годом, с изображениями Святого Михаила, Святого Иоанна, Святой Екатерины и Святого Августина. Прочие существенные памятники пятнадцатого века: сводчатое крестообразное покрытие, восточное окно и часть аркады обители.

— Знаете, если вы не возражаете, — вмешался Кормак, — думаю, следует сходить за моими собственными картами. Я на минутку.

— Он энтузиаст своего дела, — сказал Хью Осборн Норе, когда они остались одни.

— Несомненно.

— Послушайте, если вы устали, то вовсе не обязаны сидеть с нами.

— Нет, со мной все в порядке.

— Нам действительно следует просмотреть все эти чертежи, если мы планируем начать с завтрашнего утра.

— Нет, это действительно интересно… — начала Нора, но ее голос дрогнул, ибо взгляд упал на фотографию в серебряной рамке, стоящую на столе подле конторки Осборна, где была изображена темноволосая женщина с мальчиком. Кожа смуглого оттенка, темные волосы и миндалевидные глаза женщины повторялись в чертах ребенка, которого она держала на руках. Малыш смотрел на мать, протянув пухлую ручку и касаясь ее лица. Хью Осборн, несомненно, заметил произведенный фотографией эффект, ибо, когда Нора подняла глаза, его откровенно настороженный взгляд сообщил ей, что он в курсе всего, что о нем говорят.

— Да, — сказал он. — Это моя жена и сын.

Нора попыталась отыскать хотя бы тень смятения в его взгляде, но не нашла. Оба отвели глаза. Она знала: лицо часто выдает ее истинные чувства. Успел ли Осборн заметить что-либо? Скорее всего, в будущем они с Хью Осборном, взаимоотолкнувшись, словно два одноименных магнитных полюса, будут соблюдать вежливую, но непреодолимую дистанцию. Так что же, в конце концов, завлекло сюда ее и Кормака? Почему она считает приемлемым находиться в доме такого человека?

— Ну, нам очень везет, — воскликнул Кормак, вернувшись с большим атласом. — В этом районе есть много весьма интересных подробностей. — Увидев их лица, он мгновенно замолк. — Что-то не так?

— Лишь то, что я желаю всем спокойной ночи. Хочу завтра встать пораньше.

Кормак взглянул на нее изумленно, но промолчал.

— Лестница налево, сразу же за следующей комнатой, — сказал Хью Осборн. — Надеюсь, вы найдете дорогу.

— Не сомневаюсь, — ответила Нора. Она ушла из библиотеки, не сожалея о разыгравшейся сцене и о своей реакции на слова Осборна. Что она должна была произнести? «Я сожалею»? Как нужно обращаться к лишившемуся жены мужу, одновременно — главному подозреваемому в связи с ее исчезновением?

Обшитая деревянными панелями дверь слева была темной и тяжелой, с витиеватой железной щеколдой, которая не сдвигалась, пока Нора не навалилась на нее всем телом. Петли не мешало бы смазать. Она попала не в парадный холл, но в узкий коридор, обшитый темным деревом и еле освещенный. Она явно ошиблась — это вовсе не походило на искомый выход из кухни. Нора приоткрыла правую дверь, которая привела ее в столовую, меблированную столом в стиле барокко и буфетом, затейливо украшенным резными лицами коварных фавнов и нимф. Вечерний свет померк, и ухмыляющиеся физиономии, казалось, злобно наслаждались ее растерянностью. Нора осторожно прошла через комнату к следующей двери, но когда она обеими руками повернула массивную дверную ручку, ничего не произошло. Она могла просто вернуться, но пришлось бы снова пересечь комнату, полную кривляющихся лиц, и, кроме того, черт возьми, она не желала вновь идти в библиотеку за советами. Это было нелепо. Она еще раз толкнула дверь со всей силы, и в конце концов дверь поддалась и пропустила ее вперед.

В комнате было темно, но в лунном свете, струящемся из окон, Нора разглядела, что оштукатуренные стены выкрашены в насыщенно-алый цвет, а деревянные детали, включая высокие ставни на окнах, многократно перекрашивались в глянцево-белый. Как и в библиотеке, потолок выгибался изящным деревянным сводом, но кусочки шелушащейся белой краски едва не отваливались. Пол из широких дубовых половиц почти полностью покрывал огромный потертый персидский ковер. Комнату отличала смесь стилей и эпох. Две небольшие тахты с тоненькими изогнутыми ножками, украшенными дамасской позолотой, помещались друг напротив друга перед огромным каменным очагом. Над камином висел портрет аристократки в одежде для верховой езды, но без лошади. Деревянная, тонкой резьбы ширма и большой кальян намекали на пребывание некоторых членов семьи в Индии. Помимо заграничных имперских приобретений, в комнате имелись охотничьи трофеи сельского помещика: чучела фазанов и лисиц, даже огромные рога древнего ирландского лося. Хотя поместье, несомненно, стоило больших денег, и комната, и все в ней говорило об упадке Браклин Хаус.

Нора открыла одну из тяжелых двойных дверей в дальнем конце гостиной. Лестница, должно быть, неподалеку. Нора чувствовала, что ходит по кругу. Следующая затемненная комната была чем-то вроде кабинета, но с задрапированной от пыли обстановкой. Пройдя несколько шагов, Нора обернулась и увидела пару устремленных на нее больших желтых глаз. С ее губ непроизвольно сорвался крик. Неожиданно левая дверь отворилась, и Хью Осборн, быстро войдя, включил свет. За ним по пятам следовал Кормак.

— Что такое, Нора? С вами все нормально?

— Все нормально. Я просто заблудилась, — сказала она, вглядываясь в то, что ее напугало. На свету это оказалось не чем иным, как огромной желто-коричневой бабочкой в куполообразной банке. Глаза Норы заскользили по комнате. Бабочки — сотни бабочек, некоторые не больше пчел, другие с почти десятидюймовым размахом крыльев — заполняли все пространство стен. Они были и переливчато-синими, и желтыми, и ярко-оранжевыми, с пятнышками в виде глаз и раздвоенными крыльями, каждая пришпилена булавкой, аккуратно подписана и помещена под стекло. Однако ни красота, ни переливчатые цвета, ни видимая живость не восполняли мертвенности чудных насекомых.

Наконец Хью Осборн произнес:

— Совсем упустил из виду, какое впечатление может произвести эта комната. Мой дед был чрезмерно увлеченным коллекционером-любителем. Я помню, как он пичкал меня научными названиями.

— Я никогда не видел столько бабочек, — признался Кормак. — Разве только в музее.

— Он, конечно же, намеревался передать их музею, но в последние годы жизни потерял интерес к коллекционированию.

— Что же заставило его бросить такой огромный труд? — спросил Кормак.

Осборн заколебался, и Нора видела, как он вглядывается в Кормака, подыскивая ответ.

— Он возвращался из экспедиции, и когда мои родители ехали, чтобы встретить его с парохода в Росслэре, их машина сошла с дороги. Они оба погибли. После этого мой дед вообще потерял интерес к чему-либо.

 

ГЛАВА 4

— Его нужно остановить, Люси, пока он не причинил вред себе — или, помоги нам, Боже, — кому-нибудь еще.

Голос Хью Осборна был взволнованным, и Кормак догадался, что речь идет о Джереми. Просмотрев еще раз в библиотеке планы приората, он возвращался в свою комнату, чтобы закончить подготовку инструментов для утренних раскопок. Он достиг лестничной площадки, когда из полуоткрытой двери послышались громкие голоса. Он сознавал, что не следует прислушиваться к частному разговору, и заколебался, решая, вернуться или идти вперед.

— Я очень благодарна за вашу заботу. — Это был голос Люси. — Небеса видят, вы пытались заменить ему отца. Но большинство мальчиков возраста Джереми проходят период бунтарства. Ваше беспокойство чрезмерно.

— Прошлой ночью он пришел домой таким пьяным, с трудом стоял на ногах. Пожалуйста, Люси, мы должны что-то предпринять.

— А что мы можем? Он больше не ребенок. Я уже говорила с ним по этому поводу не один раз.

Наступила пауза.

— Есть хорошие оздоровительные программы…

— Я не позволю забрать его и запереть. Я не вынесла бы этого, Хью, правда, не вынесла бы.

Их голоса неожиданно стихли, словно они осознали, сколь громко говорят.

Кормак опять начал подниматься по лестнице. Его глаза отметили движение в большом зеркале как раз рядом с открытой дверью, и он увидел, что в нем отразились смутные черты Джереми Осборна. Юноша стоял в дверях напротив зеркала; по-видимому, он тоже слушал. Его лицо было мертвенно бледным, и Кормак мог видеть темные круги или синяки вокруг его глаз. Заметив Кормака, Джереми закрыл дверь.

Боже, какое дерьмо пьянство! Сколько лет исполнилось юноше, когда он нашел своего отца мертвым? Сейчас ему не больше семнадцати или восемнадцати. Кормак не забыл сложные чувства, обуревавшие его в десятилетнем возрасте, и почти полную неспособность их выразить. Он помнил боль и гнев, охватившие его, когда отец ушел от них, страшную беспомощность, которую он ощущал, вглядываясь в лицо матери.

Он сидел на ступеньках бабкиного дома, слушая, как мать и бабка спорят на кухне. Они не знали, где он. Он забрался на лестницу, чтобы достать заброшенный мяч, и не смог бы спуститься незамеченным, а посему решил подождать и послушать. Он вытащил карманный ножик, намереваясь отковырнуть кусочек кожи на мяче и выяснить, что у него внутри.

— И все это он тебе написал? — Он слышал возмущение в голосе бабки. Кипя гневом, она с такой силой швырнула сахар в свой чай, что чуть не разбила чашку. — У него даже не хватило мужества сказать это тебе в лицо. А как насчет Кормака? Как насчет заботы о своем собственном сыне?

— Я рассказала тебе все, что знаю, — ответила мать совершенно измученно. — Повторить снова?

— Какое ему дело до каких-то предприятий в Боливии…

— Это Чили, мама. Люди исчезают.

— Меня не волнует, что им нужно от него в этой богом забытой стране на земле, в первую очередь он принадлежит своей семье. И не нужно к этому ничего примешивать.

Они продолжали говорить, но Кормак больше прислушивался к звуку слов, нежели вникал в их смысл.

Несколькими днями раньше они получили письмо отца, и он видел, как надежда в глазах матери сменилась мукой, которую она пыталась скрыть, но не могла. Потом, спустя час, она попросила его сесть рядом. У папы очень важная работа, сказала она; он пытается помочь многим людям, оказавшимся в отчаянном положении, и ему придется там остаться, он не знает, насколько долго. Папа написал, что он любит их обоих, но быть вместе с ним слишком опасно, по крайней мере, сейчас, а он должен находиться там, где нужен. Кормак знал: еще о чем-то она умолчала.

Голоса женщин доносились до него, и он начал осознавать — отец никогда не вернется домой. Он взглянул на то, что было хороший мячом для хоккея на траве, а теперь стало кожаной тряпкой на пробковом сферическом каркасе, с порезами и вмятинами там, куда он тыкал ножом.

Воспоминания выбили его из колеи. Он помнил, как часто желал отцу всяких болезней, но это было лишь что-то вроде маленькой мести, которую мог вообразить десятилетний ребенок: чтобы отец споткнулся и упал или испытал еще какое-то унижение. Он никогда в действительности не желал отцу смерти. Но если допустить, что желал? И если предположить, что отец после этого умер? Самоубийство — это еще хуже, думал Кормак, воспоминая свои длительные размышления о причинах исчезновения отца. Неудивительно, что Джереми Осборн пребывает в таком разладе.

Сунув атлас под левую руку и взявшись за потертые кожаные ручки раскопочной сумки, Кормак осознал: лицо Джереми отражало его самого, десятилетнего, четверть века назад. Никакие мечты не изменят реальность, но жизнь пока не заканчивается. Он выжил, и раны в конце концов зарубцевались. Если бы он смог как-то передать эту надежду Джереми Осборну. Но Кормак здесь для того, чтобы копать. Вот и все.

 

ГЛАВА 5

Когда Кормак собрался уходить, Нора ждала звонка из Национального музея, поэтому он отправился к монастырю один. Осторожно ведя джип по затененной деревьями дороге, он размышлял о том, каким образом деревья стали в Ирландии знаком привилегированности, ассоциируясь с ограждением усадеб английских и англо-ирландских аристократов. В ряде случаев особняки исчезли давным-давно, и лишь деревья да развалины наследовали прежним хозяевам. Вскоре лес за воротами Браклин Хаус уступил место пастбищам. Почти тотчас же справа от себя Кормак заметил серые каменные руины церковных зданий и грязную гравийную дорожку, которая вела к монастырю. Без тяжелого снаряжения он пройдет это расстояние за десять минут. Ближайшие поля были огорожены для выпаса скота, и огромные ворота блокировали конец дорожки. Осборн договорился, что днем приедет экскаватор и снимает верхний слой почвы, прежде чем они займутся тестовыми раскопками. Повесив фотоаппарат на плечо и захватив из сумки блокнот, Кормак перелез через проволочную ограду, чтобы взглянуть на монастырь, прежде чем обойти и сфотографировать место будущих работ.

Хотя Осборн и сообщил, что о монастыре заботятся государственные службы, видимо, статус этого места в списке приоритетов был достаточно низок. В прохладном утреннем ветерке реял сладкий запах свежего сена. Кормак закрыл глаза и сделал глубокий вдох, наслаждаясь благоуханием. Увлеченно работая и ведя напряженную городскую жизнь, он тосковал по чувственному очарованию деревни. Земля насквозь промокла от вчерашних дождей, но ветер гнал по небу облака, лишь время от времени позволяя выглянуть утреннему солнцу. Войдя в квадрат обители, Кормак потревожил стаю серых ворон, взлетевших шумной, хлопающей крыльями массой.

Сводчатые проходы на опорах — вот и все, что осталось от крытых построек, возведенных для защиты монахов от стихий. Развалины высотой по колено — амбаров, кухни и монашеских келий — расположились по краю обители. Эти камни, с их стертой поверхностью, испещренной узорами, а иногда — резными изображениями собачьих голов, заложил каменотес 850 лет назад. Особенная красота и пропорциональность старинных строений расшевелили эстетическое чувство, заставили задуматься о некогда живших тут людях. Кормак осмотрел каждое помещение, мимо которого проходил, воображая монахов, преклоняющих колена у своих грубых тростниковых постелей, работающих на полях, разделяющих общинную трапезу. У фундамента одного из проходов он опустился на колени, чтобы рассмотреть резное изображение похожего на папоротник растения, которое он не мог бы назвать: наверное, шести дюймов высотой, с завивавшимися перистыми листьями, испещренными мелким узором.

Он миновал арочный проход, деревянные двери которого давным-давно были сняты или поглощены огнем, и шагнул в неф маленькой церкви. Хотя она была без крыши и полна утреннего света, он мог легко представить смутные фигуры средневековых молельщиков, ежедневно возносивших здесь молитвы в холодные предрассветные часы; вообразить коленопреклоненных августинцев, окутанных колеблющимся в сиянии свечей воздухом. В нише, оставленной упавшей поперечной балкой, он заметил маленькую женскую фигурку site na gig, древний символ плодородия. Она была типична: изображение женщины с широко раскрытыми глазами и вывернутыми ногами, с обхватывающими низ гротескно вздутого живота руками. Почему подобные фигурки часто находили среди церковных развалин, оставалось археологической головоломкой, нередко трактуемой как свидетельство того, что ирландское язычество никогда не исчезало, а лишь отошло в тень, и что католицизм — только современный фасад куда более примитивной и атавистической религии. Сделав снимок, Кормак пометил в блокноте месторасположение фигурки и продолжил свой обход.

Пролом в дальней стене часовни обрамлял небольшой прямоугольник зелени и большой кусок голубого неба. Виднелось и несколько покрытых лишайником могильных камней. В глубине огороженного пространства располагалась каменная скульптура Христа в натуральную величину, испещренная коррозией и лишайником, как и окружающие камни. Его лодыжки были погружены в траву, пестрящую мелкими ромашками. Левая рука скульптуры отсутствовала, а правая была разбита в нескольких местах, с обнажившимися железными прутьями, которые поддерживали сжатые в кулак каменные пальцы. Несмотря на все разрушения, Кормак ощутил энергию, заключенную в обнаженном торсе скульптуры, в наклоне ее головы, и это странно его тронуло.

Он направился в кладбищенский двор. Среди древних надгробий виднелись и новые камни: их отполированная поверхность и четко вырезанные буквы выделялись среди обветшалых плит многовековой давности. Несомненно, родители Хью Осборна похоронены где-то здесь. Кормак нагнулся к одному из старинных надгробий и попытался разобрать надпись. Мхи и сырость стерли большую часть написанного, но он сумел разобрать имя — Майлз Горман — и даты: 1604–1660. Кормак протянул руку и коснулся взъерошенных, шуршащих, словно бумага, краев желто-зеленого лишайника, расположившегося на камне.

— Если вы ищите Осборнов, они все внизу, под полом, — раздался неподалеку резкий голос. Кормак поднял голову и, прикрыв глаза от яркого солнечного света, разглядел на фоне неба силуэт Брендана Мак-Ганна. Стоя с закатанными рукавами, он держал в руках вилы для сена. Из-за слепящего света Кормак не мог сказать, было ли в глазах Брендана озорство или злоба. Сколько времени он здесь находился?

— Думал, вы отправились домой, — продолжил Брендан.

— Да. Но вернулся сюда поработать. Хью Осборн попросил меня…

— Этот гребаный сквайришка, — сказал Брендан, и лицо его потемнело. — Никогда не пользовался землей последние двадцать лет. А затем послал мне письмо, сообщая, что будет «благодарен», если я уберу свой скот с пастбища в течение двух недель.

— Но вы наверняка осведомлены о его планах, — возразил Кормак. — Он сказал, что ваша сестра принимает участие…

— Лучше бы он оставил это место в покое. Сами видите, как у нас мирно. А что нам не нужно, так это толпы туристов, которые будут здесь шляться и глазеть на нас, да на дорогах мешаться.

Кормак усомнился, что увеличение транспортного потока всерьез заботит Брендана Мак-Ганна.

— Кажется, этому району не помешало бы немного помощи, — начал он, но Брендан опять его оборвал.

— Мне не нужна никакая помощь, — с неожиданной горячностью воскликнул он, уставившись в землю.

— Идея мастерской кажется неплохой, — заметил Кормак. — Я собираю…

— Срать я хотел на то, что вы собираете. Если бы вы были поумнее, вы бы прямо сейчас собрались и умотали назад в Дублин и дали бы нам здесь самим разобраться.

Его слова звучали почти угрожающе.

— Уеду, когда все здесь закончу, — ответил Кормак, скрывая волнение за спокойной фразой. Интересно, Осборн представляет степень вызываемой им враждебности, которая буквально соседствует с его домом?

— Ничего хорошего из этого не выйдет, — заявил Брендан, и его мускулы заметно напряглись. — Ничего хорошего. Вот увидите.

Затем он повернулся и невозмутимо удалился, оставив Кормака гадать, что за осиное гнездо он потревожил. Пропавшие жена и ребенок Осборна, видимо, жертвы преступления; пагубные наклонности юного Джереми Осборна, разрушающие его самого, а теперь еще Брендан Мак-Ганн, прямо-таки пропитанный ненавистью к своему соседу… Он припомнил, каким взглядом Брендан смотрел на Осборна на болоте и как выглядело лицо Уны, защищавшей Хью от обвинений. Может, Брендан полагал или, по крайней мере, сильно подозревал: его сестра спуталась с Хью Осборном? А может, и не только он — разве не сказал Финтан, что он желал бы, чтобы Уна остерегалась?

— Привет! Кормак! Где вы?

Это была Нора.

— Я здесь.

Он услышал приближающиеся шаги.

— Извините, что телефонный разговор занял столько времени. Мне следовало быть здесь уже давным-давно, я знаю. — Услышав его голос, Нора появилась из-за угла церкви. — Вы будете рады узнать, что все устроилось. Досон разрешил нам извлечь кусочек металла, замеченный на рентгене. Поэтому мне придется уехать в понедельник, чтобы провести обследование, но до того я в полном вашем распоряжении. — Она замолчала, ожидая ответа. — Ну, разве это не хорошие новости? Вы не хотите выяснить, кто она?

Он стоял молча и нахмурившись.

— Привет! Кормак! — повторила Нора, помахав рукой перед его лицом. — Вы не слышали и слова из того, что я сказала.

— Нет, слышал, слышал. Но у меня только что состоялся очень странный разговор.

— С кем? Здесь пусто.

— С Бренданом Мак-Ганном. Он только что ушел.

Кормак передал содержание своего диалога с Бренданом и попытался описать, что заметил в его глазах, когда упомянул об Осборне.

— Значит, Брендан считает: между Хью и его сестрой что-то есть? Как вы думаете?

— Я не знаю. Хью Осборн — женатый человек.

— Чья жена исчезла, — уточнила Нора.

— В любом случае это не наше дело. Наверное, стоит бросить догадки и углубиться в гранит науки, пока мы здесь.

Он выгрузил из джипа съемочное оборудование и, руководствуясь картами, предоставленными Хью Осборном, начал измерять участок и размечать место будущей работы экскаватора. Тишину нарушил скрип гравия под колесами, и скоро к ним подошел Гарретт Девейни.

— Как поживаете?

— У вас возник интерес к археологии, с тех пор как мы последний раз встречались, детектив? — спросил Кормак.

— Не совсем. Я случайно встретился с Финтаном Мак-Ганном, и он сообщил мне, что вы здесь. Я просматриваю старое дело Осборна. И подумал, что, работая здесь и поселившись в его доме, вы могли узнать что-нибудь полезное.

— Вы действительно полагаете, что кто-нибудь станет разговаривать с нами? Мы здесь чужаки.

— Кто знает, — сказал Девейни, — я лишь хотел попросить, чтобы вы держали глаза и уши открытыми и дали мне знать, если заметите что-то необычное. — Он протянул им визитку. — Первый номер — станция в Лугрее, а второй — мой домашний номер; можете звонить мне в любое время.

— А что нам следует считать необычным? — спросила Нора.

— Сами увидите. А что? Хотите о чем-то рассказать?

— Нет, детектив, — вмешался Кормак, — не хотим, нам просто любопытно, что вы считаете необычным. Совершенно невинное поведение может показаться необычным, когда не знаешь его подоплеки.

— Согласен. Я не прошу выдавать чьи-либо тайны, только держите глаза и уши открытыми. Пропали женщина и ребенок. Они могут быть мертвы, а ни один подозреваемый не найден. В такой ситуации я буду рад любой подсказке.

Когда Девейни направился к своей машине, Нора повернулась к Кормаку:

— Вы очень осторожны.

— Есть объяснение всего, что мы видели. Многих фермеров выводят из себя заторы на дорогах, по которым они перегоняют скот. И многие молодые люди порой напиваются и куролесят. Подобные новости не для первых полос газет.

— Вы бы думали иначе, если бы кто-то, кого вы знали, пропал. Или погиб.

 

ГЛАВА 6

После полудня Уна Мак-Ганн работала за ткацким станком, когда услышала грохот, донесшийся с противоположной стороны дома. Брендан с Финтаном занимались скотом; они не должны были вернуться до чая, Айоф подремывала у себя наверху после утренних проказ. Остановив работу, Уна прислушалась, пытаясь понять, откуда исходит шум. Соскользнув с длинной скамьи, она тихо двинулась в холл и выяснила, что источник звуков находится за закрытой дверью комнаты Брендана, расположенной рядом с гостиной.

Распахнув дверь, Уна обнаружила слегка изумленную серую ворону с черными крыльями, поблескивающими на фоне светло-серой спины, уставившуюся на нее с середины комнаты.

— Ну, Иисусе, Мария и Иосиф! — воскликнула Уна с удивлением и облегчением одновременно, поскольку незваный гость оказался неопасным. — Вот только до швабры доберусь, пугало, ты и не заметишь, как вылетишь отсюда.

Она закрыла дверь и вернулась на кухню, где взяла швабру, а затем распахнула входную дверь. Когда она возвратилась в комнату, они с птицей уставились друг на друга, ожидая, кто сделает первое движение. Птица медленно повернулась на лапах, склонив голову и сверкнув черным глазом в направлении женщины.

— А ну давай отсюда, — сказала та, сделав стремительный выпад метлой. — Отправляйся туда, откуда пришла.

Но птица расправила крылья и попыталась взлететь внутри маленькой комнаты, неуклюже трепыхнувшись над кроватью, а затем свалившись за нее. Уна схватилась за столбик кровати, рывком ее сдвинула и вымела обалдевшую ворону из спальни. У входа в холл та попыталась вновь расправить крылья, но пространство оказалось слишком узким, и тогда она заскользила на лапах к распахнутой входной двери, подгоняемая сзади метлой. Очутившись снаружи, птица лишь мгновение оставаясь на земле, а затем взмыла в воздух и исчезла.

Сердце Уны колотилось. Она и представить себе не могла, как эта чертовка пробралась в дом. Брендан педантично следил, чтобы на трубах не было гнезд. Она вернулась в его комнату, намереваясь привести все в порядок. Книги на столе валялись как попало. Уна знала, что брату вовсе не понравится, из-за вороны или нет, вторжение в его владения, поэтому она постаралась разложить все по-старому. Она выровняла покрывало на узкой кровати и только хотела пододвинуть ее к стене, как заметила краешек бумаги, выглядывавший из дыры в штукатурке. Сразу за изголовьем открылась небольшая полость со свисающим из нее сложенным вчетверо листом бумаги. Она улыбнулась при мысли, что у Брендана, словно у школьника, есть тайник, и собралась запихнуть бумагу обратно, когда заметила на ней свое имя, написанное от руки.

Она заколебалась, не желая вторгаться в частную жизнь брата, но почувствовала, что имеет право прочитать документ, содержащий ее имя.

«Eire — Ирландия», гласило заглавие, «СВИДЕТЕЛЬСТВО О РОЖДЕНИИ, выданное во исполнение регистрации Актов гражданского состояния 1863–1972 гг.». Все было написано дважды, по-ирландски и по-английски: «Ainm (ma tugadh) / Имя (если есть)» и ниже — «Айоф». Ее собственное имя значилось в графе, озаглавленной: «Имя, фамилия и девичья фамилия матери». Графа «Имя, фамилия и место проживания отца» осталась пустой.

Ее первым движением было порвать в клочья напоминание о том пятилетней давности дне, когда родилась ее дочь. О дне, которому следовало стать радостным праздником, однако осуждающие взгляды медсестер дублинской больницы обратили его в нечто постыдное. Она никому не открыла, кто отец Айоф, утверждая, что им может быть любой из полдюжины ее знакомых по университету. Она стремилась шокировать любопытных хлопотуний, и, судя по их взглядам, это удалось, но то была мнимая победа.

Почему у Брендана оказалась копия сертификата? И почему он ее прятал? Потянувшись, чтобы извлечь еще что-нибудь из тайника, она услышала звон металла и, пошарив на полу, нашла позолоченную заколку для волос. Повернув ее, она обнаружила двух филигранных слоников с переплетенными хоботками. Сжимая вещицу в руках и ощущая вес и шероховатость филиграни, Уна вспомнила, где она ее видела.

Это случилось почти три года назад. Они с Айоф зашли в магазин Пилкингтонов за бутылкой нашатырного спирта, который Уна использовала как закрепитель для красок. У прилавка она заметила Майну Осборн с сыном, чуть младше Айоф, на руках. На ребенке была пара новеньких красных сапожек. Майна Осборн перехватила ребенка поудобней. Утомленный малыш сунул большой палец в рот, а пальцы свободной руки запустил в волосы матери и этим простеньким самоуспокаивающим движением случайно расстегнул заколку, поддерживающую ее длинные черные волосы. Заколка щелкнула и раскрылась, напугав ребенка, отчего тот немедленно захныкал. Пока мать его успокаивала, заколка соскользнула на землю к ногам Уны. Обе женщины нагнулись, чтобы поднять ее, и Уна увидела замысловатую филигрань и отчетливые фигурки двух слоников. «Какая красивая заколка», — сказала она, возвращая ее владелице. Майна Осборн взглянула на нее так странно, что Уне осталось надеяться: не они с Айоф вызвали боль и грусть в этих красивых темных глазах. Майна взяла заколку с еле слышным «Спасибо» и ушла из магазина. В тот самый день она исчезла.

Уна посмотрела на заколку в своей руке. В ней застряли два-три черных длинных волоса. Она вернулась к тайнику Брендана и на сей раз извлекла пачку аккуратно сложенных газетных вырезок: «Жена и сын местного жителя пропали», — говорилось в одной. «Семья обращается за помощью в „Розыск матери и ребенка“» — гласила другая, и, наконец: «Полиция сбита с толку исчезновением».

Почему Брендан спрятал все это? О чем он мог знать? Она спешно запихнула находки обратно в дыру, не беспокоясь о том, нарушен ли их порядок. Она подтолкнула кровать к стене. Брендан всегда был вспыльчив: он обдумывал неприятные происшествия в одиночестве и бродил по болоту, горам либо сидел у озера, пока не приходил к определенному решению и не успокаивался. Он часто обрушивался на нее и Финтана. Но она была убеждена, что нутро у него вовсе не такое жесткое. Он бывал очень ласков с Айоф. Они прожили бок о бок более двадцати лет, но знала ли она брата хорошо? Желая всем сердцем, чтобы ее страхи не оправдались, Уна повесила картины на прежние места и вторично закрыла дверь в комнату Брендана. Она решила ничего не говорить о вороне.

 

ГЛАВА 7

Данбег напоминал Кормаку его родной городок: изогнутый мостик, занавешенные кружевами окошки белых, розовых и зеленых оштукатуренных домиков, выстроившихся вдоль главной улицы. Первоначальное ирландское название этого места было dun beag, «маленькая крепость». Возможно, крепость не существовала уже тысячу лет, но название осталось. Две убыточные лавочки, окруженные прижившимися в дождевых канавках сорняками, стояли заброшенными, и тонкий слой копоти, казалось, покрывал все окрест. Даже низкое серое небо вносило свою ноту пессимизма. Очевидно, недавно здесь попытались навести порядок и придать всему более или менее приличный вид, о чем свидетельствовали свежевыкрашенные пабы с горшками цветов на фасадах. Однако здесь все еще слышался отзвук грозного рычания Кельтского Тигра. Данбег находился в стороне от шумных дорог, забитых машинами туристов. Кормак был готов поспорить, что лишь рыбаки-одиночки наведывались сюда в выходные в поисках спокойного рыбного местечка.

Когда Кормак остановился у обочины, мимо прогарцевала парочка гуляк-приятелей: короткошерстный терьер и лохматая черно-белая овчарка, заворачивавшие к каждой двери, чтобы обнюхать ее и помочиться. Кормак вылез из джипа и приблизился к ближайшей витрине, которая демонстрировала типичный ассортимент скобяного магазинчика в маленьком городке: вилы и лопата, обойные кисти и скребки для красок, горшки и кастрюли, часы, замки, садовые совки, собачьи поводки, ручные фонарики и удочки. Выцветшая старая вывеска над витриной гласила: «Дж. Пилкингтон». Когда Кормак подошел ближе, его внимание привлекло помещенное за стеклом объявление: под эмблемой Garda Siochana, национальной полиции, располагалась черно-белая фотография женщины и ребенка. Дата на объявлении была почти годовой давности. Кормак наклонился, чтобы прочитать мелкий шрифт: «В связи с тем, что истек год со времени исчезновения Майны и Кристофера Осборнов, полиция вновь обращается за информацией, которая могла бы помочь в проводимом расследовании». Следовало описание внешности пропавших и одежды, которая была на матери и ребенке, когда их видели последний раз. Читая, Кормак обнаружил, что с противоположной стороны стекла на него уставилась пара женских глаз. Но когда он поймал этот взгляд, женщина притворилась, что протирает полки под окном.

Он вошел в магазин, ибо собирался приобрести кое-что для раскопок. И хотя уверенность, что за ним наблюдают, все еще не покидала его, оглядываясь, Кормак никого не замечал. Отобрав необходимое, он остановился у прилавка.

— Помочь вам найти что-либо еще, или это все? — пропела женщина-фея. Это она глазела на него сквозь витрину. Она была худа и темноволоса, в слишком ярком, в горошек, рабочем халате. Изящная прическа подчеркивала ее воздушность.

— Мне нужен рулон упаковочного пластика и полдюжины деревянных планок, если они у вас есть, около восьми футов в длину.

— О да, конечно, — сказала женщина. — Я пошлю паренька за ними. — И, обернувшись к задней комнате, переадресовала просьбу Кормака рыжеволосому мальчику лет четырнадцати, подметавшему пол.

— Должно быть, вы археолог, который приезжал сюда раньше, — проговорила женщина-эльф, облокотившись о кассу. Кормак чуть улыбнулся:

— Да.

— А я Долли Пилкингтон. Добро пожаловать в Данбег.

— Кормак Магуайр. У меня есть письмо Хью Осборна, дающее право приобрести эти вещи в кредит, за его счет, — пояснил он, роясь в карманах.

— Да нет, не утруждайтесь, в этом нет нужды, — она принялась подсчитывать стоимость покупок. — Сомневаюсь, что есть новости о вашей болотной находке, — добавила она. — О Боже, вы, должно быть, слышали сплетни, ходившие тут несколько дней назад. Ужасные прямо-таки. Страшные истории об убийцах и духах. Взрослые мужчины и женщины не спали той ночью, говорю вам.

— Я слышал, это была чья-то отрубленная голова, — заявил веснушчатый мальчишка, вернувшийся с пластиковыми листами и досками.

— Тебя этот разговор не касается, — ответила миссис Пилкингтон. — Сложи все за дверью и возвращайся к метле, пока я ищу коробку.

Мальчик капризно выпятил нижнюю губу, однако не ослушался.

Кормак размышлял над ответом, не сомневаясь, что следующий покупатель, несомненно, уйдет от Пилкингтонов с большими, чем он хотел бы обнародовать, знаниями о рыжеволосой девушке. Но лучше сообщить основные факты, дабы приуменьшить слухи.

— Пока что мы действительно не обладаем большой информацией, — сказал он, — помимо того, что обнаружена молодая женщина с рыжими волосами. — Он подыскал менее сенсационную комбинацию слов. — И мы не нашли ее тела.

Миссис Пилкингтон поспешно перекрестилась.

— Святая Матерь Божья! Ну, конечно, первое, о чем мы все подумали, — это та пара, — произнесла она, указав на плакат в витрине. — И не странно ли, что мистер Осборн был как раз здесь и стоял там, где вы сейчас стоите, когда мой Оливер вбежал с новостью о каком-то теле, обнаруженном в болоте. Хоть вы и сказали, что тела не было вовсе, но мы-то тогда об этом не знали, верно? Так или иначе, но бедный мистер Осборн побледнел, ну, прямо словно мел стал, и, схватив Оливера за плечи, стал выпытывать, откуда он это слышал, и где, сказали, было тело, и уверен ли он, что правильно понял. Я думала, всю душу вытрясет из бедного парня. И как только Оливер все рассказал, тот сразу стрелой за дверь, даже сдачи не взял и покупки оставил. Пришлось послать Оливера со свертками и деньгами, потому что он так и не вернулся за ними, ни в тот день, ни в следующий, так, Оливер?

— Да, — хмуро ответил мальчик, не поднимая глаз. Кормак догадался, что он уже не раз вот так подтверждал повествование матери.

— А что странного в том, что Осборн здесь был? — спросил Кормак.

— Потому что здесь в последний раз видели его миссис и малютку, перед тем как они исчезли, — пояснила миссис Пилкингтон. — Ужасно, верно ведь? Они всегда сюда заходили. Знаете ли, очень приятная, тихая леди — добрая католичка, хотя и не подумала бы, на нее глядя, она была темной, будто африканка. И маленький Кристофер. Он всегда останавливался и говорил мне «Привет», когда приходил в деревню с папой. Такие хорошие манеры, для его-то возраста. У вас у самого есть дети, мистер Магуайр?

— Я не женат.

— Ну, это не причина, чтобы детей не иметь, — заявила она. — Здесь в округе полно тому доказательств. Но лучше и вправду без детей, без той головной боли, что получаешь с ними. — Кормак взглянул на опущенную голову Оливера Пилкингтона и задался вопросом, за какую же это головную боль он до сих пор расплачивается.

— А что люди говорят об этом — об исчезновении? — спросил Кормак.

— Зависит от того, с кем вы говорите. Я не соглашаюсь со сплетнями. Я скажу вам прямо. Это грех. Есть тут такие — не знают ничего лучше, чем болтать о чужих несчастьях. Например, — сообщила она, вдруг понизив голос, — есть тут некоторые, кто был бы рад сказать вам, что мистера Осборна всегда называли этаким самцом. Говорят, что жене осточертели его флирты, она взяла ребенка, да и сбежала. А кто-то думает о страховке, которую он получит, и утверждает: муж ее и убил на болоте. О Боже, прямо-таки ужас, что люди говорят.

Она сделала драматичный жест, словно не желая более говорить об этом.

— А что вы сами думаете?

Глаза Долли Пилкингтон сузились, и она вгляделась в Кормака, решая, заслуживает ли он доверия. Очевидно, осмотр прошел успешно, и она подозвала его поближе, чтобы можно было говорить тихо.

— А я скажу вам то же самое, что и полиции. Миссис Осборн была чем-то расстроена в тот день, когда исчезла. Вы бы видели, как она отводила свои глаза, бедняжка. Ох, не верится мне, что она и ребеночек все еще по земле ходят, — прошептала она. — Прости меня, Боже, за то, что говорю такое. Просто предчувствие. Но я не могу доверить все это ее мужу. Никоим образом.

— Почему?

— Потому что он стоял прямо передо мной, где вы сейчас, когда услышал новости про болото. На том же самом месте, и был совершенно потерянный. Никто не может так притворяться. — Кормак посочувствовал тому, кто попытался бы переубедить Долли Пилкингтон. — А теперь спросите меня о других, и я скажу вам кое-что, — продолжала она. — Эта его кузина, самая придира из покупателей, а парень… — она сбилась, задохнулась от волнения и перекрестилась. — Дикий просто! Каждый день на коленях Бога благодарю, что мой Оливер не такой.

Почувствовав, что сейчас прозвучит еще одна тирада, Кормак в отчаянии попытался ее остановить:

— Э-э… я вижу, миссис Пилкингтон, вы очень информированы. Я пытаюсь выяснить все, что возможно, о той девушке на болоте, и был бы рад, если бы вы мне подсказали, где найти какие-нибудь исторические сведения.

— Ну, в Вудфорде есть Центр по изучению культурного наследия.

— И что за документы могут там храниться?

— Ну, точно не могу вам сказать. Знаю лишь, что к ним американцы ездят толпами, в поисках своих «корней».

— А есть здесь кто-нибудь, особенно интересующийся местной историей и фольклором?

Миссис Пилкингтон обдумала вопрос и не без гордости ответила: — Нет ничего такого, случившегося за последние пятьдесят лет, о чем бы я не знала, видите ли.

— Боюсь, речь идет о более давнем времени. Торфяная насыпь, в которой нашли девушку, не срезалась за последнюю сотню лет, а то и больше.

— Даже так? В таком случае на вашем месте я бы поговорила с Недом Рафтери.

— Он школьный учитель?

— Ну да — то есть был учителем, пока зрение не потерял. Благослови его Боже. Только не думайте, слепота ему не помеха. Он заходил сюда на днях, купил садовые ножницы, и только представьте, зачем они ему?

 

ГЛАВА 8

Пока Кормак ездил в город, Нора отмывалась от грязи и пота дневной работы. Они лишь слегка раскопали территорию будущих земляных работ, но у нее весь день ныли мускулы. И как только по ней заструилась вода, Нора вспомнила слова полицейского: «В такой ситуации я буду рад любой подсказке».

Она оделась и решила отправиться на поиски Кормака; может быть, он уже вернулся. Коридор казался извилистым лабиринтом, его темную деревянную обшивку украшали резные узоры, похожие на те, которые она видела в комнатах внизу, но местами дерево треснуло и нуждалось в реставрации. Едва выйдя из комнаты, она заметила открытую дверь, ведущую к боковому лестничному пролету. — Здесь было темнее и куда менее величественно, чем подле резной роскошной лестницы, ведущей на первый этаж. Никакого освещения, помимо тусклого дневного света, едва пробивающегося сквозь узкие и пыльные окна на лестничной площадке, и нигде ни звука. Оглядевшись, Нора направилась наверх.

Несколько маленьких комнат наверху лестницы, вероятно, использовались как кладовые. Самая большая дверь вела в длинное, напоминающее галерею помещение. В отличие от остального дома, эта комната была полупуста и вся наполнена светом. У стены стоял десяток чистых холстов, а в центре, на простом деревянном полу — большой мольберт, задрапированный куском полотняной материи. Несколько оконченных, но не вставленных в рамы работ были прислонены к немногочисленной мебели. Нора шагнула к ближайшей картине. Центральным изображением здесь была пара разъединенных, чуть абстрактных белых крыльев. Поверхность картины напоминала текстуру старинной фрески, а фон заполнялся неясными изображениями экзотических растений и животных, покрытых вуалью золотого света. Она различила несколько алых лепестков, извилистость змеи и асимметричные пятна на смутно очерченных боках леопарда — туманное отображение некоего недосягаемого Эдема. Каждый новый холст оказывался более непонятным, нежели предыдущий, пока изображения не стали полностью абстрактными, подобными снам, скрывающимся в подсознании. На мольберте Нора обнаружила незаконченную работу, демонстрирующую технику наслоения и соскабливания, которая придавала картинам столь уникальную текстуру и глубину. Стол, стоявший подле нее, заполняли тюбики красок и банки, полные кистей. Ничего необычного для художественной студии, любопытным казалось лишь то, что большинство вещей оставалось новыми и неиспользованными. Нора пробежала пальцами по толстой щетине кисти. На окнах не было занавесок, и в конце концов она заметила, что из комнаты открывается захватывающий вид на озеро и маленький остров в сотне ярдов от берега.

На мгновение она замерла. Что-то послышалось? Звук повторился — еле слышимый, но, несомненно, детский голосок. Казалось, он исходил из лестничного пролета. Нора покинула молчаливые картины и спустилась на этаж ниже.

Она приблизилась к двери напротив ее собственной и попыталась повернуть ручку. Закрыто. Она шла по коридору, пока вновь не расслышала детский смех, на этот раз ближе.

— Нет, ты, — упрашивал голосок, сопровождаемый низкими звуками взрослого голоса. — Нет, мама, нет.

Голосок звучал в комнате, находившейся у главной лестницы. Дверь была слегка приоткрыта. Нора знала, что ей не следует поддаваться искушению, но оно было слишком велико. Она постучала в дверь. Тишина. Она толкнула дверь и медленно ее открыла. Комната с витиеватой резной мебелью, как и ее собственная, тонула во мраке. Здесь никого не было, лишь включенный телевизор в большом угловом шкафу, а на экране — та же самая женщина с ребенком, которую Нора видела на фотографии. Здесь малыш был старше, в том возрасте, когда уже начинают ходить, он сидел у матери на коленях. Она сидела спиной к камере и, подавшись вперед, пугала малыша щекоткой, а тот с восторгом отбивался. Кто же оставил телевизор включенным? Конечно, не Хью Осборн; он уехал на весь день, вести занятия в университете, а Джереми или Люси Осборн, которых Нора еще не видела. Она выключила телевизор и видеомагнитофон и вдруг поняла, что находится в спальне Хью Осборна. На мгновение ее парализовало чувство вины и любопытства, и ей пришлось преодолеть острое желание распахнуть гардероб и переворошить ящики письменного стола. Ведь она могла обнаружить нечто, что пропустила полиция. Но все же она не могла уйти просто так. Она обошла огромное, с балдахином, ложе, которое Хью Осборн, должно быть, разделял со своей женой.

Можно ли представить, будто кто-то способен избавиться от другого человеческого существа, словно от чего-то уже использованного и ненужного? Чего Нора не могла вообразить — так это пугающего отсутствия какого-либо чувства, которое предполагал подобный поступок: нет, не то что любви или нежности, но даже приятельского отношения. Нора закрыла глаза, а когда опять их открыла, увидела прямо перед собой еще одну дверь. Перейдя порог, она обнаружила, что это была комната ребенка, детская. В углу стояла старая лошадка-качалка, щеголяющая разукрашенным седлом на изрядно потертых боках и настоящим конским хвостом. Маленькие стол и стулья, коробка для игрушек, ярко разрисованный шкафчик. Обстановку дополнял ряд ящиков. Воздух в комнате был прохладным и затхлым, как и наверху в студии, словно она долгое время была заперта. Нора прошла к ближайшему окну и распахнула его, глубоко вдыхая свежесть душистого весеннего воздуха. Только тогда она заметила на постели фигуру. Джереми Осборн был гораздо длиннее детской кроватки, но лежал на боку, свернувшись калачиком. Он был полуприкрыт покрывалом, словно замерз, но не сумел хорошо укутаться. Внезапно разбуженный, Джереми приподнялся и сел. Он выглядел обескураженным, но одновременно — так, словно прямо сейчас рванет за дверь. Он был одет, как и накануне.

— Привет еще раз, — сказала Нора и по тому, как сильно покраснели щеки юноши, поняла, что он слишком хорошо запомнил их первую встречу, несмотря на то что был сильно пьян.

— Извините, я услышала телевизор и не поняла, что здесь кто-то есть.

Джереми промолчал. Он выглядел так, словно желал исчезнуть, и попытался разгладить покрывало.

— Боюсь, все пошло не так прошлой ночью. Может, забудем и начнем заново? — Опять молчание. — Это вы смотрели видео?

Джереми Осборн первый раз на нее взглянул, и Норе показалось, что она увидела чуть заметный проблеск надежды в его глазах, который мгновенно потух.

— Вы, должно быть, мисс Гейвин, — произнес женский голос. Нора обернулась и увидела элегантную, безукоризненно причесанную женщину, подошедшую к ней сбоку. — Извините, у меня не было возможности встретиться с вами раньше; я — Люси Осборн.

— Пожалуйста, зовите меня Нора.

— Из какой части Америки вы родом? — спросила Люси. Ее холодные пальцы слегка коснулись теплой руки Норы.

— Из Миннесоты, — ответила Нора, не сомневаясь, что это ничего не говорит Люси Осборн. — Средний Запад. На самом деле я родилась в Клэр, но мои родители эмигрировали, когда я была очень молода.

— И что же заставило вас вернуться в Ирландию? — любезно осведомилась Люси, закрывая на щеколду окно, распахнутое Норой.

— Преподавание в колледже Тринити. Но я всегда проводила здесь лето, с детства. Чувствовала себя здесь как дома.

— Конечно, — сказала Люси и бегло оглядела комнату, словно давая понять: Норе не следует чувствовать себя как дома и здесь. Затем она переменила тему. — Хью недавно позвонил и сообщил, что он не сумеет добраться до дома к ужину, поэтому я намереваюсь накормить вас.

— Это очень мило. Кормак скоро вернется, если вы не против его подождать.

Вежливая улыбка Люси Осборн продемонстрировала, что Норе предстоит узнать еще многое об обитателях Браклин Хаус.

— Мы с Джереми обычно ужинаем в моей гостиной.

Люси перешла к кровати, где, молча уставившись на ковер, сидел ее сын.

— Ты в порядке, дорогой? Ты выглядишь немного бледным.

Она прижала тыльную сторону руки ко лбу юноши. Но он продолжал молчать, и она расправила его завернувшийся воротник. Джереми отреагировал на жест матери чуть заметным пожатием плеч, не ускользнувшим от внимания Норы. Внизу послышался шум машины.

— Должно быть, это Кормак, — сказала Нора.

— Вы бы не хотели спуститься в кухню? — сказала Люси. Нора поняла, что это даже не предложение.

— Очень мило с вашей стороны заниматься готовкой…

— Ерунда, вы гости, — ответила Люси, перестав всматриваться в лицо сына. — Ну, иди, мой дорогой.

Когда Нора затворяла дверь, она успела заметить, что мать и сын вместе сидят на краю маленькой кроватки. Руки Джереми вяло лежали на коленях. Люси расправила волосы на его затылке, потом еще раз, и, казалось, он слегка напрягся из-за ее касаний. Люси склонила голову вплотную к голове Джереми и что-то прошептала. Он не ответил, лишь дважды кивнул. Люси произнесла что-то еще, и, хотя его голова осталась опущенной, Нора могла поклясться, что губы юноши сложились в еле заметную улыбку.

 

ГЛАВА 9

— Не знаю, как вы, — сказала Нора Кормаку, когда они закончили свой ужин на кухне, — но я нахожу это место чертовски депрессивным. Вы бы не хотели прогуляться или что-нибудь в таком роде? У нас еще есть добрый час дневного времени.

— Я собирался записать кое-какие заметки о раскопках, — начал было Кормак, но остановился под скептическим взглядом Норы.

— Мы трудились сегодня почти девять часов и даже не осмотрели хорошенько окрестности.

Она поднялась: — Давайте. Неужели вам ни капельки не любопытно? Вы спускались к озеру? — спросила она.

— Нет еще. Ведите.

Они пошли не торопясь, наслаждаясь замечательным видом. Облака поредели, и солнце только начинало садиться, играя меркнущими отблесками на редких небольших волнах, пробегающих по поверхности озера. Перед ними раскинулись просторы зеленых лугов. Лесистые заросли, окружавшие озеро, были расчищены и не нарушали почти невероятной красоты пейзажа, напоминающего ожившую картину художника-мастера. В ста ярдах от берега на маленьком островке виднелись развалины из серого камня. Луга плавно спускались к усеянному мелкими камешками побережью, которое не было видно от дома Осборнов.

— Смотрите, там лодка! — воскликнула Нора, показав на берег, и Кормак неожиданно понял, что в ней до сих пор живет ребенок, переполненный любопытством и жаждой приключений. Прежде чем он успел что-то сообразить, она уже пыталась перевернуть ярко-синюю лодку, и ему пришлось взобраться на маленькое возвышение, чтобы помочь ей. Посудина была маленькой, но казалась вполне плавучей.

— Запрыгивайте, — сказал он Норе, — я оттолкну.

Уже на борту он вставил весла в их гнезда, а затем повернул лодку к острову и начал продвигаться вперед длинными ровными ударами.

— А вы весьма умелый гребец.

— У нас была такая же лодка, когда я был маленьким, — объяснил он. — И я все еще занимаюсь греблей, когда есть время. На воде можно побыть одному со своими мыслями.

Вскоре маленькая лодка уже скользила вдоль острова. Кто мог жить на этом скалистом, без единого деревца, кусочке земли, овеваемом ветрами и омываемом волнами? Некоторые из ранних ирландских построек возводились на островах, посередине больших заболоченных озер: земляные крепости с деревянной изгородью, окруженные водой, служили препятствием для захватчиков. Позже появились каменные форты, подобные тому, чьи развалины находились на острове, затем — замки-крепости в норманнском стиле и, наконец, укрепленные особняки, вроде Браклин Хаус. Все предназначалось для обороны. Так в каком же времени обитала рыжеволосая девушка? Видела ли она то, что Кормак видит сейчас? Как она могла называть этот выступающий из воды остров?

Тишину нарушали лишь шлепанье волн о прочные борта деревянной лодки да равномерный скрип весел. Они обогнули дальнюю сторону острова, и Кормак перестал грести. С такого расстояния Браклин Хаус казался более впечатляющим: крепость выглядела величественнее, а поместье — менее запущенным, чем на самом деле. Браклин Хаус отбрасывал резкую, увеличенную тень на яркие изумрудные луга, и грубая поверхность его каменных стен казалась почти золотой на фоне светло-пурпурных в сгущающемся сумраке облаков. Когда-нибудь все это тоже обратится в руины, подобные груде камней на острове. Нельзя было не подумать о человеческих жизнях, на протяжении столетий отдаваемых захвату, обладанию и защите вожделенного куска земли. И о тех, кто обитает в Браклин Хаус сейчас, включая Нору и Кормака, тоже вовлеченных в извечные конфликты.

Он взглянул на Нору, расположившуюся на корме на расстоянии протянутой руки. Она, казалось, не осознавала, что за ней наблюдают, и любовалась водным простором. Темные волосы Норы таинственно затеняли ее лицо. Что у нее за судьба? Вспоминая, с какой страстностью она пела: my generous lover, youʼre welcome to me, — Кормак смотрел на впадинку у ключиц, руку, сжимающую край борта, мягкий изгиб бедра. То, что он чувствовал сейчас, было не просто физическое влечение — хотя, надо признаться, он ощущал и влечение. Однако все поглощала жажда пробиться к ее уму и сердцу, разобраться в лабиринтах ее внутреннего мира. Конечно, это значило открыться самому. И первый раз в жизни такая перспектива казалась возможной.

— Нора… — начал он.

— Вы думаете, они где-то здесь? — неожиданно спросила она.

Кормак почувствовал, что мгновенный шанс исчез.

— Кого вы имеете в виду?

— Майна и ее сын.

— Девейни сказал: водолазы ничего не нашли.

— Это ужасно большое озеро, — повернулась она к нему. — Кстати, я встретилась с матерью Джереми, пока вы были в городе. Мне послышался шум в холле. Оказалось, это видео: Майна Осборн и ее малыш.

Кормак вспомнил объявление в окне магазина:

— Кристофер.

— Это его имя? Кристофер. Видео никто не смотрел, но я нашла Джереми, спящего в соседней комнате, которая выглядела как детская. Все выглядело очень странно. Даже когда появилась его мать. Сомневаюсь, что у нас сложатся хорошие отношения.

Кормак вспомнил свое первое столкновение с Люси Осборн.

— Если это как-то вас утешит, мое первое впечатление тоже не было хорошим.

Они проплыли еще немного, пока не приблизилась к берегу, где на фоне темнеющего неба вырисовывалась ОʼФлаэртис Тауер. Стая ворон, которых Кормак видел над башней в первый раз, куда-то исчезла.

— Любопытно, что это за место, — сказала Нора, прикрыв глаза от золотого блеска заходящего солнца. — Ничего не знаете о нем?

— Лишь то, что оно называется ОʼФлаэртис Тауер. Когда-то О’Флаэрти были местными землевладельцами. Уна Мак-Ганн сказала мне, что башня — часть их владений. И добавила: здесь есть привидения. Больше я ничего не знаю.

— Привидения? И вы ни о чем не расспросили?

— О, совсем забыл, — сказал Кормак, неожиданно вспомнив разговор с Долли Пилкингтон. — Я нашел кое-кого, кто мог бы рассказать нам о местной истории. Нед Рафтери, школьный учитель на пенсии. Нужно позвонить ему и узнать, захочет ли он с нами встретиться.

Они достигли берега. Кормак убрал весла, а затем выпрыгнул и вытащил лодку на гальку берега.

— Я полагаю, что завтрашний день можно целиком посвятить раскопкам, если вы не возражаете. А в воскресенье, пока вы будете проводить обследование cailin rua, я займусь чем-нибудь другим.

— Чье обследование? — переспросила Нора, и Кормак понял, что до сих пор ни разу не употреблял это название, по крайней мере вслух.

— Рыжеволосой девушки, — пояснил он. В сущности, в Норе не так уж много ирландского. — Я думаю, нам нужно именовать ее более официально, например, Драмклегганская девушка.

— Нет, мне нравится cailin rua. Словно из песни, — сказала Нора, опираясь на предложенную им руку. — Буду рада трудиться завтра весь день. Вообще-то я не поеду в Дублин раньше середины понедельника, поэтому охотно включусь во все воскресные дела.

Когда они взбирались на невысокую набережную, Кормаку показалось, что он заметил смутную фигуру в одном из высоких окон в Браклин Хаус, но, присмотревшись внимательнее, он ничего не увидел.

 

ГЛАВА 10

Воскресным вечером, в половине десятого, Девейни, сидя за кухонным столом, печально размышлял об отсутствии прогресса в деле Осборна. По правде говоря, в само дело он едва заглянул. Но этот случай всегда крутился в его голове. Никто не видел Майну и Кристофера на дороге из города, поэтому, возможно, они вообще не вернулись домой. Или пошли другим путем, более коротким. Однако вряд ли удобно идти так с коляской, а в деревне все подтвердили, что коляска у Майны была.

Он отпил чай. Боже, он бы все отдал за сигарету, чтобы сосредоточиться, сфокусировать мысли на пропавших. Он принялся ходить кругами.

Кто выигрывал от смерти Майны Осборн? У ее родственников в Индии были деньги, но отец, кажется, отрекся от нее, когда она вышла замуж. Значительность страховой выплаты может, конечно, иметь значение, но, поскольку тело исчезло, Осборн вынужден ждать семь лет, чтобы получить деньги. Кроме того, все утверждают, что Осборн был преданным мужем — правда, люди всегда так говорят. То же самое твердили про Барни Херрингтона из Корка, который избил жену сковородкой, когда она выразила недовольство по поводу его стряпни. Нынче сплетники дни напролет судачат о Хью Осборне и Уне Мак-Ганн. Наверное, следует выяснить, есть ли в этих сплетнях хоть доля правды, а если есть — сколь долго длятся их отношения? И если причина в ревности, то почему не подумать о Люси Осборн? Она живет в Браклин Хаус много лет, ладит с Осборном, и он вдруг… женится на ком-то другом. Появление Майны должно было стать ударом, если Люси строила какие-то планы относительно Осборна. В таком городке, как Данбег, в конце концов все выходит наружу. Если случилось неладное, Майна Осборн не могла не узнать об этом. Может быть, она просто ушла из дома.

Он открыл дело, листая показания свидетелей, пока не нашел заявление, сделанное по телефону Иеронимо Гонсалвесом, отцом Майны Осборн, проживающим в Индии. Тот клялся, что никто из родственников в течение семи лет не поддерживал контакты с Майной.

Нужно бы перекинуться парой слов с ее отцом, подумал Девейни, ну, просто удостовериться, что у него нет другой информации. Лучше позвонить из гостиной: он закроет дверь, и никто ему не помешает. Он еще раз проверил запись. Гонсалвес. Что это за имя? Вовсе не похоже на индийское — звучит как испанское или вроде того. Переходя в гостиную, он повторял вслух: «Гонсалвес, Гонсалвес». Иностранное имя звучало немного странно, но он повторял его, пока оно не стало привычным, а затем поднял телефонную трубку. Но что он скажет? Ваша дочь все еще не найдена, и мы в полной заднице? Родители, должно быть, немного успокоились. Как отразится на них напоминание о прошлом? Он пододвинул к себе дело и набрал номер. Быстрое рат-а-тат-тат-тат-та на другом конце провода свидетельствовало: номер набран верно. Послышался высокий женский голос. — Кто это, ответьте, пожалуйста.

Он даже не подумал о разнице во времени — в Бомбее, скорее всего, середина ночи.

— Кто это? — повторил звенящий голосок, и Девейни прочистил горло.

— Это детектив Гарретт Девейни из Ирландии. Я бы хотел поговорить с мистером Иеронимо Гонсалвесом. — Немедленного ответа не последовало. Он произнес имя неправильно? — Надеюсь, я позвонил не слишком поздно.

Возникла еще одна пауза, в течение которой Девейни, услышав отдаленное эхо только что произнесенных им слов, представлял, как его голос «путешествует» в Индию. Ответ женщины прозвучал слегка утомленно, но не враждебно:

— Боюсь, слишком поздно, детектив. Мой муж скоропостижно скончался шесть месяцев назад. Могу я вам чем-то помочь? У вас есть новости о моей дочери?

Музыкальный голос женщины подрагивал, выдавая скрытое напряжение, и Девейни в который раз проклял свою ужасную профессию.

— Боюсь, у меня нет новостей, миссис Гонсалвес. Просто я вновь уточняю кое-какие детали и хотел удостовериться, что Майна не контактировала с вами или с кем-либо из семьи.

Наступил еще одна пауза.

— Я ничего не слышала о моей дочери за последние два с половиной года.

— Простите? — переспросил Девейни, думая, что ослышался. — Ваш муж говорил…

— Когда Майна пропала, — продолжила миссис Гонсалвес, — полиция связалась с моим мужем. Он сообщил, что порвал с дочерью, когда она вышла замуж за Хью Осборна, тремя годами раньше. И это была правда — для него. Знаете, детектив, мой муж был очень строгим человеком, гордым человеком.

Он мог быть очень жестким. Но я вас спрашиваю, могла ли мать, родившая дитя и воспитавшая его, в один прекрасный день просто отвернуться от него — считать, будто дочери нет, только потому, что она по уши влюбилась?

— Вы поддерживали контакт с дочерью? — Мысли Девейни мчались во весь опор; он был уверен: эта информация никогда не фигурировала в деле.

— Мы с Майной поддерживали постоянную переписку, без ведома мужа, конечно. Она посылала письма через мою сестру. А потом письма вдруг перестали приходить. Неделей позже мужу позвонили из ирландской полиции. Он считал, что говорит за нас обоих; откуда он мог знать, что это не так? Я не могла пойти против него. Его сердце было уже разбито. Сожалею, что не связалась с вами раньше.

— Вы сохранили ее письма?

— Да, все.

— Не согласитесь ли переслать их мне? Есть шанс, что они содержат подробности, которые помогут следствию. Я верну их вам.

— Конечно, конечно, сделаю все, что можно.

— А были ли… — Девейни колебался. — Не было ли в письмах каких-то намеков на то, что ваша дочь чем-то взволнована или даже напугана?

Он поморщился, надеясь, что последняя часть вопроса не выдаст его опасений. На другом конце линии воцарилось непродолжительное молчание, пока миссис Гонсалвес обдумывала вопрос. Боже, куда делось его безошибочное чутье?

— Если вы хотите знать, боялась ли дочь своего мужа, отвечу: нет. Но, конечно, некоторые вещи ее тревожили. А у кого нет тревог? Не сомневаюсь, что вы осведомлены о подробностях, но, прочитав ее письма, вы поймете, что моя дочь уже была беременна, когда они с Хью поженились. Я думаю, впоследствии она не раз спрашивала себя: а поженились бы они, если… ну, при иных обстоятельствах.

— Я ценю вашу откровенность, миссис Гонсалвес.

— Я знаю, вы подозреваете моего зятя. Это вполне естественно в деле подобного сорта. Однако я узнала Хью Осборна очень хорошо. Я убеждена: он любил Майну и никоим образом не мог причинить ей вред.

— Вы имеете в виду, что он контактировал с вами? — Этого также не было в деле.

— О, да. Он позвонил нам, когда Майна исчезла, но муж отказался говорить с ним. Но когда он узнал о смерти моего мужа, то написал мне. С тех пор мы много раз беседовали по телефону и, я бы сказала, стали хорошими друзьями.

К сожалению, подумал Девейни, это мог быть не искренний жест, а обдуманный план приобретения сильного союзника.

— Несчастье произошло, когда мне казалось, что Майна с отцом могли бы примириться. Она подумывала о приезде, хотела привезти Кристофера, но…

— Могла бы ваша дочь воспротивиться желаниям мужа? Попыталась бы приехать, даже если бы он был против?

— Я не знаю. Если это так — она не добралась до дома. Я бы все отдала, чтобы увидеть лицо дочери.

Вновь наступила тишина.

— Я сделаю все, что смогу, — сказал Девейни.

— Вы дадите мне знать, если появятся какие-то новости? — Она кажется молодой и старой одновременно, подумал Девейни: молодой — из-за того, что относится к Майне как к ребенку; старой — ибо понимает: ее дочь и внук, скорее всего, мертвы.

— Да, конечно. И еще одно. Не пошлете ли вы письма на мой домашний адрес? Это долгая история, но дело передано следователям в Дублин. Официально я больше над ним не работаю. — Пока Девейни обстоятельно все разъяснял, в его сердце зрели две надежды: в письмах может оказаться нечто полезное, а его не вышибут за самоуправство из полиции.

— Я скоро стану старухой, детектив. Бывают дни, когда я чувствую себя очень усталой. Но, как и вы, я не перестала надеяться. Я знаю, вы сделаете все, что сможете. Доброй ночи.

Девейни повесил трубку, обдумывая полученное благословение. Он уточнил, который час. Девять сорок пять. В Бомбее должно быть около четырех утра. Когда он вернулся на кухню, то обнаружил Рошин, сидящую за кухонным столом и что-то пишущую в тетрадке для сочинений. Девейни налил себе виски и присел рядом с погруженной в работу дочкой.

— Ты сегодня припозднилась, Рошин. Что ты пишешь?

Она пожала плечами, но не подняла головы.

— Ничего. Просто записываю свои мысли.

— И о чем же твои мысли, a chroi?

— О том, как все запутано.

Девейни почувствовал, как у него перехватило дыхание.

— Это то, над чем мы все ломаем голову, — сказал он, думая о миссис Гонсалвес и любуясь печалью и неискушенностью, которые смешались в темно-голубых глазах дочери. Мгновение они сидели, молча глядя друг на друг. Рошин вернулась к своей тетради и принялась сосредоточенно выводить на одной из тонких голубых линеек затейливую завитушку:

— Папочка, — сказала она, прочертив последнюю линию, — как ты думаешь, я уже слишком взрослая, чтобы учиться играть на скрипке?

 

ГЛАВА 11

Церковное кладбище показалось Кормаку точно таким же, каким оно было девятнадцать лет назад, когда хоронили его мать. На фоне буйной зелени травы, росшей между надгробными плитами, серые камни церкви казались блеклыми. И церковь, и трава — символы стойкости, подумал он. Вопреки погоде, времени, безрассудным деяниям человека, обе выстояли: одна — овеянная традициями, упорно сопротивляющаяся переменам, другая — вовлеченная в безостановочный круговорот смерти и обновления. Он медленно шел по гравийной дорожке, читая надписи — и скрытые мхом, стертые временем, и недавние, четкие, как боль потери.

Он свернул влево, к новому огороженному участку под огромным буком и вспомнил ругань могильщиков, которые пытались раскопать это место, врезаясь в корни толщиной с человеческую руку, прорубаясь сквозь них кирками и топорами. Как хорошо сохранилась могила матери. Maguire, прочитал он надпись на камне, а внизу — имя, Eilis, и даты. Кто-то посадил куст фиалок подле надгробия. Листики в форме сердечек были свежими и пышными. Он опустился на колени на траву, ощутив знакомую боль утраты.

Она постепенно слабеет, говорила сиделка, присматривавшая за ней, пока он был на занятиях. Он перешел на второй курс университета, как она и хотела, но использовал любую возможность, чтобы приехать и побыть с ней. Однажды в октябре, в пятницу, он сел на более ранний, чем обычно, поезд — он намеревался сообщить, что больше не вернется в Дублин. Когда он благодарил коммивояжера, который подвез его от Энниса, то заметил в воротах церковного двора свою мать. Она сидела в кресле на колесиках, и хотя Кормак был в сотне ярдов от нее, он знал: седой человек, толкающий кресло, — Джозеф Магуайр. Его отец. Он отошел, чтобы понаблюдать за ними: мать наклонила голову, чтобы лучше слышать отца. Заметив ее взгляд, устремленный на мужа, Кормак почувствовал себя преданным. Он все еще был ее мужем. Они так и не прошли через формальности официального развода. Кормак видел исхудавшее тело матери, хрупкие плечи под свитером и испанской шалью. Когда родители прошли на церковное кладбище, Кормак пересек улицу и передвинулся ближе к воротам. Он наблюдал, как они медленно двигались по дорожке. Точно так же он гулял с матерью несколько недель назад, когда обследования показали, что дальнейшая борьба с раком бесполезна, поэтому она захотела показать ему место, где ее следует похоронить.

Он отвернулся и прислонился к воротному столбу, пытаясь решить, что же делать. Он чувствовал ярость боли, злости и ревности. Он отошел от ограды и отправился, куда глаза глядят, пока не добрался до прибрежной дороги. Он свернул по ней на север, спустился на скалы и потащился по песку. Ситуация казалась нелепой — он был почти взрослым человеком, однако ощущал себя сбитым с толку и покинутым ребенком. Увидев родителей вместе, он понял: его мать все еще любит Джозефа Магуайра, человека, который не заслуживает, чтобы его любили. Почему же умирала она, а не отец?

Он бросил вещи в песок, рухнул на колени и скорчился, чувствуя, как боль разрывает его грудную клетку. Обжигающие слезы скопились под закрытыми веками; он пытался глубоко дышать, глотая соленый, пахнущий водорослями воздух берега. Сколько он пролежал тат, Кормак не знал. Мать, несомненно, была рада его видеть. Что же оставалось делать, как не благодарить старика за его возвращение? Успокаиваясь, он подумал: так, скорее всего, и должно быть. Сырой песок охлаждал его лицо, и в конце концов он почувствовал, что обретает душевное равновесие. Он поднялся на ноги, стряхнул песок с одежды, закинул рюкзак на одно плечо и отправился домой…

Воспоминания медленно погасли. Протянув руку, Кормак коснулся имени матери, затем поднялся с колен и быстро зашагал обратно по гравийной дорожке, через кладбищенские ворота. Когда он рос, Килгарван состоял из узенькой цепочки домов и маленьких магазинчиков, обращенных тыльной стороной к морю. Ныне расцвету рыболовного промысла сопутствовало появление современных, стерильно выглядящих построек на бетонных фундаментах. Маленькие флажки над песчаными лунками указывали, что прибрежные дюны стали полями для гольфа. Он свернул на дорогу, проложенную вдоль берега, и прошел четверть мили, казавшейся ему бесконечной, когда он был мальчишкой. Остановившись перед двухэтажным домом, опрятно окрашенным в желто-зеленый цвет, он с удовольствием отметил, что розовые кусты его матери, за которыми она с такой любовью ухаживала, все еще цветут, окаймляя сад.

Казалось, в доме не было посторонних, когда он до него добрался, но на подъездной аллее был припаркован маленький серый «Форд» с наклейкой бюро проката. Он открыл входную дверь и увидел мать, уютно устроившуюся в своей любимой старой качалке. Ее лицо, как он и ожидал, светилось радостным предчувствием.

— Кормак, — начала она, и в это мгновение поняла, что он уже знает, о чем она ему сообщит. Она взглянула на него с надеждой и мольбой. Он не отвел глаз, надеясь уверить ее в своем понимании или, по крайней мере, терпимости. Затем дверь кухни распахнулась, и появился Джозеф Магуайр, неся на подносе чай.

— Я приготовил три чашки, — сказал он. — Я думаю, он скоро появится…

Кормак видел, как отец распрямил слегка согнутую спину. Этот человек, седой и по-профессорски рассеянный, был вовсе не похож на того лихого темноволосого боевика, каким он представлял его все эти годы. Они одновременно обернулись к Эйлис. Ее глаза сияли. «Поговорите же друг с другом, — требовала она без слов. — Скажите хоть что-нибудь».

— Привет, Кормак, — произнес его отец, продолжая стоять с подносом в чуть забавной позе.

— Привет, — ответил он. Сколько раз он воображал эту сцену, пытаясь угадать, какими будут их первые слова и какое героическое деяние он должен совершить, чтобы перенести отца обратно через океан? И вот знаменательный миг настал, и Кормак удивился, что почти ничего не ощущает. Наверное, он истощил все свои чувства, пока был на побережье.

— Я собиралась сообщить тебе, Кормак, — пояснила мать. — Но даты перепутались, и твой отец прибыл на день раньше, чем я ожидала.

— Твоя мать написала мне, — сказал Джозеф, все еще держа поднос. Только тогда до Кормака дошло, что отцу может быть очень неловко. — И мы подумали: мне стоит приехать и разгрузить тебя, пока ты учишься. Нелегко проделывать такой длинный путь каждый выходной.

«Вовсе нет», — хотел возразить Кормак, по-настоящему-то тяжело было как раз уезжать обратно в Дублин, зная, что в следующий раз матери может не быть в живых.

— Да нет, ничего, — сказал он.

Мысли Кормака все еще были в прошлом, когда дверь дома открылась, и оттуда вышла девушка с мелированными волосами, одетая по последней моде, с чуть неуверенной из-за туфель на высокой платформе походкой. Когда она приблизилась, Кормак решил, что ей не больше пятнадцати. Губы девушки были накрашены иссиня-темной помадой, а левая бровь проколота тремя маленькими золотыми колечками.

— У вас что-то случилась? — спросила она. — Вы кого-то ищете?

— Нет, я когда-то жил здесь. Моя мать посадила все эти розы и яблочное дерево позади дома, если оно еще там.

— Да, там.

Он почувствовал: девушка рассматривает его с раздражением, опасаясь, что он захочет взглянуть и на то, и на это. Она куда-то спешит, догадался он, но было обидно, что придется уйти, всего лишь побродив, подобно лунатику, у парадного входа.

— Я не буду вас задерживать, — сказал он. — Просто хотел посмотреть, как выглядят родные места.

Возвращаясь к церкви, он размышлял, существует ли в человеческом сознании некая точка, где прошлое оказывается куда реальнее будущего.

 

ГЛАВА 12

В воскресенье вечером Гарретт Девейни восседал на кухонном стуле с прямой спинкой напротив своей дочери Рошин. Ее голова была слегка склонена к левому плечу, на котором покоилась скрипка, хрупкий гриф которой помещался на сгибе руки.

— Так, — произнес Девейни, откидываясь назад. — Как ощущения?

— Немного странно.

— Так и должно быть вначале, но ты привыкнешь. Потом тебе будет даже удобно. Главное — оставаться расслабленной, особенно здесь… — он мягко коснулся плеча дочери, совсем маленького и худенького под его рукой. Давно же он не касался вот так хотя бы одного из своих детей. — Готова взять смычок?

— Да, — твердо ответила Рошин.

— Тогда порядок.

Он укрепил восьмиугольную гайку на конце смычка и провел по нему канифолью.

— Помни, ты не должна касаться смычкового волоса. — Он разместил каждый из ее пальцев на смычке, помог ощутить его тяжесть кистью, а потом и всей рукой. — Все делается локтем и запястьем, но не плечом — вот так, — пояснил он, продемонстрировав воображаемым смычком движения. — Помни: ты создаешь музыку, а не пилишь дрова.

Рошин кивнула.

— Теперь другая рука, — сказал Девейни. Наклонившись, он осторожно поставил пальцы дочери на позиции, необходимые, чтобы сыграть простую гамму, называя соответствующие ноты. Он подождал мгновение, тронутый серьезностью се взгляда, пока она сосредоточивалась на новых для себя ощущениях. Видя ее непреклонную решимость, Девейни чувствовал себя обезоруженным и совершенно беззащитным.

— Ну, вперед, — сказал он. Ее взгляд выражал страх недоверия. — Давай, — прибавил он. — Попробуй издать какой-нибудь звук.

Она неуверенно опустила смычок на струны, где он пару раз подпрыгнул, а затем потянула, отчего он издал глубокий вибрирующий стоп. Улыбка, удивление и удовольствие мелькнули на ее лице, а затем она сморщила нос.

— Оторвись, — посоветовал он. — Попробуй все.

Рошин двигала смычком так и этак, извлекая то глубокие, низкие, то высокие звуки. Ведя смычок со струны на струну, связывала ноты. Отец жестами, мимикой подсказывал, как использовать длину смычка, и она следовала его советам, по крайней мере, насколько позволяли ее детские руки. Но даже наблюдая ее искреннее удовольствие, Девейни представлял себе сложности, с которыми они столкнутся, и вдруг понял, что совершенно не годится для роли музыканта, учителя и отца. Внимая ужасающим попыткам Рошин сыграть гамму, он вспомнил об Орле и Патрике, о том, что упустил немногие шансы быть к ним ближе. Так лучше не разрушать все это — его последний шанс, — оказавшись слишком суровым учителем.

— Какую мелодию ты хотела бы научиться играть? Как насчет «Пайдин О’Рэфферти»? Знаешь ее, не так ли?

Он задорно сыграл несколько первых тактов, и лицо дочери осветилось искорками признательности.

— Такую мелодию играют в конце «Сейли Хаус» по радио. — Девейни не помнил об этом, но Рошин была права. Она уже рассуждала как музыкант, и делать было нечего. Следующие полчаса они разбирали мелодию, спотыкаясь снова и снова, пока ноты и пальцы не обрели правильные места.

— Ну, и как тебе нравится первый урок?

— Папа, — укорила она, полагая, что ее дразнят.

— Отлично. И что ты можешь сейчас сделать — так это уйти со скрипкой в какое-нибудь милое и тихое место, — «Конечно, так, чтобы тебя никто не слышал», прибавил он про себя, — и учить эту мелодию и несколько гамм, стараясь играть их как можно непринужденней, правильно держа смычок. Мы поучим еще одну мелодию завтра.

Она посмотрела на него немного недоверчиво, однако кивнула.

— Стоит подумать о том, чтобы достать тебе скрипку поменьше. Я поспрашиваю. Тогда ты можешь упражняться, когда тебе захочется.

Рошин, держа скрипку и смычок в левой руке, нагнулась, чтобы взять со стола футляр.

— Не волнуйся, папочка, я буду аккуратной, — пообещала она, дойдя до двери. — Я собираюсь много упражняться и быть очень хорошей, обещаю.

Она стремительно сбежала в холл, держа скрипку, словно приз.

— Увидим, — тихо сказал себе Девейни. Он сопротивлялся порыву охватившего его энтузиазма. Он уже представил себе, как играет дуэтом с Рошин: видение, вызвавшее неожиданное стеснение в груди.

Он сосредоточился на толстой папке, которая лежала на столе. Несколько дней он не мог думать ни о чем, кроме дела Осборна, вновь и вновь перебирая все подробности, пытаясь найти зацепку, подсказку в чьих-либо свидетельствах. Должно же быть хоть что-то. Где-то здесь кроется разгадка — вероятно, просто-таки пялится ему в лицо, если б он только понимал, куда смотреть! Он попытался сфокусировать мысли на перемещении Майны Осборн между точкой А, магазином Пилкингтонов в Данбеге и точкой Б, Браклин Хаус. Где же она остановилась? С радостью приняла предложение какого-то знакомого подбросить ее до дома или была запихнута против воли в микроавтобус без окон? И какое дикое существо на этом пустынном отрезке дороги стало свидетелем того, что произошло в действительности? Затем — Осборн, где-то на периферии, по дороге в Шэннон, как он утверждал. Единственный человек в этом «уравнении с неизвестными», у которого не было алиби, но имелись сильнейшие мотивы к совершению преступления. Самыми вероятными вариантами все еще оставались убийство или бегство. Но если это убийство, почему из дома пропала одежда? И почему они решили, что мать и сын так и не вернулись домой? Только со слов Джереми и Люси Осборнов, которые могли преследовать свои собственные интересы. И даже быть соучастниками. Голова Девейни раскалывалась. Если бы кто-то мог его выслушать. Как ни верти, подробности в единую картину не складываются. Кажется, все рассыпается — но не может не сложиться в конце концов в какую-то комбинацию, и это будет истинная картина произошедшего. Расследование за кухонным столом безнадежно. Следует находиться в гуще людей, говорить с ними, делать что-то, вместо того чтобы сидеть тут и узелки вязать.

В первую очередь необходимо понять, что за парень этот Осборн. Некоторые в деревне вспоминали о его прежней репутации плейбоя с целой вереницей подружек — каждый раз с новой, когда он приезжал домой из университета, говорили люди, многие из них были иностранками. Так, у парня было стремление к экзотике. Кроме того, он был красив, деликатен, по-видимому, не беден — на первый взгляд, как раз тот тип мужчины, который нравится женщинам.

Девейни стал набрасывать сценарий: Осборн встречает Майну Гонсалвес, когда преподает на летних курсах в Оксфорде. Природа берет свое, она беременеет, он поступает благородно и женится на ней, они устраиваются в Ирландии. Теперь Девейни нащупал в превосходном браке трещинку. Первое время они довольно счастливы, но потом он возвращается на старую дорожку. Может быть, он женился ради денег, не ожидая, что отец с ней порвет.

Теперь, когда жена сошла со сцены, Осборн заручился поддержкой Уны Мак-Ганн и миссис Гонсалвес. Интересно, что именно женщины убеждены в его невиновности. Несомненно, если Осборн когда-либо попадет в тюрьму за это преступление, найдется какая-нибудь женщина, которая будет стараться сплотить сторонников на его защиту. Нет никого опасней такого вот «несчастненького», подумал Девейни. Такой человек играет на лучших чувствах людей в собственных целях, заставляя жалеть себя и стремясь оправдать свои темные страсти.

Он нашел страницу с описанием имущества Осборна. Для представителя так называемых джентри бедняга имел не так уж много — скромная зарплата в университете, немного вложений, ничего, кроме пары маленьких участков земли и дома. Дом, подобный особняку Осборнов, всегда нуждается в серьезном ремонте, не упоминая уже о претензиях налоговиков. А как поведет себя человек вроде Осборна, оказавшись в тисках брака и денежных затруднений одновременно?

Ладно, положим, Осборн хотел раздобыть денег, думал Девейни, откинувшись на стул. План развития помог бы ему достичь цели: банк узрел бы здесь эталон частных общественных инвестиций, и, несомненно, правительственные чиновники в Дублине не преминули бы спонсировать такой замечательный высококультурный проект. Но оказалось бы этого достаточно? У Осборна нет ни земель для продажи, ни иной крупной собственности, которую он мог бы перевести в наличные, кроме дома и страховки. Когда он позвонил пару дней назад, страховой агент Рейди сказал ему, что Осборн выплачивает страховые взносы и после исчезновения своей жены. Ничего странного; вероятно, ему посоветовали продолжать платить. Но если жена мертва, почему бы просто не предъявить тело? Зачем тянуть, если нет улик, если… — Девейни резко выпрямился, ножки стула резко стукнули об пол. — Если тела нет. Если жена Осборна и его сын все еще живы. Может быть, он действительно предан семье, как кто-то уверял. И когда ему понадобились деньги, он мог отослать жену и ребенка куда-нибудь в безопасное место, инсценировать исчезновение, сыграть горюющего мужа и «собрать урожай» через семь лет. С деньгами на строительство у него бы получилась весьма приличная сумма. И никто бы не пострадал, кроме страховой компании и банков, а все знают, что это просто компашка гребаных грабителей.

Девейни прикинул, где Осборн мог спрятать жену и ребенка, которые считаются мертвыми. Ирландия и даже Дублин слишком малы для этого. Естественно спрятать людей восточно-индийской внешности среди других обитателей Восточной Индии. Майну и Кристофера тайно вывезли из Ирландии. Вероятно, Осборн не выдержал бы семь лет без того, чтобы не повидать их, особенно если он так им предан. Так куда же Осборн выезжал за последние два года? Предположим, он путешествовал под своим именем. Наверняка он оставил какие-нибудь следы. Кредитные карточки, дорожные чеки, что-то еще. Но и с подобным сценарием была большая проблема. Что бы случилось по истечении семи лет? Положим, Осборн получил бы деньги, и что потом? Он не смог бы привезти обратно жену и малыша, так что бы он сделал в этом случае? Продал фамильный дом, инсценировал собственное исчезновение, начал где-то новую жизнь? Столь же проблематичной была и гипотеза убийства. Не имелось ни одной улики, чтобы припереть Осборна к стенке. Но был пробел в его показаниях, поездка из Шэннона в Данбег, почти четыре часа. Кажется, никто не следил за Осборном после завершения активного периода следствия. Но если в его прошлых показаниях нет ключа к тайне исчезновения, может, он найдется в его нынешних действиях.

Девейни услышал слабый царапающий звук, исходящий сверху: Рошин пыталась извлечь из его скрипки хоть несколько приятных звуков. Он желал ей успеха. Сам он не многого достиг.

 

ГЛАВА 13

Обследование рыжеволосой девушки должно было начаться не раньше двух часов, но Нора Гейвин в нетерпении явилась в лабораторию консервации уже в час. Она ходила вокруг стола, поглядывая то на разложенные инструменты, то на лампы над столом и знакомый сверток, неаккуратно обернутый в черный пластик. Едва голова cailin rua была обнаружена, она подверглась серии обследований и тестов. Последние несколько дней останки хранились при температуре чуть выше точки замораживания. Перед сегодняшним обследованием голову, несомненно, вынули из холодильника несколькими часами ранее, чтобы ткани — в основном челюстные мускулы — стали достаточно податливы и не препятствовали бы удалению объекта, находящегося во рту девушки.

Нора позвонила в Дублин воскресным вечером, после долгой и непродуктивной работы на раскопках монастыря. Вновь не обнаружилось ничего, кроме гравия. И каждый раз, когда она заговаривала об исчезновении Майны Осборн, Кормак менял тему беседы. Возможно, он никогда не сталкивался с такой наглой ложью и действительно обманывался относительно Хью Осборна. Приходилось признать, что Осборна окружает некий ореол искренности.

Но, по крайней мере, Кормак не отказывался от ее помощи. И пока не советовал ей утихомириться. Норе послышался голос из ее прошлого — голос Марка Стонтона, советующий сделать глубокий вдох и успокоиться. Когда она впервые увидела Марка, она обратила внимание на его голос, этакий рокочущий баритон, который слышала поначалу в операционной медицинской школы, сквозь хирургическую маску. Она была очарована еще до того, как увидела его лицо. Долгое время казалось: не могло быть пары лучше. Он любил музыку и театр, они читали одни и те же книги и всегда интересовались работой друг друга. И хотя ее родители никогда не нажимали на нее, требуя выйти замуж, она знала, что они обожали Марка. И пришли в восторг, когда он представил ее сестру одному из своих соседей-приятелей. Питер и Триона поженились, вместе ходили обедать и развлекаться, проводили выходные на яхте Питера в Лей Пепин. Временами она сокрушалась, сознавая, что все былое счастье исчезло, стерлось, будто сон, который никогда не был реальностью.

Когда Триону убили, Марк стал воплощением благоразумия, в то время как ее обуревали эмоции. Он даже не слышал, каким покровительственным тоном рассуждал всякий раз, когда она возмущалась медлительностью следователей. Да, она была полностью поглощена ужасной смертью сестры, но то был сознательный выбор, и она до сих пор о нем не сожалела. Но она напрасно рассчитывала на Марка, ожидая, что он ей поможет, особенно когда полиция расследует дело его друга. Вскоре она почувствовала, что преданность Марка раз за разом ослабевает. Вначале он счел ее слишком эмоциональной, а в конце концов попытался убедить: она сходит с ума, воображает вещи, которые никогда не происходили. Из-за ее «одержимости», как он это назвал, они расстались. Наблюдая, как он с дотошной тщательностью хирурга пакует свой чемодан, Нора поняла, что никогда по-настоящему не знала Марка, хотя они были любовниками еще со времени учебы и прожили вместе более восьми лет. По крайней мере, она не успела выйти за него замуж, горько думала она. Полузабытый звук его голоса окончательно погрузил ее в глубины тайны Майны Осборн. Но почему сейчас она должна вести себя иначе?

Нора сделала над собой усилие и очнулась. Еще нет и половины первого. Готовясь к обследованию, она накинула белый лабораторный халат. Проделав это, Нора заметила на краю смотрового стола папку готовых отчетов. Она дотянулась до нее и открыла.

Осуществляя посмертное обследование 6 мая, докт. Малаки Драммонд, главный государственный патологоанатом, при содействии докт. Норы Гейвин, Медицинская школа Тринити-колледжа, сделали следующие наблюдения:

Общее. Обследуемый экземпляр является головой молодой женщины, примерно 18–25 лет, найденной двумя днями ранее в Драмклегганском болоте около Данбега, граф. Голвей.

Сохранность. Большинство мягких тканей сохранилось весьма хорошо. Скальп и волосы особенно хорошо сохранились с правой стороны головы, обращенной к поверхности болота. Свидетельств повреждения черепа нет. Лицо не повреждено, волосы волнистые и примерно 40 см в длину; рыжеватый оттенок сохранен. Присутствуют веки, ресницы и брови, в обеих глазницах остались фрагменты тканей, правый глаз видим через частично открытое веко. Хорошо сохранились хрящ и кожа носа. Сохранились оба уха, правое — в хорошем состоянии, в левое проникли болотные растения. С подбородка срезан небольшой кусок кожи, обнажены жировые ткани и кость. Руководствуясь одним лишь внешним осмотром, невозможно заключить, была ли рана нанесена до или после смерти.

Отчет докт. Р. Кинселла, профессора радиологии, Королевский хирургический колледж Ирландии, при содействии миссис Мэр Донегэн и мистера Энтони Мак-Хью, старших радиографов, Бьюмонтский госпиталь, Дублин, по радиографии и сканированию.

Простая радиография. Разрыв тканей и костей не распознается. Хорошо видно небольшое сжатие мозга. Ясно распознаются следы сворачивания крови, а также полости. Сердечные желудочки маленькие, но не сильно деформированы, в них присутствует воздух. Поперечная проекция черепа отчетливо показывает непрозрачность в ротовой полости. Неясно, часть ли это зубной структуры или инородное тело, попавшее в полость до или после смерти.

Компьютерная томография. Череп индивидуума был подвергнут интенсивной компьютерной томографии. На своде черепа разрывов не видно. Мозг не сжат, воздухом не окружен. Серое и белое вещество может быть идентифицировано и дифференцировано внутри сжатого мозгового стержня, расширяющегося в спиной мозг. Как и на радиографиях, прослеживается хорошо определяемая непрозрачность неопределенного происхождения, предположительно инородное тело, находящееся во рту индивидуума.

Отчет по эндоскопии, подготовленный докт. Дж. С. Митчеллом, Отделение клинической медицины, Тринити-колледж, Дублин.

Внутренняя часть ротовой полости очень хорошо сохранена. Ткани влажные и менее испорчены, чем внешние. Они сплошного коричневатого цвета, мембраны достаточно плотные. Предмет, отмеченный в предыдущих радиографиях и сканированиях, присутствует, но его положение в мягких тканях не дает возможность определить природу и состав.

Содержание отчетов Нора давно уже знала в деталях. Она закрыла папку и медленно обогнула стол, всматриваясь в неловко обернутый тюк и воображая заключенный в нем леденящий ужас. «Кто ты? — молча спросила она. — Что произошло с тобой? — Она протянула руку и коснулась скрученного черного полиэтилена. — Скажи мне». Едва этот вопрос промелькнул в ее сознании, Нора ощутила неодолимую потребность убрать руку, но не смогла. В сердце возникла доселе не испытанная острая боль. Сосредоточившись на своих ощущениях, Нора замерла с закрытыми глазами, пока наваждение — очень медленно — не рассеялось. Она открыла глаза и убрала руку.

Хотя она бывала здесь десятки раз, яркий свет и голые полированные поверхности показались сейчас странными и чужими. «Вот-вот придут остальные, — приказала она себе. — Возьми себя в руки». Из коричневого конверта, лежащего под отчетами, она взяла рентгеновские снимки и, положив их на экран проектора и включив свет, стала изучать местоположение «непрозрачности», которую они намерены извлечь.

Ее размышления прервал Рэй Флинн. Распахнув дверь, он появился с фотоаппаратом в руках, подсоединил вспышку и проверил, работает ли она.

— Не терпится узнать, что это, да, доктор Гейвин?

— Не буду отрицать.

— Вы как мои ребятишки на Рождество.

Флинн направился обратно, чуть не столкнувшись с Ниэллом Досоном. Помощник хранителя древностей Национального музея, Досон нес ответственность за сегодняшнюю операцию.

— Привет, Нора, — сказал, улыбаясь, Досон. — Мы начнем сразу же, как только появится Фицпатрик.

— Что вы думаете о гипотезе экзекуции? — спросила Нора.

— Это возможно. Электронная микроскопия показывает, что позвонки повреждены каким-то лезвием. Проблема в том, что мы не можем определенно сказать, когда произошло обезглавливание — до или после смерти. Удовлетворимся тем, что у нас есть.

— Я уверена — мы выясним, кто она, — сказала Нора и тут же почувствовала себя глупо, словно выболтала некий секрет. — Я знаю, звучит по-идиотски, но это так.

— Возможно, вы желаете несбыточного. Обещайте, что не падете духом, если все это закончится ничем.

— Обещать не могу.

Спустя полчаса Барри Фицпатрик, полный седовласый ученый-дантолог из Тринити, уже приступил к предварительной визуальной оценке, комментируя обследование неторопливо-размеренным тоном учителя, привыкшего к диктовке:

— Смещение нижней челюсти незначительное, вызвано посмертными судорогами. — Он взял голову рыжеволосой девушки за темя, осторожно открыл рот и попытался подвигать челюсть, сначала из стороны в сторону, а затем вверх и вниз. — Челюсть вполне подвижна. Из-за хорошей сохранности кожи и мускульных тканей необходимо отодвинуть нижнюю челюсть, чтобы получить доступ к зубам. Мистер Флинн, будьте, пожалуйста, наготове с камерой, когда мы откроем рот. Спасибо.

Фицпатрик осторожно надавил на нижнюю челюсть, ослабив прикус там, где зубы впились в нижнюю губу. Он открыл рот рыжеволосой девушки настолько широко, насколько смог, заглянул вовнутрь, а затем пальцем в перчатке проверил, отсутствуют ли какие-нибудь зубы.

— Все передние зубы целы, третьи коренные полностью отсутствуют. Зубы по цвету коричневые, зубная эмаль полностью отсутствует. Оценка возраста индивидуума в момент смерти в таком случае сложна, так как именно анализ эмали наиболее показателен. Дентин первых коренных слегка изношен, в то время как третьи коренные — вы бы не пододвинули свет чуть ближе, мистер Флинн — показывают малую изношенность или ее отсутствие. Вероятный возраст умершей — от двадцати до двадцати пяти лет. Теперь, доктор Гейвин, — попросил Фицпатрик, оторвавшись от работы и морща нос в усилии удержать соскальзывающие очки, — вы не могли бы подсказать, откуда начинать поиски этого знаменитого инородного тела?

— По-видимому, достаточно далеко в горле, — сказала Нора, демонстрируя пятно на рентгеновском снимке, — и ближе к левой стороне, чем к правой.

Фицпатрик взглянул на негатив, а затем вернулся к прерванным действиям, прижав язык девушки зубоврачебным зеркальцем.

— Я попытаюсь избежать повреждений окружающей ткани, насколько смогу, — сказал он, — однако сложно ничего не задеть, поскольку предмет расположен достаточно глубоко, впрочем… мистер Флинн, у вас есть какой-нибудь большой пинцет? Этот подойдет, благодарю вас.

Нора едва удерживалась, чтобы не прижаться к Фицпатрику, пытаясь разглядеть, что он видит на увеличивающем экране.

— Давай-давай, — сказал он, осторожно продвигая предмет, — вот так. Вот оно. — Фицпатрик поднял извлеченную вещь вверх, и четыре пары глаз увидели золотой обод великолепной работы, с темно-красным камнем по центру.

— Я бы сказал, это мужское кольцо, так, Досон? — воскликнул Фицпатрик, явно в восторге от своей находки. Все сгрудились, чтобы осмотреть ее поближе.

— Должно быть так, — ответил Досон. — И гляньте внутрь. Здесь что-то вроде надписи. — Он с напряжением стал разбирать буквы через увеличительную линзу. — С О F, затем число шестнадцать, буквы I Н S, еще одно число, пятьдесят два. Затем еще буквы, А О F.

Вот оно, подумала Нора, послание, которого, она знала, не могло не быть. Пыталась ли девушка проглотить кольцо или спрятать его? Какое еще объяснение возможно? Какие мысли мелькали в ее сознании в последние секунды жизни? Нора вновь взглянула на стол. Рот девушки, залитый слепящим светом, все еще был неуклюже открыт. Внезапно Нору охватило чувство стыда.

— Джентльмены, — сказала он, — если мы закончили, не лучше ли снова ее накрыть?

 

ГЛАВА 14

Ритмичный стук ткацкого станка обычно действовал на Уну успокаивающе, но нынешним вечером она не переставала чувствовать себя раздраженной. Брендан наотрез отказался заводить в доме телевизор, поэтому у каждого из домочадцев были привычные вечерние занятия: Финтан работал за столом, вырезая новые трубки для волынок. Время от времени раздавался пронзительный звук, ибо Финтан дул в каждую из тонких бамбуковых трубок, выверяя звук. Рядом с ним расположилась на полу Айоф. Она разыгрывала историю приключений причудливой четверки, которую составляли пятнистая саламандра, фея с крылышками, слон и жираф. Брендан сидел в стороне от прочих, на табуретке подле камина, тщательно натачивая один из полудюжины своих серпов. В сарае Брендана хранилась обширная коллекция старинных орудий труда. Некоторые принадлежали еще отцу и деду, другие принесли соседи. Они знали о коллекции Брендана и, перестав срезать торф или заготавливать сено вручную, как это делалось ранее по всей округе, предложили Брендану свой старый инвентарь. Коллекция включала лопаты, вилы, приспособления для рытья канав, острые вилы и грабли для кровельных работ, ножные sleans и нагрудные sleans. Брендан регулярно чистил инструменты, не допуская, чтобы лезвия покрылись ржавчиной.

Дождавшись, когда Уна встретилась с ним глазами, Финтан вопросительно поднял брови. Днем он советовался с Уной; ему не терпелось сообщить Брендану о своем намерении покинуть Данбег. Она пыталась отговорить его, убеждая, что это не ко времени. Поскольку Финтан не планирует отъезд ранее осени, нет смысла говорить о нем Брендану сейчас. Он будет попусту дергаться все лето, предупредила она. Финтан не согласился. Он все равно собирался вечером переговорить с Бренданом. Она видела, что нетерпение сквозит во всех его жестах. На протяжении долгих лет Финтан мечтал поехать в Америку, но только сейчас, сообщил он сестре, скопил достаточно денег, чтобы осуществить мечту. В любом случае, даже если он не найдет работу сразу, денег хватит на несколько месяцев. Приятель в Нью-Йорке обещал подкинуть какую-то работенку. Финтан был лишь двумя годами моложе, но этим вечером, наблюдая, как брата буквально распирают новости, Уна чувствовала, что она на десятки лет старше.

Каким станет их дом без Финтана? Уна не была уверена, что они с Айоф смогут остаться здесь, когда он уедет, но оставить Брендана в одиночестве — этой мысли она старалась избегать.

Она наблюдала, как ее старший брат, положив серп на левое колено, вновь и вновь проводил розоватым точильным камнем по серебристому полумесяцу лезвия. Сделав несколько движений, он останавливался, проверяя кожей большого пальца остроту края. Должно быть, это его как-то успокаивало: покуривая трубку, вот так трудиться. Печально, что она не может откровенно поговорить с Бренданом, открыв ему свое сердце так же свободно, как Финтану. Но Брендан всегда был таким серьезным. Уже с четырнадцати лет он вел себя по-взрослому. Когда она была девочкой, у Брендана никогда не оставалось времени на игры. Шестью годами старше сестры, он был озабочен работой на ферме, в то время как она и Финтан еще считались малышами.

Посещала ли Брендана мысль о женитьбе? Он никогда не выказывал интереса к кому-либо, кого она знала. Да и много ли было развлечений в Данбеге? Брендан не интересовался танцами либо иными объединяющими людей занятиями. Конечно, он ходил на мессу и мог зайти в паб, но всегда располагался со своим пивом у стойки, безмолвно кивая полудюжине завсегдатаев, стоявших со стаканами рядом с ним.

Брендан отвел глаза от серпа, посмотрев не на нее, а на Финтана, который как раз поднял свирель к свету, выверяя ее толщину. Похоже, Брендан собирался возмутиться тем, как глупо тратит время брат. Но промолчал, очевидно, решив, что так будет лучше, и вернулся к работе.

Чего только она не лишилась, вернувшись сюда! Уна скучала по смеющимся лицам своих дублинских соседок, Сейлы и Джейн. В их обществе Уну охватывало ощущение теплоты и гостеприимства — забывались серые бетонные стены Дублина, покрытые граффити мусорные ящики, шум и сажа. Сейла работала в книжном магазине, Джейн писала книги. Они были бедны, как и она, но бедны в жизнерадостном богемном стиле, которого ей никогда не удавалось достичь. Их жилища наполняли книги, разговоры и сигаретный дым. Скорее всего, ее друзей поддерживали взаимная любовь и нежность, презираемые там, откуда они приехали, но вполне приемлемые в городе, вдалеке от подглядывающих глаз и болтливых языков односельчан. У Уны не было таких близких друзей в Данбеге. Как легко, без постоянной необходимости скрывать свои истинные желания и мысли, жилось в обществе Сейлы и Джейн! Но часть ее души никогда не ощущала себя в Дублине как дома. Уна скучала по запахам, звукам, даже по мертвой тишине Данбега, по его врачующему воздуху, ощутимому даже в переполненной комнате. Такая тишина, такое «уединение на людях» могли существовать только здесь.

Уна посмотрела на светлую головку дочери. Склонившись над игрушечным чайным сервизом, она исполняла на разные голоса диалоги своего чудного зверинца. Уна понимала стремление Брендана сохранить вековой порядок. Временами — например, сейчас — она мечтала избавить Айоф от боли и разочарования взросления. Но она знала, что, спрятав дочь от боли, отнимет у нее и глубочайшие радости, подобные той, которую она испытала, родив Айоф, впервые увидев мокрое темечко дочурки, покрытое белым пушком. Медсестрам это не нравилось, но иногда Уна потихоньку ее распеленывала, жадно разглядывая каждую частичку ладного голенького тельца. «Вы должны держать ребенка запеленатым, — кудахтали медсестры, — она схватит простуду и умрет». Как будто смерть сама по себе была заразной. Уна исполнила свое решение воспитать Айоф без ложных предрассудков и получала огромнейшее удовлетворение, наблюдая, как ее дочурка растет в блаженной живости, наслаждаясь полной телесной свободой, в то время как сама Уна чувствовала себя болезненно подавленной. Ее родителей не стоило винить за это. Атмосфера, которой все они дышали, была пропитана предрассудками и удушающей католической моралью.

Она радовалась, что Финтан знал, чего хотел. Он начал с оловянных свистков и к тому времени, когда ему исполнилось тринадцать, скопил достаточно денег для покупки комплекта учебных волынок. Брендан считал брата ленивым, Уна это знала, но Финтана всегда поглощала музыка, временами — до безумия. «Ты не можешь жить музыкой», — говаривал Брендан, но Уна замечала в глазах Финтана яростное желание доказать обратное. Он неустанно трудился зимы напролет, мастеря на продажу немудреные крестики святой Бригитты — для туристических магазинчиков в Скариффе и Маунтшанноне. И откладывал каждый пенни, который зарабатывал, играя по найму. Какая уж лень! Уна понимала желание Финтана познать мир за пределами Данбега, где твое будущее предопределено с рожденья, в зависимости от того, кто твой отец, сколько пахотной земли тебе принадлежит и чем твои предки занимались из поколения в поколение. Традиция могла стать не только предметом гордости, но и «приговором к тюремному заключению».

С каждым днем вещи, припрятанные в комнате Брендана, все больше и больше давили ей на сердце. Должно же быть какое-то правдоподобное объяснение. Но почему она боялась? Он всегда был человеком настроения, но в последнее время его мрачность усиливалась, и Уна стала припоминать беспокоившие ее слова и поступки брата. Этим утром, обходя угол дома, она вспомнила эпизод, увиденный здесь почти двадцать лет назад: Брендан, ему было около двадцати, с курицей в руках, приготовившийся свернуть ей голову. Зажав бьющуюся птицу между коленей, он вытянул левой рукой ее шею и отсек голову одним ударом широкого ножа. Подняв голову, он заметил Уну, но не шевельнулся и не вымолвил ни слова, пока трепыхавшаяся курица не затихла. Мгновение он смотрел на нее изучающе, а потом поднялся с корточек и, держа за костлявые лапы, протянул кровоточащее туловище. «Вот, — сказал он, — отдай это маме». Уна решила, что он пытается напугать ее, но, всмотревшись в Брендана, увидела пустоту в его глазах; он был безмятежно спокоен.

Расстроенная воспоминаниями, Уна решительно остановила ткацкий станок и соскользнула со скамьи.

— Пойдем, Айоф, дорогая, пора спать.

— Но, мама, еще даже не темно.

— Нет, и стемнеет, когда ты уже будешь в постели. Разве не интересно узнать, куда перенесет нас сегодня книжка?

Они читали всю зиму, каждый вечер по главе. Личико Айоф просияло, но сразу помрачнело, ибо она стала размышлять, какая перспектива заманчивей. Уна любила вглядываться в мордашку изменчивой, как ирландская погода, дочки, будто в знакомый пейзаж.

— Немедленно идем наверх, — сказала она притворно-угрожающим тоном. — Поцелуй ребят.

Она подождала, пока Айоф крепко прижимала губы к бакенбардам Брендана, а затем — к щеке Финтана. Брат вновь взглянул на Уну, и в глазах его сияло озорство.

«Не сейчас», — прошептала она, но Уна знала, что он не будет руководствоваться ее советами.

В их комнате она принялась читать столь стремительно, что Айоф пожаловалась:

— Мама, слишком быстро.

— Прости, любовь моя, — ответила Уна, замедляя темп и стараясь расслышать, что происходит внизу. Никакие звуки сюда не доносились, и это ужасно действовало на нервы.

— Вот и все на сегодня, — сказала она, закрывая книгу в конце главы и коротко целуя Айоф. — Спи сладко, a chroi.

Открывая дверь, Уна поняла: тишина внизу ничего хорошего не сулила. Голос Брендана был спокойным, но в нем ощущалась ярость.

— Итак, Америка? Я должен был догадаться. Мечтаешь побыстрее смыться от нас, да? И не просто на другую сторону дороги, ты должен полмира проехать, и этого еще мало! А где ты собираешься взять деньги для жизни в Америке?

— Я скопил немного. Я мог бы продать свою долю фермы. — Брендан промолчал, и Финтан продолжил: — Я пошел к адвокату. Он сказал, что у меня и Уны равные доли, такие же, как и у тебя. Сколько ты собирался скрывать это от нас, Брендан? Но не волнуйся, я назначу справедливую цену.

Брендан встал, дрожа, с крепко зажатым в руке серпом.

— Щенок гребаный! — сказал он, вонзая серп в стол, где он и застрял. Финтан отшатнулся, перевернув стул, в шоке от произведенного его словами эффекта. Гнев Брендана сменился замешательством, потом раскаянием. Он рухнул на колени, упершись лбом в край стола.

— Финтан, тебе лучше уйти, — сказала Уна. — Хотя бы на время.

— Я не могу тебя здесь оставить…

— Финтан, — повторила она, уже резко. — Почему бы тебе не убраться? С нами все будет в порядке.

Финтан поднялся и поспешно вышел. Мгновение Уна постояла на месте, а затем неторопливо подошла к столу и вытащила сери. Ощущая в руке его мертвый груз, она открыла заднюю дверь, прошла в сарай и повесила серп рядом с другими инструментами, аккуратно развешанными на крюках.

Вернувшись в кухню, Уна увидела, что дверь в холл закрыта, а Брендан без устали меряет шагами расстояние от холла до его комнаты. С облегчением осознав, что пока можно обойтись без объяснений, она закрыла лицо руками и зарыдала.

— Мама? — послышался сверху детский голос. Айоф стояла на лестнице в ночной рубашке. — Мама, что случилось? Мне страшно.

Уна стрелой взлетела по ступенькам, опустилась на колени и крепко обхватила Айоф.

— Все в порядке, любовь моя, — сказала она, приглаживая волосы дочки. — У мальчиков была небольшая ссора, но все прошло. Все прошло.

 

ГЛАВА 15

Капельки пота выступили на лбу Норы, пока она двигалась по «бегущей дорожке». Свою квартиру она получила от Тринити-колледжа еще в Америке, в результате обмена профессорскими кадрами. Хотя ей нравилось ее месторасположение на Гранд-канал и большие окна, выходящие на юго-западную часть города, ее никогда не радовало это строгое современное пространство. Она охотно пользовалась «бегущей дорожкой», ходьба приводила ее в медитативное состояние. Нора упражнялась уже почти сорок минут, расслабившись в повторяющемся ритме, ощущая, как кровь приливает к мускулам, устремляя взгляд в открывающуюся за огромным зеркальным окном даль. Дублин оставался изумительно уютным городом, и взор Норы блуждал вдали, где виднелись над каналом крыши Херолс Кросса и Крамлина, и мерцающие огни зажигались в спускающихся на город сумерках. Это удивительное время дня особенно напоминало закаты над отвесными берегами Миссисипи в окрестностях Сан-Паоло. Нора затосковала по дому. Ее родители сейчас, скорее всего, работают. Она представила себе отца, проводящего эксперимент в лаборатории университетской медицинской школы; мать, выслушивающую сердце какой-нибудь жительницы Восточной Африки — восточноафриканцы составляли большинство посетителей общественной клиники. Она не разговаривала с родителями уже больше недели; не забыть бы позвонить им, пока еще не стало поздно.

Почему-то вспомнились слова Эвелин Мак-Кроссан, жены Габриала, произнесенные во время обсуждения работы по составлению каталога болотных останков. «Когда я вижу всех этих людей в музее, — сказала Эвелин, — я думаю: какая печальная участь — стать экспонатом. Ведь это все же люди. Или были ими. Я всегда молюсь за них». Нора вспомнила о спутанных волосах cailin rua, обсыхающих на поверхности смотрового стола. Эти спутанные пряди навечно останутся такими, какими их обнаружили — всклокоченными, непричесанными. Обстоятельства смерти рыжеволосой девушки, останки которой чудом сохранились, обратили обычный труп в артефакт.

Сегодня днем Нора «прижала к стенке» Досона, чтобы расспросить его об обнаруженной на кольце надписи.

— Ну, во-первых, есть основания предполагать, что обладатель кольца был католиком, — сказал Досон.

— Как вы это вычислили?

— «IHS» среди чисел — литургический символ, отчетливо связанный с католической церковью.

— И что он означает? — Досон поднял брови. — Я не очень разбираюсь в церковных символах, — объяснила Нора.

Он улыбнулся:

— Члены Братства христиан утверждают, что это значит: «Я страдал». Но если серьезно, в действительности это искажение «IH OY», греческого эквивалента имени «Христос» Оно было переведено на латынь и в конце концов усвоено церковной традицией в качестве аббревиатуры или монограммы. Это сочетание букв многократно интерпретировалось, если я только смогу вспомнить… — Досон наморщил лоб. — Единственное, что пришло на память: Iesus Hominum Salvator — Иисус, Спаситель Людей.

— Впечатляет.

— Ну да, все, что базируется на христианской доктрине, несомненно, впечатляет больше, чем мне бы хотелось.

— А другие инициалы?

— Думаю, обручальное кольцо, — сказал Досон. — В то время, согласно обычаю, кольцо мужчины служило брачным залогом. Инициалы двух людей и даты, кажется, подтверждают это.

Но если кольцо, принадлежавшее рыжеволосой девушке, было обручальным, куда делся ее муж и защитник? Ушел воевать? Или погребен неподалеку, и рано или поздно какой-нибудь добытчик торфа откопает и его останки? Надпись была ключом к загадке. Зная инициалы и числа, Робби Мак-Свини может отыскать что-то более существенное.

Нора взглянула на дисплей «бегущей дорожки»: она «прошла» уже почти три мили, но останавливаться не хотелось. Мысли ее вернулись к брачной церемонии и обычаю обмениваться кольцами. Какие слова при этом произносят? Клянутся любить, уважать, заботиться. Если бы все получалось так гладко…

О Хью и Майне Осборнах Девейни сказал: прекрасный брак. Лживые и куцые слова, которые говорили и о Питере и Трионе. Могут ли двое людей найти в обществе друг друга неиссякаемую радость и удовлетворение? Это одна из величайших загадок Вселенной. Даже искренне желая соединиться с другим человеческим существом, так трудно сохранять хрупкое равновесие несхожих характеров и стремлений — трудная, превышающая по своей сложности непостижимость человеческой личности задача! Кто мог бы рассказать ей правду о Хью и Майне Осборнах?

Капля пота попала в глаз, прервав поток мыслей. Почему, черт побери, размышляя о рыжеволосой девушке, она вновь и вновь возвращается мыслями к Трионе — или к пропавшей женщине на фотографии? И почему она так жаждет уличить Хью Осборна в убийстве? Об убийстве ей не известно ничего, кроме того, что рассказал Девейни, и вряд ли она узнает больше. Немыслимо, чтобы еще одно незавершенное дело преследовало ее всю оставшуюся жизнь. Нора нажала на кнопку, чтобы постепенно замедлить движение. Сумерки сменились ночью, и она видела в окне свое отражение. «Брось все это», — посоветовал ей внутренний голос. Нора наблюдала, как при каждом вдохе поднимаются и опускаются ее плечи. «Пусть все идет по-прежнему». Она сошла с дорожки, ощущая, как и всегда после долгой тренировки, легкость, словно она шла по воздуху. И ответила себе: «Я постараюсь. Я не могу обещать, но я постараюсь».

 

ГЛАВА 16

Девейни сидел в машине, припаркованной за воротами Браклин Хаус. Это не могло считаться настоящим наблюдением, но было единственным, что он мог сделать. Он убедил Нуалу одолжить ему автомобиль, обещая вернуть ко времени ее встречи с клиентами. Самостоятельный выбор и покупка машины были предметом ее особой гордости.

Он никогда не пользовался мобильным телефоном и лениво поигрывал кнопками, когда из ворот выехал пыльный черный фургон «Вольво». Это был Осборн. Девейни подождал несколько секунд, а потом пристроился в хвост. Держать необходимое расстояние было нетрудно — в окрестностях Данбега не так много дорог. Кажется, Осборн ехал на север, в Лугрей. Девейни сверил часы. Семь часов. Чтобы попасть домой к половине девятого, наблюдение скоро придется прервать.

В Лугрее Осборн повернул на трассу шесть. На этой дороге было оживленно — меньше шансов, что наблюдателя заметят. Девейни рванул по шоссе за черным «Вольво», оставив позади пару машин. Следуя указателям, Осборн направлялся в центр Голвея. Девейни почти потерял его на первой круговой дороге, но в последний момент заметил «Вольво» и успел сделать поворот. Он снова взглянул на часы. Почти четверть девятого, ему следует позвонить Нуале и предупредить, что в сложившихся обстоятельствах он на несколько минут опоздает. Она всегда может взять его машину, сказал Девейни, когда они договаривались. «Подвозить клиентов?» — спросила она. Он подумал, что вопрос излишен.

Девейни взялся было за телефон, но положил его обратно. Пришлось срочно поворачивать, чтобы не потерять «Вольво» из виду. Надо подождать, пока он где-нибудь не остановится, если только это когда-нибудь произойдет. Он не хочет разбить машину вдобавок к тому, что опоздает. Девейни проследил, как Осборн огибает площадь Эйр Скуэр, свернув затем на маленькую улочку подле доков.

Хью Осборн припарковал свою машину, а затем вошел в неприметную дверь, выходящую прямо на улицу. Девейни стоило бы подъехать или подойти поближе, но его могли заметить. Он припарковался в тридцати ярдах и стал ждать, оглядывая улицу. Вот когда нужна телефонная будка — ни хрена! Он посмотрел на мобильник. Лоснящийся черный футляр с крошечными огоньками словно бы дразнил его. И как Нуала сумела разобраться во всей этой технологии, сделать ее частью своей жизни и смело двинуться в мир, оставив его далеко позади? Он взял трубку и поднес к уху. Тишина. Может, нужно куда-то нажать, чтобы включить эту штуковину? Он осторожно надавил маленькую кнопку, помеченную «Говорите», и громкий звук мобильника наполнил машину. Он набросился на телефон, яростно нажимая кнопки, чтобы прекратить шум, который, должно быть, разносился по всей тихой улочке.

В этот момент из дверей вышел Осборн. Он выглядел потрясенным. Осборн подошел к машине, собираясь уехать, но внезапно пошатнулся и схватился за дверцу, словно ему стало нехорошо. Он не знает, что за ним следят, подумал Девейни, если только я ничего не испортил. Пока он соображал, не мог ли Осборн где-то его заметить, мотор «Вольво» взревел, и автомобиль резко рванул с места. Девейни последовал за ним, надеясь, что Осборн не сильно выиграл, стартовав первым. На повороте путь намертво преградила машина, которая маневрировала, сгружая пустые бочонки из-под пива. Девейни затормозил, едва не врезавшись в водителя и остановился дюймах в восемнадцати от грузовика.

— Смотри, куда едешь, ты, козел сонный! — заорал шофер, колотя по капоту кулаком. — Ты на хрен меня бы убил!

Девейни свернул на соседнюю улицу и направился туда, откуда только что приехал. Осборн потерян. Едва ли удастся его отыскать. Было почти полдевятого. Если уехать немедленно, Девейни доберется домой, опоздав не более чем на пятнадцать минут. Но что произошло после того как Осборн вошел в здание? Девейни приблизился к зданию, чтобы рассмотреть его получше. Парень лет тридцати, рыжеватый, в кожаной куртке, задержался в дверях, пытаясь запереть замок. Когда Девейни приблизился, он пробовал уже третий ключ.

— Уже закрылись, да? — спросил Девейни. Парень испуганно поднял на него глаза. Его лицо было узким, слегка красноватым, и под правым ухом виднелся бритвенный порез. Табличка на двери гласила: «Эдди Долфин, частные расследования». Вряд ли он давно тут работает, подумал Девейни, если столько времени мается с ключами.

— Почему бы опять не открыть вашу контору, Эдди, мы б с вами поболтали. — Испуг, промелькнувший во взгляде парня, сменился настороженностью, и он, словно плохой актер, принял притворно-беззаботный вид. Однако судорожное движение рта выдавало его беспокойство. Боится потерять работу, заключил Девейни.

— Я уже собрался домой. Почему бы вам не взять визитку, вы бы позвонили мне или зашли утром… — Девейни показал свое удостоверение, и поведение парня заметно изменилось, стало нервозным.

— Давайте поговорим сейчас, если не возражаете. Пока я здесь.

Эдди Долфин открыл дверь и двинулся вверх по деревянным ступеням. Казалось, он поднимается на эшафот. Когда они вошли в офис, он рухнул в кресло, мрачно уставившись на заваленный бумагами стол.

Внимательно рассмотрев Долфина, Девейни огляделся, оценивая обстановку. Он тянул время, чтобы получше разобраться в своих впечатлениях, а главное — чтобы мистер Долфин понервничал перед допросом. Здание смахивало на старую казарму: два этажа, одинаково расположенные одностворчатые окна. В крошечном офисе Долфина было два окна, одно выходило на улицу, другое, чья замутненная поверхность еле пропускала свет уличных фонарей, — на зады складских помещений. Воняло пылью и плесенью. Стены и оконные рамы были недавно, но очень небрежно выкрашены. Угловой чулан приспособили под фотолабораторию: у двери стояла большая бутылка проявителя, а также несколько новеньких компьютеров, еще в упаковке. Мусорное ведро переполняли пустые бутылки из-под «Гиннесса» и упаковочные контейнеры. Работает допоздна, подумал Девейни, и вернулся к Долфину, нервно передвигающему кипы бумаг, в беспорядке сваленные на столе.

— И давно Осборн ваш клиент, Эдди? — спросил Девейни, скрестив руки и опершись о дверной косяк.

— Слушайте, я не обязан отвечать на подобные вопросы. Это конфиденциальная информация, как вам известно, — он изъяснялся так, словно только что научился говорить.

— Если вы священник или адвокат, — согласился Девейни. — Вы адвокат, Эдди? Я знаю, вы не священник.

Девейни, не шелохнувшись, безмятежно смотрел на Долфина. Молчание становилось гнетущим.

— Около полугода. — Взгляд Долфина был таким испуганным, словно он ожидал бешеного шквала вопросов. Челюсть его нервно подрагивала. Девейни оставался спокойным и ждал.

— Он пришел сюда прошлой зимой. Хотел, чтобы я помог найти его жену и ребенка. Они пропали. Я сказал, это не очень хорошо выглядит… — Долфин бросил на детектива быстрый взгляд. — Он был надежный клиент, платил регулярно, и я взялся. Навел некоторые справки, посетил кое-какие места с фотоаппаратом. У меня уже четыре ребенка, и еще один ожидается, — сказал он с ноткой мольбы в голосе. — Мне нужна работа. И здесь никто не отыскивает людей лучше меня. Я получал результаты.

— Так что привело его к вам сегодня?

— Кто-то прислал сюда пакет на его имя.

— Что в нем было?

— Откуда мне знать, — сказал Долфин, всем своим видом демонстрируя, как оскорбил его вопрос. — Я не привык обшаривать пакеты, предназначенные моим клиентам.

— Ну, и что вы, в конце концов, за детектив, Эдди? Конечно, если бы я хотел это узнать, мне было бы достаточно связаться с моим приятелем Майклом Нунаном из сортировально-подборочного офиса, что на Милл-стрит-стейшн. Уверен, у него найдется файл с подробнейшими сведениями о вас.

— Я не сделал ничего плохого. На хрена вы сюда вломились… — забормотал Долфин, нервно поглядывая на распахнутую дверь чулана.

— Я все собирался звякнуть Майклу. Вечность его не видел. У этого парня феноменальнейшая память — никогда ничего не забывает. Он может исчерпывающе поведать об ограблении любого рода, большом и маленьком, совершенном в этих местах за последние пять лет. Разве не удивительно? Вы никогда такого не увидите.

— Ну, ладно, ладно, — сказал Долфин. — Это было просто гребаное письмо, ладно? Пара страниц, написанных от руки. Что-то вроде: «Знаю, что ты замыслил, ублюдок, и ничего у тебя не выйдет». И все такое прочее. Там было еще что-то, вроде металлической пластинки, я не понял, что это было. Но свалил сразу, как только прочитал это. Забыл о гонораре, который был мне должен.

— Не беспокойтесь о гонораре, Эдди. Опишите мне эту металлическую пластинку.

— Похожа на… я не знаю, на брошь или что-то еще. Два слоника, вот так, — и он составил кулаки, — головами соединены, вроде.

Девейни похолодел. Заколка для волос Майны Осборн. Чем же еще это могло быть?

— Каким образом некто узнал, что с Осборном можно через вас установить контакт? — спросил Девейни.

— Должно быть, видел одно из моих объявлений. Они, кстати, недешевые и до сих пор оплачиваются из моего кармана.

Сразу перед глазами Девейни сразу же вспомнил, как Осборн отреагировал на найденное тело.

Если невозможно обыскать все болото, необходимо надавить на Осборна. В Браклине он заправляет всем. Люси Осборн знала больше, чем пожелала рассказать. И парень ее, — Девейни довольно-таки часто видел его у Линча, — тоже мог бы заговорить, если поднажать.

— Слушайте, мне нужно домой, — сказал Долфин. — Жена уже давным-давно ждет.

Жена. Боже! Девейни проверил свои часы. Почти девять часов, а он, самое меньшее, в часе езды от дома.

— Я буду поддерживать с вами связь, — сказал он Долфину. Он должен найти телефон и попытаться все уладить.

Он повернул ключ зажигания. И как пролетело время? Он рванул по городу, ища глазами телефонную будку, но ничего подходящего не обнаружил. Наконец на окраине заметил одну, приютившуюся у обочины. Остановившись и выпрыгнув из машины, он стал обшаривать карманы в поисках мелочи. Сняв трубку и услышав вместо привычного гудка тишину, сообразил, что провод оборван. Выйдя из будки, он устало направился к машине. Когда он взялся за ручку дверцы, доля секунды потребовалась, чтобы осознать произошедшее. Гребаные идиоты — система безопасности автоматически заперла двери! Приключение обратилось в колоссальную катастрофу. Девейни мстительно пнул ближайшую шину. В этот момент весомая капля стукнула его по левому глазу, потом другая, и за несколько секунд его промочил до нитки бешеный дождь.

До дома он добрался ближе к полуночи. Уже через пять-десять минут он сумел остановить пару с мобильником, но ждать слесаря, чтобы открыть машину, пришлось добрых полтора часа. Он пытался позвонить домой с одолженного мобильника, но тщетно. Он все еще не обсох, и, должно быть, у него был совсем неважный вид, когда он отворил дверь кухни. За столом с чашкой чая сидела Нуала. Она одарила его привычно укоризненным взглядом.

— Мне пришлось отменить встречу. Знаешь, Гар, я рассержена не из-за своих проблем, — произнесла она устало. — Бог со мной. Но ты совершенно забыл, что должен был пойти с Рошин взглянуть на ту скрипку, не так ли?

Боже! Недаром весь день ему казалось: он забыл что-то очень важное. Он тяжело опустился на стул напротив Нуалы, но она встала из-за стола, и ее взгляд можно было сравнить с пощечиной.

— Она в постели, но не думаю, что спит. Ты мог бы извиниться.

Он продолжал молчать, зная, что попытка объясниться в данный момент только все усугубит. Нуала ушла, и звуки ее шагов, донесшиеся до Девейни, ранили его в самое сердце. Ничего не могло быть хуже. Когда-то он чувствовал, что они едины во всем, что делают. Он помнил, как упивался ее очарованием, которое до краев наполняло его жизнь. Чувство осталось, но было погребено лавиной обыденности, сопутствующей ежедневному труду, многочисленным обязанностям, воспитанию троих детей. Он преодолел желание нагнать жену, приласкать, окунуться в ее нежность. Вместо этого он вытащил из буфета полотенце и, пока поднимался к Рошин, просушил им волосы. Она пошевелилась, когда свет из коридора проник в комнату. Он сел на край кровати, всматриваясь в серьезные глаза дочери, в ее расширенные в полумраке зрачки.

— Прости меня, Рошин, — сказал он. — Я был поглощен своими делами, и скрипка совсем вылетела у меня из головы.

— Все в порядке, папочка. Я давно тебя простила. — Она подалась вперед и ласково погладила его по руке. — Хотя не думаю, что мама простила. Но ты не волнуйся, она простит.

Девейни сидел на краю кровати, глядя на свои туфли и пытаясь поверить, что все как-нибудь устроится.

 

ГЛАВА 17

Когда в середине ночи зазвонил телефон, Нора решила, что это ей снится. У нее часто бывали кошмары, которые заканчивались телефонным звонком — безответным, далеким. Но постепенно она осознала: это не сон, и подняла трубку, чувствуя себя испуганной, растерянной и почти оглушенной стуком собственного сердца, прыгающего в груди.

— Алло, — когда ответа не последовало, она снова произнесла: — Алло. Она взглянула на часы — 12:47. Значит, дома восьмой час вечера. Она вспомнила, как отец позвонил той ночью, когда нашли тело Трионы, и ощутила тревогу. Ответа вновь не последовало, и она неуверенно спросила: — Папа?

Раздавшийся в трубке голос не принадлежал отцу. Прерывистый с придыханием шепот казался каким-то бесплотным, не мужским и не женским:

— Оставь это.

— Оставить что? — переспросила Нора. — Кто это?

На долю секунды мысли обратились к Трионе. Она была уверена, что никому здесь не рассказывала о смерти сестры.

— Им там лучше.

— Что вы имеете в виду? Кому лучше? — мысли пребывающей в полусознательном состоянии Норы метались, пока она не вспомнила еще одно возможное объяснение.

— Вы имеете в виду Майну и Кристофера Осборнов? Что вы знаете о них?

В ответ в трубке прозвучал ровный гудок.

Что это за дикий звонок? Случайное происшествие? А если он связан с Майной Осборн, почему позвонили именно ей? Кому известно о ее интересе к этой истории? Нора рылась в памяти, пытаясь вспомнить, кто знал о ее посещении Браклин Хаус. Несколько минут она сидела в темноте на смятых простынях, пытаясь найти хоть какие-то ответы на нескончаемый шквал вопросов. Помимо прочего, ей пришлось убеждать себя, что этот звонок действительно был.

Бесполезно пытаться заснуть. Ее глаза блуждали по комнате и на мгновение задержались на ноутбуке, лежащем на письменном столе. Есть один простой способ узнать побольше об исчезновении Майны Осборн. Нора открыла вебстраницу Irish Times и приступила к архивным розыскам. Она напечатала «Майна Осборн», но поколебалась, прежде чем нажать на «Поиск». Что она намерена выяснить? И каковы будут последствия? И она, и Кормак могут попасть в беду, если сумеют узнать нечто существенное. Это ее личные проблемы, так зачем же втягивать в них Кормака? И все же он согласился вернуться в Браклин. Возможно, его обуревает такое же любопытство. Нора поколебалась еще секунду, а затем нажала на кнопку. Почти сразу появился список статей. Она просмотрела заголовки:

Растет беспокойство о пропавших женщине и мальчике.

Расширяются поиски исчезнувших матери и ребенка.

Женщина и мальчик отсутствуют более девяти недель.

Полиция возобновляет поиски на болотах.

Поиск пропавших матери и ребенка прерван.

Полиция недоумевает по поводу исчезновения.

Осборн критикует действия полицейских.

Женщины, которые мертвы или пропали.

Вновь просматриваются сведения о пропавших женщинах.

Полиция проверяет версию о появлении серийного убийцы.

Она открыла первое сообщение, появившееся почти три года назад:

Растет беспокойство о матери и ребенке, которые исчезли в пятницу в графстве Голвей. В последний раз миссис Осборн и ее сына Кристофера видели в четверг после полудня, идущими по Драмклегганской дороге на окраине Данбега.

Полицейские водолазы обыскали Луг Дерг около дома Осборнов, в то время как 60 человек, включая соседей, гражданскую оборону и Мальтийский орден, прочесали все окрестности дома в радиусе пяти миль, включая болота и мергелевые провалы. Полиция допросила ряд свидетелей, пытаясь установить местонахождение пропавших матери и ребенка.

В миссис Осборн течет индийская кровь. Ее приметы: рост 5′5″, стройного телосложения, с длинными черными волосами и карими глазами. Была одета в шерстяной джемпер, пуловер вишневого цвета, фиолетовый шарф, голубые джинсы и коричневые кожаные ботинки. Кристофер Осборн, индийско-ирландского происхождения. Приметы: рост 2′6″, каштановые вьющиеся волосы и карие глаза. Последний раз его видели в коляске-стульчике, одетым в зеленый вельветовый комбинезон, вязаную кофту в желто-белую полоску, темно-синюю куртку и красные сапожки.

Незадолго до исчезновения миссис Осборн зашла в местное отделение AIB банка. Скрытые камеры наблюдения зафиксировали, что она сняла со счета деньги. Кроме того, она зашла в местный магазин, чтобы купить сыну сапожки.

Полиция не предполагает, что миссис Осборн могла принять предложение подвезти ее домой. Свидетельств того, что ее кто-то подвозил, нет. «Она не относится к тем, кто мог бы просто сбежать», — утверждает детектив участка Лугрей, сержант Брей Бойлан. Муж миссис Осборн сказал, что она всегда согласовывала с ним свои планы. По свидетельству полиции, следов борьбы вдоль дороги нет, ни один опрошенный не видел и не слышал ничего необычного.

Всех, кто обладает какой-нибудь информацией, просят связаться с полицией: участок Лугрей, телефон (091) 841 333 или конфиденциальный номер: Гарда 1–800–666222.

Нора с жадностью поглощала информацию, обращая внимание на малейшие подробности, которые могли бы помочь в ее расследовании. Когда она просматривала список еще раз, в глаза ей бросился еще один заголовок:

Полиция проверяет версию появления серийного убийцы.

Комиссар полиции мистер Патрик Нири приказал создать особую следственную группу, чтобы расследовать случаи гибели и исчезновения женщин и выяснить, не относятся ли они к серийным убийствам. Следственная группа создана в связи с исчезновением 12 августа Фиделмы ОʼКоннор (20 лет), медсестры-студентки, которую в последний раз видели возле ее дома в Эббилейкс, графство Лаоис. Между случаями исчезновений прослеживается известное сходство: в последний раз пропавших видели на оживленных деревенских дорогах или вблизи них.

Не лучший ли способ избежать подозрений — связать исчезновение своей жены с преступлениями серийного убийцы? Это не могло не сработать, особенно при отсутствии вещественных улик. В следующей статье перечислялись все семь случаев исчезновения, по которым возобновлялось следствие. Ни одну из пропавших не нашли. Перед исчезновением все женщины не имели спутников, ни одну из них, кроме Майны Осборн, не сопровождал ребенок. Нора вспомнила, что Девейни тревожила именно эта деталь. И еще кое-что извлекла она из газетного отчета. Семь женщин были молоды, девятнадцать-двадцать лет, а Майне Осборн исполнилось двадцать девять. Нора отсутствующим взглядом уставилась на мерцающий экран компьютера. Было почти два часа ночи. Она вспомнила, какое выражение было у Джереми Осборна в тот момент, когда она спросила, видел ли он то самое видео. Ему запретили отвечать. Избрав верную тактику, она, возможно, заставит мальчика заговорить.

 

ГЛАВА 18

Кормак отбросил простыни и сел на краю высокой кровати. Без толку пытаться заснуть; лучше чем-нибудь заняться. Он включил лампу и посмотрел на наручные часы, лежавшие на столике у постели. Двадцать минут третьего.

Наверное, ему не следовало ездить в Килгарван. Поездка только пробудила переживания, которые, как он полагал, остались в далеком прошлом. Вернувшись накануне ночью, он с головой ушел в раскопки. Он вымотался, но так и не избавился от ненужных мыслей. Он пребывал в том состоянии полусна-полубодрствования, которое иногда сопровождает бессонницу, и, лежа с открытыми глазами, вглядывался в проступающие из темноты очертания. Казалось, в комнате не хватает воздуха, хотя он приоткрыл окно.

Он надеялся, что у Норы в Дублине все в порядке. На долю секунды он представил, как контрастировала бы ее молочно-белая кожа с темно-зелеными простынями его кровати. Он вытянул руку и ощупал место рядом с собой. «Достаточно», — сказал он себе. Он не был монахом. У него были связи с умными, добрыми женщинами, которых он очень ценил, и каждая чему-то его научила. Однако он неизменно ощущал себя скорее наблюдателем, нежели полноправным участником. Безусловно, следовало ощущать себя иначе. И он знал, что его подруги чувствовали это, ибо покидали его еще до того, как он отчетливо осознавал уязвимость ситуации. Однако Норе Гейвин удалось выбить его из колеи так, как еще никто не выбивал. Он вспоминал выражение ее лица, когда она пела. Ее струящийся голос взмывал вверх и затихал, и эти неожиданные перепады пробирали его насквозь. Но не только красота ее голоса поразила его, изумляла ее храбрость. Петь без сопровождения — все равно что раздеваться в комнате, полной людей.

Со вздохом Кормак надел очки и пересек комнату, чтобы сесть за стол, установленный в башенном алькове, где он разложил карты, записи и фотографии раскопок монастыря. Он включил настольную лампу и открыл атлас на странице, где была деревня Данбег. Шесть дюймов равны миле. Карты уточняли местоположение археологических изысканий; они фиксировали мельчайшие искривления дороги или ручья; узенькие тропинки и заброшенные пути, неразличимые на карте иного масштаба; все имеющиеся развалины и земляные работы, нередко известные лишь фермерам и их стадам. Он вгляделся в тонкие черные линии, отмечающие особенности ландшафта, заселенные и незаселенные пространства. Осборн предполагал вести земляные работы на незаселенном участке. Как часто дни, даже недели и месяцы раскопок завершались составлением отчета, констатирующего: данное место археологической значимостью не обладает. И если они с Норой помогут Девейни извлечь на свет тайны местных жителей, то потом выяснится: не следовало этим заниматься. Что, если Майна Осборн просто ушла? Так вполне могло случиться. А иное предположение означало: кто-то в Браклин Хаус впутан в убийство. Миссис Пилкингтон сказала: в деревне кое-кто подозревает Хью Осборна.

Наверное, Брендан Мак-Ганн был прав, и ему следует убраться. Но почему Брендану не терпится от него избавиться? Кормак вспомнил, каким увидел Брендана в монастыре. Конечно, могли быть разные причины для такой недоброжелательности, но мог ли Брендан ненавидеть Хью Осборна столь сильно, чтобы причинить вред его семье?.. «Послушай-ка себя! Болтаешь, словно хренов полицейский», — подумал Кормак. Неудивительно, что он не мог уснуть. И они до сих пор не приблизились к загадке cailin rua, которая была главной причиной их приезда. Кормак снял очки и протер глаза, затем потянулся вперед, распахнул окно так широко, как смог, и выключил лампу. Луны не было, и темнота казалась почти материальной. Вглядываясь в черноту под окном, он попытался вытеснить настырное тиканье мыслей ощущением дзен-буддистского «ничто». Он прекратит копать, как только сможет, и уедет, и больше ни о чем не будет беспокоиться. Он отвлекся от назойливых мыслей, сосредоточившись на обволакивающей его тьме, пытаясь представить, что плывет в ней, когда заметил в сгущении мрака мгновенную вспышку света. Кормак быстро надел очки и напряг зрение, но свет больше не мерцал. Ночь была тихой. Он ждал, слыша свое дыхание. И едва он решил, что, должно быть, это ему показалось, как огонек появился вновь, на сей раз быстро приближаясь. Яркое пятнышко прыгало вверх и вниз, словно фонарик, с которым шли по неровной дороге. Затем подпрыгивающее движение прекратилось, и свет стал передвигаться плавно и быстро, время от времени исчезая. Казалось, он двигался через лес, что лежал к юго-востоку от Браклин Хаус, мерцая сквозь деревья и ровно засветившись у дома. Когда он достиг того, что Кормак посчитал стеной на краю лужайки, огонек резко погас.

Это то, о чем говорил Девейни? Явно выходит за рамки обычного. Однако он не понимал, что это было и имеет ли отношение к кому-либо из обитателей дома. «Оставь это, — требовал внутренний голос. — Возвращайся в постель и поспи хотя бы несколько часов». Вместо этого Кормак опять включил лампу, накинул свитер и джинсы и влез в туфли. Он взял маленький фонарик, лежавший среди инструментов для раскопок, проверив силу его луча на ладони своей руки. «Не могу уснуть, — сказал он, словно убеждая. — Приму стаканчик на ночь, и все будет в порядке». Он выглянул в коридор. Тишина. Он тихонько сошел по покрытой ковром лестнице в фойе и, никого не встретив, проследовал дальше, в кухню. Несколько часов назад Хью приготовил маленький ужин, и запах жареного лука еще слегка ощущался. В кухне тоже было темно и тихо, и Кормак почувствовал себя словно во сне. Он стоял, не шевелясь, прислушиваясь, затем направил фонарик на наружную дверь. Она была закрыта на засов. Он открыл дверь, чтобы осмотреть заднюю стену дома. Кто-то вошел в дом, предположил он, но воспользовался одной из боковых лестниц. Такая лестница находилась за его спальней, и, скорее всего, похожая лестница соединяла этажи на противоположном конце дома. Внезапно он разозлился на свое любопытство и глупую доверчивость. Он закрыл дверь и задвинул засов, и только повернулся, чтобы подняться по лестнице, как услышал шум отодвигаемого стула. Он донесся из-за левой двери, находившейся напротив кухни, у подножия лестницы. Дверь была слегка приоткрыта, он слегка толкнул ее и оказался в побеленном каменном коридоре с несколькими дверями по сторонам. За одной из дверей горел свет.

За столом сидел Хью Осборн, зажмурив от старания один глаз, пытался вдеть в большую иглу толстую белую нитку. Единственная лампа на столе отбрасывала теплый желтый свет. На рабочем столе у локтя Осборна лежали части книги: аккуратно сложенные листы и кожаная обложка. Различного вида инструменты, включая разнообразные шила, прессы и зажимы, рядами висели на деревянной подставке на расстоянии вытянутой руки. Потолок в комнате был очень низким, и глянцевая черная обшивка достигала середины стен. Все остальные поверхности были выбелены, как и коридор, и увешаны старинными картами в простых черных рамках. Слева от двери располагались встроенные глянцевито-черные полки, отягощенные множеством книг в кожаных переплетах, от которых исходил привычный, чуть затхлый запах библиотеки.

Кормак кашлянул и поздоровался:

— Добрый вечер.

Осборн повернулся на стуле, глядя сквозь съехавшие на нос сильные очки. Он казался уставшим, свет рабочей лампы искажал черты его лица.

— A-а, Кормак. — Похоже, он не был ни удивлен, ни раздосадован при виде столь позднего гостя. — Только не говорите, что тоже не могли уснуть.

— Однако это так. Я лишь спустился поискать какой-нибудь выпивки и услышал шум. Над чем вы трудитесь?

— Просто покрепче переплетаю мой старый экземпляр «Тома Джонса». Спиртное может найтись в буфете, слева от вас; если вы собираетесь выпить, я к вам присоединюсь.

Кормак плеснул по порции виски в стаканы, стоявшие возле бутылки. Если Осборн и выходил, он уже переоделся. На нем был темно-синий свитер и серые шерстяные брюки — не совсем подходящая экипировка для прогулок по лесу.

— Кстати, — сказал Осборн, — хотел сообщить вам сегодня вечером, что мне придется завтра отправиться по делам в Лондон. Всего лишь на несколько дней. Я надеюсь, вы и доктор Гейвин сможете о себе позаботиться.

— Не волнуйтесь, я уверен, что мы не пропадем.

Разливая виски, Кормак поймал себя на том, что пытается разглядеть, есть ли на обуви Осборна следы грязи или росы, но увидел на его ногах кожаные домашние тапочки. Кормак закрыл бутылку и протянул стакан Хью Осборну:

— За книги в твердых переплетах.

— Действительно, — согласился Осборн, — что бы стало с бесхребетной литературой?

Кормак сел на койку подле стены и заскользил взглядом по комнате. В углу стояли три сачка для ловли бабочек, один больше другого. Койка, а также мягкое кресло и потертый восточный ковер, покрывавший каменный пол, располагались так, чтобы на них было удобно сидеть перед камином. Скудный огонь горящего торфа разгонял вечерний холод. Несмотря на некоторые попытки создать уют, в сравнении с тяжелой роскошью комнат наверху эта напоминало монашескую келью. Осборн заметил его оценивающий взгляд.

— Я часто сюда прихожу, — сказал он. — Обстановка побуждает к труду.

Он говорил просто, без сочувствия к себе, глядя в сторону, и Кормак не стал отвечать. Что можно сказать человеку, готовящемуся прожить остаток жизни в полной неопределенности? Вместо этого он поудобнее устроился на койке со стаканом в руке, и на минуту между ними воцарилось молчание. Странно, но все питаемые им относительно Осборна подозрения улетучились, как только он оказался с ним наедине. Кормак подумал, что из него никогда не получился бы хороший полицейский. Заговорив наконец, он решил сменить тему, за что Осборн был явно благодарен.

— Восхищаюсь вашими картами, — сказал он. — Выглядят весьма солидно.

Осборн кивнул.

— Эта, — он указал пальцем на раму над камином, — первая полная карта нашего района, сделанная Хьюго Осборном, тем парнем на портрете, который я показывал вам наверху. Кажется, я упоминал, что он был одним из сотрудников Уильяма Петти. Говорят — производил топографическую съемку лично.

Кормак встал, чтобы внимательно рассмотреть карту. Согласно ей, усадьбу составляли окружающее дом пространство из мелких участков земли, разбросанных по округе. Имелся и небрежный трехмерный чертеж самого Браклин Хаус, а также соседнего монастыря, башни, чащи, маленьких скоплений домов, озера и окружающих болот, а в нижнем правом углу — перечень всех пахотных земель.

— Здесь нет и следа Драмклеггана, — сказал Кормак.

— Я тоже это сразу заметил. Похоже на отношение завоевателя, не правда ли? К счастью, все прочее на высоте. Если вдуматься, то наши с вами занятия не столь уж различны. Производя раскопки, вы исследуете материальные следы деятельности человека; изучая топонимику, я также раскапываю исторические пласты, только это кипы карт и документов, заполненных ирландскими, английскими, датскими, нормандскими названиями, порою искаженными до неузнаваемости. Моя величайшая проблема — плохие переводы.

— Все это — записи? — спросил Кормак, указывая на ряды белых коробок с бобинами, которые он только что заметил на полках у двери.

Осборн прямо-таки расцвел при упоминании о своем увлечении.

— Да, это мой проект. Беседы со стариками из округи — о названиях. Просто удивительно, сколько всего они могут вспомнить, если только кто-то додумывается спросить. И удивительно, что названия оказываются особо устойчивыми именно там, где их пытались искоренить. Боюсь, в последнее время я запустил эту работу, но здесь масса ценных документов; не сомневаюсь, что необходимо к ним вернуться. Вы бы удивились количеству грубых ошибок на картах и дорожных указателях. Если вы хотите вернуть старые названия, разве не существенно, чтобы они были точными, а не представляли собой квази-гаэльские версии плохих переводов? Может показаться академическим буквоедством, понимаю, но здесь важен принцип. — Он усмехнулся. — Сожалеете, что позволили мне заговорить об этом?

— А… действительно, я-то хотел спросить, почему вы заинтересовались переплетением книг, — ответил Кормак, сознательно подыгрывая самокритике Хью Осборна. Осборн допил стакан и приподнялся, чтобы налить им виски. Кормак с облегчением осознал, что его замечание принято так, как он хотел.

— Вообще-то это началось в университете. Я занимался в аспирантуре историей и всегда поражался тому, что нам выдают на руки редкостные документы и манускрипты. Время от времени библиотекарь разрешал мне подержать их у себя. Я устроил эту мастерскую несколько лет назад. Переплетение книг — лишь побочная деятельность, на самом деле карты и документы — вот моя специальность. Я работаю для библиотек и хранилищ, отчасти потому, что это приносит несколько шиллингов, но в основном из-за любви к этому делу. У нас тут полно старых семейных документов: о наших местах, о всяких там деяниях. Сведения о родившихся, письма от нескольких исторических деятелей — думаю, их стоит хранить ради тех историй, что они могут поведать.

Его голос заметно смягчился, и Кормак ощутил доверие, которое никогда бы не возникло, если бы не их обоюдная бессонница.

— Все это я надеялся передать своему сыну, так же, как некогда это передали мне. — Осборн приподнял голову, и мужчины некоторое время молча смотрели друг друга.

Кормак почувствовал: даже если бы он сто раз менял темы разговора, он получился бы таким же. Он сожалел, что вынашивал подозрения против собеседника. Хью Осборн представился ему капитаном, твердо ведущим корабль сквозь бури, неизведанные моря и чары некромантов. Через мгновение, когда Осборн вернулся к работе, на глаза Кормака попалась пара черных больших сапог, стоявших в тени рабочего стола. Было ли это воображением или просто игрой света, но их темная поверхность блестела влагой.