ГЛАВА 1

Ноябрьским ненастным вечером Кормак Магуайр сутулился на диване в гостиной. Он читал. Была пятница. В окна стучал дождь, но в камине тлел горящий торф, и Кормаку казалось, что никогда раньше он не испытывал такой удовлетворенности, такого покоя.

Полгода назад, измотанный трудными разговорами с отцом и долгой дорогой из Донегала, Кормак затормозил перед своим домом. Некоторое время он сидел в машине, изучая темные окна и размышляя, сможет ли вернуться к одинокой жизни, которую он вел за этими окнами. Окно машины было чуть приоткрыто, и до него доносилось чарующее благоухание каких-то неведомых цветов. Вдохновленный то ли чудесным ароматом, то ли мечтами, которые он навевал, Кормак снова завел машину и петлял по узким улочкам Дублина, пока не добрался до квартиры Норы Гейвин.

Она сразу же открыла дверь, словно ожидала его. Последующее вспоминалось как сон. Вспомнив три хмельных дня, в течение которых он из отстраненного наблюдателя собственной жизни превратился в деятельного участника, Кормак улыбнулся. Он поглядел на Нору — ее голова покоилась на его коленях, — любуясь мягкими очертаниями тела, темными прядями волос на фоне бледной кожи. Хорошо, что она заснула; она смертельно устала. С тех пор как они вернулись из Данбега, она дни напролет просматривала кипы документов в Национальном архиве Дублина и архивах Лондона, пытаясь найти сведения об Анни Мак-Канн и Катале Море ОʼФлаэрти. Пока ее поиски были безрезультатными, казалось, она зашла в тупик. Кормак знал, с какой энергией она пыталась расследовать убийство своей сестры, и не сомневался: ничто не остановит Нору и сейчас. Сам он уже не верил в то, что они смогут обнаружить какие-то документы, относящиеся к cailin rua, однако не пытался убедить в этом Нору. Ее упорство вызывало большое уважение.

На письменном столе зазвонил телефон. Нора не проснулась, и Кормак поспешил снять трубку, чтобы не потревожить ее. Он услышал знакомый низкий голос.

— Кормак, это Хью Осборн. Здесь кое-что нашлось, и, думаю, вам и доктору Гейвин было бы интересно взглянуть на находку. Не смогли бы вы приехать на выходные? И захватите с собой все, что у вас есть о рыжеволосой девушке с болота.

 

ГЛАВА 2

Первым, что Нора увидела, была обуглившаяся башня, очертания которой виднелись за переплетением мокрых черных ветвей. Весной плющ снова обовьет стены, но сейчас это были зияющие руины, источенные гнилью и сыростью. Вороны окончательно оккупировали башню. Кормак попытался рассмотреть ее сквозь исполосованное дождем лобовое стекло. Нора притормозила.

— Все в порядке, — сказал он. — Поехали. Я просто вспомнил о том, как увидел это место впервые.

Хью Осборн приветствовал их в дверях, с покрасневшими глазами и слегка помятый, словно спал в одежде.

— Входите, входите. Правда, здесь беспорядок. Поздно лег прошлой ночью, копался в бумагах. Я только что заварил чай.

Они последовали за ним в кухню, которая, как и холл, сильно переменилась, с тех пор когда они в последний раз ее видел. Заметив немытую посуду, открытую коробку с готовыми завтраками на кухонном столе и мятое льняное полотенце, свисающее с полки, Нора поняла, что здесь недоставало безукоризненной опрятности тех дней, когда в Браклине царствовала Люси Осборн. В доме царил беспорядок, но он стал жилым и теплым. Интересно, заметил ли это Кормак?

— Вероятно, я заинтриговал вас своим телефонным звонком, — сказал Осборн, налив каждому по кружке чая. — Это касается рыжеволосой девушки с болота. Во всяком случае, так мне кажется. Но сейчас, пожалуйста, расскажите мне все, что знаете о ней. Я хочу обладать исчерпывающей информацией.

Нора подумала, что, судя по всему, Хью готовится принять какое-то решение.

— С самого начала было ясно, что девушку обезглавили, — сказала Нора, — и дальнейшее обследование показало: это сделали мечом или топором. Возникла версия, что девушка была казнена. — Нора дотянулась до своего портфеля, вытащила фотографии cailin rua, сделанные в Коллинс Барракс, и положила их на стол. Осборн слегка вздрогнул, но заставил себя посмотреть. Норе подумала, что сейчас перед ним во второй раз предстало лицо, которое он так торопился увидеть на болоте. Впрочем, едва ли он хорошо разглядел тогда этот пугающий образ. Он только удостоверился, что обнаруженная женщина — не та, которую ищет. Однако было ясно — на сей раз что-то заставляет Осборна изучать каждую черточку ужасного изображения.

— Поначалу у нас не было ни малейшего представления о времени ее смерти, — сказала она. — Во время предварительного обследования на рентгеновском снимке обнаружилось необычное затемнение. — Нора выложила на стол рентгенограммы, изображения, полученные в ходе эндоскопии и, наконец, цветные фотографии кольца. — Это оказалось кольцом с инициалами — COF, AOF, и датой — 1652. Таким образом мы смогли установить приблизительное время смерти. Можно было попытаться идентифицировать девушку, однако мотивы ее убийства оставались совершенно непонятными. Мы начали размышлять о том, по какой причине могли казнить молодую девушку.

Выражение лица Осборна странно изменилось, когда он увидел изображение кольца.

— Продолжайте, — попросил он.

— Мы отправились навестить Неда Рафтери, поскольку слышали, что он знаток местной истории. Мы сообщили ему о кольце, а он рассказал нам о переселении семейства ОʼФлаэрти из Драмклеггана, и об одном из ОʼФлаэрти, молодом Катале Море, которого сослали на Барбадос.

— Однако Рафтери ничего не знал о казни, — сказал Кормак, — и послал нас к своей тете, Мегги Клири.

— От нее нам удалось услышать неполную версию песни, — подхватила Нора, — о человеке, который вернулся из колоний, надеясь отыскать жену, лишь для того, чтобы узнать: ее давно нет в живых, она казнена за убийство своего новорожденного ребенка. Затем Нед Рафтери позвонил нам и сообщил, что он нашел описание казни в Портумне в 1654 году, — продолжила Нора. — Молодая женщина по имени Анни Мак-Канн была обвинена в убийстве собственного незаконнорожденного младенца и обезглавлена за это преступление.

— И, конечно, постепенно мы разочаровались, — сказал Кормак, — потому что так и не смогли получить совершенно достоверную картину произошедшего. Лишь пищу для размышлений.

— Все было совершенно неопределенным, пока мы не нашли эти останки. — Нора засомневалась, стоит ли показывать Осборну сделанные прямо на месте фотографии, помня, каким защищающим движением скрючилось тело взрослого подле крошечного остова младенца.

— Пожалуйста, — попросил Осборн. — Покажите мне.

Она протянула фотографии и увидела в его глазах проблеск признательности.

— Малаки Драммонд, государственный патанатом, установил, что взрослый скелет из подземелья принадлежал рыжеволосой девушке с болота. Мы решили, что нашли Анни Мак-Канн и ее ребенка, того, которого она предположительно убила. Но я все время вспоминала слова из песни миссис Клири: «Они убили тебя, мою единственную любовь». Так казнена она или убита?

— Тогда мы думали, что все доступные источники сведений исчерпаны, — сказал Кормак. — Но генетик из Тринити провел анализ ДНК…

— Он изучает матрилинейные ДНК, — объяснила Нора, — идентичные у матери и ребенка. Однако анализ ДНК обнаруженных нами останков показал, что они не идентичны; погребенные в подземелье ребенок и взрослый не связаны даже отдаленным родством. Наконец появились результаты радиоуглеродных анализов. Они подтвердили, что рыжеволосая девушка, найденная в болоте, жила и умерла приблизительно в середине семнадцатого века, точнее, от 350 до 400 лет назад, — дополнил Кормак. — Итак, мы получили сбивающий с толку набор фактов. Рыжеволосая девушка вполне может быть Анни Мак-Канн, которая, предположительно, вышла замуж за кого-то, имеющего инициалы СОЕ Достаточно вероятно, что она казнена за убийство ребенка, но младенец, найденный рядом с ней, не состоит с нею даже в отдаленном родстве. Кажется бессмысленным.

— Нет, — сказал Осборн, — все это имеет смысл. Идемте со мной.

Они последовали за ним в библиотеку. Один из ее углов выглядел так, будто там произвели обыск. Помещавшийся в книжном шкафу сейф был распахнут, возле него громоздились коробки с бумагами, похожими на старинные юридические документы. На некоторых виднелись сургучные печати.

— Я просмотрел все семейные документы, — пояснил Осборн, собрав часть бумаг и предложив им сесть на софу перед камином. — Вы поймете, зачем я это сделал, когда увидите вот это: документы, связанные с семейством ОʼФлаэрти.

Он расправил на столе фотокопию бумажного листа, довольно сильно пострадавшего от времени. Лист был исписан мелким неразборчивым почерком. Буквы пестрели старинно-затейливыми завитушками.

— Что это, Хью? Откуда? — спросила Нора.

— Помните сундучок, обнаруженный в подземелье? И книгу, которая находилась внутри него? Она долго лежала в Национальной библиотеке, пока кто-то, наконец, не удосужился на нее посмотреть. И когда ее внимательно обследовали, из переплета выскользнул вот этот документ. Один из сотрудников любезно переслал мне его копию, поскольку книга является теперь собственностью библиотеки.

— Похоже на чью-то исповедь, — заметил Кормак.

— Читайте, — попросил Осборн.

— От священника. Он кается в том, что принес ложную клятву, осудив католическую веру. Если бы он этого не сделал, сообщает он, его уделом стала бы смерть или высылка в Инисбофин.

— Инисбофин? — переспросила Нора.

— Остров у побережья Голвея, — пояснил Осборн. — Место, куда Кромвель ссылал священников.

— Взгляните, он упоминает о второй ложной клятве.

Нора начала читать вслух с трудом, из-за покрывающих документ пятен и непривычного правописания, разбирая текст:

Меня призвали ухаживать за госпожой сего дома, коя страдала тяжелейшими родами, и случайно я обнаружил, пока пересекал болото, молодую женщину из этой местности, известную как Айне Маг Аннэг (известную как Айне Руа по причине ее рыжих волос), ожидавшую наступления родов. Она умоляла меня прийти ей на помощь и рассказала, как проделала тяжкий путь пешком из Иар-Коннакта, края на дальнем западе, путешествуя всегда ночью, из страха пред английскими солдатами. Я взял ее с собой в Браклин Хаус, в надежде, что она сможет найти у тамошних слуг пристанище и помощь. Исполняя свой христианский долг, я присутствовал в комнате, где госпожа Сара Осборн разрешалась своим первенцем. Госпожа ослабла из-за тягот, кои длились половину ночи и продолжились (хотя мы того не ожидали) еще двенадцать часов. Госпожа наконец разрешилась ребенком, коего назвала Эдмундом, слабый бедняжка, он едва хныкал или плакал. Увы, с каждым часом ребенок слабел и в конце концов угас. Ближе к полуночи или чуть за полночь хозяйка услышала детский плач издалека, заставивший ее словно взлететь со своего родильного ложа. Она рыдала столь долго и жалостно, что хозяин обещал принести ей ребенка. Он убедил меня помочь ему в сей задаче, ибо его госпожа потеряла всякое благоразумие, всякую осторожность и, сказать по правде, была близка к безумию из-за родильной лихорадки, и переубедить ее было невозможно. Меня послали принести ребенка Айне Маг Аннэг, когда мать и младенец лежали в дреме. Когда я пришел, госпожа Сара Осборн отложила в сторону своего мертвого ребенка, выхватила живого из моих рук, дала ему грудь и погладила его по голове. «Убери сего, — сказала она о мертвом младенце, — ибо сей лишь бесовский подкидыш. Теперь я наконец нашла свое дорогое дитя». Тщетно ее муж пытался отговорить ее от сей убежденности, и никто не мог забрать у нее дитя. «Я вынужден спросить, — сказал мне Осборн, — о девице внизу». «Она не венчана, сэр», — сказал я, но теперь я признаюсь, что сие была жестокая ложь. Ибо не я ли обвенчал ее за двадцать месяцев до сего с молодым Флэтхартэгом Драмклегганским?

— Подождите минуту, — воскликнула Нора. — Если Айне Маг Аннэг и Анни Мак-Канн из письма Рафтери — одно и то же лицо, тогда наша рыжеволосая девушка определенно была замужем за Каталом Мором.

— Была, — сказал Осборн. — Продолжайте читать.

И правда, женитьба не очень одобрялась его отцом, девушка была лишь служанкой в их доме, но я согласился обвенчать их тайно. Но последовало злое время, английские солдаты удалили Флэтхартэга из Драмклеггана и изгнали его в Иар-Коннакт. Потоки Гайлима были красны от ирландской и английской крови, и стаи волков и черных ворон жирели на плоти убитых священников. Меня самого заставили принести клятву, отречься от католической веры и учения. И увы, последующее, что я услышал о Катале Море, было то, что он не бежал во Францию, как я советовал, но был схвачен, как мятежник супротив англичан, и сослан на Барбадос. Все сие я знал, когда ответил так: «Ее ребенок лишь ублюдок, сэр, и не имеет отца, кроме Господа Бога на Небесах». Осборн принял сию новость, после чего вынудил меня положить к девушке их мертвого ребенка, завернутого в тряпье, и дать клятву, что сие есть ее ребенок, погибший ночью. Но когда я сделал, как он велел, девушка пришла в неистовую ярость и стрелой выбежала из дома. Она начала странствовать по дорогам, прижимая безжизненного младенца к груди и рассказывая всем прохожим историю о беззаконии, учиненном над ней и ее ребенком, законным сыном Катала Мора Флэтхартэга.

Дабы остановить ее язык, Осборн далее предложил, втайне, нам двоим поклясться, что девица сама удушила своего ублюдка. Жалкое, покинутое существо, наполовину безумное от горя, рассуждал он, кто поверит ее опровержение? Сказать по правде, я не знал до того времени, что он за человек. И как осмелился бы я ему перечить, слабый, пребывая в презренном, проклятом положении? Осборн поспешил к шерифу донести об убийстве, и я свидетельствовал, что мы двое видели девушку с руками вокруг горла младенца. Я не мог ее спасти, не подвергая себя преследованиям Хьюго Осборна и его благородной жены.

И так вышло, что Айне Руа Маг Аннэг схватили и обвинили в омерзительном убийстве своего ребенка и поставили пред судьями, кои поспешно ее осудили и приговорили к счерти от меча. Через две недели ее тайно отвели к месту казни и отделили ее голову от плеч одним ударом. Когда я умолял людей шерифа отдать мне несчастный труп для погребения, они уведомили меня, что голова ее взята с колоды Хьюго Осборном. Не знаю, где она лежит.

Сие тайное место известно мне с прошлых дней, когда прятал меня здесь старый Флэтхартэг, и много послужила она мне в сие последнее страшное время. Я принес ее сюда, страшась, что Осборн во гневе велит ее труп зарыть в безвестной неосвященной земле. Так в сем древнем уединенном месте, со своим запретным священническим имуществом, захоронил я останки Айне Руа Маг Аннэг. И к груди ее я положил несчастного младенца Эдмунда Осборна, испустившего дух вскоре после рождения.

Мои духовники все мертвы или изгнаны. Посему я каюсь тому, кто найдет это письмо, в том, что я, слабый и недостойный человек, убоялся, из страха смерти, воспрепятствовать мерзким деяниям, в коих и сам принял злодейское участие. Я не смею искать отпущения грехов. Я никогда не обрету покоя, ибо преследуем образом огненно-волосого создания, брошенного на колени, и жалобным воплем, что испустила она, когда мечник вершил свое злое дело. И если кто найдет сей документ, всех добрых католиков и христиан усердно прошу помолиться за нас. Я иду в могилу, призывая милость Божью на мою бессмертную душу. Меа culpa. Меа culpa. Меа maxima culpa.

Бумага была подписана Майлсом Горманом и датирована 24 мая 1654 года. Хью в задумчивом молчании ждал, пока они закончат разбирать слова, которые он, должно быть, многократно читал и перечитывал. Подняв глаза, Нора увидела, с какой тревогой и настороженностью он ожидает их реакции.

— Боже мой, — произнесла она, — если это правда…

— Если это правда, то последние триста пятьдесят лет истории моей семьи основываются на акте узаконенного убийства, — сказал Осборн. — У Хьюго и Сары не было других детей. Вот что таят все эти бумаги. Я потратил полночи, проследив всю нашу генеалогию.

— И те портреты на лестнице… — начал Кормак.

— Только первый, Хьюго, был действительно Осборном. Человек, которого звали Эдмунд Осборн, был сыном Айне Руа и Катала Мора О’Флаэрти, если, конечно, поверить этому Майлсу Горману. Вот вопрос, который не перестаю задавать себе. Но зачем ему лгать?

Из холла донесся шум голосов, и в дверях библиотеки появилась Айоф Мак-Канн.

— Мы здесь, — объявила она, затем убежала и вернулась, таща за собой Джереми Осборна. Юноша определенно изменился к лучшему: волосы отросли и завивались темными локонами, а впалые щеки округлились. Джереми выглядел здоровым. По-видимому, он был и польщен, и смущен вниманием Айоф, особенно в нынешнем обществе.

— Как вы, Джереми? — спросила Нора.

Он взглянул на нее:

— В порядке.

— Рад вас видеть, — сказал Кормак.

Глаза юноши вспыхнули: секунду он отыскивал в вопросе неприятный для себя подтекст, но, убедившись в его бесспорной доброжелательности, не нашелся, что ответить.

В дверях библиотеки появилась Уна.

— Пока вы в верхней одежде, вы оба, не принесете ли из огорода немного картошки? Пожалуй, дюжины картошек хватит.

Айоф опять схватила Джереми за руку и утащила за собой. Никто не успел произнести и слова.

— Боже, если бы у меня была хоть половина ее энергии, — заметила Уна. — Вы не спуститесь в кухню, чтобы мы могли говорить и готовить одновременно?

Уна поручила мужчинам нарезать лук и чеснок и вместе с Норой стала мыть овощи.

— Вы, конечно, спросите, как здесь идут дела после вашего отъезда, — сказала Уна, стоя рядом с Норой у раковины. — Пока тяжело. Хью не признается, но он до сих пор не спит по ночам. Джереми лучше, но, возможно, он нуждается в более основательной помощи. Хью старается, очень старается. Да и мы все.

— А как Люси? Они видятся?

— Нет. Она в специализированной больнице, в Порталойсе. Психолог считает, что сейчас ему не стоит с ней встречаться.

— Айоф, кажется, рада его обществу, — заметила Нора, наблюдая за белокурой головкой и жестикулирующими руками девочки, которая и указывала, и помогала Джереми, обследующему перекопанные грядки за окном.

— Она в восторге, заполучив товарища по играм, ведь Финтан уехал, — ответила Уна. — И мне кажется, Джереми в ней тоже души не чает. Он действительно прошел долгий путь. Он исправно посещает психолога каждую неделю. Это займет много времени, но я не сомневаюсь: Хью прав — в нем много хорошего.

— Все устроится, — сказала Нора, вкладывая в эти слова максимум убежденности. — Вы сейчас живете дома? Извините, что спрашиваю.

— Да, мы все еще там. Брендан постепенно успокоился. Он понял, что отъезд Финтана — еще не конец света, и нанял молодого парня, который помогает ему фермерствовать. Я думаю, утешает и сознание того, что если мы с Айоф и уедем, то едва ли далеко. Вряд ли мы сможем навсегда покинуть эти края.

Хью Осборн поставил тарелку нарезанного чеснока рядом с ними и нежно сжал руку Уны, прежде чем вернуться к столу. Нора заметила: Уну смутил и обрадовал этот жест.

— Хью спрашивал, не переедем ли мы с Айоф сюда. Я пока не решила, что ответить. Но иногда мы действительно чувствуем себя одной семьей.

— Мне кажется, вы оба заслужили немного счастья, после всего что случилось.

Некоторое время они работали в молчании. Нора посмотрела на мужчин. Интересно, успел ли Хью рассказать Уне о той исповеди, об удивительном повороте в истории семейства Осборнов:

— Уна, я не раз задавалась вопросом… Маг Аннэг — это не измененное Мак-Ганн?

— О, да, эти Мак-Канн, Мак-Ганн, Мак-Анна, без разницы, уверена, — лишь различные вариации одного и того же имени. А почему вы спрашиваете?

— Просто любопытно. Возможно, мы выяснили, кто была наша рыжеволосая девушка.

 

ГЛАВА 3

Ужин закончился, посуду помыли, вытерли и убрали. Близилось время, когда Аойф должна была укладываться спать. Хью Осборн вызвался проводить ее и Уну домой. Уходя, он обернулся и сказал Джереми:

— Может, пока я не вернусь, покажешь Норе и Кормаку, над чем ты работаешь?

Юноша, казалось, не отреагировал. Однако провел их в комнату на первом этаже, напротив мастерской Хью, и, повернув выключатель, осветил просторную студию с белеными стенами, увешанными карандашными набросками. На столе у стены лежали пестрый ворох веточек и листьев, лисья шкура и коллекция перьев. Нора слегка вздрогнула, когда заметила на насесте в углу большого нахохлившегося ворона, который проснулся и моргал от яркого света.

— Не волнуйтесь, — сказал Джереми, подойдя к птице и мягко потрепав ее перья. — Он не причинит вам вреда. Он старый и ручной. Но очень умный.

Нора принялась внимательно рассматривать рисунки и картины. Здесь нет тех отчаянных всплесков краски, которые покрывали стены башни, подумала она, но сохраняется та же грубоватая экспрессия. Джереми, держа руки в карманах, прислонился к стене, изображая безразличие.

— Это ваши работы? — спросила Нора. — Они замечательны.

Юноша пожал плечами:

— Хью думает, это удержит меня от того, чтобы покончить с собой.

В интонации Джереми прозвучали былые агрессивные нотки. Он, очевидно, ждал реакции.

— И помогает? — спросил Кормак.

Джереми уклонился от ответа.

— Вот здесь что-то не так, — сказал он, поднося к ним ближайшее полотно. — Не могу разобраться. Как вы думаете?

— Я не знаю, — ответила Нора. Она всматривалась в законченные и почти законченные фрагменты, в замысловато нанесенные на полотно слои краски. И вспоминала, как бродила по тихой студии наверху, обозревая туманящиеся, словно сон, очертания крыльев, странных тропических растений и экзотических животных. Картины Джереми были выполнены в той же, по-особому чередующей свет и тени, технике, что и работы Майны. Хотя темы были самыми обычными — флора и фауна ирландской сельской местности: сова и вальдшнеп, лиса и крапивник. И почти в каждой композиции так или иначе присутствовала ворона. То клюв и яркий черный глаз поблескивали в нижнем углу картины, то кончик распахнутого крыла, казалось, обмахивал край полотна.

— Джереми, — спросила Нора, — Майна учила вас живописи?

Юноша изучал ее, не вынимая рук из карманов, то прислоняясь к стене, то отталкиваясь от нее. Когда она задала свой вопрос, он замер и посмотрел себе под ноги:

— Я часто наблюдал за ней в студии. Она показывала мне, как рисовать, глядя на то, что рисуешь, а не на бумагу. Она сказала: это способ выяснить, как ты на самом деле видишь мир.

— Ваши работы удивительны, Джереми. Это не пустые слова, я действительно так думаю.

— Возьмете что-нибудь?

— Простите? — переспросила Нора.

— Если я отдам вам одну из этих картин, возьмете?

— Я была бы очень рада.

Джереми оторвался от стены и начал перебирать картины в поисках чего-нибудь подходящего. В конце концов он остановился на небольшой, но самой абстрактной и замысловатой композиции.

— Возьмите эту, — сказал он. — Она лучшая.

— Я бы хотела заплатить вам, Джереми.

— Она не продается. Возьмите в подарок, хорошо?

 

ГЛАВА 4

Хью Осборн разжег камин в комнате Кормака, но в ней было прохладно. Резкий ноябрьский ветер носился вокруг дома, с низким воющим звуком разбиваясь об угловую башню. Хотелось бы знать, спальная Норы такая же холодная? Никто не возразил, когда Осборн поместил их в разные комнаты, те же самые, которые они занимали весной. Кормак как раз жалел об этом, когда услышал легкий стук и увидел, что из-за тяжелой двери выглянула голова Норы.

— Кормак, в моей комнате совершенная стужа. Можно обогреться у тебя?

— Я как раз собирался пойти к тебе и спросить о том же.

— Боже, здесь так же плохо, — пожаловалась она, ринувшись на кровать и заворачиваясь в одеяло. — Ну, если холод окажется роковым, — сказала она, стуча зубами, — по крайней мере, замерзнем вместе. Что? Что ты так на меня смотришь?

— Ничего, — Кормак выключил лампу и скользнул под пуховое одеяло. На темном фоне постели различались смутные очертания ее лица, любимые черты, которые время от времени освещало пламя камина. — Просто однажды я вообразил тебя на этом самом месте. А теперь ты действительно здесь, и это вдохновляет. — Он обвил ее руки и ноги своими, чувствуя, как она расслабляется и растворяется в нем, впитывая излучаемое им тепло. — Подвинься еще ближе, положи свои ноги на мои. — Кормак не удержался от невольного вскрика, когда его коснулись ледяные пальцы. — Боже!

— Извини, — сказала он. — Выдержишь?

— С трудом. Но ты очень скоро согреешься.

— Кормак, ты думаешь, Айне Руа и Катал Мор могли спать в этой комнате?

— Не исключено.

— Я знаю, это звучит странно, но я чувствую, что этот дом изменился, — сказала Нора. — Что-то исчезло, и некий благосклонный дух явился на его место.

— Дух cailin rua?

— Не смейся, — предостерегла она. — Ничего особенного, я просто ощущаю себя как-то иначе.

— Я не смеюсь, — ответил Кормак, прижимая ее к себе. — Я тоже это ощущаю. Почти невероятно, что твое желание увидеть рыжеволосую девушку оправданной в конце концов исполнилось.

— Самое странное: я знала, что она невинна, только не спрашивай, почему. Я не могла забыть о том, как она шла пешком с самого запада, пытаясь найти мужа. Должно быть, больше пятидесяти миль. И если она родила младенца, едва добравшись сюда, она была уже на последней стадии беременности. Проделать такое путешествие одной — я представляла, как она прошла весь этот путь. Как она отыскивала правильную дорогу? Где спала? И что с ней было, когда она узнала, что ее муж сослан? Нужно быть очень мужественной, чтобы в таких обстоятельствах рассказать, что с ней сделали. Даже когда они отсекли ей голову, она нашла способ перехитрить их. Она никогда не сдавалась, никогда.

— Немного напоминает одну мою знакомую.

— А о чем вы говорили с Хью, перед тем как мы поднялись наверх? — спросила она.

— Он хотел знать, что стало с cailin rua. Я думаю, он немного выбит из колеи, — сказал Кормак. — Его трудно упрекать за это. Если исповедь правдива, она полностью проясняет историю его семьи.

Нет, это было не совсем так. Как объяснил Хью, Эдмунд Осборн женился на своей кузине, тоже Осборн. Его потомки тоже заключали подобные браки, и это означало, что Осборны — не просто узурпаторы, но тесно связаны кровью и судьбой с наследством и потомством Катала Мора ОʼФлаэрти. Древняя и знакомая история, подумал Кормак. Земли Ирландии издавна обживались волнами различных пришельцев, от кельтов, конечно же, до северян и норманнов, англичан и ольстерских шотландцев. Ошибочно утверждать: прошлое безвозвратно похоронено под землей. Да, и в таком утверждении есть доля правды, однако нельзя забывать и о том, что прошлое продолжает жить, дышать и ходить по земле. Он сам, каждой клеточкой своего тела, сохранял память о родителях — перевитые спирали их ДНК, таинственные трансформации древней материи Вселенной. Он хранил память обо всем, с чем соприкасался в своей недлинной жизни, — о работе и музыке, о Габриэле, Норе и Хью, о cailin rua, о случайных и неслучайных встречах, которые открывали новые пути, новые связующие тело и дух звенья. Рядом с ним шевельнулась Нора.

— Тебе теплее? — спросил он, вдыхая ее чистый запах, радуясь весу ее руки, легко покоящейся на его груди.

— М-м-м, — был ответ.

Неужели она уже спит? Он страшно завидовал способности Норы спать в любых обстоятельствах и часто, лежа без сна рядом с ней, восхищался легкостью, с которой она погружалась в дремоту. Он спросил себя, спит ли сейчас Хью Осборн или работает внизу, в мастерской. Кормак попытался сопоставить судьбу двух мужчин, которые жили в этом доме: оба они вернулись из путешествия и узнали, что их будущее разрушено.

Кормак посмотрел на умиротворенное лицо Норы. Утром он расскажет ей, что Хью хочет потребовать возвращения останков рыжеволосой девушки и младенца, дабы перезахоронить их в Драмклегганском монастыре. Хью просил помочь ему убедить в этой необходимости Национальный музей. Он пока ничего не ответил, хотя в принципе не одобрял подобных намерений, однако научные соображения едва ли перевешивали естественную потребность предать прошлое покою. Впрочем, настоящего покоя нет, есть лишь привычное постоянство перемен. И странная приостановка времени, произошедшая в болоте, тоже была иллюзорной: за ней скрывалось замедлившееся, но непрерывное, неизбежное разложение. В его голове кружилась первая строфа одной старой поэмы:

В мысли Кормака вновь ворвался образ рыжеволосой девушки. Однако он увидел ее не такой, какой обнаружил в болотистой почве, — это ужасное, мучительное видение не раз изводило его за последние несколько месяцев. Сейчас черты девичьего лица разгладились: губы сомкнуты, лоб безмятежен, глаза закрыты. Сложно постичь, почему одно-единственное действие имеет столь далеко идущий эффект. Где был бы сейчас Кормак, если бы эта измученная, отчаявшаяся девушка не прошла до конца назначенный ей путь, а без протеста уступила бы свое дитя? Где была бы она? Лишь одно он знал наверняка: сейчас, когда cailin rua извлекли из безвоздушного склепа, она вновь попала в поток времени: ее клетки начали разрушаться в ускоренном темпе, под воздействием плесени и бактерий, которые незаметно, но неуклонно трансформируют ее. Как и все живое, живое или мертвое. Кормак почувствовал себя странно утешенным этой мыслью. Убаюканный треском огня, порывами ветра и теплым дыханием Норы, он закрыл глаза и позволил столкнуть, покатить и, наконец, погрузить себя в водянистую темень сна.