Прежде чем уйти, он несколько раз обошёл то, что осталось от постоялого двора в слепой надежде найти следы Лины, которая успела выбежать перед взрывом. Но нашёл лишь её опалённый кинжал, который выбросило в один из сугробов.

Остальные в это время собирали припасы — они обнаружились в уцелевшем здании. Брали всё, что посчитали нужным. Кроме них пятерых на всём постоялом дворе не выжил никто.

Отряду удалось уйти раньше, чем на шум сбежались дружины и адепты Меритари. Для Рэна стало новостью, что участвовал в атаке не Орден — осматривая тела убитых людей в красном, Литесса опознала в них жителей Одинокого Вулкана. Она ткнула в вышитую на их одежде эмблему — равносторонний многогранник, вписанный в правильный треугольник, который в свою очередь вписан в круг — и назвала её геминмоном. Мол, этот символ на протяжении веков появлялся то тут, то там, но впервые упоминание о нём появилось именно в повествовании о заселении Одинокого Вулкана. Энормис молча выслушал её и долго смотрел на символ, не шевелясь, а потом сказал:

— Замечательно, — и ушёл, не оборачиваясь.

А Рэн, глядя на него, подумал — как же всё теперь изменится. Даже спустя часы после трагедии он ощущал, что всё стало по-другому, и как раньше уже никогда не будет. Потому что Энормис, связующее звено их пёстрой компании, в одночасье стал другим человеком. Ещё вчера он хотел спокойной жизни в глуши, а теперь устремился к Одинокому Вулкану, чтобы вести войну, которая на самом деле была ему не нужна.

Откуда чародей взял силы двигаться дальше, да ещё и вести за собой остальных, пуэри мог только догадываться. За несколько дней, что они шли, а потом, раздобыв лошадей, скакали на север, Энормис практически не открывал рта. Даже Литесса, поначалу разбитая, со временем оправилась, немного воспрянула духом и стала включаться в беседы. Но — не Эн. Его всё перестало интересовать. Он не откликался даже когда к нему обращались напрямую, словно не слышал, а если отвечал на вопросы, то не оборачиваясь и всегда односложно. То, что вело его вперёд — месть ли, безысходность ли — не разжигало в нём жажды достижения цели. Несмотря на внешнюю твёрдость и непоколебимость, какая-то его часть перегорела, сломалась, и не нужно было долго размышлять, чтобы понять, какая именно.

Рана Арджина оказалась куда серьёзнее той, что получил Энормис, поэтому пришлось проводить лечебные сеансы на каждой стоянке в течение четырёх дней. Однако в итоге сокол полностью поправился.

На пятые сутки путников настигла метель, спрятавшая в молоке далёкие пики восточного хребта, и не прекращалась три дня к ряду. Тракт изрядно опустел к декабрю и местами оброс снежными наносами высотой с гнома. Приходилось пробираться через них, теряя время, потому что сойти с дороги означало и вовсе увязнуть в сугробах.

Лишь спустя восемь дней после побоища они свернули в безымянную деревню, чтобы пополнить припасы и как следует отогреться. Литесса сплела очень стойкий морок, скрывший их отряд под видом пятёрки нейратских наёмников, так что они больше не опасались быть узнанными и остановились в лишь чудом не закрывшейся на зиму корчмушке. В ней оказалось всего три съёмных комнаты, из которых пустовала только одна. Хозяин опасливо косился на хмурую вооружённую компанию и явно боялся неприятностей, а потому заискивающе лепетал что-то про гнилые полы и мышей, пытаясь оправдаться, но его никто не слушал — всё лучше, чем ночёвка на улице.

В комнате пахло плесенью, гулял по низу сквозняк, и лежачих мест для пяти человек в ней, конечно же, не было, поэтому Энормис, Кир и Рэн улеглись на вытребованных у хозяина топчанах, которые заняли почти весь пол. Сразу после небогатого ужина все легли по местам. Быстрый сон пришёл только к Киру, остальные лежали молча, и каждый думал о своём.

— Может, не стоит сразу идти на Одинокий Вулкан? — сказала вдруг Литесса. — Если мы встретим там Гроггана, нам всё равно с ним не справиться.

— А что ты предлагаешь? — отозвался Рэн, который тоже не единожды задавался озвученным чародейкой вопросом.

— Остановиться и поискать другие пути. Может, нам удастся нащупать способ помешать ему, не ввязываясь в драку.

— Так или иначе, это приведёт нас к встрече с ним, — вдруг сказал Энормис. Пуэри видел, как лунный свет из окна отражается в его глазах, глядящих в пустоту.

— Вы не задумывались, как ему удалось найти нас? — подал голос Арджин.

— Скорее всего, случайно, — отозвалась Стальная Леди. — Иначе вслед за первым отрядом прибыл бы второй. Нет такого заклятья, что опутало бы собой весь мир.

— Я бы не был так уверен, — возразил Рэн.

— Будь у него такое заклинание, он уже нашёл бы и собрал все протоэлементы.

— Чушь, — бросил чародей равнодушно. — Эссенции в принципе нельзя найти с помощью магии. По отношению к ним вся материя Нириона вторична. И энергия — тоже. Заклятье для поиска протоэлементов должно быть основано на их же составляющей, что само по себе является абсурдом.

— Как же он их ищет? — спросил Арджин.

— По старинке, — ответила за Эна Литесса. — С помощью соглядатаев, которые скрупулёзно собирают слухи и мифы, а потом складывают картинку воедино. Те эссенции, что плавали на поверхности, он уже нашёл. Значит, на поиски остальных Первых, спрятавшихся намного лучше, у него уйдёт намного больше времени.

— Это нам на руку, — сказал пуэри. — Может, имеет смысл начать поиски протоэлементов?

— И надеяться, что нам повезёт больше, чем ему со всеми его ресурсами? — фыркнула Литесса. — Пальцем в небо, Рэн. Шансы ничтожны.

— Меня смущает то, что, по словам Гроггана, протоэлементов шесть, — задумчиво пробормотал Эн, — а не семь.

— Намекаешь на эссенцию Материи? — спросил охотник, заинтересовавшись.

— Именно.

В комнате надолго повисла задумчивая тишина. Она настолько затянулась, что к тому времени, как Литесса снова заговорила, Арджин успел провалиться в сон, о чём поведал его равномерный сап.

— Раз уж ты заговорил, — сказала женщина неподвижно лежащему чародею, — ответь на мой первый вопрос. Зачем мы сейчас идём на Одинокий Вулкан?

Ученик Мага лежал неподвижно, немигающим взглядом вперившись в потолок. Рэн думал, что он опять промолчит, но ошибся.

— Хочу посмотреть на Средоточие. Всё вокруг него крутится, не зря же Грогган его захватил чуть ли не первым делом.

— И ты готов с ним встретиться?

— С Грогганом? Конечно. Я его убью, — Энормис сказал это так, словно эта мысль не возбуждала в нём ни малейшего интереса. — Или умру, пытаясь.

— Самоубийством ты миру не поможешь, — тихо вздохнула Литесса.

На несколько секунд снова повисла тишина.

— Она тебе снится? — вдруг спросил чародей.

Архимагесса вздрогнула.

— Да.

— А мне — нет, — бесцветным голосом продолжил Энормис. — Я лишён её даже во сне. Говорят, когда тебе снится умерший близкий, ты просыпаешься с болью. Потому что во сне он жив, и возвращаться в реальность, где его уже нет, невыносимо. Но когда тебе даже по ту сторону сна не увидеть любимого человека, то ты словно не просыпаешься вовсе. Бесконечный кошмар. Я — всё время в кошмаре, от которого не избавиться. Потому что её не вернуть. Никогда. Замечала весь ужас этого слова? Никогда. Из-за него всё на свете становится таким зыбким. Умножь это «никогда» на бесконечный кошмар. По-твоему, это жизнь? Для тебя — может быть. А для меня нет. Для меня это остаточное тепло, свечной огарок. Тень жизни. Так что ни о каком самоубийстве тут даже речи быть не может.

И человек повернулся лицом к стене, показывая, что разговор окончен.

— Долбаная кляча, — ворчал Кир. — Весь зад смозолил! Не могу я ездить верхом на такой огромной зверюге. Ноги до стремян не достают! И ни в одной деревне, как назло, ни одного пони!

— Можешь пойти пешком, — бросила Литесса. Она ещё не успела привыкнуть к гномскому нытью, а потому раздражалась всякий раз, когда копатель принимался жаловаться на жизнь.

— И мы уже почти месяц ползём через эти сугробы, — продолжал Кир, не обращая внимания на грубость. — Чёртов воздух становится всё холоднее и холоднее, а мы топаем всё дальше на север. Скоро превратимся в сосульки! И почему наш грёбаный поход не выпал на лето?

— Потому что он выпал на зиму.

— Теплее от ваших слов не становится, дамочка. Ты сама-то будто не мёрзнешь?

— Меня намного больше беспокоит сумасшедший, которому взбрело в голову захватить наш мир, чем какой-то холод, — отрезала женщина.

— Почему ты решила, что он хочет его захватить? — подал голос Рэн, до сего момента лишь прислушивавшийся к разговору от скуки.

— Подумай сам. Для чего ещё может понадобиться Средоточие вкупе со всеми эссенциями?

— Много вариантов. Но…

— Но самый вероятный — получить неограниченную власть над всей материей Нириона, — оборвала охотника Литесса. — Мы уже много раз говорили об этом, Рэн. Он — человек, хоть и необычный. Ему нужна власть.

— А его хозяин, скорее всего, не человек, — задумчиво вставил Энормис.

Пуэри замолчал — не хотел снова ввязываться в спор с архимагессой.

С тех пор как они начали общаться, каждый их разговор неизменно заканчивался дебатами. Оказалось, их взгляды на судьбу человечества и устройство человеческой души почти диаметрально противоположны. Литессу посвятили в тайну происхождения Рэна, хоть и довольно поверхностно, но чародейка вовсе не собиралась сдавать позиции перед чужаком, будь его раса хоть вдесятеро древнее.

Рэн видел в людях хорошее, искал пути их развития, Литесса твёрдо стояла на мнении, что если бы человечество хотело развиваться, то не прозябало бы в грязи и пороках. Каждый спор заканчивался одинаково: оба оставались при своём мнении, но обоим этого было явно недостаточно. Самое интересное, что в её словах Рэн неизменно видел логику и здравый смысл, но каждый раз она будто упускала нечто важное, ключевое. Очевидно, с её стороны всё выглядело так же, но в отличии от пуэри женщина не стеснялась высмеивать доводы оппонента, точно тот был неразумным ребёнком.

Слушая эти насмешки, пуэри не понимал, зачем она спорит и пытается что-то доказать, если её истина настолько очевидна. Больше ни с кем из отряда подобных противоречий у чародейки не возникало, хотя и Кир, и Арджин порой соглашались с Рэном. Однако стоило лишь пуэри поднять общечеловеческую тему, как архимагесса тут же пикировала на его высказывания точно соколица на мышь. Такое поведение ставило охотника в тупик — и он решил лишний раз не связываться.

Погрузившись в размышления, пуэри перестал следить за дорогой. Из задумчивости его вывел голос Кира:

— Эн, чего стоим?

Подняв голову, Рэн увидел, что человек и вправду остановил коня — а за ним выстроился весь отряд. Тракт прямо перед ними забирал к востоку, широкой лентой вытянувшись на покрытой снегом равнине, но существовал и другой путь: дорога, уже не такая широкая и обкатанная, уходила на северо-запад и терялась в недалёком ельнике.

Чародей, постояв минуту, уверенно повернул коня налево.

— Эй, я думал, мы едем по тракту! — выкрикнул Кир и подстегнул скакуна, чтобы догнать Энормиса.

Жеребец перешёл на рысь и копатель, чертыхаясь, в очередной раз вылетел из седла. Арджин, видя, как отчаянно Кир цепляется за поводья, малодушно хихикнул. Рэн глянул на разведчика неодобрительно и спешился, чтобы помочь гному снова взобраться на коня.

— Тракт ведёт в Нейрат, — сказал чародей, обернувшись. — Нам в другую сторону.

— Это понятно, — сказала Литесса. — Но разве не разумнее пойти в обход? Если идти напрямик, нам придётся насквозь пройти всё Острохолмье. Это большой риск.

— Не разумнее, — отрезал чародей.

— Почему, чёрт тебя дери? — кряхтя, пробасил Кир. — Прошли бы до Нейрата, потом на север, а потом вдоль Перемычки! Так всяко меньше проблем!

— Потеряем от месяца до двух. Лишнего времени на путешествия у нас нет.

— А лишние головы есть? — желчно отозвался гном, снова устраиваясь в седле. — Ты не забыл, что Острохолмье — это вотчина отродий? Моготов, огров, троллей и прочей нечисти, которая очень любит вырывать всё, что торчит из туловища!

— Это вряд ли, — сказал Эн и его поднятая рука вспыхнула синим пламенем. — Вдвоём с Литессой мы с ними справимся. Даже если их будут тысячи.

— Друг, их там миллионы!

— Ну, все сразу не кинутся, — возразила Стальная Леди, согласившись с чародеем. — Можем проскочить.

— А можем и нет! Я слыхал, моготы преспокойно жрут своё потомство, чего уж говорить о человечине! А нам топать через их владения больше месяца! — стоял на своём гном.

— Всех всё равно не съедят, — вставил Арджин.

— С чего это?

— А твоей бородой подавятся, до нас и не дойдут.

— Если тебя это немного успокоит, то там намного теплее, чем в Нейрате, — сказала Литесса. — Дыхание океана несёт тёплый воздух. Кроме того, уж где-где, а там нас вряд ли найдут. А вот в Нейрате есть все шансы попасться на глаза соглядатаям из Одинокого Вулкана или Ордена.

Крыть стало нечем, поэтому копатель пробормотал:

— Откуда тебе знать, может, их там нет.

Литесса пожала плечами — мол, надейся.

Отряд свернул с тракта и продолжил путь.

— Арджин, — снова заговорил Эн, когда стало ясно, что с маршрутом определились. — Эта дорога ведёт в Энтолф. Чтобы попасть в Острохолмье, нам придётся пройти это княжество насквозь. Правильно я понимаю?

— Да, — ответил разведчик. — И если тебя интересует мое мнение, то это даже хорошо. Княжество маленькое и дружелюбное ко всем, кроме отродий. Ну, ещё кантернцев там недолюбливают. У энтолфян профессиональная армия и ресурсов для торговли хватает. Либрия предпочитает поддерживать хорошие отношения с северянами — они же как щит от набегов отродий для всего Куивиена. Энтолфская казна не пустеет. Так что перед походом сможем запастись там всем необходимым. Правда, в последнее время там наблюдаются беспорядки.

— Из-за Сарколы? — уточнила Литесса.

— Угу, — кивнул Арджин. — Для тех, кто не в курсе, это такой религиозный фанатик. Он неведомым образом поднял в стране престиж Церкви до таких высот, что его влияние давно превысило влияние князя. Люд его едва ли не боготворит, называет новым мессией и почти поголовно посещает храмы. Нам доносили, что на его проповеди народ стекается даже из других городов, и он иногда общается с Богами прямо во время них.

— Правда, либрийскому верховному духовенству его рвение не по душе, — добавила Архимагесса. — Год назад я встречалась с Прокуратором, и уже тогда этот старикашка упоминал о контрах с Сарколой. Саркола задумал основать новое государство, правителями которого станут сами Боги. Такие прогрессивные взгляды настораживают церковников по всему миру, если не сказать — пугают.

— Да, с ними там надо держать ухо востро, — сказал Арджин. — Княже прохлопал угрозу и теперь расплачивается. Поначалу они с Сарколой дружили, но когда тот родил свою гениальную идею «единых правителей на земле и небесах», пить святую воду стало уже поздно. Все попытки прекратить деятельность взбалмошного фанатика заканчивались бунтами, многие военачальники сами попали под влияние Сарколы, так что владыке пришлось угомониться и сесть на попу ровно, чтобы его окончательно не свергли. И когда это произойдет — лишь вопрос времени.

— Людские боги — правители государства? — наконец не вытерпел Рэн, который слушал с возрастающим возмущением. — Что за бред?

— Многие бы с тобой согласились, — ответила ему Литесса. — Но народ в это верит, а против народной веры не попрёшь.

— Да как в это вообще можно верить? — Рэн чувствовал, что в нем говорит злость, но не мог не высказаться. — Даже если опустить тот факт, что ваши боги заполучили своё могущество через обман и гекатомбы, как можно ставить их во главе государств? Им нет дела до мирской суеты! Их беспокоят только души, которыми они распоряжаются после смерти, а политику они ведут свою, не имеющую ничего общего с земной. Это значит, что вместо богов на земле править будет всё равно человек, только не в короне, а в рясе!

— Даже если так, — вдруг сказал Эн тихо. — Люди хотят, чтобы ими управляли. Если дать им полную свободу, они не будут знать, что с ней делать. Так что один или другой будет во главе — разница лишь в условиях, но не в сути.

Пуэри скрипнул зубами и замолчал. Хотелось возразить, но это привело бы к очередному бесплодному спору. Рэн знал, Рэн видел, что всё может быть иначе, лучше, чем здесь. И это знание не давало ему покоя.

Прошло ещё несколько дней, прежде чем отряд добрался до первого энтолфского городка под названием Слейг. По сравнению с либрийскими городами он выглядел очень необычно.

Рэн с интересом разглядывал большие бревенчатые дома с фигурными коньками на массивных крышах, большими окнами и резными наличниками. Шириной обычная энтолфская улица могла поспорить с двумя лоторскими, и, шагая по ним, пуэри совершенно не чувствовал давления, которое создавали плотно расставленные многоэтажные дома в либрийской столице.

Создавалось впечатление, будто путники попали в страну великанов, хотя северяне были ненамного выше своих южных соседей. Светловолосые, белокожие, эти люди больше улыбались, причём как друг другу, так и приезжим. Рэн смотрел на них и явственно ощущал, как тает ледяная стена отчуждённости между ним и этим народом, любой представитель которого мог запросто подойти и заговорить с совершенно незнакомым человеком. Северяне, как понял охотник, обладали завидной широтой души и не привыкли мелочиться — достаточно лишь посмотреть на их дома, в каждом из которых без особого стеснения могла бы разместиться дюжина человек.

«Казалось бы, два соседствующих государства, а какая разница в людях, — удивился Рэн про себя. — Если начать сравнивать, она может оказаться больше, чем между некоторыми расами».

Стоило им миновать окраину, как охотник тут же вспомнил рассказ Арджина — перед отрядом, посреди огромной площади, во всей своей красе предстала городская церковь. Построили её недавно: стены были выложены белым с зелёными вкраплениями камнем, начищенные до блеска позолоченные шпили бросали острые тени на тщательно расчищенную площадь, а к главному входу вёл живой коридор, образованный равномерно рассаженными молодыми ёлочками. Даже среди заснеженных улиц это здание казалось светлым сердцем городка, одним своим видом вселяло туманную надежду, и, наверное, именно поэтому вокруг него толклось так много людей.

Невольно залюбовавшийся пуэри не заметил, как отстал от остальных, и его окликнул Кир:

— Рэн! Идёшь или так и будешь глазеть?

Очнувшись, охотник бросил последний взгляд на храм и поспешил догнать товарищей.

Гостиница обнаружилась на соседней улице. Двухэтажное здание с высокими потолками и толстыми стенами вполне можно было назвать чертогом, настолько огромным оно казалось снаружи.

Переступая порог, Рэн ожидал и здесь найти нечто совершенно новое, но его глазам предстал такой же главный зал, каких он повидал достаточно, разве что более просторный и светлый. День подходил к концу, утратившее силу светило под острым углом проникало внутрь через широкие окна и готовилось к обычному вечернему ритуалу — закату. Его красноватые лучи озаряли длинные массивные столы и крепкие стулья, ложились на добротный дощатый пол косыми фигурами и играли отражениями от стеклянной посуды, отбрасывающей многочисленные зайчики на стены и потолок.

Людей внутри оказалось немного. В одном из углов пристроилась четвёрка мужчин в простой одежде, поверх которой были повязаны рабочие фартуки, трое из них за неторопливой трапезой переговаривались вполголоса и изредка посмеивались, четвертый же сосредоточенно перебирал струны лютни, оглашая зал негромкой, но глубокой мелодией. Рядом, ближе к большому очагу, сидели ещё двое, одетые побогаче — пожилой статный северянин расслабленно облокотился на перекинутую через спинку стула шубу и о чём-то беседовал с одетым в наёмничью меховую куртку черноволосым здоровяком, с аппетитом уплетающим жареную утку. Ещё два стола занимали постояльцы, пришедшие к раннему ужину, проходя мимо, Рэн распознал в одном из них кантернского купца, в другом — нейратского вельможу, с гордостью носящего звездообразный орден, прицепленный к камзолу на его груди.

Пуэри подошёл к стойке в тот момент, когда Литесса принимала из рук скуластого добродушного хозяина ключ с выгравированной цифрой «9», а остальные собрались идти в комнату.

— Я задержусь, — сказал он и отдал свой мешок Арджину. — Посижу тут пока.

Никто ничего не ответил — все уже привыкли к этой странности охотника. Почти каждый раз, когда отряд останавливался на ночлег в какой-нибудь корчме, Рэн оставался в главном зале или столовой, задерживаясь там порой допоздна. Пуэри и сам не мог объяснить, что тянуло его туда, но отчего-то испытывал глубочайшее удовлетворение, тихо сидя за столиком и не спеша попивая какой-нибудь напиток в общем зале. Он находил особое удовольствие в стороннем наблюдении за людьми, закончившими дневные дела и расслабляющимися кто во что горазд. Ну и, конечно же, ему всегда было интересно послушать разговоры.

Вот и сейчас, заказав себе пинту горячего глинтвейна, ставшего для него одним из приятнейших открытий, Рэн сел за стол по соседству с парой у камина, намереваясь почерпнуть что-нибудь новое о северном народе.

Поначалу он плохо понимал, о чём говорит пожилой аристократ — произношение северян тоже отличалось от либрийского, они сильнее акали и вытягивали рычащие звуки — но постепенно приноровился.

— Ты достаточно странствовал, Бенж, но Энтолф сейчас — не лучшее место для поиска работы, — полуприкрыв глаза, говорил северянин. — Здесь настали смутные времена, сынок. В любой день может начаться гражданская война. Твой отец просил меня помочь тебе, и я помогаю советом. Уезжай, поищи другое место. Наймись в либрийскую армию, или езжай на восток отсюда и вступи в дружину любого из герцогств. Там всегда нужны смельчаки, не боящиеся схватиться с орками. Всё лучше, чем здесь.

— Я не боюсь войны, — глухим голосом отозвался черноволосый воин. Его акцент оказался для пуэри незнакомым. — Я на ней зарабатываю.

— Это другое, — поморщился аристократ. — Гражданская война — это не просто война, сынок. Это хуже.

— Господин Эдноу, я наёмник. Любая война — это столкновение оружия, звон стали. На любой войне убивают. Тут никакой разницы. А где сражение — там пригодятся наёмники.

— Ты не понимаешь. Это здесь, на востоке, пока тихо и спокойно. А в западной провинции уже случился крупный мятеж. Её и так потрепали отродья во время последнего набега, а потом ещё вышло столкновение сарколитов с дружинами знати. Закончилось крупным кровопролитием. Думаешь, это просто война? На обычной войне солдаты сражаются с солдатами, военачальники соревнуются в хитрости и находчивости с военачальниками противника. А здесь гибнут в основном совсем даже не воины. Это не сражение, это — резня.

— А из-за чего там так вышло? — будто бы заинтересовавшись, спросил Бенж.

— Грязная история, — вздохнул Эдноу, небрежно поправляя рукава кафтана. — После того, как отродий отбросили, князь издал указ о сокращении молитвенных часов, чтобы ускорить восстановление провинции, так как ущерб был нанесён немалый. Сарколиты вышли на площадь перед ратушей с мирным протестом. Всё должно было пройти тихо, но там объявился один человек… В общем, он вскочил на возвышение и принялся вещать: князь использует свою власть, да в людях хотят подавить веру, да такими темпами скоро начнут закрывать церкви, и так далее. Ему удалось взвинтить толпу до такой степени, что люд похватал что попалось под руку и направился в сторону дворца. Страже, понятное дело, пришлось защищаться. В итоге погибла сотня с лишним человек. Пока людей успокоили, пока выяснили в чём дело, того подстрекальщика и след простыл. Все его видели, все слышали, а кто такой — никто не знает.

— Смердит изменой, — заметил Бенж.

— Даже ты, чужестранец, это понимаешь, — кивнул аристократ. — Сохранять нейтралитет становится невозможно. Лагеря сформированы, противостояние началось уже открытое. У Сарколы поддержка народа, у князя — всей Святой Церкви в лице Прокуратора.

— Как его не прирезали до сих пор, Сарколу этого, — хмыкнул наемник, явно несведущий в политических интригах.

— Что ты, он пользуется такой народной любовью, что упади с его головы хоть волос, тут же начнется восстание, — терпеливо пояснил Эдноу. — Саркола очень талантливый оратор и с лёгкостью заражает своим фанатизмом сердца людей. Когда он проповедует, ему невозможно не верить, потому что действительно создается впечатление, будто его устами глаголет сам Явор. По крайней мере, я так слышал. Не зря его окрестили Мессией Слышащим. Попомни моё слово, войны уже не избежать. Тут скоро станет жарко, начнут бить и правых, и виноватых. Это как стихия, затаиться и пересидеть не получится. Так что уезжай, пока не поздно, сынок. Денег тебе здесь не заработать.

— А вы сами-то, господин Эдноу, как собираетесь пережидать? — спросил наемник, сощурив глаз.

— Через три дня я с семьёй отбываю в Нейрат, — опустил голову северянин. — Не желаю ввязываться в кровопролитие.

— Не поддержите князя? — ухмыльнулся нахальный воитель. — Глупо. Это же вроде как тоже измена.

— Знаешь, сынок, многие считают честью до последнего вздоха сражаться за корону, — спокойно ответил пожилой мужчина. — Но свою страну я люблю больше, чем её правителя. Я не желаю видеть, как мою родину трясёт в лихорадке. Не желаю воочию наблюдать, как она исходит кровавым по̀том междоусобицы. И уж тем более не хочу в этой усобице участвовать. Я лучше убегу, пусть меня называют трусом, но я не подниму руки на ни в чём не повинных наивных людей. На это моего ума хватает.

— Хорошее оправдание, — ощерился Бенж, впрочем, без особой уверенности.

— Независимо от того, трус я или нет, положение вещей не меняется, — пожал плечами Эдноу. — По крайней мере, на моих руках не будет ни чьей крови.

Мужчины замолчали, а Рэн, допивая остывший глинтвейн, вдруг подумал, что поторопился с выводами о благоразумии энтолфян. Благополучие княжества оказалось иллюзорным. Даже несмотря на объединяющую угрозу со стороны кишащего отродьями Острохолмья, эти люди умудрялись крутить интриги и устраивать драки за влияние и власть, раскачивая и без того шаткое положение страны.

«Безумие, — говорил его внутренний голос. — Тебе никогда не понять этого, Рэн. И хорошо, потому что ты не хочешь быть как они — ослепнуть от жадности и не понимать разрушительности собственных действий. Натравливать друг на друга людей, которые и так живут по соседству с чудовищем, выжидающим, жаждущим их крови. Неужели не очевидно, что если они начнут бить друг друга, то не победит никто из них?»

«Проклятье, — раздался другой голос, голос истинного пуэри. — Я начинаю думать, как они. Я стал забывать, что нельзя исходить из принципа наименьшего зла. Действительно, с кем поведёшься… Если бы только люди владели знаниями Орумфабер, если бы они имели понятие о высшем социальном равенстве…»

«Они не были бы людьми, — закончил первый. — Наши законы работают только для нас, не лезь со своим уставом в чужой монастырь. Теперь это — их мир, и они сами должны решать свои проблемы. Вся твоя мудрость не для них, принять систему твоих ценностей они не смогут. Именно это Литесса и пыталась тебе объяснить столько раз. Так стоит ли сожалеть, если сделать ты всё равно ничего не сможешь?»

«Мне омерзительно смотреть, как бездарно они гробят себя, — отказываясь внимать, заговорил второй. — Все эти войны, я не вижу в них никакого смысла. Да, не в моих силах изменить человека, но и смириться с этой не-жизнью, с этим прозябанием, не имеющим конца, я тоже не могу».

«Тебе придётся, — с нажимом ответил первый. — Рано или поздно ты устанешь страдать от собственной высокоморальности, которой нет места в нынешних реалиях. Мир пуэри превратился в воспоминания, и последняя его частичка угаснет вместе с тобой. Теперь твой мир — это люди. И тебе придётся научиться принимать их такими, какие они есть».

«Это неправильно. Если они — мой мир, я не должен допустить их самоуничтожения».

«Когда ты превратишься в одного из них, это не будет казаться тебе неправильным».

В бессилии сжав кулаки, Рэн встал из-за стола и, не обращая внимания на удивлённые взгляды присутствующих, стремительно направился в комнату, где его ожидали друзья.

«Значит, я буду стараться сохранить свою природу до последнего. Я не должен и не хочу становиться человеком, потому что я — пуэри, был им и должен им быть. Без этого я никто и ничего не стою».

С этими мыслями он повалился на отведённую ему кровать и закрыл глаза, надеясь провалиться в сон без сновидений, но всё случилось ровным счётом наоборот. С этого дня его часто мучил один и тот же кошмар, в котором он смотрел на своё отражение в огромном зеркале и больше не видел сияния под подбородком, только ослабшее тело, кровоточащее незаживающими ранами, и вместо того, чтобы бороться с отчаянием, Рэн начинал беспомощно плакать.

— Здесь нужно глядеть в оба, — сказал Рэн, когда в заснеженной дали показались стены большого города.

— В смысле? — Арджин обернулся к охотнику. — Ты о чём?

— Я слышал, тут назревает гражданская война.

— Очень похоже на то, — согласилась Литесса. — Пару дней назад я проходила мимо компании, которая о чём-то оживлённо спорила. Но стоило мне приблизиться, как они тут же замолчали. И такое, как я потом заметила, сплошь и рядом. Народ шепчется по углам, не доверяет незнакомцам, хотя для северян такое поведение не характерно.

— Ну вот, если где-то появляется кипящий котёл, то мы в него обязательно угодим! — проворчал Кир. — Чтобы мы да прошли мимо неприятностей? Да когда ж такое было?

— Нам всё равно придётся заехать в столицу, — не оборачиваясь, сказал Энормис. — Пополнить припасы дальше будет негде.

— Энтолф — последний город перед Острохолмьем, — подтвердил разведчик. — На нём фактически держится защита всей провинции, поэтому дальше на запад никто не селится. И здесь-то нет гарантии, что кого-то за стенами успеет защитить гарнизон, а уж там и вовсе не на что надеяться.

Этот день, как и предыдущий, выдался пасмурным. Потеплело настолько, что снег начал подтаивать, отчего дорогу немного развезло. Порывистый ветер поднимал полы одежды и бил в лицо, но ничего не мог поделать со светло-серой пеленой, тяжело нависающей над равниной. Это хмурое полотно угнетало, давило на плечи, путники то и дело поднимали головы в ожидании снегопада, но снежинки отчего-то не торопились спускаться, лишь давая понять движущимся внизу двуногим, что они здесь, наблюдают и ждут подходящего момента.

Пейзаж вокруг разворачивался такой же невесёлый: весь пригород был частично разрушен, частично сожжён, поломанные остовы строений уродливо торчали из земли, навевая мысли о пустоте и разорении. В воздухе витал уже едва ощутимый запах гари, в одном месте недалеко от дороги Рэн увидел большую яму, в которой темнела смрадно пахнущая куча обгоревших тел. Судя по остаткам конечностей и форме костей, это были не люди, но от этого картина не становилась радостнее.

Кое-какие дома уже начали восстанавливать, тут и там лежали стройматериалы, светлыми пятнами виднелись угловатые срубы из тщательно очищенных брёвен, рядом возвышалась новая мельница, к которой ещё не успели приладить лопасти, всюду лежали кувалды, пилы, молотки, но не было видно ни души, несмотря на самый разгар рабочего дня. Будто люди в спешке покинули стройку, побросав инструменты.

— Странно, — сказал Кир, тоже обративший внимание на это обстоятельство. — Где же все?

— Что-то произошло, — отозвалась Литесса, пристально глядя на приближающиеся ворота столицы, пустующие и настежь распахнутые. — Или происходит прямо сейчас.

— Лишь бы не драка, — вздохнул Арджин.

Трёхсаженная каменная стена выстреливала в небо тонкими обзорными башенками, через каждые пятьдесят саженей наружу выступали массивные бастионы с многочисленными бойницами, прячущие за собой круглые башни, на крышах которых из-под деревянных навесов выглядывали наконечники снарядов тяжёлых баллист. Острый глаз пуэри уловил несколько внушительных котлов, проглядывающих между каменными зубцами стен.

— Этот город настоящая крепость, — сказал он, подумав, что никогда раньше не видел столь внушительных укреплений.

— Да, штурмовать его — та еще задачка, — уважительно заметил гном. — Правда, я бы еще ров выкопал поглубже да пошире. В летнее время он бы особенно пригодился.

Решётка каменного барбакана тоже оказалась поднятой, охрана отсутствовала, пустовал и привратный дворик — сейчас в город без труда мог войти кто угодно. Учитывая близость границы с Острохолмьем этот факт настораживал и вселял нехорошее предчувствие.

Однако лишь ступив на мостовую Энтолфа, путники окончательно уверились в том, что пришли не вовремя.

В отдалении явственно слышался гул большой толпы, эхом разносящийся по улицам. Стоило отряду проехать сотню саженей, как людей вокруг стало много, будто все жители вышли из своих домов одновременно. Одни в нерешительности сбивались в кучки, другие осторожно шли по направлению к центру, третьи бежали туда со всех ног. Всюду слышались испуганные или недоумевающие выкрики, матери звали детей, мужчины окрикивали друг друга, другие о чём-то горячо спорили — разобраться в происходящем при таком гомоне было невозможно. Иными словами, в городе царил самый настоящий хаос.

Стражники и солдаты гарнизона вместо того, чтобы пытаться сохранить порядок, в большинстве своём просто наблюдали за происходящим, некоторые неуверенно переминались с ноги на ногу, стискивая в руках древки копий и алебард, и, казалось, находились в полной растерянности.

Энормис попытался вывести отряд в переулки, но толпа настолько сгустилась, что прорваться через неё стало возможно разве что с боем. Из-за давки тут и там возникали драки, от непонимания происходящего атмосфера накалялась всё больше, народ был на взводе, чтобы не провоцировать конфликтов, путникам пришлось так же, как и горожанам сбиться в плотную кучку и двигаться в общем направлении.

— Ведите себя как они, — спешившись, сказал Энормис. — Если морок рассыплется, мы станем слишком заметными, и тогда проблем не избежать. Так что лучше не привлекать к себе лишнего внимания. Тогда он, возможно, выдержит.

Живая река уносила их по изогнутому руслу улицы, словно угодивший в бурный поток листик, не давая ни единой возможности пристать к берегу. От такого скопления людей, большинству из которых он доходил лишь до плеча, Рэну стало дурно. Чтобы хоть как-то отвлечься он сосредоточился на движении, изо всех сил стараясь не наступить кому-нибудь на ногу и не обращать внимания на частые тычки локтями. Но удавалось не всегда. Атмосфера брала своё, стадный инстинкт, хоть и значительно слабее, чем у людей, медленно, но верно толкал охотника к панике. Никогда прежде молодому пуэри не приходилось с таким упорством бороться с собой, чтобы не сорваться и не надавать тумаков одному из многочисленных грубиянов, что толкались рядом.

— Да что здесь происходит, чёрт возьми? — ворчал Кир, которому из-за роста было хуже остальных.

Но ему никто не ответил. Чаще всего из людских уст звучало потрясённое: «да чтоб мне провалиться!», или «неужто и правда?..», но понять из-за чего весь сыр-бор никому из отряда не удавалось.

Лишь спустя полчаса поток вынес их на огромную площадь, в центре которой стояла многосаженная статуя какого-то неведомого существа. Лишь приглядевшись, Рэн понял, что это воздевший в небо меч человек, обвитый крупночешуйчатой змеёй и положивший свободную руку на загривок скалящемуся волку.

Но взгляды людей были прикованы не к исполину, а к крохотной фигурке, стоящей на пьедестале у его ног. Человек, явно не северянин, в одежде церковника, невысокий, лысый, произносил речь, самозабвенно жестикулируя и не жалея голоса. И народ, сходящийся отовсюду, слушал его с открытыми ртами.

— Я повторяю снова, — говорил церковник, и голос его разносился по площади, перекрывая встревоженный ропот передних и гул стоящих в отдалении. — Люди Энтолфа! Не дайте себя обмануть! Человек, именующий себя Сарколой, пользуется вашей добротой! Вашей преданностью Богам! Вашими открытыми душами! Он говорит, что слышит Богов. Но кто подтвердит его слова, кроме него самого? Кто подтвердит, что то, что он выдает за божественную волю, не его собственная воля? Достойны ли вообще человеческие уши Их гласа? Вот здесь, — он вытянул перед собой толстую книгу в белой обложке, — в священной книге, записанной нашими далёкими предками, проверенной тысячелетиями истовой веры, есть сказание о Многострадальном. Вы все с ним знакомы! Тот человек, лишь вынеся все испытания, что ниспосланы были ему Ими, удостоился чести слышать Их глас. И что же с ним стало? Лишь несколько Их слов лишили его разума!

По толпе прокатился ропот. Кто-то возмущался, не желая верить оратору, кто-то, напротив, соглашался, но все до единого продолжали слушать.

— Можно ли верить человеку, называющему себя Мессией? — продолжал церковник, уверенно прохаживаясь по пьедесталу. — Что он совершил, чтобы заслужить это звание, кроме его собственных речей? Да, он строит церкви. Но церкви эти, как и раньше, строятся на пожертвования добрых прихожан! На ваши деньги! Он хочет, чтобы мы неустанно молились, и тогда, говорит он, Боги будут к нам более благосклонны. Но что сказано в священной книге? «На Богов надейся, да сам не плошай». Не зря сказаны эти слова! Разве плохо мы жили до его появления? Разве не было у нас крова, разве не шел в ловушки зверь? Разве не родили поля? А если мы перестанем работать и станем лишь молиться, не решат ли Боги, что мы обленились? Вот что я скажу вам, добрые люди. Если пренебрегать тем, чему нас учит священная книга, и делать, как нам вздумается, к чему это нас приведет? Это — прямая дорога к ереси.

И снова люди зашептались. Человек, стоящий на возвышении, однозначно сумел завладеть умами слушателей. Рэн ясно понимал простоту такой манипуляции, но не мог не признать, что оратор делает это уверенно и искусно.

— А ведь это ещё не самое страшное, — понизив голос, человек остановился, и толпа замерла вместе с ним. — Саркола хочет, чтобы Боги правили на земле, оставив царствие небесное. Сама эта мысль вызывает в моей душе праведный гнев! Захотят ли они, Высшие, Святые, опуститься до уровня людей? Они никогда не пойдут на такое, ведь они Боги! Так кого Саркола хочет посадить на трон? Раз он говорит, что слышит их голоса, ответ один — самого себя!

Церковник и не подозревал, что почти слово в слово повторяет недавнее высказывание Рэна. Но, тем не менее, между ними существовала огромная разница, — и охотник это понимал. Пуэри руководствовался высшими понятиями, до которых человечество ещё не доросло. Человек же говорил это лишь для того, чтобы перетянуть людей на свою сторону и вряд ли представлял, насколько глубоки на самом деле его слова.

— Это самая настоящая ересь! — в ярости выкрикнул человек в сутане, и люд снова замер, на этот раз в испуге. — И он, Саркола, ввергает в эту ересь вас, добрые люди! Мало того, что ему самому гореть в аду, так он ещё и остальных хочет утянуть за собой! Разве для того нам дана душа, чтобы после смерти кипеть в адских котлах? Нет!

Теперь собравшиеся уже не роптали. Даже самые убеждённые сарколиты больше не выражали недовольства, а большинство и вовсе сопровождало каждый новый возглас церковника одобрительным гулом. Рэн, оглянувшись, увидел на лицах окружающих северян ожесточённость и злобу, злобу обманутого человека, свято верившего и преданного тем, кому верил. И тогда охотнику стало по-настоящему страшно.

— Простого человека нельзя винить в том, что он поверил лживым словам хитреца, — примирительно сказал церковник на пьедестале. — Речи всех еретиков выглядят правдивыми и убедительными, и выявить их помогает лишь священная книга. А Саркола хитер как сам Лукавый! Он не останавливается ни перед чем, чтобы заставить вас следовать за ним! Ведь всего неделя прошла с тех пор, как закончился траур по погибшим на дворцовой площади. Вы все помните тот день! Брат шел на брата, сын на отца, и кровь их всех приняла земля. Но подумайте, люди, кому было выгодно нападение на дворец? А я знаю, кому, — оратор сделал эффектную паузу. — Чтобы взойти на трон, нужно избавиться от того, кто на нём сидит. Вот почему Саркола подговорил одного из своих прихвостней подзудить народ — потому что хотел убить вашего князя!

Толпа взорвалась. Негодование, копившееся на протяжении всей речи, выплеснулось в едином крике, в воздух взлетели кулаки, сжимающие кинжалы, топоры, вилы, всё, что попалось под руку, внутренне немея от ужаса, Рэн и сам не заметил, как тоже закричал, а церковник заговорил снова, мощным голосом перекрывая крики взбешённых людей:

— Десятки ни в чём не повинных людей пали жертвой одного безумца! Это ваши соседи, мужья, братья! Лишь один взалкавший власти богомерзкий еретик виной кровопролитию! И если его не остановить, это будет повторяться снова и снова! Почему простой народ должен платить кровавую дань этому убийце? Вы видите, насколько далеко он зашел в своем обмане? И где он сейчас? Почему не покажется, почему не источает обычную ложь в своё оправдание? Потому что он дрожит пред вашим праведным гневом, спрятавшись за стенами собора, как и всякий подлый лжец! Но еретик должен получить своё! Так как нужно с ним поступить, люди?

— На костёр его!!! — взревела толпа и нестройным порядком хлынула в сторону, на одну из широких центральных улиц.

Сзади стали напирать, и отряду снова пришлось двигаться вместе со всеми, лошади испуганно храпели и вырывались, шарахаясь от рассвирепевших горожан, в беспамятстве бегущих вершить суд над обманувшим их негодяем.

Только сейчас пуэри обратил внимание на тех, кто бежал с ним бок о бок и снова ужаснулся: пекари, сжимающие в руках ухваты, в перепачканной мукой одежде, кожевники с искривлёнными скорняцкими ножами, плотники с молотками и топорами — все смешались в единую кровожадную стаю, жаждущую расплаты, обезумевшую, не способную остановиться. Людские лица мелькали перед глазами охотника, словно образы из кошмара: злобные оскалы сменялись панически раскрытыми глазами, заплаканные детские личики прятались в волосах женщин, особенно горячая молодёжь отталкивала в стороны стариков, неспособных выдержать такой давки, а потому падающих под ноги остальным. Кого-то успевали поднять, кого-то просто растаптывали, даже не заметив — люди в тот момент больше не были разумными существами, они превратились в неудержимое стихийное бедствие, разрушительное и безжалостное.

В горячке Рэн даже не заметил, как они преодолели длинный проспект и оказались на ещё одной площади, над которой острыми фигурными шпилями возвышался белокаменный собор. К всеобщему гвалту здесь добавился ещё один набор звуков — где-то за спинами стоящих впереди северян началась драка. И, судя по звону железа и воплям раненых, непростая.

Чтобы хоть что-то видеть, пуэри решил рискнуть и залез в седло, разом оказавшись выше всех окружающих. Он обнаружил, что вместе с товарищами находится почти в самом центре толчеи. С каждой из сторон виднелось столько светловолосых голов, что стало ясно — просто так отсюда не выбраться.

Стычка разгорелась в воротах железной ограды, коей был окружён собор. Среди обороняющихся было два десятка церковной стражи да полста монахов — лишь капля по сравнению с морем атаковавших собор горожан — но ворота оказались не слишком широкими, а потому защитникам пока удавалось удерживать разъярённую толпу в створках, хотя та постепенно вдавливала их внутрь. Защищать святое место вышли, похоже, все его обитатели, вплоть до самых молодых послушников, и всерьёз намеревались стоять до последнего, но вновь оглядевшись, пуэри решил про себя, что у них нет никаких шансов.

Падали горожане, попавшие под удар длинных алебард, один за другим умирали монахи, не защищенные доспехами, а потому уязвимые для незамысловатого оружия нападающих, да и стражи, стоило им подпустить толпу достаточно близко, исчезали в ней, где их ждала ещё более незавидная участь, чем быстрая смерть от удара в сердце…

«А в чём разница? — ошарашенно думал Рэн, глядя на побоище. — Неужели никому не приходит в голову, что воевать за мир — это бессмыслица?».

Он оглянулся: Энормис был единственным из них, кому рост позволял видеть происходящее, но оно словно его не интересовало: взгляд, несмотря на накалённую обстановку, спокойный, даже отсутствующий, движения холодные, точные — он просто ждал, когда всё закончится.

— Остановитесь! — раздался голос, резко выделяющийся на фоне остальных.

В дверях собора стоял северянин в скромной сутане, с пронзительным взглядом из-под густых бровей, тонким носом, не сочетающимся с массивным подбородком, крепкий, высокий, чем-то неуловимо отличающийся от других своих соотечественников.

— Хватит крови! — крикнул ещё раз Саркола, и драка тут же прекратилась.

Народ поутих, сверля злобными взглядами бывшего своего Мессию, и готов был вот-вот броситься на него и разорвать на куски.

Не мешкая, но и не торопясь, спокойным, уверенным шагом он сошёл с крыльца, отстраняя оставшихся в живых защитников плавными движениями и, сложив молитвенно руки у груди, остановился перед строем пришедших по его душу горожан.

— Вот он, демон, извращающий добрые души! — крикнул откуда-то сзади церковник, ещё недавно произносивший речь у подножия статуи. — Покайся в грехах своих! Проси прощения у Богов за свои чёрные помыслы и дела, и тогда смерть твоя будет милосердной!

— Я не стану каяться в том, что почитаю святым, — твёрдо ответил Саркола, не поднимая головы. — И не отрекусь от своей веры. Моя вера — это все, что у меня есть!

— Он не хочет каяться! — выкрикнул церковник, взобравшийся на какие-то ящики, и народ тут же злобно заворчал. «Еретик!», «Будь ты проклят!» — кричали люди, но стоящий пред ними северянин даже не шелохнулся.

— Готовьте костёр! — гаркнул недавний оратор, а теперь обвинитель и судия в одном лице.

Снова поднялся гам, рядом с Рэном, откуда ни возьмись, появились городские стражники, расталкивающие людей, чтобы освободить место, несколько горожан уже тащили вязанки хвороста и дрова.

К Сарколе тут же подскочили ещё двое стражников, бесцеремонно заломили тому руки и повели к расчищенной для костра площадке, другие их сослуживцы сторонили людей, давая дорогу позорной процессии.

Что-то обвинительное кричал позади разошедшийся церковник, но Рэн больше не слушал его, наблюдая за человеком, ведомым сквозь толпу людей, ещё недавно бывших его паствой. На него со всех сторон сыпались проклятия и оскорбления, летели камни, секущие лицо, но тот не издавал ни звука, смиренно терпя унижение.

К тому времени, как Сарколу вывели из толпы, для сожжения уже всё было готово — столб установлен, хворост разложен, верёвки приготовлены. Пуэри оказался возле самого края расчищенной площадки, а потому увидел кровь, стекающую по лицу согбенного северянина — один из камней угодил тому в лоб. Едва его привязали, церковник начал перечислять все его прегрешения, список оказался таким длинным, что экзекуция затянулась ещё на десять минут. После каждого нового пункта толпа взрывалась новым криком, полным злобы и ненависти.

— Предайте его очистительному огню! — крикнул наконец церковник.

Из толпы вышли два стражника с факелами и прошли по кругу, поджигая сухой хворост.

Саркола стоял к Рэну вполоборота, охотник прекрасно видел выражение его лица: тот никак не реагировал на занимающееся у его ног пламя. Лишь выпрямился, насколько ему позволяли верёвки, твёрдым взглядом смотрел в небеса — должно быть, мысленно молился, — и не обращал внимания на мирных горожан, так легко превратившихся в толпу кровожадных линчевателей.

Между тем огонь добрался уже до его ног.

— Взывай к Богам, еретик! Докажи, что они на твоей стороне, пусть они спасут тебя от смерти! — издевался церковник со своего возвышения.

Мощный порыв ветра внезапно обрушился на заполненную людьми площадь и едва не погасил разгорающееся пламя, народ ахнул от неожиданности и испуганно зароптал, но огонь тотчас же принялся за пищу с удвоенным аппетитом. Толпа поутихла, поглощённая зрелищем — не каждый день Мессий жгут на кострах!

Сутана на теле Сарколы загорелась и зачадила, священник конвульсивно задёргался, но по-прежнему не издавал ни звука. Люди, не понимая, почему еретик не кричит и не молит о пощаде, недоуменно переглядывались и переговаривались, кто-то крикнул жалобно: «Хватит!», но на него тут же зашипели, чтобы тот молчал.

По площади стал распространяться запах паленой плоти, фигура Сарколы загорелась уже полностью, конвульсии становились всё сильнее и сильнее, но тщательно вымоченные верёвки всё ещё держали его в огненной ловушке.

— Яви нам чудо, еретик! — крикнул церковник. — Докажи свою избранность!

Но Саркола продолжал молчать, хотя разум его уже должен был погаснуть от невыносимой пытки, и Рэн не понимал — как ему это удаётся?

И тут верёвка, связывающая его кисти, наконец перегорела. Горящий священник вдруг замер, перестав дёргаться. Выпрямился.

На площади тотчас воцарилась тишина, нарушаемая лишь треском пламени и далёким завыванием ветра.

Объятая пламенем рука поднялась и ровно, без дрожи, словно на ежедневной утренней службе, сложилась в жесте благословения.

На большее Сарколы не хватило: его тело обмякло и повисло на путах уже без движения, а сверху, тая на лету, повалились задержавшиеся хлопья снега.

Оглушённый Рэн с недоумением наблюдал, как передний ряд людей, словно сговорившись, валится на колени, склонив головы, а остальные потрясённо молчат, глядя на безжизненное тело Мессии. Они видели сожжения и знали, что это такое, и как меняется человек в последние минуты перед неотвратимой смертью. И потому понимали, что на этот раз сожгли невиновного.

«Он явил-таки чудо. — думал охотник, не в силах даже моргнуть. — Всё как просили».

Кто-то взял его за плечо, это оказался Эн, как и прежде невозмутимый. Чародей едва заметно мотнул головой, показывая, что пора уходить.

Пуэри, опомнившись, бросил последний взгляд на костёр. «Словно почётные похороны умершей легенды», — подумал он, теперь не испытывая к собравшимся ничего, кроме жалости.

А потом он развернулся и пошёл вслед за осторожно пробирающимися сквозь толпу друзьями, навсегда запомнив картину с костром, исходящим неестественно белым дымом, который извивался и закручивался к небу, унося с собой душу энтолфского Мессии.

Им пришлось заночевать в столице, потому что до самого вечера не работала ни одна лавка с необходимыми им товарами.

Люди неторопливо расходились по домам в состоянии лёгкого ошеломления — это отчётливо читалось по лицам. Из уст в уста передавался рассказ о произошедшем на соборной площади, приобретая всё новые и новые детали, одни говорили об этом неохотно, другие, напротив, пересказывали взахлёб. Пропустившие экзекуцию жадно ловили каждое слово рассказчиков, а потом спешили домой, чтобы поведать о сожжении Сарколы своим семьям.

Повествование видоизменялось с ужасающей скоростью — уже к вечеру Рэн, сидя в общем зале, слышал, как примостившийся в углу бард сочиняет балладу о небесном посланнике, а за соседним столом один из мужчин рассказывал посетителям, что видел, как за спиной священника в момент смерти возникли огромные крылья, наподобие тех, что бывают у серафимов. Его рассказ не тянул на правдоподобный даже с натяжкой, но отчего-то ни один из слушателей не прерывал завравшегося зеваку. Его слушали внимательно, и, казалось, верили каждому слову.

Потому что хотели верить.

К охотнику подсели Арджин и Литесса, принеся с собой по кружке глинтвейна — любовь пуэри к этому напитку оказалась заразной.

— Теперь здесь на какое-то время станет спокойно, — сказал разведчик, отхлебнув из кружки.

— Думаешь? — вяло отозвался Рэн, на самом деле задумавшись о своём.

— Да. Воевать-то больше некому. Божественное царство на земле строить уже не станут.

— Мне кажется, народ не очень-то доволен, что лишился любимчика, — возразил Рэн, но в ответ ему Архимагесса лишь махнула рукой.

— Это ерунда. Церковь сделает из Сарколы мученика, и все будут довольны. Он и сам себя им сделал на площади. Никто не посмеет винить в его смерти церковников, потому что фактически горожане сами затащили его на костёр. Найдут какого-нибудь козла отпущения, может быть даже того епископа, что так горячо обличал Сарколу, и сожгут его на том же месте. У него-то вряд ли хватит выдержки вести себя с таким же достоинством. Будет кривляться и орать, как все остальные. Так что народ успокоится.

— И при этом Прокуратор своего добился, — кивнул Арджин и достал кисет, намереваясь закурить. — Саркола-то мёртв. Да и князь в накладе не остался. Ну и что, что напали на дворец? Делов-то, траур объявить. Ради сохранения трона и не на такое глаза закрывают.

— Не удивлюсь, если это нападение было спровоцировано с его согласия в том числе, — сказала Литесса, задумчиво теребя локон. — Они с Прокуратором разыграли отличную партию. Нападение на дворец, скорее всего, было просто подготовкой к сегодняшнему дню. Спровоцировали народ, чтобы выставить князя пострадавшей стороной, пустили несколько особенно мерзких слухов о Сарколе, чтобы подготовить почву. Сегодняшнее происшествие, насколько я слышала, началось с отказа Сарколы дискутировать с либрийскими епископами о правдивости своих теорий. Чем не повод подвергнуть сомнениям все его слова?

— Ага, ага, ты заметила, как всё гладко прошло? — подхватил Арджин, у которого картинка сложилась только сейчас. — Людей никто не разгонял, не успокаивал, епископу позволили произнести такую разогревающую речь и даже напасть на собор. Куда, спрашивается, смотрела стража с гарнизоном?

— В сторону, — коротко ответила Стальная Леди и снова пригубила глинтвейн. — Разумеется, князь был в курсе о затевающемся погроме. Да и что там погром, он бы не глядя согласился разрушить собор до основания, лишь бы убрали этого зарвавшегося священника. Поэтому едва Саркола решил сдаться, в дело вступила стража, чтобы не дайте Боги чего не сорвалось. И, как говорят кантернцы, опаньки! Угрозы нет. Правда, вышла накладочка — перед смертью Саркола-таки успел вернуть себе людскую веру, хотя бы частично. Но это уже дело второе. Главное, на трон больше никто, кроме княжеской династии, не претендует, гениальные идеи типа Божественного Царства не будоражат людские умы, а с виноватыми разобраться намного проще, чем с народной верой.

— Твой цинизм убивает меня, — сказал Рэн, невесело улыбнувшись.

— Поживи с моё, — Литесса пожала плечами.

— А сколько тебе лет, кстати? — спросил пуэри, и тут же поймал на себе настороженный взгляд разведчика.

— Нетактичный вопрос, Рэн.

— Да ничего, — равнодушно отозвалась Литесса. — Я своего возраста не стесняюсь. Мне двести тридцать два.

Арджин поперхнулся дымом, закашлялся и, едва сдерживая выступающие слёзы, выдавил:

— Ты… кхе… отлично сохранилась.

— Не ожидал? — улыбнулась женщина, довольная произведённым эффектом. — Мне удалось заморозить старение уже в тридцать шесть лет. Но вот наш светящийся мальчик, я вижу, не слишком удивился. Каков же твой возраст, Рэн?

Глаза Литессы светились странным интересом.

— Если я не ошибся при подсчётах по вашему календарю, через двадцать девять дней мне будет восемьдесят.

— Молодой ещё, — улыбнулась Архимагесса.

— Очень, — вернул улыбку Рэн, смутно замечая, что её взгляд становится каким-то уж слишком благоприятным.

Арджин, переводя взгляд с него на Литессу и обратно, вдруг неловко поежился и поспешил заполнить создавшуюся паузу:

— Отличный глинтвейн. Жаль, что у нас в Либрии его не готовят.

— Зато северяне не знают, что такое грог, — сказала Архимагесса, переведя взгляд на продолжающего мучиться над балладой музыканта.

Парень, одетый в лёгкий полушубок и штаны плотной ткани, старательно проигрывал одну и ту же секцию мелодии, надеясь ухватить ускользающую рифму к слову «сожжён».

— Почему вообще еретиков сжигают? — спросил Рэн, наблюдая за его потугами.

— Считается, что огонь очищает заблудшие души от зла, — поморщившись, ответила Литесса.

— Нет, почему их вообще нужно убивать?

Вопрос повис в воздухе. Собеседники явно не понимали смысла спрашивать об очевидном.

— Потому что они искажают святую Истину, — с сомнением сказал разведчик. — По крайней мере, так говорят церковники.

— Это оправдание, — покачала головой Литесса. — На самом деле еретики создают подводные течения в Святой Церкви, что чревато её расколом. А так как идею уничтожить намного сложнее, чем её носителя, намного проще сказать, что душу его попутал бес и предать очистительному огню. Люди боятся этого «очищения», а потому кивают головами и держат вольные мысли при себе.

— Ну, это твоё мнение, — пожал плечами Арджин. — Я слышал много разных теорий.

— Я правильно понимаю, что людей сжигают за инакомыслие? — уточнил Рэн.

Немного подумав, его собеседники кивнули.

— О, люди, — сказал охотник, разочарованно вздохнув. — Какая долгая вас ожидает дорога.

— … сказало высшее существо, — усмехнулась чародейка.

— Сарказм? — удивился пуэри. — Но ведь очевидно, что вера — это дело каждого.

— Только не в мире людей. Здесь ты или соглашаешься со всем, что тебе скармливают, или имеешь своё мнение и бодрой походкой шагаешь на костёр.

— Это религиозное рабство, а не вера, — возразил Рэн. — Если у вас всё происходит так, как ты говоришь, это не значит, что так и должно быть.

— Ха-ха, Рэн! Не смеши! — воскликнула Архимагесса. — Даже если когда-нибудь перестанут сжигать за ересь, верующие всё равно будут смотреть на инакомыслящих со снисхождением, как на заблудших детей. Таковы люди! Я — прав, а те, кто не согласен — не правы.

— В том-то и есть ваша проблема, — глядя ей в глаза, сказал охотник, решивший на этот раз не сдаваться. — Вы не понимаете, что каждый имеет право на своё мнение, даже если говорите, будто вам всё равно. Если бы ваша Святая Церковь не боялась раскола, этого священника не стали бы сжигать. Каждый решил бы для себя сам, во что он верит.

— Да, тогда бы его просто прирезали, — хмыкнул Арджин. — Князю-то он по-прежнему мешал бы.

— Вот скажи нам, Рэн, каков образец религии? — снисходительно улыбаясь, сказала Стальная Леди. — Какова религия пуэри?

— У нас нет религии. — жёстко ответил Рэн и заметил тень досады, пробежавшую по лицу чародейки. — Нам не приходится приучать детей к мысли о существовании Творца. У нас нет учения для его познания, и уж тем более нет свода правил, которые он якобы нам завещал. Мы приходим к пониманию устройства мироздания сами, каждый в меру своих способностей. Потому что наши мысли свободны. Не скованны рамками идеологий. Мы не равняемся на чьё-то мнение, потому что от рождения имеем право на собственное.

— Как же уживались ваши учёные? — попыталась вывернуться Литесса.

— Учёные опираются на факты. Фактам можно научить. Вере — нельзя. Учения о вере — это насаждение чужого мнения. Это костыль для разума, не способного родить собственных представлений. У каждого индивидуума свой разум, понимаешь? Каждый уникален. И работает каждый разум по-своему. Люди заведомо не могут верить в точности в одно и то же. Поэтому у вас столько войн и разногласий. Вы не можете принять тот факт, что чужому мировоззрению тоже нужно место.

— Я считаю, что твоя голова не на том месте, и должна располагаться на заднице, к примеру, — сказал Арджин, внося свой вклад в обсуждение. — И потому хочу её оторвать и пришить туда, где мне нравится. Ты позволишь мне это сделать?

— Это другое, — покачал головой Рэн. — Это не подмена абстрактных понятий. Это покушение на жизнь. Не переходи границы здравого смысла, и ты поймёшь, что я прав.

— Ты был бы прав среди своих, — сверкнула глазами Литесса. — А здесь ты по-прежнему инакомыслящий, которого сожгут за идеи о свободе мысли.

— Скажи мне, — Рэн наклонился через стол, чтобы оказаться поближе к глазам чародейки, — стал бы Саркола, пожертвовавший собственной жизнью ради прекращения междоусобицы, благословивший свою паству перед самой смертью, несмотря на то, как она с ним обошлась, бросать в огонь инакомыслящего епископа, что выдвигал обвинение?

Чародейка, не моргая, смотрела ему в глаза и молчала.

— Ты знаешь ответ, — сказал пуэри, садясь на место. — Я — не просто инакомыслящий, и Саркола сегодня доказал мне это. И значит я — прав! Твой цинизм превратился в шаблон за долгие годы жизни, Литесса. Из-за него ты не видишь реального положения вещей. Вы способны к человечности, каждый из вас способен. Но в силу различных обстоятельств вы не пользуетесь ей. Не хотите пользоваться. Может быть именно потому, что привыкли, как ты, видеть лишь бездушие, а потому бьёте в ответ на удар, клин вышибаете клином, потому что так проще. Так что дело вовсе не в том, что вы — люди, а в том, что вы не хотите слушать других и признавать их право на собственное мнение. Хотя можете.

— Да, мы такие, много всего можем, но делаем только то, что считаем нужным, — просто ответил Арджин, чем несколько разрядил обстановку.

— Вот я и говорю, совершенствоваться вам и совершенствоваться, — улыбнулся Рэн, мысленно торжествуя победу в споре с непробиваемой Литессой.

Но, оказалось, радоваться было ещё рано.

— Не знаю, что ты хотел мне доказать, — сказала Стальная Леди, тщательно выговаривая слова, — но можем мы и впрямь многое. В теории для нас нет ничего невозможного. А вот на практике подобные явления, такие, как сегодня, встречаются крайне редко. Они даже не являются образцом для подражания. Никто. Не хочет. Быть. Мучеником. Паства довольна тем, что ей скармливают теологические теории, хотя она их и понять-то зачастую неспособна. Я не говорю, что мы не можем быть человечными. Я говорю, что это нам не надо. Ты не найдешь мотивации, способной заставить человека измениться, потому что его устраивает существующий расклад. Не думай, что ты самый умный, Рэн. До тебя многие пытались нести свет и свободу в наше тёмное царство. Их всех сожгли. Ты не можешь спасти того, кто не хочет быть спасённым.

Едва она договорила, как бард, мучивший свой инструмент неподалёку, должно быть, услышав обрывок их разговора, вскочил и неожиданно запел, с жаром ударяя по звенящим струнам:

Финальным аккордом музыкант сорвал немногочисленные аплодисменты и поклонился. Возвращаясь на место, он бросил взгляд на Рэна и коротко кивнул, показав, что играл для него.

— Слыхал народное творчество? — Литесса снова повернулась к пуэри. — Затянуто, но мысль моя в нём прослеживается. Даже не самые умные её понимают. А уж с твоими мозгами как можно этого не понять?

— Я понимаю, — тихо ответил охотник, всё ещё глядя на барда, уже вернувшегося к подбору следующей строки баллады. — Но не могу смириться. Не могу и не стану.

Архимагесса пристально посмотрела ему в глаза и её ровные губы дрогнули в улыбке. Тёплой, понимающей, но слегка снисходительной. Как для неразумного дитя.

— Твоё право. Но ты слышал, чем это заканчивается.

Рэн пожал плечами:

— Я — пуэри. Ваша природа не позволяет вам одуматься. Моя не позволяет мне закрыть на это глаза.

На этом разговор завершился, а возобновившись, полностью поменял русло.

Все они устали, говорить на серьёзные темы никому уже не хотелось — речь пошла поначалу об искусстве, но Арджин, ничего в нём не смыслящий, откровенно заскучал, и с театров и живописи они перескочили на рассказы о далёких странах, которые Рэн слушал с огромным интересом. Рассказывала в основном Литесса, разведчик же редко покидал границы Либрии, а потому лишь добавлял то, что слышал от знакомых путешественников. Совершенно незаметно разговор перетёк в травлю трактирных баек, коими воин оказался напичкан под завязку — и снова пуэри с удовольствием слушал и смеялся, но никак не мог выкинуть из головы зрелище, увиденное им на соборной площади.

Мысли против воли возвращались к благословляющему жесту сгорающего заживо священника, человека с сильным духом, окружённого серой толпой грешников, вообразивших, что творят правосудие. «Зачем он это сделал? Они не ведали, что творят. И дальше не поймут, а будут лишь плясать под чужую дудку — так зачем же благословение?»

Но ответа на этот вопрос он так и не нашёл.

На следующее утро они встали с рассветом — чтобы успеть купить всё необходимое до начала полуденной давки и уехать как можно дальше. К счастью, энтолфские торговцы не страдали от дефицита товаров — нашлись и верёвки с кошками, и вооружение, и мелкие походные принадлежности, и даже некоторые колдовские ингредиенты, съестных припасов удалось закупить с запасом на целый месяц.

Правда, у западных ворот их ждало небольшое разочарование.

Во-первых, ворота оказались маленькие и больше походили на массивные дверцы, ведущие в подвал с дорогим вином. Во-вторых, эти створки, судя по всему, открывались крайне редко, а потому все, кто к ним подходил, сразу бросался в глаза.

Два крепких молодца, лицами почти не отличимые друг от друга, с интересом оглядывали странную компанию. Состроив невозмутимые лица и приготовившись врать напропалую, путники приблизились к ним и остановились, ожидая вопросов. Стражники же ни о чём спрашивать не торопились. Повисла неловкая тишина.

Первым не выдержал старший из братьев-караульных:

— Куда это вы такие собрались? — в его звонком голосе очень чётко читалось искреннее удивление.

— На вылазку, — ничуть не растерявшись, ответил Энормис.

Парни переглянулись, и заговорил младший:

— Из Бешеных, что ли? Иль недавно в Энтолфе?

— Нанялись на прошлой неделе, — соврал Арджин. — Мы из Нейрата.

— А я и вижу, что не нашенские, — кивнул брату старший. — В первый раз, значит. Так вы это, господа хорошие, верхом далеко не уедете.

— То есть?

Страж повернулся и начал жестами обрисовывать картину:

— Ну то есть вы как выедете, там будет ещё четыре версты нормального поля, а потом поперёк идет Сбитый Вал. Уже на нем коняги ноги переломают. А дальше и вовсе начинаются скалы да ущелья. Кони вам там без надобности, точно говорю.

— Вы их, господа хорошие, лучше прям не выезжая продайте, — добродушно присоветовал младший и ткнул пальцем в недалёкое здание. — Вон там скупают у нас лошадок. Торговца Эрихом звать, он вам хорошие деньги за них даст, они ему всегда нужны.

— Спасибо за совет, парни, — сказал Арджин, спешиваясь. — Ну так что, я пойду продам?

Энормис кивнул. Сокол собрал поводья у других и направился куда показали.

— Это нам всё добро на своих хребтах тащить?! — округлил глаза гном, явно недовольный таким раскладом.

Он смотрел вслед удаляющимся скакунам с тоской, которую Рэн не ожидал увидеть на лице вечно недовольного седлом копателя.

— Говорят тебе, от них там никакого толку, — чародей обернулся и зыркнул на Кира, чтобы тот не устраивал истерик перед стражей.

Гном, конечно, притих, но всё же пробормотал себе в бороду:

— Когда закупались, не знали, что самим тащить. Лучше бы жратвы поменьше набрали, сожри её черти.

— А вы рюкзаки разве не купили? — в очередной раз удивился старший стражник. — Эвоно, Тельм, ты видал таких лазутчиков раньше? У нас без специальных рюкзаков никто за Вал уже пару десятилетий не ходит! Вслепую что ли совсем прёте?

Эн не нашёл ничего лучше, чем пожать плечами — мол, не виноваты мы, сами не местные.

— А где их можно купить? — спросила Литесса, дабы не дать простодушным стражникам задаться ненужными вопросами.

— Как пойдёшь по той улице, налево за восьмым домом, там вывеску не пропустишь, «Снаряжение», — с готовностью указал младший и перевёл взгляд на Энормиса. — Главный-то ты?

— Я, — кивнул чародей.

— Пойдём, пока твои друзья ходят, заполним бумагу на выезд. А то теперича не разрешают нам без этой бумаги выпускать…

Он отвёл чародея в сторонку, достал из специального ящика письменные принадлежности и принялся размашисто черкать на чистом листе, периодически уточняя необходимые детали:

— Так… нейратский наёмный отряд в составе пяти боевых единиц… три мужчины, женщина, гном… странная компания, ей-богу… с целью? Ага, карательная вылазка… на срок? От двух недель до месяца… эх, далече вам топать по тамошним местам… снаряжение пишу полное… наниматель? какой, частный? Ну, пусть будет частный, это ж для проформы… так, вот это ещё не забыть… и вот это… караульный Тельм Фили… подпись… Тебя как звать-то?

— Гролф, — брякнул Эн, не задумываясь.

— Предводитель отряда Гролф, вышенаписанное подтверждаю… расписывайся.

Чародей старательно вывел на листе невнятную закорючку.

— Вот, теперь всё. Бумагу это положу в стопку, потом секретарь заберёт. Вы первые в этом месяце туда…

Арджин и Литесса к концу заполнения документа уже вернулись, каждый успешно завершив свою миссию. Мешки были поспешно выпотрошены, содержимое распределено по многочисленным карманам рюкзаков с удобными широкими лямками. Нацепив на себя эти непривычные приспособления, и самую малость подождав Кира, который никак не мог подогнать лямки по размеру, путники показали стражникам, что готовы.

Тельм оглушительно свистнул вверх, после чего из-за края стены показалась голова третьего караульного.

— Открывай!

Голова исчезла, раздался короткий удаляющийся топот, а потом створки медленно поползли наружу.

— А зачем эта бумага? — спросил любопытный Рэн, наблюдая, как снаружи, за воротами, опускается крепостной мост.

— А, на всякий случай, — легко махнул рукой стражник. — Чтобы знали если что, кого нашли, иль наоборот, не нашли.

— Оптимизм аж с ног сшибает, — пробормотал Кир, но его, по счастью, услышал только пуэри.

Наконец створки полностью отворились, открывая вид на заснеженный неровный пустырь, теряющий свой край в лёгкой дымке.

— Ну вот, удачной вылазки вам. Поспешайте не торопясь и помните, что вдумчивость — залог безопасности, — сказал старший страж явно заученные слова. — Ждём назад.

Вздохнув, путники вышли на мост.

— Вот тебе и ров, — сказал Арджин, глядя вниз. — С этой стороны он есть.

— Ой, да плевать, — буркнул Кир раздражённо. — Единственное, что я хочу от этого рва — увидеть его снова на обратном пути.

— Будем надеяться, что увидим, — сказала Литесса, и отряд замолчал, погрузившись в задумчивость, которая будто являлась неотъемлемой частью окружающей их стылой равнины, что выступала предисловием к ещё более неприятным местам.