Вернон Фельедер стремительно вошёл в отведённые ему апартаменты, хлопнув дверью.

Первым делом он бросил в угол дорожную сумку — так, что всё содержимое со звоном и треском перемешалось. Затем под гнев чародея попал оказавшийся на дороге стул: рука Архимага швырнула его в полотно с изображением Париума Мудрого, нынешнего кана Кан-Терна. Изящный предмет мебели из красного дерева разом лишился двух ножек. Париум потерял нос и кусок воротничка. Позолоченная рама картины сломалась при падении.

Подойдя к столу, Вернон тяжело опёрся о него руками и устало опустил голову. Вся его одежда была в пыли, сапоги — в глине, а штаны вдобавок непереносимо воняли лошадиным потом. Но бесили первого волшебника Ордена отнюдь не эти досадные мелочи.

Сзади открылась дверь, и дрожащий голос раба, заикаясь, промямлил:

— Госп-подин, хозяин велел п-передать, что если он чем-то обидел вас…

— Вон! — Вернон схватил со стола хрустальный графин и швырнул его на звук. Сосуд разлетелся вдребезги, столкнувшись со стеной, а раб, подвывая от ужаса, поспешил скрыться, чтоб не попасть под горячую руку.

Архимаг подскочил к двери и перед тем, как повторно её захлопнуть, проорал в проём:

— Меня не беспокоить!

Не раздеваясь и не разуваясь, он повалился на обитую дорогой тканью софу, закрыл глаза предплечьем.

— Ещё один недосмотр, — сказал он самому себе, словно кому-то другому. — Если так пойдёт дальше, Грогган от меня мокрого места не оставит. С дерьмом сожрёт.

Какое-то время Вернон лежал неподвижно, возвращая себе спокойствие и продумывая дальнейшие действия. Сел, провёл ладонью по волосам. Вздохнул.

Наложив заклятье тишины, чтобы недотёпа-домовладелец или его рабы ничего не смогли подслушать, архимаг создал перед собой магическое окно. Несколько секунд полотно оставалось белым, но потом разговор приняли, и в окне появилось взволнованное лицо его второго заместителя:

— Господин?

— Жеверр.

Рыжий чародей прикрывался одеялом, свечение магического окна выхватывало из темноты кусочек комнаты и скомканную постель. От внимательного архимага не укрылась торчащая из-под медвежьей шкуры женская ступня. «Болван» — зло подумал Вернон и, чуть прищурившись, спросил:

— Прохлаждаешься?

Жеверр заметно заволновался, но попытался оправдаться:

— Но ещё даже не рассвело…

— Встать! — непривычно звонко рявкнул верховный маг, и рыжий лежебока тут же вытянулся по стойке «смирно», уронив прикрывающее всё самое главное одеяло. За спиной перепуганного заместителя пискнули, и нога тут же исчезла из поля зрения — женщина сползла на пол. — Ты опять в борделе, хрен сушёный?

— Господин, это заведение…

— Да трахайся ты хоть с овцами в овчарне, только так, чтобы никто об этом не знал! Сколько раз можно говорить о лице Ордена, а, тупое ты животное? — Вернон отдавал себе отчет в том, что выпускает пар, и потому делал это с особым удовольствием. — А если эта шлюха распустит язык?

И без того бледное лицо Жеверра теперь стало напоминать гипсовую маску.

— Я принял все меры…

— Да я вижу, что ты уже всё принял. У тебя зрачок до сих пор размером с медный грош! Эй, ты, — архимаг наклонился вбок, словно это могло помочь ему увидеть спрятавшуюся за кроватью жрицу любви, — пошла вон из комнаты! И если начнешь болтать о сегодняшней ночи, прикажу тебя усадить на самый длинный кол в моей пыточной, поняла?

За спиной Жеверра зашуршала ткань, а потом куда-то в сторону торопливо пробежала, сверкнув обнажённой грудью, сначала одна женская фигура, а потом и другая. Глаза Вернона сузились ещё сильнее, но он решил уже перейти к делу, оставив мелочи на потом.

— Что случилось за последнюю неделю в Ордене? Кратко. И оденься уже.

Заместитель с облегчением кинулся к своей одежде и уже на ходу принялся рассказывать:

— Совет принял ваш проект по усилению магической сети. Рабочую группу уже сформировали, процесс скоро пойдёт. Так же несколько советников выдвинули свои предложения по поводу…

— Кашлял я на их предложения. Что с поисками изменницы и её шайки?

— Пока ничего, господин. Мы прочёсываем северные провинции, на дорогах много наших патрулей. Эфирными тропами или окнами они не пользуются, засечь невозможно.

— Выяснили наконец, что случилось возле Кальвита?

— Там без сомнения были беглые ренегаты, но с кем они сражались — неизвестно. От тел мало что осталось, никто не смог их ни опознать, ни сказать, откуда они прибыли.

— Что за символ, узнали? — без заметного энтузиазма спросил архимаг.

«Я знаю, с кем они сражались, — подумал он, скрипнув зубами. — Это молодчики Гроггана с Острова. Одного не могу понять — как Литессе и компании удалось мелкими кубиками накромсать бывших имперцев? Я ведь был уверен, что те их уничтожат… Не хватало только, чтоб о существовании островитян стало известно в столице».

— Нет, господин. Но кое-что рассказали историки о найденном клочке бумаги. Они утверждают, что те обрывки слов написаны на языке Трон-Гарада, но с ошибками.

— Скорее всего, кусочек какого-то древнего трактата, — архимаг изобразил скепсис, внутренне посылая проклятия на головы чересчур сообразительных историков. — Или они вообще приняли за ошибки иной язык. Там же уцелело всего несколько букв, правильно я говорю?

Жеверр кивнул. Он перестал трястись и, судя по всему, в одежде почувствовал себя намного увереннее.

— Что с моим поручениям по необычным всплескам?

— Последним был тот, который вы исследуете сейчас.

— Я его проверил. Не то, — Вернон тяжело вздохнул. — Ищите ещё. Сколько времени уйдёт на усовершенствование сети?

— По прогнозам инженеров, закончат они не раньше, чем в середине февраля.

Архимаг блекло усмехнулся.

— Свободен, Жеверр, — сказал он. — И ещё кое-что. На твоём месте я бы избавился от этих шлюх. Если всплывет твоя с ними связь, своего кабинета ты лишишься очень быстро.

С этими словами он ликвидировал магическое окно, в котором растворилось снова побледневшее лицо второго заместителя.

«Дисциплина прежде всего. Но как её строить, когда эти болваны шатаются по борделям? Безобразие… — думал Вернон, пока плёл следующее заклинание. — А этот Энормис оказался крепким орешком. Кто бы мог подумать».

Следующее магическое окно открылось перед чародеем. На этот раз ждать ответа пришлось дольше.

— Вернон, — по ту сторону окна завывал ветер и хрустел снег. Лицо ответившего человека было спрятано под тёплым меховым капюшоном, позади него всё тонуло в кромешной темноте.

— Хес. Какие новости?

— Дерьмовая зима, архимаг. Холодная, — голос человека казался надтреснутым.

— Ты знаешь, что я не о твоём комфорте спрашиваю, — сдержанно ответил верховный чародей.

— Знаю, — капюшон качнулся вверх-вниз. — Мои люди не спали уже трое суток. Мы обшарили половину Нейрата и ещё несколько княжеств за последние три недели.

— Именно за такую работу я тебе и плачу бешеные деньги, — обронил Вернон. — Меня интересуют только результаты.

Хес помолчал несколько секунд, а потом проскрипел:

— Тогда у меня есть кое-что для тебя. Их видели в Энтолфе.

— Вот как? — брови архимага поползли вверх. — Уверен?

— Они под личиной, но нетрудно догадаться, что это были именно они.

— Как давно?

— Пару недель назад. Они отправились в Острохолмье.

Вернон сжал челюсти, давя в себе желание выругаться. «Всё-таки Энормис идиот, если отправился к Острову — там его, скорее всего, распнут, но перед этим он успеет смешать нам все карты. Это если он выживет среди отродий. Неужто он не понимает, что прёт на собственную смерть? Совсем обезумел?»

— Мы сейчас в двух часах езды от Энтолфа-столицы, — продолжал Хес. — И знаешь, что? Если ты хочешь, чтоб я лез за ними в задницу огра, тебе придётся выложить что-то посущественнее золота.

Проигнорировав наглость ищейки, Вернон задумался на какое-то время, перебирая пальцами складки плаща.

— Сворачивайся, — наконец произнёс он. — В Острохолмье им не выжить, а проводника нанимать рискованно. Расчёт получишь в Лоторе, как обычно, на прежнем явочном месте.

Хес хотел сказать что-то ещё, но в тот же миг архимаг ощутил вызов, и его передернуло.

— Мне некогда. Выполняй, — прервал он наёмника и ликвидировал окно, на месте старого тотчас появилось новое, не в пример более мощное, чем его собственное.

На зеркально-ровном полотне появилась знакомая фигура.

— Я вернулся, Вернон, — интонации Гроггана были, как обычно, никакими. — Ты рад?

— Чрезвычайно, — буркнул Архимаг. — Где ты пропадал столько времени?

— Дела в других мирах, — обронил человек в сером. — Тебя они не должны беспокоить, после стольких-то собственных ошибок.

Вернон скрипнул зубами.

— Ты сам видел, что я соблюдал все необходимые меры.

— Не все, раз ему удалось бежать, — понизил голос пришелец. — И не просто бежать, а забрать с собой и девчонку-наживку, и даже Литессу. Только я за порог — и они на свободе! У тебя есть объяснение этому?

— Если ты намекаешь на предательство, то я не такой идиот, — архимаг отвёл глаза. — Им просто катастрофически повезло.

— Может, и повезло. А может, им помогли, — временами Вернону казалось, что взгляд Гроггана способен прожигать плоть. — Кто тот паренёк, что был с ними при побеге? Его нашли?

— Завал разобрали, но тела нет. Словно и не было. Гэтсон клялся, что никогда раньше его не видел и ума приложить не может, откуда тот взялся в казематах. Меня в тот день не было в Башне, я проверял очередную наводку по эссенциям. Так что виновник побегу — Бардо, и он наказан.

— Его смерть не приблизила тебя к поимке Энормиса и Литессы. Не перекладывай ответственность на своих подчинённых. Я спрашиваю только с тебя. Ещё одна такая ошибка, и я поищу более исполнительного слугу.

— Я не слуга, — выдавил Вернон.

Пришелец лениво улыбнулся.

— Ну уж точно не партнёр, — его глаза словно смотрели в пустоту. — Знай своё место, чародей. Ты не сделал ничего, чтобы заслужить хоть сколько-нибудь значимые привилегии. А значит я распоряжаюсь тобой, как хочу.

Архимаг счёл за лучшее промолчать, проглотив унижение.

Грогган обо всём говорил одинаковым голосом. Он мог и похвалить, и пригрозить смертью таким тоном, словно ему глубоко плевать, слышат его или нет. Это одновременно настораживало и раздражало Вернона. Он знал, что пришельцу не одна тысяча лет, и что тот покорил уже столько миров, сколько и представить страшно. И всё чаще архимагу казалось, что прожитые столетия и обретённая власть попросту убили Гроггана изнутри. Осталась только функция в обличье человека, которая ничего не желала и ни за что не цеплялась, а только делала то, для чего предназначена.

— Если бы имперцы не поторопились, он был бы наш, — изрёк человек в сером.

— Всыпать бы им за этот энтузиазм.

— Уже всыпал. Отныне они без моего ведома шагу не ступят. Однако же я удивлен, что их так позорно разбили.

— Как и я, — вздохнул Вернон, поняв, что буря миновала, и можно переходить к хорошим новостям.

— Значит, мы снова потеряли их из виду?

— На какое-то время. У меня есть основания полагать, что они движутся к Одинокому Вулкану.

Лицо Гроггана даже не дрогнуло.

— В самом деле? Они знают о Средоточии?

— Скорее всего, Литесса всё разнюхала. Она всегда была очень… пронырливой.

— Это бред, Вернон, — пришелец наклонил голову. — Получается, что он сам идёт к нам на стол.

— Понимаю, — чародей кивнул. — Но донесения однозначные, и я в них уверен.

Грогган помолчал, таращась в никуда.

— Не стыкуется. Они что-то задумали.

— Почти наверняка.

— Я позабочусь, чтобы их встретили ещё на материке… Хотя, нет. Забудь. Мы его впустим.

Вернон удивлённо вскинул бровь.

— Ты не ослышался, — сказал пришелец. — Пусть приходит. Без магии он — ничто. А если он и впрямь тот, за кого мы его принимаем, убивать его нельзя. Чревато. Возле Средоточия мы возьмём его тёпленьким. Когда он будет здесь?

— Примерно через две-три недели.

— Чтоб через одну ты был тут.

— А как же наводки по протоэлементам?

— А что с ними? Ты что-то нашёл?

— Проверил ещё три, всё не то.

— Есть ещё?

— Пока нет.

— Тогда, полагаю, твой вопрос можно смело назвать идиотским. Заканчивай дела и переносись сюда эфирной тропой. Нам надо разобраться с возможным сопротивлением.

Архимаг сдержанно кивнул. Грогган какое-то время следил за его лицом, а потом вдруг сказал:

— Ты какой-то нервный сегодня. Не выспался?

От этих слов Вернона пробрала дрожь.

— Волнуюсь перед ритуалом Преобразования.

На неподвижную маску вползла мягкая, но всё же совершенно мёртвая улыбка.

— Не беспокойся, ты выживешь, — сказал человек в сером. — Если бы я был частью вашего мирка, я провёл бы ритуал сам. Но, увы, — пришелец развёл руками, — это придётся сделать тебе, хоть это и рискованнее.

Архимаг постарался не показать своих сомнений и сказал:

— Я уверен, ты выполнишь свою часть уговора.

— Не сомневайся, я помню, — кивнул Грогган. — Ты получишь своё тёплое местечко при новом порядке, если только сделаешь всё, что от тебя требуется, и я получу Нирион. Сейчас я отлучусь ещё на несколько дней. Ещё два мира готовы к преобразованию. Через неделю жду тебя на Острове.

Едва он договорил, магическое окно погасло.

Вернон устало откинулся на спинку софы и закрыл глаза. «Ещё два мира послужат нашему делу. Ещё два человека, подобные мне, точно бараны на заклание, послужат великой цели, превратив свои миры в чистую энергию».

Архимаг посидел так, не шевелясь, несколько секунд, а потом, совершенно неожиданно даже для самого себя, расхохотался.

Долина Костей оказалась не таким уж препятствием, если не принимать во внимание тот факт, что мои спутники с этим утверждением бы не согласились.

Среди всего Острохолмья, мёртвого и неприветливого, Долина выглядела ещё мертвее. Впрочем, если бы я назвал её самым мёртвым местом в Нирионе, то тоже вряд ли бы ошибся. Это была столица смерти, её главный паноптикум. Здесь царило небытие — и не то, которое отдаёт не-жизнью, а то, которое обязательно наступает после бытия. Это чувствовалось в воздухе и даже глубже: словно Долина пробуждала в каждом, кто её видел, призрак его собственной гибели.

Мы шли среди наполовину вросших в землю костяных остовов, пролезали под рёбрами толщиной в ладонь, старательно избегали взглядов пустых глазниц черепов. Останков здесь было столько, сколько, казалось, просто не может быть, потому что ни один мир не вместил бы в себя такое количество живых существ. Ночь, конечно, скрывала от нас полную картину, но зато оставляла уж слишком большой простор для фантазии. И никто даже не заикнулся о том, чтобы остановиться.

Все нервничали. Я — меньше, остальные — больше. Даже Литесса, которую никто не посмел бы назвать пугливой, постоянно держала наготове несколько убийственных заклятий, хотя трудно было представить, кого мы могли встретить среди голых выбеленных временем костей. Мы, живые, чувствовали себя в Долине совершенно чужими. Рэн и Кир сказали потом, что ощущали присутствие — не чьё-то, а чего-то. Арджину мерещился тихий вой или пение. Я же ощущал только смерть, если так вообще можно выразиться. Но это странное чувство посещало меня и раньше, так что я не придал ему большого значения. Когда ты изо дня в день не можешь найти в себе жизнь, самое страшное, что с тобой может случиться — ты просто перестанешь искать.

Долина Костей закончилась только к следующему полудню, но мы пошли ещё дальше. Отряд наотрез отказался останавливаться поблизости «этого склепа под открытым небом». И лишь затемно, когда все уже валились с ног от усталости, мы остановились на ночлег. Прямо посреди ущелья.

На следующий день вдруг изменился ландшафт: вместо изуродованных ущельями нагорий и невысоких горных цепочек начались холмы, ровные и однообразные, точно курганы-переростки. Выродков стало значительно больше — то и дело приходилось убегать или драться. Встретились нам и моготы, но мои попытки заговорить ни к чему не привели. Всё как говорил Харех — они слишком ненавидели людей, чтобы слушать. Убивая их одного за другим, я испытывал какую-то глухую жалость, но так и не понял, к ним или к себе. Может быть, и то, и другое.

Спустя неделю после выхода из Костяной Долины мы вышли к гротескному каменному строению, на вид древнему и давно заброшенному, и решили заночевать там.

Если бы я знал заранее, к чему это приведёт, обошёл бы то место за лигу.

— Интересно, кто это строил?

Рэн озвучил всеобщий вопрос. Мы все оглядывали древние стены, сложенные из грубых каменных блоков, осторожно пробираясь по заросшему мхом коридору. Всё здесь казалось нескладным, неправильным, словно неведомый архитектор страдал от душевной болезни: ширина коридора свободно гуляла от сажени до двух, стена могла наклоняться в ту или иную сторону без видимых на то причин, пол терялся под толстым слоем земли и обломков обвалившейся крыши, но все ещё сохранял дезориентирующий наклон.

— Кто-то давно мёртвый, — буркнул Кир, в последнее время ставший ещё вреднее и раздражительнее, чем раньше.

— Подозрительно, — Архимагесса ковырнула землю кончиком сапога. — Строение почти посреди Острохолмья. Я бы сказала, что ему лет под тысячу. Кир?

— Больше. Тысячи две, две с половиной.

— Ну вот. Получается, никто кроме отродий его построить не мог. А чтобы отродья построили нечто подобное — абсурд.

— А меня напрягает, что здесь никто не живёт, хотя это всяко лучше нор, которые мы видели вчера, — сказал Арджин, с сомнением морщась.

— Странно, что при такой архитектуре стены всё ещё стоят, — задумчиво произнёс пуэри.

— Зато потолок давно обвалился.

— Не везде, — сказал я, указав на косой прямоугольник, играющий роль дверного проёма.

Помещение, что скрывалось за ним, оказалось просторным и действительно сохранило потолок в виде искажённого купола, который каким-то чудом выдержал испытание временем. Всё остальное — если здесь было хоть что-то — давно превратилось в пыль. Стены заросли ковром мха, чему виной послужили гуляющий сквозняк и сырость, последняя в свою очередь появилась благодаря пробившемуся сквозь пол ручью, утекающему в тёмный угол и дальше, в брешь в стене.

— Ну, зато здесь есть вода, — хмыкнул Арджин и направился к ручью с мехами.

За последнее время наши запасы сильно сократились. Два дня тому назад нам попалась стая крысоволков — никто из нас раньше их не видел, но название всплыло само, так как подходило идеально. Часть отряда сопротивлялись, но мне удалось убедить их попробовать жареное мясо, скрипящее на зубах, точно песок. Несмотря на почти полное отсутствие вкуса, пища оказалась съедобной и сытной, поэтому остатки мы прихватили с собой — оставшуюся крупу и каши решили приберечь на чёрный день.

Я бросил рюкзак на землю и решил на всякий случай напомнить:

— Не забудь проверить, прежде чем набирать.

Разведчик тут же замер, не донеся ногу до пола, и, кажется, даже перестал дышать. Сначала я подумал, что он паясничает, но потом присмотрелся и понял: а ведь он правда не дышит.

И на уши вдруг обрушилась ватная тишина.

— Эй! — крикнул я и не услышал собственного голоса.

Я резко обернулся: все мои спутники точно превратились в статуи, одна нелепее другой. Кир, зажмурившись, потягивался, Литесса небрежным движением отбросила косу за спину, от чего та взлетела змеёй, Рэн и вовсе завис в воздухе на полпути к каменному возвышению, на которое намеревался вскочить. Словно кто-то превратил воздух в лёд, заточив нас навеки.

Но стоило мне только дёрнуться в направлении Арджина, как руины пришли в движение.

Стены начали разъезжаться, точно стояли на колёсиках, пол изменил наклон, потолок завращался, улетая прочь, я словно оказался за кулисами театра, где меняли декорации перед следующей сценой. Зал разделился на несколько частей, разъехался, и замершие фигуры моих спутников стали удаляться в разные стороны, каждый на своём летающем острове. Я подбежал к краю площадки, но тут её тряхнуло, и я едва не сверзился вниз: там, на непостижимой глубине, крутилась воронка вселенских размеров, которая словно затягивала в себя всё сущее.

Я вцепился в край острова, а ноги болтались над бездной, реальность с гулом и грохотом разделялась на фрагменты, которые перемешивались в непредсказуемом порядке. Появлялись даже острова с пейзажами, которых никак не могло быть в Острохолмье: заснеженные равнины, горные склоны с зелёной порослью, тропические леса, мимо проносились моря, древние руины и скалы, с которых низвергались водопады.

Сзади прямо на меня летел остров, я попытался быстро залезть, чтобы не дать себя расплющить, но только оторвал каменный блок, за который держался, и вместе с ним ухнул вниз.

Сердце ушло в пятки. Вселенская воронка вращалась передо мной, и вдруг я понял: это не вихрь, это — глаз! Крутящаяся, гипнотизирующая радужка, внутри которой таился зрачок непроглядной темноты. В воронке выло и грохотало, били молнии, мерцали вспышки, и весь этот хаос словно таращился мне прямо в душу, пытаясь разглядеть непонятно что. А я всё падал туда и падал, беспомощно размахивая руками.

И вдруг падение стало замедляться. Постепенно я перестал чувствовать бьющий в лицо ветер, а потом и вовсе завис в воздухе.

— Не дрожи, человече! — раздался мощный бесполый голос. — Сегодня не умрёшь ты.

Каждое его слово отзывалось в голове эхом.

— Как скажешь, — пробормотал я, балансируя в пустоте. — Ещё приказания будут?

— Ты дерзок, — усмехнулась воронка. — Но кто ты? Или, точнее… что ты?

— У меня те же вопросы, — снова не растерялся я, глядя в поглощающий реальность вихрь. — Иллюзию ты создал просто чудную, научишь?

— Иллюзию! — голос расхохотался. — Что ведаешь ты об иллюзиях, человече? Где видел правду ты?

Я повернулся, чтобы посмотреть наверх. Там всё так же мельтешили, перемешиваясь, островки реальности, которые теперь, со стороны, казались не больше, чем фрагментами рассыпавшейся мозаики.

— И то верно, — пробормотал я, изо всех сил стараясь ничему не удивляться.

— И что ж ты за создание? — прогудел голос, но спрашивал он как будто не меня. — Не видел раньше я таких. Похож на человека… а совсем не человек!

Воронка будто заглянула в меня — я это почувствовал. Словно склизкое щупальце, тонкое и покрытое не то волосами, не то мелкими ножками, пробежалось по внутренностям и мыслям. От омерзения меня едва не вывернуло, поэтому я пропустил реплику.

— И впрямь убить тебя нельзя без худа для себя! Так как же быть с тобой, что делать?

— Прости и отпусти, — ляпнул я, пытаясь подражать вычурной манере таинственного собеседника. — Куда ты дел моих друзей, иллюзионист?

— Целы они. Тебя лишь я забрал, — ответило Око, и вдруг сменило тему: — Мне ведомо, куда ты держишь путь. И ведомо, зачем.

— Да кто ты хоть такой-то? — не выдержал я. — Какое тебе дело до меня вообще?

— Уж дело есть! Опасен ты для всех и для всего. А я часть силы той, что миром дорожит.

— Опасен, — повторил я с сомнением. — Ещё бы знать, чем. А то все вокруг обо мне что-то знают, один я незнайка.

Какое-то время воронка молча сверкала молниями.

— Всему свой час, — обронил голос в итоге. — Возможно, победив врагов, ты истину постигнешь.

— Чьих врагов? — спросил я вяло, но меня словно не услышали.

— Пришелец тот, что Грогганом зовётся, недоброе замыслил. Не говорит он правды даже своему слуге. Его правления мир наш не переживёт.

— А ты пророк, что ли?

— Мне многое известно.

— Ну, надеюсь, тебе в таком случае известно, что мне до свечки, кто что переживёт.

— Судьба друзей тебя нисколько не заботит?

Я сжал губы, не найдясь с ответом. Подловил, сволочь.

— Погибать тебе нельзя.

Эта фраза прозвучала обычно и оттого намного более проникновенно. Я даже ненадолго задумался — а так ли я готов к смерти, как думаю?

И тут же, прислушавшись к звенящей внутри пустоте, сам же ответил: «Более чем готов».

— Чего тебе от меня надо?

— Благоразумия, — чуть не по слогам выговорил Голос. — Ты можешь быть полезен, и не только лишь себе. В тебе большая сила. Она поможет мир наш сохранить!

Я, подвешенный над колоссальных размеров вихрем, по сравнению с которым казался меньше песчинки, сварливо поинтересовался:

— А ты что, только фокусы показывать умеешь? Возьми да сам свой мир сохрани. Чем я-то тебе приглянулся? Обратись вон лучше к Литессе — она точно кинется в бой, ей не всё равно. Силёнок у неё не меньше, а уж опытом она мне даст такую фору, что…

— Сейчас каждый на счету, — перебил Голос. — И ты — не она.

Я закатил глаза. При всей дикости положения равнодушие ко всему и вся никуда не делось. Не знаю, на что рассчитывал этот неизвестный, но его увещевания для меня значили не больше, чем писк комара. А вот терпение стало заканчиваться.

Я подёргался, пытаясь сдвинуться с места, но безрезультатно. Тогда я прощупал вокруг себя Эфир — и тоже не нашёл, за что зацепиться. Раздосадованный, я в сердцах крикнул во вращающуюся пропасть:

— Чего ты ко мне привязался, а? Дай ты мне спокойно… дойти куда шёл!

— Дела твои верные, — вкрадчиво сказал Голос, — да настрой не тот.

— А что не так с моим настроем-то?

— К бессмысленной гибели он лишь ведёт.

— Ну хочу я сдохнуть, и что с того? Ты кто — божий серафим что ли? Засунь-ка свою праведность себе сам знаешь куда!

Воронка полыхнула чередой вспышек.

— Смерть твоя никому не поможет, — сказал Голос твёрдо. — Кроме наших общих врагов. И гибель мира лишь приблизит…

— Да ну и хрен на него! — не выдержал я. — Что мне твой мир?! Только и слышу: сделай то, сделай это — одни командиры кругом, такие умные, ум аж из ушей сыплется! Как-то раньше этот мир без меня обходился, и сейчас обойдётся! Кто вообще ведётся на эту чушь про его спасение? Кому это надо? Каждый только себя спасает!

— Так и ты себя спаси! — громыхнул Голос.

— Я уже сказал — поищи другого спасателя! — взревел я во весь голос. — Я ни в чьих играх участвовать не хочу. Нет у меня интереса в них, понимаешь? Кто бы ты ни был, чего бы ты не хотел, мне плевать. Ты тут изо всех сил пытаешься меня впечатлить, побудить к действию, но пока что мне только по морде тебе съездить захотелось! Хочешь в глаз получить? Давай, сворачивай представление, выходи!

Раздался оглушительный хохот.

— Давненько не говорили так со мной! Смешной ты, человече. Жаль, слушать не желаешь. Но ничего, я дам тебе первотолчок.

И вихрь вдруг завертелся быстрее, а меня, вопящего проклятья, швырнуло ему навстречу. Чернота в его центре становилась всё больше и будто бы даже чернее, я словно падал в Бездну. Вскоре уже весь свет остался позади, а тьма обрела плоть — она налипала на руки и ноги, текла по лицу, заливалась в горло. Я закричал, но не услышал свой крик: вязкая, как смола, темнота затекла в уши.

А потом всё исчезло.

Стало очень тепло. В воздухе витали лёгкие ароматы трав и благовоний, услаждая моё измученное миазмами Острохолмья обоняние. Из мрака постепенно проступил покрытый белым песком пляж, кажущийся голубоватым в свете Нира, справа шелестело и шептало сонное море, тихим прибоем омывая береговые камни. Слева, в полусотне шагов, начинались джунгли, в которых на все лады бренчали ночные цикады. Словом, где бы я ни оказался, здесь было хорошо.

Неподалёку вдоль берега возвышались трудноразличимые строения, озаряемые подрагивающим пламенем костров. Оттуда доносились голоса, музыка, смех — словно местные жители что-то праздновали.

Я оглядел себя: вместо привычной одежды обнаружились лишь перехваченные ремнём короткие штаны да плетёные сандалии. Свежий ветерок перебирал волосы, чуть касался моего иссечённого шрамами тела и ничуть при этом не морозил. Лишь заставлял вдыхать глубже, чем обычно.

Признаться, совсем другого я ожидал, когда меня поглотила Бездна. На удивление никто не собирался меня пытать или полоскать мозги, хотя именно этого, казалось бы, стоило опасаться. В тёплой ночи хотелось раствориться, точно масло в каше, но я собрал волю в кулак и спросил, задрав голову к небесам:

— Этим ты решил меня убедить? — отчего-то я не сомневался, что Голос слышит меня.

— Иди к ним, — раздалось в голове. — Раздели с ними их праздник.

Пожав плечами, я неспешно пошагал к селению.

Если это морок, думал я, то какой-то неимоверно натуральный. Картина неидеальна, но чертовски правдоподобна. Каким мастером надо быть, чтобы так подделать запахи и звуки? А сколько деталей! Случалось мне работать над деталями, но чтобы столько… Нет, это не морок и не видение. И даже не сон. Меня перенесли очень далеко от Острохолмья. Может быть, даже за пределы Нириона. Кем бы ни был этот Голос, он очень могущественен. А ещё у него мои друзья.

Строения вырисовывались всё чётче: на берегу — поднятые на сваях дома, расставленные достаточно свободно, в море — несколько пирсов с привязанными к столбикам судёнышками. Немного погодя я разглядел две наблюдательные вышки, но стены вокруг селения отсутствовали начисто — заходи с любой стороны, мы тут никого не боимся. Каркасы домов были деревянными, стены набирались тёмно-зелёным бамбуком. Крыши желтели широкими длинными листьями никогда мной не виденных деревьев.

С интересом оглядываясь, я не заметил, как ко мне подошли двое. Мужчина и женщина, оба едва одетые: на нём почти то же, что на мне, а на ней — юбка из листьев да грубая тканевая повязка на груди. В длинные чёрные волосы у обоих были вплетены разноцветные нити. Смуглая кожа, чуть раскосые глаза, молодые и стройные, раньше я точно не встречал представителей этого народа. Они улыбались и смотрели на меня так, словно ждали.

— Пойдём с нами, чужеземец, — голос мужчины показался мне приветливым, язык — незнакомым. — Ночь Белого Круга всех объединяет.

А я почему-то даже не рассмеялся ему в лицо. Этот приятный не-сон словно ввёл меня в транс.

Ничего больше не говоря и не дожидаясь ответа, они берут меня за руки и ведут вглубь селения. Мы проходим мимо одного костра, другого, везде танцуют и веселятся люди. Все видят меня и улыбаются, не спрашивая ни имени, ни как я здесь оказался. Кажется, им просто нет до всего этого дела.

Меня так и подмывает спросить сопровождающих, что здесь происходит и куда они меня ведут, но уже не хочется нарушать непринужденность атмосферы, и я молчу. Внезапно в голове раздаётся Голос:

«Им не важно, кто ты. Они хотят лишь поделиться радостью своей».

«Это по-настоящему?» — всё ещё не верю я.

«Это народ Обетованного Края. И то, что видишь ты сейчас — их праздник, что ночью Белого Круга зовётся. А ты их гость. Наслаждайся и думай».

Пара выводит меня на большую площадь, окружённую всё теми же домами, а в самом центре выстроен круглый помост, пока ещё пустой. Вокруг него полно людей — дети, взрослые, старики — они сидят, стоят, танцуют, всюду слышится бессловесное пение и музыка, красивая, невероятным образом объединяющая разрозненные звуки в один гармоничный поток. Горят сотни, тысячи свечей, и ночной ветерок не может их одолеть, лишь заставляя огоньки танцевать в такт своим дуновениям. Вокруг костров кружатся хороводы, везде стоят угощения и напитки — на крылечках, на покрывалах и просто на песке. Но самое удивительное — ни один человек не остаётся в стороне. И почему-то я уверен, что каждый дом в этом селении сейчас пустует.

Мои сопровождающие оставляют меня, уходят к соседнему костру и сливаются в диковинном парном танце, тут же ко мне подходит молодой парень с запоминающимся шрамом на подбородке и протягивает мне глиняную чарку. Я принимаю угощение, юноша, добродушно оскалившись, молча уходит. Тягучий, почти как мёд, напиток льётся мне в глотку — терпкая горечь переходит в сладкое послевкусие, а внутри меня разливается тепло.

На центральную сцену взбирается несколько девушек в разноцветных свободных платьях. Музыка прекращается, но уже через несколько секунд возобновляется в новом ритме — быстрые удары по нескольким барабанам сразу, сопровождаемые щёлканьем кастаньет.

Продолжая неспешно потягивать напиток, я наблюдаю. Люди вокруг отвлекаются от своих занятий и подтягиваются к помосту, чтобы посмотреть на танцовщиц. И вдруг до меня доходит: это ритуальный танец. Резкие, смелые движения, симметричные и завораживающие, гибкие девичьи тела, проглядывающие в вырезах платьев, словно сливаются на несколько мгновений лишь для того, чтобы затем снова прянуть в стороны. Мне кажется, что я начинаю видеть сюжет, распознавать эмоции, только сейчас я начинаю понимать, что это не просто праздник, что под ним кроется нечто большее, чем просто сборище ради песен и танцев.

И вдруг мой разум немного проясняется. Девушки исчезли со сцены, не могу точно сказать, когда. Напиток в бокале тоже исчез — увлекшись действием и собственными мыслями, я не заметил, как допил его. В голове чуть-чуть шумит, но восприятие остаётся ясным: теперь все вокруг поют, без музыки, разноголосым хором, распадающимся на каскады голосов, глаза людей закрыты, многие держатся за руки. Постепенно мелодия становится всё сложнее, перепады всё круче, и я чувствую, как по коже бегут мурашки — музыка пробирает до глубины души.

Внезапно люди взяли одну и ту же ноту и резко оборвали голоса. А затем опять: звучит музыка, начинаются танцы, только на этот раз двигаются все, кто может стоять на ногах, вот и ко мне подходит приятная особа — уже не юная, но ещё молодая — и увлекает за собой. Я иду, хоть и смутно представляю, как буду выкручиваться — ведь танцевать я толком никогда не умел.

Но никому нет дела до моих неуклюжих движений — каждый здесь получает удовольствие просто так, от одного лишь присутствия. Моя партнёрша чуть улыбается и, прикрыв глаза, обвивает меня руками, помогает поймать ритм, через какое-то время наши движения начинают дополнять друг друга.

Мой транс становится всё глубже. Я начинаю улавливать повисшую в воздухе единую эмоцию, единое сознание, и случается то, чего никогда со мной не происходило: я начинаю чувствовать себя частью целого, словно окружающие меня люди — это частички моего тела, мои мысли, грани моего собственного сознания. Невероятное чувство, находясь среди десятков таких же слившихся в одно существ, я смог почувствовать себя чем-то вроде совершенства. Наверное, это было безумие, вся эта ночь, эти исступленные танцы, напоминающие извивы колдовского огня, но я не имел ни возможности, ни желания остановиться. Время для нас словно исчезло.

И вдруг люди останавливаются и расступаются, образуя живой коридор. В его дальнем конце появляется одетый в чёрное старик, медленно идущий сквозь толпу. Он несёт на вытянутых руках маску, и все провожают его внимательными взглядами. Маска похожа на изуродованное человеческое лицо, наполненное безумным страданием, от неё волнами исходит энергия, приобретающая форму волосков тьмы. Магическое чутьё тут же подсказывает мне: это артефакт, причем достаточно древний, старик идёт вперёд, и вдруг останавливается… напротив меня.

Все взгляды теперь прикованы ко мне. Моё сердце ёкает, когда старик протягивает мне маску, недвусмысленно предлагая её надеть, а шум крови в ушах даёт понять, что над деревней повисла полная тишина.

— Маска выбрала тебя, — говорит старик сухим голосом.

Если бы я находился тогда в трезвом уме, ни за что не притронулся бы к ней, но в тот момент я твёрдо знал, как следует поступить.

Я медленно беру артефакт в руки и прикладываю к лицу.

Следующие несколько минут выпали из моей памяти. Я вдруг осознаю, что стою на центральном помосте, который представляет собой не что иное, как Белый Круг. Маска плотно прилегает к лицу, держась на нём без всяческих креплений, через прорези для глаз я вижу столпившихся вокруг людей, вперившихся в меня восхищёнными взглядами. Снова бой барабанов, сопровождаемый бессловесным пением, плавное раскачивание зрителей, но в этот раз музыка звучит тревожно, почти угрожающе.

Повисшее в воздухе напряжение подсказывает мне, что ночь подошла к кульминации. Сейчас произойдёт нечто ещё более необычное, и центром этого события буду я.

Словно в ответ на эти тревожные мысли пространство вокруг меня заполняется густой тьмой, которая облаками перекатывается вдоль периметра Белого Круга. Машинально бросив изучающее заклинание, я понял, что это — магия Маски, которая приросла к моему лицу.

Барабаны ударили громче. Стоящих вокруг людей я уже не видел — меня окутала угольная темнота, она постепенно стягивала кольцо, приближая ко мне свои косматые бока, и казалась пугающе живой. Я вытянул руку, чтобы прорвать преграду, но та оказалась неожиданно липкой, и ладонь увязла в ней. Мрак стиснул пальцы, словно пробуя их на вкус, и через секунду пополз вверх по коже.

Я в ужасе попытался отдёрнуть руку, но не вышло. Погрузившаяся в темноту её часть стала медленно неметь. Остатки наваждения слетели с меня без следа, теперь я и представить не мог, как оказался здесь, как позволил опоить себя, загипнотизировать, надеть на себя эту Маску… «Меня приносят в жертву?!» — мелькнула мысль, и словно в ответ на неё из-за завесы раздался многоголосый крик:

— Очистись!

Ругаясь, я продолжал дёргаться, но лишь глубже увязал в чёрной трясине — она доползла уже до локтя.

Проклятье, куда занес меня этот Голос?

И что происходит сейчас с моими друзьями?

— Очистись!

Маска! Я попытался сорвать её свободной рукой, но та даже не шелохнулась, лицо пронзила боль — всё равно если бы я попытался содрать с себя кожу. В голове раздался шипящий голос, который не мог принадлежать больше никому кроме живущего в артефакте духа:

— Это тьма твоей души. Очистись!

Мрак подбирался к плечу. Рванувшись изо всех сил, я упёрся спиной в вязкую преграду, по лопаткам тотчас поползло онемение, а полностью погрузившуюся в трясину руку я уже совсем не чувствовал.

В сознание ворвалась паника — если я сейчас же не сделаю хоть что-то, меня сожрёт этот голодный зверь, превратит моё тело в пыль. Воображение заполнила вязь заклинания, но стоило произнести оживляющую плетение формулу, как оно развалилось под напором мощи артефакта.

Я в ярости зарычал, перед глазами возникло лицо Вернона, потом Гроггана, до которых я так и не добрался. Ненависть захватила меня целиком, я неистово рвался в антрацитовых путах, но те не предоставили мне ни единого шанса освободиться. Холод и онемение постепенно съедали моё тело заживо.

Вдруг барабаны грянули ещё громче, и вслед за ними в мои уши ударили голоса:

— Очистись!

Я замер. Очиститься? Но как?

Маска, вросшая в моё лицо, подвергла меня испытанию. Но в чём оно заключается?

Эти люди, их ежегодный праздник. «Ночь Белого Круга всех объединяет». Они проводят его с очень, очень давних пор, сам этот артефакт, должно быть, существует много тысяч лет… «Это тьма твоей души».

Что, забери меня Бездна, они тут празднуют?!

— Очистись!

Очиститься…

В голове вспыхнул до боли ясный образ — клубок разноцветных энергетических нитей, в котором чернота стремится пожрать все остальные цвета, спустя мгновение я понимаю, что это — моя душа. И поэтому Маска выбрала меня. Ей нужен был самый безнадёжный.

— Очистись!

Я должен очистить свою душу. Мою опустевшую, испорченную самобичеванием и жалостью к себе душу, которая уже слишком привыкла к саморазрушению, чтобы исцелиться. Эта тьма, что её пожирает — вовсе не зло, нет. И даже не пустота. Это гниль разума, впадающего в безумие, это разложение сломленного духа, которое ведёт только к ещё более мерзкому разложению — тому, что кончается сухим равнодушием ко всему.

Темнота, что пожирает моё тело — это внешняя тьма, Маска же олицетворяет тьму внутреннюю. И именно от неё я должен очиститься. Но где мне взять достаточно света для этого?

Тут Маска подкидывает новый образ, и я валюсь на колени.

Я вижу силуэт — тот самый, который так долго искал в памяти и ждал в каждом сне. Она стоит ко мне спиной. Видение настолько реально, что я начинаю тянуться к ней, тщась коснуться гладкой кожи, даже не осознавая, что всё это ненастоящее. От её фигуры исходит слабое свечение. Да, это она. Я готов бросить мир к её ногам лишь только для того, чтобы снова увидеть её лицо. Я должен очиститься, чтобы затем отдать ей всё, что у меня осталось — чистое, не обезображенное отчаянием.

Я кричу её имя, но девушка не оборачивается, всё так же стоя без движения, и лишь волосы её чуть колышутся на несуществующем ветру. Мои пальцы тянутся вперёд. Ещё немного, и я дотронусь до её плеча, она обернётся, непременно обернётся.

Но как только мои пальцы касаются кожи, Лина обращается в яркий световой всполох. Меня слепит нестерпимое сияние, но я не закрываю глаза, не обращая внимания на боль в глубине под роговицей. В Бездну зрение, я боюсь потерять лишь последнее мгновение её присутствия.

Видение меркнет, вокруг меня снова лишь тьма, но теперь она уже не так сильна, как прежде. Я нашёл силы бороться с ней. Мои движения более не скованны, я взмахиваю руками, и темнота с воем рвётся на лоскуты. Разноголосый хор сопровождает моё освобождение: с каждым новым движением Тьмы становится всё меньше, она отступает под напором жаждущей очищения души. Несколько секунд — и она пропадает вовсе.

Маска отваливается и падает мне под ноги. Теперь она белая, как и песок, покрывающий площадку Круга. Люди вокруг улыбаются, на их лицах только радость и гармония.

Я подумал, что ритуал завершен, но вдруг ощутил жжение под кожей.

Моё тело начинает светиться. Невесомые световые ленты устремляются от меня во всех направлениях, многие из них обвиваются вокруг стоящих внизу людей, даря им тепло. Те замолкают и блаженно закрывают глаза, испытывая освобождение.

Тем временем я сияю всё ярче. Ещё немного, и свет заполнит собой всё пространство, под финальную вспышку я снова ощущаю, как чужая сила подхватывает меня и несёт прочь, оставляя позади ночь Белого Круга и счастливых людей Обетованного Края.

— Сволочь, — выдохнул я. — Манипулятор.

На этот раз я стоял на ногах, снова при своей одежде и оружии. На меня сверху падал луч света, за пределами которого не было видно ни зги. Его источник тоже оставался невидимым.

— Этим ты хотел меня убедить? — крикнул я в темноту. — Тем, что залез в мою голову?

— То был не я, а Маска.

Голос звучал уже не так величественно. На этот раз он появлялся из эха и им же заканчивался, громкость и мощь он променял на вкрадчивость и загадочность.

«Опять какие-то манипуляции», — подумал я, снова начиная закипать.

— Думаешь, меня это волнует? Я тебе не мешок с барахлом, чтобы рыться в поисках нужной вещи!

— Но ты нашёл источник бед своих, — проговорил Голос прямо мне в ухо. — И путь к спасению увидел. Не так ли?

Я сжал челюсти.

— О да, ты понял, как спастись, — продолжил Голос, поняв, что попал в точку. — Как душу исцелить и новый смысл постигнуть. А злость твоя суть лишь бравада. Это глаголет боль потерь, что очищения страшится.

— Всё-то ты знаешь, — процедил я сквозь зубы.

— Сейчас с пришельцем встреча тебе сулит лишь гибель. Но изменить этот итог тебе под силу. Всего-то лишь и нужно — захотеть.

Я не видел говорящего, и это сильно действовало мне на нервы. Он явно хотел остаться инкогнито и при этом добиться от меня конкретных действий. Обладателю Голоса что-то требовалось, однако он то ли не мог, то ли не хотел сделать это сам. Скорее всего он просто привык загребать жар чужими руками.

Но не на того напал.

— Захотеть решить твои проблемы? — бросил я с усмешкой. — Хоть ты и выдаёшь их за проблемы мира, мне-то с этого что? Думаешь, мне захочется жить чтобы быть чьим-то там орудием? Совсем вы уже все охренели! Неужели я произвожу впечатление настолько тупого человека?

— Да кабы человека…

— Ой, да заткнись ты уже! — крикнул я. — Неужели неясно, что меня не уломать? Никакая осведомлённость тебе в этом не поможет, никакие уговоры! Нечем тебе меня удивить! Думаешь, раз корчишь из себя таинственность и говоришь, как перебравший виршеплёт, то собьёшь меня с толку? Думаешь, если надавишь на больное, а потом поманишь сладким куском, то я сразу сдамся? А вот хрена лысого! Вас, всеведущих, расплодилось вокруг меня слишком много. Не буду я ни под чью дудку больше плясать. Осточертело! Лучше уж бесславно сдохнуть. Так что вышагивай-ка из тени и говори всё как есть. Тогда, может, и потолкуем. А пока ты пытаешься без масла влезть мне под шкуру, ничего от меня не добьёшься. Усёк? А, или ты ведь ещё запугивать не пробовал — давай, переходи к этому пункту. Посмотрим, что у тебя получится.

Когда я замолк, вокруг сгустилась тишина, прерываемая только моим дыханием. Видимо, Голос размышлял над услышанным. А на меня в который раз навалилась смертельная усталость — ничего не хотелось, ни слышать, ни говорить. Если бы я не застрял по чужой воле непонятно где, то просто сел бы где стоял, и никакая на свете сила не заставила бы меня сойти с места.

Спустя полминуты за моей спиной зажёгся ещё один луч света. Я обернулся.

В луче стоял великан. Мощный торс, схваченные обручем волосы, густая коротко стриженная борода, инкрустированные золотом доспехи, роскошный меховой плащ — фигура излучала мощь и авторитет. Он смотрел на меня сверху вниз, как человек смотрит на свинью, с оттенком превосходства и обладания, а ещё самую малость брезгливо. Этот величественный облик был мне знаком, и я почти сразу вспомнил, откуда.

Видел в церквях. На иконах.

— Нужно ли мне представляться? — с едва заметной насмешкой прогудел великан.

— Ну, выглядишь как Явор, — сказал я. — В традиционном боевом облачении. А уж кто ты там на самом деле…

— Я и есть, — перебил бог. — Ты сам хотел начистоту — так вот он я. Теперь готов ты говорить?

— Сначала засвидетельствую своё почтение, — я низко поклонился. — Такой чести удостоился, прямо не знаю, куда себя деть.

Периферией разума я понимал, что окончательно и бесповоротно охамел, и, если бог вдруг вспылит, от меня даже мокрого места не останется. К сожалению, понимания этого факта было недостаточно, чтобы сдержаться.

Однако Явору, похоже, были чужды человеческие страсти.

— Освободи меня от этих юморных потуг, — поморщился он. — Ты никудышный шут. Стократ смешнее было б, если б ты молчал.

Это прозвучало немного обидно.

— Раз сам Явор велит… — начал я, но меня перебили:

— Явор велит тебе благоразумным быть. Всё сказанное мной — не выдумка, не полуправда. Кабы я мог без твоего участья обойтись, на унылого шута не стал бы тратить время. Увы, война с пришельцем — и твоя война. И ты в ней нужен. Потому я здесь.

— Да, только я что-то до сих пор не пойму, в чём твой интерес.

Явор не ответил, но зато очень выразительно промолчал.

— Люди погибнут, — догадался я. — Они же тебе молятся. Ты с этого точно имеешь сколько-то энергии. Боишься обессилеть?

— Люди сами дают мне силы, чтобы заботиться о них, — кивнул бог.

— Ага, ага. Только забота тобой и движет. И с чего ты взял, что я могу помешать Гроггану? Раз даже ты сам не можешь. Ведь ты — аж бог, а я всего лишь смертная вошь.

Явор улыбнулся. В этой улыбке было столько сдержанного умиления, что я на миг почувствовал себя ослом, хоть и не понимал, почему.

— Нельзя купить за деньги то, что достигается любовью. Нельзя душе ослабшей крепость тела передать. Я бог. Но мощь мою нельзя употребить в войне. Если случится это, грош цена людским молитвам. Что до тебя — чем уникален, ты знаешь сам.

Я посмотрел на него так, чтобы он понял — нет, не знаю, а если и догадываюсь, то давно запутался в догадках.

— Ты не имеешь линии судьбы, — пояснил великан. — И этим ты опасен. Убить тебя несложно, но нельзя — повсюду тотчас скажется отдача. И коль погибнешь ты при встрече с Грогганом, немало бедствий в мире приключится…

— Почему? — встрял я. — Можешь ты мне сказать, почему я такой?

— Нет, — отрезал бог.

— Потому что не хочешь или потому что не знаешь?

— Потому что я тебе не Оракул, — Явор сверкнул глазами.

«А жаль, — подумал я. — Уж ты-то мог бы мне рассказать очень много интересного. Уверен, всё ты знаешь, а если не знаешь, то хоть имеешь версии. Просто ты боишься, что мне станет известно то, чего мне знать не положено. Я тогда обрету слишком уж сильный контроль над ситуацией. Тогда мной уже не получится вертеть, а придётся договариваться. К такому боги не привыкли, разумеется. Ну ничего, зайдём с другой стороны…»

— А кто хозяин Гроггана, знаешь?

— Знаю. Но с ним потом мы разберёмся. Сейчас лишь Грогган и подобные ему тираны — наша главная проблема.

— Так он не один?

— Их легион. Они громят миры, в чистую силу превращая. От тех потом остаются лишь скорлупки, — лицо Явора приобрело скорбное выражение.

— Бедняга, — сказал я с деланным сочувствием. — Такие убытки терпишь. Ладно, твой интерес понятен. А мой-то в чём?

Бог вздохнул.

— Эх, люди. За всё-то вы хотите платы. Вам кнут и пряник заменяют трезвый разум. Для праведников — рай, для грешных — ад. Никто не станет исключеньем. Коль будешь ты самоотвержен, получишь счастье. А струсишь — приговоришь себя к мученьям вечным. Ответил я на твой вопрос?

— Да чхал я на твой рай!

— А на рай для той, кого ты потерял?

Я с трудом сдержался, чтобы не наброситься на возвышающуюся надо мной фигуру. Вот оно, истинное лицо Явора. Несмотря на ореол божественности он обычный циник и шантажист, который ради достижения цели готов топтать чужие чувства. Святость святостью, а своя рубашка ближе к телу.

— Лучше даже не упоминай о ней, — я так и не смог разжать зубы, чтоб сказать это. — Если думаешь взять меня шантажом, то лучше сразу проваливай.

— Не злись, — отмахнулся Бог-отец. — Если душа её была чиста и помыслом, и делом, в раю она и так.

— А ты будто не знаешь наверняка.

— Я не стою у входа в рай и не считаю проходящих, — бог развёл руками. — Но подожди! Есть у меня ещё идея.

Я взглядом дал великану понять, что думаю обо всех его идеях.

— Вернуть её уже нельзя, — с сожалением продолжил Явор. — Это нарушит весь естественный порядок. Но коль её я копию создам, доволен будешь ты?

Я опустил голову, потому что уже ожидал чего-то подобного.

Копию. Что-то мне это напоминает. Я прогонял в голове этот сценарий, потому что слышал одну ходящую в народе историю. В ней рассказывалось об одном могущественном колдуне, который воссоздал своего брата, без времени погибшего. Самое интересное, что двойник оказался на удивление точным, никаких побочных эффектов. Живой человек, с характером, с чувствами, с планами на будущее. В общем, тут история явно была приукрашена. И всё у них было хорошо, жизнь продолжалась… пока через несколько лет колдун сам не убил своё творение.

А Явору, похоже, невдомёк, что на самом деле творится в человеческой душе. Он-то небось думает, что я с радостью соглашусь и ещё ноги ему буду за это целовать. Решил, что таким ходом он меня и успокоит, и даст мотивацию к действию. Что я с готовностью продам свою жизнь за… подделку? Что ради неё снова брошусь в полымя? Я даже сейчас понимаю, что за двойником Лины не полез бы во враждебный город, не сдался бы в плен Меритари и уж точно не стал бы рисковать жизнями друзей, потому что они-то настоящие.

Нет, этот способ не имеет права на существование. Лина мертва. Я смирился с этим. И если он не может её воскресить, то пусть катится в Бездну. А в воскрешение я теперь всё равно не поверю. Где гарантия, что воскресшая не окажется…

— Копией… ты меня не купишь, — выдавил я.

Задумчиво посмотрев на меня, бог начал прохаживаться туда-сюда. Луч света следовал за ним.

— Стало быть, ты всё решил. Но странно всё же. Ведь ты идёшь на смерть, чтобы сбежать от мук. Но враг тебя не освободит — лишь обречёт на новые мученья.

— С чего ты взял? Грогган мне кажется надёжной сволочью. Убить кого-нибудь для него совсем даже не проблема.

— Но ты забыл, что убивать тебя нельзя.

— Что-то его цепные псы не очень-то об этом переживали!

— Они глупцы. Пришелец же умён, и убивать не станет. Запрёт тебя и сделает рабом. Живым трофеем в золочёной клетке.

Тут, признаться, Явор заставил меня призадуматься. Я не верил ему, но допускал, что он не лжёт. И если так, то я и в самом деле делаю глупость, идя на поводу у своей слабости. Но это только если он не лжёт.

— Ты можешь пользу принести, и очень многим, — добавил бог, почувствовав мои сомнения. — Пусть в качестве орудия, но уникален ты.

— Скорее в качестве щита, — бросил я. — Для тебя и твоей божественности. И ещё для кого-нибудь, на кого мне плевать с высокой колокольни. Ты, бог, вообще зачем нужен? Если ты не можешь обрушить свою мощь на угрозу пастве, то какой от тебя прок? На тебя молятся, как на высшее существо, но пока я что-то не вижу коренных отличий между тобой и обычным зазнавшимся человечишкой. Не впечатляет, знаешь ли. За наш разговор ты перепробовал, наверное, уже все способы манипуляций. В этом заключается божественность? Или в прерогативе сортировать людские душонки в зависимости от намоленного? Да не смотри ты на меня так грозно! Не страшно мне. Распоряжаешься такой мощью, а тратишь её на балаганные фокусы. Посмотрите, какой я сильный, оцените, какой я великий и благородный! Только о людях думаю! Рад бы сам ринуться в бой, да негоже так людским доверием распоряжаться! Удобная позиция, не находишь? Зато я — да, я — избранный. Мне на вражеский клинок бросаться, чтобы потом пить нектар в раю. И неважно, что мне этого совсем не хочется. Главное, что люди в опасности! Сборище кретинов, которое тебя боготворит! Жаль, что они все ни на что кроме моления не годятся, а то любой из них с радостью бы принёс себя в жертву твоим интересам! Для них это прямо-таки наилучшая перспектива!

Бог смотрел на меня из-под своих идеально изогнутых бровей и слушал, не перебивая.

Я решился на такой монолог только потому, что устал пререкаться. Как бы то ни было, богу не уговорить меня — я не встану ни на чью сторону. Но чтобы поставить точку, требовалось сказать что-то жёсткое, презрительное — чтобы великан в итоге или ушёл, или прихлопнул меня.

Это сработало. Правда, не так, как я думал.

Явор не взвился пламенем, не начал метать молнии — хотя именно это, если верить священным текстам, умел делать лучше всего — казалось, даже не разозлился. Но нечто неуловимое изменилось в облике Бога-отца, словно все его черты заострились и потеряли совершенство в один миг. Он заговорил, но голос его не был ни гневным, ни разочарованным. В нём так и звучало: «как же мне надоел этот упёртый смертный».

— Каждый думает, что знает, что такое бог, — его слова падали непривычно тяжело и нескладно, точно булыжники. — Тысячи лет люди об этом судачат. И ты мне пытаешься рассказать что-то новое? Я знаю, что я. Необходимость, вот что. В первую очередь для самих людей. Потому что им страшно, они боятся не только того, что угрожает им извне, но и самих себя. Смерти боятся, в конце концов. Им страшно представить, что они ничем не ограничены. А ещё надежда — как же человеку жить без надежды? А как жить без отдушины? Кого обвинять во всех своих неурядицах, неужто себя самого? И вот, они придумали меня.

Явор снова начал прохаживаться — неспешно, как будто даже устало. Я наблюдал за ним исподлобья.

— И жизнь сразу стала налаживаться, — продолжил бог. — Идея высшего существа-создателя решила сразу все эти проблемы. Главное ведь верить покрепче, чтобы вера была сильнее страха. А идея-то простая, почти каждому доступна. А потом предприимчивые ещё немного додумали её и сказали: если достойно снесём тернистый земной путь, будет нам всем счастье. Да такое, что земные блага и рядом не стояли. И всё. С тех пор нет у человечества проблем со смертностью, нищетой, голодом — вообще никаких проблем нет. Есть только недостаток веры.

В возникшей вдруг паузе моё замешательство звучало слишком громко. Я не хотел, чтобы Явор заметил его, поэтому старательно сохранял презрительное выражение лица. Но на самом деле услышать подобное откровение не ожидал. По крайней мере, не от самого Бога-отца.

— Беда только в том, — вздохнул Явор, глядя себе под ноги, — что далеко не всем людям это помогло стать праведнее. Точнее, помогло только тем, кто не воспринял божественную идею буквально. Большинство же довольствуется тем, что создаёт видимость праведности. То есть ничего, в общем-то, и не изменилось. Но с другой стороны — представь, что богов нет. Пропал божественный громоотвод. Куда люди будут девать свою душевную энергию, которую сейчас вкладывают в молитвы? Как будут поступать глупцы, которые не страшатся ада? Мир захлебнётся в возвратах. Это можно расценивать как логичное следствие, а можно как кару за безбожие, без разницы. Итог один. Я, как ты можешь догадаться, не просил, чтобы меня создавали. Но теперь без меня уже никак. На мне держится слишком многое. И в моих же интересах сохранять равновесие, потому что не станет человечества — не станет и меня. Да, Нирион — только один мир из многих, но… поверь, если Грогган и его хозяин добьются своего, погибнут все. Даже боги.

Великан выжидательно уставился на меня, словно спрашивая: «Ну что, будут ещё претензии?» А мне было нечего ответить. Я бы сам лучше не сказал, даже если бы захотел. Но тем не менее Явор так точно угадал то, что я хотел услышать, что закрались сомнения: а не прикидывается ли он?

— Как видишь, я всё прекрасно знаю о себе, — продолжил бог всё тем же холодным тоном. — А кто ты такой? Что ТЫ собой представляешь? Есть в тебе хоть что-то святое, или ты настолько поддался горю, что оно выжгло тебя изнутри? — великан замолк на несколько секунд и добавил, глядя мне в глаза: — Что оставишь ты после себя?

Я снова насупился, но промолчал.

— Сейчас всё идёт к тому, что после тебя останется лишь пепелище. Это будет наглядный эквивалент твоего равнодушия. Возвратов становится всё больше, в мире хозяйничает пришелец, который хочет его погубить, всё катится под откос, а ты думаешь только о том, как тебе плохо. Прямо-таки нянчишь эту мысль. Этот путь ведёт в тупик, причём не только тебя, а вообще всех. Друзей твоих тоже. Так что ты прав, в общем-то — глупый явороверец отдал бы жизнь, если бы я попросил. Разница между ним и тобой в том, что он, даже не имея ни одного шанса, всё равно попытался бы что-то сделать, а ты и пальцем не пошевелишь, хотя даже умереть не рискуешь. Он любит своих сородичей и понимает свой долг перед ними. И его душа — чиста и светла. А твоя…

Бог остановился напротив меня и махнул рукой, но смотрел он в сторону.

— От моей души мало что осталось, — сказал я, потерев лицо ладонями. — Бог всемогущий, ты знаешь, что такое усталость? Вряд ли. Ты управляешь потоками душ, но своей-то у тебя нет. Не понимаешь ты, видимо, кого просишь и о чём.

— Или же понимаю. И тогда просто бьюсь об твои гордость и упрямство. Есть такие люди — их невозможно убедить ни в чём, потому что они свято уверены, что всё понимают лучше. Кажется, я нарвался как раз на такого.

— Ну вот и оставь меня тогда в покое. Махни рукой. Мне уже очень надоело с тобой трепаться. Верни меня к друзьям и удались восвояси. Сделаешь одолжение нам обоим.

Явор стоял передо мной — величественный, безупречный — и суровым взглядом прямо-таки разбирал меня на части. А я решил: ни за что не соглашусь. Даже если это ошибка. Просто из вредности. Вот такой я болван: поступаю неправильно, зато по своей воле.

— К счастью, я могу тебя заставить, — сказал бог.

— Как? — на мои губы вползла улыбка. — Ты ещё чем-то мне не угрожал?

— Нет, — спокойно отозвался великан. — Я всё-таки бог. Раз сам не хочешь очищаться, это сделаю я.

Не вполне понимая, что он имеет в виду, я, тем не менее, насторожился и даже испугался.

— Что это значит?! — вырвалось у меня гневное.

В ответ бог лишь холодно сверкнул глазами.

Я инстинктивно попытался закрыться, но вместо этого повалился на землю, крепко зажмурившись и зажав уши руками. В голове загудел гигантский колокол, и этим звуком ворота моего разума смело точно тараном. Внутрь моего естества хлынули потоки раскалённого света: он заполнял каждый уголок моей памяти, начиная с последних и пробираясь всё глубже, к самым первым, а потом и к самым основам моей личности. Всё, чего касалась эта всепроникающая лава, начинало непостижимым образом вибрировать и меняться.

— Нет! — вопил я, не слыша собственного голоса. — Не надо!..

Посторонняя сила безжалостно перебирала содержимое моей души. Свет точно калёным железом прижигал поражённые темнотой участки, превращая меня в подобие поля боя, а я ничего не мог с этим поделать. Словно руки бога одним рывком разорвали мою грудную клетку, чтобы добраться до сердца и понять, как оно работает. Меня выпотрошили, развернули, как сырую шкуру убитого зверя, растянули на стойке и закрепили прищепками уголки, сила Явора теперь соскабливала с меня всё лишнее, нисколько не считаясь с моими желаниями.

Была боль, был страх, но было и кое-что похуже: ощущение, что всё, к чему я привык, уходит. Каждое моё воспоминание переворачивалось, представая с другой стороны, каждая привычка становилась чужой привычкой. Желания, потеряв опору, испарялись, на их месте тотчас возникали новые, но я не мог понять, в чём разница между теми и другими, потому что огрызок моего разума находился отдельно от души. Меня разобрали на части и собирали заново, но уже в другом порядке.

Однако как же стало легко. С плеч словно упал неподъёмный груз. Всё вдруг стало просто и прозрачно. Невиданное облегчение захлестнуло меня, поволокой закрывая тяжкие воспоминания, и мне стало страшно от этого. Я закричал:

— Зачем?! — но, конечно, не получил ответа.

Чужеродная сила ушла, оставив меня в полной растерянности. Исчезла темнота, исчезли лучи света, исчез бог: я больше не понимал, где нахожусь, да и кто я такой тоже не понимал. Всё изменилось, встало с ног на голову. Я судорожно пытался разобраться с тем, во что превратился, но только сильнее запутывался. Вспомнилось ощущение, с которым я появился в Нирионе — сам себе незнакомец, сам себе чужак. Разум метался как муравей по разбитому сапогом муравейнику, в беспомощной панике силясь понять — как же теперь жить?

Тоска и отчаяние ушли без следа. Вместо них осталась лишь светлая грусть: даже воспоминания о Лине больше не причиняли боли. А ещё я поймал себя на том, что вспомнил её лицо в мельчайших деталях, впервые за несколько недель. Как будто исчезла неведомая преграда, которая мешала мне помнить её. И тот ещё вопрос — из чего эта преграда вообще состояла? Может, из отчаяния. А может, из любви. Как бы то ни было — разве получится теперь разобраться?

Спустя какое-то время я понял, что меня тормошат — и, вернувшись к реальности, увидел своих друзей. Оказывается, мы всё ещё находились в древнем гротескном замке. Отряд вообще не заметил ничего странного — кроме моего припадка, конечно. Мол, я просто замер на месте и начал бормотать околесицу, выпучив глаза.

Я попытался рассказать правду, но мне не особо поверили. Наверное, сочли, что я рехнулся — обычно именно такова бывает причина прямого разговора с верховным богом. Я это понимал, как понимал и то, как припадок выглядел на фоне моего общего состояния, поэтому не мог винить друзей в неверии. И только Рэн, пристально посмотрев на меня со стороны, сказал:

— Ты изменился.

И был прав. Мои прежние мысли и планы казались мне не очень-то здравыми. Больше того, они были похожи на лихорадочный бред. Отказываться от них окончательно я всё же не хотел, но их точно стоило скорректировать. Однако прежде мне требовалось устаканить весь ил, который Явор поднял со дна моей души.

Пытаясь разобраться в своих чувствах, я всюду натыкался на противоречия. Жажда жизни, ворвавшаяся в меня стремительным потоком, как весна после долгой зимы, не могла заглушить чувство досады. Похоже, богу так и не удалось реморализовать меня полностью — потому что оптимизм по-прежнему казался неуместным и неправильным. Мне стало плохо оттого, что мне стало хорошо.

А причина проста — я страдал, потому что хотел страдать, потому что чувствовал вину и отсутствие в своей жизни самого важного, и мне не нужна была ничья помощь. Теперь же изменился мой взгляд на собственное существование — насильственное, если можно так выразиться. Явор вырезал из меня всё, что, по его мнению, было лишним. Однако что если среди всего этого было что-то по-настоящему важное? Я не мог этого понять. Ощущение было сродни растерянности человека, потерявшего всё и вынужденного как-то сводить концы с концами в новых условиях. Я не мог даже решить, хорошо это или плохо. Оставалось принять всё как есть и как-то с этим жить.

Поэтому мы передохнули и пошли дальше — туда, где нас ждало таинственное Средоточие. Мало кто представлял, что мы будем там делать, а я теперь представлял это хуже всех. Нам предстояла стычка с Грогганом, которая не предвещала ничего хорошего. Однако я почему-то не сомневался, что сориентируюсь на месте. Залихватское было такое чувство: «прорвёмся». Слишком уж похожее на эйфорию. Я откинул сомнения, смело смотрел в будущее и наслаждался полнейшим отсутствием плана.

Дурак, дурак, дурак.