Слоан

Кофе в «Фрэско» сегодня, по большей части, довольно мерзкое, но меня это не удивляет. Все здесь на вкус отвратительно. Тот крендель, который я попыталась проглотить на завтрак, наверняка был сделан из опилок. Есть тысячи различных, и что более важно, приятных кофеен в районе Большого Сиэтла, но «Фрэско» является традиционным местом встречи для нас с Пип.

Мы собирались здесь еще с тех пор, как были нищими студентами, которые работали не покладая рук и могли позволить себе лишь кофе из автомата. Я вижу, как моя лучшая подруга заходит в кафе, и она выглядит просто сногсшибательно. Впрочем, как всегда. Ее волосы собраны в низкий пучок, а восхитительный брючный костюм подчеркивает все достоинства ее красивой фигуры. Я же выгляжу как бродяга в своей небрежной одежде — широких джинсах и кофте с длинными рукавами.

Пиппа направляется ко мне, здороваясь с Маркусом, барменом, который принесет ей обычный двойной эспрессо ровно через шестьдесят секунд после того, как она присядет за столик. Она ставит свою элегантную сумку «Луи Виттон» на стул рядом со мной и присаживается, удобно откидываясь на спинку стула.

— Доброго утра, прекрасная незнакомка.

Прошла всего неделя с нашей последней встречи, но это много времени по нашим меркам. Она расслабляется и подмигивает мне.

— Что же такого срочного произошло, раз это не смогло подождать конца дня, когда бы я закончила с двадцатым по счету немного невменяемым пациентом?

Пиппа подалась в психологию, вместо медицины. Мы выпустились в одно время; она получила сертификат от общественного совета по психиатрии четырнадцать месяцев назад. Работает она в своем личном офисе на окраине города, имея дело с людьми, которым предписано пройти посещение терапии. Множество жестоких насильников и преступников посещают ее. Она могла бы с легкостью работать со спокойными домохозяйками, которые находятся под действием Прозака (прим. пер. популярный в США антидепрессант), который используется, чтобы снять их приступы сезонной депрессии, но она хотела большего. По ее словам, намного приятней помогать тем людям, которые действительно нуждаются в помощи.

Я сосредоточенно смотрю на дно кофейного стаканчика, неожиданно испытывая сомнения, стоит ли рассказывать ей обо всем, что произошло вчера. Но мне кажется, я должна. Она моя лучшая подруга, и плюс ко всему, она может оценить произошедшее со стороны, сказав свое объективное мнение. Это именно то, в чем я нуждаюсь сейчас.

— Если бы я сказала тебе, что у меня есть пациент, с которым произошли некоторые обстоятельства, которые срочно требует нашего обсуждения, ну, ты понимаешь, это было бы уместно?

— Ага.

— Хорошо, так, я не буду загружать тебя ненужными деталями.

Маркус ставит перед Пиппой кофе. Она делает глоток крепкого напитка, выжидающе приподнимая бровь.

— Это сэкономит нам уйму времени, так что просто скажи все, не надо тянуть.

— Хорошо, так… — мне просто нужно это сказать быстро. — У меня был секс с парнем.

Она выплевывает свой эспрессо обратно в стакан.

— Что? Кто? Когда?

Я вздрагиваю. Так, по-моему, ситуация приобретает хреновый оборот. Пиппа-то думает, что я решила стать закоренелой девственницей.

— Не то чтобы это было недавно… Это было… это было два года назад.

Она передергивает плечиками. Недоверчивый взгляд, который был всего секунду назад, превращается в нечто гораздо более серьезное. Она расстроена. Я знала, что она расстроится. Она ставит кофе на стол, сосредоточенно гипнотизируя поверхность стола.

— Почему ты мне не рассказала?

— Понимаешь, это не то что....Это не было из разряда чего-то, что можно спокойно обсудить за большим контейнером с мороженным, Пип. Честно, это не то, чем можно гордиться.

— Что это значит? Боже, тебя же не изнасиловали?

— Нет, нет, конечно, нет. Но…

И вот наступает ответственная часть разговора, когда я могу рассказать ей просто короткую версию или же выложить все со всеми подробностями. В конце концов, я просто гребаная трусиха. Я прекрасно внутренне осознаю, что Пиппа не из тех людей, кто будет думать обо мне всякую чепуху, но тут дело во мне, боюсь, я не выдержу полного признания в случившемся. Я продала свою девственность ради информации. Информации, которую я даже не получила, что значит, что я просто обменяла ее ни на что.

— Я не знала этого парня. Я даже не знала его имени. Я была пьяна, и мы сделали это в темноте. Я не смогла бы даже сказать тебе, как он выглядел до вчерашнего дня.

Пиппа прикрывает глаза и нервно потирает кончиками пальцев лоб.

У меня в голове крутится одна мысль, которую я повторяю раз за разом словно скороговорку: «Пожалуйста, не думай, что я шлюха. Пожалуйста, не думай, что я шлюха».

— Слоан, черт побери… — стонет она.

— Я знаю, знаю.

— Я даже не знаю, что сказать тебе.

— Как насчет того, чтобы сразу начать то, что следует после осуждающей части?

— О, детка. Я бы никогда не стала осуждать тебя. Я просто… Я просто хотела чего-то особенного для тебя. Ну, знаешь, романтика, красные розы, шампанское, фейерверки…

Мне необходимо было знать, что она не осудит меня. Я передвигаю крошки от кренделя по тарелке. Она сидит напротив меня, капризно надув губки.

— Оу, там определенно были фейерверки. Ничего другого, но фейерверки точно, — пытаюсь отшутиться я.

Она вздыхает и потом протягивает руки через стол, отодвигая тарелку, чтобы она могла взять мои ладони в свои руки.

— Так это крутись у тебя в голове на протяжении двух лет, и ты мне не сказала? Почему?

— Потому что у меня был не совсем обычный секс, если ты понимаешь меня.

Пиппа смотрит так, будто не понимает, и потом осознание появляется на ее лице.

— Так…ты позволила парню трахнуть тебя и делать всякие развратные штучки с собой?

— Много всяких развратных штучек.

— Стой, ты сказала, что не знала, как он выглядел до вчерашнего дня? Что случилось вчера?

— Он пришел в больницу. Его подруга пыталась покончить с собой.

Она прерывисто вздыхает.

— Мне нужен еще один кофе по такому случаю.

Она заказывает один для себя и один для меня, и, когда перед нами ставят наш заказ, у нее подготовлено больше вопросов.

— Стой. А мне вот интересно, как ты узнала, что это был он?

— Его голос был достаточно необычный, даже особенный. Я практически побежала за ним следом и спросила, был ли это он, и да, он не стал отрицать это.

— Чудненько, значит нам совершенно не обязательно делать какие-то выводы насчет него. Но все же, почему ты практически сходишь с ума от него? Почему не забыла о нем спустя столько времени? Он не объявлялся с того самого дня!

— Он поцеловал меня.

— Оу.

— И это было своего рода…

Я делаю глубокий вдох. Мысленно успокаиваю себя, что тут не из-за чего волноваться.

— В тот момент, когда он прижал меня к стене, удерживая крепко за горло...

Глаза Пиппы, наверное, самая выразительная часть тела, поэтому она мгновенно реагирует на мои слова — ее глаза широко распахиваются.

— Он напал на тебя!?

— Нет… нет, скорее всего, это было похоже на предостережение.

— Почему он сделал это?

— Он не хотел, чтобы его подругу положили в психбольницу. Вообще-то, я могу использовать связи в больнице и замять это дело, не давая огласки.

Она раздраженно фыркает в мою сторону.

— Что ж, удачи с этим, подружка. Девушка пыталась убить себя, она автоматически получает часы терапии у психиатра. А он насильно тебя поцеловал, то есть ты не хотела этого?

— Нет, сначала я не хотела этого. Но потом я позволила ему, и в итоге мы целовались.

— Черт, Слоан. Я не знаю… почти все из того, что ты сказала мне, имеет под собой основание, чтобы незамедлительно вызвать копов. Какого хрена ты позволила ему сделать это? Ты слетела с катушек? Он ненормальный?

У меня вырывается грустный смешок.

— Последние два пункта точно в цель.

Она переплетает пальцы вместе, хмурясь. Черт, она не должна хмуриться. Что-то определенно не так.

— Ты уже знаешь, что я собираюсь сказать, правда?

— Да, я знаю.

Все, что навалилось на меня, чувствуется словно непосильная ноша. И мне так хорошо сейчас, когда я могу поделиться хоть крохотной частью произошедшего.

— Есть кое-что еще, Пип, что ты должна знать. Он может знать что-то об Алексис.

Когда я произношу эти слова, она замирает на месте. Я не часто говорю о Лекс. Я очень редко упоминаю ее имя, так что то, что я произношу его, значит много.

— Что, как это? — спокойно спрашивает она. — Он имеет какое-то отношение к ее исчезновению? О боже.

— Нет. По крайней мере, я так не думаю. Я не могу объяснить это прямо сейчас.

По ее выражению лица, я вижу, что ничего из того, что я рассказала, не нравится ей. Она смотрит на меня настороженным взглядом и глубоко вздыхает, по-видимому, считая меня сумасшедшей.

— У меня плохое предчувствие насчет этого, Слоан. Помимо того, что ты до сих пор не знаешь ничего об этом парне, — она делает паузу, специально акцентируя внимание на том, как это серьезно. — Ты хотя бы знаешь его имя?

Я качаю головой, нет. Она выглядит подавленной.

— Ладно, смотри, как я вижу это со стороны. Он не дал ни одной зацепки копам по поводу Лекс, а ты говоришь мне обратное, будто этот парень знает какую-то там мифическую информацию. Это заставляет меня поверить, что он вовлечен в какое-то темное дерьмо. И к тому же, он пытался задушить тебя!

— Я знаю, — говорю ей хриплым голосом.

Когда она говорит таким образом, четко раскладывая все по полочкам, бл*дь, это действительно звучит очень-очень хреново…

— Я знаю, что ты хочешь найти ее, но этот парень опасен. Из твоего рассказа я делаю вывод, будто он хочет причинить тебе боль, а не помочь найти Лекс. Я хочу попросить тебя, чтобы ты держалась от этого подальше, хорошо? Ни за что не делай ничего вместе с ним. Пожалуйста, Слоан? Ради меня?

Я сосредоточенно смотрю в кофейную чашку, будто там есть ответы на все вопросы. Я знала, что она скажет именно это. Я точно знала, что она собирается сказать, но все равно, чувствую облегчение оттого, что была честна с ней, хоть и не полностью. Ее слова, своего рода, как четкое и взвешенное решение не связываться с ним, даже несмотря на то, что он знает что-то об Алексис. Мне, скорее всего, стоит пойти в полицию и выложить копам свои подозрения насчет того, что он сделал с Эли. И все, мне можно умыть руки, я не буду касаться этого дерьма.

— Хорошо, да, ты права. Я буду держаться подальше от него, — говорю я.

Но по известным причинам, я не собираюсь говорить ей, что он вернется в больницу завтра. Я не скажу ей, что он пообещал найти меня.

Чувство неуверенности зарождается во мне. Это похоже на смесь чувства вины, но в то же время предвкушения от встречи с ним. Я никогда не скрывала ничего от своей лучшей подруги, и именно это напрягает меня. Все мои тайны и вранье связаны с этим парнем. Я не могу ничего поделать, внутренне меня накрывает чувство удивления, потому что ведь разумом я понимаю, что напрашиваюсь на проблемы, скрывая множество секретов. Но, похоже, для меня это не является веским аргументом. У меня предчувствие, что моя сексуальная и опасная проблема найдет меня.

***

Утро тянется невыносимо медленно. Я пытаюсь скоротать его, занимая себя еще большим объемом работы, уделяя остальным моим пациентам больше внимания. Но так не может продолжаться вечно, у доктора Патэла сегодня выходной, а я больше не могу откладывать встречу с этой девушкой, да и вся работа уже сделана. Теперь она на моей ответственности.

Кэрри спит, когда я вхожу в ее палату, но замечаю, что она не одна. Ким Перез, из психиатрического отделения, находится вместе с ней, она потрясающе милая и красивая женщина. Она заботливая и приятная, и она отправляется в числе первых к психически неустойчивым подросткам, когда нужно оценить их состояние. Но Кэрри уже давно не ребенок, но они, скорее всего, посчитали, что девушка сможет среагировать на Ким, как на мать.

— Привет, Слоан, — шепчет она, ставя карту Кэрри в выемку в изножье кровати. — Слышала, ты совершила невозможное с этой девчонкой.

— Суреш сделал большую часть работы.

Я улыбаюсь, возвращая такую же теплую улыбку, с которой она обратилась ко мне.

— Бедная девочка.

Она поворачивается, чтобы посмотреть на Кэрри. Девушка выглядит старше своего возраста. Вокруг ее глаз залегли темные синие круги, и ее кожа все еще мертвенно-бледная, огромное количество морщинок в уголках глаз.

— Я жду, когда она придет в себя. Не знаешь, когда действие снотворного пройдет?

— Она уже не на снотворном. Может, через пару часов, а может, завтра или через пару дней. Она была в ужасном состоянии.

Ким обхватывает себя руками и хмурится, смотря на девушку, которая лежит на больничной кровати. Ким по характеру очень отзывчивая, и всегда принимает близко к сердцу каждого пациента, несмотря на то, виделись они до этого или нет.

— Люди говорят, что суицид — это трусливый способ убежать от проблем, которые давят на тебя, но они ужасно заблуждаются. Нужны стальные нервы, чтобы сотворить то, что сделала эта девочка с собой. Хотя ей очень повезло, что она находится сейчас у нас в больнице Св. Петра Милосердного. Она может отдохнуть столько, сколько ей нужно, также она может поразмыслить над своими предстоящими планами. У нас целая команда специалистов, которая только ждет, чтобы помочь этой крошке.

Темные глаза вспыхивают в моей голове. Я тяжело сглатываю даже тогда, когда мое горло не стискивает его рука. В голове крутятся его «Не позволяй этим гребаным мозгоправам приближаться к ней. Не позволь им разрушить ее. В противном случае, я буду сильно недоволен и огорчен».

— Да, Ким, ей повезло, что она попала в больницу Св. Петра, — тихо выдавливаю я. — Она не смогла бы попасть в лучшие руки.

Мое сознание кружится в вихре размышлений, страх и беспокойство завладевают им, я словно ступаю на темную неизведанную территорию. Возможно, Алексис жива — может, она испытывает такие же страдания, как Кэрри. Кто знает, что ей приходится терпеть, если она все еще жива. Мне не стоит даже допускать таких мыслей. Но разум играет со мной, поддразнивая надеждой. Возможно, она жива и точно так же где-то пытается прийти в себя после попытки суицида. Но она точно не была доставлена в больницу, у нее нет никого, кто бы ей помог, нет возможности попросить о помощи… Нет возможности сбежать…

У Лекс нет рядом такой заботливой женщины, как Ким, чтобы она оказала помощь или просто поговорила с ней. Это заставляет меня испытать неподдельную грусть. Этот парень, кем бы он ни был, ненормальный, если он думает, что я собираюсь отдать ему просто так без объяснений Кэрри. Начисто лишен мозгов, бл*дь, да он просто ненормальный.

— Знаешь, Ким, я действительно понятия не имею, когда закончится действие ее снотворного, но на данный момент, моя работа полностью закончена. И знаешь, если не случится чего-то сверхсрочного, то я с удовольствием посижу с ней, а потом, когда она придет в себя, я позову тебя. А ты пока можешь подняться к себе в отделение.

Ким улыбается мне, будто я самый внимательный и заботливый челок в этом гребаном мире.

— Спасибо, чикита. У меня гора бумажной работы, что как заноза в заднице, и она не уменьшится, если я не начну разгребать ее. У тебя есть мой пейджер?

Я говорю ей, что есть и она уходит, благодарно сжимая мою руку, когда проходит мимо.

Я уже знаю, что девчонка пришла в сознание. Она всего лишь притворяется, причем неумело, что она все еще без сознания, оценивая окружающую обстановку, прежде чем придет к выводу, что быть в сознании безопасно. Ким толком не контактирует с пациентами, которые отходят от обезболивающего и снотворного, как я. В данный момент дыхание Кэрри поверхностное, тихое, вместо равномерного, как должно быть, когда ты без сознания. Я беру больничное удобное кресло, которое стоит возле окна, и ставлю его около ее кровати. Присаживаюсь, и просто наблюдаю за ней, пытаясь решить, как мне разговорить ее.

— Знаешь... Я ходила этим утром выпить чашечку кофе с моей подругой, — говорю я ей. — Временами она очень строгая и правильная, но что бы ни произошло, она всегда рядом, я могу положиться на нее, опереться на ее плечо. Этим утром я рассказала ей одну мою тайну. Этот откровенный разговор я не решалась начать в течение долгого времени. Я постоянно откладывала его, словно поджидала подходящего момента, чтобы в итоге свалить это на нее. Как всегда убеждаюсь, что я хороша в оправдании себя, даже сейчас я оправдываю себя, перед тем как начать рассказ. Но она всегда была здесь для меня. Я всегда могу положиться на нее, если это необходимо.

— Ну и вот, я откладывала разговор и дотянула до того момента, когда уже не куда отступать. После нашего разговора, она дала мне пару ценных советов. И знаешь, когда я после встречи шла обратно на работу, в моей голове крутилась одна и та же мысль: «Почему я не смогла, прийти к такому выводу самостоятельно?!»

Я замечаю, как подрагивают веки Кэрри, это говорит о том, что она внимательно слушает.

— И знаешь, мне кажется, я, наконец, знаю ответ на этот вопрос. Мы настолько погрязли в наших проблемах, что просто не видим выхода из лабиринта сложившихся проблем. Или мы настолько напуганны, чтобы встретиться лицом к лицу с нашими проблемами, что закрываем глаза, проваливаясь в свою собственную тьму, и нам ошибочно кажется, что наша тьма безопасней той, что настигнет нас тогда, когда мы откроем глаза. Мы не даем возможности оказать нам помощь, прячась и увязая в своих проблемах, ошибочно полагая, что мы можем контролировать, что нам подвластны наши внутренние демоны и тьма. Но, к сожалению, это не верно, собственная тьма поглощает сильнее.

Она не отвечает. Но я и не психиатр. У меня нет надлежащих знаний и умений, чтобы попытаться оказать ей помощь, и немного исправить все, что произошло в жизни этой малышки. Но мне безумно любопытно узнать и понять — почему он заботится о ней, кем она ему приходится? Как так произошло, что он оказался единственным человеком, кто отважился принести ее безжизненное тело в больницу? Да, за этими вопросами кроется не просто любопытство, толика ревности тоже присутствует.

Ресницы Кэрри трепещут еще один раз, и на этот раз она приоткрывает глаза. Ее глаза бледно-голубые, цвет непроницаемого льда, словно поверхность айсберга. Они наполнены слезами. Большинство людей повернулись бы посмотреть на меня, но она так не делает. Она сосредотачивает взгляд на потолке, ее грудь вздымается и опадает, когда она борется со своими эмоциями.

— Мне не нужна твоя помощь. Мне не нужно никуда идти.

Слезы собираются в уголках ее глаз, скатываются дорожками по вискам, касаются ушей, впитываясь в подушку.

— Мне нужен только Зет.

***

— Я не могу ждать завтра. Он не оставит меня здесь, если узнает, что я очнулась.

Кэрри едва сдерживается. Она выглядит такой встревоженной, что я подумываю дать ей еще успокоительного, только чтобы она немного пришла в себя.

— Тогда дай мне его номер. Я наберу его.

Зет. Его имя Зет. Это довольно странно соотносить его имя к его лицу, но когда я соотносила только голос и лицо — это тоже было странно.

Кэрри бросает на меня взгляд «хорошая попытка, сучка».

— Как насчет того, чтобы тебе выкатить меня из этой комнаты к таксофону, так что я смогу сама позвонить ему?

— Ты еще не готова для этого, Кэрри. Ты слишком слаба.

Она выглядит растерянной.

— Кэрри?

— Да, Зет сказал, тебя зовут…

Я замолкаю, когда понимаю, какой глупой была. Конечно же, он не дал мне ее настоящее имя. Почему бы он это сделал? Он заплатил наличкой за ее лечение (семнадцать тысяч долларов) и подписал все ее бумаги, как К. Воннегут, черт возьми.

— Какое твое настоящее имя? — я вздыхаю.

— Если Зет сказал, что Кэрри, значит это так.

Она складывает руки на груди, мрачно глядя на свои перевязанные запястья.

— Что ж, ладно, Кэрри, если ты не хочешь сказать мне, то ладно, но ты не покинешь эту комнату. И они будут задавать тебе много вопросов, когда доктор Перез придет сюда позже.

— Она психиатр?

— Ага. Она хочет узнать, почему ты сделала это с собой.

— Кто сказал, что я сделала это с собой?

Она надувает губы, как разгневанный ребенок, но мое сердце все еще шумно стучит в груди.

— Почему, это… Зет сделал это?

— Нет. Конечно, это был не он.

Девушка играет со мной. У меня нет желания иметь с ней дело сегодня, даже если у меня есть на это время. Я лучше буду помогать медсестрам менять постельное белье, чем мириться с таким неблагодарным отношением.

— Так, хорошо, мне без разницы. Ты можешь рассказать об этом доктору Перез, когда она придет сюда.

Кэрри хмурится и присаживается на кровати, наконец, реальные эмоции начинают проявляться на ее лице — страх.

— Нет! Пожалуйста. Я-я не могу иметь дело с психиатром. Не оставляй меня. Пожалуйста.

Она тянется к моей руке, сжимая другой рукой ручку кровати, и испуганно удерживая мое запястье.

— Ты не понимаешь, — вздыхает она.

— Доктор Перез потрясающая, Кэрри. Тебе следует рассказать ей правду. Она сможет помочь тебе.

— Она не сможет! Пожалуйста. Зет единственный. Он единственный. Мне нужен он. Если ты оставишь меня с этим психиатром, я клянусь, я не буду терять время понапрасну. Я убью себя. Я сделаю это, и это будет твоей ошибкой.

Обычно я не веду переговоры с пациентами в таких ситуациях. Они редко когда бывают в состоянии здраво оценить ситуацию и принять решение, которое будет для них выгоднее всего. Но в данный момент, я явственно вижу, что она говорит чистую правду. Если я не свяжусь или не дам ей связаться с Зетом, то она действительно убьет себя.

— Дерьмо, — я вздыхаю, сжимая руку в кулак. — Я дала клятву, когда стала врачом, Кэрри. Я поклялась, что не причиню никому вреда, и мне кажется, что когда ты познакомишься с доктором Перез, ты поймешь, что она очень хороший человек.

— Как тебе кажется, если я лишу себя жизни, это будет считаться, как вред с твоей стороны? Если эта сучка придет и попытается анализировать или лезть в мою жизнь, то я покончу с собой.

Дерьмо в квадрате. Я пробегаюсь рукой по волосам, пытаясь придумать хоть что-то, чтобы убедить ее в том, что она ведет себя глупо. Хотя с ней аргументы бесполезны.

— Хорошо. Но я не говорю, что помогу тебе сбежать отсюда. Это идет вразрез с моими принципами, и статусом доктора. И плюс ко всему, тебе необходимо еще как минимум дня три, чтобы двигательная активность рук восстановилась, потом нам надо проверить, не повредила ли ты сухожилия. Но я пойду тебе навстречу, я оставлю тебе свой телефон, пока пойду на обход на следующие три часа, и я не заставлю тебя встречаться с доктором Перез, но потом, позже, ты должна будешь встретиться с моей подругой. Она просто поговорит с тобой, тебе не нужно будет все рассказывать о себе, просто расскажешь то, что тревожит тебя.

Но она уже качает головой, еще до того как я успеваю договорить.

— Все будет точно так же. Твоя подруга ничего не изменит, ясно?!

Все ясно. У меня не получится ее переубедить, и этот факт заставляет меня чувствовать грусть.

— Сколько тебе лет, Кэрри?

Она отвечает мне неохотно и только после того, как предварительно обдумывает мой вопрос, как будто убеждаясь, что ответив, она не причинит вреда себе.

— Двадцать шесть.

Я киваю, обдумывая это.

— Мы одного возраста. Скажи мне, Кэрри, как долго ты себя чувствовала… бесполезной? Готовой запросто распрощаться жизнью? Неспособной контролировать свою судьбу?

— Всегда.

Ее настороженная манера разговора немного меняется, видно, что она чувствует себя более комфортно в моем обществе. Смотря на нее, я вижу простую сломленную девушку, которая запуталась и боится того, что ей могут сказать врачи, что могут узнать о ней и написать в ее истории болезни. Она все еще крепко держится за мое запястье, будто нуждается больше всего в этом мире в физическом контакте, как будто он сможет вытянуть ее из всего того дерьма, в котором она утопает.

— Для девушки двадцати шести лет, ты слишком отягощена отчаянием, что толкает тебя покончить с жизнью. Когда я смотрю на тебя и слушаю, что ты говоришь, мне кажется это ужасно. Кэрри, ты хочешь чувствовать то же самое следующие двадцать шесть лет? Ты хочешь проходить через это снова и снова?!

Ее нижняя губа дрожит, но она сохраняет молчание.

— Послушай, разве не будет лучше для тебя, если ты встретишься с тем, кто поможет тебе выйти из этого состояния? Не чувствовать отчаяние, которое поглощает тебя? Может, тогда, ты сможешь прожить последующее время в счастье и спокойствии, твои дни будут наполнены светом. И когда, в один из дней ты обернешься назад и посмотришь в прошлое, ты сможешь увидеть и светлые моменты, а не только тьму, что удерживает тебя в таком состоянии отчаяния.

Кэрри сохраняет молчание, сосредоточенно упираясь взглядом в свои колени, которые покрыты одеялом. Если бы я была азартной девушкой, я бы не поставила и цента на то, что моя речь произвела на нее впечатление. Но девушка удивляет меня, когда опускает поникшие плечи.

— Ладно, хорошо. Я схожу к твоей подружке разок, и если эта затея не прогорит или она полная сучка, то я уйду.

— Обещаешь?

— Я обещаю. А сейчас дай мне этот мобильный телефон.

— Хорошо. Только оставь его в ящике стола, когда закончишь.

Я не могу поверить, что допускаю это.

Несмотря на плохое предчувствие, которое скручивается узлами в животе, я добилась трех маленьких побед. Во-первых, она примет от Пиппы помощь, если даже мне придется умолять ее на коленях оказать помощь этой крошке. Во-вторых, она уйдет отсюда только в конце дня, немного отдохнув и поразмыслив над всем. В-третьих, она будет не в том состоянии, чтобы заботиться о мелочах. Я имею в виду, когда наберет номер этого мудака, она оставит мой телефон в ящике стола. Так что у меня будет его номер, и если что-то случится, у меня будет то, что отдать копам.

Я провожу послеобеденный обход, тщательно избегая восточного крыла отделения интенсивной терапии, где держат Кэрри. Последнее, что мне сейчас нужно, столкнуться с Зетом, который будет выводить отсюда ее. Когда приходит время окончания моей смены, я вхожу в палату, где лежала Кэрри. Как я и предполагала, кровать Кэрри пуста и пропала ее запачканная кровью одежда. Я подхожу к столику, открываю ящик и замираю — он пуст. Она забрала мой телефон с собой. Бл*дь.