…в глазах мамы, и в ее крепком объятии. Я вспомнила аромат ее духов, и прикосновение тонких рук, и легкое сладкое дыхание на своей щеке. Я улыбнулась и ощутила тепло, несмотря на холодную круговерть мартовского ветра, шуршащего голыми ветками тополей, шевелившего палую листву на могилах. Мы с мамой так много смеялись, и она так мной гордилась. Всю свою жизнь я носила эту гордость, как щит, отражавший зависть, ревность, неблагодарность, безразличие, ненависть. Ее могила была не на этом по-зимнему буром кладбище, но сейчас она была со мной, и ее мальчишеское лицо лучилось восторгом, а смех звенел в моем сердце. Наверное, только старики знают, что невидимое так же реально, как и видимое. Я знала это. Знала и то, что нельзя изменить прошлое и что важно знать правду. И я по-прежнему искала ее…

— Представление будет что надо, — заявил Ральф Кули, сдержав смешок и оскалив пожелтевшие от никотина зубы, похожие на клыки бродячих собак, которых гонял от своей мясной лавки мистер Хейнрич. — Все просто в бешенстве: мэр, шеф полиции, шериф, окружной прокурор, святоши, которые считают, будто всякому, кто заходил в «Синее пламя», дорога прямиком в ад…

Гретхен вставила новый лист, стараясь не обращать внимания на прерываемый кашлем стук машинки Кули, предвкушавшего заседание городского совета. В ее корзине громоздились скомканные листы, похожие на помпоны стадионных заводил. Она попробовала другое начало:

Пятеро друзей вспоминают о Фей Татум…

Выдернула страницу, скомкала ее, в корзине добавился еще один мятый шар. Миссис Хоппер нельзя назвать другом. В ее грубом голосе не было тепла. Она делилась бесстрастными, резкими, отстраненными наблюдениями.

— …собираются снова привезти собак. Может, они возьмут след от дома Татумов. Всем ясно, что Клайд взял пистолет и удрал в лес. Дарвуд говорит, что шефу не хватило одного дня и доллара, ему надо было…

Гретхен сжала пальцами щеки и уставилась на машинку.

Деревянный пол заскрипел. Мистер Деннис неторопливо прошел к своему столу. Он нес большое керамическое блюдо. Остановился возле Гретхен, спиной к Ральфу Кули.

— Глазированные пирожные и тянучки в карамели.

Гретхен взяла тянучку. В чашке еще оставался кофе.

Мистер Деннис каждое утро заваривал свежий напиток из смеси кофе и цикория. У нее даже рот перекосило, когда она впервые попробовала это варево. А сейчас обожала его. Она не сказала бабушке, что начала пить кофе.

Минутная стрелка на старых настенных часах четко щелкнула, отбивая очередной час. Гретхен тревожно глянула на часы. Она работала все утро и еще ничего не сделала.

— Мистер Деннис, у меня нет статьи о миссис Татум.

Кули громко закашлял.

— …и Дарвуд тоже на взводе. Ему надо распутать это дело, или придется забыть о месте в законодательном собрании…

Мистер Деннис ткнул пончик, посыпанный корицей и сахаром.

— Выглядит неплохо. — Он откусил кусочек, и розовый сахар оставил тонкую полоску над верхней губой. Он непринужденно ей улыбнулся, как будто говорил о погоде.

— У тебя все получится. Пиши просто. Расскажи, что произошло.

Гретхен взяла кружку. Горький кофе взбодрил ее. Пиши просто… Она поставила кружку. Пиши просто… Она подняла руки, начала печатать, слово, другое, потом все быстрее и быстрее.

Какая была Фей Татум?

Пять человек описали ее для «Газетт». Все знали ее с разных сторон. Люсиль Уинтерс работала с Фей в супермаркете Джессоп. Джим Дэн Пульям стремится стать художником, и Фей поощряла его. Бетти Стил ходила на ее занятия. Лу Хоппер держит бар «Синее пламя», где Фей любила танцевать. Марта Крейн жила по соседству.

У миссис Уинтерс большие темные глаза и гладкий зачес. Она разговаривает быстро и коротко смеется, но, вспоминая о Фей, она иногда прижимала платок к глазам. Она работала у Джессоп с окончания средней школы в 1930 году. «Фей любила продавать ювелирные украшения. Я не знаю людей, которые бы так любили красивые вещи. Она всегда одевалась с иголочки, даже когда приходилось перелицовывать одежду. Добавит вязаный воротничок или новый кант. А шляпки! На нашу рождественскую вечеринку она сделала шляпку из красного фетра с блестками. Больше всего она любила танцевать. Только поэтому она и ходила в „Синее пламя“. Когда она рассказывала мне про кого-нибудь, с кем она там познакомилась, она говорила только, как он танцует. И все. Она никого не водила домой. Я знаю, потому что она бы мне сказала. Она рассказывала мне много личного, о чем не всякому скажешь. Она рассказывала о том, как любила Клайда, только его, и молилась, чтобы он вернулся домой и ему не пришлось бы ехать за границу. Когда она узнала, что он едет в отпуск, она плакала. Она так боялась, что его убьют, что его возвращение было для нее просто даром небес. О ней столько всего говорили, — мол, видели, что к ней ночью приходил мужчина. Я хочу всем сказать, что это ложь. Фей никогда не думала ни о ком, кроме Клайда. Она мечтала, что война закончится и он вернется домой».

Джим Дэн Пульям работает в гараже Пурди. Высокий, стройный, порывистый, он говорит мягко. Руки его испачканы жиром и грязью. Ему семнадцать, и он художник. «В девятом классе я подрался с парнями, которые смеялись надо мной из-за того, что я любил уроки живописи. Я сломал одному парню руку. Барб Татум рассказала своей маме, и она пришла к нам». Он отвел голубые глаза с поволокой и посмотрел на подсолнухи с голову величиной возле проволочной ограды вокруг гаража. «Даже не дом, а трейлер в квартале Бурна». Он посмотрел с вызовом. «А она пришла и держалась так, будто я жил на Гикориевом холме. Она посмотрела мои рисунки. Некоторые были нарисованы углем на мешках из-под бакалеи. Она говорила, что люди не понимают, как уловить свет и цвет, а художник видит пульс жизни. Так она это назвала: пульс жизни. Тогда я впервые понял, что я делаю и почему мне это кажется верным». Он погладил блестящий гаечный ключ. «Иногда казалось верным. Чаще я сходил с ума и выбрасывал рисунок, потому что он был недостаточно хорош. Миссис Татум говорила мне, чтобы я продолжал рисовать, даже если люди смеются. Я не должен бросать, даже если меня возненавидят. Если я брошу, я ссохнусь, как забытое зерно в поле. У меня есть картина, над которой я работал этим летом. Я собирался показать ее миссис Татум. Солнце над водой Охотничьего озера…»

Капли воды блестели на ярко-зеленом папоротнике у крыльца Бетти Стил. Несмотря на оклахомские ветры, на свежеокрашенных качелях нет ни пылинки. На плетеных стульях недавно сменили чехлы. Миссис Стил преподает домашнюю экономику. Ее каштановые волосы, подстриженные под пажа, блестели в полуденном солнце. Она сцепила руки, лицо ее оживилось. «Фей любила живопись. Я знаю, у меня нет способностей, но я всегда хотела рисовать, а она давала уроки в магазине по субботам для тех, кто, как и я, работает. От нее я многое узнала о преподавании, хотя она ничего не закончила. Но она всегда видела истину. Людей. Красоту. Посередине занятия она могла вдруг подбежать к кому-нибудь и закричать: „Посмотрите, как солнце проходит сквозь окно. Если бы мы могли нарисовать миссис Харрис в солнечном свете, это было бы так прекрасно!“ Миссис Харрис (я взяла это имя, чтобы никого не смущать) могла быть некрасивой женщиной с толстыми очками и усталым лицом, но Фей помогала нам увидеть ее красоту, блеск глаз, тонкую линию подбородка, жизнь в ней. У Фей был дар преподавания. Спросите любого, кто ходил на ее занятия. Большинство не слышали о Рембрандте и рисовать совершенно не умели, но если они хоть немного приоткрывали свои сердца, то уроки Фей поселяли в них то, что невозможно забыть. Я так жалела, что ей пришлось отказаться почти от всех занятий и работать на полную ставку у Джессоп. Смерть Фей — потеря для всех горожан, любящих искусство. Я знаю, что она продолжала учить некоторых, например, Джима Дэна…»

Лу Хоппер сказала, что не терпит выкрутасов в своем баре. Высокая, рыжеволосая, с грубым голосом, эта женщина не привыкла улыбаться. «Многие в городе не любят пивные, но у меня чистое место, и у меня скандалов не бывает. Посетители пьют пиво, танцуют, едят ребрышки или гамбургеры, когда есть мясо, или сыр, ржаной хлеб и картошку, когда мяса нет. С начала войны у нас каждый вечер полно народа. Музыка помогает забыть о проблемах. Я, кажется, и не разговаривала ни разу с Фей Татум, но знала ее как постоянную клиентку. Никогда не видела, чтобы кто-нибудь так танцевал. Она со всеми танцевала, с молодыми и со старыми, если только они руки держали при себе и умели забыть обо всем, кроме музыки. Фей весь вечер проводила на танцплощадке, никогда не сидела ни в кабинках, ни у стойки, она приходила ради музыки, ритма, звука. Боже мой, она умела танцевать. Как-то они танцевали джиттербаг с одним солдатиком из Луизианы, сейчас его отправили служить на Тихом. Все останавливались, становились в круг, а после танца хлопали и кричали. И я вам вот что скажу: она приходила одна и уходила одна. Никогда не сидела в уголке с мужчиной». Миссис Хоппер подняла густую темную бровь. «Многие из тех, кто приходит сюда, одиноки. Они ищут любви. Это всегда видно. Но не Фей. Она просто хотела танцевать. Я ни разу не разговаривала с ней, но помню, она однажды сказала: „Когда я танцую, то ничего не боюсь“». Миссис Хоппер закурила, глубоко затянулась. «И я ей сказала: „Милая, я не знаю, чего ты боишься, но рада, что у тебя есть музыка“».

Марта Крейн прожила нa Арчер-стрит тридцать три года. Ее муж, Уильям, сорок лет держал магазин красок до самой смерти в 1935 году. Дом миссис Крейн сияет чистотой, занавески хрустят, пол натерт до блеска, на всех подушках свежие отглаженные наволочки. Повсюду семейные фотографии: на камине, шкафах, столах. Портрет ее сына, Джорджа, в форме капитана стоит на почетном месте на каминной доске. «Моему мужу нравился Клайд. Он помогал нам чинить машину. У него она всегда заводилась, но хозяйством он не любил заниматься, а Фей была слишком занята Барб и своим рисованием, чтобы о нем заботиться. Она почти не готовила и не прибиралась, только любила играть с Барб. Я помню, Барб было около пяти, и они с Фей все заливались и делали куличики из песка, втыкали в них травинки, а Фей говорила „Передай петрушку“, и они прямо умирали от смеха. Я не понимала, что тут такого смешного, а они все хохотали и хохотали. Фей не особенно волновало, как выглядели ее дом и двор. Она с ума сходила по диким цветам, говорила, что Господь создал лучшие цветы, отчего бы просто не наслаждаться ими. У них за домом росли полевые метелки, из которых можно делать кисточки. Я думала, что если у женщины лицо и одежда вечно перемазаны краской, то ей захочется, чтобы дом был ухоженный. Его надо было покрасить задолго до того, как Клайда призвали. А сломанная стойка для сушки белья — это просто неприлично. Она привязывала веревку к моему забору, так вульгарно! Но сейчас я рада, что ничего ей не говорила. Иногда она ставила мольберт под дубом, таким огромным, что под ним ни травинки не растет из-за тени. Я старалась в это время развешивать белье и смотреть, как она рисует. В ней было что-то волнующее, — не знаю, как сказать: волосы зачесаны под бандану, на голубом блузоне пятна краски, лицо раскрашено, как у индейца на тропе войны. В ней будто бы жизни было больше, чем в других. Знаешь, когда ворон летит в солнечном свете, глаза блестят, как новый пенни, и перья сверкают, как отполированный уголь. Вот с минуту смотришь на него и кажется, будто весь мир взрывается жизнью, и ты, и ворон, и большой старый подсолнух, и цикады. Вот что я чувствовала, когда смотрела, как рисует Фей».

Фей Татум по-прежнему любит, смеется, рисует и танцует в воспоминаниях тех, кто ее знал.

Гретхен перечитала статью, исправила опечатки, впечатала свое имя и рубрику — «Воспоминания» — в верхнем левом углу. В верхнем правом проставила номера страниц и скрепила их. Закончив, села за стол, держа в руках статью. Она получилась на двадцать восемь дюймов, самая длинная из всех ее произведений. Не глупость ли все это? Не спросит ли себя мистер Деннис, зачем он ее нанял? Может, смять бумагу, выбросить в корзину, выйти в раскаленный полдень и оправиться в кафе, скрести, мыть и забыть о…

Заскрипел пол. На ее стол упала тень.

— Дай-ка взглянуть, Гретхен. — Мистер Деннис протянул руку и взял статью.

Он всегда читал быстро. Но эти минуты — две-три, не больше — тянулись бесконечно. Закончив, он кивнул, подошел к своему столу и сказал через плечо, как бы между делом:

— Хорошо, Гретхен, я пошлю это по телеграфу. С твоим именем.

Она замерла… По телеграфу… ее статья пойдет по телеграфу…

Гретхен надела голубое платье из шерстяного крепа — лучшее зимнее платье с гофрированной юбкой, тяжелой, как одеяло. В нем она задохнется от жары, но темных летних платьев у нее не было. Имелась пара белых лодочек на лето и пара темно-синих для зимы. Надеть зимние туфли? Содрогнувшись, она примерила темную пару. Нацепила темно-синюю соломенную шляпу, тщательно выдернув пучок желтых перьев. Зачем люди надевают на похороны темное? Показать, что они несчастны? Трудно сказать. Но так делали все. Забавно. Как муравьи, что ползут на муравейник. Интересно, похожа она на муравья? Поступая, как все, потому что иного не знает? Этот вопрос она припрятала, чтобы потом поразмыслить над ним.

Бабушка ждала в гостиной. Она надела свое лучшее темно-синее шелковое платье и голубую соломенную шляпу. Седые косы были тщательно уложены короной. Обычно, когда они шли в церковь, ее голубые глаза живо горели, а пухлые щеки розовели от нетерпения. Сегодня на ее бледном и измученном лице проступил возраст, а плечи согнулись. В руках она держала керамическую чашу, закрытую вощеной бумагой.

— Я приготовила фруктовый салат. Барб с тетей в доме Татумов, и, думаю, надо отнести его туда. Не знаю, придут ли к ним люди после похорон… — Ее сумочка и перчатки лежали на столе у входной двери.

Гретхен взяла чашу. Убийство все изменило. Убийство превратило Фей Татум из женщины, на которую смотрели подозрительно из-за того, что она художница, в дурного человека. По крайней мере, так на нее смотрел преподобный Баярс. А сколько еще людей в городе думали так же? Бабушка приготовила салат, потому что всегда так делала, когда кто-нибудь умирал. Она готовила еду и приносила скорбящей семье, и после похорон все собирались в доме и ели, разговаривали, смеялись и плакали. А сегодня все было иначе, и даже измученная солнцем Арчер-стрит с двумя чужими машинами на изрезанной колесами дорожке у дома Татумов была другой. Забрызганный грязью зеленый седан уткнулся носом в поленницу. За ним сверкал свежей полировкой еще один, ослепительно черный.

Пылающий зной давил невыносимым грузом. Каждый клочок тени под толстолистыми дубами дарил благословенную передышку от жары. Гретхен одной рукой держала чашу, другой поддерживала за локоть бабушку. Та шла медленно, ей с трудом давался каждый шаг. От дома Татумов до места похорон было еще три квартала. Сможет ли бабушка пройти этот путь пешком? Мысль извивалась в сознании, темная и уродливая, как щитомордник, скользящий по красноватой глади озера. Страх за бабушку обдавал холодом, несмотря на волны обжигающего жара, накатывающие, словно от костра. Бабушка всегда ходила с достоинством и могла дойти куда угодно, даже две мили до фермы кузины Хильды. Сегодня ее ноги налились свинцом, как у старой-престарой женщины.

Ржавая калитка Татумов так и висела на одной петле. Заброшенный двор, казалось, зарос еще больше, а дом еще больше обветшал. Входная дверь была открыта. Гретхен пошла вперед, подняла руку, но дверь распахнулась прежде, чем она успела постучать.

Дверь открыла Барб. Она была так бледна, что ее лицо казалось покрытым белилами, словно у клоуна. На ней тоже было темное платье и шляпка, а в руке она крепко сжимала перчатки. Она не сказала ни слова. Воспаленные глаза ничего не выражали. Казалось, что лицо было вырезано изо льда, твердое, серое, застывшее.

Как ни хотелось Гретхен развернуться и убежать, оставить за спиной боль Барб и эту квадратную комнату с ее грузом воспоминаний, она вошла в дом.

Бабушка поднялась по ступеням, тяжело дыша. Подошла к Барб, крепко обняла и прижала к себе.

По деревянному полу застучали шаги.

— Входите. Я Дарла Мюррей, сестра Фей. Барб, что за манеры! Представь мне наших гостей. — Дарла Мюррей говорила резко. Лицо казалось утяжеленной версией лица Фей, а годы скрыли его тонкую артистическую форму. Она тоже, вероятно, была бы красивой, если бы не холодные неподвижные зеленые глаза. Мелкие, глубокие морщины трещинами пролегли на лице и заключили в скобки плотно сжатые губы.

Бабушка еще раз потрепала Барб по плечу.

— Миссис Мюррей, мы соседи Фей и Клайда. — Она произнесла его имя с вызовом. — Это моя внучка, Гретхен. Она принесла салат.

Миссис Мюррей взмахнула пухлой рукой с ярко-красными ногтями.

— Можете поставить в кухне. Очень мило с вашей стороны. — В тоне не слышалось благодарности. — Не знаю, понадобится ли нам что-либо. Некоторые принесли посуду, но я собираюсь отправиться домой сразу после похорон. — Она метнула взгляд на Барб. — А ты должна все приготовить для переезда в дом священника. Я могу задержаться лишь на несколько минут после того, как все закончится, поэтому если не хочешь оставаться здесь одна, шевелись побыстрее. Одной из нас надо запереть дом. — Она холодно оглядела гостиную. Сейчас везде был порядок, ни бутылок из-под колы, ни разбросанных журналов или крекеров. Все вычищено и расправлено, на ковре ни морщинки. Ничто здесь не напоминало ни о беззаботной жизни, ни о мучительной смерти.

Барб повернула измученное лицо к Гретхен.

— Я отнесу салат. — Она взяла чашку и захромала к кухне.

Миссис Стил с торжественным выражением на милом лице выглянула из-за большого черного начеса Люсиль Уинтерс, чтобы помахать в знак приветствия. В углу незнакомый Гретхен старик разговаривал с миссис Крейн. Та сжимала и прикладывала к глазам платок, но в гостиной не было той толпы друзей и родственников, что обычно собирается на похороны.

Бабушка прошла мимо миссис Мюррей. Гретхен заторопилась к кухне. Не хотелось думать о том, что бабушка стоит сейчас как раз на том месте, где лежала Фей Татум.

Барб стояла в дверном проеме на заднем крыльце, прислонившись к косяку и глядя на груду холстов и мольберт с незаконченной картиной.

— Барб, — мягко позвала Гретхен.

Барб оглянулась так, будто все тело у нее болело. Она безразлично поглядела на Гретхен, лицо ее отяжелело от горя и отчаяния.

— Папа не пришел домой. Они похоронят маму, а его нет. Тетя Дарла говорит, — она глубоко вздохнула, и плечи ее задрожали, — мол, чего мама ожидала, ни один мужчина не станет терпеть… — Она закрыла лицо руками. — Боже, почему я не умерла. Так и папа подумал. Так он и подумал и…

Гретхен бросилась к Барб, едва сдерживая слезы.

У двери кто-то резко хлопнул в ладоши.

Барб вскинула голову. Ее глаза горели.

— Пора идти. — Тетя Барб поправила шляпу и опустила короткую вуаль. — Перчатки у тебя с собой? Пошли, девочка.

Барб пошла было через кухню, но резко повернула и заковыляла обратно к крыльцу.

Миссис Мюррей уперла широкие ладони в бока.

— Что это ты задумала…

Барб прошла в дверь, крепко прижимая к себе кисть для рисования.

— Ты не можешь ее забрать…

— Я ее заберу. — Она решительно пошла к двери, остановилась возле Гретхен. — Вы с бабушкой посидите с нами, да? И поедете в машине? Там есть место, вполне достаточно. — Голос ее дрожал. — Только я и тетя Дарла. Пожалуйста, Гретхен, скажи, что и вы поедете.

Миссис Пек преподавала музыку у себя дома. Когда ученики играли упражнения и гаммы, она включала метроном. Гретхен помнила, как изо всех сил старалась поспевать за ритмом, но все время отставала, и тяжелый звук становился все громче и громче. Когда миссис Пек играла гимны на похоронах, она надевала черную шляпу и платье, и ее полные руки двигались, как клапаны, механические и безжизненные. Сейчас она отбивала «Вперед, христианские солдаты».

Вчетвером — Барб, ее тетя, Гретхен и бабушка — они сидели в комнате для семьи покойного, против скамей. Жара удушала, плотная и тяжелая, как пыльные бархатные шторы по обоим углам часовни. Несколько скорбящих сидели на деревянных скамьях, и лица их казались восковыми в тусклом мрачном свете желтых ламп. Среди них было лишь два молодых человека: Джим Дэн Пульям и солдат. Гретхен ничего не могла понять. Где же друзья Барб? Она пользовалась такой популярностью, и вокруг нее всегда роились мальчики, а девочки, конечно, ревновали. У нее всегда было столько друзей. Но убийство изменило все.

Гретхен переводила глаза с одного лица на другое, чтобы не смотреть на закрытый белый гроб, и порадовалась, что он закрыт. Она нечасто бывала на похоронах, но помнила медленный, шаркающий поток людей и страшную пустую серость мертвого лица. Она не понимала, зачем смотреть на мертвых. Зачем запоминать человека таким? Сидя в душной, зловонной комнате, она с облегчением думала о том, что почти не помнит похорон отца. Она помнила запах цветов и ледяную неподвижность матери, но не гроб. Ей помнилось, как отец идет к ней, подхватывает на руки, подбрасывает в воздух, и лицо его светится любовью. И жизнью. Может, когда-нибудь она вычеркнет из памяти распластанную на полу Фей и вспомнит ее смех летним вечером, когда они играли в «чепуху». Лицо Фей светилось жизнью, а ее глаза художницы видели больше, чем кто-либо мог представить.

Раскрасневшийся преподобный Баярс размахивал наманикюренной рукой и кричал: «… сестра наша, если душа ее раскаивается, найдет прощение и мир. Однажды, братья и сестры, мы тоже…» Гретхен пыталась не слушать его. Она была поглощена тихими рыданиями бабушки, прижавшей платок к лицу, холодностью миссис Мюррей, сидевшей грузно и неподвижно, хотя слезы и текли по ее щекам, и особенно Барб, дрожавшей, словно сорванный бурый лист на ноябрьском ветру.

Гретхен отказывалась слушать преподобного Баярса, хотя его голос становился все громче и громче. Она смотрела в часовню, переводя взгляд с одного знакомого лица на другое…

Марта Крейн теребила нитку жемчуга и не сводила глаз с гроба.

Люсиль Уинтерс открывала и закрывала сумочку, качала головой и хмурилась. В воскресном платье она казалась старше.

Бетти Стил склонила голову, в раздумьях или молитве. В руке она держала четки.

Мистер Деннис сидел, высоко подняв воротник пиджака и скрестив руки на груди. Морщины становились еще заметнее, когда он хмурился. Он казался раздраженным и нетерпеливым, густые брови слились в одну прямую линию, губы были плотно сжаты. Гретхен читала его мысли, словно он произносил их вслух. Будь у него карандаш, он бы исчеркал преподобного Баярса вдоль и поперек.

На лицо Джима Дэна Пульяма упала прядь каштановых волос. На нем была белая латаная рубашка и галстук. Время от времени он откидывал волосы изящным движением, которое на секунду открывало его лицо. Он поднял глаза к солнечному свету, что каскадом струился в витражное стекло. Ослепительные лучи заливали светом край гроба, и белая краска блестела, словно жемчуг.

Рядом с Джимом Дэном сидел коренастый молодой солдат в защитной форме, с коротко остриженными каштановыми волосами и с загорелым веснушчатым лицом. Иногда он поглядывал на «семейные места». Руки с крупными костяшками сжимали и беспрестанно теребили фуражку.

Позади них, вытянув ноги и широко раскинув руки, развалился Ральф Кули. Шляпу он сдвинул на затылок. Дряблое лицо, изношенное многолетним недосыпанием, сморщилось в сардонической усмешке, когда преподобный Баярс завершил свою речь, поцеловав Библию на аналое: «…знаем, что ад ждет нас, если мы ступим на тропу проклятья».

В воздухе еще висел последний раскат его голоса, когда миссис Пек забарабанила первую строфу «Старого неровного креста».

На последней скамье, потирая щеку, сидел шеф Фрейзер. Из-за громады его тела скамья казалась маленькой и тесной. Яркие холодные глаза стреляли по комнате, как у старого ворона, ждущего поживы.

На другом конце последнего ряда, как можно дальше от шефа полиции, устроились шериф Мур и окружной прокурор Донни Дарвуд. Мур обратил острое, наблюдательное лицо к Дарвуду, и, наклонившись, что-то шептал ему. Окружной прокурор казался усталым, но внимательно вслушивался, моргал и наконец кивнул.

Дверь в комнату для семьи открылась, и торжественно вошел розоволицый распорядитель похорон в туго обтягивающем грудь опрятном костюме.

— Миссис Мюррей, Барб, если вы желаете подойти к гробу сейчас…

Барб потянулась к Гретхен, больно схватила за руку.

— Не могу… — Судорожно прошептала она.

Миссис Мюррей встала и двинулась к выходу.

Барб продолжала сидеть на мягком стуле, впившись ногтями в руку Гретхен.

Бабушка протянула руки.

— Идите сюда, девочки, — она тихо вздохнула. — Я буду с вами обеими. И помните, что наша любимая Фей не здесь. Она на небесах с Иисусом. «И господь вытрет все слезы из глаз их, и не будет больше ни смерти, ни горя, ни слез, ни боли». — Она взяла Барб за руку.

Миссис Мюррей ждала в холле.

— Пойдем. И покончим с этим.

Барб прижалась к бабушкиной руке и не обратила внимания на тетю. Они медленно зашли в часовню и подошли к гробу. Стоя у гроба, украшенного единственной веткой белых цветов, Гретхен увидела кисть в руке Барб. Барб плотно прижала ее к дереву и задержала на секунду.

— Мама…

Шумела листва тополей. Блики тени от дуба расплескались по могильным плитам. На деревьях носились белки и ссорились голубые сойки. Возле свежей могилы громоздились глыбы земли. Сырой запах потревоженной почвы смешивался с летним ароматом свежескошенной травы. Треск цикад взрывался и затихал.

Крохотный кружок людей, изнемогающих от зноя, удерживал краснолицый священник. Миссис Мюррей украдкой поглядывала на часы. Поношенное фиолетовое платье миссис Крейн висело на ней, как на вешалке, и она казалась маленькой и беззащитной. Люсиль Уинтерс дергала сережку, словно она сдавливала ухо, и нервно переступала на высоких каблуках. Миссис Стил поглаживала лицо кружевным платочком, но выражение лица оставалось таким же спокойным, как на занятиях в ее кухне, где девочки отмеряли, смешивали и готовили. Джим Дэн Пульям и молодой солдат стояли немного поодаль. Волосы Джима Дэна блестели на солнце. Он не был похож на других, Гретхен видела это. Потому ли, что он молод? Или дело в непринужденной и изящной позе, а может, в красивых руках, расслабленных на летнем солнце? Казался ли он ей ни на кого не похожим оттого, что он художник? Или оттого, что она видела его привлекательность и хотела узнать лучше? Солдат тоже был молод, но в нем ничто не казалось примечательным. Согнув массивные плечи, он сгорбился, сжал в руке фуражку и смотрел на Барб, прищурившись от жгучего солнца и плотно сжав губы. Лицо Донни Дарвуда блестело от пота. Он вытер щеку мятым платком. Из рукава его темно-синего костюма выглядывала манжета, и на золотой запонке плясали солнечные блики. Шериф Мур неподвижно стоял рядом с окружным прокурором. Ему было жарко даже в рубашке цвета хаки с короткими рукавами. Ничего нельзя было прочесть на его темном, мрачном лице, но глаза перебегали с одного из собравшихся на другого, и словно исследовали густую аллею деревьев. Из официальных лиц один только шеф Фрейзер смотрел на гроб, подвешенный над могилой. Глубокие морщины прорезали его лицо. Он выглядел изнуренным и печальным. Ральф Кули надвинул мятую шляпу на лоб и что-то строчил. Мистер Деннис распахнул пиджак и нетерпеливо теребил тяжелую цепь часов.

Даже пронзительный треск цикад не заглушал бесстрастную риторику преподобного Баярса. Гретхен пыталась закрыть сознание от потока его слов, но они налетали, резкие и неблагозвучные, как крышка, грохнувшаяся на кухонный пол.

— …адово пламя ожидает грешников. Надо отбросить желания, разрушающие жизнь. Они могут привести к смерти. — Он сцепил руки.

Хорошо бы прочитать мысли мистера Денниса. Насупив жесткие брови, надув щеки и сжав губы, он стоял почти напротив Гретхен, и их разделял темный зев могилы. Думал ли он, как и Гретхен, что речь преподобного Баярса не была ни устрашающей, ни впечатляющей, ни внушительной, как он сам наверняка полагал? Едва различимая в реве цикад, она звучала, как хлюпанье тряпки, брошенной на стол.

— …эта бедная грешница должна сожалеть о тропе, что привела ее к разрушению. Если бы она исполнила торжественные клятвы, данные перед Богом и людьми, она была бы сейчас здесь, женой и матерью. Но она предпочла попрать законы Божьи…

— Нет, нет, нет! — разорвался крик Барб.

Преподобный Баярс раскрыл рот, как попавшая на багор рыба. Какое-то мгновение никто не двигался и не произносил ни слова. Цикады скрежетали, как сталь о бетон.

Вся дрожа, с безумными глазами, Барб отступила от могилы.

— Мама не делала этого. Говорю вам, это ложь. Я не буду стоять здесь и все это слушать. Не буду.

— Барб, закрой рот. — Голос Дарлы Мюррей дрожал от ярости. — Встань на место. Не позорь нас еще больше. Фей уже достаточно добилась.

Барб сгорбила худенькие плечи, сцепила руки. Вдруг она повернулась и прихрамывая побежала к лесу.

— Барб, вернись! — понесся ей вслед резкий и безобразный крик Дарлы Мюррей.

Молодой солдат побежал за Барб, схватил ее на краю леса и показал на дорогу, где было припарковано полдюжины машин.

— Гнев божий покарает того, кто бросает ему вызов! — кричал преподобный Баярс. — Тем, кто не услышит, место в аду. Склоним головы в молитве. Господь, прости тех, кто…

Шум мотора заглушил его слова. На кладбищенской дороге всклубилась пыль.

Машина, заказанная для похорон, заехала на неровную дорожку Татумов.

Гретхен собралась открыть дверцу машины, но Дарла Мюррей раздраженно бросила, что машина может отвезти их домой. Она взглянула на дом.

— Барб, конечно же, нет. — Она фыркнула. — Что же, это ее выбор. Если девочка не умеет себя вести, я ничего не могу поделать. Священник сказал, что приютит ее. На здоровье. Я бы ее взяла к себе, но не могу. Мы с Тедом ютимся в крохотной квартирке рядом с базой, и у нас совсем нет места. Его скоро призовут, а я останусь, потому что у меня хорошая работа на базе. Поэтому скажите ей… — Она тяжело вздохнула. — Впрочем, боюсь, слишком поздно что-либо ей говорить. — И она неуклюже выбралась с заднего сиденья.

Бабушка наклонилась вперед.

— Барб может остаться у нас.

Миссис Мюррей пожала плечами.

— Где-то ей надо оставаться. А священник ее теперь может и не взять. — Когда машина тронулась, она откинула прядь влажных волос. — Скажите ей, что я напишу.

Водитель сдал назад и развернул машину. Дома Гретхен уложила бабушку и стала готовить ужин. Она стояла у кухонной раковины, когда с дорожки Татумов выехал пыльный зеленый седан. Гретхен приготовила салат из тунца, щедро положив в него пикулей, лука, сельдерея и приправ. Потом тонко нарезала помидоры, вымыла зелень, уложила салат на толстый кусок хрустящего белого хлеба и сделала свежий чай со льдом.

Они ужинали за белым кухонным столом. Бабушка мелкими глотками пила чай и ела медленно, отстраненно. Гретхен неожиданно ощутила сильный голод. Она положила себе пикулей и жареной картошки.

— На месте Барб я бы тоже убежала. — Если бы кто-то сказал такое о ее маме… Гретхен вдруг со всей остротой ощутила, что ее мать жива и приезжает завтра домой. Фей Татум никогда не придет домой, а Клайд прячется. Бедная Барб. — Преподобный Баярс все извратил. Люсиль Уинтерс говорит, что это все неправда, будто миссис Татум встречалась с другим мужчиной.

Бабушкино лицо прояснилось.

— И ты написала об этом?

— Да, статья в вечернем выпуске. — Как она могла забыть сказать бабушке? — Сейчас принесу. — Она выбежала на крыльцо, взяла со ступеней газету и на первой же странице увидела свою статью с огромным заголовком:

ДРУЗЬЯ ВСПОМИНАЮТ ФЕЙ ТАТУМ, ЖЕНУ, ХУДОЖНИКА, ДРУГА, УЧИТЕЛЯ

Бабушка отодвинула тарелку и поднесла газету близко к глазам. Когда он дочитала статью, ее лицо сияло, на губах играла изумленная улыбка.

— Гретхен, весь этот день я пыталась вспомнить, какой же была Фей. А ты оживила ее. Господь да благословит тебя. — Она коснулась статьи кончиками пальцев, а после ужина с газетой в руках села в старое кресло-качалку послушать новости с Эдвардом Калтенборном.

Гретхен мыла посуду, когда зазвонил телефон, и она бросилась к нему, вытирая руки о чайное полотенце. Только бы не мама отменяла свой приезд…

— Привет, Гретхен. Слушай, мне пришлось тебе позвонить. — Где-то вдалеке играл саксофон.

Гретхен нахмурилась.

— Вилма? — Голос напоминал Вилму, но не совсем, напряженный, будто она разговаривала с директором. Вилма Фуллер была самой популярной девочкой в их классе. Третий этаж огромного викторианского дома Фуллеров прежде был бальным залом. По пятницам после похода в кино в нем собирались девочки — человек пятнадцать. Они раскладывали спальные мешки, но не спали почти всю ночь: слушали пластинки, пили колу, пробовали разные прически и болтали о мальчиках.

— Да. Я очень тороплюсь. Сегодня не будет нашей лежачей вечеринки. Я звоню, чтобы тебя предупредить и чтобы ты не приходила. — Она говорила быстро, в какой-то странной и напряженной манере. — Извини, Гретхен, мне надо идти. Увидимся.

Гретхен медленно положила трубку и вернулась в гостиную.

— Все в порядке, бабушка. Это звонила Вилма Фуллер. — Она постаралась придать голосу оживленность.

Бабушка откинулась на подушки.

— Ах, да. Сегодня же пятница. — Она попыталась улыбнуться. — Вы пойдете к Томпсонам и…

Гретхен перебила ее, чтобы не повторять слова Вилмы.

— Не сегодня. Мистер Деннис сказал, чтобы я шла на заседание городского совета. Мистер Кули напишет статью для новостей, а я должна описать людей, кто и что будет говорить. Завтра сбегаю на работу рано утром и успею вернуться к приезду мамы.

По субботам газету не выпускали, но полдня готовили воскресный выпуск.

— У городского совета сегодня заседание? Но почему? — Бабушка нервно теребила бахрому на подушке.

— Потому что… — Гретхен замолчала. Ральф Кули предвкушал, что будет жарко. Мэр спросит, почему Клайд Татум до сих пор не в тюрьме, а шеф полиции начнет сталкивать лбами шерифа и окружного прокурора. Люди напуганы, особенно после статьи, предупреждавшей, что Клайд вооружен и опасен, и бабушке лучше об этом не знать. — Мэр спросит, почему так и не арестовали Клайда Татума.

— Если бы только… — бабушка вздохнула и не договорила.

Возможно, она вспомнила, что Клайд обещал ей закончить поиски сегодня вечером. Тогда он сдастся полиции завтра. А если не сдастся, что сделает бабушка? Она так испугалась из-за пропажи пистолета. Клайд заверял, что не брал его. Тогда кто же? Может, шеф Фрейзер сделает заявление на заседании?

Гретхен остановилась у кресла.

— Ты рано ляжешь спать? Я запру дверь, когда вернусь с собрания.

Бабушка откинулась на подушки, обессиленно опустив руки на колени.

— Да, я лягу пораньше. А завтра, — добавила она мягко, — мы отпразднуем приезд мамы.

Гретхен наклонилась, поцеловала бабушку в щеку. Быстро закончив уборку в кухне, она сменила бриджи на юбку, схватила карандаш и блокнот. В трубах зашумела вода: бабушка наливала ванну. Гретхен остановилась у телефона, подняла трубку и назвала оператору номер Тони Харрис. Ответила мать Тони.

— Добрый вечер! А Тони дома? Это насчет лежачей вечеринки в доме Фуллеров. — Она вспотела, хотя только что надела свежую блузку и юбку. За окном щебетали, устраиваясь на ночлег, птицы и трещали цикады.

— Алло? — У Тони был высокий, приятный голос.

— Тони, это Гретхен. Я по поводу нашей лежачей вечеринки.

Тоня судорожно сглотнула.

— Разве Вилма тебе не позвонила?

— Позвонила. Я просто хочу знать. Вечеринка ведь будет, правда? — Она не переставая крутила в пальцах толстый карандаш.

— Гретхен, — жалобно прошептала Тони, — извини. Преподобный Баярс просто вне себя из-за твоей статьи про миссис Татум. Он говорит, что писать про нее как про хорошего человека — все равно что общаться с дьяволом. А отец Вилмы, ты же знаешь, он священник, запретил ей приглашать тебя, велел позвонить и сказать тебе об этом. Гретхен, мне так жаль. — Тони повесила трубку.

Гретхен тоже положила трубку. В прошлом году прошел слух, будто Джолин Картер провела ночь в амбаре с Уиллом Туми. После этого никто не разговаривал с Джолин, она везде ходила одна, сидела одна в столовой. Однажды она не пришла в школу. Ее тело нашли рыбаки в озере. Говорили, что это был несчастный случай.

Парковку за зданием суда и всю Симаррон-стрит до отказа заполнили машины. Возле мэрии собирались люди, во всех окнах первого этажа длинного кирпичного здания горел свет.

Протискиваясь к входу сквозь группу мужчин, Гретхен услышала обрывки их разговора: «…не смог войти… битком забито… шериф говорит, ничего нового… вынесут стол…»

— Простите, — повторяла она, — простите, пожалуйста.

Мистер Крафт, банкир, покачал головой, удивленно подняв брови.

— Пройти не получится. Зачем ты пришла, Гретхен? Здесь не место для девочек.

Она повысила голос, чтобы ее услышала вся толпа, гудевшая, как коровы на пастбище.

— Я работаю в «Газетт», мистер Крафт.

— Гилман… — Он перестал улыбаться и потер усы. — Я читал сегодняшний выпуск. Так это ты написала статью о Фей Татум? — Он скривил губы, словно выпил уксуса.

Гретхен вздернула подбородок и ответила на недоброжелательный взгляд.

— Да, я. — Статья получилась. Мистер Деннис выслал ее по телеграфу. Ей хотелось сказать об этом мистеру Крафту, но она не решилась.

— Не следует тебе разговаривать с такими, как Лу Хоппер. — Банкир произнес это имя с отвращением. — Моя дочь близко бы не подошла к заведению вроде «Синего пламени».

Гретхен сжала кулаки.

— Миссис Хоппер сказала…

Он скривился, словно увидел бездельника Морта Бейкера, который не задерживался ни на одной работе.

— Девочка, мне совершенно безразлично, что сказала миссис Хоппер. — Он отвернулся.

— Разойдитесь! — Громкий окрик разделил толпу, теснившуюся у входа в мэрию.

Раскрасневшийся и взволнованный мэр Буркетт медленно спустился по лестнице. За ним следовал шериф Мур, окинувший собравшихся сардоническим взглядом. Окружной прокурор Дарвуд на ходу пожимал руки и хлопал по плечу друзей. Шеф Фрейзер и сержант Холлман вынесли квадратный дубовый стол. Фрейзер мрачно хмурился. Форменная фуражка сержанта Холлмана из-за неуклюжей повязки на голове была сдвинута на затылок.

Мэр Буркетт указал на большой павильон в центре городской площади.

— На площади всем хватит места. Расположимся в павильоне.

Те, кто пришел рано и был в здании мэрии, теперь выходили оттуда. Все расступились, чтобы пропустить Шейлу Дарвуд, стройную и элегантную в белом атласном платье с бирюзовыми рукавами. Наряд дополняла шляпка из белых перьев, приколотая к темным волосам. Она любезно улыбалась и уверенно перешла улицу. Для нее всегда находилось место. Она ведь из семьи Уинслоу. Тут Гретхен заметила мистера Денниса и Ральфа Кули и заспешила к ним. Они протискивались к ступеням павильона. Толпа сжималась все плотнее. Несколько бойскаутов расставили стулья, и четверо членов городского совета заняли свои места. Гретхен торопливо писала в своем блокноте.

Она знала всех членов городского совета: мистер Томпсон, аптекарь, мистер Эванс, самый богатый юрист в городе, мистер Уилкинс, владелец крупнейшей водопроводной компании, и мистер Рандалл, хозяин лучшего универмага. Костюм мистера Томпсона был ему велик. Горе придавило его: с тех пор, как убили Майка и Милларда, он совсем исхудал. Лысеющий седоволосый мистер Эванс носил пенсне и все время поджимал губы. Дородный мистер Уилкинс увлекался бейсболом и тренировал полупрофессиональную команду. Он знал всех в городе и разговаривал громким голосом. Мистер Рандалл в безупречном белом костюме и летней шляпе с перышком сидел в такой напряженной позе, словно предпочел бы оказаться где-нибудь в другом месте.

Мистер Деннис наклонился и прошептал:

— Не пропусти комментариев из толпы.

Ральф Кули потер нос.

— Дарвуд привел тяжелую артиллерию.

Гретхен подняла на него глаза.

— Артиллерию?

— Эту малышку. Хотя скорее это он здесь малыш, — саркастично поправился Кули. — Говорят, она неплохо им управляет. Хочет стать женой губернатора — и ему лучше постараться, и получить это место.

Шеф полиции и сержант стояли слева от членов совета. Фрейзер выглядел таким же хмурым и уставшим, как в ночь убийства. Сержант Холлиман время от времени притрагивался к бинтам, как будто у него болела голова.

Шериф Мур и окружной прокурор Дарвуд расположились по другую сторону павильона. Мур с непроницаемым выражением облокотился на колонну, — высокий, худой и мрачный, как Эйб Линкольн на дагерротипе. Дональд Дарвуд махал рукой, кивал в знак приветствия и казался одновременно серьезным и дружелюбным, уверенным и непринужденным. Иногда он бросал взгляд на жену, державшуюся так легко, словно она разливала чай на заседании женского клуба. Но Дарвуду недоставало его обычного лоска: лицо вспотело, а голубой костюм измялся. Он постоянно вытирал лицо платком и засовывал его обратно в карман.

Мэр торжественно пошел к выходу из беседки.

Ральф Кули пробормотал:

— Не надейтесь, что кому-нибудь теперь удастся вставить слово, — но на всякий случай приготовил блокнот.

Гретхен подумала о мужчине в грязной защитной форме, что прятался в заброшенной хижине. Все эти люди хотели найти и схватить его.

Мэр Буркетт гремел:

— Приветствую вас, горожане. Как ваш мэр, я полон решимости должным образом справляться с общественными нуждами. Мои коллеги по городскому совету, — он повел пухлой рукой в сторону сидящих за столом, — разделяют эту приверженность. Безопасность наших семей…

— Почему ж вы до сих пор не поймали Татума? — раздался выкрик из толпы. Гретхен оглянулась, встала на цыпочки. Злая гримаса исказила лицо какого-то фермера. Он перекатил во рту комок жевательного табака.

Тощий субъект в льняном костюме и белой шляпе-канотье помахал выпуском «Газетт».

— Да. Куда он мог деться? В газете пишут, что у него пистолет. Я не хочу оставлять жену и детей дома одних. Пусть даже она сможет встретить его с ружьем наготове.

— Глупо, — пробормотал мистер Деннис. — Неужели они думают, что Клайд рехнулся?

Шум нарастал. Толпа придвинулась к беседке. Мэр Буркетт выкрикнул:

— Подождите минуту. Мы собрались здесь…

Вперед вышел шеф Фрейзер. Он снял свою огромную ковбойскую шляпу и выставил ее, словно предлагая покупать военные акции. Оглядел толпу, по-бульдожьи выкатив глаза и раздув щеки.

— Если Клайд Татум где-то неподалеку, мы его найдем. Никто не видел его с тех пор, как он ушел из «Синего пламени» во вторник вечером после семи часов. Фей Татум ушла в полночь. Машина Клайда по-прежнему на стоянке у бара. В среду утром мы пустили собак, они обежали парковку, до двери и обратно, и уселись. О чем это говорит? — Он снова нахлобучил шляпу и вызывающе обвел всех взглядом. Никто не произнес ни слова и не пошевелился. — Клайд уехал на чьей-то машине. Мы не знаем, кто его подвез. Мы не знаем, куда он поехал. Мы проверили автобусы и поезда, дали сообщение по телетайпу. Поисковые группы разосланы по всему округу. — Шеф Фрейзер поднял большие, мозолистые руки ладонями кверху. — Это не преследование. Никто не видел его возле Арчер-стрит. Никто не видел его с Фей. У Фей не было автомобиля, а без автомобиля она не смогла бы найти его. Но почему-то все вы, — он обвел рукой толпу, оглянулся на мэра, окружного прокурора и членов городского совета, — уверены, что Клайд задушил Фей.

Шериф Мур пожал плечами, сохраняя холодное и неприступное выражение лица. Мэр Буркетт отвел глаза. Мистер Томпсон потер мочку уха. Мистер Эванс сморщил тонкий нос. Мистер Уилкинс поерзал на маленьком неудобном стуле. Мистер Рандалл разгладил лацканы белоснежного костюма. Окружной прокурор сунул в карман носовой платок и посмотрел на жену. Та практически незаметным движением наклонила голову. Дарвуд сделал шаг вперед.

Фрейзер выплевывал слова.

— Нет никаких улик. Конечно, Фей и Клайд ссорились, но никто не видел его с ней с того самого времени, когда она вышла из «Синего пламени». Мы проверили всех, кто был там во вторник вечером…

— Подождите, подождите, — медоточиво начал Дарвуд, и его голос полился свежо и уверенно, как река. Окружной прокурор вышел на сцену павильона, слегка покачивая головой. Неожиданно он оказался в своей стихии, на лице появилась осуждающая, но терпеливая улыбка.

— Давайте взглянем на факты. — Дарвуд заговорил, словно в суде, обращаясь к присяжным, уверенно чувствуя почву под ногами. Судья Миллер однажды назвал его Уайэттом Эрпом наших дней. «Донни любого добьет», — говаривал он. Выйдя на сцену, он овладел ситуацией. Этому не стал помехой даже пот, струящийся по его лицу.

— Сунул руки в карманы, — цинично изогнув бровь, прошептал Ральф Кули. Он явно забавлялся от души. — А руки-то дрожат. Дарвуд знает, что ему нужно или достойно выступить сегодня, или вообще забыть про политику. Он напуган до смерти, потому что это дело может сломать его карьеру.

Дарвуд наклонился вперед на носках и понизил голос.

— Фей Татум ссорилась с мужем во вторник днем. Они снова ссорились в «Синем пламени». Фей задушили в ее гостиной сразу после полуночи. Полиция прибыла несколько минут спустя. — Дарвуд подошел к краю верхней ступени и оглядел толпу. — Нашла ли полиция там Клайда Татума? Нет. — Он вынул руки из карманов. — Вернулся ли Клайд Татум домой в ту ночь? Нет. — Вопросы звучали все громче. — Что бы сделал невиновный человек, когда у него убили жену? Я вам скажу. — Он уже кричал и стукнул кулаком о раскрытую ладонь. — Невиновный человек помчался бы в полицию и потребовал, чтобы нашли убийцу его жены. Татум же прячется в норе, как лис. Татум не пришел ни в полицию, ни к шерифу, ни ко мне. А в среду ночью он приходит в свой дом, несмотря на полицию, пробирается внутрь и забирает пистолет. И сбегает. — Дарвуд повернулся к шефу полиции. — И где же Клайд Татум?

Толпа заревела.

— Где он? Где он?

— Мы все хотели бы это знать, — раздраженно вмешался мэр Буркетт и потряс перед Фрейзером пухлым пальцем. — Как вы могли позволить ему ускользнуть в среду ночью?

— Никто не видел взломщика, — резко возразил шеф полиции.

— Взломщика? — окружной прокурор изобразил изумление и широко развел руками. — Когда мы с шерифом Муром осматривали дом в четверг, мы не обнаружили никаких следов взлома. Может быть, вы нашли что-то, что мы упустили. — Он скрестил руки и наклонил голову, приготовившись слушать. Шериф Мур медленно кивнул.

Грубое лицо Фрейзера побагровело.

Ральф Кули подавил смешок.

— Дарвуд ловко его заманил.

Фрейзер медленно пересек сцену и остановился вплотную к окружному прокурору. Но Дарвуд не смутился и не отступил ни на дюйм. Фрейзер был гораздо крупнее. Сцепив мощные руки, он наклонился к Дарвуду.

— Мы не знаем, как взломщик проник в дом. Дом был заперт, но…

— Но, кажется, у него был ключ. Так? — вкрадчиво спросил Дарвуд.

— Может быть. Но знаешь что, Донни? — сурово дал ему отпор Фрейзер. — Клайд оставил ключи, в том числе от входной двери, в своей машине. — Он сунул руку в карман и вытащил блестящий брелок с полудюжиной ключей. — Вот они. У Клайда Татума не было ключей от своего дома.

Дарвуд нахмурился.

— У него мог быть другой ключ.

— Мог быть. И у кого-нибудь еще он мог быть. Но вы хотите знать факты. — Он в упор посмотрел на Дарвуда. — А факт состоит в том, что мы не знаем, кто проник в дом и как он это сделал.

Заскрипел стул. Встал мистер Эванс.

— Господа, прошу вас.

Кули сунул в рот сигарету, зажег ее.

— О боже. Еще один юрист. Мы тут всю ночь проторчим. — Он подавил вздох.

Гретхен подумала, что этот юрист холодный и серый, как брюхо мертвой рыбы.

Эванс прочистил горло и заговорил высоким, четким, резким голосом.

— Шеф Фрейзер, на какой стадии находится расследование?

— Поиски Клайда Татума продолжаются. Так что если Татум жив, то он все еще прячется, и прятаться он может только, — шериф повысил голос, — с чьей-то помощью. И когда мы найдем его, мы найдем и того, кто ему помогал. И я хочу, чтобы все знали: кто бы это ни был, он сгниет в тюрьме. Я это обещаю.

…помнишь Бадди Уилсона? Внешностью особо не вышел, но танцевал классно. С ума по мне сходил. В день похорон все меня утешал. Я ему чуть не рассказала, когда поняла, что на самом деле произошло с мамой. Но думаю, даже он бы мне не поверил. Никто бы мне не поверил. Подумали бы, что сочиняю. А я так боялась, так боялась. Мне нужно было убежать. Бадди хотел жениться на мне, а у него отпуск заканчивался. Мы сбежали в Талсу, и нас поженил мировой судья. Тогда не особенно смотрели на возраст, если парень в военной форме. Мне было шестнадцать. Я проводила его на корабль, он уехал в сентябре…