Поднимаюсь по малой нужде и вижу — светает. Расцвеченная флюоресцирующими огнями лондонская ночь уступает серому дню. Удивительно, но в темное время суток наш город ярче, чем днем, — наверное, в природе что-то встало с ног на голову. Утро. Оживают дороги, воздух наполняется звуками моторов и запахом выхлопа. А еще гудками и сиренами, которые сливаются в нервозный пульсирующий гул, подводящий черту под недолгим ночным покоем.

Вернувшись в комнату, не забираюсь обратно в постель — просто стою рядом со спящей Бет, и в голове бушуют самые сумасбродные идеи. Я искренне верю, что спонтанным импульсам и сумасшедшим идеям всегда лучше подчиняться.

К тому же по одному из нас давно плачет отпуск.

Я быстро одеваюсь и, огромными шагами меряя квартиру, собираю рюкзак: зубная щетка, паста, шампунь, одежда, сигареты, курево, полбутылки джина… Стучусь к Кэт — никто не отзывается, захожу — она, видно, еще не вернулась. Знаете, некоторые девчонки способны устроить настоящую головомойку, если узнают, что ты без спроса копался в их нижнем белье. Но моя домовладелица ничего подобного делать не станет. Во всяком случае, когда узнает все обстоятельства. Набираю охапку лифчиков, трусиков и отправляю их туда же, куда минуту назад бросил травку, джин и зубную пасту. Подбираю самые рваные и потертые джинсы. Из своего шкафчика хватаю две старые рубашки и пару джемперов, сбегаю к машине и сваливаю все барахло в багажник. На столике в коридоре оставляю записку:

«Кэт, уезжаю на пару дней. Позаимствовал твои штанишки и прочее — хочу узнать себя с женской стороны. Объясню позже.

Позвоню. Целую, Дэн».

Бет в глубоком забытьи и вообще не реагирует на внешние раздражители, что упрощает мою задачу, хотя я и начинаю сомневаться — стоило ли сыпать в горячий шоколад столько снотворного? Правда, у нее был такой видок, что меньшее количество могло и не сработать.

Пытаюсь стащить с этой сони одеяло и водрузить ее на ноги, но она только с большим остервенением хватается за него, как утопающий за спасательный круг. В конце концов плюю на все, делаю огромную самокрутку — внутри Бет, снаружи одеяло — и взваливаю сверточек на плечи.

Уже в коридоре замечаю ее босые ноги, высовывающиеся из одеяльного рогалика, — как кстати, чуть про ботинки не забыл. Кладу свою ношу на диван, заглядываю в квартирку Кэт и заимствую пару ботинок и толстые носки. Помимо всего прочего потребуется атлас автодорог, а утащить все это за один присест нет никакой возможности. Так что затыкаю носки за пояс, сую атлас в зубы, крякнув, расшнуровываю ботинки и надеваю их на босые ноги моей спящей красавицы. Холодная обувь явно ей не по душе, бедолага корчится и бормочет что-то спросонья. Наконец закидываю ее себе на плечо и выхожу из квартиры, не забыв захлопнуть ногой дверь.

Кладу Бет на пассажирское сиденье, откатываю его до предела и шлепаюсь рядом. Она все спит. В лифчике, в панталонах, укутана в одеяло по самые плечи, грубые коричневые ботинки надеты на босу ногу. Голова на подголовнике, губа рассечена, левый глаз заплыл, неприбранные спутанные волосы рассыпались вокруг…

Какая прелесть!

Целую ее в щечку, бедняжка мурлычет что-то спросонья и зарывается поглубже в одеяло. Завожу машину — и в путь.

Останавливаюсь в конце улицы и ныряю в магазинчик индуса купить горячего шоколада. К великой моей радости, индус сегодня не слишком разговорчив и, более того, удручен: стоит и помалкивает. Дело в том, что очень ответственный международный матч по крикету «Индия — Пакистан» прошел не совсем так, как он надеялся. «Гнусные пакистанцы, подлые жулики», — бормочет индус, угрюмо поедая перченую лапшу с приправами.

Впрочем, он немного приободряется, когда я выкладываю почти десять фунтов за горячий шоколад, и еще больше оживает, вспомнив о некой статье в свежей газете.

— Вот забавно, — говорит он. — Телевизоры из губки. Что за бред он несет?

Мой собеседник берет из стопочки свежий номер «Дейли мейл». (Индус — большой почитатель популярной прессы консервативного толка.)

— Здесь печатают много хороших статей о семье, — говорит он. — Эти люди из газеты хорошие, они уважают семейные ценности и не любят полумальчиков-полудевочек, как и я. Терпеть их не могу — все вокруг заполонили.

На девятой странице крохотная затейливая статейка — одна из тех коротеньких заметок из-за рубежа, над которыми принято потешаться. Так вот, в ней говорится, что на балтийское побережье, где-то в районе Гданьска, в огромных количествах выносит крохотные телевизоры из пористой резины с очаровательными мордашками (помеси шакала со спаниелем). Эти крохотульки плотно забили прибрежные воды до самого Калининграда. И что же учудили русские? Начали охотиться на эти телевизоры, чуть ли не вырывая их друг у друга из рук, и, движимые неуемной жаждой наживы, стараются наложить свои меховые варежки на последнюю модель западных цифровых телевизоров. И все из-за меня! «Первоначальный замысел неудачно окончившегося трюка принадлежит вундеркинду пиара, молодому сотруднику «Орме, Одсток и Олифант» Дэниелу Своллоу, который с недавнего времени оставил компанию». Вот мерзавцы. Не знаю, что хуже: когда тебя постоянно пинают за обидную промашку или когда на всю страну объявляют «вундеркиндом пиара». Наверное, стоит написать в газету гневное письмо и потребовать опровержения — пусть укажут, что сейчас я работаю в увлекательнейшей сфере интимного обслуживания и не имею никакого отношения к рекламе и связям с общественностью.

— Вот посмотри. — Индус облокачивается на прилавок и тычет пальцем в газету. — Опять твой однофамилец Дэниел Своллоу. Чудеса, да и только!

— Ты совершенно прав, индус.

— И ему тоже пришлось уйти с работы. А ты, между прочим, тоже не на работе. А сегодня уже понедельник.

Я смотрю на него и улыбаюсь.

— Дружище, уж не хочешь ли ты сказать…

Индус покатывается со смеху.

— Ну конечно же, нет, Дэниел Своллоу, мой друг. — И тут же он снова делает серьезное лицо. — Вот посмотри, «пористая резина». Дочка говорит, это губка. Верно?

— Истинно.

Мой собеседник светится от гордости.

— Умница у меня дочурка. Она уже сейчас первая в классе. — Индус заговорщически склоняется к моему уху. — Ты же знаешь великую миссис Тэтчер, защитницу мелких бизнесменов, как я. Так вот, у ее отца тоже был свой магазинчик. — Он выпрямляется. — Жизнь не стоит на месте. Конечно, моя девочка выйдет замуж за хорошего сикхского парня. Только кто может поручиться, что однажды и она не станет премьер-министром этой великой страны?

— Нисколько не сомневаюсь, индус. Нисколечко.

И вот мы едем по Голдхок-роуд, сворачиваем на Чисвик-лейн, оттуда на Грейт-Вест-роуд, а дальше прямо на запад. Как чудесно вырваться на эстакаду и купаться во внезапно нахлынувшем ощущении свободы, когда машина выдает шестьдесят миль в час, а позади быстро тает Лондон. Моя спутница все спит.

Немного погодя я заруливаю на автостанцию: ехать придется долго, неплохо и подзаправиться. Там же покупаю два стаканчика кофе.

Когда мы снова трогаемся, Бет ворочается и открывает глаза, подслеповато щурясь вокруг и пытаясь рассмотреть что-нибудь за окном. Вижу, она хочет сформулировать какой-то вопрос, но ей не слишком-то удается — сказывается действие лекарства.

— Мы на четвертой автостраде, ведущей в Южный Уэльс, — оживленно поясняю я. — Направляемся в Корнуолл. А к берегам Гданьского залива пристало десять тысяч маленьких телевизоров-губок.

Наверное, для начала это слишком. Я ее не виню. Такого никто бы не выдержал. Бет опускает голову на подголовник, потом снова ее поднимает и хрипло, еле ворочая языком, спрашивает:

— Зачем в Корнуолл?

— Тебе надо развеяться. Да и мне отдых не помешает.

Тут она окончательно просыпается и широко открывает глаза.

— Но…

— Выпей кофе, — говорю я, указывая на приборную доску, где дымятся два горячих стаканчика.

— Нет, у меня назначены встречи. Мне надо… Что у нас сегодня?

— Понедельник.

— Господи! Вечером у меня показ, и надо еще выяснить, как дела с прослушиванием для фильма… Мой агент ради него с ног сбился, не могу же я взять и… Просто невероятно.

— Дорогая, мне очень жаль, но тебе все равно пришлось бы отложить планы. — Сам удивляюсь своей непреклонности. — Или ты думаешь, капелька тонального крема скроет такое?

Она откидывает козырек на пассажирском месте и долго глядит на себя в зеркало. Наконец убирает козырек и молча о чем-то думает.

Я наклоняюсь к двери, достаю из кармана мобильный телефон и протягиваю попутчице. Бет понимает намек и начинает набирать номер.

— И все-таки мне непонятно, почему нам надо непременно ехать в Корнуолл. Именно в Корнуолл.

— Там оловянные рудники, — говорю я. — Пирожки, селедка и всякая всячина.

На том конце линии поднимают трубку, и Бет принимается объяснять своему менеджеру или агенту, как там называют этого никчемного горемыку, что прошлой ночью ее избили. Нет, о том, чтобы появиться на работе в таком состоянии, не может быть и речи — как минимум неделю. Сидит в такси, едет в больницу показаться врачу — убедиться, что нет переломов. Слышите шум? (Умная девочка, за словом в карман не полезет.) Никчемный горемыка сочувственно кудахчет и желает любимой клиентке скорейшего выздоровления. Бет дает «отбой».

— Готово, — говорит она. — А сам звонить будешь?

Я качаю головой.

— У меня с этим проблем нет — один из плюсов вольной жизни. Захотелось в Корнуолл — пожалуйста, гони себе за милую душу. Кстати, если хочешь знать, лично я ни единому твоему слову не верю.

— В смысле?

— «Я почти ничего не видела», «наверное, они напали сзади…» Врать подучись. — Молчу, даю ей время спокойно закурить сигаретку, пока в машине повисает напряженная тишина. Наконец я осмеливаюсь ее прервать: — Так могу я узнать, что же на самом деле случилось?

— Я сказала: не знаю.

Снова молчание. Я гляжу на Бет, точно следователь на допросе — с явным недоверием. Потом пробую еще один профессиональный прием: ошеломить подозреваемого неожиданным вопросом.

— Где ты берешь наркотики? И что ты делала посреди ночи в забытом богом Шёпердз-Буш?

Мне показалось, будто Бет судорожно вздохнула и замерла. Дышит тихо, почти неслышно.

— Не знаю, — сбивчиво объясняет она. — Я совсем не помню. — Замолкает и, уронив голову на грудь, заслоняется локтем, точно от яркого солнца. Потом опускает руку и, снова облокотившись на спинку, откидывает с лица волосы. Теперь ее плечи расслаблены, она несколько раз неторопливо затягивается сигаретой, поворачивается ко мне, точно желает что-то сказать, но, передумав, отворачивается и опять вздыхает.

— Ладно, это мой поставщик, Стэн. Доволен?

— А за что, интересно? Заплатить не смогла? Опомнись, милочка, ты же у нас новая девушка «Аманьюна».

Бет отвечает на мой сарказм ледяным презрительным молчанием.

Пусть и уличил ее, а легче мне не стало: не отыгрался я на ее унижении — просто понял, что все гораздо сложнее, чем я подозревал. Где-то с час мы едем молча, как вдруг Бет подает голос:

— Мне надо в туалет.

— Остановлю на ближайшей заправке.

— А поскорее нельзя? Не могу больше терпеть.

Требует в приказном порядке — попробуй ослушайся.

Эта штучка привыкла к первоклассному обслуживанию, у нее дорогая страховка и низкий уровень надежности, а каждые три тысячи миль необходимо перебирать коробку.

На следующей развязке включаю сигнал поворота, съезжаю налево и, сделав петлю назад над шоссе в Малмесбери, сворачиваю на маленькую, уходящую на запад проселочную дорогу. Проехав чуть вперед, притормаживаю у небольшой рощицы. Выхожу из машины, открываю багажник и достаю джинсы Кэт, одну из своих рубашек и джемпер.

Захлопнув багажник, вижу перед собой дрожащую от холода Бет в нижнем белье и тяжелых ботинках. Молча протягиваю ей одежду. Рубашку она надевает тут же, натягивает через голову джемпер и, зажав джинсы под мышкой, удаляется в заросли. Рубашка и джемпер ей по бедра, и смотрится она что надо: настоящая нечесаная бродяжка, этакий цыганский оборвыш. Невероятно — как она умудряется быть такой притягательной в столь страшном убранстве? Ни дать ни взять молодая лань: ступает с грацией, аккуратно выбирая дорогу между кустов папоротника и куманики, высоко поднимает коленки и скоро исчезает среди деревьев.

Возвращается моя ненаглядная уже в полном облачении. Джинсы ей коротковаты, и над ботинками белеет голая лодыжка — настоящая беспризорница. Мало того что брюки коротки, так они еще и упасть вот-вот готовы. И вот представьте: идет моя Бет — одной рукой придерживает на поясе штаны, другой — волосы, чтобы на лоб не падали, и дрожит, как осиновый лист на ветру, — бедолага. Пришла, стоит у дверцы — хочется небось в тепло-то, сиротка ты нечесаная…

Бет забирается в машину и заворачивается в одеяло.

— Ну и холодрыга же там, — бормочет она, стуча зубами.

— Поедим — сразу согреешься.

— Что, здесь? Соломы, что ли, пожуем?

— Когда-нибудь слышала, что в деревнях бывают трактиры?

— И где ты собираешься их искать?

— Понятия не имею. — Вдруг мне стало так смешно — как я вообще сорвался в такое приключение?! — Понятия не имею, куда мы едем и что будем делать. И вообще — мы заблудились.

Моя оборваночка тоже заходится смехом, и мы, нервно хихикая, как две сбежавшие лабораторные мыши, тихо шуршим по асфальту в поисках Его Величества Сельского Трактира.

Поиски наши довольно, скоро увенчались успехом — такой уж выдался денек.

И вот перед нами заведение: деревянные балки, выложенный плиткой пол, огромный очаг и страдающий ревматизмом охотничий пес по имени Оскар: зловонный, слюнявый, невообразимо добродушный и мучимый патологической тягой к чипсам с барбекю. Вместо короткой привычной вывески «Треска и жареный картофель» или «Омлет и жареный картофель» висит грифельная доска, перед которой надо стоять и минут пять вчитываться. Зато у них есть мое любимое пиво, а за стойкой вместо обросшего полупьяного работяги, который смылся в деревню, дабы не расплачиваться с кредиторами, стоит улыбчивая бабушка.

Себе беру пинту пива и пирог с дичью, спутнице — бокал шардоне и суп из лобстера, традиционное меню западной Англии. Чуть позже повторяем напитки и выкуриваем по сигарете. Бет удобно устроилась в кресле с подголовником, разложив локти и откинув голову.

— И зачем мы сюда приехали? — неохотно протягивает она, закрыв глаза.

— Развеяться и отдохнуть.

— От чего тебе отдыхать?

— От жизни.

Милашка обдумывает мои слова, едва заметно кивает и, приподнявшись с подголовника, почему-то смотрит в упор.

— Ты и правда хороший, — говорит она с улыбкой. — Спас меня.

— Да нас обоих надо спасать, — ворчу я. — Ну и… Часто он тебя бьет?

Бет глазом не моргнув ставит на стол бокал и с невозмутимой улыбкой отвечает:

— Стэн? Он вообще никогда рук не распускает. Я сама виновата. И деньги здесь ни при чем. Я повела себя по-свински. — Бет вздыхает и качает головой. — Ты ведь совсем не в курсе наших дел. Так что давай не будем об этом.

Да, лгунья она хорошая, в этом я уже убедился. А может, в конце концов, ее действительно Стэн побил. Допивает вино.

— Ладно, давай отдыхать, раз приехали. Тоже мне похититель.

Бет настаивает, чтобы трапезу оплатила она. (Говорит — достаточно того, что я раскошелился на заправке.) Мы садимся в машину и направляемся на запад. Уже в пути, спустя какое-то время, она спрашивает:

— Значит, Корнуолл?

— Ага.

— Ты когда-нибудь видел соломенные чучела?

— Нет. А ты?

Долго думает о чем-то своем и неожиданно заявляет:

— И я тоже. Едем дальше.

— Это чаевые, пожируй чуть-чуть. Благо могу себе позволить — я же, в конце концов, новая «Аманьюна», — поясняет Бет и с отстраненной улыбкой снова ложится на спину.

Думаю, вряд ли кто-нибудь бы захотел оказаться на моем месте: я проститутка и обязан обслужить любимую девушку своего давнего друга — первосортную, несравненную гадину.

Но ничего не поделаешь — такова жизнь, и подобное происходит на каждом шагу.

А потому мне не остается ничего другого, как хладнокровно снять то немногое, что осталось, забраться на Бет и сделать свое дело.

Она лежит, плотно смежив веки.

После.

— Ну, взбодрись, совсем приуныл, — говорит Бет, закуривая сигарету и бросая другую мне на колени.

— Путаешь уныние с сочувствием.

— Ой, только, пожалуйста, не надо меня жалеть. Не выношу.

— Да ты-то тут при чем? Дура самовлюбленная, только о себе и думаешь. Мне Майлза жалко.

Она в ярости оборачивается.

— Ты Майлза в это не впутывай!

— Да уж точно, здесь он не при делах.

— Вот именно.

Я закуриваю, и в комнате повисает враждебная тишина. Приятно все-таки нежно поворковать на ложе любви. Просто прелесть.

Прошу Бет изобразить что-нибудь из ее реплики в рекламе «Аманьюна», но она отвечает, что у нее вообще никаких реплик нет.

— Я ничего не должна говорить, — объясняет наша молодая актриса. — Я просто должна быть в кадре, и все. Мне платят за тело. — Протягивает руку и щелкает меня по носу — больно, надо сказать. — Как и тебе, мой дорогой.

* * *

Магнитола затягивает тоскливую песню: «И я скучаю по тебе, как пустыня о дожде…» До меня не сразу доходит, что моя спутница плачет. Беру ее за руку, и мы молча сидим, сцепившись пальцами. А потом я спрашиваю:

— Что случилось?

Она не торопится с ответом, а чуть позже говорит уклончиво — так, что я все равно ничего не понимаю:

— Знаешь, иногда мне кажется — я получила по заслугам.

— Какая ты глупышка, — ласково ругаю ее я.

На минутку выглядывает солнце — мы как раз проезжаем Бодмин-Мур. Облака разошлись, яркий свет залил дорогу, и посреди пустоши вдруг засеребрилась асфальтовая река. Миновали Дозмари-Пул, открытую гранитную жилу, потом разработки фарфоровой глины и дымоход, одиноко торчащий из давно оставленной оловянной шахты. Все так необычно — Бет глядит как завороженная. Она никогда прежде не была в Корнуолле; Мальдивы, Куба, Вьетнам — да. Но не Корнуолл.

— Слушай, я будто на Луну попала, — говорит она.

Все хорошо, и такое чувство, будто само солнце за нас радуется — так ярко светит. Знаю-знаю, это не больше чем сентиментальное заблуждение, но, как и все сентиментальные заблуждения, оно очень доброе.

Наконец останавливаемся.

— Где заночуем? — спрашивает Бет.

— Не дрейфь, есть наметки, — откровенно лгу я, поскольку никаких планов у меня вообще нет. Однако и здесь помогает случай: иду я, неторопливо направляясь в сторону главной улицы, разузнать, нет ли мест в здешней гостинице, как вдруг на витрине газетного киоска вижу объявление:

«Сдается рыбацкий домик с видом на море. Имеется все необходимое, две спальни».

Со всех ног припускаю к машине, отчаянно стараясь удержать в памяти номер из объявления, хватаю сотовый телефон и набиваю заветные цифры.

Все как по маслу. Мне тут же отвечает мягкий женский голос с корнуолльским выговором. Хозяйку зовут Маргарет, домик свободен, и на следующие три недели пока желающих нет. Хотите погостить? Прекрасно. Восемьдесят фунтов в неделю. Нет, что вы, разумеется, центральное отопление, но если хотите погреться, в гостиной есть камин и электрообогреватель в спальне. Да не волнуйтесь, у нас маленькие комнаты — не замерзнете. Бывает, только натопишь — и хоть двери открывай, так жарко. Хозяйка дает нам подробнейшие инструкции, как ее найти, и мы договариваемся встретиться через час.

Убираю телефон в карман, захожу с пассажирской стороны и открываю дверь.

— Готово. Едем.

— Куда?

— По магазинам.

В аптеке Бет покупает кучу разных маскировочных кремов, лосьонов и примочек и, усевшись на заднем сиденье, накладывает их на лицо. Эффект поразительный. В невзрачного вида серенький универсам мы решили не заходить — кроме консервированных фрикаделек и бананов трехмесячной давности, там, пожалуй, и взглянуть не на что. Гораздо приятней пройтись по милым маленьким магазинчикам: в пекарне покупаем хлеб с хрустящей корочкой и булки; у мясника — курицу, говяжий фарш, бекон, сосиски, молоко и яйца; во фруктовой лавке — лук, морковь, брюссельскую капусту, мандарины, киви и яблоки. В винном берем виски и сухое красное кьянти (помните, раньше были такие пузатые бутылочки в плетеных корзинках). В гастрономе разжились рулетами, сыром и шоколадом, купили чая в пакетиках, оливок и мясных пирогов.

— Шесть пирогов? — вопрошает Бет.

Я прищуриваюсь.

— Элизабет Кессингтон, только не говорите мне, что относитесь к извечно голодающим моделям. Надеюсь, вы не собираетесь слопать вкуснейший пирожок с овечьим ливером и редькой, а через минуту пойти в дамскую комнату и, засунув два пальца в рот, изгнать ни в чем не повинное кушанье из желудка?

Хитрюга ловко обходит вопрос.

— Я не модель. Я — актриса, которой приходится подрабатывать на подиуме, чтобы оплачивать непомерно растущие счета.

— А-а, понятно.

— И, между прочим, здешние женщины не отличаются стройностью.

— Бред какой-то, — говорю я, осматриваясь. — Не вижу ни одной пухленькой.

— У тебя что-то со зрением. Да взять хотя бы толстуху, которая стояла перед нами в гастрономе. Она, наверное, в двери не пролезает.

— Глупости. Корнуолльцы славятся своей миниатюрностью. Я пока не приметил ни одного настоящего толстяка.

— Все еще впереди, — заверяет меня Бет.

С главной дороги мы сворачиваем на узкую улочку с высокими живыми изгородями и цветущим терном, которая петляет, постепенно сужаясь, спуск становится все круче и круче, и наконец мы выезжаем на открытое пространство к самому морю. У Бет даже дух захватило — такой открылся чудесный вид. Ослепительно чистое весеннее небо отражается в воде, и на волнах играют серебром солнечные блики. Под утесами и в тени легких облачков море кажется иссиня-черным и бездонным. У подножия уходящих под самые облака скал приютилась компактная деревушка: домики с крошечными оконцами, узкие пешеходные улочки. Дорога в одну полосу отделяет крайние дома от волнолома, за которым белеет неширокая полоска гальки, а у самой воды блестят мокрые от влаги и водорослей черные булыжники. В воздухе стоит плотный морской дух — хоть на хлеб намазывай. В маленькой бухточке построен искусственный волнолом — крепкая длинная стена, уходящая в море на пятьдесят ярдов. Под стеной приютилась горстка рыбачьих лодок и шаланд. Широкая, как дом, стена завалена цепями, канатами, пластмассовыми ящиками и вершами для омаров.

Проезжаем деревню насквозь и оставляем машину на небольшой автомобильной стоянке у волнолома, возвращаемся пешком и находим «Хижину капитана» и ее владелицу. Маргарет непомерно толста. Бет выразительно смотрит на меня, но я прячу взгляд.

Сказать по правде, наша хозяйка воистину гигантских размеров — настоящий Гаргантюа. Она толста настолько, что не может подняться по лестнице. Впрочем, виной тому не только ее комплекция. Лестница на верхний этаж спиралью поднимается из гостиной — крохотной комнатушки восемь на десять футов, выходящей сразу на улицу. Здесь умещаются камин и изможденный диван. В задней части дома крошечная кухня, а наверху — спальня под покатой крышей, покоробленные оконные рамы и роскошный вид на гавань. За дверью туалет, душ и встроенная в низкий стенной шкафчик раковина.

Я пошел вниз, а Бет осталась у окна любоваться морем.

В ответ на мой вопрос, принимаются ли чеки, Маргарет кивает.

— Превосходно, — говорю я.

Она протягивает мне ключ и снова делает какой-то знак.

— Сюда захаживает привидение. Правда, нечасто. И бояться его не надо — это маленький ребенок. Сидит на ступеньках и поет.

С этими словами домовладелица тяжеловесно удаляется.

* * *

Я возвращаюсь к машине и выгружаю вещи, потом бегу еще раз. А после, уже распаковываясь на кухне, громко кричу Бет, чтобы не волновалась, поскольку я справлюсь сам. Ответа не слышно. А когда я поднимаюсь к ней с чашкой чая, вижу: моя дорогая спутница давным-давно спит прямо в одежде на заправленной кровати. Я склоняюсь к щеке Бет, целую, а она, что-то пробормотав, переворачивается на другой бок. Чай оставляю на тумбочке у кровати.

Управившись с вещами, накладываю дров в камин и развожу огонь. Когда первые языки пламени принимаются за трапезу, выхожу с черного хода во двор, где стоит аккуратная поленница, набираю охапку сухих дровишек и вываливаю их у очага — пригодится. Наливаю в бокал неразбавленного виски и, развалившись на диване, представляю, как здорово быть древним человеком, заниматься охотой и собирательством и как сейчас я близок к своему доисторическому предку, который, устроив свою пещеру, пригласил в нее женщину и теперь, покончив с делами, греется у живого огня. Я лежу и зачарованно смотрю на пляшущее в каменном зеве пламя, мне грезятся горящие мосты, объятые пожаром замки и яркие рыжие тигры.

Дверь на лестницу со скрипом отворяется, и, робко улыбаясь, входит сонная Бет.

Оставшуюся часть вечера мы валяемся на диване и пьем виски, почти не разговаривая и ничего не делая — только глядим в огонь, убаюканные и загипнотизированные теплом и неожиданностью нашего приключения. Потом Бет идет на кухню и готовит сандвичи с беконом.

Часов, наверное, в одиннадцать она неожиданно начинает ворочаться, садится и еле слышно говорит, что пора ложиться. Пристроившись на краешке дивана, поворачивается ко мне и очень серьезно говорит:

— Ты был прав.

А потом, склонившись ко мне, крепко обнимает.

Моя ненаглядная уходит наверх первая, и я жду, когда она уляжется, чтобы потом последовать ее примеру. Я уже хотел и сам идти спать, как вдруг немного погодя слышу — Бет снова спускается вниз, только это с трудом ей удается. Она возится и бранится — никогда еще не слышал, чтобы плед посыпали такими отборными ругательствами. Я сижу и наблюдаю, а губы сами так и расплываются в улыбке. Наконец дверь со скрипом открывается, и я вижу Бет. Теперь ясно, почему она так долго возилась: сняла с постели все белье, да еще прихватила четыре подушки.

— Там сыро, — говорит. — Буду здесь спать.

Она переоделась в длинную футболку, умылась — лицо розовое, в ссадинах и расчесах. И если ее сейчас поцеловать, то она наверняка пахнет зубной пастой, как в детстве. Такая забавная. Правда, моего умиленного взгляда Бет не видит — спит на ходу. Стелет на коврик у камина одеяла, сверху подушки, заворачивается в плед и валится с ног.

— А-а, кстати, — в полусне мямлит она, — здесь живет привидение. Ребенок на лестнице.

Так-так, значит, мало того что Бет психопатка с большими проблемами, она еще и ясновидящая. Вот удружили, премного благодарен. И как мне теперь с ней быть?

Точно вам скажу, одного меня наверх теперь калачом не заманишь. Полюбовавшись на Бет немножко, я допиваю виски, встаю и иду проверить, закрыта ли дверь на лестницу. Выключаю свет и в полной темноте любуюсь пламенем, которое танцует и кружится в камине, как хорошенькая девчушка на вечеринке — она веселится, и ей донельзя приятно быть единственным источником тепла и света. Раздеваюсь в оранжевом зареве камина и заползаю под плед. Бет верно сделала: здесь действительно тепло и уютно. Она прижимается ко мне, воркует и бормочет что-то. Я обнимаю ее за плечи, склоняюсь и целую на ночь, а потом укладываюсь сам и убираю руку. Только что-то ей не лежится спокойно — прислоняется к моему боку и мурлычет:

— Руку.

Я снова обнимаю ее, и теперь она довольна.

Единственное, что меня беспокоит, — камин без решетки. Я даже подумываю, не загасить ли огонь. А потом решаю плюнуть на все — так хорошо с огнем. Сгорим так сгорим.

И вот я проваливаюсь в сон, и мне снится, как дом пылает, а на ступеньках, в адском зареве, сидит одинокий, всеми забытый ребенок-призрак и тихонько поет.