Вилбур Хантер почтил нас своим присутствием. В.Х. вполне осознавал всю значимость этого факта. Я видел, как он бесцеремонно разглядывал Ингрид со сложной смесью важности и явного интереса.

Сделав глоток виски, он сказал:

— Знаете, я не виделся с Анной довольно долгое время. Меня никогда раньше не приглашали на встречу с ее друзьями. Так что это совершенно особый случай.

— Как давно вы не были в Лондоне?

— Ну, пять, шесть лет.

— Город сильно изменился?

— Я не позволяю ему меняться. Он застыл в моем сердце, как место, где я впервые встретил мать Анны. Это было двенадцать лет назад. Я категорически отказываюсь замечать какие-либо перемены, и в Лондоне, и в ней.

— Как галантно, — заметила Ингрид.

— Вопреки моему имиджу в сердце я романтик. А вы?

Его вопрос был обращен ко мне. Было что-то странное в его взгляде.

— О, да, — опередила меня Ингрид — Это тонкий момент, но я думаю, совершенный романтик.

— Вот Анна не романтична. Не так ли, Анна?

— Конечно, нет.

— Как тебе этот ответ, Мартин? Или, может, ты не согласен?

— Вы утверждали, Вилбур, что романтик ни в какую не хочет видеть перемен в любимом человеке или в городе, память о котором он влюбленно хранит. Стало быть, буквальное значение слова «романтик» — «не правдивый». Могли бы вы с этим согласиться?

— В этом смысле Анна, — сказал Вилбур, — очень правдивая девушка.

— Это так, — подтвердил Мартин. — Она абсолютно лишена лжи. Я нахожу это необычайно трогательным и гораздо более привлекательным, чем романтичность.

— В самом деле? — вступила Ингрид, чувствуя, что беседа принимает острую форму, в которой она не была сильна.

— Это, разумеется, только клише, — продолжил Вилбур, — но я нахожу, что правда слишком многолика. Что-то одно может показаться приемлемым, тогда как на деле никто не знает всей правды целиком. Разве не так?

— Звучит несколько цинично. — Мне захотелось расставить все точки над i. — Романтизм, подобно идеализму, способен быть последним прибежищем циника.

Мартин рассмеялся. Вилбур обернулся к нему.

— Вы-то как раз не выдаете себя, Мартин. Может, вы настоящий циник, маскирующийся под романтика, притворщик под маской правды?

— Я люблю Анну. И в этом честен. Между прочим, я готов признать за каждым его понимание действительности. Думаю, это и есть фундамент настоящей свободы — творить собственную реальность, доступную тебе.

— Я вижу, вы с Анной превосходно соответствуете друг другу. Анна говорила, что вы пишете интересные романы, так, Мартин?

— Да, но совсем немногие журналисты признаются в этом.

— Ты намекал мне, — настояла Анна.

Мартин, казалось, был смущен.

— Ты никогда не упоминал ни о чем подобном, Мартин — В моем голосе прозвучала постыдная нота раздражения. И я постарался переменить тон. — Хочу сказать, это очень интересно.

— Да, па, но это моя личная жизнь. — Он рассмеялся.

— У меня нет детей, — снова заговорил Вилбур. — Вероятно, поэтому я постоянно их экзаменую в моих сочинениях. И что воодушевило тебя, Мартин? Писатели всегда чем-нибудь одержимы.

— Меня преследует тот самый, только что обсуждавшийся предмет. Правда. Существует ли она как абсолют. Может быть, лжец дает лишь наиболее точное отображение своей собственной реальности? Поддается ли чужая ложь осмыслению человеком, имеющим совершенно иной взгляд на действительность? Вот почему я люблю журналистику. Это идеальный материал для писателя.

Голос Мартина еще звучал, но я был не в состоянии уловить смысл. Оглушенный восхищением, завистью и ревностью, я обнаружил, что сын, погруженный в свой собственный мир красоты и ума, стал чрезвычайно опасным соперником.

— Я не люблю прерывать, но обед готов. Можно идти, — позвала нас Ингрид.

Кухарка Алиса, «наше сокровище», по словам моей жены, наконец-то подала традиционный условный знак.

— Вы знаете, я искренне рад видеть вас всех. Мать Анны испытала редкое удовольствие, услышав об этом приглашении. — Садясь за стол, Вилбур одарил всех улыбкой.

— Когда вы в последний раз видели вашу матушку? — Ингрид взглянула на Анну.

— Два с лишним года назад.

— Это очень долгое время, — произнесла Ингрид мягко.

— Все семьи различны — Мартин бросился на ее защиту.

— Отношения матери с дочерью обычно складываются трудно, я думаю так, — сказал Вилбур.

— Вы пишете об этом в «Счастливчике» так чувствительно — Ингрид скользнула в мою сторону победным взглядом.

— Премного вам благодарен.

— С отцом Анна видится более регулярно. Он живет в Англии.

Ингрид опять посмотрела на Анну.

— Да, с отцом встречаться значительно проще. Вот когда я училась в Америке в колледже, мы с матерью видели друг друга достаточно часто. Вилбур был всегда очень добр ко мне.

— Кто бы не был с тобою добр? — Мартин долгим любовным взглядом окинул Анну. Вдруг поднес к губам ее руку и поцеловал.

Голос в моей голове стучал в барабанные перепонки приказом. Стой спокойно, стой спокойно. Ничего не говори. И не делай. Если ты сейчас не можешь держать себя в руках, что же ты запоешь в аду? Боль пройдет. Через минуту. Ничего. Это всего лишь предобеденная шутка.

Мне хотелось пронзительно кричать: «Не прикасайся к ней! Не прикасайся к ней!»

Не касайся руки моей рабыни! Рабыня! Приказываю подойди ко мне сейчас! Здесь! На глазах у всех! Позволь мне обожать тебя! Раба! Дай мне встать на колени перед тобой!

Погляди на него. Взгляни, ненавистный голос продолжает, думай, думай обо всех его прошлых женщинах. Он совсем не возлюбленный юноша, не притягательный чужеземец. Это ее выгодная партия, да, для кого угодно это партия. Он твой соперник, едва ли не партнер, тут за обеденным столом. О, высокомерный глупец, он твой соперник в постели. Взгляни правде в лицо. Постель, постель с Анной. Когда и насколько часто? Подумай об этом. А теперь взгляни на них.

Ты уже не сможешь иметь это. Тебе не удержать. Ни разу в жизни тебе не приходилось ничего удерживать. Как мог ты вообразить, что возможно сохранить рассудок в этой ситуации? Или я, или Мартин. Я должен иметь ее. Я не могу дышать, не могу дышать.

— Любовь моя! Что с тобой? Твоя рука! Ты раздавил бокал! Мартин, беги на кухню, достань бинты и аптечку.

Я тупо смотрел на кровоточащую ладонь и на осколки на столе.

— О, не волнуйся, это только небольшой порез. Вилбур, вы сейчас имели возможность наблюдать неистовство английского семейного обеда.

Вилбур расхохотался. На меня накатило глубокое отвращение к нему. Он сознательно и умно лишил значения эту драматическую сцену.

Ингрид, как всегда, оказалась на высоте. Без лишнего волнения, заботливо и умело перевязала порезанную ладонь и пальцы. Осколки стекла незаметно смела Алиса. Ненавязчивая белая салфетка покрыла алое пятно на столе. Словно простыню набросили поверх мертвого тела.

— Ну так, продолжим. Нелепого отца возвратили к жизни. Теперь все в порядке. Давайте вернемся к действительности. Или, по меньшей мере, к теориям Мартина по этому поводу.

Возможно, тому виной мой тон, или это было затишье после бури в бокале вина, но мои слова встретило молчание. Я с надеждой посмотрел на Ингрид, тускло улыбавшуюся мне, на Анну, выглядевшую печальной, перевел взгляд на Вилбура, чье лицо выражало смущение. Завершив круг, я обернулся к Мартину. В его глазах была лишь забота и участие. Я испытал мгновенное чувство такой силы, что едва не закричал: «Мартин, мой сын, мой сын!» Но никто ничего не услышал, да и крика никакого не было. К счастью, хозяйке удалось спасти ситуацию, и действие вновь покатило по своим рельсам.

Я молча аплодировал Ингрид. Замечательно держишься! Какой легкостью общения обладаешь. Именно легкостью, и в этом все. А я, неужели пьян? Разумеется, нет. Пролить вино не значит его выпить.

Друг за другом мы вышли из столовой и удобно расположились в гостиной. Я сел как можно дальше от всех, Вилбур рядом с Мартином. Анна, по обыкновению замкнутая, скромно опустилась на софу около Ингрид.

Их внешность привлекала внимание наблюдателя разительным контрастом. Ингрид с ее белокурыми, красиво уложенными и блестящими волосами была одета в блузку рубинового шелка и серую вельветовую юбку. На Анне было черное шерстяное платье со смелым декольте. На лоб красиво ложились черные пряди волос.

— Ингрид… и все присутствующие… я очень сожалею. Сегодня вечернее заседание в парламентском доме. Я должен идти, уже около одиннадцати.

— Ты сможешь вести машину? Как твоя рука?

— Несомненно. Ничего страшного.

— Ну что же, и я должен вас покинуть. — Вилбур встал.

— Дорогой, ты подбросишь Вилбура?

— Нет. Нет, ни в коем случае, — прервал ее Вилбур.

— Мы захватим тебя позже — еще кофе, Вилбур, — предложил Мартин.

Я приостановился в нерешительности.

— Вилбур, поезжайте со мной. Нам по дороге. Вы ведь в Вестбари, не так ли?

— Да-да.

Мы сели в машину. Я тронулся с места.

— Вы знаете, с Анной ничего подобного раньше не происходило, — начал разговор Вилбур. — Хотелось бы думать, что она наконец счастлива. О, изредка мне доводилось видеть ее мужчин, но никогда их семьи. Правда, мать Питера и Элизабет очень близки.

— Питера?

— Да, когда-то, мне казалось, начинался юношеский роман.

Я вспомнил мальчика в розовой спальне в ту ночь, когда умер Астон.

— Это было что-то вроде нерегулярных встреч. И продолжалось довольно долго, но она никак не могла решиться. Он хотел жениться, а она ни в какую. Они расстались. Питер вскоре женился на другой — несчастливо, я рассказывал. За этим обедом я все пытался понять, серьезные ли отношения у Мартина с Анной?

— Вероятно.

Наступила неловкая тишина. Вилбур заговорил первым.

— У вас проблема, мой дорогой друг.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, мужчины крошат в руках бокалы, в то время как пожирающие их глазами молодые женщины страдают глубже, чем от поверхностных ран. Ничего не говорите, мой друг, ничего не говорите.

Гранит, море огней и бурный поток людей быстро проносился мимо. Слишком поздно молчать. Поздно.

— Анна принесла очень много боли разным людям. Хотя, по моему мнению, она совершенно безупречна, но обладает своеобразным даром притягивать катастрофы. С Мартином все может сложиться иначе. Он производит впечатление человека, уважающего чужую свободу. Это жизненно важно для Анны. Попытайтесь удержать ее, и она будет бороться. Вы не сможете ее сломить. Она и так достаточно изломана. Вы сами видите. Ей необходима независимость. Только в этом случае она будет всегда возвращаться домой. Конечно, этот совет я дал бы скорее жениху, но не его отцу. А Мартин, кажется, и не нуждается в этом. Поэтому именно вы, мой друг, обратите внимание на мои слова. Совет, который мог бы спасти вас, давать уже поздно, это ясно. Держаться подальше от Анны.

— Ваш отель, я полагаю. — Я остановил машину.

— Благодарю. Я буду нем как могила, сэр. Во мне хранится больше секретов, чем вы можете вообразить. Почти наверняка мы встретимся снова. Глядя на меня, вы будете сомневаться в существовании этого разговора. Доброй ночи и удачи вам.

Он ушел.

Я поймал отражение своего мимолетного взгляда в боковом зеркале. Внезапно вспомнил свою прежнюю, такую спокойную жизнь. Не есть ли это плата за благополучие? За хорошо устроенную жизнь? За благополучие без чувств? За любовь без страсти, за холодную любовь? За детей, рожденных без горячего желания? За легкую, невыстраданную карьеру? Грехопадение было моей ценой.

Мое лицо в зеркале не говорило мне ничего. То же лицо, раньше выдавшее все Вилбуру.

Баллотировка уже завершилась, и в два тридцать я направился в парламент.

Проезжая мимо дома Анны, я заметил, что машины Мартина там не было.

Я захотел еще раз побывать в той комнате. Мне было необходимо вдохнуть жизнь в картину, врезавшуюся в память. Я должен был увидеть ее тело, стоявшее перед моим внутренним вздором. Должен был еще раз вглядеться в него, распростертое на столе. Должен, должен войти в тот мир опять. Немедленно.

Чернота улицы с выхваченными островами света от уличных фонарей и сонная загадочность маленького безмолвного дома обостряли и без того непереносимое стремление. И страх. Страх, что ее могло не быть дома. Страх, что они с Мартином сейчас были там. Наконец, страх перехватывающего горло желания. Я задыхался, нажимая звонок.

Огни, шаги, и она стояла передо мной. Я бросился мимо нее внутрь холла.

Скользнул взглядом по лестнице.

— Мартина здесь нет?

— Нет.

— Я сыграл в рискованную игру. На улице не было автомашины Мартина. — Она была одета в халат темного шелка. С мужским вырезом. Я последовал за ней в комнату, и образ мальчика с густыми кудрявыми волосами и стройной спиной, двигавшейся перед моими глазами, заставил меня содрогнуться. Вызвал воспоминание о юности Мартина, когда он в таком же темном пасленовом халате спускался однажды в холл, встречая меня после какого-то вечернего заседания годы назад. Покачнувшись, она повернулась, и впечатление исчезло, когда халат распахнулся, обнажив ее грудь. Она повела меня к столу. Я воспользовался шелковым поясом и черными оборками внизу халата, в другие времена часто лишавшими мою рабу возможности видеть и говорить. Сам невидимый, я мог поклоняться ей. Не спрашивая ее согласия, исполнять вечный спектакль эротической одержимости.

Когда все закончилось, я набросил халат на тело, бывшее в моих руках таким податливым материалом, как века назад художник покрывал наготу фигур в Сикстинской капелле. Под шелком терялась ее сила, она неподвижно лежала, глядя, как я меряю шагами комнату.

— Кто этот Питер?

— Я говорила тебе о нем прежде.

— Знаю. Но я хочу услышать о том, как ты с ним жила и чуть не вышла замуж, — две весьма различные правды?

— Но это не относится к истории, которую я рассказала тебе.

— Истории.

— Да, рассказанной мной истории.

— И это все для тебя история?

— А разве что-то большее? Ты не знал тогда ни меня, ни Астона, ни Питера. В этом неведении течение событий людской жизни только истории. Образ, данный тебе мною, был подобен иллюстрации. Если я завтра исчезну из твоей жизни, это останется тебе. Образ истории — узоры застывшего пламени.

— Хорошо, тогда создай мне новый облик Питера.

— Он прихрамывает. Довольно сильно. После несчастного случая на лыжах, с тех пор прошло уже несколько месяцев.

— Как ты узнала?

— Я видела его некоторое время назад.

— Я думал, он женат сейчас.

— Да.

— Вы встречались наедине?

— Да.

— Где?

— В Париже.

Я покинул комнату. Отыскал уборную. Я был совершенно разбит. Вымыл лицо, обернул полотенце вокруг талии и медленно побрел назад к Анне.

Она сошла со стола. Сидела в кресле у окна, куря сигарету. Глубокий зеленый бархат портьер смешивался с цветом ее оливкового шелкового халата, который я увидел сейчас на ней. Ее лицо и волны черных волос, образцом которым служили камеи Ренессанса, утонули в табачном дыму.

— Расскажи мне. О Париже.

— Мы с Мартином выписались из L'Hôtel. После ленча я навестила Питера. Пока Мартин ходил по магазинам. Встретились мы позже.

Итак, когда я лежал в пьяном угаре в L'Hôtel, пытаясь поймать и почувствовать ее присутствие в комнате, она сбежала, она была с Питером.

— Где ты виделась с ним?

— В его квартире.

— А его жена?

— Она была в Нью-Йорке. Они, в сущности, живут раздельно.

— Как ты узнала, что она в Нью-Йорке?

— Я звонила ему.

— До поездки в Париж?

— Да.

— Итак, Мартин поехал в Париж, будучи уверен, что проведет выходные со своей возлюбленной? Я достаточно аккуратно об этом говорю?

— О, да.

— И я приехал в Париж потому, что не мог прожить без тебя ни одного дня. А ты, Анна, ты отправилась туда увидеться с Питером.

— Нет. Это неверно. Я хотела быть в Париже с Мартином. Ты сам последовал за мной. Ты нуждался во мне. И я пришла.

— А Питер?

— Питер всегда со мной.

— Таится в углу.

— Как хочешь.

— Почему каждый раз нужно проводить расследование, чтобы вытянуть из тебя хотя бы часть правды?

— Потому, мне кажется, что люди задают вопросы, когда готовы к ответам. Они уже предчувствуют, но уверенности нет. Тогда они спрашивают. Это опасный путь.

— Опасный?

— Да, я ненавижу, когда меня допрашивают. С другой стороны, я пытаюсь не лгать. И хочу оставаться такой, какая есть. А как иначе? Если бы я отвечала на любой твой вопрос, что ты от этого выиграл бы? У нас у всех есть своя история. Оставь мою жизнь в покое. Как я поступаю с твоей. Я никогда не спрашивала тебя об Ингрид. Или о других женщинах — были другие?

Я покачал головой.

— Мы оба знаем, что наша близость уникальна. Мы поняли это в первую секунду. Такое не повторяется. Пусть будет все, как есть.

— Я не могу видеть тебя с Мартином. Совсем не могу. Невыносимо. Я в состоянии не думать об этом, пока не вижу вас вместе. Но сегодня… когда я смотрел на вас обоих, меня охватила безумная ярость. Я чувствовал, что могу причинить зло Мартину.

— Вместо этого ты раскрошил бокал. Не бойся. Это крайнее проявление твоего бешенства. Ты органически не способен потерять над собой контроль.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что это касается нас. Ты впадаешь в крайности из-за меня. Так не может дальше продолжаться. Постарайся не видеть нас с Мартином. Оставайся поодаль. Сделай одолжение.

Я бросился перед ней на колени.

— Анна, оставь Мартина. Раз и навсегда прекрати это. Я расстанусь с Ингрид. Со временем мы сможем появляться вместе открыто, а первое время будем соблюдать осторожность.

Она вскочила и отшатнулась от меня.

— Никогда. Ни за что. Этого не будет.

— Но почему? Мой Бог, почему?

— Мне не нужно от тебя ничего, кроме того, что уже есть. Но ты разрушишь все, если мы окажемся вместе.

— Нет, нет, это неправда.

— По твоему лицу видно, ты знаешь, что я права. Тебя будут терзать сомнения и страх. И временами для этого будут основания. Я, например, всегда хочу видеть Питера. Возможно, мне будет необходим Мартин. Я не собираюсь менять тот образ жизни, к которому привыкла. Я держу все свои обещания. Плачу все долги. И буду не в силах это изменить.

— Но я дам тебе эту свободу. Дам. Я научусь.

— У тебя ничего бы не вышло. Ты не в состоянии представить, в каком кромешном аду оказался бы. Агония, страдания Ингрид, Мартина, твоя вина, и для чего? Лишь для того, чтобы иметь то, что имеешь и так. И скоро ты подверг бы опасности и это.

— Мартин просил тебя выйти за него замуж?

— Нет. Еще нет:

— Но ты думаешь, он сделает это?

— Да.

— Зачем тебе выходить за него?

— Затем, что Мартин не задает вопросов. Мартин дает мне возможность жить.

— Ты этого требуешь от людей? Чтобы позволяли тебе жить?

— Это очень тяжелое требование. Более того, Мартин единственный человек, способный принять мои условия.

— Предположим, я смогу.

Я собрал свои вещи и молча оделся. Она зажгла сигарету и продолжила.

— То, что между нами, существует лишь в одном измерении. Попытка поймать это в капкан обыденной жизни разрушит нас обоих. Ты никогда не потеряешь меня. Пока я жива. Не потеряешь никогда.

— А Мартин?

— Мартин не узнает. В наших интересах сделать так, чтобы он никогда ничего не понял. А наши отношения, наша потребность друг в друге крепнет с каждым днем. Все будет хорошо.

— Когда вы с Мартином поженитесь, где мы будем встречаться?

— Что за меркантильный вопрос в такую ночь — Она повернула ко мне свое лицо, и в полумраке казалось, оно расплывается в темном зеленом море, зеленом от штор и оливковых проблесков ее одежды.

Она выглядела такой уверенной, такой сильной. Подобно древней богине, которой люди вручали свои судьбы, была мудра и благоразумна. Мы стали сообщниками, задумавшими предательство и обман, ломавшими старые табу столь же успешно, как и ординарная жестокость. И мы знали, что пойдем до конца. Мы создавали собственный мир, но для близких продолжали сохранять видимость прежнего порядка. Того порядка, который один мог позволить нам как-то ограничить пылающий хаос желаний.

— Я куплю небольшую квартиру. Мы будем встречаться там. Предоставь все мне. Так будет легче. А теперь иди — Она улыбалась, когда мы выходили из дверей. — Предоставь все… просто будь.

Я был почти без сил. Взобрался на постель рядом с Ингрид.

— Прости, — прошептал. — Джон Терлер взял меня в плен — никак не мог остановиться, ты сама знаешь, как он болтлив.

Она с сочувствием вздохнула, на секунду приоткрыв глаза. Затем ее дыхание снова вошло в прежний ритм. Я лежал в темноте, удивляясь тому, как могу переносить все это.