Я никогда не был рабом Хартли. Это был дом Эдварда. Место, где родилась Ингрид и где прошло ее детство. Место, где она каталась верхом и удила рыбу с Эдвардом во время школьных каникул.

— Взгляни, вот здесь я свалилась с лошади. Отец думал, что я разбилась. Но это был только сильный ушиб. А тут я любила сидеть и мечтать. А там, за этим розовым кустом, меня поцеловал мой первый мальчик! — Я слушал грезы ее памяти с вежливостью, обеспокоившей меня. Влюбленный мужчина не выслушивает рассказы о детстве своей возлюбленной с таким отчуждением. Не смотрит на дом, служивший ей прибежищем, с таким равнодушием в глазах.

Приехав воскресным вечером в Хартли, я рассматривал все вокруг так, как могла бы Анна, увидевшая его в первый раз.

Сквозь железные ворота длинная прямая дорожка вела к серым камням готического фасада. Массивная дубовая дверь, которую Эдвард увил плющом, была убедительно несокрушима. Внутри, при закрытой двери, панельные стены и высокие решетчатые окна производили сильное впечатление своим собственным спокойным ритмом. Огромная, покрытая парчой дубовая лестница, казалось, способна отделить ночь ото дня так, что каждое время суток наиболее полно радовало нас своей прелестью.

Гостиная для приемов окнами выходила на аккуратный газон. Владение Эдварда, весьма протяженное, служило ему прибежищем и утешением, радовало глаз мастерством отделки и гармонией.

Столовая, с ее буфетом красного дерева, тяжело нагруженным серебром, словно проговаривала глубоко английское утверждение: «Еда может быть делом серьезным — но никогда слишком важным». Несмотря на доброкачественность и приятный вкус, пища не была коньком выходных в Хартли. Громоздкая, неприветливая столовая сокрушила бы любые кулинарные амбиции.

Здешняя библиотека своим весьма своеобразным подбором книг могла привести в полное замешательство образованного европейца. Книги об охоте, путешествиях, тут же путеводители, избранные биографии героических военачальников, немного истории. Ни классики, ни поэзии, ни беллетристики. Легкие кресла уютно расположились вокруг столиков, нагруженных кипами провинциальных журналов — основного чтения этого дома.

Единственной комнатой внизу, в которой я мог расслабиться, была гостиная. Кухню я фактически никогда не посещал. Сеси, повариха, единолично правила своим царством.

Лестница вела к большой площадке с двумя коридорами. Один, миновав четыре комнаты с гардеробными, упирался в большую дверь спальни Эдварда.

Более короткий, отделанный деревянными панелями, вел мимо двух других спален к комнате с тяжелой дубовой дверью, принадлежавший все годы нашего брака Ингрид и мне.

Целиком обшитые деревом спальни, с двумя-тремя небольшими ступеньками у входа, были по-настоящему прелестны. В каждой имелись разнообразные стеганые одеяла из гагачьего пуха и уютные диванные подушки в цветочном стиле. Давным-давно их расшила искусственным янтарем мать Ингрид.

Со временем комнаты получили имена цветов или растений, вышитых на стеганых одеялах — роз, ирисов, бледно-желтых нарциссов.

Я хорошо знал этот дом со всеми его комнатами и садами, но до сих пор Хартли не оставил следа в моей душе. Я лишь посещал это место и все тридцать лет оставался гостем. Будет ли Анна столь же невосприимчивой к его очарованию?

Я остановил машину. Мои грезы оборвались. Ингрид, Салли и Джонатан вышли на дорогу встретить меня.

— Эдвард разговаривает по телефону в своей комнате. Как доехал?

— М-м… очень быстро.

— Мартин с Анной будут здесь позже. Анна должна закончить какую-то работу. Я попросила Сеси задержать обед до девяти пятидесяти. Надеюсь, к этому часу они приедут.

— Здравствуйте, сэр.

Я кивнул головой молодому человеку и некоторое время вспоминал его имя.

Ингрид переплела свою руку с моей, пока мы следовали за Салли и Джонатаном по вестибюлю.

— Эдвард отвел всем молодым комнаты в своем коридоре подальше от родителей. Нас будут отделять несколько пустых комнат. Очень умно, не правда ли?

— Весьма.

— Вмешайся и измени эту ситуацию.

Наша комната называлась «розовой». Стеганые одеяла с красными, белыми и розовыми узорами служили напоминанием о прошедших днях и казались обличительно невинными, когда я вошел внутрь.

Через какое-то время спустился вниз и застал Эдварда в гостиной для приемов.

— Как это мило с вашей стороны, — сказал он. — Не могу вам передать, как я ценю это. День рождения не слишком много значит в моем возрасте. Хотя семьдесят четыре не так уж много.

— В самом деле, вы правы. — Он выглядел молодцом. На его щеках всегда был свежий розовый румянец. Стариком его назвать было нельзя.

— Выпьешь?

— Спасибо, немного виски.

— Ингрид сказала мне, что Анна и Мартин будут позже.

— Да.

— Как любезно с ее стороны приехать к нам. Вероятно, ей будет скучновато. И этот парень Салли, даю голову на отсечение, они договорятся.

— Это невероятно, Эдвард, но для своих лет ты просто великолепен.

— Ты думаешь? Наверно, потому, что я всегда старался держаться среди молодежи. Один из способов постоянно ощущать непрерывность времени. Было бы замечательно иметь правнуков. Как ты считаешь, у меня есть шанс, прежде чем я умру?

— Эдвард, я желаю тебе праправнуков.

— Ах да, — ты всегда был дипломатом.

Ингрид пошла к двери.

— Они уже здесь. Я скажу Сеси. Они могут быстро принять душ, переодеться и сразу обедать. Как раз вовремя.

Анна в этот раз была в брюках. Серых и выдержанных в мужском стиле. Этот свободный загородный вид как-то сильно изменил ее внешность.

Поздоровавшись, она прошла наверх. Спустя некоторое время вернулась в темно-голубом платье, раньше я его не видел. Она все еще поражала меня своей изменчивостью. Я заметил, что она несколько нездорова, возбуждена. Никогда прежде не видел Анну в таком состоянии.

Обед был довольно тихим. Все устали после поездки. За столом предавались воспоминаниям.

— Анна, что ты помнишь о доме?

— Очень немногое. Мы много путешествовали.

— А я не могу думать о своей жизни, не вспоминая Хартли, — мечтательно произнесла Ингрид.

— У Анны сохранились свои воспоминания, — быстро произнес Мартин. — Но они всегда импрессионистически изменчивы. Мои и Салли связаны с Хартли и с Хэмпстедом.

— Вам было тяжело в юности? Всегда находиться в движении… — спросила Салли.

— Все быстро менялось, как верно заметил Мартин. Мое детство на самом деле лишь цепочка впечатлений — от стран, городов, школ.

— И от собраний и вечеров. — Мартин коротко послал Анне улыбку симпатии, означавшую: «Ты не в одиночестве больше».

Я пристально разглядывал серебро в буфете и страстно желал окончания обеда. Я думал, что мог бы избежать этого мучения. Мог бы принести извинения, на что-нибудь сослаться. Но я хотел быть здесь. Должен был находиться здесь.

— Мартин и я были так счастливы, — воскликнула Салли. — Спокойная жизнь в Лондоне. Большая часть каникул в Хартли.

— И такая же маленькая деревенька в Италии каждым летом, — поддержал сестру Мартин. — Репетиции ритуалов могут в дальнейшем служить утешением для души. Я согласен с Салли. У нас было приличное детство… в большинстве случаев.

— Разве не в каждом? — Ингрид засмеялась.

— О, все неблагодарные дети могут вспомнить хотя бы несколько случаев, когда родители терпели с ними неудачу. У меня, к счастью, их было мало.

— Ну, скажи-ка нам, — попросил Эдвард, — вы нас всех совершенно заинтриговали. Что там в списке? Может, они, по секрету, били вас? — Эдвард весело потер руки.

— Все было так размеренно и упорядоченно. Совершенно отсутствовали хаос и страсть. — Лицо Мартина стало неподвижным, он словно цедил слова. Голос был абсолютно ровным и плоским. Так бывает, когда мы испытываем внутреннюю боль. Усилие скрыть это лишает наши слова цвета и выражения.

Мы глядели друг на друга через стол. Отец, который перестал понимать собственного сына. И сын, полагавший, что знает своего отца.

— Ну, хорошо, — прервал молчание Джонатан, — если вы хотите хаоса и страсти, стоит пожить в нашем доме. Мой отец законченный джентльмен. Но ни для кого не секрет, что он всегда был отчаянным женолюбом. Они с моей матерью ужасно ссорились. Но она тем не менее осталась с ним. Ради меня и моей сестры, должно быть. Сейчас они совершенно счастливы.

Некоторое время назад он заболел. То, что я сейчас скажу, звучит несколько жестоко, но она радовалась его слабости. Он оказался в абсолютной зависимости от нее, как послушный ребенок со своей доброй нянькой.

— Как само время работает на молодых. На вас, безрассудных молодых людей, — заметил Эдвард.

— Что бы я мог вам порассказать!

— До тебя, Анна, Мартин был совершенно инфантильным светским молодым человеком, — вступила в разговор Салли.

Анна улыбнулась:

— Это я уже слышала.

— Да?! От кого?

— От самого Мартина.

— А между вами полное согласие, да, Мартин?

— Не совсем, — протянула Анна — Я не была этим удивлена. Мартин так привлекателен.

— Он необычайно хорош собой, — произнесла Ингрид. — И это говорит гордая мать. А теперь давайте разойдемся пораньше спать. У кого-то завтра день рождения. — Ингрид поцеловала Эдварда.

На лестничной площадке обменялись пожеланиями спокойной ночи и приятных снов. Но для молодых это было лишь пустяковым препятствием. Анну поместили в «гиацинтовой» спальне, рядом с Эдвардом. Рядом с ней расположился Мартин в комнате «цветущего плюща».

— На мой вкус, все это убранство чересчур галантерейно и женственно. Но Эдвард рассказывал, с какой тщательностью и заботой подбирались расшитые постельные покрывала и шторы. Теперь я думаю, что это как бы дань любви нашей бабушке.

Ингрид погладила его щеку.

— Как ты добр, Мартин. Все правильно, ну а теперь разойдемся. Мы будем здесь, в конце коридора. — Она улыбнулась. Это вышло как-то конспиративно: «Это специально для вас, но абсолютно не должно вас стеснять».

Мы отправились в наши спальни. Я чувствовал унижение, не испытанное мною прежде. Тело казалось отяжелевшим и неуклюжим. Я прислонился к двери, закрывшейся за нами.

— Это было не слишком скромно, — сказал я колюче Ингрид.

— Скромно! Скромно — какое страшное слово. Мы другое поколение. Это совершенно естественно, им нужна уверенность, что мы находимся не слишком близко от них. С другой стороны, мне не хотелось бы смущать Эдварда, поэтому мы разместили всех отдельно. Я, конечно, не знаю, как далеко зашли отношения Джонатана и Салли. Эта пара действительно напрягает всех. Анна и Мартин — совсем другое дело.

— Кажется, Анна уже взяла тебя в плен своим блеском.

— Это непреодолимая стихийная сила, форс-мажор, мой дорогой. — Ингрид начала раздеваться. Во время обычного ритуала с кремами за туалетным столиком она неожиданно приостановилась и сказала: — Иногда что-то происходит между нами. Я не понимаю этого. Но не думай, пожалуйста, что я ничего не сознаю. Я точно знаю, что ты мне верен и предан, знаю, что у тебя сейчас нет твоего дела. Мы никогда не были людьми, привыкшими к откровенным разговорам, но как раз этого я и ждала. Это звучит самонадеянно? Я имею в виду твои дела. Это не значит, что ты обязан во всем быть со мной открытым. Я не Джейн Робинсон. То, что Мартин сказал об отсутствии хаоса и страсти… именно это я находила всегда привлекательным в тебе. И до сих пор нахожу. Для нас это правильный путь, наиболее правильный. Разве я не права?

— О, Ингрид. Моя милая, я виноват перед тобой. Я понимаю, это ужасная банальность, но у меня действительно возникла проблема, и я должен решить ее сам. Ты так мудра, позволяя мне разобраться во всем одному.

Мы пристально посмотрели в глаза друг другу, к счастью, успели вовремя отвести взгляд, до того как правда могла выйти на поверхность. Замкнутая в себе самой интимная связь — вот что такое брачные узы, особенно если спутники во многом совпали.

Обеты и клятвы звучат за закрытыми дверями спален, где пойманные в капкан смертельной страсти люди удовлетворяют свои желания, пытаясь назвать то, чему нет имени. Они заключают договор, что не будет мошенничества в этой рулетке, игре, называемой бесстрастной страстью! И это передается в наследство от поколения к поколению. Добрые старые семейные узы.

Я лежал около Ингрид, дожидаясь, пока она заснет. Гнев и ярость разрывали меня, подобно акулам. Их языки свистели: пойди и возьми ее. Иди и возьми. Просто уведи ее. Сделай так, чтобы она пошла с тобой. Заставь покинуть Мартина. Сегодня же вечером. Откажись от всего. Теперь.

Я старался выкрутиться, увернуться, боролся из последних сил с их непристойной бранью. Но мое тело лежало тихо рядом с красивой женой.

В два часа ночи я не выдержал. Поднялся. Открыв дверь, увидел Анну, стоящую рядом с одной из пустых комнат нашего коридора. Это была «оливковая». Она манила меня и чуть улыбалась. Когда мы вошли, она сказала:

— Я выбрала комнату ради покоя и тишины. Я не удивилась, что ты пришел. Мне было тяжело видеть твое страдание.

Я двинулся к ней, отчаявшийся и безнадежный. Держа руки на животе, она сказала:

— Нет. Я не могу — кровь. — Затем она упала передо мной на колени, рот был приоткрыт, в ожидании набухли губы. Я наклонился над ней. Ее голова откинулась назад, глаза были закрыты, словно в каком-то ритуальном коленопреклонении.

Я включился в это действо. Брачный ритуал завершился. Наслаждение было другим. Открыв глаза, я вгляделся в ее изменчивые тонкие черты, искаженные насилием. Истекая, я подумал о безнадежности удовольствия. Я все еще находился в ловушке моего собственного тела.

Комната пылала лунным светом. Уходя, она произнесла:

— Я ответила «да» сегодня Мартину. Он собирается объявить это завтра за ленчем. Он хочет сделать это на семейном празднике. Тебе будет трудно выдержать. Но прошу тебя, помни, я остаюсь для тебя всем, в чем ты нуждаешься. Ты живешь во мне — Она провела ладонью по губам и сказала: — Помни — все, всегда — И проскользнула в дверь.

Я склонил голову и сидел один в быстро темнеющей комнате. Почувствовал, как тяжкое бремя согнуло мои плечи. Во мраке множились листья олив, и диванные подушки мелькали перед глазами. Смутно осознавая их уют и красоту, я лег на них. Они казались зеленой рощей в свете уходящей луны. Гнев и ненависть оставили меня. Я снова мог нести свою ношу. Я мог держать в руках «все, всегда».

Не знаю, сколько прошло времени, когда я тихо лег в постель рядом с Ингрид и глубоко заснул. Утром я твердо знал, что не хочу видеть Анну и Мартина, когда они станут официальной четой. Мне предстояло научиться выдерживать всю тяжесть этой реальности.

Ломота между плечами тупой болью напомнила мне о том, какое бремя я решил нести. Другие прятали боль в потоке крови, в кишках, у иных страдание достигало поверхности кожи ежедневными стигматами. Детский образ одной святой картинки моей католической нянюшки «Крестный путь на Голгофу» стал на все последующие годы внутренним образом моих душевных мук.

— Я пойду быстро выпью чаю с тостами на кухне, потом немного погуляю. Вернусь к ленчу. Как ты думаешь?

— Конечно, все поймут, — сказала Ингрид.

— В Хартли всегда было так. Завтрак здесь может продолжаться до самого ленча.

Сеси была на кухне. Она неодобрительно наблюдала за тем, как я поглощаю тосты, стоя около стола. Потом, услышав смех Салли, доносившийся из столовой, я открыл дверь и исчез.

Я прошел через обнесенный стеной огород. Его идеальный порядок напомнил мне о том, что дикая природа способна быть покорной и приносить нам пользу. Я вышел на луговину, где в другие дни пони, принадлежавшие Ингрид, а потом и нашим собственным детям, щипали траву. Все, что я видел: сад, луга, почти сухие русла ручьев — говорило о жизни, от которой я был навсегда отчужден.

Кто этот молодой человек, прогуливавшийся по этому лугу, когда он только ухаживал за Ингрид? Где отец, который фотографировал Салли и Мартина, с неуклюжим самодовольством идущих рысью на своих пони?

Я сумел возвратиться в свою комнату, ни разу ни с кем не столкнувшись. Принялся за работу над моими бумагами и старался собраться и взять себя в руки до ленча.

— За Эдварда. — Тост был моим. — Счастливого дня рождения и многих лет жизни всем нам.

— За Эдварда. — Мы подняли бокалы. Анна нервно взглянула на Мартина. Он поднялся и заговорил:

— Дед… и все… Я хочу вам всем нечто сообщить. Мы с Анной подумали, что будет уместно, в честь твоего дня рождения, огласить нашу помолвку! Мама… Дед… — Он смотрел на нас, полный страстного желания, умоляющий, статный и красивый. Легкий оттенок триумфа был в его глазах.

— Вот и прекрасно. Очень хорошо, — сказала Ингрид, — изумительно. Поздравляю, Мартин. Анна, я так счастлива за вас обоих.

— Мартин, я не могу выразить словами, что это значит для меня, — растроганно проговорил Эдвард… — В мой день рождения… Так трогательно, мой мальчик, так трогательно. — Он посмотрел на Ингрид. — У Мартина всегда была нежная душа. Ты сделала хорошо, моя дорогая, — обратился он к Анне. — Ты не возражаешь, что я называю тебя так? Мой внук очень специфичен. Помни, он тоже счастлив, очень счастлив. Милая девочка, прелесть… я думал так с первой секунды нашей встречи.

Салли вскочила и заключила брата в объятия.

— Поздравления вам двоим. Это потрясающая новость.

Вмешался Джонатан со словами:

— Отлично сработано, Мартин! Помни, я видел, что дело к тому идет. Разве не так, Салли? Я всегда говорил, что Анна и Мартин созданы друг для друга. Заметно с самого начала. Этот ваш суперхолодный имидж ни на минуту меня не одурачил. Головы полетели с плеч от любви. В этом нет никаких сомнений.

— Скажи что-нибудь. Ты единственный ничего еще не произнес. Ну, скажи же сейчас. Это необходимо.

— Мартин.

— Па.

— Что может сказать отец в такой ситуации? Это странный и удивительный день. Мои наилучшие пожелания вам обоим.

Должно быть, это хорошо прозвучало, потому что в ответной улыбке было:

— Спасибо, па.

— Вы собираетесь отмечать свадьбу в Хартли? Вы должны…

— Отец! Они всего лишь объявили о помолвке. У родителей Анны могут быть на этот счет свои идеи. Родители невесты…

— О да, я знаю все это. Но с матерью Анны, живущей в Америке, я все же, думаю…

— У нас еще есть время обдумать все это, — примирительно сказала Ингрид. — А действительно, когда вы думаете устроить свадьбу? Наметили какую-нибудь дату?

— На самом деле еще нет, — ответила Анна.

— Так скоро, как только возможно, — почти перебил ее Мартин. — Мы предполагаем через три месяца, считая с сегодняшнего дня, если, конечно, все будет в порядке.

— Три месяца! Это не слишком долгий срок! — Ингрид уже планировала свадьбу.

— Но может быть, мы все-таки отпразднуем это событие тихо и скромно. Анна ненавидит большие свадьбы.

— В самом деле? — сказала Ингрид, пытаясь скрыть разочарование и досаду.

— Мы предпочитаем тихий семейный праздник…

— Семейный! Отец Небесный. Ты должна известить своих родителей, — продолжала Ингрид. — И хорошо бы нам встретиться с ними поскорей.

— Я позвоню им, как только смогу. — Анна взглянула на Эдварда.

— Конечно, конечно.

— Я собираюсь сделать традиционную вещь. Ну, ты знаешь, просить позволения и все прочее. Но Анна чувствует, что необходимости в этом не возникнет. Да, дед, но мы прервали твои именины.

— В самом деле, — грозно-шутливо произнес Эдвард. — И я еще не открывал своих подарков. Давайте прикончим пудинг и выпьем шампанского, а подарки ждут в гостиной. После этого счастливая пара сможет использовать мой кабинет для телефонных звонков.

Когда Анна проходила мимо меня, ее глаза поймали мой взгляд. Я с удовлетворением заметил, что она выглядела несколько печальной.

Я выпил мое виски и отметил, что шампанское добавило веселья в продолжавшуюся вечеринку. Виски довольно сильное зелье. Никто из мужчин обычно не мешает его с шампанским. После такого поражения для тебя нет выхода, сказал я себе. Нет ни гнева, ни ненависти. Только приятие и несущественная боль. Я доверился Анне. Она поверила мне. Если мы хотели «всего, всегда», это был наилучший путь. Ее путь.

Наблюдая радость других, я понимал, что никто не видит чужой боли, нет свидетелей тому, кто потерял рассудок или застигнут врасплох. Вокруг лишь обыкновенные люди. Все годы моего спокойного изгойства не подготовили меня к этому свирепому одиночеству, которое я испытал в тот день. Храня надежду, данную мне Анной, я безропотно наблюдал, как она отдаляется от меня. Невозможно позвать во всеуслышанье: «Помоги мне, помоги, я не могу так больше». — И я старался казаться общительным и веселым. Принимал благодарность Эдварда за наш подарок — Ингрид устроила фотосъемки на воздухе — и слушал, как подкатывает к горлу и падает сердце от вопросов и ответов о будущей свадьбе моего сына. Попавшись в капкан, я знал, что не должен обнаружить страх. Если бы у меня не хватило сил, пришлось бы смириться с чудовищной вещью, так пугавшей меня — абсолютной потерей Анны. Боль между лопатками скручивала меня все сильней. Виски, казалось, предельно обострило все мои чувства, все ощущения от того, что я видел. И я стремился окончательно затуманить мозг.

Мартин с Анной скрылись в кабинете Эдварда. Через несколько минут Мартин вернулся.

— Мама, я подумал, как было бы здорово, если бы ты поговорила с матерью Анны. Тебе так удаются подобные вещи. Вилбур расспрашивал, говорил, что помнит о тебе, па. Как ты думаешь, мы получим разрешение?

— Мм… Да-да, конечно.

Я едва осознавал себя, когда мы с моим сыном шли через огород к лугу.

— Так странно вспоминать все эти годы в Хартли. Вообще все до Анны, — сказал он — Мне трудно думать о своей жизни до нее. А она со мной все еще такое короткое время. Наверное, это испытывает каждый, когда любит?

— Я полагаю, да.

— Па, я знаю, что у вас с мамой были свои сомнения по этому поводу. Особенно у мамы. О, она никогда мне ничего не говорила, но я чувствовал это. Понимал скорее.

— Ты понимал?

— Да. Анна несколько старше. И совсем не того сорта девушка, каких я приводил домой раньше. — Он засмеялся.

— В самом деле ты действительно приводил их, как ты сам говорил об этом, в большом количестве.

— Это шокировало тебя?

— Нет. Совсем нет.

— Ты был всегда таким правильным. О, не ханжой, разумеется (добавление было поспешным). Но ты понимаешь, они все были… несколько нереальны.

— Они все были очень привлекательны. Как одна — блондинки, это отмечала твоя мать.

— Да. Я довольно долго предпочитал белокурых девушек. Это был бы лишний разговор с каким-нибудь другим отцом, но сегодня я чувствую тебя гораздо более близким, чем когда-либо раньше. В течение многих лет я казался себе кем-то вроде принца. Это вовсе не являлось неразборчивостью. А было скорее похоже на сумасшедшее бешенство.

— Которое остановила Анна.

— Да, Анна. Она вошла в мою жизнь, па. Думаю, я оказался у нее в рабстве. Это необычайно сильное чувство. Мне было так трудно сохранять осторожность. Верно играть, чтобы только не потерять ее. Она так усложняла все, конечно, заранее она не могла предполагать, что мне удастся с самого начала взять наши отношения в свои руки. Теперь она уверена во мне.

— А из-за чего возникали сложности?

— У нее была очень тяжелая дружба с братом. Он умер. Потом развод родителей. После длительная связь с парнем, который не имел никакой работы.

— Что случилось с ее братом? — Вопрос был задан дурным отцом. Но добрый сын ответил: — Какая-то ужасная трагедия. Она мало говорила об этом.

— А кто тот малый, с которым она была близка?

— Его звали Питером. Они почти подошли к браку, как мне кажется. Еще у нее было несколько других коротких историй… ну, ты понимаешь.

— Все в порядке, я предполагал что-то подобное. Ведь ей тридцать два — тридцать три, не так ли?

— М-м. Она очень чувствительна. Ненавидит быть связанной. Я вынужден быть предельно осторожным. Я должен предоставлять ей максимум свободы, чтобы удержать ее — Он, задумавшись, помолчал — Мы никогда прежде не разговаривали так, да, отец?

— Нет.

— Мне кажется, что помолвка, особенно с таким человеком, как Анна, сделает меня… более зрелым. В этом утверждении не слишком много пафоса? — Он улыбнулся мне. Его красота, статность и счастье в глазах, соединившись, сделали его подобным юному Богу, шагающему к своему золотому будущему. Я же почувствовал себя тяжелым, изнуренным спутником, обреченным лишь наблюдать сияние солнечного света, щедро исходившее от этого замкнутого ребенка.

Мартин тронул меня за плечо.

— Я хотел сказать, что сожалею о словах, сказанных прошлой ночью, насчет хаоса и страсти. Это, конечно, нонсенс. Ты был чудесным отцом. Между нами была некоторая дистанция, но это из-за твоей работы и различных обязательств. Все-таки ты никогда меня не подавлял. И если бы мы были очень близки, ты оказался бы чересчур втянутым в мою жизнь, возможно, я возненавидел бы это вмешательство. Еще хотелось бы поблагодарить тебя за доверие. Я уверен, что это ты советовал дедушке, когда решались мои материальные проблемы. Это огромная помощь. Мы с Анной собираемся начать поиски дома на следующей неделе. У Анны есть деньги, ты знаешь. Но я сам хочу обеспечивать нас. Иначе я не могу. Она хочет продать свой маленький домик, а я — свою квартиру. Надеюсь, этих денег хватит, чтобы купить соответствующий дом с помощью агентства в Челси. Боже, я действительно счастлив. Я совсем не был уверен, что она скажет «да». Ну разве жизнь не замечательная штука?

— Да, это так.

— Скажи, ты чувствовал что-нибудь подобное, когда вы с мамой обручились?

— Да, что-то вроде того. Я понял, что стал взрослым. — Мне необходимо было переменить предмет разговора. — Что ты думаешь о Салли и Джонатане?

— Эта пара очень серьезна. Я встретил одного человека из компании, где работает Салли. Он говорил, что она сделала отличный выбор. Я полагаю, что всегда недооценивал ее.

— Это часто происходит с братом и сестрой.

— Да-да.

Он совершенно ошалел от счастья. Салли, Джонатан, Ингрид и я преобразились его радостью в какие-то прекрасные фигуры, какими никогда не были прежде.

— Мама такая хорошая. У нее со мной так много беспокойства. Я думал, что она никогда не потеплеет к Анне. Но мама мудра и добра, и однажды она поняла неизбежность происходящего, как ты думаешь?

— Похоже, что так.

Он взглянул на часы:

— Лучше пойдем обратно. Папа, спасибо за все. Идем, будущее ждет.