КОГДА‐ТО АЙОВА БЫЛА ОКЕАНОМ. Знаю, звучит как бред, но это правда. Триста семьдесят пять миллионов лет назад здесь не было никаких кукурузных полей. Только огромное мелкое море, населенное трилобитами, червями и доисторическими рыбами, которые бултыхались во всем этом супе, отчаянно пытаясь отрастить ноги вместо плавников – вероятно, тогда они успели бы доковылять до Калифорнии до наступления ледникового периода.

После нынешней зимы мне было понятно их стремление. Порой у нас и в марте выпадает снег, но сегодня было тепло, и я невольно порадовалась, что отправилась к Бену пешком, а не на машине. Дорога между нашими домами занимала минут двадцать. После недавних морозов шестнадцать градусов на прошлой неделе казались немыслимой жарой, а днем обещали аж до двадцати двух – почти пляжная погода. Я шла, запрокинув голову и ловя лицом каждый солнечный луч. За углом квартала я на секунду остановилась, глядя на мягкий спуск Оуклон-авеню и пытаясь представить свой безнадежно сухопутный город древним тропическим раем.

Мистер Джонстон объяснил нам все это прошлой осенью, в первую же неделю занятий геологией. Стоило ему упомянуть девонский период, как рука Рэйчел взлетела над партой. Она моя лучшая подруга, но по характеру – настоящий форвард: на футбольном поле и вне его. Больше, чем гоняться за мячом, Рэйчел любит только своего Господа и Спасителя Иисуса Христа.

– Разве это не просто теория, мистер Джонстон?

– Просто теория?..

– Ну, все эти рассуждения про триста пятьдесят миллионов лет назад. Я хочу сказать, никого из нас там не было. И доказательств тоже нет.

В первый учебный день мистеру Джонстону исполнилось тридцать лет. Я всегда забываю, какие у него пронзительно-зеленые глаза, пока он не снимает эти свои жуткие очки в роговой оправе. Как сейчас.

– Разве в этом цель естественных наук? – спросил он Рэйчел. – Найти доказательства?

– Ну да, – ничуть не смутилась та. – Мы же для этого наблюдаем за природой? Чтобы подтвердить или опровергнуть теории. Поэтому все разговоры про эволюцию – чисто теоретические. Мы не были свидетелями зарождения мира и доказать его тоже не можем.

– В естественных науках нет такого понятия, как «доказательство», – ответил мистер Джонстон, возвращая очки на нос. – Вы можете найти доказательство в математике или логике, но не в геологии. Кто скажет почему?

Линдси Чен завела прядь волос за ухо и подняла руку. На поле она защитник – и каждый раз бесконечно удивляет команду-соперника. Обычно все называют ее просто «та маленькая азиатка», а потом подбирают челюсти, столкнувшись с ее напором и яростью.

– Да, мисс Чен?

– Математика и логика – закрытые системы. Как в алгебре, где возможно только одно верное решение. Ты ищешь конкретный Х.

Мистер Джонстон кивнул:

– Точно. В естественных науках мы не можем «доказать» истинность или ложность чего бы то ни было. Все сводится к тому, что мы понимаем под словом «теория».

Затем он спросил, может ли кто‐нибудь объяснить разницу между научной теорией – и тем, что большинство людей вкладывают в это слово. Я в изумлении обернулась, когда услышала за спиной голос Бена.

– У меня есть теория, что фарш в столовой делают из бродячих кошек.

Мистер Джонстон рассмеялся вместе с остальным классом.

– Пожалуй! Но является ли эта теория научной, мистер Коди?

– Нет.

– Почему нет?

Бен пожал плечами.

– Я не проводил никаких наблюдений, которые бы ее подтвердили. Это просто предположение. Основанное на вкусе.

Снова взрыв смеха.

– А как мы называем «предположение» в науке? Кто‐нибудь? – Мистер Джонстон указал на меня. – Кейт?

– Гипотеза?

– Бинго! И чем недоказанная гипотеза отличается от научной теории?

Линдси снова вскинула руку.

– Научная теория – это наилучшее объяснение, основанное на тех данных, которыми мы располагаем. С ее помощью уже можно строить прогнозы.

– Очень хорошо. – Мистер Джонстон улыбался – его миссия была выполнена. – Помните, что конкретные значения слов зависят от контекста. Когда мы называем эволюцию «научной теорией», то имеем в виду, что это наиболее вероятное объяснение, всесторонне подкрепленное нашими наблюдениями за природой.

Рука Рэйчел заметалась в воздухе, как кораблик, попавший в бурю.

– Да, Рэйчел?

– Но триста пятьдесят миллионов лет назад никого из нас тут не было. И наблюдений никаких тоже не проводилось. Как мы можем утверждать, что Айова когда‐то была океаном, если этого никто не видел?

– На основании очевидных фактов, – улыбнулся мистер Джонстон. – Даже если у изначального события не было свидетелей, всегда остается множество косвенных доказательств.

Рэйчел закатила глаза.

– Это каких же?

Вместо ответа мистер Джонстон раздал восемнадцать пластиковых ведерок, случайным образом разбил класс на пары и отправил нас искать окаменелые кораллы в грязи за школой – примерно в тысяче миль от ближайшего океана.

Я еще за полквартала услышала стук баскетбольного мяча во дворе у Бена. Подойдя к краю живой изгороди, я остановилась и некоторое время смотрела, как он отрабатывает свободные броски – в испарине, с голым торсом. И правда, тепло не по сезону.

Тум-тум. Тум-тум.

Мяч взлетает по бедру, Бен перехватывает его другой рукой и бросает.

Вшу-у-ух.

Точность, идеальный расчет времени, баланс, концентрация – словом, Бен в естественной среде обитания. Пока мистер Джонстон не послал нас копаться в грязи, мы оба даже не сознавали, что наши разговоры давно сходят на нет после дежурного «Как дела?». Это произошло постепенно. Наверное, мы слишком долго воспринимали нашу дружбу как нечто само собой разумеющееся – пока нас не разнесло потоком жизни в противоположные стороны.

Летом после шестого класса Бен вымахал почти на тридцать сантиметров и сменил шипованные бутсы на кроссовки. Вскоре городок всколыхнуло обещание набора в «Айова Хокайс», и всех мальчишек, успевших к седьмому классу вырасти до 180 сантиметров, безжалостно записали на баскетбол. Фонари, освещавшие в октябре футбольное поле Корал-Сэндза, показались бы жалкими свечками по сравнению с огнями, которые разгорелись в спортивном зале к декабрю. Наша футбольная команда никогда особенно не блистала, к тому же футбол неплох для девчонок, – но университетский баскетбол? Эти ребята получают всю славу, а позднее – место в Первом дивизионе.

Мы с Беном продолжали ходить на одни и те же уроки, но со временем нашу детскую близость занесло песками домашней работы, тренировок, вечеринок и пустых обсуждений, кто где будет обедать. Наши мамы много общались, когда отец Бена подал на развод пару лет назад, но я так и не придумала, как подступиться к нему с этой темой. Мне хотелось сказать, что я рядом, что я скучаю, – однако фраза «Слышала, твои родители разбежались» казалась плохим началом после долгого перерыва. Так что мы продолжали просто кивать друг другу, встречаясь в коридорах.

Возможно, совместное копание в грязи воскресило детские воспоминания? В любом случае, пока мы на карачках ползали по двору, в наши отношения внезапно вернулась прежняя легкость. Каких‐то пять минут – и мы снова смеемся, будто нам по шесть лет и сейчас мы пойдем на футбольную тренировку.

Прошлым летом я читала роман, где двое героев встретились после долгой разлуки. «Как будто и не было всех этих лет» – так описал их воссоединение автор. Помнится, я тогда подумала: разве так бывает? Время все равно течет, люди все равно меняются. Самой резкой и очевидной переменой в Бене казался его рост – он вымахал чуть ли не за ночь, – но ведь было и множество других, менее заметных. Можно сказать, что Бен повзрослел у меня на глазах, просто я не обратила внимания. Пропустила все эти крохотные перемены, потому что они происходили так медленно…

В прошлом году мы изучали на биологии, что клетки нашего тела полностью обновляются раз в семь лет. По сравнению с детством, теперь мы с Беном другие люди – то есть буквально, на молекулярном уровне.

Пока мы копались во дворе, я наконец разглядела, какие широкие у него плечи и как мускулы натягивают рукава облегающей серой футболки. Естественный отбор вступил в свою вековечную игру. Мальчик, который был когда‐то ниже меня, теперь вымахал под 190 сантиметров. Между двенадцатью и шестнадцатью годами уместилась как минимум эпоха палеолита.

В тот день, пока Бен держал ведро, а я очищала миниатюрные фрагменты древнейшей истории, мы раскопали нечто большее, чем несколько осколков известняка для практики мистера Джонстона. Когда Бен нагнулся, чтобы поднять последний кусочек коралла, я заметила у него за ухом давно побелевший шрам – и у меня в груди что‐то дрогнуло.

Крохотный сейсмический сдвиг. Тектонические плиты пришли в движение и больше уже не останавливались. Я обнаружила нечто прекрасное в самой глубине своего сердца – и неожиданно поняла, что оно было там всегда.