Винчестерский собор был первым, что посетила леди Франклин в своем новом существовании. Снова испытав то воодушевление, которое обычно охватывало ее при входе в собор, она в то же время почувствовала, что сегодняшний визит совершенно не похож на предыдущие. Она пришла не просить, а благодарить. Впрочем, отдаться чувству благодарности было нелегко: рядом возвышался Ледбиттер, величественный, как собор, и мрачно-окаменелый, как солдат на войсковом молебне. Он искоса поглядывал на алтарь, словно там окопался враг, по которому он через минуту-другую откроет смертоносный огонь. Зачем, ну зачем потащила она его с собой, когда он с куда большим удовольствием подождал бы ее на улице? Человек-автомобиль, кентавр на четырех колесах, в соборе он выглядел чужаком. Сделать вид, что его не существует? Не получится. Да и разве можно предоставить его самому себе: он же понятия не имеет, как и что осматривать. Вот и теперь он стоит рядом и ждет инструкций. А что, если ей опуститься на колени, чтобы наконец излить в молитве переполнявшую ее благодарность? Интересно, последует ли он ее примеру? Ледбиттер на коленях?! Нет, это невозможно. Но как же ей молиться, когда рядом человек, который, скорее всего, ни разу в жизни не молился? Но так или иначе, он рядом, а ведь если бы не он, в сотый раз напомнила себе леди Франклин, то где была бы ее теперешняя раскованность, ее счастье, способность от души радоваться богатству впечатлений от окружающего мира. Если б не этот человек, она по-прежнему томилась бы в плену у собственного «я», осужденная мучиться одной-единственной мыслью. А вдруг Ледбиттер и стал ответом на ее молитвы? Если это так, то небеса прибегли к весьма странному посреднику, доставившему ей весть о том, что отныне она прощена и свободна. А почему, собственно, странному? Ей ведь так хорошо и спокойно в его присутствии.

— Вы не хотите посмотреть собор? — осведомилась леди Франклин тем приглушенно-робким голосом, которым обычно принято говорить в церквах.

— Конечно, миледи, — последовал быстрый и громогласный ответ. — С удовольствием. Куда скажете!

Получив таким образом полнейшую свободу передвижения по огромному собору, леди Франклин вдруг совершенно растерялась и не знала, куда направиться.

— Этот неф, — наконец решилась она, — один из самых больших в Англии, а может быть, и самый большой. Насколько мне известно, Винчестерский собор по своей длине не имеет себе равных...

Господи, но ведь длина — понятие абстрактное, чистая геометрия. При чем тут религия, при чем тут красота? В тех же выражениях можно говорить и о бельевой веревке.

— Он, действительно, очень длинный, миледи, — согласился Ледбиттер, окидывая собор оценивающим взглядом. — Никак не меньше двухсот ярдов. Во всяком случае, так мне кажется.

— У вас хороший глазомер! — восхитилась леди Франклин.

— Я могу сказать и поточнее.

— Каким образом?

— Измерю длину шагами.

Леди Франклин поняла, что Ледбиттер явно томится по деятельности.

— В самом деле попробуйте! — сказала она.

Ледбиттер тотчас же занялся подсчетами, а леди Франклин опустилась на колени и произнесла благодарственную молитву, не забыв помянуть в ней Ледбиттера. Вообще-то она могла молиться не за него, а на него — в самом прямом смысле, потому что, когда, очнувшись от бесконечных скитаний по лабиринтам своего сознания, она вдруг подняла голову, то увидела, как надвигается его высокая фигура, в которой словно воплотились настроение и смысл ее молитв. С виноватым видом она поднялась с колен, словно молиться в его присутствии было чем-то совершенно недопустимы.

— У меня получилось сто восемьдесят ярдов, миледи, — доложил Ледбиттер. — Очень даже неплохо! Ведь у этих древних монахов не было теперешних инструментов, и они все делали вручную.

Леди Франклин решила обязательно рассказать ему, что и в те далекие времена далеко не все делалось вручную, но сначала надо научить его осматривать достопримечательности. Тема габаритов собора была исчерпана. Кроме того, сборы воздвигались не для математических подсчетов, а к вящей славе Господней. К вящей славе Господней. Как поразительно звучали эти слова. Всего лишь месяц назад они ничего не сказали бы ей, оставаясь уныло-безжизненной последовательностью звуков — как и все ее мысли, когда они получали словесное выражение. Теперь же все, что ни приходило ей в голову, приобретало удивительную глубину и содержательность, делало ее еще более счастливой. Неужели ей нечем поделиться с Ледбиттером?

— Говорят, здесь похоронена Джейн Остин, — сказала она. — По крайней мере, мне рассказывали, что в соборе есть мемориальная доска. Давайте ее поищем, а?

— С удовольствием, миледи. Какой он покладистый!

Поиски оказались долгими и безуспешными. В конце концов пришлось прибегнуть к помощи церковного служителя.

— Большое спасибо, — поблагодарила его леди Франклин и, переворошив содержимое своей сумочки (она никогда не знала, где у нее деньги, которые, свободно путешествуя по всему свету, удивительно ловко умели скрываться от глаз своей хозяйки), с трудом нашла монету, которую и вручила в награду за информацию.

— Они тут неплохо зарабатывают, — заметил Ледбиттер. — Сколько здесь проходит за день одних американцев! Но если б я знал, что мне придется провести в этом соборе остаток дней, я бы с горя...

— Вы невозможный человек! — перебила его леди Франклин. — Лучше прочитайте мне, что тут написано про Джейн Остин.

Заложив руку за спину, он склонился перед мемориальной доской. Когда надпись была прочитана, леди Франклин сказала:

— Судя по всему, она не отличалась добротой.

— Трудно сказать, миледи, — последовал осторожный ответ, — но если б вы оказались правы, я бы не удивился.

— Почему же?

— Потому что за редким исключением, — последние слова он произнес с легким нажимом, — женщинам, насколько я могу судить, вообще не очень свойственно это качество.

— Вы так считаете? — отозвалась леди Франклин, уловив в его словах комплимент и задумавшись над тем, заслужила она его или нет. — Печально слышать, что у нас такая неважная репутация.

— Тем приятнее сталкиваться с исключениями, — туманно ответил Ледбиттер.

Леди Франклин схватила на лету очередной кусок сахара.

— Вы очень любезны, — сказала она. — Только боюсь, что ко мне это не относится. Что же касается Джейн Остин, то у нее были качества поценнее, чем доброта. Во всяком случае, в глазах потомков.

— Зато современники, похоже, боялись ее как огня, — предположил Ледбиттер.

— Вы так высоко цените доброту? — осведомилась леди Франклин, тотчас же поймав себя на том, что напрашивается на очередной комплимент.

— Да, миледи. Выше, чем... — он огляделся в поисках достойного объекта для сравнения, — выше, чем... хотя бы этот собор.

Леди Франклин недоверчиво покачала головой, но на какое-то мгновение испытала сладкое чувство превосходства и над Винчестерским собором, и над Джейн Остин.

— Пойдемте дальше, — сказала она, — вы от меня так легко не отделаетесь. Давайте посмотрим трансепты — это самая старая часть собора, — от них веет удивительной свободой, величием... Я уверена, они доставят вам удовольствие.

— Надеюсь, миледи, — сказал Ледбиттер.

«Он впервые в жизни слышит про трансепты, — размышляла леди Франклин, когда они двинулись к цели, — как же он сможет получить от них удовольствие? Впрочем, еще немного, и он поймет, что такое трансепты, а я никогда не узнаю и части того, что знает он».

Мысль о том, что Ледбиттеру известно такое, о чем сама она не имеет ни малейшего представления, наполнила ее душу ликованием: так радовалась она еще школьницей, если знала что-то, о чем не догадывались ее подруги. «Как это получается, — спрашивала она себя, — что всякое новое впечатление делает меня еще счастливее, даже тщетная попытка заинтересовать Ледбиттера красотой трансептов? Хорошо ли это? Понял бы меня Филипп, если б ему стало известно, что я думаю о нем без печали? Просто, может быть, я очерствела? Стала дурной женщиной? А вдруг моя радость столь же безосновательна, как и моя тогдашняя печаль? Нет, конечно же, она еще более безосновательна: ведь на печаль у меня были вполне реальные причины, чего никак нельзя сказать о радости. Или же это то самое обманчивое ощущение полноты жизни, что предшествует серьезной болезни?»

В целях эксперимента она попробовала напустить на себя уныние, но из этой затеи ничего не вышло. Вызвать облачко в душе оказалось не легче, чем настоящую тучу на небе, появись у нее такое желание. Тем временем они подошли к сводам в нормандском стиле.

— Теперь вы понимаете, что я имела в виду? — шептала леди Франклин. — Эти своды и колонны совершенно не похожи на те, что мы видели в центральном нефе. Там, как вы, наверное, заметили, все выдержано в перпендикулярном стиле, но я его не люблю; он слишком холоден и монотонен. А здесь ничто до конца не повторяет друг друга. Между этими сводами, этими колоннами существует какое-то родство, словно между людьми, не формальное единство, а именно душевное родство. Здесь как раз то самое сочетание подобия и несхожести, что порой так притягивает людей друг к другу и, к великому удивлению окружающих, связывает их самыми тесными узами.

Леди Франклин замолчала и с тревогой посмотрела на собеседника — слушает он ее или нет? Ледбиттер, запрокинув голову, вглядывался в массивный трифорий, словно пытаясь увидеть в нем признаки того самого живого родства, о котором говорила леди Франклин. Загадочно посмотрев на нее, он сказал:

— Они и в самом деле не очень похожи, но, может, древние монахи просто не умели добиваться полного сходства?

— Нет, — возразила леди Франклин. — Когда надо, они делали точные копии — это совсем несложно, но им нравилось разнообразие.

— Как и всем людям вообще, миледи?

— Вы хотите сказать, что нас часто влечет к тому, чего нет в нас самих?

— Ну да.

— Конечно, — согласилась леди Франклин. — Меня, например, очень интересуют люди, на меня не похожие. Если у того или иного человека слишком большое сходство со мной, мне нечего в нем открывать. В нем нет неожиданностей. А без них так скучно. Но, конечно, должно быть и кое-что общее. Притяжение и отталкивание — это мы еще в школе проходили.

— Значит, по-вашему, между людьми нет непреодолимых барьеров?

— Конечно, нет.

— А классовые различия?

— Ну и что такого! — выпалила леди Франклин, тотчас же содрогнувшись от мысли, как могут быть истолкованы ее слова. «Подумать только! Аристократка и простой шофер!» — Ну и что такого! — запальчиво повторила она. — По-моему, классовые различия только придают отношениям особую содержательность. Я уже говорила об этом. Они вносят элемент неожиданности. Впрочем, так было раньше, теперь же они, кажется, начинают исчезать...

Ледбиттер покачал головой.

— Очень многие не согласились бы с вами, миледи, — сказал он.

— Тем не менее это так, — упрямо повторила леди Франклин, размышляя о том, как замечательно было бы упразднить классы. — Я, признаться, никогда не понимала тех, кто считал... — Тут она осеклась. — У меня, например, всегда были прекрасные отношения... — она чуть было не сказала «со слугами», но вовремя спохватилась... — с теми, кто у меня работал. Разумеется, мы с вами получили разное образование, — продолжала она, — но разве это такая уж серьезная преграда? Вы со мной не согласны?

— Совершенно согласен, миледи, — пробормотал Ледбиттер. Голос у него был глухой и сдавленный. Леди Франклин решила, что на него подействовала благоговейная атмосфера собора.

— Стало быть, я могу называть вас по имени?

— Конечно, миледи, хотя мало кто это делал.

— Значит, я окажусь в числе немногих избранных. Кстати, Стивен... — Но пока она силилась придумать продолжение столь же неформальное, как и обращение по имени, ее горло вдруг сдавила холодная рука ужаса. Что скажут Франклины? Она представила их изумленные лица, вскинутые брови. Простой шофер? Какой кошмар! Дорогая, вы просто не отдаете себе отчета... Возмущаясь, протестуя и в то же время сильно робея, она вступила с ними в заочный поединок.

— Тогда уж зовите меня Стив, — внезапно сказал Ледбиттер.

— Стив, — послушно отозвалась леди Франклин. — Стив. — Она с удовольствием повторила это имя, но по-прежнему не знала, что сказать дальше. — Стив? — снова произнесла она, теперь уже с вопросительной интонацией.

— Да, миледи?

— Нет, нет, я просто так.

— Просто так, миледи?

— Я хотела сказать, что у вас очень милое имя.

— Вы очень мило произносите его, миледи.

— Увы, Франклины одержали верх. Ей вдруг стало ясно, что она ни за что не сможет заставить себя называть Ледбиттера по имени. Он же, не подозревая о ее терзаниях, весь обратился в слух, надеясь снова услышать, как она произносит «Стив». Стив... Стив... Кто и когда его так называл?!

В молчании они покинули собор.

— Теперь неплохо бы пообедать, — сказала леди Франклин, но уже не полушепотом, а обычным голосом. — А потом давайте еще раз зайдем в собор. Мне хотелось бы еще немного побыть там. Но вас я могу освободить от этой повинности, — добавила она с улыбкой. Но, к ее удивлению, Ледбиттер ответил:

— Нет, нет, миледи, я тоже пойду, если вы не против.

— Я буду только рада, — величественно произнесла леди Франклин. — Давайте встретимся у западных ворот в половине третьего.