Обед почти всегда растягивался до трех часов, поэтому прогулку в экипаже назначили на четверть четвертого. Но небо снова затянуло облаками. Теперь вид у них был зловещий: белые переходили в серые, серые в черные, все в воздухе присмирело, того и гляди, грянет гром. Друг за другом мы выходили из дому, разглядывали небо, возвращались и оглашали приговор.

Впервые мы попали в зависимость от погоды, и впервые я видел миссис Модсли в нерешительности. Выражение ее лица было, как обычно, усредненное, портретное, но движения выдавали ее. Наконец она предложила: подождем четверть часа и посмотрим, что будет.

Все стояли в зале, не зная, куда себя деть — без ясного плана всегда так, — и тут Мариан сказала:

— Лео, пойдем со мной, расскажешь, что задумала погода.

Я последовал за ней на улицу и добросовестно уставился в нависшее над головой небо.

— По-моему... — начал я.

— Не трудись, — перебила меня она. — Как насчет прогулки, если не удастся прокатиться?

А лицо при этом — сама невинность, какую теперь, пожалуй, и не встретишь.

— Конечно! — горячо воскликнул я. — Вы пойдете со мной?

— Я бы с удовольствием, — последовал ответ, — но я имею в виду другую прогулку, вот какую. — Рука ее коснулась моей, я разжал ладонь и увидел письмо.

— Нет! — наотрез отказался я.

— А я говорю да.

Сейчас она ничуть не сердилась, наоборот, смеялась, и я начал несмело сопротивляться. Письмо в руке мешало, сковывало движения. Наверное, мы подняли страшный шум, потому что я тоже смеялся, громче ее, громче, чем допускают хорошие манеры, как какой-нибудь ухажер на набережной, смех рвался из меня, и сдерживать его не хотелось. Глазами мы вызывали друг друга на бой и бросались друг на друга, увертывались, пригибались. Кажется, она требовала, чтобы я обещал отнести письмо; я совсем забыл, из-за чего мы начали беситься, и уже не знал, защищаюсь или нападаю.

— Мариан! Лео!

Заслышав голос миссис Модсли, мы прекратили возню. Мариан все еще смеялась, а я стоял пристыженный и запыхавшийся.

Миссис Модсли медленно сошла по ступеням.

— Вы что-то не поделили? — спросила она.

— Просто я решила преподать ему урок... — объясниться далее Мариан не удалось, ибо в эту секунду я совершил нечто в духе Дэниса — выронил злополучное письмо. Смятое, отталкивающее, оно лежало на земле между нами.

— Не это ли яблоко раздора? — спросила миссис Модсли.

Мариан подняла письмо и сунула его мне в карман.

— Да, мама, — сказала она. — Я хотела, чтобы Лео отнес записку Нэнни Робсон, сказать бедной старушке, что я навещу ее сегодня немного позже. И представляешь, Лео отказался! Говорит, у него какие-то дела с Маркусом. Да, отказался! — не скрывая улыбки, повторила она, когда я стал протестовать и кричать, что отнесу.

— Стоит ли из-за этого так беспокоиться, Мариан? — задала вопрос миссис Модсли, по очереди одаривая нас инквизиторским взглядом. — Ты сама говоришь, часто она вообще не помнит, была ты у нее или нет. Лучше мы с Лео прогуляемся по саду. Ехать в Бистон сейчас рискованно. Пойдем, Лео, ты ведь толком не видел сада. Маркуса цветы пока не интересуют — это придет позднее.

Она была права — сада я толком не видел. Откровенно говоря, мне больше по душе была мусорная свалка, там чувствовалась какая-то романтика, а в саду — нет. Вообще-то мама рассказывала мне о цветах, и ботанику я уважал. Цветы, как отвлеченное понятие, восхищали меня — поля цветов где-то там, вдалеке, обязательно присутствовали в моих фантазиях. Мне нравилось думать о них и знать, что они есть. Нравилось читать о них, особенно о диковинных, например, насекомоядных: росянка, жирянка и ворсянка, которые потребляют насекомых, будто суп. Но просто ходить и любоваться на цветы — такой привычки у меня не было, а в обществе миссис Модсли это, наверное, и вовсе мука. Я никак не мог отдышаться после борьбы; смутно чувствуя, что хорошо бы как-то защититься от миссис Модсли, я спросил:

— Может быть, вы хотите, чтобы с нами пошел Маркус?

— Нет, ты был в его распоряжении все утро, пусть хоть на час уступит тебя другим. Он так привязался к тебе, Лео, и Мариан тоже. Все мы к тебе привязались.

От этих слов душа запела, но что сказать в ответ? Школьный опыт тут не помощник: в школе такого не говорят. Я вызвал образ мамы и попытался ответить на ее языке.

— Вы все так добры ко мне, — отважился я.

— Правда? А я боялась, что мы уделяем тебе мало внимания, то Маркус болен, то еще что-нибудь. И сама я свалилась. Надеюсь, без меня за тобой присматривали?

— Конечно, — ответил я.

Мы прошли мимо кедра; дальше начинались клумбы.

— Ну, — сказала миссис Модсли, — вот мы и в саду. Немного кособокий, правда? Из-за этой г-образной стены? Возможно, я бы поставила ее иначе, зато сюда нет доступа восточным и северным ветрам, потому и растут такие очаровательные розы. А тебя и вправду интересуют цветы?

Я ответил, что да, особенно ядовитые. Она улыбнулась.

— Думаю, здесь таких найдется не много.

Чтобы показать свою осведомленность, я начал было рассказывать ей о красавке, но вдруг остановился. Оказалось, что говорить о ней я не хочу. Впрочем, миссис Модсли все равно почти не слушала.

— В одном из сараев? Там, где был огород?

— Да, где-то там... но... скажите, пожалуйста, как называется эта роза?

— Русалка. Красивая, правда? А ты часто ходишь к этим, как ты их называешь, сараям? Мне казалось, там сплошные заросли.

— Да, зато там могут быть правонарушители.

— Настоящие правонарушители?

— Да нет, понарошке.

Мы остановились возле розовеющей магнолии, и миссис Модсли сказала:

— Эти деревья всегда напоминают мне о Мариан. Очень мило, что ты согласился отнести ее записку Нэнни Робсон. Мариан часто передает с тобой что-нибудь?

Мозг заработал с немыслимой быстротой.

— Нет, передавала раз или два.

— Я тебя задержала, — сказала миссис Модсли, — а теперь тревожусь, что напрасно. Может, ты все-таки отнесешь записку? Дорогу, конечно, знаешь?

Вот она возможность вырваться на волю — дверь открыта. Но как ответить на вопрос?

— Не совсем, но я могу спросить.

— Ты не знаешь дорогу? А я поняла, что ты уже носил туда записки.

— Да, да, носил.

— И до сих пор не знаешь дороги?

Я не ответил.

— Послушай, — заговорила миссис Модсли. — Наверное, записку все-таки нужно доставить. Она ведь у тебя в кармане? Сейчас я позову кого-то из садовников и попрошу его отнести записку.

Я похолодел.

— Не стоит, миссис Модсли, — возразил я, — это не так уж важно, пожалуйста, не беспокойтесь.

— Видишь ли, по-своему это важно, — не согласилась миссис Модсли, — потому что Нэнни Робсон захочет подготовиться к ее приходу... старые люди не любят, когда их застают врасплох. Стэнтон, — крикнула она, — подойдите сюда на минутку.

Ближайший к нам садовник опустил на землю инструменты и направился к нам, как и полагается садовнику, не спеша и чуть вразвалку. Можно было разглядеть его лицо — это было лицо палача. Я машинально убрал руки в карманы.

Садовник притронулся к фуражке.

— Стэнтон, — обратилась к нему миссис Модсли, — у нас тут записка для мисс Робсон, довольно срочная. Вы не отнесете ее?

— Конечно, госпожа, — ответил Стэнтон и протянул руку.

Пальцы вжались в материю кармана. Стараясь не шелестеть бумагой и беспомощно дергаясь, я воскликнул:

— У меня ее нет! Ой, извините, наверное, она где-то выпала.

— Пошарь получше, — распорядилась миссис Модели. — Пошарь получше.

Я пошарил, но безрезультатно.

— Ну ладно, Стэнтон, — спокойно сказала миссис Модсли, — просто передайте мисс Робсон, что скоро к ней зайдет мисс Мариан.

Садовник козырнул и ушел. Мне страшно захотелось пойти за ним, просто взять и уйти, и я даже сделал несколько шагов, но тотчас понял всю обреченность такого поступка и вернулся.

— Ты передумал насчет записки? — спросила миссис Модсли.

Как все дети, я ненавидел иронию и потому не ответил, просто стоял и тупо смотрел в одну точку — на пышном лиловом платье хозяйки.

— Вынь, пожалуйста, руки из карманов, — попросила миссис Модсли. — Неужели тебе не говорили, что держать руки в карманах — это дурной тон?

Я молча повиновался.

— Я могла бы попросить тебя вывернуть карманы, — сказала она, и в ту же секунду мои руки метнулись защитить их. — Но я этого не сделаю, — продолжала она, — только задам один вопрос. Ты говоришь, что уже передавал записки от Мариан?

— Ну, я...

— По-моему, ты сказал, что да. Если они предназначались не Нэнни Робсон, то кому же?

Я не знал, что ответить, но за меня ответила природа. Небо болезненно прокашлялось, потом разразилось мощными раскатами грома.

В ту же секунду полил дождь. Теперь не вспомнить, чем кончился наш разговор, сказали мы что-то еще или нет, не помню, как добежали до дома. Но помню, как влетел в свою комнату и в ужасе обнаружил, что она занята другим. Вернее, самого человека в комнате не было, но были его вещи: его стекло, серебро, кожа, черное дерево и слоновая кость, щетка для волос, губка и бритвенный прибор. На цыпочках я вышел за дверь, не зная, куда податься. В конце концов заперся в туалете, но когда чьи-то нетерпеливые пальцы стали дергать ручку, я вздохнул с облегчением — страх уже прошел.

Все, за исключением Мариан и миссис Модсли, собрались у чайного стола. Кое-кого я видел впервые: это были гости, приехавшие на бал. За окном так потемнело, что пришлось зажечь лампы; мне все казалось, что сейчас время не чая, а ужина. Без хозяйки мы бродили по комнате, поглядывали в окно на вспышки молнии и обменивались отрывочными фразами. Со мной почти не заговаривали, я был как герой или жертва, которых держат за ширмой до начала церемонии. Мысли смешались, но все вокруг было четким и ясным; в середине стола громоздился окруженный розовыми свечами торт, он был покрыт сахарной глазурью, а поперек его розовым кремом было написано мое имя. Наконец все разом задвигались, и я понял, что вошла миссис Модели. Постепенно гости запрудили пространство вокруг стола, я же оставался в глубине комнаты.

— Лео, дорогой, садись сюда, пожалуйста, — пригласила миссис Модсли, и я неохотно пробрался на место рядом с ней. Однако пугался я напрасно — она была сама обходительность.

— Мне пришлось перевести тебя из твоей комнаты, — сообщила она, — в комнату Маркуса. Извини, пожалуйста, но твою мы отдали другому одинокому мужчине, холостяку постарше. Маркус так рад, что вы снова вместе. Надеюсь, не возражаешь?

— Конечно, нет, — заверил я.

— Ты видишь, что перед тобой? — спросила она.

Передо мной было много чего: хлопушки, разбросанные по скатерти цветы и — раньше я его не заметил — еще один торт, копия стоявшего в центре, только крошечный, с одной свечой, а на глазури написано мое имя.

— Это для меня? — глупо спросил я.

— Да, все это для тебя. Видишь ли, может, это и чудачество, но мне не нравится цифра тринадцать. Все-таки несчастливое число. Поэтому мы поставили двенадцать свечей вокруг большого торта, а когда их задуют, ты зажжешь вот эту, свою.

— А когда это будет? — глупо спросил я.

— Когда появится Мариан. Она хочет сделать тебе подарок первой. Не гадай, все равно не угадаешь. А остальные подарки дожидаются тебя на буфете.

Я покосился на буфет, увидел несколько веселых, разноцветных свертков и по форме попытался определить, что там внутри.

— У тебя хватит терпения подождать? — спросила миссис Модсли, чуть поддразнивая меня.

— А долго? — снова спросил я.

— Примерно часов до шести. Как только Мариан вернется от Нэнни Робсон. Теперь уже скоро, мы ведь поздно собрались. Это я виновата, сильно замешкалась.

Она улыбнулась, но я заметил, что у нее дрожат руки.

— Вы промокли? — спросил я. Мне вдруг неудержимо захотелось вернуться к нашему с ней разговору. Не могла же она о нем забыть!

— Совсем немножко, — отозвалась миссис Модсли. — Ты даже не подождал меня, это не по-рыцарски.

— Лео поступил не по-рыцарски? — вмешался лорд Тримингем, сидевший по другую сторону от миссис Модсли. — Не верю, Лео — настоящий дамский угодник. Вам известно, что он — кавалер Мариан?

Миссис Модсли не ответила. Чуть помолчав, она сказала:

— По-моему, Лео, тебе пора резать торт.

До середины стола мне было не дотянуться, и торт перенесли поближе. Я разрезал его не самым лучшим образом.

— Надо оставить кусок для Мариан, — напомнил кто-то.

— Пора бы ей вернуться, — заметил лорд Тримингем, поглядывая на часы.

— Дождь еще не кончился, — сказала миссис Модели. — Пожалуй, стоит послать за ней коляску. Как мы об этом раньше не подумали?

Она позвонила в звонок и дала распоряжение.

— А когда Мариан выходила, дождь уже начался? — спросил кто-то. Но вопрос повис в воздухе — никто не видел, как Мариан уходила.

Торт съели, в середине блюда остался лишь один кусок, он сиротливо лежал на боку, а вокруг него догорали свечи.

Мы услышали, как за окнами проехал экипаж.

— Через десять минут она будет здесь, — сказал лорд Тримингем.

— Да, но ей еще надо переодеться, — уточнил Маркус.

— Ш-ш, — прошипел Дэнис. — Это секрет, очень большой секрет.

— Какой секрет? — спросила миссис Модсли. — Какой секрет, Дэнис?

— Что Мариан надо переодеться.

— Но если это секрет, зачем его выдавать?

Дэнис пристыженно умолк, хотя проболтался не он, а Маркус.

— Может, она не стала ждать коляску, — предположил кто-то, — и сейчас идет прямо под дождем. Бедняжка, она промокнет до нитки, хочешь не хочешь, придется переодеваться.

— Какое доброе сердце у вашей дочери, миссис Модсли, — сказал другой гость. — Не каждая девушка так внимательна к своей старой няне.

— Мариан всегда очень любила ее, — сообщила миссис Модсли. — А теперь, Лео, задуй свечи, пока дело не дошло до пожара, и зажги свою. У тебя осталось место для кусочка твоего личного торта?

Я послушно поднялся, и вскоре комната наполнилась пшикающими звуками. Свечи, хотя и были хрупкими, гаснуть не желали, и вскоре у меня перехватило дыхание. Но на помощь пришли чужие легкие, полные воздуха и сил.

— Пальцами их, пальцами! Только сначала лизнуть!

Наконец дымящиеся фитильки окончательно погасли. Я зажег мою единственную свечку и отрезал кусочек маленького торта, но проглотить его был уже не в силах.

— Он предпочитает есть его глазами, — пошутил кто-то.

Возникла пауза; я заметил, что последние несколько минут пауза следовала за каждым движением и почти за каждой фразой.

— Через минуту-другую она будет здесь, — заверил всех лорд Тримингем. Никто и не думал в этом сомневаться.

— Давайте-ка устроим небольшой салют, — предложил мистер Модсли. — Лео, бери хлопушку, будешь тянуть вместе со мной.

Все разбились на пары: кто-то объединился с соседом по коридору, кто-то с сидящим напротив. Некоторые дамы сморщились и отвели головы назад. Те, кто посмелее, ухватились за полоску картона.

— Ну-ка, раз, два!

В комнате загремели великолепные взрывы-хлопки. Они слились с подоспевшим раскатом грома, и получился мощнейший залп! И, наверное, только мои уши уловили шуршание колес — мимо окон проехала коляска.

У всех появились головные уборы: шутовские колпаки, шапочки с козырьками, римские шлемы, короны, пронзительно засвистели жестяные свистки, несколько голосов принялось томно распевать какие-то сентиментальные куплеты.

— Повторить! Повторить!

Все стали искать среди ворохов бумаги нестреляные хлопушки. Наконец мы снова вооружились и с горящими, озорными лицами стали друг перед другом. Теперь моей партнершей оказалась миссис Модсли. Она чуть наклонила голову и сжала губы.

— Оставьте одну для Мариан! — воскликнул кто-то.

И снова взрывы, раздираемая в клочья бумага, дым, едкий запах. Когда воздух очистился, а шум уступил место смеху, я увидел, что у локтя миссис Модсли стоит дворецкий.

— Извините, госпожа, — доложил он, — экипаж вернулся, но мисс Мариан в нем нет. Мисс Робсон сказала, что сегодня Мариан к ней вообще не заходила.

Эта новость испугала меня, будто я не ждал ничего подобного. Впрочем, может, и правда не ждал — убедил себя, что Мариан окажется там. Именинный чай снова стал мне немил. Взрослые в шапках всегда выглядят старше, чем на самом деле, и в горящих глазах, в лицах, которые я видел перед собой, темно-красных при свете ламп, было что-то дикое, потустороннее. Мне вспомнились картины, висевшие в курительной комнате — люди, позабывшие обо всем на свете.

— Где она может быть? — спросил кто-то словно между делом.

— Правда, где она может быть?

— Она должна переодеться. Может, она сейчас и переодевается. Может, она у себя, наверху, переодевается, — предположил Дэнис.

— Что ж, нам остается только ждать, — спокойно заключил мистер Модсли.

Колпаки и шлемы мудро закивали, снова засвистели свистки, какой-то мужчина начал загадывать загадку, голос его тонул в общем шуме, и он старался всех перекричать, как вдруг миссис Модсли поднялась, оттолкнула свой стул. Локти ее торчали в стороны, наклоненный торс дрожал, а лицо изменилось до неузнаваемости.

— Нет, — заявила она. — Мы не будем ждать. Я пойду ее искать. Лео, ты знаешь, где она. Идем, ты покажешь мне дорогу.

Не успел я понять, что происходит, как очутился за пределами комнаты, подгоняемый ее властным голосом и рукой, кажется лежавшей на моем плече.

— Мадлен! — раздался вслед голос ее мужа; впервые я услышал, как он назвал ее по имени.

Проходя через залу, я приметил зеленый велосипед, и увиденное намертво врезалось в память. Он был прислонен к перилам лестницы и почему-то напомнил мне о маленькой горной овечке с изогнутыми рогами, наклонившей голову в знак извинения или для защиты. Повернутый ко мне руль сгорбился, а седло было поднято для Мариан как можно выше, под ним виднелась блестящая стальная трубка дюймов шести длиной.

Это видение не покидало меня, пробуждая мучительные мысли о чем-то изуродованном и примененном не по назначению, когда я бежал под дождем рядом с миссис Модсли. Я думал, она вообще не способна бегать, но она бежала так быстро, что я едва поспевал за ней. Ее лиловый бумажный капор вскоре насквозь промок; поначалу он зловеще хлопал, потом облепил ее голову, темный и прозрачный, а с тесемок капала вода. Сквозь мой бумажный колпак тоже сочился дождь, он холодил голову и пробирался за шиворот.

Впрочем, дождь значительно утих, гром доносился откуда-то издалека, а молния уже не метала иссиня-ледяные стрелы из черных облаков, теперь она извивающейся оранжевой струйкой медленно стекала с лимонного неба. Я был ужасно напуган и не обращал внимания на разгулявшуюся стихию, хотя она ухудшала мое и без того плачевное состояние. Более всего — помимо собственных страданий — я ощущал неуловимый запах дождя, наполнявший воздух.

Миссис Модсли, не произнося ни слова, бежала широкими и неуклюжими шагами, юбка с тремя рядами лент волочилась по песку и шелестела через лужи, и вскоре я понял: это она ведет меня, она знает, куда идти. Когда мы оказались на посыпанной шлаком дорожке между рододендронами, я попробовал вернуть ее и закричал:

— Не сюда, миссис Модсли!

Но она словно меня не слышала и слепо рвалась вперед; наконец мы добежали до сарая, где недавно росла красавка. Косматый обрубок все еще валялся на дорожке, поникший и заляпанный грязью. Миссис Модсли остановилась и заглянула внутрь — там лежала груда листьев, влажных, но уже увядающих.

— В этом нет, — пробормотала она, — но, значит, в том или в том. Ты сам говорил, здесь бывают правонарушители.

Из заброшенных хибарок не доносилось ни звука, только слышно было, как по просевшим крышам барабанит дождь. Я сжался, заплакал — участвовать в этих поисках было противно моему существу.

— Нет, ты пойдешь! — крикнула она, хватая меня за руку, и в эту минуту мы увидели их, Деву и Водолея, они лежали на земле рядом, два тела слились в одно. Наверное, в первую секунду я не ужаснулся, скорее был заинтригован; испугался я чуть позже, когда заголосила миссис Модсли, а тень на стене, будто зонтик, раскрылась и снова закрылась.

Больше я почти ничего не помню, но еще в Брэндем-Холле мне каким-то образом стало известно, что, вернувшись на ферму, Тед Берджес застрелился.