В том, что Канарис был раздражен самовольным «визитом» майора Прука в Берлин, не было ничего удивительного. Дело осложнялось тем, что во второй половине марта в Берлине внезапно появился и «доктор Дитрих», он же капитан К., офицер военно-морской разведки, срочно выехавший из Норвегии через Нарвик и Стокгольм. Норвежская полиция установила за ним слежку, и ему грозил арест. Некоторое время капитан К. провел в своей семье в Кенигсберге, а 4 апреля получил приказ выехать в Осло, хотя и не был информирован о том, что в самом ближайшем будущем предстоит вторжение в Норвегию. Канарис предвидел возможность его ареста норвежцами и поэтому счел нужным ни о чем не информировать его. Тот факт, что оба самых нужных ему офицера покинули Норвегию, никак не устраивал шефа абвера, тем более что в Германии им сейчас абсолютно не следовало быть.

Утром 6 апреля Прук также вылетел в Осло. Его с нетерпением принял посланник, буквально закидавший его вопросами о том, что слышно в Берлине о вторжении, назначен ли день высадки и т. д. Но строгая директива, данная Пруку начальством, запрещала ему информировать доктора Брэйера. Это было поистине забавно. Офицер германской разведки ничего не мог рассказать официальному представителю немецкого государства в Норвегии о предстоящих событиях. В этой обстановке майор должен был мобилизовать всю силу своих сдерживающих центров, чтобы устоять перед атаками посланника, пытавшегося выудить из него важные сведения.

Из разговора Прук понял, что посланник уже что-то знает, и был этим немало удивлен. А удивляться было нечему: в тот же самый день, но чуть пораньше, майор Бенеке, попавший в трудное положение, «неофициально» намекнул Брэйеру о готовящихся событиях. Зная, что норвежцы готовы выдворить его из своей страны, Бенеке решил посоветоваться об этом с посланником.

Хотя Прук должен был держать посланника в неведении, он имел право сообщить точное время начала операции некоторым ответственным офицерам абвера и, в частности, представителю контрразведки старшему правительственному советнику Бергу, офицеру разведки ВМС «доктору Дитриху», а также своему коллеге майору Бенеке, который, кстати, в это же утро получил указания по радио непосредственно из Берлина.

Руководство абвера не дало никаких директив о действиях своего нового органа в Норвегии после начала операции, но майору Пруку было поручено возглавить его, обосновавшись в конторе торгового представительства на улице Клингенберггатен, 7. Ему также было сказано, что вместе с воинскими частями туда прибудут лица, предназначенные для развертывания Бергенского и Тронхеймского отделов организации абвера в Норвегии. Эти отделы должны были подчиняться центральному аппарату в Осло.

8 апреля утром Прук должен был встретить своего друга подполковника Польмана на Восточном вокзале и оказать ему помощь в изучении местной обстановки. А в это время «доктора Дитриха» срочно вызвали к военно-морскому атташе. На «Дитриха» возлагалась ответственная задача обеспечить проводку крейсера «Блюхер» в порт до самой крепости Акерхюс. Рассказывая «Дитриху» о его задании, капитан Шрейбер очень живо нарисовал картину того, как будет происходить захват города.

— Я уверен, — сказал он, — это будет нечто вроде демонстрации флага, ну примерно то же самое, что было в прошлом году при взятии Праги.

Когда подполковник Польман в сопровождении сотрудника министерства иностранных дел Шумбурга прибыл в Осло, его, как было условлено, встретил на Восточном вокзале сам Прук. В течение дня оба знакомились с городом и окрестностями, и Прук рассказал вновь прибывшему о важнейших военных объектах, коммуникациях и местах высадки. Они поднялись на гору Экеберг, к самым воротам расположенного здесь мореходного училища, откуда открывался хороший вид на гавань и фиорд.

По пути Польман сообщил, что он находится в очень затруднительном положении. Он — гость посланника, и доктор Брэйер явно связывает его прибытие с предстоящим немецким вторжением, поэтому он будет всячески пытаться выведать у него подробности. Но у Польмана есть строгая инструкция — молчать и передать посланнику секретный пакет не раньше 23.00 8 апреля.

«Доктор Дитрих», получив задание, спросил военно-морского атташе, как ему действовать. Ответ был в духе капитана Шрейбера:

— О, это вы решайте сами!

Когда-то «доктор Дитрих» был морским летчиком. Теперь ему предстояло испытать роль шкипера. Он поехал в гавань. Из сообщений гамбургского отдела абвера он знал, что высадка десанта готовится самым тщательным образом. Работавший там капитан 1 ранга Вихман заблаговременно выяснил, какие немецкие торговые суда должны выйти в порты Южной Норвегии в течение второй недели апреля. В случае войны можно было ожидать, что норвежские портовые власти опечатают и возьмут под контроль все радиотелеграфные станции на этих немецких судах. Поэтому было необходимо снабдить их особыми, секретными приемопередатчиками. Для этой цели был выбран портативный передатчик «AFU», каким обычно снабжались немецкие тайные агенты. Его можно было упаковать в небольшой чемодан и использовать независимо от судового радиотелеграфа.

«Доктору Дитриху» было нетрудно сориентироваться среди небольшого числа немецких судов, которые находились во второй половине дня в порту. Он имел документы судоходного инспектора и мог вести переговоры с капитанами судов. Одним из крайних у причала стоял пароход «Виддер». «Доктор» быстро договорился с капитаном, чтобы его доставили на судно на моторном катере. Поднявшись на борт, он сразу прошел в радиорубку.

— Ну что, получили вы передатчик «AFU?» — обратился он к радисту.

— Так точно, — отрапортовал радист, который был послан на пароход из резидентуры в Гамбурге.

«Доктор» попросил его связаться с Гамбургом и проверить надежность связи. После этого он договорился с капитаном, что прибудет на судно сразу после полуночи. Цели своего визита он ему, конечно, не сообщил. Таким образом, к приему «Блюхера» все было готово.

Выйдя из порта, «доктор Дитрих» направился на улицу Клингенберггатен, 7, где у него в полночь было назначено свидание с тремя другими «коммивояжерами» из числа завербованных майором Бенеке. Окна дома выходили в ту сторону, где был расположен аэродром Форнебу. Чуть правее, на крышах соседних домов, были видны автоматические зенитные установки норвежцев, а дальше, за ними — часть крепости Акерхюс и портовые сооружения. Немцы решили оставаться в рабочих кабинетах всю ночь, до утра. В 5.00 утра, одновременно с началом вторжения, должна была заработать и новая «военная организация» абвера.

Задолго до рассвета со стороны моря послышалась отдаленная канонада. Все сразу же подумали, что немецкие корабли попали под огонь норвежских кораблей или береговых батарей. Но точно никто ничего не знал. Напряжение росло.

Перед рассветом «доктор Дитрих» покинул своих коллег, проник в порт и поднялся на борт «Виддера». Когда появился «Блюхер», он установил связь с Гамбургом и начал сообщать начальству о происходящем. Сообщения посылались с паузами в несколько минут, сначала зашифрованные, а затем и клером. «Дитрих» тщательно прокомментировал посадку самолетов ВВС и сообщил о контрмерах, принятых норвежцами. С борта парохода он имел прекрасный обзор всей припортовой части Осло, аэродрома и его окрестностей. С момента появления над Осло первого немецкого самолета до исхода дня 3 апреля Гамбург получил примерно 250 донесений, которые были тут же препровождены в управление абвера в Берлине, а оттуда — в ставку верховного главнокомандования.

Приблизительно через час после поступления первых донесений ставка запросила Гамбург о том, кто дает эти «замечательные» сообщения. Отвечая на телеграфный запрос, «доктор Дитрих» отстучал: «Старший лейтенант К…ф».

Это были первые сведения об обстановке в Норвегии, полученные ставкой после начала наступления, и они были куда более исчерпывающими, чем донесения оперативного штаба Фалькенхорста. Можно смело сказать, что если бы не импровизированная информационная деятельность «доктора Дитриха», то гибель «Блюхера» и срыв графика высадки воздушного десанта создали бы для ставки верховного командования в Берлине и штаба фон Фалькенхорста в гамбургской «Эспланаде» исключительно большие трудности.

Было уже около половины седьмого, когда офицеры абвера, сидевшие на Клингенберггатен и ничего не знавшие об обстановке, увидели несколько транспортных самолетов, заходящих на посадку на аэродром Форнебу. Спустя несколько минут низко над городом прошли новые самолеты.

На улице перед домом и на площади Фритьофа Нансена собралось много людей. Но они мгновенно разбежались, едва увидели немецкие бомбардировщики. Они спикировали на крепость Акерхюс. Две бомбы взорвались на крепостной площади, другие — где-то в стороне. Затем на какое-то время в городе воцарилась жуткая тишина. Никто из абверовцев на Клингенберггатен не знал, что Осло уже в руках победителей, а выйти на улицу они не решались. Лишь в 17.00 руководители военной организации абвера в Норвегии покинули свое закамуфлированное убежище и направились в германскую миссию.

 

Квислинг — английский агент

Жители Осло еще долго не могли прийти в себя. Им казалось, что все это — сон. Почти молниеносно щупальца Гитлера опутали норвежскую столицу. Первые серо-зеленые шинели появились на центральной улице Осло уже в 12 часов дня. Это были трое солдат с легким пулеметом на треноге. Вокруг них тут же столпился народ. Одни глазели, другие отчаянно ругались, более осторожные проходили мимо. Обстановка была действительно невероятной и вместе с тем почти гротескной. Одного немецкого подполковника по пятам преследовали несколько падких до сенсаций американских репортеров. Им повезло: они наткнулись на представителя командования, а точнее, на самого подполковника Польмана, который милостиво разрешил американцам пользоваться кинокамерой. Так возник фильм, в котором были запечатлены и посадка самолетов на аэродроме Форнебу, и поднятие флага на здании германской миссии. Некоторые события происходили так быстро, что журналисты несколько раз просили подполковника «повторить сцены», с тем чтобы можно было запечатлеть все.

Едва уразумев смысл происшедшего, жители Осло услышали в 19 часов 32 минуты по радио голос Квислинга. Он сообщил, что взял власть в свои руки, и потребовал прекращения борьбы. Выступление Квислинга оказалось неожиданным сюрпризом не только для самих норвежцев, но и для немцев. Майор Бенеке лучше других был осведомлен о Квислинге и сразу же понял, какой губительный вред может причинить норвежский майор немецким интересам. Именно Бенеке подготовил и передал главному командованию точные характеристики и свои предварительные соображения в отношении руководящих норвежских политиков и военных. Между прочим, против фамилии Квислинга там стояло буквально следующее: «Известен как фанатик, не играет никакой роли».

В это время Бенеке был целиком занят решением военных задач. Нужно было срочно расширять агентурную сеть, посылать своих людей с разведывательными целями по всей стране, и прежде всего в Конгсвингеру и к шведской границе, с тем чтобы как можно больше узнать о дислокации и передвижениях норвежских войск, о настроениях шведов и о соотношении сил.

11 и 12 апреля немцы были готовы покончить с Квислингом. Бенеке использовал малейший повод для того, чтобы втиснуть в свои донесения любые доводы о том, какую опасность для немцев представляет деятельность Квислинга. 13 апреля он собственноручно подготовил рапорт о новом «главе правительства». В этом рапорте о Квислинге не было сказано ни одного положительного слова.

Бенеке знал, что его сведения будут использованы на самом высшем уровне, и прежде всего для информации фон Фалькенхорста и его штаба, а также германского уполномоченного на переговорах со специальными представителями из Берлина. И Бенеке не мог не использовать этот шанс.

Сведения о том, что Квислинг до того, как вошел в состав правительства от крестьянской партии, предлагал коммунистам, а позднее и социалистам, свои услуги в качестве «военного организатора», должны были, по мнению Бенеке, резко снизить интерес к нему со стороны германского генерального штаба. Обе партии отказались в свое время от его «услуг» и считали его закамуфлированным английским шпионом. Уже одно это начисто лишало его всякого доверия немцев.

Майор Бенеке не удовольствовался только этими «разоблачениями». Как следовало из его рапорта, Квислинг в свое время являлся центральным объектом очень крупных газетных скандалов. И майор тщательно перечислил их все.

В соответствии с выводами Бенеке правительство Квислинга создавало для Германии исключительно большие трудности. Такого рода мнения он слышал от представителей всех слоев населения. Настоящие друзья Германии, писал он, глубоко потрясены приходом Квислинга к власти. «Мы так верили в Германию, — заявляют они, — в ее величие и силу. Но тот, кто посоветовал Германии иметь дело с Квислингом, очевидно, является агентом Британии».

В день вторжения Бенеке случайно разговорился с одним норвежцем, и тот поведал ему, что сотни молодых норвежцев отправились из Осло на север, чтобы продолжать борьбу. Один «вполне заслуживающий доверия и рассудительный человек» сказал Бенеке, что норвежский народ отнюдь не желает воевать с Германией, но он пойдет на борьбу с Квислингом.

14 апреля в 15.30 майор Бенеке закончил подготовку очень важного рапорта, который был немедленно передан фон Фалькенхорсту и доктору Брэйеру.

В рапорте, между прочим, говорилось, что часть военных и гражданских лиц, покинувших Осло в первые дни после вторжения, вновь вернулась в столицу. Это касалось прежде всего молодежи, выехавшей в Нордмарк и в направлении Хенефоса. По мнению Бенеке, главной причиной их возвращения являлись слухи о смещении правительства Квислинга. Для доктора Брэйера, только что начавшего переговоры с приехавшим из Берлина вице-статс-секретарем Хабичем, это был прекрасный аргумент в пользу отставки Квислинга.

Через день после этого Квислинг был вынужден уйти с политической сцены, и был создан административный совет.

16 апреля Бенеке подготовил новый рапорт, в котором он опять коснулся своей излюбленной темы о Квислинге, хотя тот уже ушел в отставку. В этом рапорте Бенеке сообщал, что в течение своего многолетнего пребывания в Норвегии он не встретил ни одного офицера, который питал хотя бы малейшее уважение к Квислингу. Более того, норвежские офицеры считали оскорбительным выполнять приказы, подписанные Квислингом. Бенеке полагал, что именно из-за Квислинга, выступившего в новом, административном совете с планом демобилизации, смена правительства не оказала никакого положительного влияния на норвежскую армию. За день до этого кронпринц Улаф вновь выступил с призывом к сопротивлению. И в этой речи не было недостатка в ссылках на предателя норвежского народа Квислинга.

 

Бенеке и Прук

Еще до 9 апреля Бенеке как-то сказал майору Пруку, что Гитлер в случае оккупации Норвегии будет рассматривать Квислинга в качестве «своего человека». Хорошо зная норвежские условия и отношения норвежцев к Квислингу и его партии «Национальное единение», Бенеке сильно сомневался в том, что этому человеку может быть предоставлена верховная власть в побежденной стране. Он говорил, что уже собрал кое-какой материал и будет продолжать собирать его, с тем чтобы в благоприятный момент убедить Гитлера в абсолютной непригодности Квислинга к этой роли.

Доклады о Квислинге поступали в Берлин от агентов абвера еще задолго до вторжения; Немало постарался в этом отношении и Бенеке. Видимо, Берлин серьезно интересовался этим человеком, надеясь его использовать.

Сфера деятельности абвера в то время была вообще-то чисто военной. Но весьма специфические условия, возникшие в связи с выступлением Квислинга 9 апреля, привели к тому, что офицерам Канариса довольно основательно пришлось заняться политическими вопросами. Это было необходимо еще и потому, что немецкому генеральному штабу нужно было рассматривать некоторые политические вопросы в качестве звена военного анализа обстановки.

С 9 апреля майор Бенеке стал руководить отделом разведки новой организации абвера в Норвегии. Его непосредственный начальник майор Прук в первое время целиком посвятил себя административным вопросам и почти не вмешивался в сферу деятельности Бенеке, особенно когда дело касалось Квислинга. Но подходили они к этому вопросу по-разному. Хотя Прук и разделял мнение своего коллеги в отношении Квислинга, он строга придерживался правил своей службы: регулярно отправлял сведения и доклады через официальные каналы и был всегда формально корректен. Бенеке, напротив, отличала крайняя темпераментность. Он в основном следовал собственным соображениям и в борьбе против Квислинга не стеснялся прибегать даже к иезуитским методам, считая, что цель оправдывает средства. Поэтому доклады, которые получал фон Фалькенхорст и его штаб от отделения абвера в Норвегии, в ряде случаев были инспирированы человеком, руководствовавшимся собственной политической интуицией, не останавливавшимся ни перед чем, чтобы довести свою точку зрения до логического конца. Это свидетельствует о том, что отдельные лица очень часто представляют собой важнейший ключ к пониманию борьбы за власть и обострению противоречий в вопросе о формах политического правления.

 

В гостинице «Д'Англетер»

Может показаться странным, что Бенеке так долго мог вести свою в высшей степени личную игру, используя для этого маску абвера. Частично это объяснялось тем, что Бенеке, может быть, несколько утрированно, выражал мнение большинства немецких военных о Квислинге. Не менее важной в этом отношении была и позиция, занятая адмиралом Канарисом. Как Канарис, так и Пикенброк, начальник отдела разведки абвера, располагали весьма серьезными разоблачительными сведениями о бывшем норвежском министре обороны. Разумеется, они не могли разглашать эти данные: служба обязывала сохранять все в тайне, но эти сведения дали им возможность составить определенную точку зрения о Квислинге. Вот, например, что рассказывает генерал-лейтенант Пикенброк о своей секретной встрече с Квислингом в гостинице «Д'Англетер» в Копенгагене за несколько дней до вторжения.

«В воскресенье 31 марта 1940 года Гитлер пригласил меня в рейхсканцелярию и поручил через три дня встретиться с Квислингом в гостинице „Д'Англетер“ в Копенгагене. Встреча была назначена на 15.00. Гитлер сказал мне, что Квислинг желает дать сведения о дислокации и составе вооруженных сил Норвегии, о крепостях и артиллерийских позициях у входа в порты и фиорды. О результатах встречи с Квислингом я должен был по возвращении доложить адмиралу Редеру. На беседе у Гитлера присутствовал только его адъютант, генерал Шмундт.

В условленное время в вестибюле гостиницы я встретился с Квислингом, которого я узнал по фотографии. Мы вместе поднялись в его номер. Кроме нас, в комнате не было никого.

Квислинг начал беседу с резких выпадов против англичан, которые своей экономической политикой хотели бы поставить Норвегию в зависимое положение, унизительное для норвежской нации. Он высказал мнение, что в ближайшее время нужно ожидать высадки английских десантов в Норвегии и что в интересах Норвегии было бы лучше, если бы немцы опередили англичан. Затем Квислинг заявил, что немцам лучше всего высаживаться не только в Южной Норвегии (Осло — Берген), но и в Северной (Нарвик). Вопрос об артиллерийских батареях при входе в Уфут-фиорд не затрагивался. Квислинг высказал мнение, что для Германии высадка и закрепление в Нарвике имели бы решающее значение. Но германский военно-морской флот, очевидно, не в состоянии осуществить это: у него едва ли найдется достаточное количество сил. Я подумал, что в этом вопросе он, по-видимому, прав, но счел себя неправомочным разговаривать с Квислингом о планах, выработанных верховным главнокомандованием, и тем более разглашать их главную идею.

На вопрос об эффективности сил норвежской обороны Квислинг ответил лишь тем, что указал на их слабую готовность, объяснив это нехваткой людей для весенних полевых работ. Затем он дал мне сведения о фортах на подступах к Осло и к Бергену. Если германские корабли появятся неожиданно, то, по мнению Квислинга, береговые батареи не успеют открыть огонь. Он предполагал, что коменданты крепостей сначала попытаются получить одобрение таких действий со стороны верховных властей. Рассказывая об Осло-фиорде, Квислинг заявил, что он не может быть заминирован на большом протяжении. Суда должны проходить свободно.

Он дал также неплохие сведения о норвежских аэродромах. И, кроме того, усиленно подчеркивал, что в различных воинских частях имеется большой процент военных, принадлежащих к его партии, которые не окажут немцам серьезного сопротивления.

Мне кажется, что результаты этой беседы, продолжавшейся полтора часа, были весьма незначительны. У меня создалось впечатление, что Квислинг не был готов отвечать на чисто военные вопросы, но он охотно сообщил о том, что знал. Возможно, он ждал, что мы сообщим ему некоторые детали наших планов».

В тот же день, когда Пикенброк был вызван к Гитлеру в рейхсканцелярию, адмирал Канарис лично прибыл в Осло, чтобы провести «последнюю инспекцию» перед вторжением. Его попытки встретиться с майором Пруком и получить от него последние данные о положении в стране не удались, потому что Прук находился в Северной Норвегии.

Канарис, проживавший в «Гранд-отеле» под именем старшего правительственного советника Фукса из Берлина, имел три важные встречи с военно-морским атташе Шрейбером, который охарактеризовал майора Бенеке как «пустого человека». Шрейбер заручился обещанием адмирала о том, что с началом операции он, Шрейбер, будет возглавлять весь военный аппарат абвера в Осло. Это привело к тому, что Прук 4 апреля сломя голову вылетел в Берлин за указаниями.

1 апреля Бенеке, получивший точные сведения о попытках норвежского министерства иностранных дел выслать его из страны, обсудил с Канарисом наиболее приемлемые контрмеры. Вместе с командором Мейснером, представителем контрразведки, Канарис направился позавтракать в ресторан «Спейлен». Во время завтрака он незаметно наклонился к Мейснеру и почти с сожалением сказал:

— Дело зашло слишком далеко. Акцию, к сожалению, остановить нельзя.

Затем он съязвил по поводу глупости дипломатов (вероятно, имея в виду и военно-морского атташе), считавших, что норвежцы не окажут сопротивления. Хотя Канарис был противником нападения на Норвегию, он безоговорочно выполнял свои обязанности. Своими рапортами он попытался было воздействовать на руководство и уговорить его отказаться от намеченной акции, но его настойчивые указания на то, что английский флот готов к выходу в море, не подействовали. Они лишь укрепили Гитлера в его решении нанести удар.

3 апреля, в тот самый вечер, когда Пикенброк встречался с Квислингом в Копенгагене, полковник Остер, начальник оперативного отдела абвера, посетил голландского военного атташе в Берлине майора Саса и обронил в беседе с ним первое, правда не совсем ясное, предупреждение о предстоящем нападении немцев на Данию и Бельгию. Двумя часами раньше бывший норвежский военный министр, майор Квислинг, просил немецкий генеральный штаб начать вторжение в Норвегию, чтобы опередить англичан. Предупреждение полковника Остера не было ходом в борьбе за Норвегию, это, скорее, был шаг в направлении свержения нацистского режима.

 

НС — прорастающее семя нацизма

Сразу же после ухода Квислинга с поста премьер-министра и создания административного совета доктор Брэйер был отозван в Берлин в распоряжение министерства иностранных дел. Фон Фалькенхорст считал, что германская администрация в Норвегии должна быть организована так же, как в Бельгии в 1914–1918 годах, то есть во главе с гражданским чиновником, но под наблюдением главнокомандующего. Боясь влияния каких-либо партий на военное сопротивление норвежцев, Фалькенхорст послал по телеграфу настоятельную просьбу в Берлин — не лишать его возможности мирного урегулирования конфликта путем введения гражданской администрации.

Единственным ответом была телеграмма от 21 апреля: «Рейхскомиссар Тербовен с сопровождающими лицами прибудет сегодня на аэродром Форнебу в 10.00. Полицейские отряды высадятся в норвежских портах сегодня на рассвете».

Эти последние слова телеграммы из штаб-квартиры Гитлера вызвали в штабе Фалькенхорста большое недовольство и возмущение. До сих пор из портовых городов Норвегии не поступало никаких сообщений. Вскоре выяснилось, как рассказывал Прук, случайно присутствовавший в штабе при получении неприятной телеграммы и поэтому с особым интересом следивший за развитием событий, что гестаповцы и штурмовики действительно высаживаются в небольших рыбачьих поселках, не ожидая подхода немецких войск. Фалькенхорсту не оставалось ничего иного, как примириться со свершившимся фактом.

После прибытия в Норвегию гестапо и СД перед абвером встала задача найти новые формы работы и сотрудничества между исполнительным аппаратом Тербовена и военным командованием. На долю Прука выпало установление связи с оберштурмбанфюрером Штальэкером. Они договорились строго разграничить сферы деятельности. Всеми военными вопросами должен был заниматься абвер, всеми гражданскими — гестапо.

Размещение в Норвегии органов нацистской партии привело, как и предвидели руководители абвера, к целому ряду осложнений. Вот что рассказывает в этой связи сам Прук:

«Однажды вечером вместе с несколькими офицерами из моего управления я сидел в ресторане отеля „Бристоль“. Я обратил внимание на столик, неподалеку от нашего, где сидела весьма сомнительная компания безусых юнцов и совсем молоденьких девиц. Они явно не гармонировали со строгой обстановкой „Бристоля“.

С удивлением я обнаружил, что эти наглые и шумливые юнцы говорят по-немецки.

— Вы, видимо, не знаете, что это за люди? — спросил меня один из офицеров, капитан контрразведки, заметив мой озадаченный взгляд.

— Нет, — ответил я.

— Это арьергард СД — провокаторы и потаскушки. Они повсюду следуют за СД и всегда готовы выполнить свое особое задание».

Через несколько дней после прибытия Тербовена в Осло он пожелал лично встретиться с Пруком. С согласия Фалькенхорста доктор Штальэкер представил Прука Тербовену в его кабинете в здании стортинга. К удивлению Прука, Тербовен попросил Штальэкера оставить их наедине, и у них состоялась почти полуторачасовая беседа.

Тербовен вначале попросил рассказать ему о предыстории оккупации Норвегии. Затем он заинтересовался настроениями, царящими среди норвежцев. Прук отвечал откровенно. Норвежцы чувствовали себя лучше при вермахте, чем при гражданской власти. Об этом свидетельствуют первые донесения о настроениях в народе. Норвежцы — свободолюбивый народ. Это доказано историей. Прук хотел бы предупредить против всякого вмешательства во внутренние политические дела Норвегии.

На совет не вмешиваться в норвежские дела Тербовен ответил, что другие офицеры, также хорошо знающие Норвегию, придерживаются иного мнения. Затем разговор перешел на Квислинга.

Говоря о сторонниках «иного мнения», рейхскомиссар, видимо, имел в виду военно-морского атташе Рихарда Шрейбера. Прук так прямо и спросил у него. Тербовен кивнул, соглашаясь, и в свою очередь спросил Прука, знает ли он имперского уполномоченного Шейдта, личного представителя Розенберга в Норвегии.

— Пока что удалось избежать встречи с ним, — ответил Прук.

После такого искреннего ответа Тербовен стал более откровенен и дал понять Пруку, что он не в восторге, как он выразился, от этой пары. Потом Тербовен попросил Прука высказаться о политической атмосфере в стране.

— Расскажите мне об этом подробнее. Ведь вы уже здесь давно.

— Мне кажется, — начал Прук, — что если немецкое командование придает значение установлению хороших отношений с норвежцами, то лучше всего было бы отказаться от Квислинга как от главы правительства. Это вызовет у большей части норвежцев самый решительный протест и даже может иметь роковые последствия для военной обстановки. Я располагаю многочисленными данными на этот счет. Их собрал мой сотрудник, некто майор Бенеке. Он много лет провел в стране и имеет широкие и надежные связи.

Тербовен спокойно слушал его, не перебивая. Изредка задаваемые вопросы свидетельствовали о том, что он готов поддержать ход мыслей разведчика. И когда Прук кончил, рейхскомиссар сказал:

— В противоположность капитану 3 ранга Шрейберу я согласен, что было бы наиболее целесообразно изолировать Квислинга и поставить во главе «Нашунал самлинг» другого лидера. Я буду этому содействовать. Но я не думаю, что фюрер нас поддержит. Имейте в виду, фюрер дал ему обещание. Да и отказаться от «Нашунал самлинг» мы не можем ни при каких обстоятельствах: ведь это прорастающее семя национал-социализма в Норвегии.

В последних словах Тербовена выразилось главное в политической линии немцев летом и осенью 1940 года. Нет сомнений, однако, что высказываниям Прука он придавал большое значение, тем более что они подчеркивали общее мнение сотрудников германской миссии о Квислинге.

 

«Карл Юхан» в опасности

По старому военному правилу главнокомандующий и его начальник штаба не должны одновременно выезжать на новый командный пункт. Это делается для того, чтобы в случае опасности они не могли оба выйти из игры. Генерал Фалькенхорст должен был выехать в Осло уже в первой половине дня 9 апреля. Но случилось так, что крейсер «Блюхер» был потоплен. Высадка десантов с воздуха шла не так, как намечалось в плане, поэтому отъезд Фалькенхорста пришлось отложить на целые сутки.

К вечеру 10 апреля обстановка еще более осложнилась. В штабе беспокоились, что организовать руководство операциями из Осло не удастся, и Фалькенхорст решил выехать один, без штаба. Он вылетел на север вместе с генерал-адмиралом Бёмом, командующим немецкой эскадрой в Норвегии.

Вместе с «Блюхером» погибли основные директивы и важнейшие оперативные документы. Технические средства связи также оказались на дне Осло-фиорда. Сама столица Норвегии была отрезана от внутренних районов страны. Осуществить в этих условиях централизованное управление войсками вторжения из Осло не было никакой возможности.

Полковник Бушенхаген вместе со штабом остался в Гамбурге. Пришлось прибегнуть к импровизации. По телефону Бушенхаген связался со ставкой в Берлине и получил от генерал-полковника Кейтеля разрешение остаться в Гамбурге вместе со всеми сотрудниками штаба. В городе имелась отличная система связи, позволявшая поддерживать относительно постоянный контакт с действующими войсками.

Потеряв в течение первых суток вторжения много военных кораблей и транспортов, немцы решили реорганизовать всю систему транспортировки войск. Чтобы свести до минимума людские потери, пришлось снимать людей с судов, перевозить их по железной дороге к пунктам сбора в Дании (Фредриксхавен и Скаен), а оттуда перебрасывать их в Южную Норвегию и Эстланнет на небольших быстроходных судах, имевших достаточную скорость, чтобы не стать добычей вражеских подводных лодок. Так возникло регулярное «маятниковое» сообщение между Данией и Норвегией, дополняемое напряженной работой военно-транспортной авиации.

Эта реорганизация затронула и повседневную жизнь в Гамбурге. Все гражданское движение по городской железной дороге было прекращено, чтобы обеспечить непрерывную доставку войск к вокзалам и аэродрому Фюльсбюттель. Теперь командование воочию убедилось, насколько необходимой была Дания как перевалочный пункт.

12 апреля стало известно, что руководство операциями перемещается в Осло. В связи с этим полковник Бушенхаген приказал подполковнику Габленцу подготовить к следующему утру транспортный самолет с необходимым истребительным прикрытием.

Ранним утром 13 апреля весь штаб собрался на аэродроме Фюльсбюттель в трех километрах от Гамбурга. На бетонированную дорожку вырулил Ю-90, крупнейший в ту пору немецкий транспортный самолет, поднимавший 36 пассажиров.

Вначале машина должна была совершить пробный взлет. Взревели моторы. Самолет поднялся и через несколько секунд на глазах у ошеломленного начальника штаба врезался в землю. Не оставалось ничего иного, как подготовить новый Ю-90. Через час на площадке уже стоял новый гигант. Но в самый последний момент пилот заявил Бушенхагену, что пеленговый прибор сдан на проверку, а без него полет немыслим.

Бушенхаген не на шутку рассердился и поспешил к центральному зданию аэропорта. Ему навстречу вышел подполковник Габленц. Он тоже был вне себя.

Через час был подготовлен знаменитый «Гинденбург». Офицеры группы 21, морской офицер связи, командор Кранке, офицер разведки капитан Эгельгаф поднялись на борт. Было ровно 9 часов утра. Самолет вырулил на взлетную полосу. В этот момент сидящие в самолете заметили, что бетонная полоса под самолетом стала какой-то чересчур неровной. Самолет несколько раз подпрыгнул и грузно опустился на левое колесо. Крыло задело о землю и с треском развалилось.

Тогда Бушенхаген принял смелое решение. Он заказал машины и вместе со всеми сотрудниками штаба возвратился в гамбургскую «Эспланаду». Вновь устанавливаются антенны и радиопередатчики. Начиная с 10 часов руководство операциями в Норвегии возобновляется из Гамбурга.

Тем временем подполковник Габленц получил приказ обеспечить новый самолет (уже четвертый) и сообщить, когда все будет готово. Около 13 часов он доложил Бушенхагену по телефону:

— Все в полном порядке, если на этой земле вообще можно что-либо предусмотреть заранее.

Все вновь тщательно упаковывается. В бешеном темпе автомашины вновь мчатся к Фюльсбюттелю.

Но начальник штаба не хочет больше рисковать. Водители машин получают приказ ждать до тех пор, пока самолет не поднимется и не исчезнет в облаках. Наконец Ю-90 благополучно взлетает. Никакие истребители его не сопровождают.

Полет до Осло занимает два часа. Но, как говорят, уж если кому-то не везет, то не везет до конца! Самолет идет на снижение на аэродром Форнебу, выписывая замысловатые петли. С максимальной осторожностью летчик пытается найти свободный просвет между беспорядочно разбросанными на аэродроме самолетами. Машина приземляется. Но вовремя затормозить не удается: у самолета еще слишком большая скорость. С грохотом Ю-90 врезается в скалу у границы аэродрома. Офицеры в беспорядке валятся друг на друга. К счастью, все обходится синяками и царапинами. Подоспевшие автомашины забирают людей и мчатся к центру Осло, где в одном из отелей разместился генерал Фалькенхорст.

Через 12 часов после этого драматического прибытия штаба в Осло Бушенхаген получает срочное сообщение о взрыве Люсакерского моста. Речь идет о мосте на дороге, по которой в Осло перебрасываются свежие части с аэродрома Форнебу. Диверсанты сделали удачный выбор. Но полностью ли разрушен мост? Согласно телеграмме он поврежден лишь частично. Слава богу! Иначе это грозит серьезной задержкой в развертывании войск.

Рано утром полковник Бушенхаген докладывает о случившемся шефу. Генерал Фалькенхорст в бешенстве:

— Черт возьми! — кричит он. — Нужно что-то немедленно предпринять. Надо задушить сопротивление в зародыше!

Капитан Эгельгаф получает задание срочно составить проект обращения к населению с предупреждением против всяких попыток саботажа и диверсий в оккупированных районах. Через некоторое время проект готов. Штаб понимает, что речь идет о довольно солидном блефе, но какие-то меры принять нужно, иначе сопротивление будет расти, а это грозит проигрышем всей операции.

Телеграфное донесение летит в Берлин. Вскоре приходит указание согласовать текст обращения со штабным юристом. Текст срочно отдается в печать, и уже на следующее утро весь город пестрит угрожающими плакатами: «Будут расстреляны те, кто…»

Тем временем штаб Фалькенхорста разработал и другие меры. Необходимо было составить список видных норвежских граждан-жителей Осло, чтобы использовать их для пресечения саботажа. Угроза о заложниках повисла над головами жителей норвежской столицы.

Можно было предположить, что норвежское население поймет, что за угрозой репрессий и расстрела заложников скрывалась слабость оккупантов. Но этого не случилось. Угроза была расценена как свидетельство жестокости и беспощадности немцев. Эта реакция населения помешала сделать правильный вывод из того, о чем говорилось в плакатах, а именно, что немцы в Норвегии стояли на очень слабых ногах. Только сейчас, много лет спустя, можно понять, как близко немцы были к военному поражению в Норвегии. От агентов абвера продолжали поступать тревожные донесения о растущем сопротивлении, о том, что мобилизация в Норвегии продолжается. Одновременно пришло и сообщение о высадке англичан в Ондальснесе. Наступил самый критический момент.