Париж, 1793 год

Когда разразился голодный бунт, Изабо перебралась на парнасские крыши.

Сначала она вскарабкалась на крепкую кровлю fromagerie, чтобы не оказаться растоптанной толпами умирающих от голода парижан и окрестных крестьян, когда они, вооруженные штыками, вилами и факелами, заполнили булыжные мостовые. Рядом стояла ее любимая patisserie, к владельцу которой у революционеров никогда не имелось претензий. Он частенько давал Изабо черствые круассаны. Это заведение было сожжено дотла за считаные минуты. Жирный черный дым наполнил воздух. Люди в переулках кашляли и сыпали проклятиями. Огонь перекинулся на соседний дом, принадлежавший цирюльнику, и вплотную подобрался к популярному кафе. Тут же появились ведра с водой, которые передавались из рук в руки. Изабо снова спустилась на землю и лишь подняла повыше воротник, чтобы скрыть лицо. На ней были штаны, какие носили рабочие-революционеры, и трехцветная кокарда на шапке. Она как следует спрятала волосы и сильно понижала голос, когда ей приходилось говорить, хотя это случалось редко. Изабо быстро сообразила, что ей надо выглядеть как мальчик и коротко бросать: «Fraternite» в ответ на любой прямой вопрос. Это наилучший способ оставаться незаметной и никому не интересной. Ведь девушка с аристократическим выговором, мягкими руками и длинными волосами просто не могла остаться в живых.

Поскольку ее отец погиб, она должна была выжить.

Значит, так и будет.

Как бы ей ни хотелось противоположного.

Стоял конец февраля, и улицы были скользкими от дождя и снега. Пожар неистовствовал, как сотни голодных бунтовщиков. Изабо подобралась ближе, закрыла глаза, ощутила на лице тепло и не сделала ни шагу назад, пока стропила не подломились и не повисли над переулком. Горящие куски древесины и кровли сыпались вниз. Впервые за целый месяц у Изабо согрелись руки. Неважно, что она обожгла при этом палец.

Потом ее оттолкнули в сторону. Новые потоки воды хлынули в огонь, и он негодующе зашипел. Совсем немного времени понадобилось для того, чтобы кондитерская превратилась в горку тлеющих углей. Ее темноволосый владелец выкрикивал непристойные ругательства, стоя на противоположной стороне улицы.

Когда прибыли жандармы, Изабо поспешила уйти. Она быстро поняла, что лучше всего избегать встреч с любыми представителями власти, будь то полицейские, чиновники или даже ночной сторож, который сидел под уличным фонарем и пил вино, пока не засыпал прямо на месте, свесив голову на грудь и храпя. Беспризорникам нравилось запустить ему в волосы пауков и удрать, весело хихикая.

Изабо опять поднялась на ближайшую крышу и прижалась к ней, чтобы ее никто не увидел. Пальцы она спрятала в потрепанные манжеты рубашки. За это место с ней могли поспорить только голуби да старая драная кошка. Девушка сумела бы пройти по крышам с одного конца города до другого. Ей нужно было только обходить самые дряхлые участки, где кровля грозила просто обрушиться. Она могла подслушивать разговоры революционеров, дружески болтавших внизу в кафе. С площади Согласия до нее доносился бой барабанов, когда на гильотину тащили очередную жертву. Изабо не в силах была выносить зрелище казни. Она лишь прислушивалась к воплям толпы и грохоту барабанов, и ей становилось плохо.

Несколько часов спустя, когда желудок Изабо урчал уже громче, чем бунтовщики, разгоняемые жандармами, она опять спустилась вниз и проворно спрыгнула в какой-то переулок, вонявший мочой и розовой водой. Как только сядет солнце, на углу может появиться проститутка, подмигивающая проходящим мужчинам. У Изабо оставался еще час до наступления полной темноты, и до тех пор ей нужно было отыскать подходящую крышу.

Она сгорбила плечи, уставила глаза в землю и повернула из переулка на оживленную улицу. Мимо катили повозки, и копыта лошадей громко стучали по булыжнику. Кто-то разжег огонь в железном котле перед кафе, чтобы кругом было посветлее. Изабо замедлила шаг, исподтишка поглядывая на оставленные на столах тарелки с недоеденной пищей. Какой-то официант бросил на нее сердитый взгляд и погрозил пальцем. Да, она превратилась в немытого, безликого уличного беспризорника, который мог бы отпугнуть посетителей. Казалось, прошло несколько веков с тех пор, как Изабо выбирала парчу для нового платья, гадала, когда и с кем обручится, будет ли этот человек добр и сохранил ли он все свои зубы. Теперь от нее воняло грязью и заплесневелым кровельным гонтом.

Изабо поморщилась и вдруг услышала:

— Такое мрачное лицо у столь хорошенькой девушки!

Изабо застыла на месте, потом еще выше подняла плечи.

— Ты никогда не сойдешь за мальчика, если будешь так ходить, chouette.

Изабо слегка повернула голову. Ей улыбалась проститутка. У нее не было одного зуба, а щеки она размалевала так, что они походили на яблоки.

— Не понимаю, о чем это ты,— как можно более хриплым голосом ответила Изабо, сплюнула на землю, чтобы выглядеть убедительнее, но чуть не угодила в собственную ногу.

— Так уже лучше,— одобрила проститутка.— Но шагать нужно шире, с таким видом, словно ты готова ударить каждого, кто перейдет тебе дорогу.

— Я не хочу драться,— встревожилась Изабо.

— Тебе и не придется, если все будут думать, что тебе этого хочется.

— Не считаю, что в этом есть смысл.

— Если хочешь выглядеть мужчиной, забудь о смысле,— усмехнулась проститутка.

Ее грудь готова была вывалиться из грязного корсета. Длинную юбку она подобрала до самых бедер, выставив напоказ расползшиеся чулки и грубые башмаки. Этот контраст заставил Изабо удивленно моргнуть.

— Меня зовут Серизе,— представилась женщина.

— А я... Арно.

— Неплохое имя,— одобрила Серизе.— Но тебе, наверное, лучше выбрать что-нибудь попроще, вроде Алана.

— Ох...

Изабо просто поверить не могла в то, что она плюется на улице и разговаривает с проституткой. Прежняя Изабо осторожно поднесла бы к носу кружевной платочек, надушенный маслом лаванды, случись ей проехать мимо такого вот места в карете родителей. Она и не заметила бы Серизе с ее обветренными руками и завитыми волосами. Изабо вздрогнула, когда на нее налетел порыв ветра.

— Тебе нужно пальто.

Изабо пожала плечами, заявила, что все в порядке, и стиснула зубы, чтобы они не застучали от холода.

— Хм...— сухо протянула Серизе.— Если пойдешь за той телегой к реке, то увидишь место, где сваливают трупы после казни.

Заметив, что Изабо судорожно сглотнула, Серизе похлопала ее по плечу.

— Это ведь лучше, чем замерзнуть насмерть.

Но и это не убедило Изабо, однако она была слишком хорошо воспитана, всегда старалась проявлять вежливость, а потому осторожно ответила:

— Спасибо.

— Если пойдешь прямо сейчас, можешь успеть, пока трупы не оберут дочиста.

Изабо кивнула и повыше подняла воротник, чтобы прикрыть шею.

— Еще вот что, милая! — окликнула ее Серизе.— Держись подальше от вон того кафе, в конце улицы. Там небезопасно для молодых девушек или мальчиков.

— Спасибо,— повторила Изабо, на этот раз куда более искренне.

Она вдруг заметила, что идет к реке, хотя от одной только мысли о том, чтобы ограбить обезглавленное тело, к ее горлу подступала тошнота. Но ведь у нее не было ни единой монетки, ничего такого, что можно было бы продать, кроме лоскутка шелка от любимого платья матери. Наверное, вырученных денег хватило бы на то, чтобы купить еды, но Изабо все равно не стала бы продавать его. Ведь это было все, что осталось от ее родителей, дома, настоящей жизни.

Она увидела телегу, пройдя несколько кварталов. Ее колеса скрипели, прыгая по булыжникам по дороге к Сене. Почти все лавочники даже не оторвались от дела, чтобы посмотреть на нее. Зато следом бежали собаки и дети, распевающие песенку, которой Изабо никогда прежде не слышала. Телега подпрыгнула на разбитом камне, и чья-то рука свесилась с ее края. Изабо чуть не вырвало, но она как-то удержалась на ногах и продолжала идти за телегой. Пошел дождь, больше похожий на град, чем на теплый весенний душ. Да, зима все еще никуда не ушла. Изабо дрожала с головы до ног, пытаясь убедить себя в том, что ее рубашка достаточно плотная и может удерживать тепло. Ей нужно только притерпеться к холоду. Она была изнежена, привыкла к каминам, горячим бифштексам, глинтвейну в любое время дня и ночи...

Река текла лениво, медлительно, как будто и ей тоже было слишком холодно для того, чтобы двигаться энергичнее. Изабо знала, что вниз по течению, в деревнях, Сена вращает мельничные колеса. Неподалеку от загородного дома ее родителей стояло точно такое же. Но здесь река была грязной, заточенной в потрепанные каменные стены.

Не только Изабо вышла из переулка, когда телега остановилась на берегу. Она пыталась приказать себе повернуться, уйти и отыскать какую-нибудь укромную крышу, где можно было бы согреть руки над дымом, идущим из очага. Но вместо того девушка застыла и наблюдала за тем, как двое мужчин начали бросать в реку отрубленные головы. В грязь под колесами телеги капала кровь. Потом в серую воду вывалили тела. После этого мужчины снова сели в телегу, и лошадь тронулась с места.

Изабо перепрыгнула через невысокую стенку, низко пригнулась и пошла вдоль камней, обломанных, как гнилые зубы. Головы подпрыгивали в ледяной воде, поглядывая на Изабо с гротескной злобой. Она сунула в рот кулак, чтобы не закричать. Изабо чувствовала себя так, словно ее тело ей не принадлежало. Она как будто со стороны наблюдала за тем, как подкралась к обезглавленному трупу, застрявшему на берегу у поворота реки. Когда-то это был мужчина, достаточно стройный, чтобы его пальто подошло девушке. Оно было темно-серым, шерстяным, пусть и с оборванными уже пуговицами, на плече слегка порвано и почти не испачкано кровью. Зато шарф на шее мужчины пропитался ею насквозь.

Изабо не могла ни о чем думать. Она двигалась как марионетка, ощущала лишь леденящий ветер и то, как ее пальцы синели и теряли подвижность от холода. Другие трупы уже обирала банда мальчишек, среди которых затесалась и девочка лет пяти, что-то неуверенно требовавшая. Изабо следовало поспешить. Она с силой дергала и тянула пальто, пока оно не очутилось в ее руках. На ее ресницах замерзли слезы. Девушка быстро набросила пальто на плечи и побежала назад, в переулки. Изабо лишь ненадолго остановилась в темном углу, где ее все-таки вырвало. Потом она забралась на какую-то крышу.

Солнце медленно опускалось к горизонту, заливая город алым и пурпурным светом.

К тому времени, когда весна раскрыла нежные почки всех деревьев, Изабо уже освоилась с улицами и благодаря советам Серизе не боялась выходить на них даже днем. Как-то раз она нашла глиняную банку с оливками в масле и листья шпината, которые кто-то бросил на рынке. Они были только слегка помяты и напомнили ей тот соус из шпината и чеснока, который их повар готовил по особым случаям. Изабо съела все это прямо руками, устроившись на крыше книжной лавки. Она перестала видеть перед собой трупы на берегу каждый раз, когда закрывала глаза, и была очень благодарна своему теплому пальто, когда начались дожди.

Оставив несколько оливок, Изабо сунула банку в карман, прежде чем спрыгнуть на землю. Если бы сейчас было время карнавала, она, пожалуй, сошла бы за акробата или одного их тех артистов, что ходят по канату. Изабо как можно дальше обошла кафе, известное тем, что там постоянно происходили политические скандалы, и пригнулась под вывеской аптеки. Цепочку оборвал ночной шторм, и вывеска пьяно покачивалась, со звоном ударяясь о деревянную раму. Изабо нашла Серизе стоящей под окном комнаты, которую она снимала вместе с пятью другими проститутками.

— Не хочешь прогуляться со мной, гражданин?

Тощая женщина с множеством синяков на руках улыбнулась Изабо. Та от неожиданности отступила на шаг.

— Эй, Франсина, не заигрывай с ним,— сказала Серизе.— Он ко мне пришел.

— Ты умеешь выбирать хорошеньких,— Франсина надулась и пошла прочь.

Изабо отчаянно смутилась, а Серизе громко расхохоталась.

— Я и забыла, каким юным ты иногда выглядишь.

Состроив ей рожицу, Изабо оперлась о шаткий прилавок торговца рыбой и вспрыгнула на крыльцо Серизе. Конечно, это была скорее деревянная приставная лестница снаружи разбитого окна, чем настоящее крыльцо, но она выполняла свою задачу.

— Что ты принес мне сегодня? — с пылом спросила Серизе.

Соседки громко зафыркали в глубине темной комнаты за ее спиной. Серизе выглядела уставшей, морщины у ее глаз стали глубже. Изабо иной раз забывала, что Серизе на пару лет меньше, чем было ее матери, когда та родила дочь. Амандина навсегда сохранила нечто вроде детской невинности, которую Серизе утратила, похоже, к тому времени, когда у нее выпал первый молочный зуб.

— Вот,— Изабо протянула ей оливки.

Серизе схватила банку и заявила:

— Я уж много недель не видала оливок.

— У меня есть кое-что получше,— заверила ее Изабо, доставая из внутреннего кармана еще одно сокровище, завернутое в старую газету, взятую у мясника.

Она украла его в заднем саду одного чудесного городского дома, всего в квартале от старого особняка ее родителей.

— Это?..— Серизе чуть не подавилась, когда Изабо развернула газету.

Изабо кивнула, вложила сверток в дрожащие пальцы Серизе и подтвердила:

— Клубника.

— Я прежде никогда не ела клубники.

— Вот и съешь ее побыстрее, чтобы не пришлось ни с кем делиться.

Серизе затолкала ягоды в рот раньше, чем ее товарки успели хотя бы шевельнуться и спросить, чем это так сладко пахнет. Ее глаза закрылись, как будто она впервые попробовала шоколадный мусс.

— Божественно,— заявила женщина тихим, зачарованным голосом.

Между ее зубами застряли крошечные зернышки.

— Я так и знала, что тебе понравится.

Солнце стояло высоко над их головами и в первый раз после осени по-настоящему пригревало. Изабо подняла к нему лицо.

— Не могу дождаться лета.

— Марк говорил мне, что сегодня устраивают большое собрание на площади Согласия.

Изабо с надеждой взглянула на нее и уточнила:

— Насколько большое?

— Ты сможешь работать там даже с закрытыми глазами. Он никогда не видел таких проворных пальцев, как у тебя,— Серизе слегка вскинула брови.— Могу поспорить, он подумывает о том, чтобы получше использовать эти твои изящные пальчики.

— Серизе! — Изабо понизила голос.— Ты ведь не сказала ему, что я девушка, нет?

— Нет, милая. Он действительно считает тебя мальчиком,— Серизе расхохоталась так, что закашлялась, и вытерла повлажневшие глаза.— Неважно, я тебе потом расскажу. Но как ты вообще умудрилась продержаться так долго?

— Благодаря тебе,— серьезно ответила Изабо.

— Ох, я сейчас разрыдаюсь.— Серизе потерла глаза еще энергичнее.

— Почему ты мне помогла?

Изабо давно хотелось задать этот вопрос, но она боялась испугать единственную подругу, которая у нее теперь была. В глухих переулках не любят вопросов.

— У меня когда-то была дочка,— ответила Серизе так тихо, что ее голос едва можно было расслышать сквозь воркование голубей, рывшихся в мусоре рядом с домом.— Ей сейчас было бы примерно столько лет, сколько тебе.

— А что с ней случилось?

— Она была еще совсем малышкой, когда однажды зимой подхватила лихорадку. Я не могла позволить себе купить лекарства и разбила окно аптеки, чтобы украсть для нее что-нибудь. Меня схватили жандармы и утащили в Бастилию. Она умерла до того, как меня выпустили.

— Мне очень жаль...— Изабо прикусила губу.

Серизе кивнула, коснулась крошечной стеклянной серьги-капельки, которую никогда не снимала, и сказала:

— Вот потому я и ношу это.

— Это стекло из Бастилии, да?

В те дни стало модным носить кольца и прочие украшения, изготовленные из камней и стекол Бастилии, чтобы они постоянно напоминали о штурме тюрьмы четыре года назад.

Серизе яростно кивнула.

— Да. Я никогда в жизни не была такой счастливой, как в тот день, когда мы разнесли к чертям ту тюрьму! — Она судорожно сглотнула, встряхнула головой.— Ладно, хватит об этом. Нет смысла жить прошлым.— Серизе посмотрела на солнцe и прищурилась. — Тебе лучше поспешить, если хочешь добраться до площади вовремя.

Изабо снова полезла на крышу, потом обернулась, посмотрела вниз, на проститутку, и спросила, стараясь говорить как можно беспечнее:

— А чего бы тебе хотелось сегодня?

— Ленту для корсета,— улыбнулась Серизе.

Это уже стало у них чем-то вроде игры — проверить, какую странную безделушку сможет найти для нее Изабо, после того как закончит обрабатывать толпу в поисках серьезной добычи.

Изабо поспешила к площади, перебираясь с крыши на крышу, двигаясь на шум очередного политического сборища. Как ей и говорили, площадь была битком набита народом. Сюда собрались дети, собаки и продавцы сыра, надеявшиеся на хорошую торговлю. Дождь дочиста отмыл все улицы и мостовые, ветер унес вонь множества немытых тел и мусора, сваленного в переулках. На возвышении в центре площади стоял мужчина в длинных брюках, какие предпочитали революционеры, заменившие ими аристократические бриджи до колен. Такие штаны назывались санкюлотами, их носили ярые республиканцы. На шляпе мужчины была приколота трехцветная кокарда, точно такая же, как у Изабо. Почти все в Париже носили их, даже если и оставались тайными роялистами. Каждому хотелось избежать нежелательного внимания. Это было единственным способом пережить мятеж, не столкнуться с Национальной гвардией, жандармами и революционерами.

Мужчина страстно рассуждал о равенстве и свободе, о бесплатном государственном образовании для всех детей, но Изабо не особо прислушивалась к его словам. Она была здесь не для того, чтобы участвовать в митинге или как-то выразить свое несогласие с тем, о чем тут говорилось. Она пришла сюда с одной-единственной целью: собрать побольше монет, которые можно вытащить из карманов рассеянных революционеров. У нее был маленький тайник под крышей лавки, торговавшей лентами. В эти дни туда редко заглядывали покупатели. Вскоре, если лето будет к ней благосклонно, у нее наберется достаточно денег для того, чтобы купить билет на корабль и отправиться в Англию. Если она уедет до наступления зимы, то сможет пешком, вдоль берега, дойти до Лондона и отыскать дом дяди. Изабо уже пыталась убедить Серизе отправиться вместе с ней, но проститутка наотрез отказалась покидать Францию и только плевалась при упоминании Англии.

Изабо воспользовалась своей выгодной позицией и сверху внимательно изучила толпу, отмечая, где люди столпились плотнее, а где их было меньше. Она вычислила наилучшую точку для начала действий, спрыгнула в переулок, напугала какую-то кошку и едва не угодила в лужу непонятной жидкости. Девушка ленивым шагом направилась к центральной части площади, делая вид, что изо всех сил прислушивается к речи оратора. Ей сунули листовку.

Изабо позволила кому-то толкнуть себя, наступила на чью-то ногу и рассыпалась в извинениях. Мужчина отпихнул ее и поспешно проверил свои карманы. Они оказались в полном порядке, и он гут же забыл об инциденте. А вот человек, стоявший с ним рядом, не подумал о проверке, и Изабо, скрыв улыбку, спрятала серебряную монету, которую стащила у него. Она долго этому училась, вешала пальто на каминную трубу и целыми днями практиковалась, пока не стала выуживать что угодно из собственных карманов, даже не потревожив при этом голубей, гнездившихся чуть выше. Она гордилась собой точно так же, как в тот день, когда впервые исполнила пьесу на фортепиано без единой паузы или ошибки, даже больше, чем тогда, когда зарабатывала похвалу своего учителя танцев.

Любой может научиться танцевать.

А вот красть из карманов — искусство куда более сложное. Зато оно и несравнимо полезнее.

Пересекая площадь, она разжилась еще одной серебряной монетой, медной цепочкой со сломанным замком, пакетом грецких орехов и пером с чепчика какой-то женщины. Красную ленту девушка поищет позже. Если она задержится здесь слишком долго, ее могут заметить. Из-за жадности и погибнуть недолго.

Потом она увидела Марка, прислонившегося к колонне. Его грязное лицо было наполовину скрыто козырьком кепки. Он подмигнул, когда Изабо проходила мимо, но больше никак не дал понять, что знает ее. Она незаметно сунула ему медную цепочку в знак благодарности, прихватила горсть редиса из корзины, стоявшей по соседству, и растворилась в путанице крыш и каминных труб над городом.