Со своего места на верху грубо сложенной каменной стены Элдер наблюдал, как автобус движется по дороге, описывая крутой поворот, выше которого среди вырубки виднелась вересковая пустошь, а ниже лежали плодородные земли долины. Небо сегодня было чуть голубоватым, причем наиболее бледным оно казалось там, где, как бы закругляясь, встречалось с морем; горизонт выглядел какой-то бессмысленной игрой света, а на него был пришпилен силуэт большого корабля, кажется, танкера. Прямо как на иллюстрации из детской книжки. Элдер знал, что скоро появятся лодки ловцов лобстеров, две или три – выйдут в море проверять сети, установленные вблизи берегового утеса, вне видимости с того места, где он стоял.

Он наблюдал, как автобус остановился, как из него вылезла Кэтрин и подождала минутку, пока автобус не уедет, – одинокая фигурка на краю дороги, с такого расстояния едва узнаваемая невооруженным глазом. Но он все равно знал, что это она: знакомый поворот головы, знакомая поза.

Кэтрин быстрым движением забросила на плечо свой рюкзак, поправила его, пристраивая поудобнее, и пошла через дорогу по направлению к переулку, который в конечном итоге приведет ее к коттеджу, где обитал Элдер.

Спрыгнув со стены, он поспешно пошел через поле.

Коттеджей было три, они стояли в ряд; их построили для семей батраков, которые в давние времена трудились здесь на земле. Позади них стоял одинокий дом и располагалась студия местной художницы, вполне приятной женщины, которая по большей части держалась сама по себе, просто кивая Элдеру, когда они встречались на дорожке, что вела вниз, к морю, и редко сама с ним заговаривая.

– Вы не писатель? – поинтересовалась владелица коттеджа, когда Элдер платил задаток за первый месяц аренды.

– Нет. А почему вы так решили?

Она улыбнулась:

– Ну, мы иногда пускаем их у нас пожить, в надежде подзаработать… Дэвид Лоуренс – знаете, наверное? – жил тут со своей женой Фридой в одном из коттеджей. Кэтрин Мэнсфилд тоже здесь жила, правда, недолго.

– Правда? – удивился Элдер. – Да-да, действительно…

Ну, про Лоуренса-то он по крайней мере слышал.

Это было больше двух лет назад, ранней весной, почки еще не проклюнулись. Когда-то Элдер был офицером полиции Ноттингемшира, инспектором уголовного розыска с тридцатилетним стажем, состоял в браке, который длился более половины этого срока, имел дочь четырнадцати лет, и вдруг, совершенно внезапно – или это ему так казалось? – сдался, вышел в отставку и бросил всех и вся.

В стремлении убежать как можно дальше он случайно обнаружил это место, да здесь и остался. Две комнаты наверху, две внизу плюс еще кое-что немногое; мощенные каменными плитами полы, каменные стены; солнечный свет, когда падал соответствующим образом, пронизывал весь дом от фасада до задней стены. Если не считать поздравительных открыток, он никому не писал, а через некоторое время даже и про открытки забыл. Зато много читал. Попробовал Лоуренса, но скоро бросил. Нашел под лестницей небольшой запас книжек в отсыревших бумажных обложках: Пристли, Дюморье, Дорнфорд Йейтс. Когда и эти были прочитаны, он стал подбирать книги, оставшиеся после распродаж в церкви и прочих подобных мероприятий. Морские рассказы, как обнаружилось, нравились ему теперь более всего. Фористер, Риман (Александер Кент). В последнее время он пристрастился к книгам Х.Э. Бейтса.

Он и сам поражался, что его, более двадцати лет почти не бравшего в руки книг, так увлекают эти истории; буквально затягивают, заставляя забывать обо всем на свете.

Вечерами иногда он включал радио, чтобы услышать хоть чьи-то голоса, но помнил при этом, что ему не нужно будет никому отвечать ни на какие вопросы.

Остановившись сразу за последним коттеджем, он дождался, когда Кэтрин, миновав поворот, появилась в поле зрения.

На ней были легкие прогулочные ботинки, носки поверх светло-зеленых колготок, кордовая юбка до колен, более темного оттенка, взятый у кого-то взаймы анорак, на несколько размеров больше, чем нужно, с расстегнутой «молнией». Увидев Элдера, она ускорила шаг и последний десяток ярдов преодолела бегом; ее волосы, каштановые и чуть вьющиеся, развевались позади так же, как когда-то у ее матери.

– Папа!

– Кэт!

Он немного опасался некоторой ее скованности или застенчивости. Сколько они не виделись? Шесть месяцев? Даже больше. В последний раз они встречались прошлым летом, в Ноттингемшире это было, и накоротке. Но нет, она крепко обняла его, прижалась, и он ощутил под всеми одежками ее косточки, такие маленькие и хрупкие. Ее лицо, где-то внизу, прижималось к его груди, и он медленно, закрыв глаза, наклонился и прижался лицом к ее голове, тут же вспомнив, как пахли ее волосы, когда ей было два или три годика.

– Пошли, – сказал он, отпуская ее и отступая назад. – Пошли в дом.

Кэтрин не представляла, что ее здесь ждет: кучи нестираного белья и дырявые носки, пустые банки из-под пива, немытая посуда? Домик семи гномов до того, как туда явилась Белоснежка? Одинокий мужчина, совершенно опустившийся? Но нет, все здесь было в полном порядке и на своих местах; чашка с блюдцем, тарелка и миска, вымытые после утреннего чая, стояли в сушке, дожидаясь, когда их уберут. Конечно, он предпринял некоторые усилия перед ее приездом: все пропылесосил, прибрал, вытер пыль.

– Чай или кофе? Не растворимый кофе, настоящий, из зерен.

Кэтрин стряхнула с плеч свой анорак и повесила его на спинку кресла.

– Ты же не пьешь кофе. Ты же всегда терпеть не мог его запах.

– Ну, вкусы меняются…

Она посмотрела на него из-под опущенных ресниц:

– Чаю бы неплохо выпить.

– У меня байховый, «Пи-джи типс».

– Да все равно.

Пока отец возился на кухне, Кэтрин прошлась по дому. Мебель ему досталась вместе с домом, решила она, мебель того сорта, что всегда огромными грудами валяется под объявлениями о выезде. Занавеси в цветочек, тростниковые циновки на полу. Книжный шкаф, битком набитый книжками в бумажных переплетах. Тяжелый обеденный стол, там и сям украшенный круглыми следами от посуды и с царапиной на одной стороне. На узкой каминной полке фотография в простой черной рамке – она сама в возрасте четырнадцати лет, незадолго до того, как все у них развалилось; на решетке камина заранее приготовлены дрова, уголь и бумага для растопки. Ни стерео, ни телевизора. Наверху дверь в комнату отца была распахнута настежь: виднелась кровать, аккуратно застеленная стеганым одеялом, взбитые подушки; на небольшом столике – радиобудильник, лампа, пустой стакан, книга.

– Кэтрин, чай готов.

Бросив свой рюкзак на односпальную кровать в соседней комнате, она спустилась вниз.

Было достаточно тепло, чтобы посидеть в небольшом садике позади дома, бриз с моря был свежий, но не слишком холодный. Конец апреля – солнце еще высоко в небе, но почти не греет. В конце садика виднелась низкая каменная стена, уходящая в поле, где паслась скотина – белые и черные туши, низко опустившие головы. На ветвях стоящего неподалеку дерева пронзительно трещали две сороки.

– Ну как доехала?

– Отлично.

– Последний отрезок – автобусом или поездом?

– Ни то, ни другое.

– Это как?

– Голосовала.

– Как?

Кэтрин вздохнула:

– Ловила попутные. Добралась на них до самого Пензанса, а уже оттуда – автобусом.

– Я же послал тебе денег на дорогу.

– Да вот они. – Она привстала со стула. – Можешь забрать назад.

– Да я вовсе не это имел в виду.

– А что?

– Я про попутки. Это небезопасно. И нет никакой необходимости… Это же…

– Да ладно тебе, это вполне безопасно. Я же доехала, сам видишь. В целости и сохранности.

– Обратно поедешь поездом. Даже если мне самому придется тебя на него посадить.

– Хорошо.

– Я серьезно, Кэтрин.

– Я тоже. Хорошо.

Но при этом она улыбалась, а вовсе не хмурилась, как бывало когда-то.

– Как чай? – спросил Элдер.

Кэтрин пожала плечами:

– Чай как чай.

Они брели по узкой тропинке между полями, мимо ферм, туда, где утес нависал над морем.

– Так чем ты тут занимаешься целыми днями? – Она широко развела руки. – Рыбу ловишь?

– Не совсем. – Иной раз он выбирался в Ньюлин, посмотреть, как разгружают свежий улов, покупал себе макрель или камбалу и привозил ее домой.

– Я бы с ума здесь сошла. Через неделю.

Элдер улыбнулся:

– Посмотрим.

– Пап, я столько здесь не останусь.

– Я знаю. – Он-то надеялся, что она поживет у него подольше.

– У нас будет вечеринка, в субботу. И я хочу там быть.

Элдер указал ей, куда ведет тропинка между двумя скальными выступами:

– Если пойти туда дальше, мы сможем обогнуть утес и вернуться через дальние поля.

– О'кей. – И на короткое время она взяла его за руку.

В тот вечер они отправились ужинать в паб между Тревеллардом и Сент-Джастом. Дюжина столиков в общем зале, отделенном от большого бара, и почти все заняты. Кэтрин переоделась в длинную джинсовую юбку и майку, которая облегала ее плотнее, чем Элдер считал удобным. Сам он надел свои обычные синие джинсы и выгоревшую хлопчатобумажную рубаху с темно-синим свитером, брошенным сейчас на спинку стула. Элдер заказал баранье филе и потом наблюдал, довольный, как Кэтрин за обе щеки уплетает жареное мясо.

– На этой неделе, значит, никакого вегетарианства?

Она улыбнулась и показала ему язык.

Когда унесли пустые тарелки, они уселись поудобнее, беседуя о том о сем, и шум, стоявший в зале, как бы отгораживал их ото всех остальных.

– Как твои спортивные успехи?

– Все о'кей.

– А весенние тренировки?

– Тоже.

Кэтрин начала серьезно заниматься бегом, когда ей было лет десять, и именно Элдер первым стал поощрять это: сам бегал вместе с ней, был ее тренером. В первый раз выступая за свой клуб на дистанции двести метров, она пришла третьей и была самой юной в этом виде соревнований.

– Первые соревнования, должно быть, скоро?

– Чемпионат страны, в середине месяца.

– На какие дистанции будешь бежать? Двести и триста метров?

Кэтрин покачала головой:

– Только на триста.

– Отчего?

– Там я могу выиграть.

Элдер рассмеялся.

– Что смеешься?

– Да так, ничего.

– Думаешь, я такая тщеславная? Гонюсь за славой?

– Нет.

– Именно так ты считаешь.

– Нет, – повторил Элдер. – Уверенная в себе, так бы я тебя назвал. Целеустремленная.

Тут она посмотрела на него:

– Может, мне приходится быть такой.

Перехватив взгляд официанта, Элдер дал ему знак принести счет. Кэтрин вертела серебряное колечко на мизинце левой руки.

– А как мама?

– Сам у нее спроси.

– Я тебя спрашиваю.

Вытащив из сумки мобильник, она положила его перед ним на стол:

– Спроси у нее сам.

Едва взглянув на принесенный счет, он протянул свою кредитную карточку и взял свитер со спинки стула. Кэтрин убрала непонадобившийся телефон с глаз долой.

Он медленно вел машину по дорожке. Мелкие камешки хрустели и перекатывались под колесами. Свет на верхнем этаже они оставили непотушенным.

– А я здорово устала, – сказала Кэтрин, когда они вошли в дом. – Думаю, мне лучше прямо в постель.

– Конечно. Тебе что-нибудь еще нужно? Может, чаю или…

– Нет, спасибо. И так отлично.

Она приподнялась на цыпочки, и ее губы скользнули по его щеке.

– Спокойной ночи, папа.

– Спокойной ночи.

Он налил себе в стакан немного виски «Джеймисон» и вышел из дома. Там, во мраке, тенями теснилась скотина, а когда он двинулся, что-то мелкое торопливо пробежало вдоль стены. Из темной массы моря то и дело брызгали тонкие лучики света. Может быть, хоть сегодня, когда Кэтрин спит в доме, этот проклятый ночной кошмар оставит его в покое.