На седьмой день Рождества, по-прежнему пребывая в заключении, Шейн Доналд вырезал из своей руки кусок кожи с мясом, воспользовавшись для этого ржавым бритвенным лезвием. После визита в больницу и двух сеансов с тюремным психиатром его перевели в другое крыло тюрьмы, где действовал более строгий режим и за заключенными следили гораздо тщательнее. За нервными заключенными, склонными к суициду, такими, как он.

Во дворе для прогулок, где они имели возможность ходить кругами под присмотром надзирателей, прежде чем их разводили по камерам и запирали на ночь, один из заключенных, проходя мимо Доналда, сунул ему в руку клочок бумаги.

Записка была написана быстрым мелким почерком.

«Веселого Рождества, мой милый! Будь уверен, я передам Алану, когда увижу его в следующий раз, привет от тебя, хотя так и не понял, какого хрена он в тебе нашел».

Записка едва не выскользнула из пальцев Доналда. Он еще раз прочел ее, потом еще.

Ему без особого труда удалось высмотреть Адама Кича в медленном мельтешении других заключенных – тот одиноко стоял у дальней стены двора, издевательски улыбаясь.

Доналда всего передернуло. Скомкав записку, он сунул ее в рот, разжевал и выплюнул.

– У тебя все в порядке, сынок? – осведомился один из надзирателей.

Доналд кивнул и двинулся дальше.

Когда он снова оглянулся, Кич опять улыбнулся и послал ему воздушный поцелуй.

Зима сменилась весной. На этот раз Кэтрин приехала на поезде, больше спорить на этот счет не стала, и Элдер, встретив ее на вокзале в Пензансе, повез к себе через весь полуостров, выбирая самые узкие дороги. На следующий день она почувствовала себя вполне в силах отправиться на прогулку по прибрежной тропинке до самого Сент-Айвса, а потом обратно через поля. Если и дальше все пойдет по плану, вскоре она сможет потихоньку начинать тренироваться, когда вернется в Ноттингем.

Вечером Элдер предложил поужинать в пабе, где они ели в прошлый раз, но Кэтрин заявила, что хочет сама все приготовить. С этой целью она накупила в Сент-Айвсе разных продуктов. Элдер, обрадовавшись, откупорил бутылку вина, пока кухня наполнялась могучими ароматами жареного лука и чеснока, томящихся на сковородке под звуки музыки, несущиеся из радио в соседней комнате. Он накрыл на стол, они уселись и принялись за спагетти со шпинатом и сыром, за свежий хлеб и салат из латука с полевой горчицей и маленькими помидорами.

Кэтрин внимательно следила, как отец накручивает спагетти на вилку и кладет в рот.

– Ну?

– Что – ну?

– Ты прекрасно знаешь, о чем я.

– Отлично. – Он засмеялся. – Правда очень вкусно.

– Правда?

– Абсолютная.

Они договорились не вспоминать о том, что произошло, и, по правде сказать, Элдер испытал от этого большое облегчение. Я все это могу обсудить со своим психотерапевтом, ей ведь именно за это и платят. После Рождества эти сеансы сократились до одного раза в неделю.

Кэтрин собрала посуду.

– Как думаешь, сегодня достаточно тепло, чтобы посидеть снаружи? – спросила она.

– Более или менее.

Небо отсвечивало фиолетовым, последние лучи солнца еще пробивались на самый дальний край моря. Они сели, подняв воротники, с бокалами вина в руках.

– Можно тебя кое о чем спросить? – произнесла Кэтрин.

– Давай спрашивай. – Он решил, что она спросит про мать, но ошибся.

– Та женщина, с которой ты встречался, Хелен, – ты с ней больше не видишься?

– Нет, не вижусь.

– Почему?

Во рту остался отличный вкус вина, оно чуть отдавало черной смородиной. Он съездил в Уитби почти сразу по возвращении из Новой Зеландии. Обещания надо выполнять, а это выполнить оказалось нетрудно. Дочь Хелен, он нашел ее. Разве он не поклялся когда-то это сделать?

Сидя у Хелен в ее маленькой, заставленной вещами гостиной, он смотрел, как менялось ее лицо, по мере того как он рассказывал, что и как нашел, как натягивается кожа у нее на скулах. Наблюдал за его меняющимся выражением, пока она разворачивала листок бумаги, на котором он записал адрес Сьюзен. Чего он ожидал? Слез радости? Облегчения? Вместо этого она уставилась в пол, и что бы она там ни чувствовала, все это она прочно удерживала в себе.

Когда спустя некоторое время он попытался ее обнять, она отстранилась.

Предательство и бегство ее дочери воздвигало между ними стену, кирпичик за кирпичиком.

– Не знаю, – ответил он Кэтрин. – В жизни всякое случается…

Кэтрин кивнула.

– А жаль. Когда она приходила в больницу, она мне показалась очень хорошей, доброй.

А Хелен, Элдер это знал совершенно точно, по-прежнему время от времени ходит на тот утес возле Солтуик-Бей и приносит цветы на то место, где Сьюзен видели в последний раз. Как будто он ее не нашел, как будто она действительно умерла. Он не знал, написала ли она Сьюзен и напишет ли хоть когда-нибудь.

– Этот суд, – начала Кэтрин.

– Есть реальный шанс, что до него дело не дойдет.

– Что ты хочешь сказать?

– Он может признать себя виновным.

– А зачем ему это?

– Приговор будет более мягким. А вот если он не сделает этого, а вердикт будет обвинительным, судья впаяет ему по полной.

– И ты думаешь, что он так и поступит?

– Полагаю, что именно это ему посоветует его адвокат.

Кэтрин подергала себя за прядь волос.

– Если он не признает себя виновным, если мне придется давать показания, обещай, что тебя там не будет. В суде.

– Кэт…

– Обещай!

– Хорошо.

В ту ночь Элдера разбудили крики дочери, и когда он, распахнув дверь, влетел в ее комнату, она сидела на постели, завернувшись в одеяло, а все лицо ее было покрыто капельками пота. Глаза плотно зажмурены, как будто в череп ей вонзилось что-то острое.

– Кэт! Кэти…

Когда она наконец открыла глаза, они были совершенно невидящие, слепые от воспоминаний о перенесенной боли.

– Кэтрин…

Элдер осторожно взял ее за обе руки, повторяя ее имя, пока она не увидела, кто стоит перед ней, и не дала себя уложить на подушку. Он принес мокрое полотенце и вытер ей лицо, после чего сел рядом и посидел с ней некоторое время, не произнося ни слова, и только потом, когда решил, что она окончательно пришла в себя и ему уже можно уйти, спустился вниз и приготовил чай, пока она переодевалась в чистую майку и спортивные брюки.

– Давно у тебя это? – спросил Элдер. – Эти кошмары.

– С тех самых пор, когда ты меня нашел.

«С того самого дня, – подумал Элдер, – когда прекратились мои собственные кошмары. Исчезли, чтобы больше не появляться».

– И часто они случаются?

Она посмотрела на него с бледной улыбкой:

– Довольно часто.

Он налил ей еще чаю, добавил молока, положил сахар и помешал.

– В этих домиках на берегу, там были кошки? – спросила Кэтрин.

– Были. Несколько. Видимо, одичавшие.

– Я все никак не могла понять, настоящие они или просто приснились.

– Нет, вполне настоящие.

– А помнишь, когда я была маленькая, то хотела иметь котенка?

– Помню.

– Наверное, я вас с мамой до безумия доводила…

– У твоей мамы была аллергия.

– А я думала, что только на тебя.

– Очень остроумно.

Кэтрин рассмеялась, потом покачала головой:

– Она очень несчастна теперь, знаешь?

– Ничего, она с этим справится. Не удивлюсь, если она еще кого-нибудь себе найдет.

– Это ты так думаешь.

– А почему бы и нет?

– Или Мартин к ней вернется, приползет с извинениями…

– Может быть.

– Тебе это безразлично, да?

– Мне не хочется, чтобы она была несчастна.

– Ладно, – сказала Кэтрин. – Думаю, пора обратно в постель.

– О'кей. Я только сполосну чашки.

Поднявшись наверх, Кэтрин остановилась и обернулась:

– Эти кошмары, они ведь исчезнут, правда? Я имею в виду, со временем.

– Да. – Он посмотрел на нее снизу вверх. – Да, они, несомненно, уйдут.

– Твои ведь ушли в конце концов.

– Точно, мои ушли.

Она улыбнулась:

– Спокойной ночи, папа.

– Спокойной ночи, дорогая. Спи спокойно.

– И ты тоже.

Он подождал, пока захлопнулась ее дверь, потом пошел на кухню. В шкафу стояла почти полная бутылка виски «Джеймисон», и он налил себе в стакан хорошую порцию. Часы показывали без чего-то четыре. Снаружи было еще темно, так что ему пришлось постоять некоторое время, пока он не начал различать край каменной стены и силуэты коров в поле. Если он простоит так достаточно долго, то дождется, когда начнет светать.