У Тари взяли анализ крови. В тонкую белую кожу на сгибе локтя воткнули иглу. Девочка даже не пошевелилась. Пробирка наполнилась густой красной жидкостью. Намного более густой, чем представляла себе Ким. Ужасно, когда у маленького больного ребенка берут кровь. В таком тщедушном тельце ее всего-то ничего. Медсестра сложила пробирки в зеленый лоток на тумбочке у кровати. Хотя эта милая женщина работала крайне внимательно и осторожно, Ким такие процедуры все равно казались варварством. Она находилась в каком-то забытьи, и только сильный запах больничного антисептика время от времени возвращал ее к реальности. Запахло спиртом. Ким отвернулась и посмотрела на соседнюю койку. Там лежал Джозеф, неотрывно глядя в потолок пустыми глазами. Что же с ним такое? Доктор Томпсон помог ему добраться до кровати, и теперь Джозеф дышал при помощи аппарата искусственного дыхания. Ким вспомнился день отъезда мужа и дочери в Уимерли. Погода стояла отличная, багажник загрузили всякой всячиной для отпуска. Джозеф тогда выглядел счастливым. И психически здоровым. Ким передернуло.

Она взглянула на медсестру. Женщина улыбнулась успокаивающе и перед уходом с нежностью, почти с любовью еще посмотрела на Тари. В головах постели пищал кардиомонитор. Ким вспомнила о своем компьютере, о статье, о сроках сдачи. Еще совсем недавно она волновалась, что не сдаст работу в срок. А теперь все прошлые волнения потеряли для нее смысл. Ничтожные беды, ничтожные заботы. Под ногами кафель. Дочь на больничной койке. Вот это важно. Это может в корне переменить жизнь. И обратного хода уже не будет.

Когда муж перестал дышать, доктор Томпсон кинулся к нему с удивительной для своих лет живостью. Он помог Джозефу добраться до соседней кровати. Из-за стеклянной перегородки выскочила медсестра, и доктор потребовал кислород. Сестра почти сразу вернулась с большим баллоном на колесиках. Следом прибежал еще один врач. Медики действовали умело и слаженно, они сделали все возможное, чтобы спасти мужа. Теперь в реанимационном отделении не осталось ни одной свободной койки. Доктор Томпсон предупредил персонал, что за больным нужно наблюдать в течение ночи, и если состояние не ухудшится, перевести на другой этаж.

По всей видимости, Джозеф никого не узнавал. Он смотрел на жену, явно стараясь что-то припомнить. «Возможно, это переутомление», — прошептал доктор Томпсон. Он отвел Ким в дальний угол палаты, чтобы обсудить состояние нового пациента. Стресс. Оказывается, Джозеф принимал лекарства от стресса. А она и понятия об этом не имела. Джозеф вообще не жаловал всякие пилюли. Даже таблетку от головной боли в него никогда не удавалось запихать. Видимо, их развод и события последних недель привели к нервному срыву. Томпсон дал понять, что болезнь Джозефа, очевидно, не связана с нынешней эпидемией. Скорее, корни ее в психосоматических реакциях. Сильное волнение и боязнь заразиться привели к похожим симптомам. Томпсон объяснил Ким, что до сих пор эпидемия поражала исключительно жителей Уимерли. Поскольку Джозеф из Сент-Джонса, ему ничего не угрожает. Случаев заболевания среди приезжих пока не зафиксировано. Ким кивнула, но тут же сообразила, что отец Джозефа местный, из Уимерли. В ужасе она рассказала об этом врачу. Томпсон помолчал, подыскивая подходящие слова, и наконец произнес: «Постарайтесь не волноваться».

Джозеф лежал на постели, такой больной и такой беспомощный. У Ким в душе всколыхнулись прежние чувства, хоть муж и вел себя в последнее время ужасно. Неужели он умрет? Неужели амнезия не минует и его? Она вдруг ясно увидела свой дом, входную дверь, цветочные клумбы, кусты, волчью ягоду во дворе. Ей нестерпимо захотелось, чтобы Джозеф, и Тари, и она сама снова были вместе как раньше. Они все преодолеют, если болезнь отступит. Здоровье. И дом. Ее дом. Их дом, который всегда защитит, главное, не покидать его. Что может быть лучше — спать рядом, тесно прижавшись друг к другу. Когда-то они были целой семьей.

А теперь вместо семьи — две больничные койки. На одной — муж, на другой — дочь. Оба больны, и некому утешить Ким. Когда-то она черпала силы от Джозефа, пусть даже через ссоры. И чего они вечно ссорились? Что делили? Ким казалось, что она теперь одна на всем белом свете.

Закрывая глаза, Джозеф видел сплошную серую пелену. Полное оцепенение. Не пошевелить ни рукой, ни ногой. О том, чтобы встать, не может быть и речи. Проще взлететь к потолку. Он сам теперь серая пелена. Граница между «я» и этой серостью совсем стерлась. Наверное, глаза открыты, раз комната видна. Полумрак. Женщина у постели. Какое страшное лицо. А на соседней кровати — девочка. Совсем маленькая. Ужас какой! Женщина нежно перебирает ей светлые пряди. Далеко. Как они далеко! На мгновение Джозефу показалось, что его в комнате нет. Тяжесть в груди. Он сделал глубокий вдох и отвернулся к окну. Ко рту тянется какая-то трубка. Через нее в легкие со свистом врывается удивительная свежесть, чистота. Вот только разогнать туман в голове ей не под силу. Зато во рту и в горле искорки. Ночь. Тьма проникает в мозг, уносит с собой остатки мыслей. Страшно! Уж лучше на людей смотреть. Женщина и ребенок.

Почему больница? Почему постель? Может, он смертельно болен? Чем? Джозефу показалось, что его болезнь как-то связана с женщиной и девочкой. Может, он чем-то заразился от ребенка? Чем-то столь изощренным, что ни с каким вирусом не сравнить? Да и женщина тоже нездорова, хотя крепится, не хочет признать свою слабость. Вот в огромном стеклянном окне прошла другая женщина. Белый халат. Похоже, здесь безопасно.

Тьма дышит в затылок, манит, притягивает взгляд. Она — сама пустота. В ней ни веры, ни отчаянья — ничего. Если бы только вырваться из цепких лап серой завесы! Разрушить преграду, впустить в комнату всепоглощающую тьму. Чернильный потоп хлынет на кафельный пол. Выше, выше, вот уже скрылись кровати. Ночь утопит всех, погрузит в пустоту, в ничто. Только стекло отделяет людей в палате от этой спасительной тьмы.

Берег с другой стороны бухты сиял крошечными огоньками. Это светились окошки в больнице Порт-де-Гибля. Укутавшись в желтое вязаное одеяло, мисс Лэрейси вышла из дома Критча подышать свежим воздухом.

Над двумя катерами кружил вертолет, море успокоилось. Старушка поставила на сланцевую ступеньку крыльца керосиновую лампу. Из темноты тут же вынырнули мотыльки. Прохладно. Мисс Лэрейси никак не могла отвести глаз от больничных окон. Все Блеквуды сейчас там. Экая напасть! Муж, мать, дочь. А она, старуха, стоит тут, целая и невредимая, воздухом дышит.

После того, как мисс Лэрейси увидела растерзанных духов в морозильной камере рыбозавода, она решила вернуться в дом на холме. Сейчас ее место здесь. Что бы с мертвыми ни происходило — это дело рук живых, так было во все времена. Старушка смотрела на завод у подножия утеса и вспоминала свою утреннюю поездку.

«Узнаете тут кого-нибудь?» — спросил ее полицейский.

Мисс Лэрейси медленно двинулась вдоль рядов и вцепилась в край первого же стола. На нем лежало тело молодого человека лет тридцати, темноволосого, с квадратным подбородком.

— Это Хедли Джексон. В море сгинул. В субботу, в 1957. Жена у него была иностранка, Барбара. Тоже через два года померла. От сердца.

По пятам за Чейзом и мисс Лэрейси следовал солдат. На карточке, привязанной к руке покойника, он сделал пометку: «Хедли Джексон. Пропал в море в 1957».

Старушка заметила, что у парня чудесный почерк. Редкость среди мужиков. Она подняла голову. Дух Джексона витал прямо над телом.

— Внук его, Кристофер, вместе со всеми сейчас в больнице лежит.

Мисс Лэрейси снова испуганно глянула наверх. Дух даже не заметил ее. С другими призраками творилось то же самое. Они ничего не видели и ничего не понимали. Солдат легонько подтолкнул старушку.

— Пошли тихонечко, — сказал он.

Старушка резко повернулась, собираясь его отчитать, но вместо этого застыла в растерянности. Мимо везли каталку, на которой лежала девочка. Пустые глаза смотрели в потолок. Дух девочки то поднимался, то вновь опускался к телу, словно его магнитом тянуло обратно.

— Алиса, — вскрикнула мисс Лэрейси и зажала рот рукой. — Алиса Вэтчер.

Когда-то они вместе играли. Старушка со слезами кинулась к подруге. Она остановила каталку и повела ладонью над лицом мертвой девочки. 1936 год. Алиса бегала по пляжу, широко раскинув руки, и в этот момент сзади накатила огромная волна. Одна единственная, но такая громадная, что в мгновенье ока накрыла ребенка и утащила с собой в морские глубины. Алису так и не нашли. Все произошло на глазах у Элен. Она вскарабкалась на высокую скалу и стала громко кричать: «Назад, Алиса, назад!» Поздно. Элен еще долго звала подругу на опустевшем берегу. С годами все как-то сгладилось, ушло далеко в прошлое, но вот теперь Алиса снова лежала перед ней, и старушка вспомнила, как нежно они любили друг друга. Алиса. Конечно же, это Алиса. И платьице на ней то самое, белое с кружевным воротничком, расшитое желтыми и красными цветами. Элен оно всегда ужасно нравилось, ей очень хотелось такое же.

— Как вы сказали? Алиса? — спросил солдат.

— Да, — прошептала мисс Лэрейси и решилась, наконец, коснуться детского личика. Кожа на ощупь оказалась даже чуть теплой. Слезы капали из глаз мисс Лэрейси и собирались в глазах девочки. — Боже ты мой, Алиса! Подруженька моя! Это что ж такое творится!

Лаборант в белом халате толкнул каталку вперед, но старушка взглянула на него сквозь слезы и тихо спросила:

— Спешишь куда?

Лаборант потупился. Мисс Лэрейси снова склонилась над подругой.

— В понедельник это было. В 1936 году. Как мы с ней дружили! Ее папа с мамой из Уимерли уехали, уж и не знаю, куда. А вот сын их, Дэвид, брат Алисин, вернулся. Дочку его Райной зовут. Тоже здешняя.

Солдат сверился со списком.

— Райна Вэтчер? — спросил он.

— Нет, она замуж вышла за Грегори Прауза. Пропащий был человек, упокой господи его душу.

— Райна Прауз?

— Она самая. Грегори тоже утонул, между прочим. — Мисс Лэрейси огляделась и указала на другой конец морозильной камеры: — Да вот он, Грегори Прауз. — Мимо по соседнему проходу провезли однорукого человека в военной форме времен Первой мировой. Каталка с Алисой тоже тронулась с места, и мисс Лэрейси в последний раз погладила шелковистый локон подруги. Все. Попрощались.

Старушка встряхнула головой, и воспоминания о прошедшем дне отступили. Над домом кружили уже два вертолета. Шум лопастей нарастал. Мисс Лэрейси смотрела на железных монстров и снова и снова вспоминала слепых, потерянных духов на рыбозаводе. Что-то неудержимо тянуло их к телам, но и отталкивало от привычных оболочек. Почему духи вернулись? Чего им не хватало? Зачем рвутся обратно к бесполезным трупам? Почему не ищут родичей — живых, любимых людей?

Опознавать тела пришли и другие старики. Небось, как прослышали, что мисс Лэрейси на заводе, так и им занадобилось. Испугались, как бы чего интересного не упустить. И Уолт Бойд притащился, и даже Зэкери Далтон. Между прочим, ни эти двое, ни сама мисс Лэрейси никого из своих родственников среди мертвых почему-то не нашли.

«Главное, им друг за друга держаться, — решила старушка и оглянулась на дом. Он еще хранил тепло семейного очага. — Непросто, конечно, но как-нибудь сговорятся, все же они — семья. Двое соединились, дитя родили — какие уж теперь раздоры». Если они вернутся в дом Критча, мисс Лэрейси сумеет им помочь.

Столько им всего порасскажет. Истории и байки, что скопились у нее в голове за долгие годы, так и рвутся наружу.

Судя по звездам, сейчас около полуночи. Нет, заснуть сегодня не удастся, хотя вертолеты улетели, и над бухтой, впервые за несколько дней, тишина и покой. С полчаса назад от клуба отъехали четыре армейских джипа. Мисс Лэрейси видела их из окна гостиной. Два повернули на Слейдс-лейн и помчались на запад в сторону холмов, к тарелкам. Два других двинулись на восток к соседней бухте.

На вершине утеса взгромоздилась огромная антенна, еще шесть — над холмами к востоку, почти рядом с Мерсеровой Пустошью, где теперь место для репортеров и всяких зевак. Гигантские тарелки чуть светятся в темноте. Зеленый. Любимый цвет фей. Мисс Лэрейси поискала в карманах коржик и, наконец, нащупала его вместе с пригоршней камушков со свежей могилы Масса Дровера. Хороший был парень Масс, хоть и умер ужасно. А раз хороший, значит, камушки защитят от всякой нечисти. Еще в карманах нашлись четки и плавник пикши, такой острый, что того и гляди порежешься. Тоже талисман.

Звезды росли и тяжелели, словно опускались все ниже. У воды вспыхнули пять синих прожекторов, в их свете стали видны тысячи перекрещивающихся над заливом тоненьких красных лучиков. Постепенно красные нити тускнели, а звезды становились ярче.

Диски на холмах и на вершине утеса разгорались зеленым электрическим светом. Старушка беспокойно взглянула на залив. Красные нити истончались и таяли с каждой секундой, вот они уже почти исчезли.

Внезапно яркая оранжевая вспышка прорезала темное небо над Порт-де-Гиблем. Что-то вроде метеорита беззвучно ударило в крышу одного из домов, не причинив, кажется, никаких повреждений.

Мисс Лэрейси вытянула шею, чтобы лучше рассмотреть. Голова сразу закружилась. Еще один янтарный «метеорит». Мчится прямо на старушку. Мисс Лэрейси замерла, ноги одеревенели. Оранжевое пятно пронеслось мимо, к дому у самой воды. «Там же Масс Дровер жил», — сообразила мисс Лэрейси. Она думала, что «метеорит» останется внутри, как и тот, первый, но нет. Из дома Масса Дровера янтарный клубок направился к рыбозаводу, потом покружил над мысом и полетел в глубь залива. Третий упал на дом в Порт-де-Гибле, прошел сквозь крышу и исчез.

На берегу заработал громкоговоритель. Диски на холмах понемногу померкли. Красные нити над водой зажглись было с новой силой, но синие прожекторы отключились, и снова настала ночь. Тишина. Только волны бьются о скалы. У подножия мыса в воздухе кружится белая пена. А ветра нет. «Чего это море разбушевалось?» — спросила себя мисс Лэрейси. Она подождала, пока нахлынет следующий вал, но напрасно. Море успокоилось, вспышки тоже пропали. «Вот уж чудеса расчудесные», — пробормотала старушка. Она направилась было к сирени, чтобы окунуть лицо в душистые грозди, и тут оцепенела от неожиданности.

— Матерь Божья!

Под деревом стояла маленькая девочка. Керосиновая лампа на ступеньке окутывала тщедушное тельце оранжевым сиянием.

— Здравствуй, — тихо сказала девочка.

— Ну и напугала ты меня, барышня. Чего это ты бродишь в такой час?

— Ничего. Так просто. Умерла, вот и брожу. Как всегда.

Мотылек дорвался-таки до пламени, лампа вспыхнула ярче.

— Ты какой дух? Добрый?

— Не знаю.

— Там, где ты сейчас, любят тебя?

Еще один мотылек пролетел совсем низко над лампой, пламя заколыхалось, на лице девочки заплясали оранжевые блики. Из-за них мисс Лэрейси никак не могла разобрать, улыбается ребенок или хмурится.

— Не знаю, — повторила девочка.

— Ты в тот мир одна попала или с кем из родных? — спросила старушка и сунула руки в карманы платья.

— С папой.

— А он тебя утешил, приголубил?

— Нет.

— Значит, не успокоилась душа твоя. Ты теперь зло несешь. — Мисс Лэрейси вытащила из кармана два камушка, подняла над головой и пощелкала ими, как кастаньетами. Другой рукой она схватила рыбий плавник и рассекла им воздух, сделав движение в сторону призрака.

— Что это ты делаешь? — засмеялась девочка, но быстро погрустнела. Улыбка на ее лице сменилась отчаяньем, и гостья растворилась в ночи.

Мисс Лэрейси разволновалась. Призраки без причины не грустят. В этом почти всегда виноваты живые.

Джозеф так углубился в созерцание тьмы за окном, что не сразу обратил внимание на странный звон. Словно соприкоснулись края бокалов, словно лучи света вдруг обрели звучание. Он вслушался. Нет, это не звон, скорее, шелест крыльев сказочного существа. Он попытался определить источник звука и не смог. Но что-то упрямо звало Джозефа, тащило на поверхность, заставляло вынырнуть из тьмы.

Он повернул голову, еще не осознавая того, что делает. На стуле у кровати сидела женщина. Она, казалось, сверкала и переливалась во тьме, губы ее двигались. Вот кто издавал этот звук! Женщина нежно и тихо пела, глядя на Джозефа. Он узнавал и не узнавал эти глаза, а женщина смотрела так, будто Джозеф был чем-то большим, чем казалось ему самому. Слова завораживали, мелодия качалась, словно кораблик на волнах.

Джозеф сразу понял, что он чем-то связан с этой женщиной. Какая она красивая! Красивей всех на свете. Нет ничего дороже этого голоса, этого лица, пусть даже они совсем не похожи на те, что сохранились в памяти. Жена. Нет, эта женщина не может быть его женой. Таких жен не бывает. Она так чудесно поет, она такая таинственная. И все же такая родная.

Над койками реанимационного отделения звенела песенка:

Ким баюкала Тари и успокаивалась сама. Она погладила дочь по щеке. Что за чудо — спящий ребенок! Слова лились прямо из сердца:

Раньше Ким никогда эту песню не пела, разве что изредка мурлыкала мотив. Сегодня все слова припомнились неожиданно легко, как будто бабушка Ниари сидела рядом и подсказывала. Она часто пела эту песенку для маленькой Ким. Так уютно было забраться под одеяло в кресло-качалку, слушать, как трещит огонь в камине и потихоньку засыпать.

Ким допела и подумала: «Куда деваются волшебные детские сны, когда мы вырастаем?» И тут же начала «В веселом городе Дублине». Когда Ким была маленькой, она думала, что песня называется «В веселом городе гоблинов». «В веселом городе Дублине, девчонки все — загляденье…» — пела она. Потом еще: «О милый, милый Дэнни, зовут, зовут волынки». Старые ирландские баллады, позабытые, казалось, навсегда, одна за другой возникали в памяти. А вместе с ними бабушка и мама. Да, мама тоже пела эти песни.

Закончилась баллада про Дэнни, и в комнате стало необыкновенно тихо, только попискивали мониторы. Ким снова запела: «Ночь тиха, ночь нежна. На волнах спит луна. Только девушка…» Ким заметила, что Джозеф открыл глаза. В черном стекле над ним отражалась палата с разноцветными огоньками приборов. В глазах у Джозефа блестели слезы.

«Спите сла-адким сно-ом, спи-ите сла-адким сном».

Джозеф смотрел на нее, не мигая. Ким повернулась к дочери. На тоненьких детских пальчиках желтели пятна. Ким сначала подумала, что Тари разукрасилась фломастером, но оказалось, это йод. Несколько дней назад девочка нарисовала Ким и Джозефа, они стояли рядышком и держались за руки. Тари принесла рисунок и сказала: «Гляди, мам. Вот как будет». Ким тогда ужасно расстроилась, молча взяла картинку и спрятала в сумочку. С тех пор она так и не придумала, что с ней делать. То ли отнести на работу и повесить у себя в кабинете, то ли отдать Джозефу. В конце концов, Ким просто решила носить картинку с собой. Она открыла сумочку, нашла во внутреннем кармашке аккуратно сложенный листок и показала его Джозефу.

— Ты это видел? — неуверенно спросила она.

Джозеф с благоговением посмотрел на картинку, потом на Ким.

— Пой, — попросил он.

— Зачем? — спросила Ким. Она не собиралась петь для него. Она пела для Тари.

— Это так… прекрасно. — Он с трудом растянул губы. — Я что, улыбаюсь?

— Да. — Голос у Ким сорвался. — Ты улыбаешься.

— Пой.

«Он что же, никогда раньше не слыхал этих песен?» — удивилась Ким. Она вновь почувствовала ту близость, ту тесную связь, которую они сами разорвали несколько месяцев назад, и тоже улыбнулась.

Тари что-то прошептала.

В душе Ким шевельнулась надежда.

— Пой, — вслед за дочерью повторил Джозеф.

Френч сел за руль открытого джипа и завел мотор. Несбитт едва успел забраться на пассажирское сиденье. Командор давно заметил странные оранжевые стрелы в ночном небе, но подчиненные, как ни старались, ничего разглядеть не могли. Френч чувствовал себя полным идиотом.

— Опять копаетесь, Несбитт, — нетерпеливо сказал он.

Некоторое время они молча ехали по темной дороге.

— Похоже, отражатели работают, сэр.

Френч не ответил, только крепче сжал зубы.

— Командор Френч? — раздалось в наушнике.

— Говорите.

— Обнаружена турбулентность. Координаты: 47 градусов северной широты и 51 градус западной долготы.

— Вас понял.

Френч беспомощно выругался про себя. Ну вот. Началось. А он не в силах ничего исправить.

Машина резко затормозила перед входом в клуб. Френч пробежал мимо солдата, едва успевшего отдать честь, и скрылся в дверях радиорубки. Несбитт изо всех сил старался не отставать.

Солдат за пультом кивнул на экран компьютера.

— Турбулентность на 47 градусе северной широты и 51 градусе западной долготы.

— Сколько от нас до нее? Километров сто?

— Сто три, сэр.

— Чем она вызвана?

— Трудно сказать, сэр. Видно только саму воронку.

— Локатором щупали?

— В этом районе сейчас нет вертолетов, сэр.

Командор вышел из комнаты и на ходу включил микрофон.

— Говорит Френч. Вертолет в район 47 градуса северной широты и 51 градуса западной долготы. Сектор семь, Большая Коса.

По дороге задев плечом Несбитта, Френч влетел в свой кабинет, поднял телефонную трубку, набрал номер, выключил рацию и отодвинул от подбородка мешавший ему микрофон.

— Это Френч, сэр. По нашим наблюдениям, в районе 47 градуса северной широты и 51 градуса западной долготы формируется цунами.

Он помолчал. Несбитт стоял в дверях. Френч прикрыл трубку рукой и тихонько сказал:

— Закройте дверь с той стороны. — Несбитт исчез. — Нет, сейсмической активности не зарегистрировано. Пока не зарегистрировано… В Бюрине все происходило по той же схеме, а потом туда пришла гигантская волна. Нет, сэр. — Френч покачал головой. — Подземных толчков пока не было. И тем не менее я полагаю, что необходимо отдать приказ о начале эвакуации… Я понимаю, сэр. Да, все побережье. Да, это огромная работа… Нет, другого объяснения у меня пока нет… Да, я понимаю. Но тогда будет уже поздно… Да, если… если мы… Как только будет зарегистрирована сейсмическая активность, на то, чтобы очистить побережье, у нас останется три-четыре часа. Потери среди гражданского населения будут беспрецедентными. Но если мы начнем эвакуацию сейчас… если мы… Да, сэр, я… Могу сказать только одно: по моему мнению, цунами как-то связано с нынешней эпидемией. Мои выводы основаны на информации о предыдущих морских катастрофах, сэр. — Френч до боли вцепился рукою себе в плечо. Никуда не денешься, надо говорить дальше. — Семьдесят лет назад в Бюрине была зарегистрирована вспышка туберкулеза или дифтерии. Во всяком случае, тогда полагали, что это туберкулез или дифтерия. По времени эпидемия совпала с приходом в город электричества и радио. По причинам, которые мы пока не можем до конца объяснить, электромагнитные поля влияют на дыхательный рефлекс. Может быть, в Уимерли произошел всплеск электромагнитной активности, и, как следствие, развилась массовая гиперчувствительность к этим полям. Пока я не могу точно сказать, в чем тут дело, но знаю, что все эти события почему-то провоцируют сильнейшую электромагнитную турбуленцию, которая затем становится причиной цунами… Я не знаю точно, почему именно здесь, сэр. Есть еще один фактор… В Бюринском заливе перед цунами наблюдалось катастрофическое снижение популяций всех видов фауны, сэр, и в океане находили тела, такие же, как здесь. — Командор закрыл глаза. — Я согласен, это только гипотеза… Да, я понимаю… Но… Нет, сэр. Да, я буду держать вас в курсе. Да, сэр… Да, сэр… Да.

Френч осторожно положил трубку, презрительно фыркнул, покачал головой и изо всех сил потер лицо руками. Опять он выставил себя дураком. Не только сам поверил во всю эту чушь, но еще и командование убедить пытался. Теперь карьере точно конец. Френч поискал глазами пачку сигарет. Ага, вот она, на столе. Пустая. Отправят в отставку, объявят психом, поместят в частный дурдом. Выкинут только за то, что болван командор видит дальше собственного носа и не может об этом молчать. Френч смял пустую пачку и швырнул в дверь. Будь под рукой ствол, застрелился бы к чертовой матери.

Томпсон ждал лифта.

Он вдруг вспомнил карикатуру в каком-то старом медицинском журнале. Двое врачей беседуют в конце рабочего дня. «Опять мне не удалось угадать, — говорит один. — Пациент выжил». Томпсон часто вспоминал эту фразу, когда сильно уставал. Сколько раз он сегодня действовал вслепую? Целый день — сплошное гаданье на кофейной гуще.

Доктор только что спускался вниз проведать Агату. Кошка свернулась клубочком на заднем сиденье внедорожника и сладко посапывала в темноте. Томпсон не стал тревожить любимицу. Он обошел кирпичное здание кругом, встал против главного входа и посмотрел через дорогу на рыбацкие дома и череду одноэтажных типовых домиков с плоскими крышами. Их построили совсем недавно. Дальше чернела бухта, а за ней, на другом берегу, виден был Уимерли. Вон огромный утес, а вон и восточная окраина городка, там кончается бухта. Свет до сих пор не дали, только кое-где в окнах мерцают свечки да керосиновые лампы. Томпсон вспомнил, как вчера вечером заезжал в дом к Уилфу Мюррею, вспомнил, как вкусно там кормили. Разговоры за столом, дети по двору носятся… Красота! Приятно иногда побыть в обществе здоровых людей. Почему же все-таки эпидемия их пощадила? По шоссе проехала машина, Томпсон успел разглядеть профиль водителя. Откуда он возвращается? Из бара? От любовницы? С работы? Горести Уимерли до Порт-де-Гибля пока не добрались. Как и до остальных городков в этом районе.

Томпсон глядел вслед автомобилю и думал об Агате. Сидит одна-одинешенька в душной машине. Надо отвезти ее домой, нечего ей возле больницы делать. Оставить ей дома еды побольше, сиденье на унитазе поднять… Томпсон всегда оставлял в кухне полуоткрытый кран: вдруг не удастся прийти вовремя? Жажда убивает гораздо быстрее голода.

Он прослушал сообщения на автоответчике мобильного телефона. Ничего срочного. Томпсон вернулся в больницу и заглянул в ординаторскую. Там работал телевизор. На темном экране мелькали дома, очевидно, показывали Уимерли. Из четырех врачей только двое повернули головы, когда Томпсон вошел.

— Какие новости? — спросил он и с тоской посмотрел на автоматы для продажи еды. Сейчас бы шоколадный батончик! Но полочки за стеклом были пусты, всё уже подъели до Томпсона. Ни тебе бутербродов, ни шоколадок, ни чипсов, ни даже жвачки.

— Как ни странно, никаких, — ответила молоденькая очкастая врачиха с длинными волосами, забранными в хвостик. Она заложила руки за голову и откинулась на спинку дивана, не отрывая глаз от телевизора. — Новых больных не поступало. Тела в бухте больше не ищут. Вертолеты улетели. Репортеры, конечно, говорят, что всю технику просто перевели в открытое море. Один журналист якобы перехватил телефонный разговор военных. Он, правда, ничего не понял, но вроде в океане нашли какую-то очередную пакость. — Врачиха повернулась и посмотрела на Томпсона с таким видом, словно ждала от него какого-то заключения. Но что тут скажешь?

— А вы как думаете? — спросила она.

— Может, все уже кончилось? — предположил доктор.

— Сплюньте, — ответила врачиха и трижды постучала по деревянной ручке кресла.

В коридоре на шестом этаже было тихо, из палат струился мягкий голубоватый свет. Томпсон присел на стул в сестринской, надел очки для чтения и начал просматривать истории болезни. Он аккуратно выписал на отдельный листок фамилии всех, кто страдал угнетением дыхания. Восемьдесят девять человек. Томпсон достал карманный компьютер и сверился со списком утопленников, который командор Френч прислал по электронной почте. Мимо прошел врач-практикант, наверное, поставили на ночное дежурство. Парень был обут в белые кроссовки на мягкой подошве. Он сочувственно улыбнулся Томпсону и спросил:

— Вы домой-то хоть иногда заглядываете?

— Домой? — переспросил доктор. — А это где? — Он оторвался от бумаг. — Ничего-ничего, скоро тоже забудете.

Практикант хихикнул и ушел в перевязочную. «Как быстро человек ко всему привыкает, — подумал Томпсон. — Парень даже маску перестал носить — услыхал, что заболевание не вирусное. А вот о том, что у инфекции может быть длительный инкубационный период, и знать не хочет. Интуиция. Здесь, в больнице, совсем другой мир. Без интуиции здесь нельзя, а достается она потом и кровью. Хотя как раз с кровью вся эта кутерьма вроде пока не связана».

Томпсон снова вернулся к спискам. Он обвел кружочком девичью фамилию Донны Дровер. Веллс. Потом нашел Томаса Веллса в списке утонувших. Дэрри Поттл. Томпсон проглядел список и наткнулся на имя Обри Поттл. Обвел. В конце концов, совпали почти все фамилии. Доктор никак не мог взять в толк, что бы это могло значить. Он снова прошелся по столбцам. Где же связь между утопленниками и больными в палатах на шестом этаже? Донна Дровер все еще в коме. Томпсон заходил к Дэрри Поттлу, тот бормотал то же самое, что и Донна пару дней назад: «Вода». Доктор принес воду со льдом, но парень пить не стал. Он медленно протянул руку, взял стаканчик и вылил себе на лицо. Потом закрыл глаза и сложил губы трубочкой, словно грудничок.

Томпсон встал со стула, потянулся и зевнул. Вот так разминка для мозгов! Он посмотрел на длинный пустой коридор, на двери палат, и решил проведать Дэрри еще раз. Доктор шел, прислушиваясь к своим тихим шагам и писку мониторов. Ни одной свободной койки не осталось. А в самый бы раз прилечь и вздремнуть минуточек шестьдесят! Раньше Томпсон часто так делал. Вид пустой больничной кровати его успокаивал. Полумрак, белые стены, белая высокая кровать, белые простыни заправлены без единой морщинки. Вот оно, простое человеческое счастье. Ишь, разбежался. В больнице теперь лежать негде.

Томпсон подошел к палате Дэрри и остановился в дверях. Шесть кроватей, шесть пациентов. Трое мужчин, три женщины. Никто не шевелится, все спят. Мужчины и женщины. А детей нет. Доктор никак не мог ухватить мысль за хвост.

«В чем разница между детьми и взрослыми?» — спросил он себя. Ну, во-первых, в размере. Дети меньше. Хотя вряд ли это важно. Словарный запас беднее. Дети больше играют. Не работают. Нет у них работы. Мир они видят по-другому.

Хорошо. По-другому. А как? Они не испорчены. Нет, это банально. Они говорят то, что думают. Что видят, о том и говорят. Они честнее, бесхитростнее. Почему? Они принимают все за чистую монету. Почему? Их воображение не знает границ. Их сознание открыто для новой информации. Почему? Потому что они еще не научились не верить.

Клаудия осторожно пробиралась через свой двор, держа в руках лист фанеры с миниатюрными домиками. Тьма стояла непроглядная. Приходилось ступать очень осторожно, а порой даже задерживать дыхание: не дай бог наклонить фанерку. Это был тот самый глиняный макет Уимерли, который Клаудия так долго лепила. Пройдя между елями, она вышла на дорогу и минут через пятнадцать добралась до церкви. Черная крыша поблескивала в призрачном свете луны. Вот и Хрыч-лейн, уже виден океан, справа показалось кладбище. Здесь всегда так тихо. Дорога пошла под уклон, Клаудия нащупала между деревьев тропинку к обрыву. Пришлось нагнуться, чтобы еловые лапы не смахнули городок.

Один человечек все-таки опрокинулся. Даг Блеквуд. Клаудия остановилась, подняла фигурку старика и бережно прислонила к заборчику, за которым были разложены Блеквудовы поделки. Несколько домиков съехали набок, и она вернула их на место. Зато малюсенькие деревца так уцепились друг за друга, что даже не шелохнулись.

Клаудия вышла на опушку. Земля тут ужасно неровная. А под ноги смотреть никак нельзя, надо следить за городком. Вот и обрыв. Снизу доносится рев прибоя, остро пахнет водорослями. Клаудия глянула туда, где по камням разбегается белая пена.

Клаудия вытянула руки вперед, фанерка затрепетала, словно уже парила над морем в воздушном потоке. Руки задрожали, щит накренился. Игрушечная лошадка полетела в пропасть, следом корова, две мужские фигурки и одна женская упали навзничь и безропотно заскользили к краю, не зная, что их ждет.

Клаудия хрипло закричала и резко встряхнула лист. В воду посыпались белые изгороди, машины, грузовички. Первым упал домик Дага Блеквуда — он стоял ближе всего к океану. Следом полетели дома у бухты, потом лес между верхней и нижней дорогами. Предпоследним исчез в глубине дом Критча и наконец дом Клаудии. Она закричала еще громче, так, что слышно было и в Порт-де-Гибле. Малюсенькие фигурки не оставляли даже кругов, даже ряби на черных валах. Городок канул в бездонную морскую пропасть.

Осталась только фанерка. Руки больше не дрожали. Клаудия перестала кричать, подняла лист к губам и сдула пыль от клея. В воздухе повисло серое облачко.