Потом все завертелось.

В первую очередь Лоуренсу и Хоро необходимо было позаимствовать какую-нибудь одежду в Гильдии Ремарио, а их собственные одежды надо было отстирать тем временем от грязи и крови. Пока выстиранные одежды сохли, Лоуренс отнес долговую расписку в Торговую Гильдию Ровена; Хоро, заявившую, что она голодна, он оставил в ночной таверне. Обо всех мелочах явно предстояло заботиться Лоуренсу.

В Гильдии Ровена Лоуренса сердечно приветствовали другие члены Гильдии, собравшиеся выпить после дневных трудов. На него обрушилось множество скабрезных вопросов по поводу синяка у него на лице, прежде чем ему удалось добраться до Якоба.

Вряд ли кому-то показалось бы странным, если бы люди Гильдии Ремарио еще несколько дней назад заявились сюда и принялись стучать во все двери, требуя уплаты долга Лоуренса; но ни они, ни сам Лоуренс не появлялись. Якоб, несомненно, сильно тревожился с того самого времени, как узнал о долге.

Неудивительно, что первое, что сделал Якоб, завидев лицо Лоуренса, - сердито постучал его по голове.

Затем, однако, на глазах у него выступили слезы, и он с улыбкой распростер объятия. Конечно, он испытал огромное облегчение, увидев, что Лоуренс цел и невредим.

Лоуренс протянул Якобу долговую расписку; скорее всего, тот в общих чертах сообразил, что произошло. Он немедленно принес откуда-то мешочек с редко появляющимися на белый свет золотыми румионами и тут же, на месте купил расписку у Лоуренса.

Конечно же, теперь они оба были торговцами, заключающими сделку. Существовала вполне реальная возможность, что контрабанда провалится; в таком случае все имущество Гильдии Ремарио будет продано за долги. Обычно, когда кто-то разоряется, его имущество распродают и делят между заимодавцами соответственно размеру долгов; поэтому расписка на полтысячи румионов и в этом случае не будет совершенно бесполезной. В общем, Якоб купил расписку за ту цену, которую счел соответствующей риску провала контрабанды.

Обдумав все возможные исходы, Якоб назначил довольно осторожную цену в тридцать румионов.

В случае успеха контрабанды он обещал добавить еще сто. Это было заметно меньше, чем сумма, указанная в расписке; но ведь Гильдия Ремарио, даже если выживет сейчас, вполне могла все-таки разориться в ближайшие десять лет. Так что цена была вполне разумной.

Лоуренс вернул двадцать румионов Якобу в возмещение того вреда, который он своими действиями нанес доброму имени Гильдии Ровена. Остальные деньги он собирался потратить на подкуп мясников, чтобы те, разделав овец, после держали язык за зубами.

Что касается дополнительной сотни румионов, то двадцать из них он должен был уплатить Норе, как договаривались, и еще сколькими-то он собирался принести извинения тем лавкам, в которых просил деньги раньше. Если эти выплаты составят три десятка румионов, ему самому останется полсотни.

Таким образом, он окажется практически в том же положении, как в Поросоне, когда продал там свой перец.

Если вспомнить, что в какой-то момент он смирился с тем, что кончит жизнь рабом на гребной скамье, это могло показаться настоящим чудом.

Затем Лоуренс через своих знакомых в Гильдии встретился с мясником, которому можно было доверять. Он договорился с мясником, что тот примет овец у Норы и разделает их, не задавая никаких вопросов, за десять румионов. Лоуренс платил мяснику очень хорошо и вполне мог рассчитывать, что здесь все пройдет как по маслу.

Подготовив все, Лоуренс вернулся в Гильдию Ремарио. Там он забрал свои и Хоро одежды и оставил самого Ремарио собирать своих работников, которые сейчас, должно быть, кучковались вместе, дрожа от холода. Кроме того, Лоуренс приказал Ремарио вернуть ему повозку и лошадь, о которых он совершенно забыл. При этом он выражался довольно резко и потому ожидал, что его указания будут выполнены быстро.

Когда Лоуренс закончил приготовления, небо уже начало светлеть.

Он бесшумно шагал по утренним улицам, вдыхая холодный и сырой после вчерашнего дождя воздух.

Шел он в таверну, которая не закрывалась на ночь – не без помощи мзды соответствующим властям, разумеется.

Над городом повисло безоблачное, темно-синее, но уже начавшее бледнеть рассветное небо. Вход в таверну указывала горящая и совершенно неуместно выглядящая лампа.

- Добро пожаловать.

Голос, поприветствовавший Лоуренса, был едва различим – вряд ли из-за незаконности ситуации, просто владелец таверны устал бодрствовать всю ночь.

Таверна была полупустая и на удивление тихая; завсегдатаи молча пили свое вино, возможно, с грустью думая о неизбежном наступлении нового дня.

- Эй.

Обернувшись на голос, Лоуренс увидел рядом с собой Хоро с деревянной фляжкой и куском хлеба в руках. Сейчас она снова была одета городской девушкой; если бы какой-нибудь священник обнаружил ее в ночной таверне, это могло бы доставить неприятности – но здесь до нее никому не было дела.

Хоро поймала взгляд стоящего за стойкой владельца таверны, и тот сонно помахал ей рукой. Похоже, все то добро, что Хоро держала сейчас в руках, она выманила у владельца таверны своими медовыми речами.

- Давай, идем отсюда.

Вообще-то Лоуренсу хотелось присесть и немного передохнуть, но Хоро уже взяла его за руку, и спорить с ней было бесполезно.

- Приходите еще, - сказал им в спину владелец таверны.

Идти Лоуренсу и Хоро было особенно некуда, и какое-то время они просто шли куда глаза глядят.

Снаружи было холодно. Воздух оставался влажным, и их дыхание по-прежнему вырывалось облачками.

- Вот. Хлеб, - произнесла Хоро, и живот Лоуренса заурчал; Лоуренс вдруг осознал, что он с середины прошлого дня крошки во рту не держал. Взяв хлеб – на самом деле это оказался бутерброд с грудинкой и зеленью – из рук довольно улыбающейся Хоро, Лоуренс не раздумывая впился в него зубами.

- И вот, - протянула Хоро фляжку.

Лоуренс откупорил фляжку и поднес к губам; там оказалась теплая смесь меда и молока.

- Помогает от любых хворей.

Теплое, сладкое питье было именно тем, что надо.

- Теперь, - сказала Хоро. Едва ли она специально дала Лоуренсу еду и питье, чтобы развязать ему язык, но все же заговорила, едва он утолил голод.

- У меня к тебе есть два вопроса.

Лоуренс мысленно приготовился к худшему.

Хоро секунду помедлила.

- Насколько ты доверяешь этой девочке? – спросила она, не глядя на Лоуренса.

Этого вопроса он ждал и в то же время не ждал. Хоро не уточняла время, место и обстоятельства; это значило, что какие-то смутные сомнения были и у нее.

Лоуренс еще глотнул из фляжки.

- Я не знаю, насколько я ей доверяю, - ответил он, не глядя на Хоро. – Но что я знаю, так это то, что если Нора решит забрать золото и сбежать, ее легко будет найти. Я не настолько ей доверяю, чтобы думать, что такое может произойти, и все-таки дать ей золото.

Хоро молчала.

- Здесь поблизости никто не купит у нее золото за хорошие деньги; а истории о пастушке, которая распродает золото, достаточно редки, чтобы расходиться быстро и далеко. Ее легко будет найти.

Разумеется, он не доверял Норе всецело. Будучи торговцем, Лоуренс всегда думал о самых разных возможных случайностях.

- Понятно. Думаю, я поняла.

- А второй вопрос? – поинтересовался Лоуренс.

Хоро смотрела на него с каким-то непонятным выражением лица.

То был не гнев, нет. Скорее нерешительность.

«Но почему она колеблется»? – подивился Лоуренс.

Он даже представить себе не мог, чтобы Хоро вдруг заколебалась, задавать ей вопрос или нет.

- Какой бы ни был вопрос, я отвечу. В конце концов, я ведь перед тобой в огромном долгу.

Он откусил от успевшего остыть бутерброда и запил глотком из фляжки.

На уличных булыжниках начали играть блики восходящего солнца.

- Ну так что, спрашиваешь или нет?

Хоро сделала глубокий вдох. Взяла Лоуренса за рукав. Ее рука дрожала – может, от холода, а может, от чего-то другого.

- Хм?

- Ты… ты не помнишь… - Хоро смотрела на него нерешительно. – Когда я стояла против пса и девочки… чье имя ты тогда кричал?

Непохоже было, чтобы она шутила.

Глаза ее были серьезны как никогда.

- Мне тогда кровь ударила в голову, и я ничего не слышала. Но меня это все время грызло. Я абсолютно уверена, что ты кричал чье-то имя. Ты это помнишь?

Лоуренс не решался раскрыть рот; вдвоем они молча шли по освещенной восходящим солнцем улице.

Как ответить? По правде сказать, он не помнил.

Но что если Хоро на самом деле помнила, а теперь хотела, чтобы он это подтвердил?

Если он звал Хоро, все хорошо. Проблема будет, если окажется, что он звал Нору.

В таком случае, если он скажет, что не помнит, это будет означать, что он выкрикнул имя Норы, не зная и не осознавая, чтО кричит.

И вот тогда Хоро действительно разозлится всерьез. Лучше было бы честно признать, что он звал Нору, а потом выдумать какое-нибудь объяснение, почему он это делал.

Была, разумеется, другая возможность – что Хоро и вправду не расслышала.

Тогда лучше всего было бы сказать, что он кричал ее имя.

Продумав все детали, Лоуренс лишь тогда сообразил, насколько это все глупо.

Рядом с ним шла не кто иная, как волчица Хоро Мудрая. Она разглядит любую ложь.

А раз так, то правильный ответ –

- Я кричал твое имя.

Секунду Хоро смотрела глазами брошенного щенка, а затем в ее глазах запылал гнев.

- Это ложь.

Она сжала руку Лоуренса сильнее, и он ответил мгновенно.

- Да, это ложь. Правда в том, что я не помню. Однако –

Уши Хоро под косынкой дернулись быстрее, чем успело измениться выражение лица.

Она знала, что сказанное только что действительно было правдой.

- В той ситуации я не мог выкрикнуть не твое имя, - закончил Лоуренс, не отводя взгляда.

Так же быстро, как только что в глазах Хоро вспыхнул гнев, теперь в них промелькнуло сомнение.

Определить, правда это или ложь, было совершенно невозможно; она должна была решить сама.

Что до Лоуренса, то он выложил самый убедительный аргумент, какой только мог придумать.

- Тогда была важна каждая доля секунды. Я уверен, что, не думая, произнес твое имя. Ведь…

Хоро сжала его руку еще сильнее.

- …Ведь его легче произносить.

Он едва ли не чувствовал, как лицо Хоро застывает, обращаясь в маску.

- Потом, если бы я крикнул «Нора», даже в спешке, ты бы наверняка различила. Но слово «Хоро» само вылетает изо рта – его легко пропустить, когда кровь стучит в висках. Как ты считаешь? Хороший аргумент…

Он не закончил фразу, ибо кулак Хоро врезался ему в рот.

- Замолчи.

Даже маленький кулачок Хоро ударил весьма болезненно – ведь губа Лоуренса уже была разбита одним из людей Ремарио.

- Так ты произнес мое имя, потому что оно было проще? Дурень! Болван! – выкрикивала она, дергая его за рукав. – Меня бесит уже то, что ты мог подумать об этом! – она смотрела с такой враждебностью, словно собиралась прогнать вон.

Лоуренс подумал, не лучше ли было отделаться явной ложью, но рассудил, что Хоро разгневалась бы в любом случае.

Постепенно они подходили все ближе к восточным воротам; теперь вокруг сновало множество народу – все хлопотали, готовясь к началу трудового дня.

Хоро шла чуть впереди Лоуренса, одна.

Не успел Лоуренс подумать, что она собирается делать, как она остановилась.

- Ну…

Она стояла спиной к нему.

- …так назови его, - сказала она, не оборачиваясь.

Глядя мимо нее, Лоуренс заметил колокольчик на конце длинного посоха.

Он услышал блеянье овец.

К нему и Хоро шла пастушка, а за ней – черный пастуший пес.

В это мгновение он осознал, что контрабанда удалась. Он был счастлив. И он вполне мог позвать Нору по имени.

Лоуренс улыбнулся при мысли о том, как умно и смело Хоро все подстроила.

Он раскрыл рот, чтобы произнести имя, и тут –

- Апчхи!

Правда о том, чье имя он произнес, останется сокрытой навеки.

Хоро развернулась к нему; на лице у нее было написано разочарование. Лоуренс ее превзошел.

Не обращая на нее внимания, Лоуренс трижды взмахнул рукой, совсем как тогда, при первой встрече с Норой.

Нора заметила и замахала в ответ.

Хоро оглянулась через плечо, рассматривая Нору.

Этого-то Лоуренс и ждал.

- Хоро.

Уши волчицы дернулись.

- Хоро вправду легче звать.

Белое облачко вырвалось у Хоро изо рта, когда она хмыкнула, признавая поражение.

- Дурень.

Лоуренс любил эту хрупкую улыбку даже больше, чем теплое солнышко поздней осени.