Я отступил, и Луиза пронеслась мимо, как снаряд из ракетной установки, приготовившись выразить справедливый, с ее точки зрения, гнев по отношению к Гельмуту и Микки. Я же не желал участвовать в скандале. Мое внимание было обращено на усмехающегося загорелого человека, прислонившегося к осыпающейся стене в начале переулка. Мне казалось более чем вероятным, что я обознался и принял байкера в дорожной пыли за одного знакомого, но, как только он поднял руку в небрежном приветствии, вполне понятном для парня, с которым вы два-три раза в неделю расписывали пульку, я понял: игра складывается не в мою пользу.

— T'as la pêche, mec? — спросил он, присаживаясь на корточки под заходящим солнцем.

— Черт возьми, — воскликнул я, — Иван!

Я изобразил на своем лице нечто похожее на приятное удивление и широкой поступью двинулся к нему, переживая сомнения и неприятные предчувствия. Я уехал далеко-далеко, в давние-давние времена, и с тех пор приобрел уверенность в том, что избежал именно таких неожиданных визитов. Однако это не сработало. Я взял его руку и стиснул крепким, искренним рукопожатием, затем повернулся, чтобы представить его своим приятелям, но те уже ушли ко мне домой, исследовать мою покупку. Мне не хотелось, чтобы Иван наблюдал такую приватную, не предназначенную для всеобщего обозрения сцену, но я не собирался и приглашать его в бар Дитера, угощать пивом, в то время как мои приятели рассядутся дома на моей кушетке и засунут свои носы в мой бизнес.

— Так, — улыбнулся я, — пойдем-ка ко мне домой.

Он оттолкнулся от стены, вздрогнул из-за того, что перенес вес тела на ноги.

— Ты, случаем, не король в этой крепости? — спросил он. Его кожаные доспехи и деланая серьезность напоминали мне характерные особенности некоего средневекового французского феодала, вторгающегося в чужие владения.

Я изобразил на лице подобие улыбки и заинтересовался его ногой.

— Что случилось?

— Упал с мотоцикла на повороте. — Он повел плечами. — Слава богу, не покалечился.

— Где мотоцикл?

— С ним тоже все в порядке. Он у ворот. — По его лицу пробежала улыбка, и он придвинулся ко мне, чтобы положить руку мне на плечо. — Приятель, — воскликнул он, — рад видеть тебя снова! Бьюсь об заклад, ты полагал, что я никогда не найду тебя в твоей крепости.

— Выпью за это! — хохотнул я, продолжая игру.

Правда состояла в том, что я никогда не думал о нем, пока находился здесь, даже не представлял себе такой возможности, что он вдруг появится покалеченным, и к тому же совершенно неожиданно в начале рабочей недели. У меня было ощущение, что передо мной, вероятно, смирившийся со своей судьбой банкрот. Я был уверен: Луиза его возненавидит.

Под густой синевой безоблачного неба садящееся за горы солнце освещало только верхние оранжевые черепицы покатых крыш. Внизу, на заросших травой улицах, пока мы пробирались по пыльной тропе к моему дому, становилось все сумрачнее. К моему облегчению, Луиза и парни пришли незадолго до того, как я вошел в комнату. ФРА передавала «Две тысячи световых лет от дома».

— Так, — произнеся, — во-первых: Гельмут, Луиза, Микки, хочу вам представить — Иван. Он француз, бастард, и это все, что вам нужно знать. — Как ни удивительно, все вежливо улыбнулись, давая мне возможность не упускать инициативу. — Луиза, если ты позаботишься о нашем госте, то в одно мгновение получишь вознаграждение. — Я улыбнулся ей и взлетел по лестнице, ведущей в нашу спальню, как крыса по трубе. За мной последовал Гельмут, бросил на письменный стол мой пакет и прошел к окну, чтобы позволить последнему лучу света проникнуть в комнату.

— Ты веришь в Бога? — спросил он, снимая с окна одеяло, которое служило занавеской, и открывая солнечный закат, настолько радужно прекрасный, что за время, достаточное для пролета позднего голубя мимо окна, мой неустойчивый атеизм превратился в соляной столб.

— Конечно, верю, — ответил я, расчищая свободное место на письменном столе. — Вот алтарь, на котором я священнодействую.

Бог небытия.

Кокаин лежал в отдельном углу белой дорожной сумки, он хранился в чистеньком шарообразном сосуде, который прекрасно умещался на ладони руки. Края упаковки были собраны вместе и заплавлены на огне, образуя бутон размером со скукожившийся мандарин. Я срезал залитую сургучом верхушку, и бутон стал распускаться, обнажая кристаллическую белую пыльцу. Я улыбнулся Гельмуту, включил свои электронные весы, основательно продул блюдечко и удалил акриловую смолу, прежде чем насыпать кристаллический порошок, подталкивая его краем лезвия бритвы. Когда цифры сошлись, оказалось, что маленькая горка жизненно важного средства весит чуть больше двадцати семи граммов. Это было почти на десять процентов меньше необходимого веса. Кто-то изъял долю порошка на каком-то этапе его доставки. Я вздохнул. Что я мог сделать?

— Все о'кей? — спросил Гельмут буднично.

Я улыбнулся:

— Да, все нормально. Немножко, пожалуй, не хватает. — Мои слова звучали бесстрастно.

— Может, Кристобаль взвешивал его в упаковке, — предположил Гельмут.

Я пожал плечами.

— Да, возможно.

Возможно также, что недостающий вес ушел в носы двух парней, которым я поручил доставку наркоты. Так же вполне возможно, что они за весь день не встретили ни одного копа и провели день в праздности, разыгрывая пульку с Кристобалем. Я проводил лезвием ножа по верхнему краю горки, деля ее на четыре довольно большие дозы.

— Возможно, качество компенсирует количество. — Я взглянул на Гельмута, и он кивнул в знак согласия.

Начал толочь порошок. Занятие было весьма предосудительным. Но самый опасный побочный эффект этого в ином отношении замечательного вещества состоял в том, что оно превращало его регулярного потребителя в лжеца, обманщика, мошенника, вора, льстеца, интригана и параноика. Гельмут, например, был порядочным парнем. Образованный, культурный полиглот, с минимальной долей эгоизма в худом теле, он был дружелюбен, участлив и пек поразительно вкусные пироги. Но добавьте немного кокаина в этот набор замечательных качеств — и вы увидите, как изменится человек. Я разделил толченый порошок на дозы и поманил Гельмута.

— Вот, — сказал я, передавая ему свернутый лотерейный билет, — погуляй на это.

Если у него сохранилась совесть, он им не воспользуется.