То ли от выпивки, то ли под анестезирующим действием кокаина Ленни вовсе не чувствовал боли, приземлившись в кусты рододендронов у стены полицейского участка. Он совершил побег, делая шаг за шагом, реально не веря в возможность удрать, но решительно намереваясь бежать, пока не поймают. Однажды его сунули в полицейский фургон вместе с серийным беглецом по прозвищу Джимми Блоха. Жилистый уроженец Глазго никогда не носил рубах с короткими рукавами, под которыми нельзя спрятать неизменные при его побегах наручники, и во время долгой жаркой поездки от одного участка к другому пространно излагал философию побега, прежде чем смыться на шоссейной станции техобслуживания. Секрет искусства побега, говорил Джимми Блоха, очень прост: беги. Никогда не останавливайся, никогда не сдавайся, никогда — никогда — не думай, что тебя поймают. Попытку выйти из монтальбанского полицейского участка через парадную дверь пресекла охранная система, поэтому Ленни повернул и поднялся по лестнице. В участке было пусто, из оставленных на захламленных конторских столах персональных раций слышались трещавшие сообщения об исчезновении арестованного из кабинки для допросов. Открытое окно в грязной кухоньке выходило на плоскую крышу, откуда он, преисполнившись веры, спрыгнул в рододендроны. Держась в густой тени, прокрался вдоль стены здания, шарахнулся назад от патрульной машины с включенными мигалками, с ревом въехавшей на стоянку. Через мгновение примчалась другая, четверо полицейских вбежали в участок. Ленни дал им пару минут, потом быстро прошел по ярко освещенной площадке, опустив голову у пустой караульни в воротах. На улице в теплых домах шла уютная жизнь, мерцавшие голубые экраны телевизоров напоминали о том, чего у него не имелось. Он направился к темной массивной горе, омытой дождем. Вышел из города, собираясь первым делом избавиться от наручников и раздобыть машину. Позади завывали сирены, полицейские рассерженными осами вылетали из участка, с жужжанием прочесывая каждую улицу Монтальбана. На городской окраине Ленни свернул в разбитую колею, быстро двигаясь в темноте мимо неопрятных домишек слева и покосившегося загона справа. Вслед лаяли собаки, поднимая тревогу в городе среди бродячих стай, присоединявшихся к вою сирен, и законопослушные граждане выглядывали в залитые дождем окна в сырую ночь. Какой-нибудь из этих домишек должен пустовать, хорошо бы, чтобы там нашлись инструменты, с помощью которых можно сбить наручники. Но судьба приготовила более щедрый подарок.

На сорок пятой минуте побега он наткнулся на проволочную ограду, проследовал вдоль нее в лес и дальше параллельно шоссе 211, тянувшемуся на восток. Через сотню ярдов нашел дыру, пролез, порвав спортивные штаны и оцарапав ногу, и попал на участок между каким-то ангаром и цистерной для горючего на высоком цоколе. В воздухе пахло дизельным топливом, а когда Ленни подошел к ангару, вспыхнули огни охранной системы, включенные инфракрасными сенсорами, залили двор галогенным светом. Он шмыгнул в тень, через три минуты, усыпанный осколками стекла и до крови порезавший локоть, проник внутрь. Не смог сдержать улыбку. Там стоял бензовоз «рено», на дверцах кабины которого было написано краской: «Транспортная контора Веласкеса». Он восторженно покачал головой:

— Ленни Нос, черт возьми, или что?

Однажды он просидел шесть месяцев предварительного заключения вместе с владельцем агентства по перевозке грузов, подозреваемым в контрабанде наркотиков. Братан последнего регулярно присылал очередные номера журнала «Международные грузовые перевозки» с обязательно вложенной на предпоследней странице дозой ЛСД. С тех пор Ленни высоко ценил грузовики в наркотическом смысле. Протиснувшись мимо бензовоза, он обнаружил вдоль правой стены замасленную полку для инструментов. Продолжая мычать «Беги и беги», нашел шлифовальный станок и включил. Круг разогнался за секунды, тихо гудя на обильно смазанных подшипниках. Ленни огляделся в поисках емкости, увидел пустую банку из-под чего-то, наполнил водой из раковины в дальнем конце ангара. За полчаса распилил наручники, а еще через десять минут ехал в сторону побережья.

В бензовозе.

При всех прочих равных условиях он собирался бросить машину в первом попавшемся аэропорту и купить билет в один конец на милую родину. Паспорт, прихваченный перед побегом в участке, лежит на приборной доске, в кармане девятьсот евро. При желании можно лететь домой первым классом, попытать счастья в разборке с британской юстицией, которая, по его твердому убеждению, является институтом высшего образования для непривилегированных слоев населения.

Проблема в том, что на свете есть люди — врачи, нянечки, адвокаты и Ленни, — с рождения обреченные помогать другим. Такова их природа: вместе они делают мир лучше. Он покачал головой, как сильно уставший, но заботливый и терпеливый отец, и свернул с новенького сверкающего шоссе 211 на извилистую дорогу к Вилларлуэнго, признавая за собой серьезное нарушение правил дорожного движения.

— Предоставьте дело Ленни, — пробормотал он, гадая, сумеет ли справиться со специально приглашенными друзьями Эрмана.

Оружия нет, но это не беда. Ленни давно усвоил — главное не в том, что у тебя в руках, а в том, что у тебя в голове. При крайней необходимости остается определенный шанс воспользоваться старым пистолетом Эль Сида. Он прибавил скорости на прямом длинном спуске и притормозил на повороте, чуть не сбив Гваделупе Серрано Сунер, которая бежала по обочине с сумкой на плече, выставляя поднятый палец. Ленни с трудом остановился, открыл пассажирскую дверцу:

— Прыгай, милочка.

Гваделупе обрадовалась встрече, хоть постаралась этого не показать. На похоронах отца она выпила слишком много коньяку и теперь поняла, что чересчур сильно отреагировала, застав Ленни в баре с той самой цыганской шлюхой. Не разобрала ни слова, сказанного громилой, но сам факт, что он за ней приехал, опровергает оскорбительность произошедшего. Она прикусила губу, уронила сумку, уткнула в бок руку.

— Значит, грузовик теперь водишь?

Ленни не имел понятия, о чем идет речь.

— Садись, от дождя прячься, глупая корова! — крикнул он.

Гваделупе забросила сумку в кабину, забралась сама.

Ленни сильно удивился:

— Это ж моя сумка!

Гваделупе наклонилась вперед, отжимая дождевую воду с волос.

— Твоя, — подтвердила она. — Ты ее в баре оставил. Я ее чуть в реку не выбросила.

Полезла в сумку, покопалась, вытащила свои туфли и сумочку, посмотрелась в зеркальце. Волосы обвисли конским хвостом, а глаза как у панды.

— Матерь Божья! — охнула Гваделупе. — На ведьму похожа. — И с неожиданным удивлением вдруг взглянула на Ленни. В последний раз видела его на заднем сиденье патрульной полицейской машины, болтавшим со слизняком Эрманом Крусом. — Как ты тут оказался?

— Настоящий «рено», моя милочка, — кивнул Ленни. — Почти что классическая машина, только тормоза никуда не годятся.

Из рукавов цыганскими браслетами высовывались половинки распиленных наручников.

— Боже! — шепнула она, прикоснувшись к ободранной коже. — Удрал…

— Ленни Ноулса никто не стреножит, милочка, — кивнул он.

— И поехал за мной!

— К тебе в забегаловку еду. Хочу прищучить того самого жирного ювелира, яйца ему отрезать.

— Ох, как мило! Дорога как раз идет мимо отчего дома. Дай мне две минуты на сборы, бежим вместе, как Бонни и Клайд. Может, моего дядю убьешь, пока дожидаешься?

Ленни услышал три понятных слова и бросил на Гваделупе предупреждающий взгляд.

— Чтоб я больше от тебя не слышал matar mi tio. — Взгляд задержался на ее бедрах, и он облизнулся. — Впрочем, если будет возможность… Только не дави на меня. Ничего не обещаю.

Гваделупе в ужасе вытаращила глаза, когда бензовоз взял крутой поворот, со скрежетом задев железный оградительный барьер и проехавшись по гравийной обочине.

— Тише, милый! — крикнула она.

— Прошу прощения, — процедил Ленни сквозь стиснутые зубы. — Я ж тебе говорю, что тормоза ни к черту. Не очень-то подходяще для бензовоза.

Гваделупе прикурила трясущимися руками. Ленни выхватил у нее изо рта сигарету, жадно затянулся. Она кивнула, закурила другую, выпустила дым и принюхалась.

— Где-то бензин бежит?

Ленни кивнул с улыбкой:

— В окно выскочил. В кусты упал.

Гваделупе ткнула его в плечо, указала на собственный нос, громко шмыгнула.

— Бензин?

— Точно, детка, бензин. Полная цистерна. Я угнал. — Он указал за плечо большим пальцем. — Оглянись.

Гваделупе вытянула шею и взглянула в боковое зеркало, затуманив его дыханием.

— Ох, боже! — воскликнула она, поспешно опуская стекло и выбрасывая сигарету. — А я и не заметила. — Рванулась к Ленни, выхватила у него изо рта окурок, швырнула туда же.

— Ух! — с ухмылкой вскрикнул Ленни.

— Ненормальный долбаный сукин сын! — завопила она. — Едешь, как будто тут нет тормозов!

К «Свинье» вел слишком крутой, извилистый, узкий для бензовоза спуск, поэтому Ленни остановился на самом верху, заглушил мотор, выключил фары.

— Загляни, посчитай, сколько там безобразников. Ты… — ткнул он пальцем, — иди туда… — зашевелил пальцами, изображая ходьбу, — посчитай, uno, duos, treos, fouros, бандитов… — раздвинул пальцы у нее перед глазами, — потом вернись, мне скажи. Поняла?

— Конечно, — кивнула Гваделупе. — Жди тут. Я пойду за вещами. — Она лихорадочно закивала, выставляя пальцы, сообщая на языке жестов, что соберет два чемодана и вернется максимум через fouros minutos. Дотянулась, крепко поцеловала в губы, пробежалась длинными пальцами по разбитому лицу и выскочила из кабины.

— Хорошая девочка, — бросил Ленни ей вслед.

Возвращаясь домой слишком поздно на протяжении двадцати пяти лет, Гваделупе научилась входить незаметно. Прячась глубоко в тени на обочине подъездной дорожки, юркнула к левой стенке, пробежала по крутой проторенной тропинке к кустам у своей спальни. Через пару секунд, высоко задрав юбку, влезла в дом и услышала крики. Скрытно прокралась по коридору, поднялась на цыпочках по лестнице, заглянув сквозь перила в столовую. Увиденное повергло ее в панику.

Ленни, с сигаретой в губах, перехватил ее на бегу.

— Ох, боже! — выдохнула Гваделупе. — Мой бедный отец дня не пролежал в могиле, а они уже начали! — Она вцепилась в рукав Ленни. — Ты бы видел! Там целая шайка. Твой приятель, молоденький парень, головой в ведре, а откуда взялся Пако Эскобар, я понятия, черт возьми, не имею. Все же знают, что он утонул! Ох, боже! Думаешь, они поклоняются дьяволу?

— Ни слова не пойму, чего ты там болбочешь, — насупился Ленни, отодвинул ее, зашагал по дорожке походкой шерифа, намявшего в седле задницу.

Гваделупе его догнала, потащила в кусты под балкон, а оттуда уже в коридор.

— Жди тут, — шепнул он, тихонько подобрался к лестнице, спрятался в тени от прошмыгнувшего мимо дяди Пепе со шваброй.

Снизу доносился вой, лай, рычание, будто там обедали дикие звери. Послышался громкий протестующий крик Сиднея по-английски: «Кройц, оставьте его, ради бога! Этим вы ничего не добьетесь!», потом какой-то скрежет, будто стол тащат по полу. Жестом приказав Гваделупе оставаться на месте, Ленни начал продвигаться по лестнице к комнате Сиднея, приноравливая шаги по скрипучим ступенькам к доносившемуся шуму. Дверь была заперта, но, когда он повернулся, рядом оказалась Гваделупе со служебным ключом. Матерчатый рюкзак Сиднея был пуст, однако при быстром и тщательном обыске номера «люгер» в промасленной тряпке обнаружился на платяном шкафу.

— Господи боже! — охнула Гваделупе.

— Ш-ш-ш! — прошипел Ленни. — Что с ним надо делать?

— Дай сюда, — шепнула Гваделупе, взвела курок, послала в ствол патрон, опустила предохранитель. — Осторожней.

Заметив Ленни на середине лестницы, Октавио Пинсада минуту таращил глаза, держа в одной руке бутылку шотландского виски, а в другой сигарету, и только потом открыл рот, чтобы предупредить об опасности. Слов найти не успел — Ленни выстрелил ему в живот, свалив на бок с изумленным выражением, лишь слегка уступавшим изумлению самого стрелка. Из «люгера» шестьдесят девять лет не стреляли, но пистолет оправдал ожидания: надо только прицелиться и нажать на спусковой крючок. Просто и эффективно. Ленни сразу понял, почему огнестрельное оружие пользуется такой популярностью в преступных кругах.

Он взбежал по ступенькам, не обратив внимания на оброненную Октавио бутылку виски, и ворвался в освещенную свечами камеру пыток. Эль Сид с сердитым презрительным взглядом на черневшем от побоев, как грозовая туча, лице был примотан к стулу липкой лентой. Ник лежал лицом на столе, с которого свешивалась голова, с волос капало что-то похожее на кровь. Над ним стоял жирный скинхед с хитрым взглядом и лоснившейся физиономией, придерживая его рукой, унизанной кольцами. Эрман Крус нырнул за стул Сиднея, цыган из ночного клуба замер посреди комнаты, предъявляя пустые вытянутые руки и отбрасывая четыре тени. В воздухе висел кислый запах дешевого вина и черного табака, пол был усыпан хрустевшими под ногами осколками. Ленни обошел помещение, перемещаясь на свет из тени и профессионально нацеливая пистолет. Потом увидел ведро.

— Мать твою, Никель, ко всем чертям! — воскликнул он. — Слышал я про глухие запои, но чтоб пить полными ведрами!.. — Он покачал головой, пошел дальше, отбрасывая на стену искаженную тень руки с пистолетом. — Как вы там, мистер Стармен?

— Рад, что вы заскочили, — ответил Сидней. — Эти джентльмены старались преодолеть отвращение мистера Крика к вину, утопив его в ведре. Я не вполне уверен в эффективности метода.

Ленни передернул плечами. Однажды шайка отпетых бетонщиков пыталась проделать с ним то же самое, только используя не вино, а пиво «Гиннесс». Он пресек бы любую попытку насильников, просто-напросто выпив ведро, но начал понимать психологические последствия чрезмерного потребления вина и гибели от утопления для слабоватенькой душонки Ника. Неожиданно разозлившись, он наставил «люгер» на Круса и приказал, покрепче ухватившись за спусковой крючок:

— Ну-ка, собери своих корешей, и постройтесь тут в ряд.

Эрман кивнул, пробормотал что-то своей команде. Эскобар выпустил Ника, который скатился со стола, с громким стуком упал на пол и свернулся в позе зародыша.

— Как ты, Никель? — поинтересовался Ленни.

Ник затряс головой и закашлялся, выхаркнув поток пенистого вина.

— Ник! — крикнул Ленни. — Вставай на хрен с пола! Утонешь в собственной блевотине. Скажите ему, мистер С.

— Мистер Крик, нам нужна ваша помощь, — сказал Сидней. — Хозяина гостиницы видели?

— О нем можете не беспокоиться, мистер С., — ответил Ленни. — Он слишком стар, чтобы доставить нам неприятности.

Энрике Пинсада что-то забормотал, видно моля о сохранении жизни.

— Что он говорит, мистер С.?

— Хочет позаботиться о подстреленном вами брате.

— Скажите, пускай обождет, мать его. Пускай постоит с остальными. Скажите, чтоб выложили все из карманов и штаны спустили. Пистолеты, ножи, калачи от пикапа, который стоит перед домом. — Ленни продолжал расхаживать, целясь на верх лестницы, когда явилась Гваделупе, с визгом и грохотом споткнувшись о лежавшего окровавленного Октавио.

— Боюсь, я не понял, — признался Сидней. — Калачи, вы сказали?

— Ключи на кокни, — вздохнул Ленни.

— Совершенно верно.

Где-то в темноте Гваделупе бормотала:

— Ох, боже мой… Ох, боже мой… — повышая тон, как воющий ветер.

— Ник, — окликнул Ленни, — кончай сопли пускать, иди помогай. Я один мистера С. не смогу развязать.

Ник с трудом поднялся, широко растянув губы в гримасе боли и отвращения.

— Смотри, что эти раздолбай со мной сделали, — простонал он, подняв окровавленную руку. — Смотри, что сделали!

— Выглядит погано, — кивнул Ленни. — Сможешь развязать Эль Сида?

Ник потащился к Сиднею с черным от крови лицом в полосах от вина и от слез.

— Дай мне пистолет, черт возьми! — заорал он.

— Успокойся, Никель. Будь хорошим мальчиком, развяжи мистера С.

— Пистолет дай! — настаивал Ник, пьяно покачиваясь.

Ленни отстранился.

— Нет, — мягко сказал он. — Не дам я тебе пистолет.

Ник долго смотрел на него, и Ленни с трудом подавил желание заявить, что, возможно, страдания в руках сумасшедшего садиста испанца принесут ему кучу пользы. Потому что момент для подобного заявления показался неподходящим.

Скрытый в темноте из вида дядя Пепе стоял на лестнице с сильно колотившимся сердцем, пересохшим ртом и двенадцатизарядной двустволкой «бенелли» в липких руках. Слава снайпера не померкла с возрастом, об успехах свидетельствовали побитые молью трофеи на стенах заведения. Первый выстрел уложит болвана с пистолетом, второй обезвредит костлявого сообщника. Эрман Крус пускай катится к черту, но Пако Эскобар очень сильный мужчина, да и в братьях Пинсада лучше иметь благодарных друзей, чем рассерженных недругов. Он поднялся повыше, видя слева голову своей племянницы, а на дальней стене голову белого оленя, которого тащил замеренное впоследствии расстояние девятьсот метров в скорбный день смерти Франко в 1975 году. Он сморщился на скрипнувшей ступеньке и тут увидел англичанина с желтым в свете свечи лицом и черным пистолетом в вытянутой руке. Его подручный пытался развязать старика здоровой рукой, откуда-то из тени слышались смертные стоны Октавио. Расстояние меньше десяти метров, света достаточно, цель крупная. Дядя Пепе шагнул, приготовился выстрелить. Ленни Ноулса от внезапной неминуемой смерти отделяла лишь брошенная Октавио Пинсадой бутылка виски. Когда старый охотник на ней поскользнулся, мелькнула ослепительная вспышка. Разрядив левый ствол, дядя Пепе был отброшен отдачей назад, покатился по лестнице и сломал шею с хрустом, который заглушил выстрел. Голова белого оленя свалилась с противоположной стены в облачке голубоватого дыма, и тогда Эскобар сделал свой ход, рванувшись к Ленни, как борец, потерявший спортивную форму. Ленни вскинул пистолет навстречу туше противника. Нажал на спусковой крючок на расстоянии шесть футов, в пять, в четыре, и «люгер» каждый раз только причмокивал, как разочарованная женщина. Эскобар накинулся на него. Вцепившись друг в друга, они закружились вокруг стола, повалились на пол. В тот момент Энрике Пинсада решил выйти из дела. Медленно прошел мимо Ника и Сиднея, обогнул боровшихся, выставив перед собой пустые руки, чтобы все видели, опустился на колени возле тела брата, благодарно кивнул Гваделупе, которая зажимала кровоточившую рану в животе скомканным посудным полотенцем. Ленни с Эскобаром обменивались неэффективными ближними ударами по головам, катаясь по полу. В тюрьме это называется сучьей сварой, и Ленни отбывал однажды предварительное заключение вместе с королем сучьей свары, гангстером из Элтема, который его научил, что, пуская в ход зубы, можно загнать противника в безвыходное положение. Поэтому он впился в левое ухо Эскобара, скрежеща зубами и мотая головой на манер взбесившегося терьера. Эскобар завопил, его невероятная сила вдруг улетучилась под действием невероятной боли, он попытался уползти.

Ник сорвал с Сиднея последние путы, помог встать со стула, повел к двери, когда из тени стрелой вылетел Эрман Крус, помчался вниз по лестнице. Гваделупе взвизгнула, видя, как жирный ювелир вырвал двустволку из смертной хватки дяди Пепе, прицелился в нее и спустил курок. Промахнувшись, принялся рыться в карманах покойника, ища патроны, а Энрике Пинсада вручил Гваделупе ключи от своего пикапа. Она поблагодарила шепотом, бросилась через комнату, сунула их в руку Ника, толкнула его к двери. Схватила окровавленный стул Сиднея, занесла над головой, расколотила о спину Эскобара, шарахнула его в висок обломками. Ленни следом за ней всадил ему в пах колено и высвободился, выплевывая из окровавленного рта кусок плоти.

Когда он вытаскивал в дверь Гваделупе, Эрман добрался до верхней ступеньки, плохо прицелился, так что после выстрела с потолка лавиной посыпалась старая штукатурка. Снова выстрелил с оглушительным грохотом, разнеся зеркало за стойкой бара. Перезарядил ружье, хромая по комнате, и добрался до двери как раз в тот момент, когда Ник, держа руль одной рукой, набрал скорость. Последний выстрел ушел высоко вверх, безвредно попав в бензовоз, припаркованный в верхнем конце подъездной дорожки.

— Только не в город, мать твою, — пропыхтел Ленни с заднего сиденья.

Ник проигнорировал. Голова кружилась, но он точно знал, куда едет.

— Ублюдки! — заорал Эрман, глядя, как пикап свернул влево, направляясь прочь от Монтальбана. — Всех поубиваю!

Он ворвался обратно в гостиницу. Там пахло порохом, потом и пролитой кровью.

— Вставайте, господа! — рявкнул он. — Вперед!

— Пошел в задницу, Крус! — огрызнулся Энрике. — Сам обделывай свои дела.

— Вперед, я сказал! — крикнул Эрман. — Встать!

Энрике покачал головой, сидя на полу, раздвинув ноги, обнимая Октавио.

— Пошел к чертовой матери. Я пас.

Эрман секунду раздумывал, не пристрелить ли обоих, но это принесло бы одно удовольствие, а не пользу.

— Остаешься без доли, — прошипел он. — Слышал, ты? Ничего не получишь.

— Ну и что? — пробормотал Энрике, глядя на свой мобильный телефон. — Просто теряю четверть от ничего.

Эскобар схватил не успевшего ответить Эрмана, выхватил у него двустволку, толкнул к двери. Можно было бы воспользоваться фургоном «пежо», но ключи от него остались у Ника в кармане. Можно было бы взять старый ржавый «мерседес» дяди Пепе, но он запер гараж. Поэтому они вскочили в бензовоз, стоявший на дорожке.

— Шевели ногами ко всем чертям, киска Крус! — заорал Эскобар с окровавленной шеей под разодранным ухом, с болтавшимся между колен ружьем. — Хочешь их поймать или как?

Порой далеко впереди виднелись хвостовые огни пикапа, они то исчезали, то появлялись в темных складках гор. Бензовоз с ревом мотало из стороны в сторону, и Эскобар подался вперед, схватив сползавший с приборной доски паспорт. Изучил фотографию, прочел написанное.

— Ноулс, Леонард Артур. Знаешь, что я сделаю с Леонардом Артуром Ноулсом, Крус? Возьму вот этот вот ствол, засуну ему в задницу и заставлю дружка курок спустить. Как считаешь?

Эрман не ответил, только что сообразив, что тормозная педаль хлопает, словно старый башмак, в результате чего разогнавшийся бензовоз стал неуправляемым со всеми своими двадцатью тысячами литров высококачественного горючего. Эскобар заметил в его глазах ужас, взглянул на спидометр.

— Сто десять, — объявил он. — Довольно быстро, толстяк. — Дорога впереди как бы ныряла в черную дыру, эхо от гула бензовоза глухим рокотом отражалось от низкой стенки дорожного ограждения. — Может, перед туннелем немножечко затормозишь? — вопросительно предложил Эскобар, но возможности сбросить скорость уже не было. Эрман удерживал бензовоз на дороге до выезда из туннеля, где левое переднее колесо налетело на упавший камень. — Мать твою, — пробормотал Эскобар, бросая паспорт Ленни и нащупывая ремень безопасности. — За это я дам тебе пинка в задницу, Крус.

Пока Эскобар дергал заевший ремень, Эрман врезался в ограждение. Произошла вспышка, сопровождаемая мокро хлюпнувшим звуком, когда сто шестьдесят восемь свинцовых дробинок вылетели из правого дула двустволки «бенелли» со скоростью тысяча четыреста футов в секунду, превратив лысую голову Пако Эскобара в месиво, напоминавшее пять килограммов размятой клубники. С хрустящими косточками.

Обливаясь кровью и вытекавшими мозгами, ничего не видя сквозь лобовое стекло в красных брызгах, Эрман боком зацепил утес, пустив фонтан оранжевых искр, и выехал за среднюю линию. Затем бензовоз перевалил через низкое ограждение и свалился со склона высотой двести шестьдесят шесть футов. Эрман прожил еще целых девять секунд, прежде чем упасть на дно. Потом умер, и тело его вместе с телом обезглавленного компаньона превратилось в пепел в огненном шаре, который поднялся в ущелье, как солнце.

Козопас вернулся до рассвета, в самый темный час ночи, ориентируясь на мерцавший свет в окне своего дома. Сидней с Изаррой ждали его в большой комнате. Он разрядил дробовик, снял шапку, налил себе выпить. Потом взглянул на Сиднея:

— Нет больше твоей пещеры, inglés. Я это место знаю, там старая шахта. Только ее больше нет. Сплошной завал, одни камни. — Он выхлебнул водку и налил еще. — Похоже, свод обрушился, когда красные той ночью обстреливали горы. — Он поднял бровь. — Как говорят футболисты, гол в свои ворота, а?

Сидней пожал плечами. Все кончено.

— Большое спасибо, что посмотрели, сеньор. Я сегодня уйду. К своим должен вернуться.

Хоть своих больше нет. Нет ни воинской части, ни обязательств, ни оправданий. Ему негде скрыться в Испании и неизвестно куда бежать.

Видимо, пастух и это понял. Налил два стакана.

— Если тебя поймают, inglés, расстреляют. Знаешь?

Сидней кивнул:

— Рискну.

Изарра посмотрела на отца. Они семнадцать лет жили бок о бок и уже не нуждались в словах.

— Изарра проведет тебя тайной тропой, — сказал он. — Куда тебе надо?

Сидней покачал головой:

— Сам справлюсь. Для нее это очень опасно. Если меня поймают, то расстреляют. Если поймают ее… — Страшное заключение повисло в дымном воздухе.

Пастух пропустил его мимо ушей.

— Куда тебе надо добраться? — переспросил он.

Сидней уставился в крышку стола, ища указаний в фактуре дерева, потом поднял глаза на козопаса.

— Не знаю, — сказал он наконец. — Можно вам кое-что рассказать?

Лучи встававшего над горами солнца проникли в дверные щели, осветив долю Сиднея из золота Орлова, вываленного сверкавшими грудами на обеденный стол. Неоспоримая гибель американца потрясла Сиднея, доказывая, что его собственному шестому чувству насчет выживания не стоит доверять. Он всегда представлял себе Кобба состарившимся, как себя самого, и теперь, когда американца не стало, внезапно осознал собственную хрупкость и смертность. Изарра дотронулась до монеты.

— Положи обратно, — буркнул козопас. — Не твое.

— Ничего, — сказал Сидней, глядя, как она поднесла золотой кружок к свету и блик от монеты, словно лютик, скользнул по гладкой девичьей коже.

— Знаете, что б я купила, если бы она была моя? — проговорила девушка.

— Новый топор? — предположил пастух, расстегивая ширинку. — Новый топор пригодился бы. — Он пошел помочиться, дочь проводила его взглядом.

— Я купила бы зеркало, — объявила она. — Большое.

Сидней огляделся.

— У вас нет зеркала? — спросил он.

Изарра покачала головой.

— Откуда же ты знаешь, как выглядишь?

Она пожала плечами:

— Вижу свое отражение в пруду, только там как следует не разглядишь. — Она сверкнула на него глазами. — Расскажи, как я выгляжу, Сидней Стармен.

Он закусил губу.

— Ты довольно красивая.

Девушка удивилась, улыбка на губах угасла.

— Не надо было этого говорить, — пробормотала она и вышла с пылавшими щеками.

Сидней разделил золото на две кучи, одну ссыпал в наволочку и уложил в рюкзак. Взял половину лепешки козьего сыра, две буханки хлеба, всунул сверху бутылку пастушьей домашней водки. Изарра починила его обувь, залатав подошвы грубой пенькой, которая пахла соломой.

Договорились отправиться при восходе луны, Изарра будет его провожать до рассвета, дальше он сам пойдет к побережью. Она весь день сновала по крошечному домику, неискусно притворяясь, будто занята своими делами. Сидней старался не смотреть на нее. Он собрал «люгер», сунул за пояс и пошел ранним вечером помогать козопасу схоронить его долю золота.

— Хорошо, что ты знаешь, где я его прячу, — пробормотал пастух, перекатывая валун на могилу Сиднея. — Если когда-нибудь вернешься, а меня уж не будет, найдешь.

— Оно не мое, — заявил Сидней. — Оно принадлежит вам и Изарре.

Камень, слегка качнувшись, встал на место, пастух разогнул спину. Махнул рукой на долину, оливковые деревья, пчелиные ульи, курятник, ручей, огород и на коз.

— Скажи ради Царя Небесного Иисуса Христа, зачем мне деньги, hombre? — Он улыбнулся, как миллионер, и нахмурился.

Пес издал глухое низкое рычание, Сидней взглянул на идущую в гору тропу. Над ней поднялось розоватое легкое облачко пыли, поплывшее на вечернем ветру к западу. Пастух хлопнул его по плечу:

— Собирай вещи, inglés. Изарра!

Они услышали грузовики задолго до того, как увидели, моторы на пониженной передаче выли и скрежетали на крутой дороге. Козопас схватил дробовик, вставил обойму.

— Что ты делаешь? — спросила Изарра.

Пастух положил ружье на стол, обхватил обеими руками лицо дочери, поцеловал в лоб.

— Теперь идите, — сказал он, — пока еще опережаете их.

Изарра вырвалась.

— О чем ты говоришь?

— Вместе пойдем, — добавил Сидней, хоть тактические соображения диктовали иное.

Козопас соглашался с тактическими соображениями.

— Ни у кого из нас не будет ни единого шанса, — сказал он. — Вы оба идите, я их задержу.

— Нет! — воскликнула Изарра. — Они тебя убьют!

— Если они нас поймают, всех убьют, дочка.

Изарра повернулась к Сиднею и прошипела:

— Ты во всем виноват, Сидней Стармен. Ты им нужен, ты привел беду в наш дом.

— Ошибаешься, детка, — ласково возразил отец. — Я его привел в наш дом, ты залечивала его раны. Мы приютили вражеского солдата, они нас расстреляют. Поручаю тебе жизнь этого мужчины. — Он погладил ее по голове. — Иди с моего благословения. Позволь мне для тебя это сделать. — Он посмотрел на Сиднея: — Теперь иди, inglés, позаботься о моей дочери. Или оставайся здесь, прими бой.

— Я о ней позабочусь, — пообещал Сидней.

Козопас кивнул.

— Пса возьмите. Он дорогу знает лучше любого из нас.

Они двигались быстро, пригнувшись в тени под редко растущими оливковыми деревьями, делая широкий круг по бесплодным склонам. Пес указывал путь, Сидней тащил за собой всхлипывавшую Изарру, толкал ее вперед, когда она останавливалась оглянуться. Грузовики встали после первого залпа из дома. Стрелки высыпались из-под брезента, прячась за машинами. Сидней, Изарра и пес добрались до гравия, начали подниматься по козьей тропе, когда бригада пулеметчиков установила орудия и открыла сплошной огонь. Стрелки под его прикрытием попытались проникнуть в дом с фланга через боковое окно, укрываясь в русле ручья. В горах пулеметные очереди напоминали нетерпеливую барабанную дробь пальцев по крышке стола, сухим эхом разносясь по долине. Сидней подтолкнул Изарру выше, направляясь туда, где ручей разделялся надвое. Далеко внизу пули выбивали из дома камни, а неловко брошенная граната зарылась в луковые грядки. Залегший в русле ручья отряд прикрыл другую группу, пробегавшую по непростреливаемой стороне, но, как только она пошла в атаку, пули попали в пчелиный улей. По саду полетели щепки, мед, разозленные пчелы. Пока вторая группа убегала от роя, пулеметчики помчались прятаться за кипарисами перед домом, вытаскивая на ходу гранаты. Козопас в доме выпил последний стакан aguardiente. У него остался один патрон. Бог не простил бы, если б он его использовал так, как хотел. Он медленно пошел в спальню, взял фотографию жены, матери Изарры, вернулся, уселся за кухонный стол. По дому летали пули, пронзая переднюю дверь и вылетая в заднюю, попадая в отряд, заходивший сбоку. Снаружи царил полный хаос, а в доме наступил торжественный тихий момент. Пастух поднял дробовик и приставил к окну, все время поглядывая на карточку жены.

— Еще пару минут, — посулил он, выпуская последний заряд в разлетевшееся на осколки стекло. Одним долгим глотком выпил водку, выбросил в окно оружие. Потом оглядел комнату с грустью человека, покидающего горячо любимый дом ради лучшего места.

Стрельба вокруг дома стихла, пулеметный треск сменился криками на непонятном языке.

Истекавшего кровью козопаса притащили к полковнику. Ровно через пять лет почти до минуты герру оберсту Клаусу фон Виттенбургу суждено было погибнуть под воздушным ударом русских в рядах танковой колонны на Дону, унеся с собой в неглубокую могилу тайну истинной причины, по которой он допрашивал пастуха-крестьянина в испанских горах. Еще до того, как заговорить с ним, полковник знал, что зря тратит время, но предоставил пленнику возможность продемонстрировать ослиное упрямство. Через пять минут сержант поставил его под оливковым деревом и выстрелил из пистолета в затылок.

Изарра в безопасных горах не услышала выстрела.