Осенние порывистые ветры обнажили деревья. Дни стали короче. Ранний заморозок погубил палисадник Энджелы. Ей почему-то было все равно.

Утренняя дурнота стала для нее обычной. Энджела готовила, убирала, ходила по магазинам. Ей страшно хотелось сэндвичей с арахисовым маслом и желе. Она раздалась. Начала вязать детские вещи.

Однако оставалось некое ожидание. Дела оказывались брошенными на середине, зависали; телевидение тянуло с ответом; просмотр уже завершенного фильма об Ирландии откладывался; о школьном сценарии по-прежнему не было сказано ни слова; замена миссис Салливэн все еще не находилась.

Шон поставил на все двери и окна новые замки.

Доктор Спэрлинг дал Энджеле послушать через стетоскоп, как бьется сердце ее малыша. Тук-тук! тук-тук! тук-тук! Прекрасно, без малейших перебоев. Энджела нежно улыбнулась и осторожно погладила свой молочно-белый, гладкий живот… «Нас двое, — подумала она. — Не просто я и какой-то полип, нарост на стенке матки, а дружно работающие мать и дитя, единые в смысле некоего нового существа — одно целое, экзосистема: я — снаружи, а малютка Кристофер (Люси) — в безопасности своего темного плавучего мира внутри».

Накачав обернутую вокруг ее руки резиновую манжетку так, что та запульсировала, доктор Спэрлинг спросил, отдохнула ли Энджела.

Она смотрела на стрелку, которая подрагивала в такт току крови в ее вене.

— Сейчас я как раз была бы довольна, если бы сроки сдачи материала поджимали, — созналась она и объяснила, что до сих пор не получила ответа с телевидения. Ни по сценарию о школе Монтессори, ни об ирландском фильме, что было гораздо более огорчительно.

— Почему они так долго тянут? — пожаловалась она Шону, когда позже они шли по облетевшему лесу.

Когда они вернулись домой, позвонил Вейнтрауб с ответом на вопрос Энджелы. Голос в трубке звучал обиженно, смущенно, сердито. Тот человек с телевидения, который заказывал их документальную ленту об Ирландии, покинул организацию. Без предупреждения. Чтобы занять лучший пост где-то на побережье. Теперь возникали сомнения: проявит ли преемник их заказчика такой же большой интерес к фильму, как и его предшественник.

— А сценарий о школе? — встревоженно спросила Энджела.

— Крест ставить рано, — настойчиво втолковывал Вейнтрауб. — Просто он сейчас на дальней конфорке. И будет там, пока этот новый субъект не зачешется и не начнет принимать решения.

Чтобы разработать образ Джуди Лэчмэн, Энджела заехала в школу.

Джуди была разочарована, но отнеслась к этому философски.

— Мне бы ваш дар принимать все так спокойно, — вздохнула Энджела.

— Попробуйте с утра до вечера возиться с кучей детворы.

Энджела засмеялась и огляделась. Почти все дети были поглощены рисованием оранжевых тыкв и черных кошек.

Она шлепнула себя ладонью по лбу.

— Господи Иисусе! Совсем забыла! Съезжу-ка я лучше за конфетами, пока они еще есть в магазинах.

Джуди проводила ее до машины.

— На прошлый Хэллоуин мы дали жуткого маху: у нас кончились леденцы.

Джуди хихикнула.

— И что было? Деревья расцвели туалетной бумагой?

— Хуже. Нам забросали яйцами стену. Весь фасад. Желтое на белом.

— М-м. Со вкусом. Мое любимое сочетание цветов.

Энджела рассмеялась. Она открыла дверцу машины и обнаружила, что медлит, вытягивая шею, чтобы разглядеть занятые игрой на детской площадке фигурки.

— А где сегодня Энди? — спросила она.

Джуди продолжала улыбаться.

— Джонни! — позвала она мальчика в красном спортивном костюме, который карабкался на шведскую стенку. — Слезай-ка. Ты же знаешь, тебе нельзя залезать наверх.

И с улыбкой снова повернулась к Энджеле.

— Энди больше нет с нами.

Глаза Энджелы сузились. Что-то в тоне Джуди… Но она не стала допытываться.

— О, — рассеянно сказала она, — какая досада.

Ей представился Энди, играющий где-то в другом месте, на другом школьном дворе: в Провиденс, Спрингфилд, Хэйверхилл; за горами, за долами.

* * *

Они с Черил пообедали в городе, в ресторанчике под названием «Всем салатам салат». Черил заметила, что вид у Энджелы отсутствующий и встревоженный. Та в ответ рассказала о своих проблемах с телевидением.

Черил посочувствовала.

— Корпоративное мышление. Боятся поставить одну ногу перед другой. И в итоге шаркают бочком.

От этого описания Энджела расхохоталась. Подруга всегда приводила ее в хорошее настроение.

Они праздно сидели над крохотными чашечками «эспрессо», обсуждая данный доктором Спэрлингом совет отдохнуть. Черил раскрыла золотой портсигар, предложила Энджеле сигарету и взяла сама.

— Как насчет вышивания? — предложила она.

Энджела поднесла к обеим сигаретам огонек зажигалки.

— Терпеть не могу. В вашингтонской квартире моей мамули все стулья покрыты этой пакостью.

— Твоей или ее?

— Ее.

Черил хихикнула.

— А что случилось с твоими картинами? Ты же когда-то рисовала, правда?

Энджела нахмурилась.

— Бросила.

— Почему это?

Энджела играла спиралькой лимонной кожуры.

— Я никогда по-настоящему не чувствовала вдохновения, понимаешь? Это должно быть сильнее тебя… призвание. Талант, может быть… — Она взглянула на подругу. — Но, как сказал мне в день перед выпуском мой преподаватель, талант никак не заменит тяжких трудов. — Она грустно улыбнулась.

— Может, если бы ты продала несколько картин?

Энджела кивнула.

— Разумеется. Это может стать стимулом.

И стала внимательно смотреть в свою чашку.

— Наверное, мне надо бы извлечь побольше выгоды из своего приезда сюда. Ну, знаешь — связаться с галереями. Я никогда не пробовала. Некоторые студенты так делали. Наши звезды. Теперь дела у них идут вполне успешно.

— Неужто я уловила нотку зависти? — поддразнила Черил.

— Хорошо там, где нас нет, верно?

— Да-а? А то, чем ты занимаешься сейчас, тебе не нравится?

Энджела обдумала ответ. Она смотрела на Черил и считала, сколько лет знает ее. Конечно. Черил можно было довериться.

— И да, и нет, — осторожно проговорила она.

— Нет?

— Наверное, когда дел полно, я не задаю себе вопросов о своей жизни. Но когда работа заканчивается и у меня появляется свободное время, вот как сейчас… да ты знаешь, как это бывает.

Черил вдохнула аромат единственного розового бутона, стоявшего в вазочке на столе.

— Тебе нравится жить с Шоном, правда?

Энджела кивнула.

— И тебе этого достаточно?

— Достаточно?

— Быть частью его мира. Я хочу сказать, для того, чтобы оставаться счастливой и при деле.

Энджела вздохнула.

— До сих пор было достаточно. А теперь нужно готовиться к появлению малыша. Я думала, что ребенок может создать трудности, но мы пообещали друг другу, что не допустим этого. И до сих пор, кажется, все устраивалось как надо.

Она взглянула на Черил. Подруга внимательно наблюдала за ней. Энджела почувствовала, что под этим испытующим взглядом сдается.

— Ты права, — призналась она. — Наверное, иногда у меня действительно появляется побуждение время от времени заниматься чем-нибудь своим. Чтобы это делала только я. Энджела. Понимаешь?

Черил улыбнулась. Она заметила, что пепел с ее сигареты вот-вот обвалится, и стряхнула его в пепельницу.

— Конечно, понимаю. — Голос у нее был довольный.

Энджела допила «эспрессо» и машинально поставила чашку на место. Потом посмотрела на подругу и усмехнулась.

— А знаешь, ты подала мне идею.

Черил расплылась в широкой улыбке и посигналила, чтобы принесли счет.

— Какую же?

Энджела потянулась к сумочке.

— Я предпочла бы не говорить. Если я расскажу, что это за идея, у меня пропадет охота ее осуществлять. Понимаешь?

Черил сочувственно кивнула, потушила сигарету и как бы между прочим обронила:

— Выходит так, что среди моих знакомых есть и пара владельцев галерей в Сохо.

Распрощавшись с подругой, Энджела направилась к месту парковки и вдруг остановилась, заметив вывеску на другой стороне улицы. «Все для живописи». Со скидкой. Она заторопилась через дорогу, к магазину. Там она выбирала, пока не набрала толстый, еле умещавшийся в кулаке, пучок кистей, к которому добавила три небольших холста. Потом отобрала несколько акриловых красок, главным образом основных цветов, и добавила более вместительные тюбики с черной и белой красками.

Когда девушка в кассе сосчитала общую стоимость покупок, Энджела поморщилась. Она не помнила, чтобы материалы были такими дорогими. Но, в конце концов, прошло несколько лет.

— Это из-за входящих в состав красок минералов, — объяснила девушка.

Энджела не сводила глаз с разложенного на прилавке скромного набора и спорила сама с собой. Какого лешего, решила она. Это мне полезнее, чем сигареты. И полезла в книжку за последними чеками.

Она вела машину и обдумывала, что напишет. Что-нибудь кельтское. В духе Книги из Келлса. Со множеством переплетений. В качестве справочного материала можно было бы использовать привезенные из Ирландии и не раздаренные открытки.

По-прежнему глубоко погруженная в свои мысли, Энджела съехала с автострады, на большой скорости пронеслась мимо местного супермаркета и спохватилась только тогда, когда краешком глаза заметила на угловой стоянке горку выставленных на продажу тыкв. Скрипя тормозами, она круто развернулась и поехала обратно, чтобы купить три последние пакетика конфет.

* * *

Пришел и прошел Хэллоуин. Конфеты раздали. Дом не тронули. Краски пролежали в багажнике машины Энджелы целую неделю, до субботы — в субботу Шон с Марком и Верн уехал посмотреть поваленное дерево, которое, по их словам, годилось на дрова.

Поскольку ни доски, ни мольберта в доме не было, Энджела уселась за кухонный стол, поставив холст на колени и оперев его о столешницу. Она потратила все утро, но завершила картину. Вышло лучше, чем она ожидала. Небольшое, абстрактное, напоминающее самоцвет полотно, очень кельтское, со множеством тщательно выписанных переплетений, вносивших затейливость в духе «ар нуво». Энджела критически изучила свое творение. Неплохо, но не гениально, решила она. Отвыкла. Однако сам процесс работы доставил ей истинное наслаждение. Заново укрепил ее веру в себя, помог убедиться, что ее талант не «пропал втуне», а был лишь на некоторое время отодвинут в сторону.

Картину Энджела оставила в кабинете, чтобы Шон увидел ее, когда вернется.

Первой его фразой было:

— Значит, пока ты развлекаешься, я должен пилить дрова?

Энджела почувствовала обиду и разочарование. Она нанесла встречный удар:

— Ты полагаешь, писать картину легче, чем пилить дрова? Или делать фильмы?

— Ага, но какая от нее польза? Ею можно заплатить за квартиру?

Ответить Энджела не сумела. Шон был прав.

В эту ночь, лежа рядом с Шоном без сна, она обнаружила, что ее мысли снова блуждают возле камня из Кашеля. Энджела представила себе, как он лежит на дне водохранилища, зеленея, обрастая мхом, или ряской, или тиной — в общем, той зеленой дрянью, какая заводится в стоячих прудах. Теперь все ее страхи казались такими детскими. Если бы камни действительно могли передвигаться, сонно подивилась Энджела, как бы они это делали? Катились бы по земле? Тащились бы волоком? Или, может, у них были бы ножки и они только казались бы нам камнями, обладая на самом деле совсем иным обликом? Вроде… Как там назывались ящерицы, меняющие окраску? Хамелеонов. Или вроде тех насекомых, которых не отличишь от сучка, пока они не зашевелятся. Энджела вспомнила, что смотрела по телевизору фильм о пауках, живущих в пустыне — те как две капли воды походили на камни, пока не набрасывались на свою жертву. Каков же был бы тайный облик камней, рассеянно задумалась она. Конечно, если бы они пили и ели, у них обязательно был бы рот. Но если бы камни жили в темноте, разве были бы им по-настоящему нужны глаза?.. У них были бы какие-нибудь ножки, чтобы ходить. И ручки. Интересно, а потомство они бы производили? Обзаводились бы семьей? Возможно, нет. Возможно, они существовали всегда. Без матерей. Без отцов. С незапамятных времен…

И Энджела уплыла в сон.

Перед рассветом ей приснилось, что она опять спускается по лестнице в подвал. Свет по каким-то причинам не работает, но она хорошо видит в темноте, к тому же с ней доктор Спэрлинг, он помогает ей, ведь у нее — огромный, чудовищный живот. Едва касаясь шкафов, они идут мимо них к небольшой фанерной дверце за водонагревателем — дверца ведет в кладовку. Доктор Спэрлинг начинает дергать небольшую латунную задвижку вверх-вниз. Энджела пытается пристальным взглядом предостеречь его, но тщетно, кроме того, уже слишком поздно: что-то распахивает дверцу изнутри. Сперва Энджела видит лишь три скрюченных… пальца? пальцы было бы неверным словом… больше смахивающих на птичьи когти, а потом дверца открывается во всю ширь и оттуда появляется оно: голое, безволосое, с бледной, как у могильного червя, сморщенной, чешуйчатой кожей, напоминающей брюхо крокодила. Оно кажется не больше восьмилетнего ребенка, под животом, как у собаки, вздымается длинный остроконечный пенис, маленькая, похожая на череп голова лишена и глаз, и носа. Конечно, ему не нужны глаза, Энджела понимает это, только огромный, зияющий от уха до уха рот, заполненный острыми акульими зубами. Энджела поворачивается, чтобы убежать, но это не помогает — монстр мигом оказывается на ней, он холодный и тяжелый, как мраморное изваяние, длинные костлявые руки охватывают Энджелу, как обручи бочку. Энджела истошно визжит, визжит без умолку, и подвал тает, а с ним — ее пронзительный крик, словно пока она выплывала из глубин сна, кто-то выпил дыхание с ее губ, и оказывается, что она лежит, вглядываясь широко раскрытыми глазами в потолок спальни… но тяжесть не пропала. Так же, как и впившиеся в ягодицы Энджелы острые когти.

Ее пронзительные крики разбудили Шона.

Конечно, стоило ему повернуть выключатель, как все исчезло.

По настоянию Энджелы он обыскал комнату. Полных десять минут Шон заглядывал в шкафы, под кровать, за шторы.

Наконец, потеряв терпение, он вернулся в постель. Сердито откинул одеяло.

И Энджела увидела. Все это время он был у нее под боком. Прятался под одеялами. Небольшой, круглый, невинный, словно крохотный шелковый шарик, дающий приют пауку. Источник всех ее безымянных приступов ужаса. То, что так долго обитало во мраке ее снов и неизменно появлялось в сумерках ее бодрствования.

Замерев, Энджела на долгую секунду впилась в камень глазами, а ее мысли перескакивали с одного на другое, формируя необходимые связи. Она поняла, что не догадывалась о самом главном. Даже о самом главном!

Казалось, лживый крохотный ротик шепчет: я всего лишь камень, только камень. Безобидный. Едва ли стоящий того, чтобы меня замечать. Детская игрушка. Маленькая-премаленькая кусачая штучка.

Энджела подумала о другой твердой, костлявой голове, которая всего несколько минут назад крепко прижималась к ее животу. Слушая, как слушал доктор Спэрлинг.

Биение сердца ее малыша.

Тогда она поняла, чего ему было надо.

И, глядя на того, кто лежал там в обманчивом обличье камня, Энджела принялась смеяться, потом плакать, потом зашлась криком.