Она ехала по тихой, обсаженной деревьями улице, рассматривая дома. Викторианские кирпичные городские дома с пустыми темными окнами и железными балконами. Однако номеров Энджела не могла разглядеть. Она нашла свободное место для парковки и задним ходом завела туда свой «пинто». Припарковалась она плохо. Но ей было все равно.

Энджела заперла машину и сунула в счетчик четвертак. Подумав, добавила еще один.

И заспешила по улице, всматриваясь в дверные проемы. К кованой железной ограде, отделявшей какой-то двор от улицы, была прикреплена табличка, и Энджела коротко взглянула на текст. Он начинался словами: «Взгляни на вечно изменчивые тени…»

Она нетерпеливо двинулась дальше, уловив принесенный откуда-то тягучий запах ладана.

Энджела очутилась возле высокого узкого дома с острым коньком крыши. Было похоже, что его-то она и искала. Во дворе перед домом рос облетевший ясень; бледный ствол; в поле зрения — ни листика, хоть бы и сухого; безукоризненно чистый крохотный газон; сквозь коричневатую зимнюю траву пробивались ясеневые побеги. 127. Цифры на железной калитке. Энджела сверилась с зажатым в руке клочком бумаги — адресом, который ей дала Черил. 127.

Она мелкими быстрыми шажками прошла по дорожке, поднялась по трем мраморным ступенькам и нажала установленную над щелью почтового ящика кнопку современного латунного звонка. В самой глубине дома послышалась звенящая трель. Энджела нервно отступила на шаг, вбирая в себя готические дубовые сводчатые двери с висящим над ними небольшим кованым фонариком. Типично. Уместно.

Лязг отодвигаемого засова или щеколды. Открылась та створка двери, на которой не было щели «Для писем и газет». Энджела обнаружила, что смотрит прямо в лицо высокому мужчине. Он был хорошо сложен и разменял, по ее мнению, пятый десяток. Худое приятное лицо, рыжие волнистые волосы почти до плеч, водянистые голубые глаза, ковбойка, закатанные рукава, джинсы, линялые кроссовки. Мужчина бесстрастно рассматривал Энджелу.

Она заставила себя улыбнуться.

— У меня назначена встреча с отцом Тэггертом. Меня прислала Черил Вагнер.

— Вы, должно быть, миссис Киттредж.

Мужчина посторонился, пропуская ее в дом.

На правой руке у него Энджела заметила большое кольцо из яшмы в стиле «навахо».

— Отец Тэггерт — это я, — сказал он в ответ на кивок Энджелы.

Она широко раскрыла глаза.

— Вы?

Улыбка Тэггерта стала шире.

Энджела покраснела и быстро поправилась:

— Простите. Как глупо с моей стороны. Я очень давно не говорила со священником. Наверное, я ожидала ошейника или чего-то в этом роде.

— Да, времена штука переменчивая. — Он улыбнулся, провожая ее сквозь вторую пару дверей (тоже готических, но с гранеными хрустальными стеклами) в коридор и дальше, вдоль стены, увешанной черно-белыми фотографиями в рамочках, изображавшими нечто из театральной жизни.

— Туда? — Энджела указала на открытые двери в конце ряда фотографий.

— Прошу.

В комнате оказался очень высокий сводчатый оштукатуренный потолок. Одну стену закрывали ряды книг. Напротив незашторенное окно-«фонарь», набранное из небольших толстых стеклянных треугольников, выходило в крошечный голый садик, обнесенный высокой кирпичной стеной, за которой виднелись задние стены других домов. В эркере стоял заваленный стопками книг письменный стол. Возле другой стены — тоже заваленный книгами обитый лиловым бархатом потертый диван с просевшими до полу пружинами. Над диваном висела тусклая, выполненная на какой-то ткани картина в восточном стиле: синие, зеленые и красновато-коричневые пятна изображали нечто, производившее впечатление бесчисленных сидящих Будд. Энджела с любопытством огляделась. Что-то было не так. Она не могла сказать, в чем именно странность.

— Вы должны извинить этот беспорядок. — Священник быстро подошел к дивану и расчистил Энджеле место. — Я не самый большой аккуратист.

Энджела неуверенно присела на расчищенное место, чувствуя себя, как курица на насесте, а отец Тэггерт тем временем размашисто опустился на скрипучий деревянный вращающийся стул, стоявший за письменным столом, и остановил на Энджеле пристальный взгляд. Она посмотрела вверх, на картину, и отважилась спросить:

— Тибет, правильно?

— Непал. «Татагатас».

— Простите?

— «Пять размышляющих Будд». Мне нравится медитировать, глядя на них.

— О. — Энджела растерянно моргнула. В устах священника это прозвучало странно. Потом она поняла, чего не хватало в комнате: распятия. — Вы, кажется, придерживаетесь довольно… широких взглядов. — Она тщательно подбирала слова.

— Это и есть исходное значение слова, — улыбнулся он.

— Слова?

— «Католик». — Отец Тэггерт качнулся на своем скрипучем стуле. — «Всеобщий».

— Понятно. Да. Наверное. — Энджела, хмурясь, уставилась в пол и заметила протертую в ковре возле дивана дыру.

— Черил сказала мне, что у вас какие-то затруднения, — священник говорил мягко, спокойно.

Энджела неуверенно подняла голову. Она медлила.

— А она что-нибудь говорила о них?

— Нет.

— Ничего?

— Ни слова.

Энджела вздохнула. Приходилось начинать с самого начала. Но, может быть, это было к лучшему. Может быть, она нашла бы способ подойти к сути дела, не рассказывая отцу Тэггерту слишком многого.

— Ничего, если я закурю? — тихо спросила она, роясь в сумочке.

— Ради Бога. — Отец Тэггерт полез в нагрудный карман за спичками, но Энджела уже нашла зажигалку.

— Не беспокойтесь. Я уже нашла, спасибо.

Она затянулась, усиленно соображая.

— Черил сказала мне, что вы весьма симпатичная личность.

Священник внимательно наблюдал за ней.

— Стараюсь.

Энджела неподвижно смотрела на сигарету, которую держала в пальцах. Рука дрожала — слабый трепет крыльев мотылька. Как же перейти к делу? Жизнь слишком коротка. Лобовая атака.

— Отец Тэггерт, вы верите в зло?

Пауза.

— Не уверен, что вполне понимаю вас. Вы не могли бы выражаться яснее?

— Вы верите, что существует такая вещь, как силы зла?

Еще одна пауза.

— Я верю в заключенную в людях доброту.

— Но как же насчет зла? — настаивала она.

Священник хмурился. Был он озадачен, или же вопрос вызвал у него раздражение?

— Зло также заключено в нас самих. В наших душах. В нашем сознании.

— Но и вне нас оно тоже существует.

— Вне?

Энджела избегала его взгляда.

— Злые духи, отец Тэггерт, — едва слышно проговорила она.

Священник развернулся вместе со стулом и, подняв брови, выглянул в окно.

— Ах, злые духи, — повторил он задумчиво. Или снисходительно? — Ну, отцы Церкви, несомненно, в них верили.

— А какова нынешняя позиция Церкви? — с заминкой спросила она.

Он снова развернулся к ней, усмехаясь так, словно Энджела его чрезвычайно забавляла.

— Это зависит от того, кому задавать вопрос.

Энджела воззрилась на него — озадаченная, отчасти шокированная. И быстрыми легкими тычками затушила сигарету в пепельнице, которую обнаружила на небольшом чайном шкафчике у дивана.

— Есть теологи, придерживающиеся мнения, что злые духи существуют, а есть и такие, кто утверждает, что их нет, — продолжал священник. — Выбирайте.

— А что же Писание? Они же упоминаются в нем, правда?

Священник благожелательно разглядывал ее.

— Писание, миссис Киттредж, — чудесное собрание вдохновенных сочинений: и основанных на исторических фактах, и старых вавилонских легенд, подправленных и переписанных соответственно различным нуждам сперва иудеями, потом христианами. Многие из них сегодня рассматриваются как чисто метафорические. Так называемая «истина» частенько оказывается в большой степени вопросом толкования. Я уверен, что вы это понимаете.

— Вы объясняете мне, что католическая церковь говорит, будто злые духи больше не существуют?

Он снисходительно улыбнулся.

— Сегодня у нас есть худшие причины для беспокойства. Бесчеловечное отношение людей друг к другу. Преступность. Болезни. Голод. Загрязнение окружающей среды. Ядерное опустошение.

Энджела оцепенело смотрела в пол.

— Когда-то я была католичкой, отец, — тихо проговорила она.

— Да?

Она подняла глаза, удивленная небрежностью ответа. Священник по-прежнему не сводил с нее глаз.

— Вас это не тревожит? — изумилась она.

— То, что вы больше не католичка?

Энджела кивнула.

— Нет. Разве это обязательно? Все дороги ведут к центру.

— В Рим?

Он покачал головой.

— К центру. К цели. Римско-католическая вера — лишь одна из этих дорог.

— О. — Энджела крутила на пальце обручальное кольцо. Потом она встала и подошла к книжным полкам.

Священник широко развел руки.

— Церковь существует, чтобы служить нуждам людей. Эти нужды меняются. Следовательно, должна меняться и Церковь, если она собирается выжить и остаться жизнеспособной, существовать объективно. Она должна расширять свои горизонты. Эйкуменизм. Большим шагом вперед была литургия на английском языке. Жесткие, негибкие системы верований способны превращаться в смирительную рубашку. В конце концов, они — лишь каркас направляющего жизненного опыта. Всякий индивид волен избирать собственный путь. Мне самому нравится утверждать, что индивид способен переступить границы условий, в которые оказывается поставлен, границы убеждений… способен принимать на себя ответственность за свою жизнь. Для меня это и есть цель.

Энджела наморщила лоб. Все это звучало весьма туманно. Она взглянула на ближайший ряд книг: святой Фома Аквинский был втиснут между «Путеводителем по театрам „Нью-Йорк Таймс“ и „Образами“ Родди Макдауэлла.

— Ваша проблема… имеет отношение к вашей вере, миссис Киттредж? — Священник осторожно зондировал почву.

Больше Энджела не могла сдерживаться. Сдержанность ни к чему не вела.

— Мне нужно кое-что освятить, — выпалила она.

— Освятить?

Она остро взглянула на него.

— Да. Ну, знаете — святой водой, ладаном. Всяким таким. Это же пока еще практикуется, правда? — Тон Энджелы был циничным. Она ничего не могла с собой поделать.

— Конечно. В требнике есть молитвы. — Ответ отца Тэггерта был спокойным, взвешенным. Приводящим в бешенство своей рассудительностью. В определенном отношении отец Тэггерт напоминал Энджеле Шона.

— Молитвы?

— Почти на все случаи жизни. Для школ, библиотек. Радиостанций. Для домен, динамо, пожарных машин, инвалидных колясок…

— Инвалидных колясок? — Энджела уставилась на него.

— Называйте, у нас все есть.

— Как насчет камней?

— Угловых?

— Просто камней. — Энджела говорила холодно, уклончиво.

— Уверен, мы что-нибудь найдем. — Теперь отец Тэггерт говорил тоном веселого подвыпившего дядюшки, который ищет по карманам четвертак на мороженое. — А если нет, я думаю, благословение на все случаи жизни где-нибудь да существует.

Присоединившись к ней у полок, он после минутных поисков извлек сине-лиловый томик с рельефным золоченым крестом и принялся листать страницы с алым обрезом.

Энджела напряженно думала, как поставить следующий вопрос. Выход был один: сказать прямо.

— А действует? Освящение, я хочу сказать.

Он осторожно закрыл книгу и моргнул.

— Опять-таки, смотря, кого спросить.

— А по-вашему? — настаивала Энджела, разозленная его уклончивыми ответами. — Что думаете вы?

Отец Тэггерт сдвинул брови.

— Я думаю, оно обладает определенной силой внушения, которой достаточно, чтобы заронить положительные идеи в умы тех, кто слушает, — осторожно сказал он.

— И все?

— Миссис Киттредж, это же всего-навсего слова.

— Но считается, что священники наделены силой, разве не так? — выкрикнула Энджела. — Которая заставляет эти слова действовать.

Отец Тэггерт отошел к столу и осторожно положил синевато-лиловый томик поверх одной из стопок книг.

— Ключи от королевства? — голос отца Тэггерта был негромким, спокойным, даже печальным. Вздох сожаления. — Я склонен думать о данной священнослужителю „силе“ как о метафорическом понятии. Мы уполномочены будить в душе человеческой искру чистоты.

Энджела была потрясена мягкостью ответа.

— А как же чудеса? — спросила она.

— Миссис Киттредж, возникла и развивается целая новая наука, парапсихология…

— Значит, и в чудеса вы тоже не верите? — возбужденно перебила она.

— Мне хочется верить в их возможность.

— А в действенность освящения?

— Разумеется, и в это тоже.

Наконец-то, подумала Энджела. Наконец-то. Она стала смотреть за окно, в скучный садик.

— Если бы я принесла вам то, что нужно освятить, вы сумели бы сделать это? Освятили бы? Смогли бы?

— Если вы думаете, что это вам поможет. — Теперь тон священника был ласковым, примирительным.

— Да, — прошептала она. — О Господи, да.

Отец Тэггерт улыбнулся.

— Ваш предмет транспортабелен?

Энджела показала руками:

— Он вот такой.

Священник сдвинул брови, заглянув в стоящий на столе календарь.

— Скажем, завтра? В два тридцать?

— Здесь?

— За углом. В церкви Святой Марии.

— Я буду.

Отец Тэггерт проводил ее к выходу. По дороге Энджела присмотрелась к фотографиям на стене повнимательнее. Один снимок приковал к себе ее взгляд. Отец Тэггерт, молодой, голый до пояса, в темных лосинах. Он размахивал медными тарелками и улыбался. На заднем плане юнцы в джинсах несли электрогитары.

За плечом Энджелы раздался голос священника, в котором звучала горделивая нотка:

— Моя первая рок-месса. Шестьдесят третий год. Знаете, там был Джек Кеннеди.

Энджела ехала обедать с Черил и всю дорогу до условленного места старалась прогнать опустошавшее душу неверие и ощутить радость от того, что их спасение так близко.

* * *

Шон тоже был занят. За то время, что Энджела отсутствовала, он многое успел. В эту минуту он стоял, заглядывая Холлэндеру через плечо, и наблюдал, как пишущая машинка директора печатает маленькими, аккуратными, похожими на типографский шрифт, буковками: „Культовое изображение в форме головы. Кашель, графство Типперери. Около 300 г. до н. э. Пожертвование мистера и миссис Шон Киттредж“.

* * *

Мысли Шона, бурля, кружили на одном месте. Память жгла картина: спальня. Энджела, не гася света, застыла в кресле, ни на секунду не отрывая глаз от треклятого камня. Шон не спал, сколько мог, но в конце концов его объял сон. Проснувшись около девяти утра, он не обнаружил ни жены, ни камня. По горевшей на телефоне у кровати лампочке Шон понял, что Энджела звонит из кабинета, и поборол искушение подслушать. Когда она вернулась в спальню, Шон увидел, что она уже одета. Энджела сообщила, что звонила Черил. И что уходит. Куда, она не сказала — сказала только, что, вероятно, не успеет после обеда на телевидение. Пусть Шон позвонит ей и скажет, как прошла встреча и как реагировали телевизионщики — к тому времени она, наверное, уже будет дома. Шон попытался ее урезонить. Просмотр был решающим. Энджела должна была на нем присутствовать. Фильм в такой же степени ее, как и его. Ее отсутствие заметят. Но Энджела упрямо отказывалась спорить — она просто сказала „Пока“ и ушла.

Он вздохнул и переступил с ноги на ногу. Холлэндер отодвинул стул от машинки и теперь заносил в гроссбух дату поступления экспоната.

Шон знал, что Энджела всегда была натурой беспокойной. Все те годы, что они провели вместе. Вот почему он никогда полностью не поверял ей свои страхи. Она не справилась бы с ними — не сумела бы справиться. Ей и своих хватало с лихвой. До сих пор они никогда не выводили Энджелу из строя, не уводили за ту грань, куда не было доступа разумным доводам.

Но теперь дело приняло совершенно иной оборот.

Когда прошлой ночью Шон попытался разумно поговорить с женой, она даже не услышала его. Но с другой стороны, как можно разумно говорить о чем-то столь абсурдном? Однако смысл был более чем ясен. Существовали две возможности, обе не слишком утешительные. Возможно, Энджела стала жертвой какой-то шутки; не исключено, что кто-то из соседей видел, как она бросила камень в водохранилище и впоследствии выудил его. Такая вот возможность. Очень отдаленная.

Существовала и другая, более похожая на правду и более тревожная: виновна сама Энджела. В конце концов, сам Шон не видел, чтобы Энджела бросила камень в воду, как потом заявила. Но по реакции жены было совершенно ясно, что она не ведет некую сложную игру. Во всяком случае, сознательно.

И Шон понял, что самое время протянуть руку помощи.

Когда Энджела уехала, он позвонил Маккею. Потом забрал камень с полки, где Энджела оставила его перед уходом.

— Мистер Киттредж? — Холлэндер протягивал Шону шариковую ручку. — Вот здесь требуется ваша подпись. Прошу.

Шон нацарапал в указанном месте свою добросовестно неразборчивую подпись. Тогда директор протянул ему квитанцию с тем же текстом, что и на напечатанной им этикетке.

— Видите ли, это лишь условное описание. Просто для регистрации. Экспонат может оказаться намного древнее, — извинился Холлэндер прежним холодным тоном.

Шон закивал, внимательно прочитывая бумажку. Он сложил ее и сунул в самое маленькое отделение бумажника.

Холлэндер с Маккеем молча наблюдали за ним в ожидании ответного шага. Шон подошел к желтому дубовому столу и вынул из открытого дипломата каменную голову. Он задумчиво и печально взвесил ее на руке, а его мысли были очень далеко. Потом он спохватился, что и Маккей, и Холлэндер испытующе смотрят на него: в темных глазах Маккея читалось недоумение, директор же — терпеливый, худой, похожий на птицу — вежливо смотрел из-за очков в широкой оправе. Небольшой рот, выдававший человека разборчивого, кривила полуулыбка.

Шон медленно положил камень в протянутую ладонь директора.

— Владейте. — Он с застенчивой усмешкой обернулся к Маккею. Старик легко улыбнулся в ответ.

Холлэндер проворно подошел к своему столу и извлек из ящика связку крохотных блестящих ключиков. Он взял камень, карточку, которую напечатал, и быстро покинул кабинет, словно боялся, что Шон заберет свой дар обратно. Шон с Маккеем молча последовали за ним. Молодой человек все еще был глубоко погружен в мысли об Энджеле. Он знал, что любит ее так сильно, как вообще способен любить. Ни разу, даже в мыслях, Шон не усомнился в этом. Он обладал ее небольшим, стройным, подвижным телом — тугим, чувственным, откликавшимся на каждое прикосновение страстным желанием подарить ответную радость. Он наслаждался им. Ему нравилось, какая она, как одевается, как двигается, что думает. Шон восхищался восприимчивостью жены и завидовал ее повседневному, очень реальному знакомству с потаенным миром утонченных, изысканных и (пока Энджела не привлекала к ним его внимание) неприметных оттенков, красок, степеней значительности и значимости и в их жизни, и в мире вообще. Энджела во многих отношениях была для Шона поводырем и даже наставницей. Частенько она давала толчок его мыслям, планам, указывала путь, вдохновляла на действие. Духовная сущность Энджелы, ее личный мир образов и фантазий (из которого произрастали и ее страхи) был жизненно необходимым источником вдохновения — не просто уходом от грубой, суровой внешней действительности, а фонтаном новизны, творческого духа, силы, которой, знал Шон, недоставало ему самому. Шон очень ценил Энджелу. Они дополняли друг друга. Она идеально соответствовала его потребностям, а он — ее. Во всяком случае, Шон надеялся на это.

Директор бесшумно отодвинул стеклянную дверку витрины и поставил камень на небольшую пластиковую опору, которую извлек из кармана. Рядом он поместил маленькую карточку с машинописью. Шон осмотрел другие экспонаты, выставленные в витрине. Большой, разомкнутый витой круг из золота. Какие-то маленькие, не поддающиеся определению бронзовые зверюшки. Не то медведи, не то собаки — Шон не разобрал. Он взглянул на квадратик бумаги рядом с кругом и поднял брови. Золотое ожерелье. Он обернулся к Холлэндеру.

— Настоящее золото?

— Двадцать четыре карата.

Шон присвистнул.

— Заманчиво.

Холлэндер натянуто улыбнулся.

— У нас звуковая сигнализация. — Он уже снова запирал витрину.

Шон пристально всмотрелся в каменное лицо, причинившее столько неприятностей, потом его взгляд скользнул к лежавшей рядом карточке.

Пожертвование мистера и миссис Шон Киттредж.

Холлэндер протягивал ему тонкую руку.

— Мы глубоко признательны вам за вашу щедрость, мистер Киттредж.

Завершение сделки, подумал Шон. Жест в духе Джека Вейнтрауба. Дружеский, и тем не менее не позволяющий выйти за определенные рамки. Он крепко пожал предложенную ему руку.

— Ну что вы. Мне было чрезвычайно приятно, — сказал он. Подразумевая именно то, что сказал.

* * *

Когда они вышли, Маккей предложил Шону оставить машину на институтском дворе, чтобы хоть день не платить за стоянку. Шон с радостью принял предложение. Увы — пеший переход через городской парк к новому зданию „Джона Хэнкока“, где разместила свои конторы сеть вещания, оказался коротким. Обед с Вейнтраубом у Копли был назначен только на половину первого. У Шона оставалась масса времени. Спешить было некуда.

К его удивлению, Маккей поинтересовался, нельзя ли составить ему компанию. Профессору тоже взбрело в голову прогуляться через парк. Моцион пошел бы ему на пользу.

Они прошли по Каштановой улице, пересекли Бикон и спустились по ведущим к парку ступеням, выдыхая в холодный воздух облачка пара. В низинах еще держался туман; сквозь молочно-белые облака, не в силах рассеять их, проглядывало бледное, по-зимнему холодное и неприветливое солнце, похожее на яичный желток. Под ногами сухо шуршали осыпавшиеся с высоких вязов листья.

Они заговорили о недавней вспышке насилия в Северной Ирландии. Маккей был опечален и встревожен. Он считал, что это — древняя ссора, корни которой следует искать не во вражде католиков и протестантов, а гораздо глубже. Север испокон века отличался драчливостью — край сражений, Ульстер, славное своими воинами королевство.

— „О Финтан“, — процитировал профессор один из своих маловразумительных текстов, — „Ирландия — как поделили ее?“ „Сказать нетрудно, — сказал Финтан. — Знание — на западе, битвы — на севере, процветание — на востоке, музыка — на юге, королевская власть — в центре“.

Шон беспокойно взглянул на шагавшего рядом с ним старика. Ученые познания Маккея в том, что касалось древности, наполняли его смесью благоговейного ужаса и изумления: ужаса перед их очевидной широтой и глубиной, изумления перед их бесполезностью. Шону почему-то казалось, что накапливать такие знания — все равно, что коллекционировать марки или автомобильные номера. Разумеется, изучение новейшей истории было полезно. Кто-то сказал, что „тому, кто забывает уроки истории, приходится волей-неволей пройти их заново“. Но древняя история, погруженным в которую провел жизнь Маккей? При всем своем уважении Шон не мог разглядеть в этом никакого смысла. Для него древность была пылью, сухой и безжизненной, как музейные экспонаты.

Они приближались к мелкому заболоченному пруду. Навстречу, смеясь и болтая по-немецки, катили детские коляски две девушки. У одной был большой бюст, румяные щеки и светлая стриженая челка; у другой — худенькое лисье личико, чувственные губы, каштановые кудри, как у Энджелы. Когда она проходила мимо, Шон заметил, что на левой щеке у нее не то коричневая родинка, не то родимое пятно.

Маккей, взяв правее, сошел с дорожки, Шон — за ним. Они начали долгий утомительный подъем на крутой, поросший травой склон к Морскому мемориалу. Земля под ногами была твердой, на ломкой траве еще посверкивал иней. Они шли молча. Шон обнаружил, что его мысли возвращаются к девушкам, с которыми они только что разминулись, к бюсту блондинки и чувственным губам шатенки. И ощутил растущее напряжение, жар под ложечкой. Тогда Шон подумал о Сюзанне. Не позвонить ли ей? Он почувствовал укол вины. Но совсем слабый. В конце концов, такова была неотъемлемая часть сделки, заключенной между ним и Энджелой. Во всяком случае, он всегда понимал это так. Взаимное уважение. Независимость. Никаких сцен. Что для него означало свободу при желании „идти своим путем“. Открытые отношения. Они никогда не говорили об этом столь многословно, однако, внушал себе Шон, согласие сторон молчаливо подразумевалось. Чем он и пользовался. Например, с Фионой. Энджела так ничего и не узнала. Джерри, как потом по определенным завуалированным намекам смутно заподозрил Шон, отнесся к случившемуся мудро. Но Энджела? Нет. Он так и не сумел заставить себя признаться ей. Особенно после смерти Фионы. Кроме того, к чему было осложнять жизнь? Что значил один роман за четыре года? Конечно, если не считать случайных связей. Вроде Сюзанны, к которой он заскочил позавчера между визитами к зубному врачу. И той ирландской девчонки из Роскоммона. Дейрдре, или Дектире, или как там она себя называла. „Святая Дева с Ложками“. Единственный случай, когда Энджела чуть было не заподозрила что-то.

Тут они с Маккеем добрались до гребня холма, где камни кольцом окружали высокий столб и статую колумбийской свободы или чего-то в этом роде. Маккей приостановился, чтобы взглянуть на выставленную там же черную, блестящую, круглую плавучую мину.

— Что мне хотелось бы знать, так это почему, — пробормотал он, явно безотносительно к чему-либо конкретному.

Шон нахмурился.

— Что „почему“?

— Почему Энджела передумала насчет камня? — Маккей, невинно улыбаясь, оторвал взгляд от надписи под плавучей миной.

На минуту Шон погрузился в печальные раздумья, гадая, какую долю истины открыть. Да какого дьявола. Лучше было обзавестись союзником. Ему еще предстояло объяснить свой поспешный поступок Энджеле. Маккей мог оказаться полезным. Шон откашлялся.

— Она думает, что он приносит несчастье.

— Несчастье?

Шон кивнул. И не без интереса отметил, что Маккей не выказал удивления.

Старик поджал губы.

— Любопытно, не я ли натолкнул ее на подобную мысль? — спросил он. Теперь в голосе профессора прозвучало замешательство.

Шон рассмеялся.

— По-моему, вы с миссис Салливэн ее здорово застращали.

Маккей вздохнул с обиженным видом.

— Снова я со своим длинным языком. Но мне казалось, что она ни на минуту мне не поверила. Кто бы мог подумать!

— Забудьте. У нее это пройдет. Лучше оставить камень там, где он сейчас. В экспозиции. Где ему и место.

Они начали спускаться с холма, направляясь в сторону городского сада.

— А в самом деле, что вы ей говорили? — вдруг заинтересовавшись, спросил Шон.

— Насколько я помню, немного. В основном исторические факты. Я лишь вскользь затронул фольклорную сторону. А мог бы рассказать гораздо больше.

Шон поглядел поверх голых верхушек деревьев туда, куда они шли, за ромб бейсбольного поля. Рядом с высоким, зеркально облицованным, необъятным новым зданием „Джона Хэнкока“ игла старого корпуса казалась карлицей.

— Например? — подсказал он, снова поворачиваясь к Маккею.

— Ну, с этими кельтскими головами дело обстоит занятно, — задумчиво проговорил Маккей. — Они, знаете ли, пользуются довольно мрачной славой. Я только позавчера читал о ряде происшествий, связанных с одной из них.

Неподалеку от них по траве, выписывая зигзаги между деревьями, гонялись друг за другом две собаки, корджи и колли. Шон подобрал палку и бросил корджи.

— В альманахе историй о призраках, который прислал из Англии один мой коллега, — продолжал Маккей. — Произошло это, должно быть, совсем недавно. В Гекстоне. Это Нортумберленд.

Шон неловко хохотнул.

— Да?

С тем же успехом Маккей мог бы со всей серьезностью толковать о встрече с Санта-Клаусом или Феей Зубик.

Старик взглянул на Шона, неверно истолковав напряженное выражение его лица как недоумение по поводу названия, и пояснил:

— Северная Англия.

Они приближались к дороге, отделявшей парк от городского сада.

— Женщина, владелица камня — некая доктор Джин Кэмпбелл, кстати, вполне уважаемый британский археолог, что делает историю еще более примечательной, — наприписывала ей всяческого рода проделок. Что, полагаю, лишь показательно.

— В каком смысле показательно?

— В смысле человеческой восприимчивости.

— Восприимчивости?

— К суевериям. К страху перед неизвестным.

Они вошли в городской сад и по длинной узкой дорожке, обсаженной большими разлапистыми буками, двинулись к мостику, соединявшему берега декоративного озерца. Посреди моста они остановились и облокотились на серо-зеленую железную балюстраду, вглядываясь в свинцово-серую воду. Все лебединые плотики уже убрали. Подступала зима. Внизу, у края воды, стайка детей кормила крякающих уток.

— Но все это оказалось обычной ерундой. — Маккей нащупал в кармане пиджака трубку и извлек ее на свет.

— Ерундой?

— Все ингредиенты истории с привидением. Можно сказать, традиционные. Ощущение некоего недоброго присутствия. Шумы по ночам. — Он раскурил трубку от спички с розовой головкой. — Позже добавились перемещения. Доктор Кэмпбелл утверждала, будто камень передвигался в темноте. Даже проломил упаковочный ящик и выбрался наружу. Наконец, произошли две довольно неприятные смерти. Собаки и вдовой сестры доктора Кэмпбелл. Поразительный пример того, как можно запугать себя до такой степени, что поверишь буквально чему угодно. Кроме того, это выдающийся пример возникновения страшных историй. Каждый из таких элементов традиционен и на протяжении веков появляется в бесчисленных историях о призраках. Обычно с каждым пересказом эти элементы все больше усложняются. Не удивлюсь, если „Гекстонская голова“ в итоге превратится в историю в духе „Дома священника из Борли“, полную призрачных монахинь, кучеров без головы и Бог весть чего еще.

Он вежливо улыбнулся Шону, потом заметил, что молодой человек не сводит с него странного, напряженного взгляда. Может быть, он никогда не слыхал о доме священника из Борли?

— Что же она сделала? — спросил Шон.

— Что?

— Ну, чтобы избавиться от камня.

— А, это тоже было частью проблемы. Каждый раз, как доктор Кэмпбелл выбрасывала эту окаянную штуковину, та объявлялась снова.

Пауза. Шон засмеялся. Неестественным смехом.

— Неразменный пенни, да? — Он смотрел на озеро. — Чем же все кончилось?

— Доктор Кэмпбелл позвала местного викария. Англиканского. Он зарыл камень на кладбище при церкви Святого Дунстана. И это, похоже, сработало.

— Так она действительно верила, будто в камне обитает злой дух?

Маккей кивнул, благодушно попыхивая трубкой.

— Да, богган, — сказал он.

Брови Шона взлетели вверх.

— Что?

— Богган. Кельтское существо. Гэльское бохан. Корень, от которого произошел наш бука. Злобный дух. Злое создание из племени слуаг сид. Полагаю, можно называть его кельтским демоном. Доктор Кэмпбелл явно считала „богган“ самым подходящим термином. — Маккей почувствовал холод и принялся потирать руки. — Честно говоря, по народным преданиям создание из рода сид становится боханом только после того, как незваным пристанет к семье или какому-нибудь человеку.

Они спустились с моста по маленькой боковой лесенке и пошли под высокими плакучими ивами по дорожке вдоль берега озера, направляясь к выходу на угол Арлингтон и Бойлстон.

— Как это „пристанет“? — медленно спросил Шон.

— Он выбирает вас. Селится у вас в каком-нибудь темном шкафу. Этакий сверхъестественный гость в доме, можно сказать.

— И что потом?

— Потом нужно было заботиться о нем.

— Заботиться?

— Кормить теплым молоком из мисочки, время от времени — зверюшками с гумна. Иногда хватало нескольких капель крови от зарезанной коровы.

Шон нахмурился.

— И зачем бы это делать?

— Как зачем? Разумеется, чтобы камень приносил удачу. Чтобы заставлял посевы расти. Естественно, при условии, что его содержат в довольстве. Если же нет… — Маккей рассеянно пожал плечами. — Видите ли, обижать их было неблагоразумно. Они способны были обнаруживать собственнические инстинкты… ревновать к привязанностям хозяина. И проявлять мстительность. Кажется, доктор Кэмпбелл только и делала, что без конца обижала свой камень. — Профессор усмехнулся.

— Что, если бы вам захотелось избавиться от такой штуки?

— Очевидно, пришлось бы поступить как доктор Кэмпбелл. Видите ли, злобный народец сид по-настоящему боялся только трех вещей. Холодного железа, света и могущества определенных святых. Например, святого Патрика. По-моему, история доктора Кэмпбелл указывает на то, что и святого Дунстана следует считать в равной степени влиятельным.

— Экзорцистом?

Маккей кивнул.

— А почему свет?

— Потому, что злобный народец сид был порождением тьмы, понимаете? Свет оказывал на него губительное действие. Вот почему днем им приходилось оборачиваться камнями и предметами.

Они приближались к выходу из сада.

— К счастью для всех нас, в пятисотом году от рождества Христова явился Патрик и дал им нагоняй. И изгнал очень многих. Всех богганов, все злобное племя. — В глазах у Маккея плясали смешинки.

— Куда они делись? На Луну? — не менее весело сострил Шон.

— Кто знает? — Маккей остановился, чтобы выколотить трубку о башмак. — Возможно, обратно в мир иной. „Удел их — одиночество, и жилище их — змеиное гнездо“.

Шон усмехнулся.

— Один из них явно задержался.

— Несомненно. Камень доктора Кэмпбелл.

— Я, собственно, имел в виду камень Энджелы.

— Прошу прощения?

— Видите ли, доктор Маккей, по словам моей жены, — объявил Шон по возможности небрежно, — почти все, что вы мне рассказали про тот английский камень, можно сказать про камень, который она подобрала в Кашеле.

Маккей немедленно остановился. Лицо профессора исполнилось удивления. Потом глаза старика начали сужаться.

— Да будет вам!

Шон усмехнулся и вскинул два пальца.

— Честное скаутское. Я еще никогда не был так серьезен. Или, скорее, Энджела еще никогда не была так серьезна. Она думает, что этот камень обладает собственной волей. Шныряет вокруг да около, когда никто не смотрит. Она пришла к убеждению, будто он виноват в гибели нашего кота, возможно — в смерти одной нашей приятельницы, Фионы… вы ее видели на нашей свадьбе… и в смерти нашей уборщицы, которая, как думает Энджела, выбросила его вон и тем самым навлекла на себя его недовольство. Как вам это нравится?

Он намеренно воздержался от упоминания о новых страхах жены за жизнь их нерожденного ребенка.

Лицо Маккея озарило понимание.

— Ну, тогда неудивительно, что она жертвует его Институту, правда? — медленно проговорил он.

Шон рассмеялся.

— Вот пусть он и остается в Институте после всего, что вы мне наговорили. Если честно, мне очень жаль, что она не оставила треклятую штуковину в Кашеле — там, где нашла ее.

Маккей наградил его пристальным взглядом.

— Может быть, именно это ей и следовало сделать, — сказал он, толком не понимая, почему.

* * *

В поисках Джека Вейнтрауба Шон оглядел облицованный темными панелями, забитый сделанными в прошлом веке фотографиями зал ресторана с высоким потолком. Головы лосей, оленьи рога, лампы с оранжевыми абажурами. Голова бизона. У дверей — драцены со скудной листвой. Серые гравюры: Джордж Вашингтон, птицы, охотники, игроки в крикет, пышущая здоровьем девица с влажной улыбкой. Из динамиков над дверью неслось „Не могу перестать любить тебя“. Продюсера Шон обнаружил за столиком у окна.

Извинившись, Шон объяснил отсутствие Энджелы. Вейнтрауб кивнул. Он не производил впечатление чрезмерно огорченного — казалось, ему вообще все равно. Он выглядел подавленным и, похоже, нервничал по поводу предстоящей встречи не меньше Шона.

Последовав его примеру, Шон заказал „дайкири“. Музыка плавно перешла в „Мистер Чудо“. Безотносительно к делу они поговорили об инфляции и о последнем разводе Вейнтрауба. Шон не сводил глаз с бронзовой женщины, державшей электрический канделябр. Возле статуи стоял настоящий бостонский вереск. За ней в нише виднелось соседнее помещение, обставленное, как библиотека. Уходящие к потолку ряды книг. Массивная хрустальная люстра. Подошел официант. Они заказали куриный пирог и лапшу „феттучини“.

За едой Вейнтрауб ни разу не сострил. Шон обнаружил, что и сам все время норовит скользнуть взглядом мимо коллеги, за окно, и задержаться на зеркальном фасаде нового здания „Джона Хэнкока“, стоявшего прямо напротив ресторана. Он угрюмо подумал, что оно такое же темное и непостижимое, как мысли организации, которую приютило. Конторы телевизионщиков находились на сороковом и сорок первом этажах. Когда это здание только возвели, в один прекрасный день вылетели все стекла. Конструкцию пришлось целиком облицевать фанерой. Самый большой фанерный ящик в мире, будь ему пусто. Отчего же все стекла выскочили, задумался Шон.

Играли „Когда я влюбляюсь“.

К половине второго они поели.

Просмотр начался в два. Пока шел фильм, администраторы с телевидения — двое неопрятных мужчин и женщина (невысокого роста, привлекательная, в сапогах) — не сказали ни слова. Наблюдая уголком глаза за их бесстрастными лицами, Шон страдальчески подумал, что эти люди явно испытывают к Ирландии отвращение. Потом зажегся свет, и телевизионщики, опять-таки без единого слова, снова исчезли, оставив Шона с Вейнтраубом попариться еще немного.

— Сволочи, — проскрежетал Вейнтрауб.

Шон почувствовал, как в нем впервые в жизни неожиданно вспыхнула симпатия к этому человеку.

Они вернулись на сороковой этаж в обитую плюшем приемную. До совещания предстояло убить еще полчаса.

Шон все глубже погружался в выложенную кожаными подушками пропасть отчаяния. Вейнтрауб зарылся в толстый еженедельник „Всякая всячина“. Им было больше нечего сказать друг другу. С объяснениями было покончено. Теперь они жаждали только ответов.

В без четверти четыре чья-то секретарша пригласила их следовать за ней в какую-то контору.

Совещание длилось менее получаса. На нем присутствовал один из мужчин и интересная женщина. Кажется, последнее слово было за ней. Шон отметил, что дама надушена крепкими духами, которые напомнили ему „Шалимар“, но не были им.

В первый раз улыбнувшись, она сообщила Шону, что фильм им очень понравился. И что они наметили дату выхода в эфир на двадцать восьмое января. Школьный сценарий их тоже заинтересовал. Он показался им „стоящим“. Ее саму привлек феминистский аспект. У нее возникли кое-какие предложения. Когда, по их мнению, они могли бы начать? Да, а еще у нее есть и другой сценарий, который они, возможно, захотели бы обдумать. Но об этом можно было поговорить позже.

В четверть пятого они ушли.

Распираемый хорошими новостями, Шон схватил трубку стоявшего на столе секретарши телефона и позвонил домой. В трубке слышались бесконечные длинные гудки. Шону не верилось: Энджелы, мать ее так, все еще не было. После минутных раздумий он нажал на рычаг и, тыча пальцем в кнопки, набрал другой номер. Ответил хрипловатый голос Сюзанны.

Он тихо сказал, что сейчас приедет.

У главного входа в здание они с Вейнтраубом расстались. Продюсер был в таком же приподнятом настроении, как и Шон, и под перезвон „Гуччи“ выплясывал скромную джигу радости — странная выделывающая антраша фигурка, превращенная в карлика многочисленными зеркальными колоннами и циклопическими черными стенами с их наклонными фресками из красных и желтых цифр. Шон почувствовал, что очень тронут восторгами Вейнтрауба. Они добавили личности Джека совершенно новую грань. Он напоминал попавшего в Вегас маленького мальчика. Барабаны крутились, крутились без остановки, и вот, наконец, в ряд вышли три — чтоб их! — нет, не три паршивых вишенки, три колокольчика, Господи помилуй… зазвонили звонки, замигали лампочки, и на пол водопадом хлынули серебряные доллары.

— И поцелуйте за меня вашу красавицу-жену, да покрепче! — крикнул Вейнтрауб, когда они разошлись.

Насвистывая, полный мыслей о представлении на „Эмми“ и торжественных речах, Шон проворно сошел с тротуара, собираясь перейти Сен-Джеймс-авеню и поглядел влево, на превратившееся в гневный огненный шар закатное солнце, которое мало-помалу исчезало за поддельно-византийской громадой храма Троицы. Он на мгновение остановился, обернулся и присмотрелся к церкви, отраженной в зеркальных стенах здания, из которого он только что вышел. Отражение старого в новом. Мог бы получиться интересный угол для съемки. Следовало при случае использовать это в каком-нибудь фильме. Шон задержал пристальный взгляд на самом храме. Как можно было хоть на минуту счесть это красивым, недоуменно подумал он. Чудовищный памятник суеверию. Вот уж подходяще. Мавзолей, прах его побери. Тут Шон смекнул, что темные, украшенные химерами приземистые башенки церкви напоминают ему Кашель.

К тому времени, как Шон покинул квартиру Сюзанны, было уже шесть. В подъезде он остановился и подумал, не попробовать ли еще раз позвонить Энджеле. И решил не звонить.

Он быстро прошел по Провиденс, свернул налево, на Арлингтон. Стемнело, стало холодно, спустился туман. Шон поднял воротник пиджака и засунул руки в карманы.

Добравшись до входа в городской сад на углу Арлингтон и Бойлстон, он остановился и постоял, пытаясь принять решение. Пройти по диагонали и срезать угол было бы быстрее, чем обходить сад по периметру. Если честно, Шон потерял достаточно времени. Энджела уже должна была бы задуматься, где его до сих пор черти носят. Он обшарил глазами темный сад. Часть фонарей в парке не горела, а огромные темные ивы из-за тумана казались преувеличенно громадными и зловещими. Обычно в парке было совершенно безопасно, туда в любое время частенько заглядывали студенты и гуляющая публика. Через пару недель его должны были заполонить те, кто, выбравшись за рождественскими покупками, прогулял по магазинам до их закрытия, припозднился и решил сократить дорогу. Однако в этот вечер, возможно, из-за погоды, парк казался безлюдным.

Поборов свое малодушие, отбросив сомнения, Шон быстрым шагом вошел в парк.

Избрав тот же путь, которым они недавно шли с Маккеем, Шон вдруг обнаружил, что обращает внимание на то, о чем при свете дня не задумался бы ни на минуту. Например, на расставленные вдоль дорожки контейнеры для мусора. На пустые канистры из-под масла. В них при желании можно было спрятаться. Кому-нибудь небольшому.

Он шел мимо озера. Пустынная дорожка вела его под плакучими ивами по участкам почти полного мрака, которые оживляли лишь пятна пробивавшегося меж ветвей бледного, жуткого электрического света.

Не желая поддаваться тревоге и смятению из-за теней, Шон заставил себя замедлить шаг.

Он дошел до моста. Там ярко горели окруженные туманным ореолом шары фонарей, однако низ пролета оставался в глубокой тени. Он осторожно приблизился к небольшой лесенке, которая вела от береговой тропинки вверх, на мост. Его тревожило темное пятно там, где тропинка скрывалась под мостом. Место было бы идеальным для нападения. Возможно, там кто-то ждал, изготовившись прыгнуть. На Шона уже однажды нападали в Нью-Йорке. Незабываемое переживание. Он резко остановился, сверля глазами кипящую тьму, накачиваясь адреналином, лихорадочно соображая. При нем были золотые часы, водительские права, кредитные карточки и чековая книжка. Плюс доллар-другой. В драке один на один Шон, вероятно, смог бы постоять за себя. Но нож или пистолет — совсем другое дело. Он сжал в кармане связку ключей. Своего рода оружие. Если целить в глаза.

Прислушиваясь, Шон медленно пошел вперед; потом быстро одолел лесенку, гибко прыгая через две ступеньки.

Он двинулся через мост. Уже медленнее.

Здесь освещение было ярче.

На полпути Шон остановился, отбросив свои страхи. На этом самом месте они с Маккеем стояли и говорили про всякую чушь, связанную с камнями. Как это сказал профессор? Про богганов. Шон усмехнулся, глядя в туман, окутавший озеро.

Внезапно ему в голову пришла необычайная мысль. Может быть, все это было шуткой, которую подстроили Маккей с Энджелой. Крайне замысловатым ирландским розыгрышем. Могло ли такое быть? Нет. Невозможно. Шон покачал головой. Энджела ни за что не сумела бы выдержать свою роль до конца. Кто угодно, только не Энджела. Она краснела даже от малейшей лжи. А старик, когда Шон сообщил ему о навязчивой идее Энджелы, искренне заподозрил, что подшутить пытаются над ним. Однако сказочка Маккея не казалась Шону вовсе бессмысленной: признание старика, что элементы, из которых скомпонован его рассказ, традиционны, вполне подходило. Несомненно, Энджела почерпнула эти традиционные элементы у миссис Салливэн. Или когда-то вычитала в книжке, позабыла, и они явились из памяти лишь тогда, когда наступил соответствующий момент. Ничего необычного. Похожие вещи случались и с самим Шоном. Бывало, он вычитывал в книге какую-нибудь мысль, забывал об этом, выдвигал в качестве собственной идеи, а позже сгорал со стыда, обнаружив ее истинный источник.

Шон двинулся дальше, уверенный, что нашел безумным идеям Энджелы хотя бы частичное объяснение. Пугающий диапазон психических заболеваний, параноидных маний, трудных визитов к психиатру сузился.

В конце моста он спустился по левой лесенке и стал пробираться по извилистой дорожке под большими раскидистыми буками, высившимся по обе стороны тропки подобно сотканным из непроницаемой тени исполинским шатрам. С правой сторон Шон миновал пустую чашу фонтана — там стояла небольшая, похожая на детскую, фигурка. В тумане она казалась почти живой.

Кусачий холод забирался под тонкий пиджак. Туман словно бы стал гуще. Шон задрожал.

И ускорил шаг.

Из сада Шон вышел на пересечении Чарльз— и Бикон-стрит, перешел Бикон и зашагал дальше, по Чарльз-стрит. Подняв голову, он взглянул на один из тех газовых фонарей, что придавали Бикон-хилл особое очарование. Бледный, почти зеленоватый свет, который давали маленькие круглые фаянсовые калильные сетки, отбрасывал в туман мерцающий отблеск, но его вряд ли можно было назвать настоящим освещением.

Свернув направо, на Каштановую улицу, Шон вдруг испытал странное чувство — ему показалось, что за ним идут. Он оглянулся, посмотрел по сторонам, но ничего не увидел. Припаркованные машины. Неосвещенные подъезды. Туман. Тени. По противоположному тротуару спешили двое подростков.

Еще несколько шагов по Каштановой, и Шон снова почувствовал то же самое. Кто-то — или что-то — наблюдал за ним. Шел следом. На этот раз он резко, быстро развернулся. Возможно, виновато было его воображение, но Шону показалось, будто он мельком увидел, как за несколько домов от него в один из темных подъездов юркнул кто-то в белом.

Он побежал. Мысль, что его преследуют, ему не нравилась. Надеясь избавиться от своего преследователя, он нырнул влево, на Кедровую, затем вправо, на Желудевую — узкий, поднимавшийся в гору, вымощенный брусчаткой переулок.

Здесь газовые фонари попадались еще реже, а тени были гуще. Спотыкаясь о неровный булыжник и неожиданные выбоины в кирпичной мостовой, Шон, пыхтя, бежал вверх по узкой улочке. Он слышал эхо шагов. Своих или того, другого? Он быстро оглянулся. И ясно увидел, что его преследует смутно очерченный силуэт, показавшийся ему силуэтом ребенка.

И едва ли не в ту же секунду эта фигура исчезла, словно каким-то жутким, сверхъестественным образом мгновенно почуяла, что Шон смотрит на нее — она, несомненно, нырнула в один из подъездов, тянувшихся по правой стороне улочки.

Шона вдруг обуял безрассудный страх. Он прибавил шагу и ринулся в конец переулка, туда, где он пересекался с какой-то улицей, и дальше, через дорогу, в следующий проулок, надеясь улизнуть от преследователя.

Проулок оказался темным, узким, не более трех футов шириной. С одной стороны он был образован задними стенами высоких домов, с другой — каменными оградами задних дворов.

Только пробежав весь проулок, Шон обнаружил, что это тупик.

Он круто обернулся.

Фигура последовала за ним и теперь стояла в двадцати футах позади.

Туман и темнота не позволяли Шону разглядеть ее как следует, однако она, кажется, была в светлом, тесно прилегающем костюме и похожей на череп маске, которая закрывала все лицо. Явно хэллоуиновский ряженый.

Фигура стояла, не шевелясь, совершенно неподвижно, как изваяние, словно ждала, чтобы Шон начал действовать. В ее неподвижности было что-то странно нечеловеческое. Хотя Шон понимал, что это наверняка какой-то подросток, он почувствовал, как по спине поползли мурашки, а сердце глухо застучало в необъяснимой панике. Его взгляд метнулся вправо, к стене, отгораживавшей от переулка чей-то задний двор. Около семи футов. Не проблема.

Он повернулся, подпрыгнул, ухватился за гребень стены, подтянулся и спрыгнул вниз, во двор, приземлившись в цветочную клумбу среди какой-то растительности.

Когда он прыгал, ему показалось, будто он краем глаза заметил, как мелькнуло что-то белое.

Пошатываясь, Шон распрямился и принялся отряхиваться от пыли. При этом он взглянул влево.

У него захватило дух.

Его преследователь все еще был здесь.

По эту сторону стены, вместе с ним. Припал к земле, отделенный от Шона какими-нибудь десятью футами, не больше. Должно быть, он перемахнул стену одновременно с ним.

Ни секунды не раздумывая, Шон бросился вперед, через небольшой газон, к выходившему на двор неосвещенному дому.

Почти сразу он на что-то наткнулся и, выругавшись, тяжело повалился на землю. Во все стороны с лязгом и грохотом раскатились помойные баки.

В тот же миг задний двор залил яркий свет. Заскрипело, поднимаясь, окно. Откуда-то сверху донесся гневный, хриплый женский голос:

— Что здесь, черт дери, происходит? Проклятые мальчишки. Выметайтесь, пока я полицию не позвала! Слышите? Вон!

Шон медленно поднялся и, щурясь, поглядел сперва на прикрепленный к боковой стене дома сильный прожектор, потом на ярко освещенный двор. Никаких признаков кого бы то ни было. Обычный задний двор. Кусты. Клумбы. Альпийская горка.

Потирая ушибленные локти, Шон попятился в узкий проход между домами. Оказавшись на улице, он повернулся и обнаружил, что стоит на Маунт-Вернон, напротив Института.

Заметив, что на первом этаже еще горит свет, он быстро перебежал через дорогу, подумав: Холлэндер работает допоздна.

И пошел к своей машине.

Поток транспорта на автостраде в час пик был плотным. Тускло мерцающая лава автомобилей, которые буквально упирались друг другу в багажники, простиралась перед Шоном до самого Уолтхэма.

Его это не волновало.

О дурацком приключении с мальчишкой на Бикон-хилл он тоже уже позабыл.

Теперь голову Шона заполняли лишь сияющие планы на будущее.

К его удивлению, как только он остановил машину у дома, из кухни выскочила Энджела.

— Камень пропал, — выдохнула она.

— Знаю, я от него избавился, — объяснил Шон, выбираясь из машины.

Энджела уставилась на мужа. Ее лицо в идущем из салона автомобиля свете было очень бледным.

— Что ты сделал?

— Избавился от него.

— Когда? Как?

— Сегодня утром. Отдал Маккею. В экспозицию. Я подумал, что мы оба спокойно проживем без этого камня.

Он захлопнул дверцу и повернулся к жене.

— А знаешь что?

Она по-прежнему не сводила с него глаз, вскинув руки к щекам.

— Они просто влюбились в него, — торжествующе, с тайным злорадством сообщил Шон. — После всего того дерьма, которого мы нахлебались. Телевидение просто влюбилось в нашу ленту. Нам назначили дату выхода в эфир. А еще нам дали „добро“ на школьный сценарий. Получилось, детка. Наконец-то получилось.

Энджела выразила равнодушное недоверие.

— Разве ты ничего не скажешь?

Она медленно качала головой.

— Ты ведь не понимаешь, правда? — прошептала она. — Ты никогда не понимал.

— Что не понимал? — раздраженно спросил он.

— Ну разве ты не видишь? — Энджела схватила его за локоть и тихо, с нажимом проговорила: — Он наш. Фиона и миссис Салливэн пытались убрать его отсюда. Разве ты не понимаешь, что натворил?

Шон нетерпеливо высвободил руку.

— Ради Бога, Энджела, нельзя ли хотя бы сейчас оставить эту тему? Я принял меры. С этим покончено. — Он крепко взял жену за плечи, подчеркивая свои слова, словно говорил с ребенком. — Камня нет. Можешь о нем забыть. Я о нем позаботился.

— Я собиралась отнести его к священнику, — едва слышно сказала Энджела. — Я уже договорилась.

— К священнику? Это еще зачем?

— Чтобы освятить.

— Срань Господня, — с отвращением пробурчал Шон. Он развернулся и пошел к дверям кухни.

Энджела неподвижно смотрела в темноту.

— Все равно я не уверена, что это сильно помогло бы, — призналась она больше себе, чем Шону.

Обернувшись от двери, он фыркнул:

— По крайней мере, хоть какой-то проблеск здравого смысла.

И зашел в дом прежде, чем Энджела сумела ответить.

Все равно. Она не собиралась пытаться объяснить. С полным ужаса сердцем Энджела последовала за мужем.

* * *

В 9:06 Маккей протирал очки, чтобы убрать их в футляр — он готовился свернуть дела и лечь спать пораньше. В дверь позвонили.

Ему сунули удостоверение. Над удостоверением маячило бледное лицо.

Полицейский-детектив. Позади него на улице мигала лампой патрульная машина.

Маккей молча выслушал новость, принесенную полицейским, сперва отказываясь поверить, а потом, поверив, не в силах заговорить.

— Мимо проходила парочка подростков, они-то и сообщили о пронзительных криках, — осторожно объяснил сотрудник полиции.

Маккей откашлялся.

— Я сейчас же иду, — наконец тихо проговорил он.

Как в дурмане, профессор оделся, сел в машину и поехал следом за патрульным автомобилем в сторону Маунт-Вернон. У него возникло престранное ощущение, будто он знает, о какой витрине идет речь.

Тело Маккей опознал достаточно легко. Однако задача оказалась не из приятных.

Детектив подготовил старика к тому, что тот увидит труп.

Но вот к тому, что у трупа не будет головы, он его не подготовил.