Саннеке ван Хассел

Белое Перо

Рассказ

Когда я просыпаюсь, чертовы черные дрозды опять тут как тут. Они мне загадили весь балкон. Их двое, но обычно показывается только самец, а самка сидит у соседей. Я называю ее Белое Перо, из-за светлого пятнышка на крыле. Я целыми днями сижу у окна, а она почти никогда не садится на балконную решетку. Я одеваюсь и завариваю чай. «Пиквик», приятного темного цвета. «Даниэл, не надо так долго держать пакетик в чашке». Когда Нэл со мной, я стараюсь об этом не забывать. Больше часа я сижу за завтраком. План путешествия лежит передо мной в пластиковой папке. Дамбулла, Конец Света, Коломбо. Сегодня в полседьмого она улетела из аэропорта Схипхол. Я не открываю папку. Четыре страницы — это бесконечность. Достаю из серванта свой блокнот. Я хотел бы ей написать, но фразы не ложатся на бумагу. «Одно дело, когда хочешь что-то сделать, и другое — когда можешь», — говорит она.

После бриджа меня подвозят до дома. Герани выглядят великолепно. Вот об этом я рассказал бы Нэл по телефону. Моя дочь, в Принсенбеке, слишком занята, к ней я с такими разговорами не пристаю. Она сейчас в другой фазе. Зимой я ставлю пеларгонии, это их латинское название, на чердак, чтобы они отдохнули. Они у меня уже пятнадцать лет держатся. В апреле я меняю им землю и ставлю их в кашпо на улице. Каждый день я выщипываю увядшие цветки. А больше им, гераням, почти ничего и не нужно.

Сегодня ровно два года, пять месяцев и двадцать восемь дней, как мы знакомы с Нэл. Люди такие даты не празднуют, но я отмечаю каждый день нашего знакомства. Если верить плану путешествия, у нее сегодня свободный день в Негомбо. «Отдых на просторном пляже. Остаток дня вы можете провести, загорая и купаясь в море». Что она забыла на просторном пляже? С ее-то старой кожей. Хотя она до сих пор очень красивая, я не об этом. Еще в Негомбо есть рыбный рынок. Лучше бы она пошла туда и поела жареной рыбы. Когда она приходит ко мне по субботам, я всегда покупаю пикшу, жаренную в панировке. Не надо мечтать, будто она сейчас думает о тебе. На улицу, старый хрен. В магазин за продуктами. В «Бас» купить шаров-жевачек, она их потом внучкам отвезет.

По воскресеньям Нэл составляет план на следующую неделю. Звонить ей можно только вечером после восьми, когда он будет готов. По понедельникам у нее вечером хор, по вторникам она сидит с дочками своего сына. Среда — первый возможный день для нас вдвоем, если у какой-нибудь ее подруги не случается дня рождения или кто-нибудь вдруг не умер. В четверг тоже можно, но раз в месяц в четверг вечером ей надо идти в читальный клуб. По пятницам она утром работает волонтером в приюте, а после обеда у нее урок фортепиано. Если остаются силы, она садится в автобус. Остановка совсем рядом с моим домом. Если она не приехала между пятью минутами и четвертью пятого, то ясно, что уже и не приедет.

Сегодня ночью мне приснилась большая скала с головой льва. Я иду по узкой тропинке и оказываюсь прямо под его каменным ухом. Вдруг зверь разевает пасть. В пасти у него сидят туристы с рюкзаками и в голубых хлопковых штанах.

За завтраком я опять пугаюсь: два птичьих глаза глядят с верхушки дерева. Фотография львиной скалы напечатана внизу первой страницы в плане путешествия. Вчера Нэл на нее поднималась. Если справилась, потому что написано «подъем по крутой лестнице». Сам-то я еще бегаю как молодой. Я свои ноги берегу, но она, с ее-то бедром. Я знаю, она будет карабкаться вверх, пока не начнет скрежетать зубами от боли.

Наконец она позвонила. Пора бы уж.

— Раньше было никак, — сказала она.

— Ну, девочка моя, — все, что я мог сказать. Ни слова о черных дроздах, о бридже, о том, что держится теплая погода.

— Даниэл, я коротко, не успеешь оглянуться, мы уже встретимся.

— Пока, девочка моя милая.

Я стою с телефоном в руке. Кому нужны нытики? Я кладу трубку на рычаг и сажусь за стол. Мокрое пятно на обоях в столовой похоже на очертания острова Шри-Ланка.

Приезжала моя дочка из Принсенбека. Времени у нее было немного. Детскую коляску она припарковала на балконе. Я видел, как ручонки то и дело тянутся к цветам. Радости я от этого не испытываю. В этом возрасте они еще не узнают людей. Дочка привезла суп из пакетика. Она говорит, что так свежее. Сама она уже успела пообедать. После супа мы пили кофе и смотрели новости. Я закрыл глаза, но не спал. Я видел растопыренные зеленые пальцы пальм и лицо Нэл. Самое странное, что ее лица я как следует и не видел. Я открыл глаза и посмотрел на фотографию на буфете, где мы всей тургруппой стоим перед клумбой с тюльпанами. Красные тюльпаны с белой каймой, новый сорт, называется Кун-фу. Фотограф решил пошутить. Может, старички встанут в стойку кун-фу? Никто не засмеялся. В тот день была плохая погода. Нэл на фотографии — это плащ и красная непромокаемая шапка, лица почти не видно.

Я на фотографии стою немножко сбоку, как будто хочу сказать: «Скоро и моя очередь наступит». После смерти жены я не такой уж энтузиаст.

— Боже мой, похоже, вы здесь один, — сказала она. Она тогда в первый раз пошла вместе с группой.

— Да, верно.

— Вы же знакомы с теми людьми, идите, поболтайте с ними.

— Нет, как-то это не по мне.

В тот раз автобус на час опоздал. Он попал в пробку, потому что на трассе А44 перевернулась платформа парада цветов. Мы сели рядом. Она смотрела в окно, погрузившись в свои мысли, а я смотрел на нее. В Роттердаме, когда мы вернулись, я помог ей выйти из автобуса. И вдруг обнял ее. — Ой, что же я, так нельзя, люди этого не любят.

— Даниэл, — сказала она, — мне бывает приятно, когда меня вот так обнимают.

— Можно как-нибудь еще раз вас обнять?

— Я не против.

Выходные перед отъездом она освободила. Как обычно, весь вечер мы разговаривали. «Я для тебя приготовила дубликат нашего маршрута. Так ты сможешь следить за тем, где я, с картой или без карты. А вот полезная информация, например, время перелетов, чтобы ты мог в телетексте посмотреть, когда я прилетаю, когда улетаю, и так далее. — Она достала из сумки бутылку беренбюрха. — Раньше, когда у кого-то из наших подруг рождался ребенок и ей нельзя было вставать с постели десять дней, она каждый день распечатывала один подарок: погремушку или слюнявчик. Этого я тебе, конечно, дарить не буду. Для тебя я придумала кое-что другое, милый мой Даниэл. Ты любишь пропустить рюмочку, так вот, я отсчитала четырнадцать рюмок и через воронку налила их в бутылку. Когда она опустеет, я вернусь».

Когда стемнело, мы медленно поднялись наверх и легли, тесно прижавшись друг к другу. В постели мы не безумствуем. Но разговоры все-таки прекращаются. Говорят только наши руки. И тогда слова уж точно не нужны. Десять минут, четверть часа тишины, только ее голова на твоей руке.

— Что нас ждет, Даниэл?

— Посмотрим, девочка моя.

Только что ушла сотрудница социальной помощи на дому. На этот раз ее звали Йоланда, такая внушительных размеров голландка. В последнее время все больше приходят суринамские дамы, веселые, но немного властные. Йоланда вымыла окна и убралась в ванной. А потом сидела напротив меня и заполняла бланк, сколько времени она провела в каждой квартире. Кофе она не захотела.

— Я и дочку-то ее не знаю, с которой она поехала, — сказал я.

Йоланда кивнула и продолжала писать.

— Вчера они вдвоем ездили на руины. В старый город королей или что там от него осталось. Там жарко, наверное.

— Главное, чтоб голову прикрыла, — сказала Йоланда.

После того разговора по телефону больше Нэл не звонила. Дорого, наверное, но я говорил, что сам заплачу, так что чего-то я не понимаю. Может быть, надо было дать ей с собой денег. Но только вот какие у них там деньги? Вот, внизу на странице написано: рупии. Программа слишком плотная, вот в чем дело. Не больше двух ночей на одном месте.

Чертов дрозд тоже больше не появлялся. У него где-то гнездо, это точно. Интересно, он там с Белым Пером или у него другая? Если я повешу скворечник, может, они станут заниматься любовью у меня на балконе. За год до знакомства с Нэл, через четыре года после смерти Лус, у меня под крышей свили гнездо скворцы. Я никогда их не видел, но как же они галдели! Не давали спать всю ночь. Наглые твари, гадят, переругиваются, вьют целых два гнезда в год и к тому же с разными партнерами. И все-таки в этом была жизнь.

Когда я проснусь, полпути будет уже пройдено.

Сегодня она в Канди, одном из самых интересных городов культурного треугольника. Там находится священный зуб, который выносят пилигримы в белых одеждах с цветками лотоса. По мне, так это туристическая чепуха, но лишь бы ей нравилось. Нельзя думать за другого. Хотя иногда мне кажется, что это самое сложное. Заботиться друг о друге — это твой долг, если тебе человек дорог, поддерживать его до последнего. Но никогда нельзя ждать этого от другого.

Вчера вечером раздался телефонный звонок. Я подавился красной фасолью. Я знал, что звонит она, потому что она знает, что во время ужина я всегда дома. Ей все очень нравится, что же еще нужно? Каждый день солнце и приветливые, заботливые люди. Местное население не такое навязчивое, как считается. По улицам можно ходить спокойно.

Я сказал:

— Я люблю тебя.

— Ах, милый, — сказала она в ответ. Она видела дикорастущие орхидеи.

Я чувствую, будто она не может перешагнуть какую-то черту. Самое странное, что я всегда был человеком, который любит оставаться один. Жене иногда приходилось призывать меня к порядку. «Ау, я здесь!» — говорила она в таких случаях. А теперь быть одному — это ужас. Мои занятия дают работу только рукам. «Дело только в твоем отношении», — говорит Нэл, но допустим, я только что был у нее или мы возвращаемся с экскурсии, после прекрасного дня. И вот вечером я открываю дверь — и все, черт возьми.

— Не говори «черт возьми». Надо включить свет и сказать: «Какой дивный был день».

«Поездка в приют для слонов-сирот в Катугастоте. Здесь живут пятьдесят слонят, оставшихся без матери». Слон — это слон и есть, ходит он со стадом по пустыне или сидит в клетке. У меня много лет был абонемент в зоопарк «Блейдорп», но после реконструкции он кажется мне слишком большим. Я не хочу ехать на сафари в тропики или плавать в «Океаниуме». Клетка безопаснее, и можно ближе подойти к животным. Я помню, как отец брал с собой земляные орехи. «Для обезьян», — говорил он, но не было ничего приятнее, чем держать орех в руке и чувствовать на ладони теплый хобот слона. Нэл сказала, что звонить уж точно больше не будет, зато каждый день будет писать.

Йоланда из социальной службы считает, что мне надо больше двигаться. Как будто она сама много двигается, с такой-то задницей. Со следующей недели ее не будет. «Есть занятия и получше, чем всю жизнь попы вытирать».

Четыре дня назад я ночью упал. Хотел набрать стакан воды в ванной, поскользнулся и ударился головой о край раковины. Я лежал на кафельном полу и трепыхался, как рыба. Жуткая боль от пояса до колена. Ползком я еле добрался до спальни и сдернул телефон с тумбочки. Пусть приедет «скорая». Разбудил по телефону соседку, чтобы она открыла дверь. Бедро выскочило из сустава, и на голове шишка. Рентген и вся эта суета. К счастью, переломов не было, и операции не потребовалось. Врач дал мне общий наркоз и вправил головку бедра. Трое суток меня продержали в больнице, а теперь я дома с Ивонной, медсестричкой не старше двадцати лет. Я не могу пошевелить ногой, и боль пронзает всю ногу до самых кончиков пальцев. «Нужно время», — говорит Ивонна. Отлично, времени у меня достаточно, но иногда кажется, что мое время на исходе, и тогда я думаю, как мне все надоело. Иногда я ковыляю на костылях до туалета, а в основном лежу у окна. Однажды мне показалось, что мимо пролетает Белое Перо с веточкой в клюве, но все было слишком быстро, это могла быть и другая птица.

Жуткая жара. Я больше не поднимаю маркизы. Мебель отливает оранжевым. Звонит дочка из Принсенбека и говорит, что на этой неделе приехать не может. У малыша ветрянка. Его всего обсыпало, да еще такая жара. В ноге пощипывает. В три часа я допиваю остатки беренбюрха. Нэл на два дня поедет на какое-то плато в горах, а потом еще на день в мировой город Коломбо, за сувенирами. Оттуда организован трансфер в аэропорт, «чтобы вы могли вернуться домой или отправиться в следующий пункт назначения». Пожалуйста, не надо.

Из аэропорта она приехала прямо сюда. Было еще рано, я кое-как стоял на костылях, поливая герани из кофейника, лейка еще слишком тяжелая. Чтобы дойти до входной двери, мне понадобилось несколько минут. И вот она стоит, в руках сумка, полная резных деревянных фигурок и тканей ручной росписи. Мы обнялись.

— Раненый ты мой, мы с тобой наверстаем упущенное, — сказала она. — Обещаю.

Накануне вечером я заранее приготовил эндивий, ее любимую еду.

— Приятного аппетита, дорогой Даниэл.

— Вам достаточно, мадмуазель?

Она съела всю тарелку, и только потом уже начала рассказывать. Можешь не запоминать, сказала она, я все записала. Мы легли в кровать, которую санитары поставили в гостиной. Ивонна постелила свежее белье, и я попросил ее купить яиц на завтрак. Через час Нэл вдруг захотела домой. Еще не было девяти.

— Такси стоит семнадцать евро, — сказал я.

— Мне надо постирать, и дома ужасный беспорядок.

Я не хотел второй раз за месяц смотреть, как отъезжает такси, и не стал махать рукой на прощанье.

Я дергаю штору. До конца мне ее не закрыть, полоска света падает на одеяло. На столике в гостиной стоит слон из блестящего темного дерева. «Слоны — очень общительные животные», — говорила Нэл. Похоже, что он заблудился.

«Спокойной тебе ночи, Даниэл», — шепчу я и выключаю свет. Опять болит нога, кажется, еще сильнее. Я лежу на спине и жду, когда придет сон. Дрозд опять на месте, его пение возвещает наступление темноты.