Мы прибыли в Милан за новым снаряжением. Пока другие занимались работой, мы гуляли. Держались надменно, ссорились в «Биффи» и «Гран Италия» с офицерами других национальностей. Они терпеть нас не могли, потому что от нас пахло смертью, потому что мы разговаривали вульгарно-громкими голосами; но с официантом Руди мы подружились. Он составлял нам меню. Это было в «Биффи», напротив театра «Ла Скала». В кафе на галереях и террасах мы пили фрезу с чудесным вкусом клубники.

У Хайде и Барселоны появилась мания величия. Они каждый вечер ходили в «Ла Скала». Считали, что так нужно, потому что там бывали все что-то представляющие собой миланцы.

Я влюбился. Когда пьешь фрезу за маленьким столиком в галерее, в этом нет ничего удивительного. Ей было двадцать. Мне — немногим больше. Отец, обнаружив нас в постели, выгнал ее из дома; но, увидев мой мундир, стал любезным. В те дни так бывало с большинством людей в Европе, — по крайней мере пока мы находились в поле зрения и слуха, любезными они бывали до крайности.

Я решил дезертировать, но, к сожалению, снова напившись фрезы, сказал об этом по секрету Порте. После этого меня уже не отпускали одного. Дезертирство было глупостью, которая могла иметь неприятные последствия для твоих друзей.

Мы устроили футбольный матч с командой итальянских пехотинцев. Игра окончилась вничью, потому что зрители и обе команды начали драться.

Когда нас выставляли из «Биффи», мы трахались за колоннами в галереях и потом напивались до одури с зенитчиками на крыше.

Люди говорили, что в Милане много беспорядков, но мы никогда не замечали их. Может, потому, что пили кьянти и фрезу с партизанами.

Когда «Биффи» закрывался, мы часто заходили к Руди. Он жил в полуподвале с пятнами сырости на стенах и с пружинами, торчавшими из заплесневелых сидений кресел.

Руди разувался и поливал ступни минеральной водой. Говорил, она помогает.