Перед виллой сидел на остове детской коляски человек без рук и ног.

Он был в штатском, на груди его поблескивал Железный крест первого класса.

Обергруппенфюрер СС Бергер вылез из своего «Хорьха», наморщил лоб и неодобрительно посмотрел на инвалида.

— Уберите это отсюда, — негромко сказал он адъютанту.

Инвалид пытался сопротивляться. Громко кричал, когда его подняли и увозили.

Инвалида бросили в печь вместе с евреями и цыганами.

Остов коляски медленно покатился по улице, где с ним стал играть какой-то мальчик.

Неприятное зрелище больше не раздражало приезжающих гостей.

Однажды вечером лейтенант Ольсен поехал с другом Генрихом и оберштурмфюрером СС на большую виллу в Ваннзее.

Перед воротами, украшенными эсэсовскими рунами и величественным орлом, символом этого корпуса, стояли двое часовых в полной эсэсовской форме.

В большом холле было шумно, усердные эсэсовцы в белых куртках принимали вещи гостей.

Из холла гости шли в большую комнату, ярко освещенную многочисленными хрустальными люстрами, огни люстр отражались в больших стенных зеркалах.

Посреди комнаты стоял стол в форме подковы, накрытый камчатными скатертями и севрским фарфором. По столу были расставлены канделябры из чеканного золота для двенадцати свечей. Хрустальные вазы были обвиты искусно сплетенными цветочными гирляндами. Столовое серебро было старым, массивным.

В дальнем конце комнаты стояла небольшая группа офицеров-эсэсовцев. Они жадно пялились на входящих дам в сильно декольтированных платьях.

Генрих подвел Ольсена к этой группе и представил высокому, крепкому человеку в коричневом партийном мундире. Таких холодных глаз Ольсен не видел еще ни у кого. Это был человек без малейшего следа человеческих чувств. Живой робот, механизм в партийном аппарате.

Он вяло пожал Ольсену руку. Пробормотал, что для него честь познакомиться с боевым офицером и посоветовал отдать должное еде. Потом подошел к даме в облегающем сиреневом платье. Лейтенант Ольсен был забыт.

Компания уселась за ужин.

Вошла длинная колонна эсэсовцев в белых куртках, несших еду. Все происходило в стиле строевых учений. Они сразу же начали расставлять блюда и наполнять бокалы.

Нормирование продуктов не имело к происходившему никакого отношения. Это меню могло удовлетворить даже самые изысканные вкусы.

— Вот так стол, — усмехнулся оберштурмфюрер Рудольф Буш, сидевший напротив Ольсена. Он был уже слегка пьян. — Недурственная штука, — и, чмокнув губами, он обеими руками поднес ко рту фазанью ножку. Оберштурмфюрер убедил себя, что выглядит древним тевтонским героем, когда ест таким образом.

Генрих сказал Ольсену, что Буш два года назад повесил в Гросс-Розене родную сестру. Судя по его виду, он был вполне способен на такое.

— Ужин с дарами разных стран, — довольно прорычал он, указав на роскошный стол обглоданной фазаньей ножкой. Потом бросил ножку через плечо. Ее тут же подобрал один из прислуживающих эсэсовцев.

Его поведением никто не возмутился, поскольку здесь тевтоны-эсэсовцы пировали в духе древней Валгаллы.

— Здесь югославские артишоки, — орал Буш в экстазе завоевателя, — бельгийские трюфели, французские шампиньоны, русская икра, датские ветчина и масло, норвежский лосось, финские куропатки, голландские креветки, болгарские фазаны, венгерская баранина, румынские фрукты, итальянские цыплята, австрийская оленина, польский картофель — выращенный в песчаной почве! Недостает только восхитительного английского бифштекса. — Снова бросил косточку через плечо. — Но то, чего нет сейчас, еще может появиться, — он облизнул жирные губы. — Подождите, лейтенант, до того времени, когда мы переправимся через Ла-Манш! Мне просто не терпится устроить концлагеря в Шотландии и заставить английских лордов прыгать через козла!

«Господи, — подумал Ольсен, — здесь как будто бы никто не знает, что мы проигрываем войну. Они все еще одерживают победы и продвигаются с боями вперед».

— Как думаете, что ждет Германию, Herr Kollege? — проворчал Буш, обкусывая оленью ногу. Он походил на каннибала в броском мундире.

Лейтенант Ольсен, пожав плечами, ответил, что, к сожалению, не знает. Во всяком случае, он не собирался говорить то, что думал: скоты, рожденные скотами, чтобы умереть по-скотски на военной навозной куче. Мысленным взором увидел усмехающееся лицо Легионера и содрогнулся.

— Германия станет самой могущественной в истории империей, — заявил этот офицер СС, уже совершенно пьяный, — а аппетиты у нас большие, — добавил он задумчиво. — Жгучие аппетиты. Взгляните только на наших гостей! — И, усмехнувшись, прорычал: — Сегодня для этих господ еда важнее, чем культура и битва. Смотрите, как они набросились на жратву. Я говорю о мужчинах.

— Конечно, — кивнул Ольсен. И, не удержавшись, спросил: — А что дамы?

— Наберитесь терпения, герр лейтенант, увидите! — Буш зловеще засмеялся и отхлебнул из бокала. — Здесь все идет по эсэсовским правилам. Не так скучно, как в вермахте, лейтенант. Когда набьем животы, перейдем ко второму акту. — Впился зубами в персик. По груди его светло-серого кителя потек сок. Он попытался стереть его рукой. — Акт второй: алкогольная интродукция. — Рыгнул и кивком извинился. — Затем следует фуриозо грандиозо. — Поджал губы и облизнулся, как сытая свинья. — И наконец, герр лейтенант, пасторале аморозо. В СС строго держатся этикета. Собственно говоря, герр лейтенант, мы, эсэсовцы, тот разряд людей, которых в Англии называют джентльменами.

Он умолк и стал обсасывать палец, к которому прилип хрен. Искоса взглянул на Ольсена и сказал, не вынимая пальца изо рта:

— Хрен всегда наводит меня на мысль о шлюхах. Но, — добавил он, сведя брови, — первоклассных шлюхах.

Потом изучающе оглядел Ольсена и решил изречь то, что давно хотел сказать армейскому офицеру:

— Вы, жалкие армейцы, понятия не имеете о хорошем тоне. Вы все неотесанные крестьяне.

Усмехнулся и стал жадно ждать возражений.

Но Ольсен не слушал. Он думал обо всем, на что пошел бы, чтобы свести счеты с Инге и тестем.

— Мой тесть тупая свинья, — доверительно сказал он Бушу.

— Назовите мне его фамилию, я передам ее другу на Принц-Альбрехтштрассе, — предложил Буш. — Всех тупых свиней надо уничтожить. Lebensraum, вот что самое важное, — доверительно сообщил он.

Сидевший подальше оберштурмфюрер крикнул:

— Буш, кончай пьяную болтовню, а то неприятностей не оберешься!

— Слушаюсь, оберштурм, — загоготал Буш и одним духом выпил бокал коньяка. Сердито огляделся и пробормотал: — Их надо уничтожить. Бросить медведям. — Взглянул на Ольсена. — О животных нужно заботиться, — объяснил он.

Лейтенант Ольсен смотрел на Буша, но не видел его. Он видел Инге, свою жену, стоящую перед ним в кимоно, открывающем стройные ноги. Пил и слышал лишь половину того, что говорил Буш.

— Дамы здесь видные, богатые. У них зудит в одном месте, так что отказа не будет. — Буш ухмыльнулся собственному остроумию. Потом вдруг настроился на философский лад. — Жизнь — странная штука, Herr Kollege. Вы боевой офицер-танкист, а я кто? Ничтожный охранник в концлагере.

Он озабоченно наморщил лоб и смахнул с тарелки груду обглоданных костей. Потом бросил взгляд на пустую тарелку и отправил ее вслед за костями.

— Я несчастный человек. Совершенно несчастный. — Огляделся с таким видом, будто тонул и искал спасательный круг. Подался к Ольсену и поведал ему свой большой секрет: — Моя жизнь это сплошное разочарование, Herr Kollege. Поверит ли кто-нибудь, что я больше всего хотел стать пастором?

— Разумеется, нет, — убежденно ответил лейтенант Ольсен.

— Однако я охотнее всего стоял бы в черной рясе на кафедре и наставлял паству. Господи, как бы я ее потрясал, Herr Kollege! И чем все кончилось? — Он с презрением плюнул на пол, едва не попав в свою даму. — Брр, я стал офицером лагерной охраны. Но у меня есть хорошая мысль, Herr Kollege. Когда кончится война, я пройду ускоренный курс богословия. Таким образом, надеюсь в конце концов стать кельнским архиепископом. Тогда всю жизнь посвящу служению Богу.

— Когда наши утонченные дамы выпьют достаточно шампанского, — продолжал он, — мы расширим фронт до второго этажа. — Всезнающе улыбнулся и выразительно подмигнул Ольсену. — Там мы поставим французскую пастораль! — Умолк и напряженно задумался. Обвел комнату изучающим взглядом. Потом указал на стройную брюнетку в платье из серебряной парчи с низким вырезом. — Вон та в парчовом наряде, Herr Kollege, купающаяся в деньгах вертихвостка.

Посмотрев в ту сторону, Ольсен увидел популярную киноактрису из UFA.

— Все эти дамы примут участие в пасторали? — скептически спросил он, разглядывая известную актрису, откровенно флиртующую с генералом полиции.

— Не все, — допустил Буш, — но недотрог попросят уступить, а потом больше не пригласят. Эта девица в парче, — он щелкнул языком, — одна из тех, кто ведет себя, как нужно. В фильмах она лепечет, будто какая-то Гретхен из YWCA, но здесь… о-ля-ля, Meine Ruh ist hin… Здесь она превращается в Климестру или как там звали ту греческую кобылу.

— Вы имеете в виду Клитемнестру? — улыбнулся Ольсен, надеясь, что произнес имя правильно.

Ему очень хотелось привести в раздражение пьяного оберштурмфюрера.

— Не выпендривайся, клоун из цирка фон Клейста, — вспылил Буш.

Лейтенант Ольсен засмеялся и пожал плечами. Он добился, чего хотел.

Буш надулся и что-то пробормотал об уничтожении всей армии, состоящей из предателей и прочих отбросов. Внезапно лицо его повеселело.

— Знаете, что означают буквы на номерных знаках армейских машин? WH?

— Wermacht Heer, — незамедлительно ответил Ольсен.

— Ошибаетесь! — восторженно воскликнул Буш и обвиняюще указал на него пальцем. — Они означают Weg nach Hinten.

В восхищении он хлопнул себя по бедрам и грубо толкнул локтем свою даму.

Лейтенант Ольсен откинулся на спинку стула.

— А знаете, как армия называет СС?

— Нет, — ответил с любопытством Буш.

— Arsch, Arsch, — ответил Ольсен. — По-английски — ass, ass.

Наступившее вокруг лейтенанта Ольсена молчание было гнетущим. Он засмеялся, поднял бокал и провозгласил:

— За армию!

Но видя, что бокалы поднимаются слишком медленно, со злобным удовольствием добавил:

— За армию Адольфа Гитлера!

Скрепя сердце, эсэсовцы выпили за армию и потом разбили бокалы, так как снова пить за фюрера из тех же было нельзя.

Глядя на груду битого хрусталя на полу, лейтенант Ольсен дал себе слово выпить за Адольфа еще несколько раз.

После ужина гости разбрелись по большой вилле.

— Какое сейчас настроение на фронте? — поинтересовался какой-то офицер полиции.

— У меня сейчас отпуск, — ответил Ольсен, — и я ничего не знаю о нынешней обстановке и настроении.

— Отпуск? — воскликнул Буш. — Это что такое? Совершенно неизвестное нам, эсэсовцам, понятие. Для нас в лучшем случае оно сводится к командировке, чтобы привезти в лагерь изменников и тому подобных тварей. Нет, вам на фронте хорошо живется. Куда лучше, чем нам. От одного слова «вермахт» меня тошнит.

Его тусклые глаза стали увлажняться.

— Посмотрите на этих вонючих генералов, важно расхаживающих в ортопедических сапогах на тонких ножках! Гниды. — Он горячился все больше. — На месте фюрера… — он сощурился и свел брови, — …я сажал бы их на кол. Клянусь Богом, сажал бы. — Повернулся к нескольким стоявшим поблизости офицерам СС. — Разве не так, ребята? Армия — стадо вздорных козлов, способных только блеять.

Они согласно кивнули. Один из них пробормотал что-то о «трусливой своре».

— И эти господа с красными лампасами имеют наглость заноситься перед нами, эсэсовской гвардией фюрера! Смотрят на нас свысока, считают нас ничтожествами. — Буш плюнул на персидский ковер. — Эти выскочки забыли, что вознеслись благодаря нам. Кем бы они были без СС?

Лейтенант Ольсен равнодушно пожал плечами. Взглянул на сидевшую на диване даму, платье которой было задрано гораздо выше колен. Офицер-эсэсовец измерял веревочкой ее бедра.

— Кем были раньше эти собаки? — настойчиво спросил Буш, слегка толкнув локтем Ольсена. — Швалью, мелкой вонючей швалью без красных лампасов; им приходилось являться на проверку и получать талоны на питание, как в веймарские времена. — Снова плюнул на ковер и презрительно растер плевок ногой. — Вы, армейские жеребцы, мешками получаете ордена и медали за свои пустяковые сражения!

Кто-то попытался успокоить разошедшегося вовсю Буша. Но он не слушал и продолжал:

— А что мы?… Вы не ответили мне. Я спрашиваю вас, герр герой-лейтенант: что мы?

— Да брось ты, Руди, — сказал кто-то. — Не виноват же этот танкист в том, что у тебя нет боевых наград.

— Дай мне договорить, болван! — выкрикнул Буш и ухватил Ольсена за лацкан мундира. — Наша война гораздо труднее вашей. Посмотрите, как дрожат мои руки. — Он ожесточенно потряс руками перед лицом Ольсена. — Казни сотнями, Herr Kollege, массовые казни. Попробовали б вы командовать расстрелами час за часом, изо дня в день! Да, эта мразь — недочеловеки, но они все равно кричат, потому что боятся смерти.

Он облизнул полные губы.

— Иногда мы хороним их еще живыми. Не потому, что мы жестокие. Вспомните, Herr Kollege, я хотел быть пастором. — Тяжело дыша, он осушил свой бокал, жестом велел наполнить снова, опять осушил и снова велел наполнить. — Мы не знаем покоя, Herr Kollege, трудимся в поте лица. До конца войны нужно уничтожить всех евреев, затем польскую и русскую интеллигенцию — так что можете, герр лейтенант, представить себе, какую навозную кучу нам приходится разгребать. Мы травим их газом, расстреливаем, вешаем, гильотинируем. В общем, делаем все, чтобы очистить воздух.

Лейтенант Ольсен почувствовал тошноту и отвернулся от Буша.

Поведение общества тем временем стало еще более безудержным. На лестнице пили шампанское из дамских туфелек. В небольшой комнате вертели бутылку и раздевались. В маленькой нише двое старших офицеров стягивали трусики с визжавшей дамы. Девица в голубом платье плясала на столе. Подбросила туфли к потолку. Угодила в хрустальную люстру, одна из лампочек разбилась с громким хлопком. Гауптштурмфюрер выхватил пистолет и разбил выстрелами еще две.

— Это было необходимо, — объяснил он. — Меня ударили стекла лампочки. Я последовал приказу фюрера: двух за одного.

Он вложил в обойму маузера два новых патрона и сунул его обратно в карман. С удовлетворением отметил, что большинство дам обратило внимание на его пистолет. В ношении пистолета есть нечто очень мужественное.

Лейтенант Ольсен стоял, разглядывая одну из великолепных картин. Рядом с ним встал штандартенфюрер. Указал на картину.

— Красивая, правда?

Ольсен кивнул.

— Какой-то нелепый дом, вам не кажется, лейтенант? — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Все это, — он широко повел рукой, — принадлежало евреям. Талмудистские свиньи устраивали здесь свои отвратительные оргии. — Лицо его брезгливо исказилось при мысли о безнравственном поведении в доме, который он назвал «нелепым». — Настало время очистить эту авгиеву конюшню. — Штандартенфюрер засмеялся и рукой в белой перчатке похлопал Ольсена по плечу. — Я принимал в этом участие. — Вскинул голову. — Это было восхитительно, Herr Kollege.

— Что сталось с владельцем? — спросил Ольсен.

От такой наивности штандартенфюрер едва не утратил дара речи. Он просто не мог понять, как нормальный человек в мундире может задать столь глупый вопрос.

— Отправлен в лагерь, естественно. Что еще могло с ним статься? Но сперва эту талмудистскую свору как следует отделали.

Лейтенант Ольсен непонимающе посмотрел на него.

— Отделали?

— Да, само собой, — ответил эсэсовский офицер. — Избили. Как мне приходилось слышать, то же самое вы делаете с партизанами.

Он танцующим шагом подошел к даме и повел руками вверх по ее бедрам, разрывая при этом платье. Потом с ликующим видом связал два конца бантом так, что сзади ее ноги оголились. Это выглядело комично. Ноги были сильно вывернуты внутрь коленями.

— Ну, что, скоро в постель? — заорал какой-то штурмбаннфюрер из охраны лагерей смерти.

— Это заместитель коменданта в Ораниенбурге, — объяснил лейтенант полиции. И предложил Ольсену бокал вина. — Настоящая «Вдова Клико», во всем Рейхе есть только у нас. — Вытащив бутылку из кармана, он щедро наполнил бокалы. — Нашли себе телку, герр лейтенант?

— Кого-кого? — удивленно спросил Ольсен.

Офицер полиции засмеялся.

— Телка — это новенькая. Корова — обычная дама. Кобылы — выступающие публично акробатки.

— В таком случае значит, мужчины — быки и жеребцы? — не удержался Ольсен.

Офицер полиции громко засмеялся и побежал присоединиться к двум дамам.

Лейтенант Ольсен вернулся в тот угол, где Буш объяснял высокому господину в темном штатском костюме, что делают эсэсовцы, пока другие наслаждаются жизнью на фронте.

— Мы просто-напросто уборщики мусора, — говорил он тупо слушавшему человеку с маленьким золотым партийным значком на лацкане.

Штатский неторопливо закурил сигару. Это был один из тех таинственных немцев, которые жили в Южной Америке в период между войнами. Сначала он был консультантом секретной полиции в Боливии. Потом продавал крупповское вооружение Парагваю, противнику Боливии в затянувшейся войне. Теперь стал одним из значительных лиц в Берлине, имел кабинет на верхнем этаже здания по адресу Принц-Альбрехтштрассе, 8.

— Мы уничтожаем всех, — охрипшим голосом кричал Буш, сильно пошатываясь. Мундир его был облит коньяком. — Первым делом уберем к черту евреев, всех до единого. — Господин с черной сигарой молча кивнул. — Затем настанет очередь цыган. — Тот кивнул снова. Буш приложился к коньячной бутылке, в которой один из его товарищей смешал водку с датским аквавитом. Рыгнул. — Потом примемся за поляков. Понимаете, мои ребята создают Lebensraum. Lebensraum для победоносного немецкого народа. Они раскроют в изумлении рот при виде наших зондеркоманд. Вся нация исчезнет с лица земли. Пространства там хватит только для нас, немцев. Вперед, товарищи, да здравствует СС! — Щелкнул каблуками, вскинул руку в салюте и проревел: — Sieg Heil!

Все присутствующие восторженным криком поддержали его. Кто-то запел антиеврейскую песню. Все подхватили на строке: «Еврейская кровь заструится рекой».

Гауптштурмфюрер из дивизии «душегубов» Эйке вскочил на стул и неистово заорал:

— Последний еврей будет повешен на Бранденбургских воротах!

— Мы величайшая на свете нация, — выкрикнул Буш. — Все остальные мы уничтожим!

Его прервала с воплем вбежавшая в комнату девица. С растрепанными волосами, без платья. Ее азартно преследовал офицер без кителя, сзади у него болтались широкие крестьянские подтяжки.

Офицер с черными значками эсэсовского генерала на погоне скомандовал:

— Приготовиться к отбою!

Восторженный вопль едва не разрушил потолок виллы.

Это явилось сигналом к безудержной охоте на женщин. Непокорную даму взяли силой в оконной нише. Другая стояла на руках, демонстрируя шелковые кружевные трусики, которые больше открывали, чем скрывали. Какой-то офицер поливал ее красным рейнским вином. Очень медленно, с чувством. «Все это благодаря хорошему вину», — подумал оберштурмфюрер Штенталь. Раньше он владел винным погребом в Бонне. Теперь стал главным дознавателем в Бухенвальде.

Он стянул трусики с этой акробатки и продолжил шутку дальше, но никто не возмутился. Тем временем трое его товарищей пели:

Эсэсовцы превосходили друг друга в безумных эротических прихотях. И ревели, как благородные олени во время гона.

Лейтенант Ольсен опьянел. Он сидел на стуле, широко расставив ноги. Перед ним на полу лежала раздетая женщина. На ней были лишь чулки. Длинные чулки, их удерживали широкие черные подвязки с красными розочками. Какой-то эсэсовский офицер лежал поперек стула. На нем были только китель и кальсоны с заплатой, к тому же плохо пришитой.

Лейтенант Ольсен усмехнулся заплате на кальсонах.

— Сверхтевтон в заплатанных подштанниках.

Он выплюнул то, что скопилось во рту, сумев попасть в заплату.

— Мразь, — произнес он убежденным тоном. — Завтра я отправлюсь на Принц-Альбрехтштрассе, найду того знакомого Генриха на пятом этаже. Расскажу ему кое-что о шлюхе, на которой женат.

И усмехнулся снова.

К Ольсену подошла платиновая блондинка и села ему на колени. Погладила его по голове.

— Можешь называть меня Ильзе, если хочешь.

— Ильзе, — произнес Ольсен. И снова плюнул на заплату.

Ильзе схватилась за живот от смеха.

Дальше они сидели молча, глядя на оплеванные подштанники.

К ним подошла еще одна женщина. На ней было золотистое платье с разрезом на спине до бедер.

— У тебя раздраженный вид, — сказала она Ольсену. — Почему не развлекаешься? Тебе не нравятся женщины?

— Ты шлюха? — спросил Ольсен.

— Новенький, — фыркнула та.

— Это верно, — усмехнулся Ольсен, — а ты свинья.

Он брыкнул ногой в ее сторону и едва не свалился со стула. Потянулся к своей кружке, стоявшей на полу. Это была полуторалитровая пивная кружка, наполненная смесью водки и коньяка. Какой-то лейтенант полиции сказал, что такая смесь прогоняет печаль. Поэтому Ольсен пил ее.

К ним, шатаясь, подошел некий гауптштурмфюрер, волоча за собой стул. У него было один глаз. Второй закрывал темный, постоянно выпадавший монокль. Но его карманы были набиты запасными моноклями. На месте глаза было большое отверстие, красное, влажное. Ему нравилось демонстрировать его другим. Они теряли аппетит при виде этого отверстия.

Он сел возле лейтенанта Ольсена и совершенно черным, как у хорька, глазом огляделся по сторонам. Потом взглянул на него.

— Хотите завтра поехать в лагерь, потрахаться с изменницами? — Запыхтел и указал пальцем на Ильзе. — Будем друзьями, изобразим животное о двух спинах?

— С тобой нет, — ответила она. — Ты подонок.

Эсэсовский офицер усмехнулся. Выронил монокль. Он покатился по полу.

Его красная, пустая глазница сверкала. Ильзе содрогнулась.

Лейтенант Ольсен затянулся сигаретой в мундштуке и равнодушно взглянул на красную, влажную, незаживающую плоть.

— Ты, видимо, сущая маленькая тигрица, — сказал Ильзе эсэсовский офицер. — Пантера, которую нужно укрощать хлыстом.

И злобно усмехнулся.

— Зачем он выставляет глазницу напоказ? — спросил Ольсен. И отпил глоток из своей большой кружки.

— Он помешанный, — ответила платиновая блондинка. — Совершенно сумасшедший. Говорят, распинал в своем лагере богословов.

Лейтенант Ольсен посмотрел на бессмысленно усмехавшегося эсэсовского офицера. Единственный глаз его казался совершенно безумным.

Гауптштурмфюрер кивнул.

— Это верно. Четыре гвоздя, будь то талмудист или чернорясник. — Лицо его приняло задумчивое выражение. — Талмудисты покрепче, но чернорясники кричат громче, поэтому больше веселья. Поедете со мной, лейтенант, посмотрите, как я приколачиваю одного из них к бревнам? И вам предоставлю одного. Только что прибыл новый транспорт. У меня дома лежат две засушенные головы величиной с апельсин. Одна из них принадлежала еврейке. Другая — полячке. В лагере есть одна француженка. В моей секции. Я хочу засушить и ее голову. Когда несколько таких голов лежат на письменном столе, это приободряет. Когда война окончится, я выручу за эти головы хорошие деньги. Гораздо проще купить их в Берлине, чем ехать в дебри Южной Америки, притом риска никакого.

Лейтенант Ольсен отпил из кружки три больших глотка.

— Что у вас там? — спросил одноглазый офицер.

Ольсен молча взглянул на него. С этим коллекционером голов он решил больше не разговаривать.

— Лейтенант, пробовали когда-нибудь женскую кровь в коньяке? Превосходный вкус.

Гауптштурмфюрер схватил Ильзе, прокусил, словно нападающая змея, ей запястье и выдавил немного крови в свой стакан. Злобно усмехнулся и осушил его.

Ильзе закричала от боли и страха. Вокруг нее поднялся большой шум.

К ним подошел высокий господин в темном костюме, за ним следовало несколько эсэсовцев в белых куртках. Молча выслушал, что произошло.

Пожав плечами, он повернулся и пробормотал, уходя:

— Ерунда, небольшая шутка, и только.

И прошептал рослому эсэсовцу из обслуги:

— Пусть эту сучку арестуют и отправят в лагерь по обвинению в оскорблении СС. Но не сейчас. Попозже.

Снова закурил большую черную сигару и с удовольствием взглянул на парочку, более чем слегка увлеченную друг другом. Потом вышел из комнаты, напевая под нос: «Прекрасна жизнь, божественно прекрасна».

Пивший женскую кровь гауптштурмфюрер встал. Ткнул носком сапога лежавшую на полу голую женщину.

Вскоре он появился снова. Теперь на плечах у него была легкая серая накидка. Белая рубашка и парадный мундир были в пятнах. Черный монокль он сунул в карман. Плоть воспаленной глазницы ярко краснела. Из уголка рта стекала слюна. Он слегка ткнул Ольсена золоченой рукояткой хлыста.

— Едете со мной в лагерь, армейский лейтенант, приколотить к бревнам пару талмудистских свиней?

Лейтенант Ольсен поглядел на него. Он многое хотел бы сказать этому типу. Как и многие другие. Все то, что обычно говорится в каком-нибудь романе. Но это был не роман. И Ольсен ничего не сказал. Лишь отпил большой глоток из кружки. Ему хотелось забыться.

Гауптштурмфюрер пожал плечами и повернулся, нетвердо держась на ногах. Зашатался, зловеще кренясь, будто судно от сильного удара волны, но сумел выпрямиться. Оглянулся через плечо, усмехнулся и задней стороной белой перчатки вытер незаживающую красную плоть.

— Я ухожу, но если передумаете, лейтенант, спросите обершарфюрера Шенка. Он отвезет вас в лагерь. Если приедете, отделим талмудистских свиней от чернорясников и посмотрим, кто из них громче вопит.

И вышел из комнаты, позвякивая золочеными шпорами. Он носил форму кавалерийской дивизии СС.

Темноволосая девица попросила Ольсена расстегнуть ей лифчик. Сказала, что он слишком тугой.

— Ты в отпуске? — спросила Ильзе.

— Да, в отпуске, — ответил Ольсен.

— У тебя нет семьи? — спросила темноволосая. Глаза ее были полузакрыты, слово у мурлычащей возле камина кошки.

Ольсен промолчал.

— Можешь переспать со мной, — предложила Ильзе.

— Подумаю, — сказал Ольсен и снова приложился к кружке. Он был уже очень пьян, но никто не мог этого заметить. Отставил кружку и взглянул на платиновую блондинку. — На твоем месте я бы ушел отсюда.

— С какой стати? — спросила Ильзе и встряхнула головой, свет замерцал в ее спадающих на спину волосах.

Ольсен улыбнулся.

— Потому что я так говорю. Выскользни в дверь незаметно.

— Господи, какая чушь, — фыркнула она. И подошла к унтерштурмфюреру с эмблемами СД на петлицах. Вскоре он полез ей под юбку.

Они вместе пошли наверх.

Лейтенант Ольсен больше ее не видел. Она была арестована, едва поднялась с постели, где занималась любовью с унтерштурмфюрером. Он же и арестовал ее. Вывели Ильзе в заднюю дверь, где можно было выйти на тихую улочку через калитку в стене.

На другой день ее нашли в Грюневальде. Короткая заметка в вечерней газете гласила, что ее сбил неопознанный автомобиль. Она была названа одной из берлинских аристократок. Люди пожимали плечами и говорили:

— Шлюха.

«Абендблатт» поместила фотографию ее трупа. Он лежал на дороге, в испачканной одежде. Голова была закрыта одеялом.

— Должно быть, ее сильно лупили по голове, — сказал ломовой извозчик в таверне. Он пил пиво, привалясь к стойке, и смотрел на вывеску с надписью: «Берлинцы курят "Юнону"».

Кто-то хлопнул лейтенанта Ольсена по спине. Это был штурмбаннфюрер с Рыцарским крестом на шее. Очень молодой. На руке у него была узкая черная повязка с надписью изящными готическими буквами: «Leibstandarte SS Adolf Hitler». Телохранитель фюрера. Грудь его была увешана наградами.

— Хочешь имбирного эля, друг? — спросил этот молодой эсэсовец.

Ольсена впервые здесь кто-то назвал другом. Он удивленно взглянул на штурмбаннфюрера.

— Имбирного эля? От него тошнит.

И приложился к кружке. Пил он медленно, но все-таки закашлялся.

Штурмбаннфюрер СС засмеялся. Понюхал его кружку.

— О, крепкая штука.

— Да, крепкая, — сказал Ольсен. — Вся выпивка крепкая, — добавил он.

Штурмбаннфюрер из гитлеровских телохранителей кивнул, потом оглядел комнату.

— Грязный хлев.

Ольсен промолчал. Лишь согласно кивнул и подумал: «Гораздо хуже, чем хлев».

— Когда война окончится, нам всем предъявят длинный-длинный счет за все, что творят эти типы, — сказал штурмбаннфюрер.

— Они распинают людей, — сказал Ольсен.

— Знаю, — ответил штурмбаннфюрер. — В общем, сейчас это чрезвычайно жестокая публика. — Наклонился к Ольсену и зашептал: — Знаешь, что я хочу сделать, друг? Я хочу застрелиться. Хочу… — Снова осторожно огляделся. На его губах заиграла ироничная улыбка. — Сделаю это прямо здесь, в этом притоне.

— Не будет ли это глупостью? — спросил лейтенант Ольсен.

— Возможно, друг, но они все разинут от изумления рты.

— Ты пьян?

— Ничуть, — уверил его штурмбаннфюрер. От силы двадцатипятилетний. Почти двухметровый. С волосами цвета спелой пшеницы. Очень красивый.

Он вытянулся во весь рост.

— Теперь смотри, друг.

И пошел к эсэсовскому генералу с орденами Первой мировой войны, золотым партийным значком и почетными шевронами на правом рукаве.

Молодой офицер слегка коснулся генеральского лацкана, блистающего серебряными дубовыми листьями. Улыбнулся и очень громко произнес:

— Группенфюрер, сейчас вы увидите нечто очень забавное. Лучшую шутку всех времен.

Генерал шестидесяти с лишним лет раздраженно взглянул на блестящего молодого офицера. Он стоял с господином в темном костюме и тремя дамами из UFA. Дамы предвкушающе засмеялись.

— Хорошо, давай свою шутку.

Молодой офицер рассмеялся. Пылко, заразительно.

Лейтенант Ольсен сделал еще небольшой глоток и уселся поудобнее. У него было такое чувство, будто его специально пригласили в театр к самому началу представления.

Штурмбаннфюрер СС указал на генерала СС.

— Группенфюрер, вы свинья, злобная, нацистская свинья!

Генерал отпрянул. Кровь отлила от его обрюзглого лица. Рот открылся и закрылся.

Штурмбаннфюрер улыбнулся.

— Вся ваша свора из концлагерей и тыловых канцелярий — сексуальные маньяки и гнусные ублюдки. Но, к вашему приятному удивлению, могу объявить, что войну мы проиграли. Наши собратья с той стороны идут на Берлин и не медлят.

Кто-то схватил его повыше локтя. Он ударил по руке и прорычал:

— Руки прочь, скотина!

Схвативший его унтерштурмфюрер разжал пальцы. Нарукавная повязка телохранителя и блестящий Рыцарский крест заставляли его быть осторожным.

Штурмбаннфюрер вынул из кобуры пистолет и взвел курок.

Наступила мертвая тишина. Генерал и господин в черном костюме смотрели, как зачарованные, на большой вороненый пистолет в руке смеющегося молодого офицера.

— Я чувствую себя подлецом из-за мундира, который ношу, — заговорил он. Неторопливо. Отчеканивая каждое слово. — Я стыжусь матери-немки. Стыжусь страны, которую называл своей. Искренне надеюсь, что у наших противников в этой войне хватит ума расстрелять вас всех, как бешеных собак, потому что вы и есть бешеные собаки. Вздернуть на собственных подтяжках на стенах ваших казарм и тюрем.

Он приставил дуло к своему животу, щелкнул каблуками и выстрелил. Выронил пистолет, качнулся взад-вперед, но устоял. Выхватил почетный кинжал — длинное, острое оружие, висевшее сбоку на цепочке. Все еще улыбаясь, медленно вонзил лезвие в левую часть живота и повел им вправо. На руки хлынула кровь. Снова качнулся, словно высокое дерево в бурю. Повалился на колени.

— Вы не ожидали этого, грязные свиньи, — хотел сказать он, но ничего не сказал.

Сделав неистовое усилие, он снова встал. Потом рухнул.

Все произошло в три стадии. Он взглянул на сидевшего верхом на стуле Ольсена. Поднял в салюте руку. Сплошь залитую кровью.

— Разве это было не превосходно, друг?

Глаза его потускнели, но он все еще улыбался. Рыцарский крест звякнул о пуговицы. Он попытался встать. Закашлял кровью. Его подняли и положили на стол. Разрезали китель и брюки. Он взглянул в лицо склонившегося над ним человека с синеватой из-за жесткой бородки кожей.

— Будьте вы все прокляты. Я вышел из вашей организации. Очень жаль, что не увижу, как вас вздернут на стенах. — Кивнул. Было больно. Господи, как больно. — Может быть, друг, это все же было глупостью, — прошептал он.

«Встань на колени и помолись Господу», — говорила ему мать. Дед был пастором. Он помнил его. Крахмальный воротничок деда всегда был желтым по краям от пота. Дед всегда говорил так, будто плакал, но всегда плутовал, играя в марьяж в задней комнате таверны, где их никто не видел.

Резкий свет хрустальной, вывезенной из Праги люстры резал ему глаза. Он слышал, как кто-то расхаживает взад-вперед.

— Он не должен умереть, — послышался чей-то голос.

Штурмбаннфюрер хотел засмеяться, но у него хватило сил лишь улыбнуться, обнажив зубы. «Ошибаетесь. Я вышел в отставку». Собственно говоря, он не собирался умирать, но забавно было сыграть с ними шутку. Однако теперь было больно. Какого черта он вонзил в живот кинжал? Это было глупостью, друг. Во всем виноваты японцы. Выглядело очень эффектно, когда кто-то из этих желтых обезьян совершал харакири, но он не предполагал, что может быть такая боль. И не только в ране. Как только может болеть все тело? Хоть бы не существовало никакого Бога. Он не был послушным божьим сыном. Он это прекрасно знает. Может, боль, которую он терпит, зачтется, если Бог поджидает его. Может, дед со своим желтым воротничком замолвит за него словечко.

Совершенно бледный генерал склонился над столом, на который его положили. Выглядел он глубоким стариком.

С невероятным для умирающего напряжением молодой штурмбаннфюрер СС гневно приподнялся и сел. К горлу прихлынула кровь. Он закашлялся, будучи не в силах дышать. У крови был тошнотворно-сладковатый вкус.

Повсюду слышались оскорбительные голоса. Светлые брюки генерала покрылись кровавыми пятнами. Выйдя из себя, он проворчал что-то о «жуткой грязи».

Какая-то женщина всхлипывала.

Он грузно повалился на стол. Теперь уже было не больно. Даже приятно. Он вытянулся и умер.