Представительный русский генерал, сопровождаемый двумя сержантами, шел к нам с белым флагом парламентера. Нам было приказано сразу же стрелять в любых переговорщиков, но гауптман Глазер после секундного колебания велел не открывать огонь. Русский генерал приближался. Он был рослым, под два метра, с широкими плечами и грудью, большим животом и крепкими ногами. Лицо его было суровым, изрезанным морщинами, маленькие голубые глаза — беспощадными, как русская зима.

Когда они подошли вплотную, один из сержантов бросил нам белый мешок. Мы осторожно взяли его и заглянули внутрь. Еда!

— Дар от советского народа, — на хорошем немецком языке заговорил генерал. — Мне поручено предложить вам условия капитуляции. Предложение сохраняет силу до восемнадцати часов, после этого мы начнем массированную атаку с применением танков и артиллерии. Вы, конечно, понимаете, гауптман, что это означает?

Понимал не только гауптман, но и все мы. Массированная атака русских уничтожит нас полностью.

— Начиная с полуночи, — продолжал генерал с легкой улыбкой предвкушения, — пленных мы брать не будем.

Гауптман Глазер молча кивнул. С какой стороны ни посмотреть, это был конец великих немецких побед в России.

— С другой стороны, — сказал генерал, сменив улыбку на суровую мину, — если предложение будет принято, все вы получите то же котловое довольствие, что и наши войска. Больные и раненые получат необходимое лечение. — И снова улыбнулся, обнажив ряд острых зубов. — Мы знаем, что у вас нехватка продовольствия и медикаментов.

Уголком глаза я увидел, что Порта ведет свои переговоры с противником. Он достал из кармана пачку сигарет с опиумом, а один из русских сержантов протянул ему пачку фотографий. Мне стало любопытно, какое удовольствие могут доставить Порте порнографические фотки, если жить нам всем осталось меньше двенадцати часов.

— Если примете предложение, с вами обойдутся благородно, как с солдатами. Если отвергнете…

Генерал сделал отрывистый жест. Гауптман Глазер слегка пожал плечами.

— Я передам ваши условия генералу фон Хартману.

— Будем надеяться, он окажется разумным человеком. Это затянувшееся кровопролитие не нужно ни той, ни другой стороне.

В бункере неподалеку от станции Орловка за старым дощатым столом на важном совещании сидела группа офицеров: генерал фон Хартман, командир 71-й дивизии; генерал Штемпель, командир 176-й пехотной; генерал Пфеффер, оберст Кроме и генерал Вульц.

— По-моему, — говорил фон Хартман, — нам лишь остается сражаться до последнего человека, а затем покончить с собой, чтобы не попасть в руки противника. — Он оглядел собравшихся. — Мы должны показать пример.

— Согласен, — сказал Вульц. — Это будет прекрасным концом.

— А солдаты? — спросил Кроме.

Воцарилось ошеломленное молчание. Генералы украдкой поглядели на Кроме. Он получил звание лейтенанта, когда командовал атакой в Аррасе. На шее у него был Железный крест, мундир отягощало множество наград. Для оберста он был еще невероятно юным.

Кроме откашлялся и повторил вопрос.

— Как быть с солдатами?

— Оберст Кроме, — заговорил Пфеффер, — не беспокойтесь о солдатах. Наш долг совершенно ясен. Первая мысль у нас должна быть о Германии. Однако, — он повернулся к фон Хартману, — я не могу согласиться с тем, что нам следует покончить с собой. Да, мы должны погибнуть! Но не от собственной руки… Предлагаю, — и тут глаза его засияли почти детской радостью, — самим повести солдат в бой… Идти во главе с примкнутыми штыками! Какая это смерть, господа! Какую мы оставим по себе память!

— Замечательно! Замечательно! — воскликнул Штемпель, увлеченный этим великолепием. — Барабаны и трубы! Какое зрелище! Я нахожу это в высшей степени поучительным!

— Только подумайте, — призвал Пфеффер, — о памятниках, которые нам воздвигнут. Никогда еще в истории нашей страны не предпринималось такой атаки! Ее будут возглавлять генералы, сверкая штыками на солнце…

— Прекрасно! — выдохнул Штемпель. — Я так явственно представляю… Жаль только, что не смогу присутствовать, когда будут описывать фюреру эту сцену…

— Оставьте это, — раздраженно сказал фон Хартман. — Что скажете о деталях?

— Ах, да! — Пфеффер подался вперед, глаза его странно блестели. — Я все разработал. Все спланировал. Думаю, но такому случаю нужно надеть парадные мундиры…

— Взятые, чтобы отпраздновать нашу победу, — сухо сказал фон Хартман.

— И это тоже будет своеобразной победой! — воскликнул Пфеффер. — Такой славной, такой благородной, такой…

Он раздраженно умолк, когда вошел фельдфебель, а за ним гауптман Глазер. Оба отдали честь. Фельдфебель положил на стол белый мешок и почтительно отступил назад.

— Что это? — с отвращением спросил фон Хартман.

— Хлеб и колбаса, герр генерал.

— Хлеб и колбаса? — Фон Хартман ошалело оглядел сидевших за столом. — Хлеб и колбаса, гауптман? Вы что, лишились разума?

— Никак нет. Это дружественный жест русских. Должен доложить, что генерал Воронов, командир 3-й бронетанковой дивизии, предложил нам благоприятные условия капитуляции. Предложение действительно до восемнадцати ноль-ноль. Если мы до того времени его не примем, они бросят все силы в решительное наступление.

Генералы ошеломленно молчали. Дар речи, казалось, сохранился только у оберста Кроме.

— А если примем? — спросил он.

— Генерал Воронов заверил меня, что с нами обойдутся благородно. Офицеры смогут сохранить оружие, солдаты получат котловое довольствие. Больных и раненых будут лечить.

Оберст Кроме вскинул брови и посмотрел на сидевших за столом.

— Русские, — продолжал гауптман Глазер, — так же, как и мы, хотят покончить с кровопролитием.

Услышав это, генералы дружно вскинули головы. Генерал Пфеффер стукнул рукой по столу.

— Как вы смеете приходить к нам с таким постыдным предложением? Как смеете общаться с противником? При одной только мысли о сдаче в плен у меня кровь стынет от стыда. Разве фюрер не говорил, что каждый должен сражаться до конца, не думая об исходе войны? — Он гордо выпятил грудь. — Лично я не разочарую его. Другие, разумеется, пусть ведут себя, как знают. Я буду непоколебим.

— Мы уже договорились о том, как будем действовать! — выкрикнул фон Хартман. — Хватит актерства! — И повернулся к гауптману Глазеру. — Я поражаюсь, что у вас хватило наглости явиться сюда. Сдаться этим недоразвитым варварам…

— Не может быть и речи! — воскликнул Штемпель, уже слышавший барабаны и трубы. — Прусский офицер скорее умрет! — Он привалился к столу и проницательно уставился на Глазера. — С какой стати вы вели переговоры с русскими? Вы знаете приказ! Почему не перестреляли этих мерзавцев?

— Это было трудно. Так внезапно… трудно было решиться. Я подумал…

— Подумали? — изумленно спросил Штемпель. — Черт побери, думать не ваша обязанность, гауптман! Ваше дело исполнять приказы!

— Явный случай неповиновения, — произнес фон Хартман.

Генерал Пфеффер кивнул. Взял свой живописно украшенный шлем и водрузил на голову: судья, готовый произнести смертный приговор.

— Знаете, что это означает, гауптман? — И стал торжественно произносить нараспев: — Именем фюрера и немецкого народа вы приговариваетесь к смертной казни через расстрел за невыполнение приказа…

Вульц и фон Хартман согласно кивнули. Они были прусскими офицерами. Железная дисциплина, рассудок выше чувств. В духе времен Фридриха Великого.

Фельдфебель разоружил гауптмана, вызвали охранников. Те вывели Глазера на снег. Через несколько минут в немецкой армии стало одним офицером меньше. Расстрельная команда бросила его там, где он упал; эти люди были слишком слабы, чтобы расходовать энергию на рытье могилы, слишком равнодушны к смерти, чтобы чувствовать какое-то уважение к тому, кого сами и расстреляли.

В бункере собравшиеся по-прежнему сидели за столом. Пфеффер так и не снял золоченого шлема.

— И все-таки, — сказал оберст Кроме, — вряд ли мы можем оставить это предложение без внимания. Придется предпринять какие-то действия…

— Конечно, — успокаивающе произнес фон Хартман.

— Поэтому…

Генерал Штемпель внезапно издал истерический крик и схватил телефон. Остальные повернулись к нему и молча слушали, как он твердо отдавал приказ своей дивизии немедленно атаковать всеми силами русских. Но не смогли расслышать ответа:

— Если хочешь атаковать русских, — прорычал голос на другом конце провода, — приезжай, черт возьми, и атакуй сам, старый осел!

Раздался щелчок, связь прервалась. Штемпель, побледнев и ловя ртом воздух, откинулся на спинку стула. Он так и не сумел уяснить, что вот уже двое суток его дивизия состоит всего из шестидесяти человек под началом лейтенанта. В своем быстро тускневшем разуме он до сих пор представлял себя командиром тысяч людей.

Фон Хартман подался вперед.

— Думаете, это разумно?

Штемпель издал горлом сдавленный звук и неожиданно вышел.

— Очень странно, — произнес Пфеффер.

У себя в бункере Штемпель заорал денщику:

— Переодень меня в парадный мундир!

— В… парадный?

— Делай, что говорю! — пронзительно выкрикнул Штемпель.

Пять минут спустя, в жемчужно-серых брюках с красными лампасами, в зеленом кителе с золотым галуном, Штемпель вызвал двух дежурных офицеров, чтобы те выслушали его последнее слово.

— Солдаты предали меня, — заговорил он негромким, дрожащим голосом. — Мне остается только покончить с собой. Прощайте, господа. Мы не напрасно гибли в Сталинграде. История нас не забудет… Хайль Гитлер!

Он взял револьвер, сунул в рот ствол и нажал на спуск. Оба офицера застыли в последнем отдании чести, по их лицам неудержимо катились слезы.

Через два часа после того, как гауптман Глазер был расстрелян, а генерал Штемпель застрелился, трое генералов вышли в заснеженную степь. Золотые галуны искрились и мерцали, красные лампасы на брюках светились, как маяк.

— Привет, привет! — сказал Порта, увидев их. — Подходят резервы…

— Чего они так расфуфырились? — спросил Малыш. — С таким же успехом можно было объявить русским, что они идут к ним, по громкоговорителю.

Старик с серьезным видом покачал головой.

— Происходит что-то странное, — сказал он. — Когда начальники расхаживают по полю битвы в таком виде, можно дать голову наотрез, что они натворят черт-те чего.

Генералы торжественно подходили к нам. Они походили на опереточных персонажей, и мы не могли оторвать от них глаз. Лейтенант Кайт, до того юный и неопытный, что вид золотого галуна производил на него впечатление, молодцевато вышел вперед и откозырял.

— Семьдесят первая пехотная дивизия! Три офицера, восемнадцать унтер-офицеров, двести девять рядовых.

— Благодарю, лейтенант. — Фон Хартман поднял руку, словно в благословении. — Настало время вам и вашим солдатам показать, что вы достойны высокого доверия, оказанного вам фюрером.

— Слушаюсь!

Лейтенант Кайт подскочил и откозырял снова.

— Нам всем предстоит погибнуть, лейтенант. Мы истинные патриоты и смелые солдаты. История требует, чтобы мы были героями. Давайте достойно встретим свою участь.

— Как скажете, генерал.

Лейтенант, совершенно ошеломленный тем, что ему выпала такая честь, нервозно, но гордо улыбнулся. Фон Хартман и двое других повернулись и с небрежным видом вышли на ничейную землю. Мы были до того поражены, что даже Порта на несколько секунд утратил дар речи.

— Ну и ну! — воскликнул он наконец. — Видели раньше что-нибудь подобное?

— Напрочь спятили, — сказал Малыш, глядя на них в изумлении. — Нарядились, будто на карнавал… дело безнадежное, их моментально уложат.

— Какой в этом смысл? — спросил я.

Под нашими взглядами фон Хартман небрежно снял с плеча винтовку. Остальные последовали его примеру. Шли они с видом охотников на сафари, высматривающих добычу. И, казалось, совершенно не имели понятия, что русские снайперы таились вдоль границ своей территории…

Фон Хартман неожиданно выстрелил. Русский солдат подскочил и упал. Сидя у себя в блиндаже, мы одобрительно вскрикнули. Немецкий генерал шагает к позициям противника и на ходу стреляет без промаха!

— Должно быть, случайно попал, — завистливо прошипел Порта.

Через несколько секунд фон Хартман убил еще одного русского. Потом за пять минут еще троих. И это из обыкновенной винтовки, какой, надо полагать, не держал в руках много лет! Порта пришел в такой восторг, что громко заорал.

Генералы Пфеффер, фон Хартман и Вульц, продолжали путь, выстроившись в ряд. Казалось, они развлекаются. Стреляли они без разбора во все, что двигалось: тени, снежинки, ветви деревьев, русских, и Вульц, нажимая на спуск, всякий раз громко смеялся.

Но такая охота не могла продолжаться бесконечно. Шансы были слишком неравны, и гладкий снежный покров уже был изрыт пулями русских. Генералы шли вперед, не обращая на это внимания, дружелюбно хвастаясь своими успехами. Сидя в блиндаже, мы заключали пари на то, кто окажется победителем. Пфеффер был на первом месте, фон Хартман на скромном втором. Вульц слегка отставал. Энтузиазм его был безграничным, но целился он плохо.

— Кто мог бы представить себе такое? — пробормотал сидевший рядом со мной Порта. — Кто, черт возьми?

Немецкое радио уже несколько месяцев твердило, что генералы сражаются бок о бок с солдатами. До сих пор мы считали это забавной шуткой, предназначенной посмешить войска. Но тут сами почувствовали себя осмеянными.

Неизбежность постигла первым генерала фон Хартмана. Он со стоном опустился на колени, прижав к боку ладонь. Вскинул винтовку в последнем вызывающем жесте, но не успел выстрелить, как его швырнуло в воздух разрывом снаряда.

Следующим погиб генерал Пфеффер. Внезапно он рухнул ничком во весь рост. Шлем с золотым узором упал с его головы и откатился на несколько метров. Русский солдат выполз из окопа, поддел его на штык и алчно потянул к себе. Генеральский шлем был поистине драгоценным трофеем и наверняка быстро обогатил нового владельца.

Генерал Вульц получил пулю в спину и лежал на снегу, крича и корчась. За ним отправили двоих солдат. Первого убило сразу же, второй на обратном пути получил пулю в бедро. Генерал скончался через несколько секунд после того, как оказался у своих.

Лейтенант Кайт в порыве наивного энтузиазма вызвал добровольцев выбраться за телами фон Хартмана и Пфеффера. Никто не шагнул вперед. Кого волновали два мертвых генерала? Мы бесстрастно слушали, как лейтенант честил нас трусами и изменниками, и без особого интереса смотрели, как он и какой-то дурак-унтер поползли к ничейной земле. Унтер, едва прополз несколько метров, получил пулю в голову. Взбешенный лейтенант вернулся один.

На рассвете началось обещанное наступление. В авангарде плотной массой шли напоминавшие железных динозавров Т-34. Перед ними мы были бессильны. У нас не оставалось ничего, чем можно было бы их встретить, и они неслись прямо по нам, давили людей и технику, не встречая ни малейшего сопротивления.

За танками двигались пехотинцы с автоматами и винтовками. Ряд за рядом, локоть к локтю, они бежали к нам. Им не было нужды нарушать плотный строй, огнем их почти не встречали.

Те немногие, кто пережил первый натиск, в ужасе перескакивали из окопа в окоп, потные, скользившие ногами, тяжело дышавшие, слабые от голода и страха, охваченные паникой и беспомощные. Я споткнулся, упал и лежал в снегу, испуганно всхлипывая. Лямки рюкзака до мяса растерли мне плечи, я потерял каску, улепетывая с пути надвигавшегося танка. Теперь охота шла на нас, горстку перепуганных овец, преследуемых громадной стаей воющих волков, и бежать нам было некуда.

Из ближайшей снарядной воронки выскочил Грегор и, пробегая мимо, злобно пнул меня в бок.

— Вставай, скотина! Вставай и сражайся!

Мои мышцы повиновались этой команде без участия разума и воли, сами собой. Налились силой, о существовании которой я не подозревал, и быстро понесли меня следом за Грегором.

Тяжело дыша, я припал к земле рядом с ним в небольшой впадине. Мы стали стрелять поверх сугроба в надвигавшихся русских. Приклады винтовок при отдаче больно били в плечо, но мы почти не замечали этого. Полнейшее отчаяние придало нам какую-то безумную отвагу, русские на миг заколебались и залегли. Грегор вскинул голову.

— Бежим!

Низко пригибаясь, мы побежали по снегу прямо перед танками. Бросились в воронку и скорчились там, надеясь, что нас не заметили. Орудийный огонь вздымал фонтаном комья земли по обе ее стороны. Один танк двигался прямо к нашему крохотному убежищу.

— Вниз!

Грегор дернул меня, и мы прижались друг к другу на дне неглубокой ямы. Танкисты, должно быть, нас заметили, потому что стали прицельно стрелять. Первый снаряд прошел над нашими головами, второй еще ниже, так что мы ощутили дуновение воздуха. Громадное белое чудовище все приближалось. Земля дрожала под двадцатью шестью тоннами стали.

— Бежим! — крикнул я.

Но мы не побежали. Лишь взялись за руки и крепко, по-детски, держались, парализованно скорчившись на дне воронки и ожидая смерти.

Неподалеку раздались леденящие кровь крики, когда Т-34 подмял гусеницами первую жертву. Я увидел ствол орудия, а затем днище танка, оно приподнималось над нами и вот-вот должно было опуститься. В эту секунду я машинально схватил магнитную мину и сунул под корпус чудовища. Мы с Грегором распластались и зажали ладонями уши. Думать, пристанет ли мина, не было времени: либо да, либо нет, и если нет, мы, возможно, так об этом и не узнаем.

Танк взорвался с оглушительным грохотом. Над головами у нас взметнулись языки пламени, обломки дождем посыпались на нас. Мы перекатились в снегу, Грегор поднял голову над краем воронки и тут же в ужасе спрятался снова. Второй танк проехал так близко, что можно было коснуться его руками. За танком появились быстро двигавшиеся ноги в сапогах. Русская пехота. Мы продолжали лежать. Ничего больше не оставалось.

Одна пара ног остановилась. Их обладатель явно увидел нас. Мы замерли и затаили дыхание. Я получил сильный удар по почкам; голова Грегора внезапно ушла глубоко в снег. Мы до крови закусили губы, но не издали ни звука. Я слышал тяжелое дыхание пехотинца и ждал, что он вот-вот на всякий случай пустит в ход штык. Но, слава Богу, ему не хотелось отставать от товарищей. Он повернулся и побежал. Презрительно бросил на бегу:

— Черт возьми!

Мы с Грегором измученно выбрались из снега. Лицо у Грегора было красным, он едва не задохнулся. Мне казалось, что у меня разорвана, по крайней мере, одна почка.

Мы оставались сжавшимися в своем убежище. Было опасно хотя бы высунуть голову и бессмысленно думать о сдаче в плен. Русские оставались верны своей угрозе и пленных не брали. Генералы, которые могли бы спасти наши жизни, доставили себе удовольствие показным самоубийством и бросили нас на произвол судьбы. Они понятия не имели, что такое страдание. Никогда не знали терзающих мук голода; никогда не лежали в снарядной воронке с нависающим над ними днищем вражеского танка; не находились сутками в тонком летнем обмундировании с подложенными под него газетами на ветру и снегу в такой лютый холод, что каждый вдох отзывался режущей болью в легких. Они шли навстречу своей судьбе в тепле и сытости и даже в смерти были избавлены от подлинных ужасов войны.

Грегор толкнул меня локтем.

— Сибиряки.

Я повернулся и увидел, как приближаются враги, внушавшие нам наибольший страх. Они грузно, неуклюже бежали по снегу, их крепкие тела распирали стеганое обмундирование, лица под меховыми шапками синели от холода. С первого взгляда можно было решить, что это толпа вышедших пробежаться веселых фермеров… только тростями их были винтовки, а вдохновляющим криком «Бей, бей, бей!».

Невиновных немцев нет; виновны и те, что при последнем издыхании, и те, что вот-вот родятся. Раса господ должна быть уничтожена. Фанатиков нужно бить фанатично. Бей, бей, бей…

Мы с Грегором открыли огонь. Шансов у нас не было никаких, но годы боевого опыта диктовали нам линию поведения. И сибиряки на миг остановились. Им не хотелось встречать смерть в минуту торжества…