— Тут не над чем смеяться, — говорит финский капрал, раздраженно глядя на нас. Но мы продолжаем смеяться. Такого смешного трупа мы еще не видели, а повидали их немало. Собственно говоря, это два трупа, так тесно сомкнутые, что сперва мы приняли их за один.

— Перестаньте, — яростно орет капрал. — Тут нет ничего смешного!

— Если это не повод надорвать животик, — кричит Порта, давясь от смеха, — то не знаю, что может быть поводом!

— Подумать только! Лежит посреди постели, с удовольствием трахается и только собирается кончить, как падает планирующая бомба и выбрасывает его взрывной волной на пол, — усмехается Малыш.

Унтер-офицер из мотоциклетного дивизиона пытается разъединить трупы, однако ноги женщины так крепко обвиты вокруг бедер мужчины, что он сдается.

— Он был единственным мужчиной, которого я любила, — говорит стоящая среди нас девушка. В голосе ее звучат слезы.

— Как жаль, что он погиб, когда занимался любовью с другой, — говорит Грегор.

— Притом с немецкой проституткой, — говорит девушка и разражается рыданиями.

Ледяной воздух ударяет нас, словно таран, и вытягивает последние остатки тепла из тел.

— Дыши медленнее, — советует Хайде, когда у меня начинается неистовый приступ кашля. — Если обморозишь легкие, твоя песенка спета.

Я утыкаюсь лицом в меховые перчатки, дышу осторожно и подавляю разрывающий грудь кашель. Даже сквозь мех и толстый маскировочный капюшон ледяной воздух жжет раскаленным железом. Стоит нам остановиться хоть на несколько секунд, неподвижный воздух тут же превращает наше дыхание в иней. Мы можем задохнуться в собственном дыхании.

Луна светит ярко, на ночном небе сверкают звезды. Воздух морозный, сухой. Тундра принимает какой-то странный, призрачный вид — жуткий и вместе с тем очень красивый.

На северо-востоке играет громадная пелена света, краски переливаются и меняются. Мы, как зачарованные, смотрим на эти трепещущие в небе электронные вымпелы.

— Знаете, что сегодня один из больших праздников? — спрашивает Порта. — Все продолжатели войны в церкви поют гимны. А мы здесь носимся по снегу и проламываем друг другу головы!

— Это один из великих немецких праздников, — гордо говорит Хайде.

— Да, еще бы! Тысячу лет назад наши германские предки поглощали в этот день много жареного кабаньего мяса, — усмехается Порта, цокая языком.

— Это правда сочельник? — спрашивает Старик, неотрывно глядя на многоцветные переливы северного сияния.

— Как думаете, кончится война к следующему Рождеству? — размышляет вслух Грегор.

Ему никто не отвечает. Мы говорили то же самое на каждое Рождество, а война все длится.

— Пошли! Пошевеливайтесь, лодыри! — ободряюще кричит Старик. — Осталось чуть-чуть пройти — и мы на своих позициях!

— Мы никогда не дойдем, — стонет Грегор, указывая на клубящиеся перед нами громадные снеговые тучи. Начинается новая буря.

Где-то в клубящемся снегу стучит автомат, и мы слышим долгий, пронзительный вопль женщины. Автомат стучит снова.

— Ложись! — приказывает Старик, бросаясь за громадный сугроб.

Взлетает ракета, заливая невероятную снежную белизну призрачным светом. Висит в воздухе, слегка покачиваясь, несколько минут. В ее свете наши лица выглядят бледными, как у мертвецов.

— Я убил одного из русских! — кричит Малыш сквозь шум бури. Она несется по тундре ревущими порывами. — Он шел прямо на меня с большим мешком рождественских подарков!

Взлетает еще одна ракета, взрывается с глухим хлопком.

— Хоть бы они перестали запускать их, — ворчит Старик. — К черту их с этими ракетами! Где труп? — шипит он, толкая Малыша.

— Вон он! Мертвец мертвецом! — отвечает Малыш, указывая на темное пятно на снегу.

— Это женщина! — восклицает Порта, подползая к трупу. — Женщина, черт возьми! И ребенок с ней! Теперь нам нужен муж! Тогда будет целое семейство!

Мы с любопытством наклоняемся над трупом. Это молодая, красивая женщина. Пули Малыша не задели ребенка, но, кажется, он замерз до смерти.

— Нужно тебе было сразу убивать ее? — спрашивает Старик, укоризненно глядя на Малыша.

— Проклятье, я думал это один из советских солдат, которые нас преследуют, — оправдывается Малыш.

— Ну ты и охламон! — говорит Барселона.

— По такой погоде не разберешь, мужчина это или женщина! — злобно кричит Малыш. — Да и чего она ходила с ребенком на руках по снегу, когда идет война?

— Она была хорошенькой, — негромко говорит Старик, поднимаясь на ноги.

— Я не собирался убивать женщину, — ворчит Малыш, надевая на плечо ремень автомата. — Вечно вы на меня напускаетесь! Только я скоро погибну, а потом выигрывайте эту свою проклятую войну, как хотите!

— Черт возьми, здоровенная ты дубина, — рычит Старик сдавленным голосом, — еще одна такая выходка, и я пристрелю тебя на месте! Теперь похорони обоих и поставь на могиле крест. Где, говоришь, ты возьмешь для него досок? Мне наплевать! Но крест у нее будет!

— Это сумасшествие, — защищается Малыш. — На кой им крест? Они коммунисты, разве не так? Они не верят ни во что из того, что проповедуют священники.

— Я сказал, у них будет крест! — яростно рычит Старик, укладываясь в ложбинку и натягивая на голову капюшон, чтобы немного поспать.

Малыш выкапывает яму и кладет в нее тела. Вколачивает в снег нечто такое, что можно принять за крест только при необузданном воображении.

— Черт бы побрал этого Старика, — доверительно говорит он Порте. — С ним просто невозможно ладить, верно? В другой раз, когда увижу русских, попрошу их подождать, пока схожу и спрошу Старика, можно ли стрелять в них!

— Заткнись ты! — рычит Старик из своей ложбинки.

— Чертова армия, — вздыхает Малыш, укладываясь рядом с Портой. — Даже говорить уже нельзя, и требуется особое разрешение, чтобы стрелять в коммунистов. Жизнь так тяжела, что и жить не стоит.

Когда Старик вновь начинает кричать, кажется, что прошло всего несколько минут.

— Пошли, — раздраженно подгоняет он нас, — надо пошевеливаться, пока иван не появился и не покончил с нами!

— Неужели эта проклятая армия не может дать никому покоя? — кричит Порта. — Когда стану штатским, пусть кто-нибудь попробует выгнать меня из постели!

Мы прошли всего несколько километров, когда нас останавливают громкие крики из-за высокого снежного вала.

При первом звуке выстрела я бросаюсь в снег и целюсь в человека на валу, но автомат не стреляет. Замерз затвор. Колочу по нему изо всей силы, и он начинает действовать. Расстреливаю весь рожок, и этот человек исчезает.

— Назад, назад, отходим! — раздается громкий, командный голос Старика.

Вокруг нас градом падают пули, вздымая фонтанчики снега.

— Прикрывающий огонь, черт возьми! — яростно кричит Старик беспорядочно отступающему отделению. — Трусливые твари! Я не давал приказа отступать!

Подбегает Хайде. Он подпрыгивает, как раненый заяц. Начинает стрелять станковый пулемет. Мы передвигаемся короткими перебежками по глубокому рыхлому снегу.

Огонь русских с вершины холма слабеет и вскоре прекращается.

Тяжело дыша, гневные, рычащие, мы поднимаемся к ним. Несмотря на полярный холод, все потеют, как в сауне.

Русских осталось всего четверо, один из них на грани смерти. Двое поднимают руки и старательно объясняют, как ждали появления «немецких освободителей».

— Где остальные? — спрашивает Старик, оглядываясь по сторонам.

— В Москву драпанули, — усмехается Порта, указывая на следы на снегу.

— Похоже, не все хотят освобождения, — смеется Грегор.

Малыш приставляет дуло автомата к затылку ближайшего пленника и делает вид, что хочет его убить.

— Я не большевик! — кричит тот, падая в страхе на колени.

— Ты — товарищ комиссар, вот кто! — кричит Малыш, толкнув его так, что он падает ничком.

— Мы не комиссары, — заверяют его пленные, говоря все разом. — Политрук прячется в «Красном ангеле». Вы найдете его там.

С двумя этими новообращенными нацистами во главе мы входим в деревню. Она буквально утопает в снегу. Мы осторожно идем от дома к дому, ударом ноги распахиваем двери и выпускаем автоматные очереди в темные комнаты. Если раздается крик, продолжаем стрелять, пока не наступает тишина.

По главной улице несется галопом, вздымая снег, стадо перепуганных оленей.

Возле одного из домов лежит мужчина с нарукавной повязкой. Он умирает. Смотрит на нас широко раскрытыми глазами и пытается уползти. Его меховая шуба залита кровью. Бормочет что-то неразборчивое и продолжает ползти. Он напоминает человека на пляже, уползающего от прилива, который неумолимо продолжает приближаться.

— Обезумел от страха, — говорит Грегор, указывая на него стволом автомата.

— Этого следовало ожидать, — говорит Барселона. — Ему, видимо, наговорили о нас всяких ужасов!

— Давайте прикончим его, — предлагает Малыш. — Жестоко допускать такие страдания.

— Par Allah, он получил в живот автоматную очередь, — говорит Легионер.

— К черту его, — считает вестфалец. — Сам виноват!

— Положите его в укрытие возле оленьих стойл, — говорит Старик. — Больше ничего мы не можем для него сделать. Пошли!

Кто-то широко машет красной шторой из окна длинного дома.

— Это кафе «Красный ангел», — говорят пленники. — Там прячется комиссар!

— Они определенно спешат сдаться, — усмехается Грегор. — Должно быть, у нас действительно скверная репутация!

Над дверью раскачивается деревянная вывеска. На ней нарисован красный ангел, сидящий верхом на зеленом лосе.

Мы стучим в окна и делаем в них несколько выстрелов, чтобы напугать тех, кто внутри.

— Руки вверх! — пронзительно кричит Хайде по-русски.

Русские выходят поодиночке — мужчины и женщины, вид у них смятенный, испуганный. Последней появляется большая, толстая женщина с половинкой дробовика в руке.

Порта приятельски щиплет ее за ягодицы и лезет под юбку.

— Где ты была всю мою жизнь? — похотливо спрашивает он. — Знал бы я, что ты здесь, пришел бы раньше!

— Внутри есть еще кто? — кричит Хайде, выпячивая грудь.

— Заткнись ты, — говорит Порта, глядя на него свысока.

— Кто из вас комиссар? — спрашивает Грегор с любезной улыбкой.

— Он убит, — отвечает толстая женщина, — пуля угодила прямо в лоб.

И касается пальцами лба, чтобы не оставалось никаких сомнений, какая судьба постигла комиссара.

— Черт, да она уродливая, — говорит Малыш, скорчив гримасу.

— Она красавица, — говорит Порта, пытаясь ее обнять. — Дай мне ощутить тебя, — глупо улыбается он, складывая губы для поцелуя.

— Ты симпатичный, — говорит толстуха, так прижимая Порту к большим грудям, что голова его скрывается полностью.

— Пойдем куда-нибудь и забудем про войну, — предлагает Порта с похотливой усмешкой.

— Можно подняться ко мне в комнату, — говорит толстуха, закрывая глаза. — Я государственная служащая, и у меня хорошее постельное белье!

— Ты комиссар? — спрашивает Порта и три раза подряд быстро выкрикивает: — Рот Фронт!

— Нет, — отвечает она, — я заведую «Красным ангелом».

И раскидывает руки, словно император, одержавший большую победу.

— Святой Николай, покровитель путешественников, чего лучшего может желать занятой человек, чем кабатчицу в любовницы? — усмехается Порта.

Малыш обхаживает высокую, худощавую женщину со спадающими на спину толстыми косами цвета пива. Вся его рука скрылась под ее юбкой.

— Что вы, советские люди, делаете в этой дыре, когда не воюете с немцами? — спрашивает он, высунув руку из выреза ее платья и помахивая самому себе.

— Обсуждаем новый пятилетний план, — отвечает она, негромко вскрикивает и кусает его пальцы.

— Тогда вам, наверно, скучно до смерти, — решает Малыш. — Мы обсуждали всего один пятилетний план, и это заняло уйму времени. Пошли к тебе, — предлагает он, — покажу тебе, как мы валяемся с женщинами в постели!

Неожиданно из двери выбегает мужчина, размахивая над головой ППШ. В туче снега соскальзывает в яму для хранения картофеля и начинает палить во все стороны.

— Наш комиссар, — говорит Михаил, поднимая глаза к небу.

— Я думал, он убит, — говорит Порта, ущипнув толстуху за круглую щеку.

— Должно быть, ожил, — беззаботно отвечает она.

— Похоже на то! — кричит Порта, бросаясь в снег. — Если нет, то я впервые вижу труп, который ведет такой огонь!

— Попробуй снять его, — говорит Старик Легионеру, наблюдающему за происходящим из окна.

— Немецкие свиньи, — кричит комиссар из ямы, — вам не взять меня живым! Я вас всех перебью!

От автоматной очереди с потолка и стен буфета сыплется пыль.

Старик осторожно высовывается из окна, складывает у рта руки рупором и кричит:

— Бросай оружие, товарищ, иди к нам. Мы не причиним тебе зла!

В ответ раздается новая очередь. Пули попадают в стену.

— Пошел к черту, коварная тварь! Меня не обманешь…

ППШ строчит снова.

— Григорий, Григорий, — уговаривает его Дмитрий. — Кончай эту ерунду, иди, познакомься с немцами. Они хорошие люди!

— Заткнись, изменник! Меня не обмануть! Немцы, я большой человек, и взять меня в плен нелегко! — кричит Григорий.

— Товарищ, просит его Михаил. — Будь разумен! Иди сюда, вместе отметим наше освобождение. Немцы знают, что ты большой человек, и хорошо с тобой обойдутся!

— Вы скоро поймете, что взять меня нелегко, — доносится из картофельной ямы. В стену ударяет еще одна очередь.

— Ты просто сумасшедший, Григорий Антеньев! — гневно кричит Федор. — Мы заключили мир с этими немцами, и если быстро не выйдешь, они убьют тебя, как бешеную собаку!

— Если б мы смогли отправить тебя туда, ты вышибла бы ему мозги одним ударом грудей, — говорит Порта толстухе.

— Удавлю этого гада, попадись он мне в руки, — злобно говорит она.

— Он опасный человек, — предостерегает Юрий. — Учился в снайперской школе в Москве и почти никогда не промахивается.

— Сегодня он, должно быть, не в форме, — говорит Порта. — Пока что он попусту тратил патроны.

— Обычно в карманах у него лежат гранаты, — угрюмо говорит Михаил.

— Оттуда гранату не добросить, — говорит Барселона, измеряя наметанным глазом расстояние до картофельной ямы.

— Он может подползти поближе, — с беспокойством говорит Старик.

— Нет, — замечает Легионер. — Если вылезет из ямы, мы его убьем. Он не может быть настолько сумасшедшим — пока что!

— Может, разозлить его так, чтобы он расстрелял все патроны? — предлагает Грегор. — Их у него не может быть много.

— Тогда я возьму его с такой же легкостью, как дьявол — сидящего на горшке священника в пасхальный день, — громко смеется Малыш.

— Мысль, пожалуй, неплохая, — задумчиво произносит Старик.

Невдалеке от дома с резким грохотом взрывается граната, в окна летит снег.

Мы поодиночке выскакиваем из двери и перебегаем от одного снежного вала к другому, чтобы заставить комиссара израсходовать патроны. Как только один из нас оказывается в укрытии, начинает бежать другой, но этот коммунист продолжает палить, как сумасшедший.

— Давай кончать эту ерунду, — говорит унтер-офицер медицинской службы Лет. — Я работал санитаром в сумасшедшем доме и знаю, как обращаться с психами. Метла есть? — спрашивает он, когда мы все находимся в безопасности в стенах буфета.

Соня с готовностью приносит метлу.

— То, что нужно, — довольно улыбается Лет. — Мы вбивали ими в сумасшедших какой-то разум. Я ни разу не встречал психа, который не боялся бы метлы. Дайте мне русскую шапку, я покажу, как разделываться с помешавшимся.

Юрий дает ему зеленую буденовку на меху.

— Эй, ты, — кричит, выйдя, Лет. — Бросай оружие, иди сюда! Иначе приду и как следует отделаю этой штукой! Иди домой!

Наступает тяжелое молчание; кажется, сумасшедший комиссар не знает, верить ему или нет.

Лет медленно идет к картофельной яме, грозя метлой Григорию.

— Выходи сюда, помешанный черт, — громко кричит он, голос его отражается эхом от снежных валов. — А то надеру спину вот этим!

— Ложь и пропаганда, проклятый немец, — отвечает Григорий из ямы. — Ты черт, и ни рай, ни ад тебя не примут!

— Возвращайся, — нервно кричит Грегор. — Он совершенно спятил!

— Не учи ученого, — отвечает, обернувшись, Лет. — Меня обучали, как обращаться с немецкими сумасшедшими, и я знаю, что делаю!

Он медленно подходит к картофельной яме, размахивая поднятой метлой.

Внезапно раздается злобный треск автоматной очереди.

Лет вертится волчком. Сперва кажется, он поворачивается, чтобы вернуться, но потом валится, как мешок с картошкой. Вокруг его тела тучей вздымается снег.

— Теперь поняли, кто противостоит вам? — торжествующе кричит комиссар. Безумно хохочет, и теперь никто из нас не сомневается, что он действительно помешался. — Такие, как я, в огне не горят и в воде не тонут! Я сильный, могу превратить камень в песок, сев на него!

— Больше не могу этого выносить! — кричит Барселона и выпускает из автомата длинную очередь, разрядив весь рожок.

Сумасшедший Григорий тут же отвечает огнем. Неподалеку от двери падают две гранаты.

— Он просто сверхчеловек — удивленно восклицаю я. — Обычному человеку не бросить их так далеко.

— Именем всех чертей и святого тела Христа я иду содрать с вас шкуры!

Снова строчит автомат. Одна из. пуль пробивает цилиндр Порты.

— Так не может продолжаться, — решительно говорит Старик. — Кто вызовется его снять?

— Думаешь, в головах у нас дерьмо? — негодующе спрашивает Грегор.

— Один чертов сумасшедший с автоматом удерживает целое отделение! — кричит Барселона, ударяя кулаком по столу в бессильной ярости.

Автоматная очередь в окно разбивает на куски висящее на стене зеркало с изображением ангела.

— Ну, все! — яростно вопит Женя. — Эта сумасшедшая тварь узнает получше Женю из Одессы! Дайте мне немецкий автомат!

Порта дает ей МП и сумку с рожками. Женя так зла, что на губах у нее выступает пена. Она ракетой вылетает в дверь.

— Прощай, красотка! Спасибо за гостеприимство! — кричит вслед ей Порта. — Я посажу три лилии на твоей могиле!

Женя бежит, петляя, вверх по склону. Легионер прикрывает ее огнем из ручного пулемета. Трассирующий состав пуль образует зримый зонтик над картофельной ямой. Неожиданно сумасшедший появляется по левую сторону длинной ямы и выпускает по Жене очередь. Она отвечает ему тем же.

Мы ведем сосредоточенный огонь из окон и дверей.

Град пуль подбрасывает Григория в воздух. Он падает на спину, потом снова поднимается на ноги, но прежде, чем успевает выстрелить, Женя оказывается рядом с ним. Теперь кажется, что она сошла с ума. Она стоит с расставленными ногами, будто статуя, и прошивает пулями его тело.

— Если и она спятила, — обеспокоенно восклицает Грегор, — то я ухожу!

Женя прекращает стрелять, вскидывает автомат на плечо, будто лопату, и широкими, размеренными шагами спускается по склону.

— Должно быть, в древние времена так выглядели амазонки, возвращаясь с торжеством после большой победы, — смеется Старик.

— Кто-то что-то говорит о слабом поле? — спрашивает Порта.

— Зови мамочку на помощь в любое время, — говорит Женя с гордостью, возвращает ему автомат и благодарит.

Постепенно кафе заполняется деревенскими жителями, пришедшими взглянуть на немцев. По мере того как запасы выпивки у Жени уменьшаются, дружеские чувства становятся теплее.

В ознаменование этого на голову чучела медведя надевают немецкую каску.

Порта снимает со стены балалайку.

— Она побывала в Сибири с моим отцом, — хвастается Женя.

— Ну что ж, — говорит Порта, трогая струны.

— Умеешь играть на ней? — спрашивает она.

— Умею, — отвечает он, прижимая к боку балалайку.

Первые ноты негромкие, мелодичные. Потом становятся неистовыми, как топот казачьих коней в степи. Порта вытирает ладони о брюки и принимается разыгрывать с инструментом шута.

Малыш играет на губной гармошке. Порта громко поет:

Вскоре кафе трясется от пляски русских. Михаил подпрыгивает так высоко, что ударяется головой о балку. Грегор ломает палец, пытаясь сделать сальто. Порта растягивает шейные мышцы, когда Федор убеждает его попытаться перепрыгнуть со сжатыми вместе ступнями через стол.

— Как только война окончится, — говорит Соне Малыш, поглаживая изнутри ее бёдра, — мой почетный немецкий мундир отправится прямиком в мусорную кучу, и я снова гордо войду в ряды штатских правонарушителей.

— Смотри, не разочаруйся, — смеется Грегор. — Гражданская жизнь гораздо сложнее, чем ты думаешь. Там нельзя жить по уставам и наставлениям, там нужно шевелить мозгами. В армии жизнь становится тем проще, чем больше получишь звезд и галунов.

— Как сейчас выглядит Германия? — с любопытством спрашивает Юрий.

— Сплошные развалины! Куда ни взгляни, — отвечает Порта. — Все ходят в одинаковой стандартной одежде, которую выдают не бог весть как часто. Раза два в год Адольф говорит нам, что победа близка.

— И многие расстаются с жизнью, — говорит Малыш, сидящий в конце стола. — Те, кто воспринимает закон не особенно серьезно и ходит воровать во время воздушных тревог!

— Как все это кончится? — вздыхает Дмитрий. — Полтава тоже лежит в развалинах.

— Кончится тем, что одна сторона проиграет войну, и победители разграбят все добро, — с важным видом говорит Порта.

— Если проиграете вы, вам уже не позволят иметь армию, — угрюмо говорит Федор, похлопывая по близлежащему МП.

— Это будет скверно, — признает Порта с деланной улыбкой. — Армия для немцев — это святое. Как церковь! Молитвы в воскресенье и муштра в понедельник. Мы всегда завершаем неделю парадами и опять начинаем с молитв и учений!

— Правильно, правильно! — кричит Хайде, вскидывая руку. Он так пьян, что не улавливает иронии Порты.

— Армия — это Божий дар немецкому народу, — икает Грегор и козыряет чучелу медведя.

— Мы, пруссаки, рождаемся для войны! — гордо кричит Хайде, снова вскидывая руку. — бог создал мундир и винтовку специально для нас.

— Так же, как лопату и грабли — для русских, — весело улыбается Порта. — Этот немецкий Бог знает, что делает!

— Не бойтесь проиграть войну, — кричит Андрей, салютуя стаканом Барселоне. — Если проиграете, мы, русские, объединимся с вами и разделаемся с нашими нынешними союзниками. Вместе мы можем быстро победить весь мир!

— Да, у нас много общего, — задумчиво говорит Порта, — особенно благочестие и жестокость.

— Если у нас возникнут затруднения! — кричит Грегор генеральским голосом, — мы не остановимся перед применением жестоких, необычных методов войны. Мобилизуем всех немецких и русских вшей, заразим их сыпным тифом и высыплем на головы американцам. Тогда у них пропадет желание заставлять наши миролюбивые народы вести войны.

— Можно еще собрать крыс из развалин и с кладбищ прошлых войн, — предлагает Порта, — заразить их всякой мерзостью и отправить в посылках нашим ненавистным врагам, которые сознательно убивают наших женщин и детей.

— Да, мы, немцы и русские, знаем, как держать в узде другие народы! — кричит Барселона, перекрывая шум.

— Снять каски для молитвы! — икает Порта, взбираясь на стол. — Мы должны помолиться Богу о скорейшем окончании этой мировой войны, чтобы можно было начать новую!

Деревенский патриарх, сплошные кожа да кости, говорит, что может припомнить Крымскую войну, когда один английский дурак-генерал перебил свою кавалерию, а если поднапрячься, то вспомнит вступление Наполеона в Москву.

— Это было замечательное зрелище, — спокойно говорит он. — Какое множество лошадей было у французов! Наполеон ехал на белом коне.

— Наверно, для зимней маскировки, — говорит Малыш.

— На этой войне вы стреляете из пушек? — спрашивает старец Порту.

— Время от времени, — признает Порта.

— Можно будет когда-нибудь посмотреть, как действует эта штука? — спрашивает патриарх тонким, писклявым голосом.

— Можешь пойти с нами, когда будем уходить, — предлагает Порта.

— У нас есть здесь пушка, — говорит старец с блеском в глазах. Ликующе постукивает беззубыми челюстями одна о другую. — Кто-то забыл ее здесь вскоре после революции, и она с тех пор хранится спрятанной.

— Тогда что же не пробовали стрелять из нее? — спрашивает Малыш. — Может, снарядов нет?

— Есть, есть! — хвастает деревенский патриарх. — Много и всяких.

— А где эта бахалка, о которой ты говоришь? — спрашивает Малыш с любопытством и так шлепает Соню по заду, что она летит в объятия Федора.

— В оленьем сарае, спрятана в соломе, — хихикает старый крестьянин.

— Пошли, взглянем на нее, — предлагает Малыш.

— Пошли-пошли, — кивает старец, явно довольный. — Я участвовал в двух или трех войнах, но ни разу не видел, как стреляет пушка, а теперь мне больше ста лет; хочу увидеть, прежде чем умру.

— Когда ты родился? — спрашивает Порта.

— Больше века назад, — отвечает престарелый крестьянин с радостной улыбкой.

По пути к оленьему сараю старец говорит им, что великий князь Николай Николаевич однажды дал ему пять рублей. Тогда такие деньги зарабатывали за месяц.

— Князь был добрый, святой человек, — вздыхает он.

— Да, у него было золотое сердце, — весело улыбается Порта. — Только его тактические ошибки в руководстве императорской армией стоили жизни не больше чем нескольким миллионам русских.

— Ты знал его? — с любопытством спрашивает престарелый крестьянин, благоговейно глядя на Порту.

— К счастью, нет, — отвечает Порта. — Иначе бы, наверно, лежал в братской могиле.

Они совместно вытаскивают 104-миллиметровое австрийское полевое орудие.

— Старое, — говорит Порта, когда освобожденное от соломы орудие установлено на выбранной позиции. — Может запросто разлететься на куски и угробить нас.

Малыш с шумом открывают замок, заглядывает с видом знатока в ствол.

— Не хотел бы предстать перед инспекцией с этой пукалкой, — усмехается он.

— Где вы храните снаряды? — спрашивает Порта старца, находящегося во власти радости и предвкушения.

— Под соломой, — хрипит старец. — Это не опасно, да? — спрашивает, когда они подкатывают первые снаряды к орудию.

— Нет, если знаешь, что делаешь, — хвастливо отвечает Малыш, вставляя снаряд в камору.

— Выстрелим в воздух, — авторитетным тоном говорит Порта. — В кафе со страху все выронят стаканы. Малыш закрывает замок.

— Держись за яйца, а то улетят вместе со снарядом, — говорит Порта, вращая колесо подъемного механизма.

Длинный, пыльный ствол орудия поднимается и смотрит на тучи.

— Давай я выстрелю первым, — говорит Малыш, садясь на место стрелка.

— Стреляй, — усмехается Порта и уводит с собой старого крестьянина за большой валун. — Держись за шапку, — предостерегающе говорит он, укладывая его в укрытие.

— Значит, это опасно? — спрашивает старец.

— Еще как опасно! — отвечает Порта. — Все вооружение связано с определенным риском. Люди то и дело получают ранение в голову, стреляя из пушки, но не беспокойся, взрывная волна идет вверх, и если что случится, Малыш и части орудия пролетят мимо наших голов.

— Огонь! — радостно вопит Малыш и дергает за шнур.

Однако ничего не происходит.

Дергает снова, но с тем же отрицательным результатом.

— Что-то не действует, — с досадой говорит он. — Иди сюда, помоги разобраться, в чем дело.

— Нет, я только заряжающий, — отвечает Порта из-за валуна. — Орудие заряжено.

Малыш вертит и стучит, поднимает и опускает ствол, потом пинает со зла орудие.

— Все ясно! — восторженно кричит он. — Ударник застрял!

— Стукни по нему, — предлагает Порта. — Думаю, тогда это австрийское барахло заработает.

— Огонь! — командует себе Малыш и со всей силы дергает шнур.

Оглушительный грохот сотрясает деревню, взлетает громадная пелена пламени. За первым следуют новые взрывы. Из картофельной ямы, куда угодил большой снаряд, взлетает снежный смерч. С неба дождем сыплется картошка. Много картофелин залетает в кафе и разбивается о потолок и стены.

Женя вытаскивает из-за стойки свою двустволку.

— Теперь они играют с этой треклятой пушкой! Только посмотрите, как испоганили мое приличное кафе! Больше терпеть не буду. Хватит с меня этой мировой войны до конца дней!

Она ракетой вылетает из двери и бежит к оленьему сараю, где ходит вверх-вниз ствол орудия. Но, добежав до середины холма, останавливается и в ужасе оглядывает снежную пустыню. Из-за холмов выезжают, подскакивая, восемь мотосаней и несутся к деревне.

На передних санях строчит пулемет. Трассирующие пули вздымают снег по всей улице.

— Проклятые свиньи!

С этими последними словами прошитая пулеметной очередью Женя падает в снег.

Сани останавливаются у подножья ближайшего холма. В полярной тишине раскатывается громкий крик, сперва по-русски, потом по-немецки:

— Всем выйти! С поднятыми руками!

— Теперь что? — всхлипывает Михаил, залезая под скамью, в свое излюбленное укрытие.

— Приди, приди, приди, о смерть… — напевает Легионер, готовя к бою ручной пулемет.

— Эти автоматические пушки разнесут нас в клочья, — испуганно шепчет Грегор, подтягивая поближе сумку с гранатами.

— У нас нет выбора, — с иронией отвечает Старик. — Если нас возьмут живыми, то переломают все кости!

— Наверняка, — смеется Легионер. — Давайте атакуем их гранатами.

— Они прикончат нас раньше, чем мы приблизимся, — уныло говорит Хайде.

— Где, черт возьми. Порта с Малышом? — сердито спрашивает Старик.

— В оленьем сарае со старой пушкой, — отвечает Грегор. — Это они разнесли картофельную яму.

— Говорю в последний раз! Выходите с поднятыми руками, — 1ремит голос из громкоговорителя.

— Не думаете, что вам было бы разумно выйти и сдаться? — обращается Старик к русским, жмущимся в ужасе к стенам.

— Ни за что, ты не знаешь НКВД, — отвечает с вялой улыбкой Федор. — Если они не расстреляют нас на месте, то сделают это потом, узнав, что мы побратались с вами.

— Что станете делать после того, как мы уйдем? — спрашивает Старик.

— Никакого «после» не будет, — обреченно отвечает Федор. — Лучше погибнуть вместе с вами, чем идти на убой, как скот.

— Сейчас я им задам! — рычит Легионер, прижимая к плечу приклад ручного пулемета.

Сани с грохотом едут вниз по склону, в снегу взрывается град снарядов.

— Они стреляют фугасными, — взволнованно кричит Грегор, прячась за стойку.

— А ты как думал? — насмешливо спрашивает Старик. — Бронебойные против нас не годятся.

Трое людей в оленьем сарае лихорадочно возятся со старой пушкой. Малыш работает, как лошадь. Пушка тяжелая, неподатливая, но в конце концов им удается установить ее в положение для стрельбы.

— Теперь мы покажем этим ублюдкам! — злобно бранится Малыш, опуская ствол. Хватает один из блестящих медных цилиндров, которые подкатывает ему старый крестьянин.

— Взрыватель, черт возьми! — напоминает Порта.

Малыш роется в старых ящиках и находит несколько взрывателей.

Старец опускается на колени и зажимает ладонями уши. Длинный орудийный ствол движется раздражающе медленно, но в конце концов оказывается наведенным на задние сани.

— Целься, — шепчет Малыш, — или давай я!

Порта приникает глазом к прицельному механизму, изготовленному значительно позже самого орудия.

— Огонь! — командует он.

Малыш дергает шнур с такой силой, что вырывает его из гнезда.

Громадная дульная вспышка, оглушительный грохот. Через секунду задние сани исчезают.

Из открытой башни вылетает одетый во все кожаное труп и вертится в воздухе, словно волан.

Малыш открывает замок, вылетает стреляная гильза. В камору входит новый снаряд.

Металл лязгает о металл, замок со стуком захлопывается.

— Огонь! — кричит Порта.

Малыш дергает шнур.

Передние сани взлетают в воздух и вертикально падают в снег. Раздается громкий взрыв, желто-красное пламя выбивается с обеих сторон саней.

Крышу сарая пробивает снаряд, вверху падают обломки балок. Длинный поток трассирующих пуль пронизывает воздух, они злобно колотят по щитку орудия.

Порта снова приникает глазом к прицелу. Ствол пушки медленно опускается.

Малыш и старец возятся с подпорками. Ствол не поворачивается вбок, поэтому приходится поворачивать всю пушку.

— Огонь! — кричит Порта, поймав в прицел очередные сани.

— Прощайте, гады! — рычит Малыш, дергая шнур.

Тяжелая пушка подскакивает. Третьи сани взлетают над снегом и ударяются в те, что впереди. Они переворачиваются и скользят гусеницами вверх по заснеженному склону холма.

При каждом выстреле Старик громко смеется и восторженно хлопает себя по бедрам.

Порте удаются еще два попадания, потом 50-миллиметровый снаряд влетает в дверной проем и взрывается в сарае. Пламя охватывает груды соломы, и через несколько секунд сарай заполняется густым, черным дымом.

— Снаряды! — кричит задыхающийся Порта.

Замок орудия закрывается с металлическим лязгом. Оно снова стреляет. На сей раз промах. Снаряд со свистом пролетает мимо ближайших саней. Их башня поворачивается, короткий ствол 20-миллиметровой пушки смотрит прямо на сарай. В сарае со звоном падает на землю гильза, и замок австрийского орудия закрывается за новым снарядом.

Порта вертит, как сумасшедший, колесо подъемного механизма, потом бросает это и целится по стволу, как из винтовки.

— Стреляй, ради бога! — кричит Малыш, укрывшийся под орудием.

Гремит выстрел, и едущие к сараю сани разлетаются в куски. Башня вертится в воздухе, из корпуса саней вылетают два горящих тела.

— Попал! Попал, черт возьми! — радостно кричит Малыш. — Ну, идите, гады! Мы покажем вам, где Моисей покупал пиво!

Старый крестьянин подпрыгивает и заливисто смеется, смех его напоминает хриплое карканье.

Из-за домов появляются бронированные сани. Ствол их пушки движется из стороны в сторону, словно в поисках определенного угла возвышения.

— Побыстрее! — кричит Порта, соскакивает с сиденья стрелка и помогает Малышу со старцем повернуть орудие.

Пушка бронесаней выстреливает, снаряд с воем несется к «Красному ангелу».

— Черт! — бранится Порта. — Я думал, они будут стрелять в нас!

— Мы им не видны, — говорит Малыш. — Дым закрывает нас полностью!

— Уходи, дед, — говорит Порта, мягко подталкивая старого крестьянина. — Сейчас здесь будет жарче, чем на всей той войне, где ты был!

— Ничего, — упрямо отвечает старый крестьянин. Глаза его покраснели и опухли от едкого дыма, но он счастлив, хоть и задыхается. Мечта его жизни сбылась. Он видел, как стреляет настоящая пушка.

Тяжелые бронированные сани медленно едут к «Красному ангелу» Их пушки непрерывно гремят, снаряды сносят крышу. Большая кровать с пологом, на которой лежит тело Василия Синцова, стоит на виду на остатках второго этажа.

— Куда, черт возьми, он попал? — говорит Порта, вглядываясь сквозь густой дым.

Тут возле сарая взрывается снаряд, взрывная волна сбрасывает его с сиденья.

Стоявшего за ним старого крестьянина свалило с ног, он разбил лицо о землю. Малыш бежит к пустым стойлам, где на него с сокрушительной силой падает обломок балки.

Деревенский патриарх с окровавленным лицом взбирается на сиденье стрелка.

— Давай, — каркает он, приникая к прицелу глазом. Вертит ближайшее колесо, оказавшееся колесом высотомера. Нащупывает шнур и дергает его так, как это делал Малыш.

Пушка грохочет, дульная вспышка освещает весь сарай.

Отдача сбрасывает старца с сиденья на утоптанный земляной пол. Он растерянно смотрит между колесами орудия и довольно смеется.

Всего в двухстах метрах горят тяжелые бронесани. К небу поднимается черный дым.

— Ну и ну, черт возьми! — кричит Малыш в изумлении. — В тебе пропал превосходный истребитель танков!

— Пора уходить. Они там разносят кафе в щепки, — говорит Порта, появляясь из-под груды кирпичей.

В «Красном ангеле» настоящее светопреставление. 50-миллиметровый снаряд взрывается в море пламени в кухне и выбрасывает плиту сквозь проломленную стену.

Юрий носится с воплями, пытается схватиться за грудь обрубком руки. Через комнату летит оторванная ступня и ударяется о стену в дальнем конце.

Соня сидит под длинным столом, глядя в ужасе на левую ногу. Осталась лишь малая часть колена. Вокруг нее расплывается, все увеличиваясь, лужа крови. Она открывает рот и начинает кричать.

— Sacru nom de dieu, — шипит Легионер и бросает ей пакет первой помощи.

Двое бронесаней находятся так близко к кафе, что мы легко разбираем номера и эмблемы на башнях.

— НКВД, — сухо замечает Хайде.

Я связываю вместе три ручные гранаты и готовлюсь к броску.

— Подожди, — говорит Старик, хватая меня за руку. — Так далеко не добросишь!

Но уже поздно. Я выдергиваю кольцо. Вырываю руку из пальцев Старика и размахиваюсь.

Все исчезает в горячем голубом облаке. Я чувствую сильный удар в плечо. Гранаты скользят по полу.

— Milles diables! — выкрикивает Легионер и пинком отбрасывает их к двери.

Они взрываются в воздухе и разрывают рядовому Люнгу всю грудь.

— Господи! — кричит ефрейтор Гюнтер. — Мои глаза, мои глаза!

Он прижимает ладони к кровавому месиву, которое было его глазами. С криком выбегает из двери на снег. Неподвижно стоит на площади и кричит, дико разинув рот.

Строчит пулемет, очередь трассирующих пуль прошивает тело Понтера. Он падает навзничь, сучит ногами в снегу так, что он поднимается тучей. Всхлипывая, пытается уползти. Потом, будто сани, скользит по склону и исчезает в низине.

Тонкий, длинный осколок пробил мою шинель и разодрал плоть вдоль плеча. Рана сильно кровоточит, но кость не задета.

Вся деревня в огне.

Прямо посреди зала кафе взрывается снаряд. Пол похож на море крови. Повсюду валяются оторванные конечности и кровавые куски человеческой плоти. Кафе заполняет тошнотворный запах, оно похоже на бойню, где озверели мясники. Даже на потолке большие пятна крови, а пол покрыт липкой массой раздробленных костей, крови и разодранного мяса.

Фельдфебель Карлсдорф сидит, прислонясь к стене, тупо смотрит на то место, где только что были его ноги. Теперь там только несколько осколков костей и длинные нити мяса и сухожилий. Он начинает смеяться. Сперва спокойно, будто над шуткой. Потом смех переходит в безумный, рыдающий вой.

В зале взрывается с резким грохотом еще один снаряд. Когда синевато-зеленый дым расходится, на том месте, где сидел Карлсдорф, видно кровавое месиво.

От взрывов я совершенно оглох. Подползаю к Легионеру и помогаю ему вести огонь из ручного пулемета.

Малыш лежит в горящем сарае, положив руки на затылок, и задумчиво смотрит на море пламени. То, что весь сарай может обрушиться, его как будто не беспокоит.

Порта открывает и закрывает рот, будто жует что-то отвратительное.

— Черт, — хрипло стонет он. — Во рту будто кошка ночевала!

— Я видел, как стреляет пушка, — шепчет старый крестьянин. Опускает взгляд на свою изувеченную руку, с которой исчезли все ногти.

— Скверное дело, — бормочет Малыш, поднимаясь, чтобы помочь старцу. Но, не успев подойти к нему, летите сугроб с дальней стороны парткома. Порта взлетает вертикально, словно мина из миномета, и приземляется позади остатков картофельной ямы.

Сарай совершенно разрушен. Все спрятанные там снаряды взорвались, и взрывная волна смела на своем пути все.

— Что это было? — пыхтит Старик, вылезая из глубокой ямы, в которую его бросило взрывом.

— Порта с Малышом взлетели на воздух! С'est lе bordel, — говорит Легионер, утирая кровь с лица.

Прошел час, день или год? Не представляю. Голова болит, словно расколотая топором. Смутно вспоминаю что-то о сильнейшем взрыве и громадных языках пламени. Пытаюсь встать, но от сильного пинка падаю снова. Чей-то гортанный голос окончательно приводит меня в чувство. Теперь я отчетливо вспоминаю, что случилось.

Из кухни выходит группа невысоких, сильных людей с азиатскими чертами лиц и широкими погонами НКВД на плечах.

Я осторожно поворачиваю голову. Неподалеку от меня мешком лежит Грегор. Он выглядит мертвым. Чуть подальше сидят Старик и Барселона, связанные спина к спине. Вестфалец свисает с балки вниз головой, будто копченый окорок. Вокруг вижу остальных членов отделения. Все связаны. Порты, Малыша и Легионера здесь нет. Возможно, они убиты.

У разбитой двери стоит солдат НКВД с ППШ в руках и с сигаретой во рту. С балки над лестницей свисают пятеро повешенных. Трое мужчин и две женщины. С гражданскими, видно, долго не церемонились. На ведущей в подвал двери кто-то распят. Кто — мне не видно. Но он еще жив. Тело время от времени подергивается.

Невысокий, худощавый офицер сильно пинает меня в бок.

— Диверсант! — рычит он на скверном немецком. Наклоняется ко мне так близко, что я чувствую в его дыхании запах махорочного дыма и водочного перегара.

— По-русски говоришь? — спрашивает офицер.

— Нет, — отвечаю я на его языке.

— Лжец! — кричит он, обнажая ряд белых зубов. — Ты говоришь по-русски! Ты сказал «нет»! — Оборачивается за подтверждением к сержанту. Не дожидаясь ответа, продолжает: — Это вы взорвали Новопетровск?

— Нет, — повторяю я.

Офицер плюет и хлещет меня несколько раз нагайкой по лицу.

— Признавайся! — злобно рычит он. — Мы вырвем тебе язык! Если не признаешься, язык не нужен!

Нагайка свистит еще несколько раз, рассекая кожу на моей шее. Офицер жестом подзывает двух солдат-сибиряков и отдает им приказ на диалекте, которого я не понимаю.

Солдаты уходят и возвращаются с тяжелым ящиком наподобие того, в каких жестянщики носят инструменты. Офицер с усмешкой достает из него щипцы с длинными рукоятками и угрожающе щелкает ими. Солдаты заученными движениями срывают одежду с Барселоны и Старика.

Офицер повторяет те вопросы, которые задавал мне.

— Пошел ты, — отвечает Барселона, глядя на него с ненавистью.

— Мы образумим тебя, — угрожающе улыбается русский. — Кто командир отделения?

— Исчезни! — презрительно рычит Барселона.

— Раздавлю яйца, если не ответишь, — обещает русский, злобно щурясь.

С чердака доносится протяжный, прерывистый вопль. Так вопить может только человек, испытывающий жуткую боль.

— Нашли одного, готового говорить! — улыбается офицер. — Повесьте их, — отрывисто приказывает он.

Один из солдат обвивает мне шею тонкой веревкой. Другой ее конец привязывает к балке. Мне приходится стоять на носках, чтобы петля меня не задушила.

Офицер принимается хлестать Старика нагайкой.

— Кто командир? — спрашивает он после каждого удара.

Он мастерски обращается с этим жуткой сибирской плетью. Каждый удар рассекает кожу. По телу Старика струится кровь.

Вскоре крики Старика прекращаются. Он валится, будто мертвый.

Я слышал, что можно убить человека тремя ударами нагайки, и, увидев ее в руках служащего в НКВД сибиряка, не сомневаюсь в этом.

Смотрю на окружающих меня русских. Они выглядят усталыми, измотанными. Их обмороженные лица покрыты язвами, как и наши. Один из них спит стоя, автомат свисает ему на грудь.

— Вы диверсанты, — решает невысокий офицер, ласково проводя нагайкой по обнаженному торсу Барселоны.

— Нет, паршивая тварь! — рычит Барселона, ярясь и силясь разорвать путы.

— Что вы здесь делаете? — спрашивает русский с не сулящей ничего хорошего улыбкой. — Охотитесь на оленей?

— Мы здесь для того, чтобы наплевать тебе в рожу! — злобно кричит Барселона.

Нагайка свистит и рассекает кожу на его лице.

— Я запорю тебя насмерть, — обещает офицер, на его плоском азиатском лице горят черные глаза. — Слышишь, свинья?

— Сукин сын, — хрипло выкрикивает Барселона.

Офицер звереет. Удары нагайкой градом сыплются на Барселону. Он издает протяжный, прерывистый вопль и теряет сознание.

— Что делать с этой финской свиньей? — спрашивает сержант, поднимаясь из подвала.

— Возьмем его с собой в Мурманск и там размажем по стене камеры, — отвечает офицер.

Помещение заполняется солдатами-сибиряками. Они ложатся на пол и сворачиваются, как собаки. Через пять минут все громко храпят.

Один из охранников спускает меня с балки настолько, чтобы я мог сесть. Несмотря на боль в руках и ногах, я погружаюсь в странный, тревожный сон.

Какой-то легкий звук будит меня. Люк в полу открывается, из отверстия вылезает худощавый Легионер и крадется, как змея, к полусонному охраннику.

Вокруг его горла быстрее мысли обвивается стальная проволока. Сильный рывок, и охранник мертв.

Порта неслышно выходит из кухни и принимается за сидящего у кона сержанта-сибиряка. Тот тоже удавлен.

Из-за чучела медведя появляются грубые черты физиономии Малыша, зубы его оскалены в убийственной усмешке. Он поднимает с пола спящего офицера, будто куклу, и прижимает головой к своей могучей груди. Раздается звук, похожий на хруст картона.

Хайде спускается на цыпочках по разломанным ступеням лестницы. На середине пути спотыкается о вещмешок и с ужасным шумом катится в зал.

Молниеносно трое остальных оказываются у стены, держа наготове автоматы. Ничего не происходит. Кто-то из русских жалуется во сне, требуя тишины.

С площади доносится шум голосов. Сменяются часовые. Шум их тоже не беспокоит. Мы так далеко за линией фронта, что они не могут вообразить ничего опасного.

В дверь входит начальник караула, зевает, бросает автомат на стол, потягивается и зевает снова, шумно, как усталая лошадь. Рот его остается открытым. Он с удивленным выражением смотрит в дуло автомата Хайде.

Хайде сатанински улыбается и салютует ему, поднося один палец к шапке. Не успевает начальник караула закрыть рот, как удавка Легионера обвивается вокруг его горла. Язык его высовывается между потрескавшимися от мороза губами, лицо постепенно синеет.

В зал входит ефрейтор и тут же видит мертвого начальника караула, валяющегося на полу бесформенной грудой. Цепенеет, раскрывает рот, но не издает ни звука.

Малыш убивает его одним ударом ребром ладони по горлу. Быстро и бесшумно, как гардеробщица, принимающая шляпу клиента.

— Приди, приди, приди, о смерть… — негромко напевает Легионер.

— Салаги, — презрительно усмехается Хайде.

Порта громко хлопает по прикладу автомата.

— Поднимайтесь, лежебоки! — кричит он звенящим голосом.

Малыш выпускает из автомата очередь по балкам, и одна из повешенных женщин падает на пол с глухим стуком.

Растерянные, сонные, солдаты НКВД поднимаются на ноги. С глупым выражением лиц таращатся на четырех усмехающихся немцев, стоящих в ряд у стены. Один из русских лезет за наганом. Легионер мечет нож. Лезвие входит в шею опрометчивого по рукоятку.

— Осторожнее, товарищи, — усмехается Порта. — Даже не смейте шелохнуться, иначе сядете на горшок в последний раз!

— Бросайте оружие сюда, — грубо приказывает Хайде, — и не делайте ничего такого, что мы можем неправильно понять, иначе конец!

— Мы на вашей стороне, — говорит дрожащим голосом какой-то сержант.

— Так мы тебе и поверили, — насмешливо говорит Малыш и бьет его по шее с такой силой, что он пролетает через весь зал и до пояса оказывается в топке камина.

— Дай ему пинка, вбей яйца в глотку, — предлагает Порта с широкой усмешкой. — Меня выводят из себя эти скулящие твари, которые, едва почуяв опасность, переходят на сторону противника.

Нас быстро развязывают, но не успеваем мы подняться, как строчит автомат, и весь зал заполняется едким пороховым дымом.

Двое пленников опускаются на пол.

— На кой черт это ты?! — обвиняюще кричит Старик Хайде.

— Они не поняли, что бой окончен, — холодно отвечает Хайде и бьет каблуком по лицу ближайшего из них.

— Чего стоишь вылупясь? — кричит Малыш. — Делай что-нибудь, чтобы я мог тебя пристрелить!

— Раздевайтесь, — приказывает Старик. — Белье и носки можете оставить. Все остальное в огонь!

Пламя вспыхивает, запах горелой ткани и меха заполняет зал.

— Мы замерзнем до смерти, — протестует один из солдат, растирая руки.

— Конечно, — саркастически смеется Хайде, — но утешайтесь мыслью, что смерть от мороза — сущее удовольствие. Будь моя воля, все вы, салаги, были бы уже мертвыми.

— Мы еще встретимся, — обещает один ефрейтор, с ненавистью глядя на Порту.

— Ты что, пророк? — спрашивает Порта.

— Говорю тебе, немец, мы еще свидимся, — злобно рычит ефрейтор.

— Хорошо деревянным солдатикам, — говорит Порта, похлопывая по щеке ефрейтора, — они не могут утонуть!

— Пес, — рычит ефрейтор и бессильно плюет вслед Порте.

язвительно напевает Порта.

— Берите свои вещи, — приказывает Старик. — Быстро пошли отсюда!

Порта с Малышом торжественно обходят пленных и пожимают каждому руку на прощанье.

— Эти нехорошие немцы на сей раз задали баню товарищам, так ведь? — радостно улыбается Порта. — Теперь скромно садитесь в угол и как следует подумайте, что сказать начальству, когда оно в один прекрасный день явится побеседовать с вами.

— Молчи, немецкий черт! — злобно кричит один из пленных и швыряет полено вслед Порте.

— Веселитесь, ребята, — посмеивается Малыш и, выходя в дверь, машет им рукой.

— Нужно было перестрелять их, — недовольно заявляет Хайде. — Если у них есть хоть какие-то мозги, они вскоре пустятся за нами в погоню. Если тупой эскимос способен сделать пару лыж из того, что валяется вокруг, и сшить одежду из шкуры тюленя, то и люди из сталинского НКВД наверняка смогут! Давайте, я вернусь, ликвидирую их!

— Никуда ты не пойдешь, — решительно отвечает Старик. — Мы не убийцы!

— Черт, до чего же холодно, — жалуется Порта, колотя рукой об руку.

— Мы в Заполярье, — вяло улыбается Грегор.

Куда ни глянешь — повсюду снежная пустыня, не видно ничего живого. Вскоре веселое настроение, вызванное спасением из рук НКВД, начинает портиться.

Мы делаем привал в лощине. Сомнительно, что финский капитан сможет пережить эту дорогу домой. Ступни его начинают пахнуть тухлым мясом.

— Гангрена, — лаконично утверждает Старик.

— Нужна ампутация, — негромко говорит Легионер.

— Ты ее сделаешь? — недоверчиво спрашивает Старик.

— Par Allah, если через двое суток мы не вернемся к своим, он умрет, — мрачно предсказывает Легионер.

— Пустить ему пулю в затылок, — деловито предлагает Малыш. — Финской армии он уже ни к чему, а для нас — обуза. Что мы еще можем для него сделать?

— Заткнись, злобная тварь! — сердито рычит Старик.

Мы смотрим на Капитана. Он лежит на деревянных санях, которые нам приходится везти по очереди. Лицо у него испуганное. Скорее всего, он слышал циничное предложение Малыша.

— Нужно доставить его обратно как можно скорее, — решительно говорит Старик. — У нас остались таблетки морфия?

— Ни одной не осталось, — отвечает санитар, ефрейтор Брандт.

В дрожащем свете мы начинаем подниматься на холм, но не успеваем дойти до середины, как Старик командует привал. Отделение совершенно измотано.

Мы сразу же погружаемся в глубокий сон. Он очень опасен, ведет прямо к смерти, в Заполярье многие заснули и не проснулись.

После более чем двенадцатичасового сна Старик поднимает нас снова.

— Заткнись ты, — стонет Порта. — Как я мечтаю о финской сауне и хорошенькой финке!

— У меня член совсем замерз, — кричит Малыш. — Понадобится не меньше двадцати толстух, чтобы его отогреть!

— Пошли, — сопит Грегор, подпрыгивая на месте, чтобы согреться. — Если надолго останемся здесь, то превратимся в ледышки!

После нескольких часов нечеловеческого труда мы подходим к краю утесов.

Старик ложится на живот и осматривает крутой склон, по которому нам нужно спускаться. Апатично опускает бинокль.

Далеко внизу бушует Белое море. Горы зеленой, пенистой воды с грохотом бьются об острые скалы.

— Когда спустимся к приливной полосе, — говорит Легионер, — идти останется немного, от силы сто километров.

— Только и всего, — язвительно смеется Порта. — Просто небольшая загородная прогулка для группы сердечников.

— Смейся, смейся, — уныло вздыхает Старик. — Могу предсказать, дорога будет нелегкой!

— Par Allah, у нас нет выбора. Нужно спуститься по этому склону, — говорит Легионер. — У меня такое ощущение, что русские идут за нами по пятам.

— Тогда нам конец, — устало решает Старик и закуривает трубку с серебряной крышечкой.

— C'est bordel, но я видел более усталых солдат, чем это отделение, — ворчит Легионер. — Мы еще способны сражаться!

Старик опускается на колени и оглядывает отделение, апатично разлегшееся на снегу.

— Слушайте меня, — кричит он. — Нам предстоит небольшая альпинистская экспедиция, придется спускаться на веревках. Когда спустимся, до наших позиций будет недалеко. Теперь, ребята, поплюйте на ладони и соберитесь с духом!

Мы подползаем к краю утеса и смотрим вниз. Верхняя часть его поверхности кажется не особенно трудной для спуска, однако ниже до самого моря идет гладкая вертикальная стена. Но посередине ее резкое углубление. Нам потребуется раскачаться, чтобы нырнуть в эту полость и найти опору для ног.

— Господи, спаси нас, — вздыхает Барселона с таким видом, словно хочет отказаться от этой попытки.

— Мы должны это сделать, — твердо решает Старик и достает бинокль из кармана, куда положил его, чтобы не замерзли линзы.

Он осматривает поверхность утеса сверху донизу. Потом протягивает бинокль Легионеру.

— По-моему, там, далеко внизу, есть небольшой сделанный человеком пролом. Если я прав, мы сможем туда добраться!

Легионер несколько секунд смотрит в указанном направлении.

— Tu as raison, но спуститься туда будет очень трудно, и если мы совершив хоть одну ошибку, то окажемся в Белом море!

— Будь у нас присоски на руках и ногах и еще одна на члене, мы все равно не смогли бы преодолеть ту выпуклость, — говорит Порта, отползая в страхе назад.

— Черт возьми, — бурчит Малыш, тоже отползая от края. — Громадные камни, много снега и льда и масса холодной зеленой воды! Более чем достаточно, чтобы утопить всех солдат на всей этой мировой войне, которые пошли сражаться и умирать!

— Приготовиться! — хрипло приказывает Старик. — Это будет самый трудный спуск в нашей жизни!

Грегор готовит веревки. Никто из нас, кроме него, не занимался в альпинистской школе. С самодовольным видом он объясняет нам, как спускаться по ним.

Пререкаясь, мы делим между собой боеприпасы и делаем из них противовесы к оружию.

Старика едва не хватает удар, когда Порта предлагает бросить два легких миномета и тяжелые ящики с минами.

— Если вернемся к Рождеству, — торжественно говорит Грегор, укрываясь за сугробом, — хочу в подарок лампу дневного освещения!

— Подарю, — обещает Порта. — Я знаю магазин, где они продаются и как туда залезть после закрытия!

Грегор встает на краю обветренного утеса, надевает через голову веревочную петлю и затягивает под мышками. Подается вперед, ветер удерживает его в равновесии, будто стена. Его потрескавшиеся губы растягиваются в оптимистической улыбке. Упираясь ногами в поверхность утеса, он начинает скользить вниз. У вертикальной стены останавливается и бросает взгляд вверх. Потом словно бы исчезает в бездне. Через несколько секунд появляется снова. Он сумел встать на опасную выпуклость, с которой нужно качнуться внутрь полости.

— Мы могли бы получить работу в цирке с этим номером, — говорит, содрогаясь, Порта.

— Мировые войны — сущее дерьмо, — бурчит Малыш. — Чего только ни приходится делать! Неудивительно, что против них протестуют во всех свободных странах!

— Барселона, твоя очередь! — кричит Старик.

— Я пока что не могу, — протестует Барселона со страхом в голосе. — Хочу сперва посмотреть, не сломает ли кто шею!

— Не пойдешь сейчас, пойдешь последним! — ярится Старик. — Тогда некому будет держать веревку!

Но не успевает Барселона подойти к краю, Хайде уже спускается, за ним следует Легионер.

Барселона хочет спускаться немедленно. Угроза Старика напугала его.

Нам нужно спустить финского капитана. Он несколько раз сильно ударяется о поверхность утеса, но, к нашему удивлению, оказывается внизу все еще живым. Одна нога его повреждена от ступни до колена. Шансов выжить у него маловато.

Наступает моя очередь.

— Только сохраняй спокойствие, — говорит Старик, видя мой страх. — Все время сильно упирайся ногами. Нас здесь достаточно, чтобы удерживать веревку. Если не лишишься мужества, все будет хорошо!

Он поправляет ремень автомата, висящего у меня на груди, чтобы не перепутался с веревкой.

— Не могу, — протестую я, глядя в паническом страхе в ревущую бездну.

— Пошел, — толкает меня Старик, и я уже за краем утеса.

Далеко подо мной грохочет в своей полярной ярости Белое море. Я отчаянно ищу упора для ног, но сапоги лишь скребут по снегу. Ударяюсь о первый выступ, рожок автомата больно вдавливается в ребра.

Порта машет мне и встряхивает веревку.

Я изо всех сил держусь на узком выступе. Вокруг ревет и воет буря, словно яростное чудовище, пытающееся раздавить меня.

Три сильных рывка веревки — это сигнал мне продолжать спуск. Я осторожно сползаю через острый край. Этой части спуска сверху не видно.

Я сую носки сапог в снег и нахожу опору. Несколько раз жуткая полярная буря едва не сдувает меня с выступа и разбивает о поверхность утеса. У меня мелькает мысль выбросить сумки с боеприпасами, но я знаю, что сделают со мной остальные, если спущусь без них.

Наконец я достигаю узкой выпуклости. До низа чуть около ста метров. Осторожно ползу по снегу. Он скользкий, как стекло. Страх сжимает мне горло, когда я скольжу через край и медленно спускаюсь. По крайней мере, море сейчас не прямо подо мной. С облегчением чувствую руки, хватающие меня за сапоги и направляющие на безопасную землю.

— Молодчина, — хвалит меня Хайде, шутливо ударяя в живот.

Словно во сне я вижу, как веревка исчезает вверху.

Вскоре спускается следующий.

Последними остаются Малыш с Портой. Они стоят на самом краю и дурачатся. Порта указывает вниз.

— После вас! — говорит он Малышу.

— Пристрелю этих идиотов! — раздраженно кричит Старик.

Они спускаются вместе, будто сиамские близнецы, сильно отталкиваясь от поверхности утеса. Веревка над ними дрожит.

— Паяцы чертовы, — кричит в страхе Старик. — Шеи вам сломаю!

— Ты должен подать на них рапорт, — серьезно говорит Хайде.

— Заткни пасть, — яростно рычит Старик. — Я буду решать, на кого подавать рапорт, на кого — нет. Заруби это на носу!

— У тебя что-то болит? — спрашивает Порта Старика, когда спускается к нему. — Ты велел нам пошевеливаться, и разве мы не спустились вдвое быстрее всех остальных?

— Я отдам вас обоих под трибунал, — гневно кричит Старик. — Это уже слишком!

— Надо же, как ты способен злиться, — восторженно говорит Малыш. — Смотри, чтобы тебя не хватил удар!

— Проклинаю тот день, когда принял командование над вторым отделением! Вы — самое паршивое дерьмо во всей треклятой немецкой армии! — бушует Старик.

— Если б мы ушли от тебя, ты бы умер с горя, — льстиво улыбается Порта.

— По мне пусть весь этот треклятый мир катится к черту, и второе отделение вместе с ним! Хоть бы эта война кончилась!

Грегор смеется.

негромко напевает он.

Когда мы подходим к странного вида ложбине, ледяной воздух раскалывает залп.

Унтер-офицер Кер вертится волчком, шатаясь, делает несколько шагов и падает в снег. Пуля угодила ему в живот. Ощущение такое, словно боксер ударил в солнечное сплетение.

— Какая тварь ударила меня? — спрашивает он. Из уголков его рта течет кровь, он опускается, как смертельно усталый человек. Свежий, рыхлый снег вздымается и опускается, накрывая его, словно саван. — Черт, это треклятые русские, — бормочет он и с удивлением смотрит на свои окровавленные руки.

Гремят два выстрела, передо мной взлетают фонтанчики снега. В испуге я зарываюсь в снег и выпускаю очередь по ложбине. Слева от меня громко стреляет автоматическая винтовка. Позади меня в углублении Хайде и Грегор устанавливают миномет.

— Дай мне парочку чесалок для спины, — кричит Старик из-за большого сугроба. Грегор быстро открывает ящик со странными японскими гранатами, которые мы так называем. В них особая взрывчатка, их выпускают для специальных подразделений. Мы оживляемся при мысли о том, что произойдет в ложбине, когда туда упадут гранаты.

— Плоп, плоп, — стреляет миномет.

Мы наблюдаем за траекторией мин.

— Вперед, — приказывает Старик, подавая сигнал рукой бежать по одному.

Злобно стучит пулемет, подбрасывая в воздух куски льда.

— Смелее! — кричит Старик, он бежит, петляя, вперед, и постоянно оглядывается. — Почему не можете осмелеть? Шевелите ногами!

— Не кипятись! — злобно выкрикивает Порта.

Малыш ложится, отбрасывает автомат и зарывается в снег руками и ногами, чтобы скрыться от трассирующих пуль, которые жужжат вокруг нас, будто рой ос.

Порта останавливается возле него и толкает прикладом.

— Вставай, гамбургский охламон! Думаешь, можешь прохлаждаться здесь, пока мы не сделаем все дело?

— У меня в голове не дерьмо, как у вас! — истерично вопит Малыш, зарываясь все глубже. — Тот, кто стреляет в людей из автомата, сам получит очередь в башку, как говорит жена Лота!

Он вечно путает библейские истории.

Хайде бежит в туче снега и в удивлении останавливается, увидев Малыша в снежной яме.

— Ну, я все видел. Трусость перед лицом противника. Поплатишься за это головой!

— Пошел в задницу, нацист паршивый! — угрожающе кричит Малыш. Выхватывает «парабеллум» и разряжает всю обойму, Хайде в ужасе бежит в сторону русских.

— Чтоб тебе отстрелили твои фашистские яйца, — фыркает Малыш ему вслед.

— У кого есть «каспано»? — кричит Старик, бросаясь в снег, потому что из ложбины ведется яростный огонь.

— У меня две, — отвечаю я, поднимая их.

— Тогда вперед, — резко приказывает Старик. — Подложи их Ивану под задницу!

— Думаешь, я спятил?

— Это приказ! — рычит Старик, наводя на меня автомат. — Шевелись, трусливая тварь!

Все умолкают и сморят на меня. Потом впереди что-то происходит. Русские идут в атаку с хриплыми криками: «Ура, ура!». Они приближаются с удивительной быстротой, полубегут-полускользят вниз по склону, непрестанно строча из автоматов.

— «Каспано»! — кричит Старик, Зарываясь глубже в снег.

Я бросаю одну ему. Это одна из штук пяти килограммов весом, способная разнести на куски сталинский танк.

Малыш берет «каспано» у Старика, выдергивает зубами чеку и бросает так, что она описывает большую дугу. Взрывается она с таким грохотом, что кажется, наступил конец света.

Передняя группа противника буквально разорвана в клочья.

— Плоп, плоп, — раздается позади нас, минометы выплевывают свои дьявольские игрушки.

Они взрываются перед нами, взметая в воздух камни и снег. Со всех сторон несется непрерывный свист и грохот. Взрывы раздаются очень громко в морозном воздухе.

— Аллах акбар! — фанатично кричит Легионер и поднимается на колени. Его автомат изрыгает смерть в глубокий снег, где войска НКВД наступают на нас широким фронтом.

— Вперед! — кричит Старик. — Откроем эти ворота!

Мы приводим себя в звериную ярость и безрассудно следуем за Стариком под градом пуль.

Барселона падает на колени и прижимает к лицу руки в меховых перчатках. Между его пальцев струится кровь.

— Зарывайся в снег, потом подберем тебя! — кричит на fiery Старик.

Барселона скатывается в ямку и думает о ранах в голову, которые видел. Обычно они вызывают мгновенную смерть, и он утешает себя мыслью, что раз все еще жив, его рана не может быть тяжелой.

Хайде с Грегором неуклюже бегут по глубокому снегу, держа с обеих сторон миномет.

— Берегитесь этого мыла! — предостерегающе кричит Порта, и указывает на коварные тротиловые шашки, разбросанные якобы небрежно в снегу. Наступи на такую — и окажешься в ледяном море.

Малыш поднимает одну и бросает в громадного русского, одетого в медвежью шубу. Того разрывает надвое, голова летит по воздуху, словно футбольный мяч.

Ефрейтор Линде, бегущий чуть впереди меня, неожиданно взлетает в воздух, словно им выстрелили из миномета, раздается грохот, словно при конце света. На нас дождем сыплются снег и куски льда. Должно быть, Линде взорвал десять шашек, наступив на одну.

Пули свистят, рикошетят, рычат. Кто-то просит о помощи и зовет санитаров. Наши санитары-носильщики давно уже лежат в тундре глыбами льда.

Минометный и ружейный огонь становится еще более ожесточенным. Старик на грани отчаяния. Он прекрасно понимает, что отделение уже не боеспособно. Следующая стадия — бестолковая паника.

Старик жестом приказывает выдвинуть миномет вперед, и вскоре он вновь начинает стрелять.

Впереди, там, где упали мины, горит снег.

Русские неожиданно отходят обратно в лощину.

— Плоп! Плоп! — летят вслед им мины.

Хайде замечательный минометчик. Но из лощины выбегает новый отряд русских, и не успевает он поправить прицел, русские достигают его укрытия за снежным валом.

— Помогите мне с пулеметом! — кричит Легионер.

Грегор берется за треногу, но поскальзывается, падает и сильно ударяется лицом о пулемет.

— Сам поднимай его! — кричит он и злобно пинает пулемет.

— Il est con, comme ma bite est mignonne! — рычит Легионер, запуская в него куском льда.

— Держите под огнем этот снежный вал, — приказывает Старик. — Не позволяйте им высовываться из-за него!

Снег, куда ни глянь, кишит русскими.

МГ-42 поливает трассирующими пулями людей в белых маскхалатах. Я стреляю, как сумасшедший. От ствола идет пар, стреляные гильзы шипят, падая в снег.

Подбегает Порта и бросается в укрытие за выступ скалы.

Позади меня строчит пулемет, и кажется, что русские невредимо идут в атаку прямо сквозь сосредоточенный огонь.

Я тщательно целюсь в переднего солдата. Он высокий, на голове у него серая меховая шапка с большой красной звездой. Когда я стреляю, кажется, что голова его балансирует на конце мушки. Он тут же падает. Автомат вылетает из его руки, описывая широкую дугу, и как будто на секунду-другую замирает в воздухе.

От удара разрывной пули мне в лицо летят каменные и ледяные осколки. Из сотни мелких ранок течет кровь. К счастью, глаза остались целы.

Я встаю на колено и бросаю «каспано» в гущу русских. С радостью вижу, как они взлетают в воздух и падают на землю.

Грохочет автоматическое оружие. Полог трассирующих пуль покрывает землю.

— Дядюшка Иван хочет схватить нас, можешь мне поверить! — кричит с широкой улыбкой Порта, перескакивая со связкой гранат в руке через снежный барьер.

Рядовой Крон приподнимается. Из его горла бьет толстая струя крови.

Ефрейтор Батик приходит к нему на помощь, но тоже получает рану и с криком падает рядом с ним.

— Весь мир гибнет, — кричит вестфалец. — Давайте уносить ноги, пока целы!

— Заткнись и марш вперед! — кричит Старик из своей норы в снегу.

— Нет, останемся здесь, — кричит Грегор. — Мы бессмысленно погибнем! Пусть они подойдут на сто метров, тогда разделаемся с ними!

Прямо напротив нас установлен станковый пулемет «максим». Место для него выбрали хорошее, русские могут вести по нам огонь почти без риска для себя.

Хайде пытается вывести его из строя, паля из миномета, но мины падают возле пулеметной ячейки, не причиняя никакого заметного вреда.

Я ползу вперед и пытаюсь бросить в нее гранату, но расстояние слишком большое. Из этого чертова пулемета уже четверо наших тяжело ранены.

Малыш встает со связкой гранат в руке.

— Палите во всю мочь, — кричит он и плюет на снег. — Я оторву этим тварям кое-что!

И идет вперед широким шагом.

— Совсем спятил, — говорит Грегор. — Его убьют раньше, чем он пройдет полпути.

Для нас загадка, как такой громадный человек может двигаться с такой скоростью.

Малыш делает большой прыжок и ложится за убитого русского. Размахивается и бросает гранаты.

Над снежным валом появляется человек в полушубке, и в сторону Малыша летит граната. Малыш ловко, как акробат, перекатывается на бок. Граната с громким треском взрывается перед трупом и сотрясает его.

Гранаты Малыша взрываются с оглушительным грохотом в пулеметной ячейке.

— Vive la mort! — кричит Легионер, вскакивая с автоматом в руках.

Все отделение с криками и воплями следует за ним.

Русские беспорядочно отступают к лощине.

— Бей их! — свирепо кричит Грегор, строча из автомата.

Неожиданно все кончается. Мы сидим и переводим дыхание. Порта свертывает самокрутку из махорки, кисет с которой нашел в кармане мертвого русского. Легионер перевязывает Барселоне длинную, глубокую рану на лице. Старик набивает трубку и прислоняется спиной к почерневшему от порохового дыма сугробу.

— Черт возьми, — выкрикивает Малыш. — Противник получил то, на что напрашивался!

Мы обходим молча поле сражения, обыскивая трупы. Берем то, что может пригодиться. Кое-кто из русских еще жив. Мы забираем у них оружие и оставляем их лежать. Холод вскоре их доконает. Помочь им мы не можем. Не можем ничего сделать даже для своих раненых. Вслед нам несутся проклятья, мы даже не пытаемся отвечать на них.

Старик плотно сжимает губы и с беспокойством смотрит на мерцающее северное сияние.

— Взять оружие! Колонной по одному за мной! — приказывает он отрывисто.

Две недели спустя, рано утром, мы ищем безопасное место для перехода к своим позициям.

Старик думает, что мы находимся в северном конце Финского фронта.

Русский солдат из службы снабжения попадает нам прямо в руки. Разумеется, Порта унюхал запах кофе задолго до того, как мы услышали солдата. Он спускается с холма, негромко напевая, с контейнером кофе на спине. При виде нас становится парализованным от страха, и мы сильно трясем его, чтобы привести в себя.

Солдат начинает плакать и говорит, что война — самая неприятная штука, какую он только видел в жизни.

— Не плачь, бедняжка, — утешает его Порта. — Если кофе хороший, мы не причиним тебе зла.

Потом солдат говорит, что он из Тифлиса, где все хорошо относятся к немцам, и по секрету сообщает, что всегда любил немцев.

Мы укрываемся среди елей и с удовольствием пьем хороший кофе.

— Подумать только! Русские пьют кофе, — говорит Порта, оглушительно испортив воздух. — Я всегда считал, что они хлебают чай с вареньем!

— Да, на этих мировых войнах узнаешь многое, — с удивлением говорит Малыш, дуя в кружку.

— Тихо! — шипит Старик. — Орете так громко, что можете разбудить мертвого!

За елями слышен какой-то глухой шум.

— Черт! — кричит Малыш, бросаясь на снег.

В следующую минуту в лесу раздается грохот, треск, и по воздуху летят, словно громадные дротики, несколько деревьев.

Мы тут же меняемся. Наша беззаботность улетучилась. Лица наши напряжены.

Противник появляется из-за деревьев на склоне холма, солдаты идут спокойно, совершенно уверенные, что здесь с ними ничего не может случиться.

Русская артиллерия грохочет снова, и мы слышим протяжный шелест снарядов, летящих к финским позициям.

— Приготовились, — взволнованно шепчет Старик. — Мы должны скосить их, не прекращая огня!

Я навожу ручной пулемет в их гущу.

Старик резко опускает поднятую руку, это. сигнал открыть огонь. Все автоматическое оружие разом начинает стрелять, эхо выстрелов раскатывается далеко среди деревьев.

Кое-кому из русских удается добежать до глубокой заснеженной лощины, но подавляющее большинство остается лежать на дороге.

— Лощина! — неистово кричит Грегор. — Огонь по ней! Этим чертям никуда из нее не деться!

Строчит станковый пулемет, пронизывая лощину пулями по всей длине. Мы бросаем в нее гранаты. Наступает полная тишина.

Пока мы вели огонь, русский солдат-снабженец исчез.

— Проклятье! — бранится Старик. — Если он дойдет до своих и поднимет тревогу, на нас набросится вся Двести тридцать восьмая пехотная дивизия.

— Ее мы тоже перебьем! — громко, хвастливо заявляет Малыш.

— Недоумок, — ворчит Старик.

На нашей стороне линии фронта падает серия снарядов. Деревья взлетают к небу, словно гигантские стрелы, выпущенные из лука. Кое-где в лесу вспыхивает пожар.

— Уходим отсюда, — с беспокойством говорит Хайде, нервозно озираясь по сторонам. — Когда этот сбежавший солдат поднимет тревогу, начнется светопреставление! Пошли на прорыв! Это наш единственный шанс!

— Тогда прорывайся сам, дрянная немецкая обезьяна! — злобно кричит Порта. — Ты до того глуп, что не понял, что гут повсюду проволочные сети и волчьи ямы!

— Волчьи ямы? — испуганно бормочет Хайде и осторожно поднимает ноги, словно уже стоит на одном из этих дьявольских изобретений.

— Да, ямы, — саркастически смеется Порта, — и если русские нас настигнут, то столкнут в них, чтобы полюбоваться вдохновляющим зрелищем того, как мы умираем, корчась на кольях!

— А у такого надменного нацистского унтер-офицера, как ты, — говорит Малыш с глумливой усмешкой, — они первым делом отрежут член и отправят в зоологический музей в Москву, чтобы там каждый мог посмеяться над нацистскими миничленами!

От потрясения Хайде не может ответить.

Пройдя километра три, мы натыкаемся на замаскированные среди елей пулеметы русских. Все происходит так быстро, что мы толком не отдаем себе отчета в происходящем, пока бой не окончен.

Строчат автоматы, поблескивают в сумерках боевые ножи. Мы уволакиваем мертвых солдат НКВД в сторону от дороги, чтобы их не обнаружили сразу.

Артиллерийский огонь с обеих сторон прекращается, и громадные леса окутывает странная, угрожающая тишина.

Олень Порты исчез. Несмотря на протесты Старика, мы идем обратно искать его.

Малыш находит оленя среди деревьев, куда он приплелся умирать. Горло его пробито разрывной пулей.

Порта в горести бросается на землю рядом с ним. Олень преданно смотрит на него, и на глазах у нас наворачиваются слезы.

Грегор достает ампулу морфия и готовит шприц.

— Это последняя, — говорит он, — но почему несчастное животное должно страдать, если сумасшедшие люди убивают друг друга?

Вскоре олень умирает. Мы хороним его, чтобы он не стал добычей волков.

Внезапно Малыш подскакивает и напряженно прислушивается.

— Собаки! — говорит он. — Треклятые собаки!

— Ты уверен? — недоверчиво спрашивает Старик.

— Совершенно, — отвечает Малыш. — Ты вправду их не слышишь? Целая свора, притом больших!

Через несколько минут и все остальные слышат сильный, заливистый лай.

— Служебные собаки, — нервно шепчет Грегор. — Они разорвут нас на куски, если приблизятся вплотную!

— Пусть только эти паршивые собаки попытаются приблизиться ко мне, — дьявольски улыбается Малыш. — Я оторву им хвосты, и они тут же забудут, что служебные!

— Подожди, пока не увидишь их, — говорит со страхом в голосе Грегор. — Голодный тиф по сравнению с ними — просто домашняя кошка!

— Ну и что делать, черт возьми? — спрашивает Барселона, поправляя толстую повязку, закрывающую почти все лицо.

— Пошли в южную сторону, — предлагает Хайде. — Они не будут ожидать этого, и лес — хорошее укрытие.

— Только не от сибирских собак, — говорит Старик, проверяя, есть ли в рожке автомата патроны.

— Тогда давайте разговаривать с ними по-русски, — предлагает Малыш, — чтобы эти коммунистические псины приняли нас за своих! В нашем обмундировании мы вполне можем сойти за красноармейцев!

— Служебную собаку не обманешь, — убежденно говорит Старик. — Их так часто били плетьми за ошибки, что теперь они не ошибаются.

— Мне вдруг очень захотелось домой, — говорит Порта и бежит в лес в западную сторону.

— Да, в этом направлении, — решительно кричит Старик, — вперед и прямо! Рассредоточьтесь, прикрывайте друг друга огнем и приготовьте ножи. Держите их острием вверх, когда собаки бросятся на вас. Тогда живот у них окажется распоротым!

Мы с громким шумом идем через густой подлесок, перебегаем через замерзшую речку и выходим на поляну.

Позади слышатся громкие гортанные голоса, автоматная очередь вздымает возле нас снег, но деревья представляют собой хорошее укрытие. В лесу трудно попасть в движущуюся цель.

Я, словно бульдозер, продираюсь через кусты.

Позади меня раздается пронзительный вопль, переходящий в предсмертный хрип.

— Кто это был? — со страхом спрашиваю я.

— Фельдфебель Пихль, — отвечает Грегор. — Похоже, его каска и волосы слетели разом!

Среди деревьев мы залегаем в укрытие. Быстро перезаряжаем оружие. И молча ждем.

Русские идут на нас во весь рост, подбадривая друг друга громкими, пронзительными криками.

Старик подпускает их поближе, потом делает взмах рукой. На близком расстоянии автомат — страшное оружие. Нужно стараться не попасть ни в кого из своих.

Яростный автоматный огонь на секунду парализует русских, и они, не успев собраться с духом, валятся в снег.

Мы в ярости бежим к ним, пинаем их, колотим по лицам прикладами.

Бегущий впереди меня финский капрал падает. Мне некогда выяснять, убит он или только ранен. Наши позиции уже так близко, что никому не хочется погибнуть, помогая раненому товарищу.

Из леса выскакивают громадные сибирские волкодавы. Первый бросается на Барселону, но тот успевает увернуться и расстреливает собаку из автомата.

Двое других, кажется, действуют парой. Они бегут прямо к Старику, споткнувшись о пень, Старик падает и роняет автомат. В испуге он вскидывает руки, чтобы защититься от кровожадных зверюг.

Грегор убивает одну из собак выстрелом из пистолета. Мы не можем стрелять из автоматов, иначе убьем и Старика.

Последняя собака падает на него мертвой с мавританским кинжалом Легионера в спине. Даже при смерти она щелкает зубами у его горла.

— Господи Боже, — стонет Порта, когда в лесу снова слышен лай, и с полдесятка злобных, кровожадных собак несутся к нам по поляне.

Вестфалец с криком падает, суча ногами, под тяжестью набросившихся псов. Через несколько секунд от него остается только груда окровавленных клочьев. Автоматная очередь убивает двух животных, когда они поднимают морды с красными челюстями от кучи костей и кровавого мяса, которые только что были живым человеком.

Громадная, серая, похожая на призрак собака несется прямо на меня. Я инстинктивно пригибаюсь, это чудовище взмывает над моей головой и падает в снег.

Хайде встречает одного пса в воздухе ножом, из распоротого живота валятся на землю внутренности.

Нападавшая на меня собака готовится к новому прыжку. Какой-то миг я, как зачарованный, смотрю на громадные желтые зубы, обнаженные в дьявольском рычании.

Я в отчаянии разряжаю в нее весь автоматный рожок. Очередь отбрасывает животное назад и буквально рассекает шкуру на полосы.

Малыш ловит одну из громадных собак в воздухе, отрывает ей голову и запускает ею в следующую. Потом хватает ее за хвост и неистово вертит над головой. Кто издает больше шума, собака или Малыш, сказать трудно, но она летит без хвоста в ту сторону, откуда появилась. Хвост остался у Малыша в руке.

Теперь остаются только две собаки. Они передумывают нападать на Малыша, в нескольких метрах от него поворачивают обратно и бегут, скуля, к лесу, Малыш преследует их, крича во все горло.

У самой опушки Малыш хватает пса за шкирку и поднимает так, будто это щенок, а не злобный, обученный убивать сибирский волкодав. Возвращается к нам бегом, волоча за собой собаку, будто мешок.

— Я пристрелю эту злобную дворняжку! — кричит Хайде, вскидывая автомат и целясь в собаку.

— Только застрели пса, — рычит Малыш, — и я сорву твою нацистскую башку с паршивых плеч! Он пойдет со мной, я научу разгонять всех крипо из участка на Давидштрассе! — Гладит рычаще животное, которое испуганно сидит в снегу, скаля зубы. — Ты поедешь со мной в Гамбург и оторвешь задницу Отто так его перетак Нассу! Понимаешь, черный дьявол? — спрашивает он по-русски.

— Я не позволю тебе взять эту чертову тварь с собой, — лаконично говорит Старик, его автомат наведен на рычащего пса.

— Еще чего, — упрямо кричит Малыш, подтягивая животное поближе к себе. — Его зовут Франкенштейн, отныне он член великой немецкой армии! Примет присягу, как только мы вернемся!

— Пусти его, — приказывает Старик. — Пусть бежит к своим!

— Он останется! — упрямо кричит Малыш.

— Черт возьми, это злобная тварь, — говорит Порта. — Смотри, чтобы она не откусила тебе рожу!

— Можешь погладить Франкенштейна, — разрешает Малыш. — Он не тронет никого из моих друзей, будь уверен. Нравится он тебе?

— Да-а, когда рассмотрел, как следует, нравится, — неуверенно говорит Порта, — но декоративной собачкой я бы его не назвал!

— Вы спятили, спятили, спятили, — сдается Старик. — Вечно тащите с собой животных. Но с этим сибирским волкодавом уже переходите все границы! Этот дьявол только и ждет возможности сожрать нас всех!

Тишину нарушают выстрелы позади нас. Стреляют подоспевшие проводники собак, которые пришли в ярость при виде лежащих в снегу мертвых животных. Совершенно не обращая внимания на наш встречный огонь, они с криками бегут вперед, твердо решив отомстить за них. В живых после этой атаки остаются лишь несколько человек.

С немецко-финской стороны взлетают ракеты всех цветов. Там явно обеспокоены неистовой стрельбой на стороне русских.

Старик заряжает ракетницу. Ракета с глухим хлопком взлетает в небо, вспыхивает пятиконечной звездой, медленно опускается и гаснет над лесом.

— Дошли до своих! — устало бормочет Старик.

Мы неуверенно идем по неровной земле, оружие у нас наготове, все чувства обострены. Последний краткий отрезок пути зачастую оказывается самым опасным.

Я кубарем валюсь в .соединительную траншею и вывихиваю при падении плечевой сустав. Несмотря на боль, хватаюсь за автомат. Уже случалось, что люди радостно спрыгивали в траншею противника.

Наше отделение встречается с занимающей траншею ротой финских егерей. Ее командир, молодой, худощавый старший лейтенант с Крестом Маннергейма на шее, приветствует нас и угощает сигаретами из личного запаса. Грязный, бородатый лейтенант, с виду пятидесятилетний, хотя ему, возможно, еще нет двадцати, приносит водку и пиво.

Едва мы присели, раздаются свист и грохот, и вся позиция содрогается, будто при землетрясении.

— Народные мстители, — улыбается кавалер Креста Маннергейма, протягивая Старику бутылку водки. — Они никогда не промахиваются. В нас летит все, кроме кухонных раковин, всякий раз, когда прорывается отряд партизан.

Уже сонные, мы подходим к отведенным нам квартирам в тылу. Кто-то говорит, что для нас приготовлена сауна, но нам все равно. У нас только одно желание. Улечься спать.

Уже давно рассвело, когда наконец мы поднимаемся на свои усталые ноги. Спали мы так крепко, что не слышали воздушного налета, оставившего половину деревни в развалинах.

Порта готовит картофельное пюре с маленькими кубиками свинины. Добавляет туда масла. Это не настоящее масло, а прогорклый маргарин, но нам все равно. Мы едим, как люди, готовящиеся к семи годам голода.

Орудийная стрельба слышится далеким погромыхиванием.

— Вот так я бываю самим собой, — говорит Порта, с наслаждением потягиваясь. Живот у него выпирает, словно у беременной на девятом месяце, и его раздражает, что он больше не может проглотить ни ложки еды. Наконец-то он сыт. По горло.

— Кофе кто-нибудь хочет? — спрашивает Порта, поднимаясь на ноги.

Как только кофе готов, и мы расслабляемся в свете коптилок, распахивается дверь, и в облаке снега входит гауптфельдфебель Гофман.

— Черт, как холодно, — говорит он, согревая дыханием руки. — Найдется для меня чашка кофе?

Гофман отпивает несколько глотков и бранится, обжегши язык. Быстро оглядывает нас. Делает еще глоток. Потом достает из рукава лист бумаги и протягивает Старику.

— Выход через два часа! Вас будет прикрывать артиллерия!

Все разговоры прекращаются. Кажется, что под низким потолком комнаты пролетел ангел смерти. Мы не верим своим ушам.

Гофман, сощурясь, наблюдает за нами. Как бы случайно передвигает кобуру вперед.

— К чертовой матери! — кричит, побагровев, Порта. — Мы имеем право на два дня отдыха после полуторамесячного похода!

— Никаких прав вы не имеете, — отвечает Гофман. — Приказ пришел сверху. Оберст Хинка жаловался. И не переставал жаловаться, пока ему не пригрозили трибуналом!

— А как же отделение? У нас недостает людей! — спрашивает Старик. — Я никак не могу идти за линию фронта с девятью людьми. А мой заместитель, Барселона Блом, лежит в госпитале, у него тяжелое ранение лица!

— Об этом не беспокойся, — сухо говорит Гофман. — Армия заботится о таких вещах. Твое пополнение уже здесь. Вы будете самым смешанным отделением, какое только существовало. Среди вас будут русские, лопари и финны. Грузовики будут здесь через два часа, чтобы вы не утомлялись, они остановятся прямо у двери. Hals und Beinbruch! — говорит он и выходит за дверь.

— Такие вещи могут заставить человека молиться, чтобы ему оторвало ногу, — кричит Порта, дрожа от ярости. — Тогда будешь уже твердо знать, что больше не придется ходить по глуши, где полно партизан.

— Ногу? Спятил?! — кричит Малыш. — Как тогда убегать, когда за тобой гонятся с дубинками и синими огнями полицейские из участка на Давидштрассе? Руку! Вот это годится! С одной рукой стрелять из автомата не сможешь! Понятно?

— Руку хуже, — говорит Грегор. — Что делать деятельному человеку с одной рукой?

— Получать пенсию до конца жизни, — говорит Старик, — если руку он оставил здесь!

— Ты ничего не получишь, если мы проиграем войну, — уверяет его Порта, — даже если оставишь здесь обе руки.

Мы принимаемся собирать снаряжение и едва заканчиваем, как у двери уже стоят грузовики.

Снег валит так густо, что почти ничего не разглядеть, но это нам на руку при переходе линии фронта. В такую ночь наблюдателям приходится нелегко.

У Малыша осложнения со служебной собакой. Она не хочет идти. Рычит и скалит зубы. Приходится поднимать ее в грузовик.

— Вполне понятно ее нежелание, — говорит Порта, поглаживая собаку. — Кому охота возвращаться в Советский Союз?

Главный механик Вольф стоит, прислонясь к дереву, и наблюдает за нами с усмешкой.

— Вчера ночью мне снилось, что тебя разорвало надвое! — кричит он Порте, когда грузовики трогаются.

После того как он скрылся из виду, мы еще долго слышим его смех.

Грузовики поворачивают на Салу. Мы знаем, куда едем. На Заполярный фронт!

Мы засыпаем, не доехав до линии фронта, и валимся друг на друга, когда грузовик тормозит.

Тут нас принимают солдаты из финского женского батальона. Они молча смотрят, как мы переползаем через бруствер траншеи и под колючей проволокой.

Наискосок от нас злобно строчит пулемет. В небо взлетает ракета и медленно опускается к земле.

Мы ждем, тихо, как мыши, пока она не погаснет.

КОНЕЦ