Отказывающийся от переговоров во время битвы перескочит от сравнительно малого конфликта к куда большему тупику, заплатив еще более высокую цену.

Омар Брэдли, высказывание во время Корейской войны

«Мы будем двигаться и не просто двигаться, а двигаться быстро!» — пообещал начальник штаба обороны, сэр Теренс Левин, в одном из редких публичных высказываний 22 мая, в день после десантной высадки в Сан-Карлосе. Как и обстояло дело с большинством заявлений, звучавших из Уайтхолла на протяжении следующей недели, высокопоставленный чиновник скорее озвучивал благое намерение, чем делал обоснованное предсказание. Высадка как будто бы с новой силой сплотила военный кабинет. На тот момент инициатива совершенно очевидно находилась в руках командиров, осуществлявших непосредственное руководство в рамках операции. Объем сферы для принятия решений со стороны министров сократился, когда переговорный процесс повис в воздухе. Они могли только смотреть, слушать и ждать на обочине событий, но оставаясь в то же время пристальными наблюдателями. Сама по себе высадка десанта увенчалась феноменальным успехом. Ни один из коммандос морской пехоты не погиб в процессе выхода войск на сушу. Но, как и в случае с изначально успешной мобилизацией сил и отправкой в плавание оперативного соединения, Левин задавался вопросом: а не станет ли для политиков успех как средство руководства к действию худшим наркотиком, чем провал? «Они буквально воспарили из-за этого», — говорил он потом. Затем настала очередь сражения с вражеской авиацией у Сан-Карлоса, а с ним пришла череда неудач на море, каковая, как казалось, обещала подставить под угрозу срыва всю операцию. Левин неожиданно нашел политиков погруженными в глубокое уныние.

«Для военного кабинета та неделя стала худшей за все время противостояния, — вспоминал позднее один министр. — Мы просто не могли понять, что за чертовщина там происходит. Мы теряли по кораблю в день, а на суше не делалось ровным счетом ничего». Парламентская сессия продолжалась, и депутаты жаждали новостей с мест боев буквально каждую минуту. Министры находились под непрестанным давлением общественности. Левин висел на телефоне с Филдхаузом, а Филдхауз постоянно теребил звонками Томпсона. Как и после гибели ушедшего на дно «Шеффилда», холодок напряженности вполз в взаимоотношения между политиками и военными. Уайтлоу заявлял, будто «вскакивал по ночам от кошмарных видений Суэца». Нотт стенал, жалуясь коллегам на начальников штабов, которые «все говорят о своем плацдарме, как будто бы у них нет никаких других целей, кроме как построить этот плацдарм». Слабые места операции «Сатгон» неожиданно выступили на первый план и стали самоочевидными-то был план высадки, а не ведения кампании на суше. Левину то и дело приходилось отбиваться от настойчивых вопросов: почему авиации врага удается прорваться и наносить удары? Почему так важно дожидаться прибытия 5-й бригады? Не слишком ли ответственная задача возложена на Томпсона, ведь он всего лишь бригадир? Почему Мур так долго тащится туда? «Вот что случается, когда все отдается на откуп ВМС, — указывал один министр. — На суше они беспомощны». Доверие к Томпсону начало быстро разрушаться. Военный кабинет совершенно не желал знать о его сложных взаимоотношениях с Вудвардом и, похоже, ничего и никогда не слышал о пересмотре задач Томпсона на острове Вознесения, сводившихся только к обеспечению берегового плацдарма и ожиданию затем прибытия 5-й бригады. Генерал-майор Мур явно во все большей степени превращался в единственную надежду политиков. Уж он-то, конечно, оживит сонную жизнь в Сан-Карлосе и поведет войска в направлении к Стэнли. Когда сделалось известным о сидении Мура «в плену» на борту «QE2», об отсутствии возможности для него прибыть на Восточный Фолкленд до конца месяца, министры пришли в состояние шока. Левина начали упрекать, почему он не организовал перевозку генерала по воздуху.

Давление отражалось и в противоречивых информационных утечках из военного кабинета в ходе течения дней первой недели после высадки. В первое воскресенье министры выразили Левину желание «как можно быстрее приступить к выступлению с плацдарма». Соответственно, с Даунинг-стрит уведомили прессу об ожидавшемся скоро — «буквально на днях» — наступлении на Порт-Стэнли. В понедельник, 23 мая, Нотт в ответ на откровенный натиск против своих командиров выступил с противоположными уверениями. «Не может идти и речи о том, чтобы давить на командование на месте и заставлять его выступать преждевременно», — известил он палату общин. После 25 мая, когда счет кораблям, потерянным оперативным соединением, составил пять единиц, Тэтчер сама повторяла ту же фразу на встрече с женщинами тори. И все же, по мере течения недели нетерпение росло — и росло со всех сторон. Члены парламента, журналисты и в особенности радио и телевидение, старавшиеся отвечать чаяниям жадно пожиравших их программы слушателей и зрителей, — все ждали быстрейших действий. За отсутствием их они пускались в рассуждения и высказывали предположения. Программа «Ночь новостей» Би-би-си превратилась в полуночный семинар, где эксперты в области обороны, некоторые из которых недавно вышли в отставку из частей, находившихся теперь на Фолклендских островах, строили возможные предположения относительно действий войск там, рисовали карты и моделировали ситуации. И все же почему, почему ничего не происходило? Чиновник из секретариата кабинета министров вспоминал: «В тот момент военный кабинет находился в состоянии, близком к панике — министры впадали в отчаяние не из-за ролей второго плана, которые им приходилось играть, а из-за невозможности скрыть разочарование, испытываемое ими по поводу, казалось бы, необьяснимого бездействия Томпсона».

Планы прорыва с берегового плацдарма на севере по направлению к Тил-Инлету и Порт-Стэнли и на юг — к Гуз-Грину обсуждались в военном кабинете в среду утром, и корреспондентов-лоббистов заверили: «Ждите скорых новостей о наступлении британских сухопутных сил». А уж те не поленились раззвонить об этом. Как говорил позднее сэр Фрэнк Купер, беда заключалась только в наличии фактически всего двух направлений для наступления. Поскольку Гуз-Грин представлялся наиболее вероятным, новость, можно сказать, указывала путь. Утром следующего дня, 27 мая, радиокорреспондент Би-би-си, Кристофер Ли, получил подтверждение из уст высокопоставленного члена оперативного штаба, который поведал журналисту, что наступление уже идет, а потому он не видит необходимости сохранять тайну. Премьер-министр собиралась объявить об этом в палате общин во второй половине дня. Новость была озвучена в 1 час пополудни и разнеслась по всему миру. Тэтчер известила палату общин, что «британские войска начали продвижение с плацдарма в районе Сан-Карлоса». Любой, кто пристально следил за событиями, мог безошибочно предугадать направление атаки.

В то время 2-й батальон парашютистов еще шагал в направлении к месту ночного бивуака у Камилла-Крик. Должностные лица Министерства обороны, так остро не желавшие всполошить известиями аргентинцев из страха, как бы те не перебросили подкрепления на юг, теперь оказались в крайне сложном положении — слово, как известно, не воробей. Они его и не поймали. К вечеру в СМИ уже открыто высказывали предположения о цели наступления: задача ясна — взять Гуз-Грин, о чем в ту же ночь вещала зарубежная служба Би-би-си, волна которой принималась на Фолклендских островах.

Вновь британская военная и политическая машина продемонстрировала неспособность сохранять конфиденциальность — держать в тайне решения в ходе ожесточенной политической войны. Как высказался сэр Генри Лич: «Никто из нас не располагал каким-либо опытом современной войны в свете современных технологий СМИ». И все же операция в Гуз-Грин совершенно однозначно являлась результатом политического нетерпения. Как хунта в Буэнос-Айресе перед вторжением, британские политики после потерь 25 мая нуждались в известиях о неких успехах — слишком нуждались, чтобы помнить об осторожности, соблюдение каковой они так часто рекомендовали другим. При прессе, не ведавшей ни грамма самодисциплины и сдержанности, никак не скажешь, будто на домашнем фронте Британия показала себя высоко. О победе при Гуз-Грине сообщили фактически не ранее 10 часов вечера в пятницу. Парламент отправился на каникулы по поводу праздника Троицы, временно накормленный успехом.

***

Имея за спиной Гуз-Грин, премьер-министр вновь почувствовала жаркое дыхание международного давления. Узнав о предпринятой войсками Британии неделю назад высадке, Совет Безопасности ООН немедленно открыл дебаты. Парсонз отразил несколько попыток призыва к прекращению огня, высказанных рядом государств, в том числе Панамой, Японией и Ирландией. В конечном счете участники прений сошлись на принятии очередной резолюции (номер 505), каковая и прошла голосования в среду (26-го числа). Она не диктовала введения режима прекращения огня, а только призывала стороны к сотрудничеству с генеральным секретарем «с намерением положить конец текущим военным действиям». Резолюция также содержала обращение к генеральному секретарю с просьбой возобновить усилия на пути мира, «принимая во внимание подход, обозначенный в заявлении от 21-го мая». Первоначально фраза начиналась: «в соответствии с подходом…», но формулировку оспорил Парсонз, поскольку в таком виде документ предполагал бы согласие Британии на администрацию ООН, отчего Лондон отказался. Там не хотели позволить никаких намеков на возможность принудить Британию к возврату к компромиссам, на которые она соглашалась пойти до высадки десанта. Тогда Уганда выступила с предложением сойтись на варианте «принимая во внимание», и совет единодушно проголосовал за резолюцию. Она оставляла де Куэльяру всего семь дней на достижение установления режима прекращения огня — он решительно возражал против таких временных ограничений. «Совет Безопасности связывает мне руки», — ворчал генсек.

Вторая неделя пребывания оперативного соединения на Фолклендских островах открылась новыми голосами с призывами к Британии проявить сдержанность, или — по выражению Александера Хэйга — «великодушие победителя». Данный момент совпал с прибытием в Лондон папы римского Иоанна Павла и с серией страстных призывов к миру из уст понтифика. «Размах и ужас современных войн, — обратился он к собранию верующих в покрытом неизлечимыми ранами войны городе Ковентри, — делает их совершенно неприемлемыми как средство разрешения противоречий между странами». Визит папы здорово разбавлял информационное поле с новостями о боях и вызвал фонтаны радости у католического сообщества Британии. Пусть все это казалось бесконечно далеким от сути вопроса, но тем не менее укрепляло ощущение, будто Британия сделала выбор и дальнейшее кровопролитие ничего не изменит.

Теперь, как и на всем протяжении конфликта, этакое застенчивое представление британской пропагандой войны как серии наполовину секретных триумфов сослужило интересам Британии скверную службу. Для военного кабинета и для аргентинцев борьба оставалась вполне равной — сбалансированной. В глазах командования на местах событий и в Нортвуде, концепция британского великодушия являлась совершенно неприемлемой в отношении битвы, выигрыш в которой вовсе не обязательно казался им гарантированным. И все же в народе, да и в мире считали, что «это только вопрос времени, пусть и чертовски длительного».

Во вторник, 1 июня, военный кабинет вновь встретился для обсуждения вариантов договорного урегулирования. Позднее в ту же неделю премьер-министру предстояло отбыть на саммит западных стран в Версаль, где Британия, как ожидалось, окажется под давлением в отношении мирного разрешения конфликта. В «синьке», или черновом плане Министерства иностранных дел, подготовленном командой Паллизера, рассматривались различные возможности некой переходной администрации и конституционные варианты договорного урегулирования. Снова «вагон с оркестром» Министерства иностранных дел катил по рельсам «интернационализации» спора. Дипломатические линии сместились в Вашингтон, дабы вынудить Хэйга и Рейгана надавить на премьер-министра в Версале. Согласились даже поручить лорду Шэклтону достать с полки пропыленный фолиант выводов его комиссии в 1975 г. и доработать их в части вопроса экономики островов.

В Аргентине партия войны в итоге изрядно растеряла спесь. Члены хунты по несколько дней не показывались на публике. Военно-воздушные силы, ошеломленные потерями первых дней после британской высадки в Сан-Карлосе, стали объектом жесткой критики общественности за то, что позволили британским войскам создать плацдарм и спокойно укреплять его. Изменился и тембр голоса официальной пропаганды, ежедневно пытавшейся убедить нацию в том, будто Аргентина выигрывает войну. После Гуз-Грина информационная политика стала все больше ориентироваться на подготовку народа к плохим, а не к хорошим новостям. В то же самое время хунта дала старт новому и отчаянному дипломатическому наступлению. Бригадир Мирет и адмирал Мойя, дипломатические «эксперты» хунты, вновь отправились из Буэнос-Айреса в Нью-Йорк с предложением о готовности Аргентины пойти на крупную уступку, где к ним присоединился приехавший из Вашингтона генерал Мальеа-Хиль. Теперь Аргентина изъявляла согласие принять версию последнего британского мирного плана — в сущности, отступить почти на 280 км — в обмен на установление над спорной территорией попечительства ООН. Мирет также обладал значительно расширенными полномочиями — данным ему директивой военных правом договариваться о разрешении ситуации с де Куэльяром, не прибегая к обращениям в Буэнос-Айрес за одобрением своих действий. На тот момент хунта почти списала Коста Мендеса со счетов. Снова местом сосредоточения деятельности аргентинцев сделались ООН и кабинеты Киркпатрик и Сорсано. Тут хунта вновь оказалась впутанной в междоусобную борьбу ключевых фигур внешней политики США.

Известия о серии выпадов между Хэйгом и Киркпатрик на предшествующей неделе просочились в прессу, сделавшись достоянием журнала «Ньюсуик». Посол при ООН обвинила Хэйга в «шашнях» с Лондоном, а сотрудников его ведомства назвала «бриттами в американской одежде». Она также добавила: «Почему бы не распустить Министерство иностранных дел США и не предложить формировать нашу политику британскому Министерству иностранных дел?» Не желая остаться в долгу, Хэйг прошелся (чего никогда не отрицал) по неспособности миссис Киркпатрик «в умственном и эмоциональном плане здраво рассуждать в отношении данного вопроса из-за ее тесных связей с латиносами». Разочарование Министерства иностранных дел США в деятельности Нью-Йорка, ставившего целью возможный призыв Совета Безопасности к прекращению огня, особенно усугублялось тем обстоятельством, что Хэйг проталкивал очередной план мирного урегулирования для представления отправлявшемуся в конце недели на саммит в Версаль Рейгану. Со своей стороны Киркпатрик 31 мая провела в беседе с Рейганом сорок минут, умоляя его вынудить Британию прекратить готовящуюся кровавую баню в Порт-Стэнли. По ее уверениям, если такое случится, взаимоотношения Вашингтона с латиноамериканскими странами будут подорваны на многие годы. Больше того, она не хотела выступления США заодно с Британией в части наложения вето на призыв к прекращению огня в конце недели. Уже не в первый раз Британии приходилось столкнуться лицом к лицу с двумя соперничающими мирными инициативами, исходившими с противоположного берега Атлантического океана.

Первой выступала резолюция Совета Безопасности, выдвинутая и поддерживаемая Испанией и Панамой. Голосование по ней назначалось на пятницу, 4 июня. Она призывала обе стороны «немедленно прекратить огонь», а генерального секретаря — дать старт выполнению резолюций 502 и 505 «в полном объеме». Для Британии такое было уже чересчур. По выражению Парсонза, «здесь отсутствовала прямая и неразрывная связь» между прекращением огня и отступлением Аргентины, а потому образовывалось широкое поле для уверток. Еще более важно — ссылка на резолюцию 505 возрождала концепцию администрации ООН, позаимствованную из британской «Белой книги», но к тому времени уже дезавуированную Британией. Соответственно, Парсонз собирался прибегнуть к наложению вето. Но важность момента отказа Британии в поддержке резолюции перебивала экстравагантность удивившего всех поведения американской делегации. Несмотря на не прекращавшееся до последней минуты давление со стороны Киркпатрик и Эндерса, — мол, и британского вето вполне хватит, а посему незачем наживать неприятности из-за его дублирования? — Киркпатрик получила от Хэйга указание поддержать британское вето. В последнюю минуту Стессел в Вашингтоне неожиданно признал силу аргументов Киркпатрик. Хэйг дал одобрение в Париже, где начиналась Версальская встреча. Министру надо было выйти на разговор с Пимом, затем вернуться к Стесселу и, таким образом, обратно к Киркпатрик.

Сложный и неуклюжий процесс еще не завершился, когда США наложили свое вето на резолюцию. Затем Киркпатрик получила уведомление из Вашингтона, в котором ей предписывалось объявить, будто бы она воздержалась от вето, если бы ее известили своевременно. Что она и проделала. То было худшее из зол. Американцы ухитрились не вызвать удовольствия ни у кого и задеть всех. Самая хрусткая реплика Киркпатрик репортерам звучала впечатляюще: «Вы не понимаете, что происходит? Я сама не понимаю». Будто бы нарочно стремясь совсем посадить себя в лужу, никто из американских политиков, похоже, не уведомил о ситуации Рейгана до того, как тот оказался рядом с миссис Тэтчер в Версале во время следующего ланча. Она гордо молчала, пока толпа репортеров осаждала Рейгана, добиваясь от него объяснений подобным «шараханьям из стороны в сторону». Будучи в неведении относительно предмета вопроса, президент лишь произнес уклончивое: «Вы поймали меня далеко-далеко оттуда».

Второй инициативой являлся «план из пяти пунктов» от Рейгана, официально переданный Тэтчер в Версале 3 июня. Данная схема урегулирования, разработанная Министерством иностранных дел США в сотрудничестве с коллегами из внешнеполитического ведомства в Лондоне, представляла собой попытку рассматривать кризис Фолклендских островов в международном контексте. Цель состояла в привлечении неких государств как третьей стороны для миротворческой операции после отступления Британии и Аргентины. Уже шли переговоры с Ямайкой, Бразилией и, вероятно, с другими латиноамериканскими странами. Хэйг уверил британцев в готовности США в таких обстоятельствах тоже принять участие: важная гарантия против «ползучего аргентинского суверенитета» в глазах Лондона.

Разговоры о мире обнажили многие старые раны в военном кабинете. После взятия Гуз-Грина и прибытия генерала Мура с подкреплениями в виде 5-й бригады у министров создалось мнение, будто Порт-Стэнли падет от одного короткого и хлесткого удара. Однако командование сухопутных сил, как выяснялось, вновь связывали трудности тылового обеспечения в деле переброски живой силы и боеприпасов через Восточный Фолкленд. Когда британцы закрепились на позициях вокруг Стэнли, Левину оставалось утешаться только тем фактом, что, с переходом руководства войсками в руки Мура, министры не смогут больше жаловаться на неадекватность уровня командования. Начальники штабов буквально утопили военный кабинет в тактических брифингах, объясняя, почему взятие очень хорошо охраняемого города без гражданских потерь и с минимальным уроном у военных выльется в продолжительную и до боли кропотливую операцию. «Полагаю, министры несколько устыдились из-за своего поведения после Сан-Карлоса», — заметил один чиновник, а некий министр из военного кабинета признался: «Мы учились на своем опыте: раньше мы ждали быстрой победы, но теперь стали с большей готовностью прислушиваться к советам военных».

В данном контексте новые шаги по направлению к мирному урегулированию не имели и малейшего шанса на успех. Безусловно, ведомственные интересы в предотвращении битвы за Порт-Стэнли вполне заслуживают права называться значительными: как Министерство иностранных дел, так и Министерство обороны наряду с начальниками штабов хорошо осознавали неизбежность тяжелых потерь в предстоящем сражении, а также степень ущерба, каковым в долгосрочной перспективе грозило оно любым надеждам на итоговое разрешение кризиса вокруг Фолклендских островов. Военная победа, казавшаяся недавно единственным путем к свету в конце тоннеля в фолклендском вопросе, теперь, похоже, сулила удлинить этот тоннель. Для министров вроде Нотта и Пима казалось приемлемым все, лишь бы не пришлось дислоцировать на спорной территории постоянный британский гарнизон и держать ухо востро перед неизбежными поползновениями аргентинцев с материка. Если Британия изъявляла готовность принять администратора ООН до начала войны на суше, не лучше ли будет согласиться на сей вариант теперь, дабы избежать дальнейших людских потерь?

Американский военный историк, Фред Икл (которому случилось служить заместителем секретаря в Пентагоне в пору Фолклендской войны), отмечал, что момент неизбежной победы или поражения часто есть самый иррациональный аспект любого конфликта. Те, кто вот-вот проиграет, призывают свои войска предпочесть «погибнуть с честью», но не допустить стыда принятия поражения за столом переговоров (приказы обычно исходят из находящихся в безопасности штабов). Те же, кто стоит на пути к победе, убеждают своих в том, что «кровь наших павших на войне» велит не давать никакой пощады врагу и отказать ему в какой бы то ни было возможности компромисса. Подобное применимо к ограниченной войне в той же мере, как и к глобальной. Отказывающийся от переговоров во время битвы, как заметил в ходе Корейской войны Омар Брэдли, «перескочит от сравнительно малого конфликта к куда большему тупику, заплатив еще более высокую цену». Точно следуя представленному выше мрачноватому сценарию действий, генерал Галтьери приказал своим войскам на Фолклендских островах «сражаться до последнего солдата». По его заявлению, сражению за Порт-Стэнли суждено было стать лишь одной из битв в долгой войне. Между тем 6 июня Сесил Паркинсон выступил по британскому телевидению и поведал зрителям, что «после высадки десанта в Британии произошла радикальная смена настроений». По его словам, «аргентинцам не будет места на этих островах или в тамошней новой администрации». Ни о каком вопросе совместного суверенитета не может быть и речи. «Мы должны приготовиться удержать вновь обретенное». Иначе говоря, пользуясь широко цитируемыми британской прессой словами сержанта-знаменщика, участвовавшего в боях за Фолклендские острова: «Если стоило воевать за них, то стоит и удерживать». Поступательное ужесточение позиции Британии по мере продолжения войны на суше вело ее к очередной неделе мучительной агонии и смертей. Оно в конечном счете не позволило достигнуть длительного решения проблемы Фолклендских островов, явившегося бы частью плодов победы.