… Закон простой

Они хранят с былых времен:

Пусть тот берет, кто всех сильней,

И пусть владеет он.

Уильям Вордсворт, Rob Roy’s Graue («Могила Роб Роя») [53]Цит. по переводу на русский язык романа Вальтера Скотта «Роб Рой». — Прим. пер.

В 1981 г. Аргентина переживала новый и радостный опыт. Ее взялось открыто опекать самое могущественное государство на Земле. Прошедший год стал свидетелем приезда американских гостей, которые на сей раз не спешили задавать вопросы о тюрьмах, пыточных застенках и даже о проблемах соблюдения прав человека. Роджер Фонтейн и генерал Дэниэл Грэм, советники кандидата в президенты Роналда Рейгана, решили обойти вниманием эти щекотливые моменты, прежде неизменно привлекавшие к себе визитеров из США. Они обсуждали отмену введенного при Картере эмбарго и приветствовали аргентинцев как товарищей в деле борьбы с марксизмом в Латинской Америке. Им грезился образ нового антикоммунистического альянса в Южной Атлантике. За этими господами подоспел генерал Вернон Уолтерз, бывший заместитель главы ЦРУ и этакий бродячий «свободный художник» от Министерства иностранных дел. Прибывали и должностные лица из военных сфер администрации Рейгана. Всех душевно принимал новый начальник штаба армии, генерал Леопольдо Галтьери, а в августе его пригласил в гости американский визави, генерал Эдвард Мейер. Симпатичный кавалерийский офицер, не дурак выпить, не любивший к тому же тратить время на тонкие нюансы международной политики, Галтьери имел большой успех у принимающей стороны.

В то же самое время начал разваливаться режим Виделы, находившийся у власти с 1976 г. и поддерживавшийся хунтой лидеров трех видов вооруженных сил Аргентины. Консервативная экономическая политика доктора Мартинеса де Оса провалилась (или оказалась недостаточно жестокой): она не смогла обуздать растущую инфляцию и прекратить спад темпов экономического роста, а также привела к потере средним классом значительной доли реальных доходов. В марте 1981 г. Видела отказался от президентства, выдвинув на замену себе бывшего армейского командира Роберто Виолу. Власть, совершенно очевидно, оставалась в руках триумвирата военной хунты, куда уже и раньше входил Галтьери. Восхождение к президентскому креслу Виолы сопряжено с прелюдией к политическим беспорядкам в Аргентине: с множеством разговоров о возвращении к демократии, с крайними проявлениями в политической деятельности и с ответными заговорами военных в их стремлении остановить все это.

К октябрю стало ясно, что дни президентства Виолы сочтены. Перетасовка в членстве хунты (обычно происходившая примерно раз в два года) привела к выходу на передовые позиции новых представителей ВВС и ВМС — бригадир-генерала Басилио Лами Досо и адмирала Хорхе Анайя соответственно. Последний, известный как жесткий противник возвращения к каким бы то ни было формам гражданского правления, отпихнул в сторону ряд более старших офицеров из числа претендентов на пост. У него к тому же имелось и качество, редкое в тогдашней аргентинской истории: будучи военно-морским офицером, он, тем не менее, дружил с армейским командующим, Галтьери.

В ноябре Галтьери вновь на скорую руку посетил Вашингтон, где среди прочего отобедал с Каспаром Уайнбергером и встретился с советником Рейгана по вопросам национальной безопасности, Ричардом Алленом. Уже рассматривавшийся как следующий правитель своей страны, Галтьери удостоился на публике довольно лестной ремарки Аллена как «величественная персона». От таких разговоров закружилась бы голова даже у человека куда более скромного, чем Леопольдо Галтьери. Перспектива появления у власти в Буэнос-Айресе новой сильной личности, по легко понятным причинам, вполне импонировала команде Рейгана. Заметная, пусть и не совсем чистая победа над партизанами левого крыла вместе со всеми связанными с ними рассуждениями о правах человека постепенно уходила в прошлое. Галтьери казался амбициозным и сознающим жажду Аргентины в харизматичном руководителе по образцу Перона. В то же время как лидер он не являлся искушенным в политике лицом и обещал стать вполне послушным. Галтьери представлялся превосходным вождем государства-клиента. Для Америки с возрождавшимся в ней антикоммунизмом Аргентина, возглавляемая таким правителем, являлась бы настоящим южным заслоном против латиноамериканской революции.

Уолтерз считал, что в Вашинггоне Галтьери настоятельно рекомендовали не слагать с себя обязанности командующего армией в случае официального прихода к власти. Для сохранения командования ему понадобилось бы согласие, по крайней мере, какого-то другого члена хунты, предположительно его друга Анайи. Люди, посвященные в кулуарные дела аргентинской политики и знавшие обоих, говорили, будто соглашение это, заключенное в декабре 1981 г., незадолго до занятия поста президента Аргентины генералом Галтьери, подразумевало гарантии по ряду вопросов политики. Один из них означал понимание необходимости возвращения Фолклендских островов в пределах двухлетнего президентского срока Галтьери, желательно до января 1983 г., 150-летней годовщины захвата территории британцами. Львиная доля славы досталась бы в этом случае ВМС, в сфере оперативной ответственности которых находились Мальвинские острова.

В декабре Виола оставил президентский пост по состоянию здоровья, а Галтьери вступил в должность и произвел полную смену кабинета. Доля гражданских лиц в нем увеличилась, в том числе туда вошли два деятеля, которые, скорее всего, понравились бы в Вашингтоне, — один из них министр экономики, доктор Роберто Алеман, верный последователь профессора Милтона Фридмана. Он отличался от предшественника, Мартинеса де Оса, в основном еще большей решимостью применять то же, если и не более горькое лекарство дефляционных мер. В качестве другого назовем Никанора Коста Мендеса, вернувшегося в Министерство иностранных дел после десятилетнего отсутствия. Первые меры пакета Алемана, введенные в действие в январе 1982 г., отличались сокрушительной жесткостью. Начиная борьбу под лозунгом «долой инфляцию и регулирование — даешь денационализацию», он ввел плавающий курс обмена валюты, заморозил зарплаты в бюджетной сфере (не пустой звук при 150-процентной инфляции), увеличил непрямое налогообложение и пошел даже на снижение оборонных расходов. В перечень сокращений не входили немецкие фрегаты для ведомства Анайи и реактивные самолеты «Супер-Этандар» французского производства. Во времена, когда политические процессы только подавали голос после пяти лет тотального подавления, пакет мер можно назвать смелым, причем смелым до грани с безрассудством.

На своем поле Коста Мендес предложил не менее жесткую, хотя и по внешним признакам куда менее болезненную стратегию. Помимо сближения с США, Аргентине надлежало восстановить региональное верховенство. Данный путь подразумевал активное участие в борьбе с коммунистами в Центральной Америке, в особенности в Никарагуа и Сальвадоре, а также силовое разрешение территориальных споров с Британией и Чили. Разногласия с Чили по поводу группы островов в проливе Бигля, как считалось, уже были утрясены ранее, сначала британской короной (выступавшей в качестве арбитра при заключении договора в 1902 г.), а затем Ватиканом. Оба раза решения принимались в пользу Чили. Галтьери, как командующий армией, ранее использовал вес своего влияния для отказа от арбитража Ватикана, и в январе 1982 г. Коста Мендес официально объявил о непризнании в дальнейшем Аргентиной обязательств перед Чили по договору от 1972 г. Войсковые формирования отправились в южный пограничный ареал, а отношения двух стран беспрецедентным образом ухудшились. На всем протяжении Фолклендской войны Аргентина опасалась возможности удара чилийцев ей в спину и держала часть наилучшим образом подготовленных к действиям в условиях зимы коммандос вдалеке от Фолклендских островов и поблизости от чилийской границы.

И сам Коста Мендес, и его заместитель, Энрике Рос, являлись ветеранами спора вокруг судьбы Фолклендских островов. Коста Мендес считал совершенно абсурдной ситуацию с переговорами, которые тянулись больше десятилетия после того, как он, казалось бы, обо всем договорился с Джорджем Брауном еще в 1967 г. Мендес знал об остром стремлении британского Министерства иностранных дел к улаживанию вопроса. Министерство финансов не выказывало ни малейшего интереса в отношении развития территории. Десятилетнее Соглашение по коммуникациям британская сторона выполнять не спешила. Доклад Шэклтона пылился где-то на полках. Вдобавок к этому за истекший год было принято решение об отзыве HMS «Эндьюранс», населению островов отказали в полном британском гражданстве, и даже Британская антарктическая служба вот-вот собиралась закрыть станцию на Южной Георгии из-за нехватки средств. По всем показателям государство это устало от колониальной ответственности.

Пусть возвращение «Мальвинских островов» и не решит внутренних противоречий в самой Аргентине, оно, по крайней мере, поможет на какое-то время сплотить нацию, послужит оправданием правления военных и обелит репутацию вооруженных сил после ужасов грязной войны (желание очиститься стало одной из причин избрания печально известного лейтенанта Альфредо Астиса в командиры экспедиции по захвату Южной Георгии). К тому же успехи на поприще войны придали бы хунте авторитета, в каковом она, безусловно, нуждалась для проведения в жизнь мер из экономического пакета Алемана.

Не прошло и недели с момента обретения власти Галтьери, как старый план вторжения ВМС подвергся ревизии. Предположительно для старта операции предполагалось избрать дату в период между июлем и октябрем 1982 г., когда «Эндьюранс» будет отозван, а любой контрудар военно-морских сил британцев окажется почти невозможным из-за суровой зимней погоды. Фокус состоял в том, что на пути к Фолклендским островам британским войскам пришлось бы акклиматизироваться сначала в условиях тропиков, а сразу потом — холодных широт Южной Атлантики. Не менее важную роль играло и ожидаемое в июле получение ВМС партий французских самолетов и противокорабельных ракет «Экзосет». К тому же к тому моменту удалось бы как следует подготовить к боевым действиям призывников.

Важнейшим компонентом успеха военной операции являлась бы неожиданность. Никакого замышлявшегося Массерой вывода населения. Использование минимума войск и нулевые потери среди местных жителей на островах. Мир будет поставлен перед свершившимся фактом, а Британия не сможет взбудоражить эмоции в Организации Объединенных Наций. Ни в коем случае нельзя никого ни о чем предупреждать, дабы не увеличивать риск отправки подкреплений на острова британцами. Считается, что на начало 1982 г. лишь девять фигур в составе хунты действительно знали о планах скорого вторжения.

Дипломатическая аргументация указывает в несколько ином направлении. Министерство иностранных дел Аргентины не есть некий монолитный институт. Министры и высокопоставленные должностные лица приходят в него и уходят оттуда систематически, к тому же многие служат офицерами в вооруженных силах. За рубежом аргентинским дипломатам приходилось работать параллельно с сетью атташе, действовавших независимо и отчитывавшихся только перед своим командованием. Например, военно-морская миссия в Лондоне имеет (или имела) собственное здание на Воксхолл-Бриджроуд. Старший военный атташе в Вашингтоне, бригадный генерал Мигель Альфредо Мальеа-Хиль, считался куда более влиятельной персоной в окружении Галтьери, чем посол, Эстебан Такач, и точно так ситуация и воспринималась администрацией.

Коста Мендес прекрасно осознавал, что для осуществления вторжения на Фолклендские острова и достижения этим fait accompli в духе Гоа необходимы дипломатические приготовления. Требовалось создать атмосферу законного недовольства. Большую важность приобретали поддержка латиноамериканских стран, американский нейтралитет и, вероятно, вето русских в Совете Безопасности ООН. Похоже, ни Коста Мендес, ни кто-нибудь из его советников не верили в возможность британского вооруженного ответа. При всем том сами по себе финансовые и экономические санкции таили риск нанесения огромного вреда Аргентине. Коста Мендесу хотелось бы разузнать, что произойдет в случае вторжения.

В результате образовывался конфликт между необходимостью поддержания строжайшей секретности и желанием получения определенной информации. Агентов инструктировали задавать тем, с кем они контактировали, «гипотетические» вопросы. Указания на намерения Аргентины появились в прессе Буэнос-Айреса, особенно в открытой форме в колонках хорошо информированного Хесуса Иглесиаса Роуко из газеты «Ла Пренса». Не далее как в январе он писал: «Аргентинское правительство вот-вот предложит ряд условий британцам прежде, чем продолжать дальнейшее ведение переговоров… Существует уверенность в том, что если очередная попытка Аргентины добиться решения на переговорах с Лондоном провалится, Буэнос-Айрес уже в текущем году возьмет острова силой».

В Вашингтоне генерал Мальеа-Хиль находился в постоянном контакте с заместителем помощника министра по межамериканским делам в Министерстве иностранных дел США, Томом Эндерсом, равно как и с послом США в ООН, миссис Джин Киркпатрик, давним экспертом по латиноамериканским вопросам. Оба отрицали впоследствии какое-то словесное стимулирование хунты к вторжению в ту пору. И все же их открытое дружелюбие само по себе говорило хунте все то, что та желала слышать. Редакторам газет без лишних церемоний указывали на необходимость публикации эссе и репортажей их иностранных корреспондентов о гипотетической «реакции» за рубежом. Рауль Файн Бинда, лондонский корреспондент «Сиете Диас», остроумно предложил передовицу «Таймс» с крупным заголовком: «Миссис Тэтчер снаряжает в поход флот». Он даже «назначил» командиром адмирала Вудварда. Материал появился в самую неделю вторжения и, похоже, оказался единственным точным предсказанием во всем разведывательном предприятии хунты.

Зарубежные рапорты агентов и корреспондентов в большинстве случаев создавали в Буэнос-Айресе сравнительно радужную картину взгляда мира на обновленную Аргентину. По причине тонкости дела и опосредованности подхода сбора сведений полностью полагаться на добытые такими путями разведданные не представлялось возможным. Зачастую информация приходила по военным каналам и страдала от искажений, каковые едва ли не неизбежны при прохождении по цепочке командования. Офицеры осознавали, что их начальству угодно услышать о малой степени вероятности жесткого ответа Британии. Но, так или иначе, все указывало в одном направлении и приводило к такому выводу: британцы не будут действовать вооруженной рукой, страны третьего мира в ООН встанут на сторону Аргентины, Британия не получит сильной поддержки в Совете Безопасности, но даже если поддержка все же будет высокой, СССР разыграет антиколониальную карту и воспользуется правом вето, и наконец санкции, наложенные Британией, окажутся неэффективными и непродолжительными.

***

Как высокие напольные часы из дедушкиного кабинета, увитые сединами переговоры по Фолклендским островам, перенесенные с предшествовавшего декабря на февраль 1982 г. из-за произведенного Галтьери переворота, должны были вот-вот пробить очередной час в штаб-квартире ООН в Нью-Йорке. Британскую делегацию опять возглавлял очередной новичок в данном процессе, Ричард Люс. Заместитель министра в Министерстве иностранных дел, прежде специализировавшийся на Африке, Люс взял на себя вопросы Америки после ухода Ридли на повышение. Новый чиновник был придерживавшимся либеральных взглядов тори с негромким голосом. В противоположность большинству переговорщиков по Фолклендам, он до того лично посетил острова как делегат Ассоциации парламентариев стран Содружества наций. Из всех груд документов, переданных ему Джоном Юром при вступлении в должность, папка Фолклендских островов была, без всякого сомнения, самой увесистой.

Будучи по натуре человеком осторожным, Люс не испытывал ни малейшего желания очутиться вздернутым на ту же дыбу, на которую кровожадные «эаднескамеечники» подняли его предшественника, Николаса Ридли. Поэтому Люс потребовал заведовавшего отделом Южной Америки Робина Ферна дать гарантии, что разнообразные воинственные вопли, раздающиеся из Буэнос-Айреса, не содержат каких-то новых примесей и ингредиентов. Последние сообщения, исходившие от Коста Мендеса, говорили об особом нетерпении Аргентины. Журналисты даже атаковали Роса в аэропорту перед отлетом в Нью-Йорк. Что, что все это означало?

Ферн с позиции своего ведомства в Лондоне и лично Энтони Уильямса, посла в Буэнос-Айресе, с полной уверенностью отвечал, что подобная истерия есть нормальное явление перед каждым раундом переговоров, а посему Люсу не следует впадать в особые страхи по сему поводу. Уильямс подготовил полное резюме по правительству Галтьери еще накануне в декабре. По его мнению, новый режим будет проводить жесткую внутреннюю политику и станет наращивать давление на Британию в вопросе Фолклендских островов, но в данное время у хунты слишком много забот, а посему она вряд ли отважится на какие-то особо рискованные инициативы сейчас же. В Нью-Йорке Уильямс лично высказал свою точку зрения Люсу.

Рос начал переговоры под совершенно очевидным сильным давлением из Аргентины. Юрист и изощренный игрок на ниве международного права, он не всегда умел скрывать неприязнь к военным хозяевам. В результате противоположная сторона обходилась с британцами с показной нетерпимостью. Рос основывал позицию на требовании создания постоянной рабочей комиссии по Фолклендским островам с переходным от Британии к Аргентине председательством. Он настаивал на ежемесячных заседаниях и — что более важно — на ограничении продолжительности процесса переговоров концом текущего года. Ничего так не сбило с толку в дальнейшем британскую разведку, как упоминание об этом крайнем сроке.

После многих отговорок Люс в конечном счете согласился на комиссию, добавив условие постоянного присутствия в ней двух членов совета островов. Он мог также принять предложение о «регулярных» встречах, об «открытой» повестке дня и о «ревизии» по итогам года. Рос все время сносился с Буэнос-Айресом. В конечном счете сделка наткнулась на вопрос ратификации обеими сторонами. Люс не согласился ни на что иное, кроме как на продолжение переговоров, пусть и в убыстренном темпе. Участники процесса подготовили совместное заявление для обеих столиц. В нем говорилось о «теплой и дружественной атмосфере» переговоров, но не упоминалось о подробностях.

Затем Рос навестил генерального секретаря ООН, Хавьера Переса де Куэльяра, и в личной беседе поведал ему о своем полном удовлетворении результатами. Он достиг куда большего, чем любой из предшественников, к тому же теперь казалось, ничто уже не помешает переговорам идти с должным темпом. Люс, Уильямс и два представителя населения островов, присутствовавшие на заседаниях, — все испытывали, по крайней мере, уверенность. Они дружно сходились на том, что «выиграли от трех до шести месяцев». Затем Люс приступил к выполнению второй составляющей своей миссии: к визиту в Вашингтон для обсуждения проблемы Сальвадора в Министерстве иностранных дел США. Тут он встретился с Томом Эндерсом, готовым вот-вот отбыть в поездку в Буэнос-Айрес, и усмотрел благоприятную возможность заверить Коста Мендеса в доброй воле Британии в новом раунде переговоров. Голова у Эндерса была забита Сальвадором и Никарагуа и он, совершенно очевидно, вообще не считал вопрос Фолклендских островов каким-то поводом для разговоров. Америка также держалась традиционного нейтралитета и в отношении их суверенитета. Однако поспособствовать Эндерс согласился.

Тогда-то — именно тогда, в начале марта 1982 г., — ошибочные суждения громоздились, наталкиваясь и наваливаясь на неверные расчеты. Похоже, Коста Мендес рвал и метал из-за «теплого и дружественного» нью-йоркского коммюнике Роса. Нечто теплое и дружественное с Британией, да еще и срок длиной в добрый год — этого он менее всего желал в момент подготовки вторжения. Мендес наотрез отказался публиковать коммюнике. Вместо того его первый секретарь, Густаво Фигероа, озвучил совершенно противоположное заявление о том, что-де Аргентина со всей доброй волей вела переговоры слишком долго. Если Британия не пойдет на передачу суверенитета в ближайшем будущем, Аргентина сохраняет за собой права «использовать другие средства» для возвращения себе островов. Оглядываясь назад, можно констатировать: здесь мы имеем дело с первой стадией предсказанного британским Министерством иностранных дел «наращивания давления». Однако в Лондоне пассаж интерпретировали иначе.

Спустя неделю Эндерс передал сообщение Люса далее Коста Мендесу и, как он уверял, самому Галтьери. Оба выслушали американского ходатая и никак не отреагировали, косвенно подтверждая мнение Эндерса в отношении излишней обеспокоенности Люса. Эндерс не высказался, а его и не спросили о том, могут ли у Америки быть какие-то намерения в отношении вторжения. Только в разговорах с Росом сквозили признаки ведения какой-то большой игры, связанной с годичным сроком, но и Рос, как считается, не знал ничего о планах вторжения. Темами бесед Эндерса стали многие вопросы от положения в Центральной Америке и сотрудничества по делам безопасности до сельского хозяйства в Европе и проблемах Организации американских государств. А тут еще и Фолклендские острова! «В конце-то концов, это было сугубое дело СК», — резюмировал Эндерс позднее. Только оглядываясь назад, постиг он весь глубинный смысл молчания аргентинцев и всю значительность своей ошибки. Взаимоотношения между Вашингтоном и Буэнос-Айресом оставались близкими.

Если Рос, вернувшись домой, попал чуть ли не с корабля на «ковер», где его едва не высек кровожадно мыслящий ястреб-босс, Люс возвращался не в ведомство, а в голубятню. Его и в самом деле шокировал разворот кругом в Буэнос-Айресе в отношении подписанного в Нью-Йорке коммюнике. Оба они с Каррингтоном только и могли, что гадать по поводу значения сей новости. Совет должностных лиц выглядел недвусмысленно, как и мнение посла на месте. Да, трения были, но в них нет ничего особо зловещего и беспрецедентного. Однако надо остерегаться, как бы, чего доброго, не спровоцировать Буэнос-Айрес и не дать ему повода для эскалации. И все же Люс волновался. А что присоветует Каррингтон?

Высоко на стенах здания Министерства иностранных дел в Уайтхолле висят портреты людей, которые не вдавались в долгие размышления. В случае сомнения они отправляли в поход канонерские лодки. Многим из его поклонников лорд Карринггон видится последним из министров иностранных дел этакого палмерстонского типа. Но все же и он не отреагировал столь же воинственно. Причины отчасти обусловливались внутренним положением, механизмом процедур Министерства иностранных дел, но с другой стороны, возможно, знаменитой невозмутимостью самого Каррингтона. Однако прослеживаются и внешние факторы — результаты взаимоотношений, сложившихся между учреждениями и отдельными министрами всюду в администрации миссис Тэтчер.

Даже и для министра иностранных дел не так-то просто мобилизовать британские ВМС. Сначала он должен обратиться к комитету по ВиО кабинета и изложить дело его членам. Далее он неизбежно столкнется с нежеланием Министерства обороны влезать в расходы и перебрасывать корабли. Точно так же не стоит ждать симпатий и от Министерства финансов. Следовательно, ему нужно иметь на руках карту в виде очевидно значительной угрозы национальным интересам, предположительно в форме рапорта с оценками ОКРС от секретариата кабинета министров. Но раньше всего предстоит уладить дело с премьер-министром. Все-все захотят узнать о предполагаемых побочных действиях со стороны союзников и Органиэации Объединенных Наций, о продолжительности оборонной инициативы и о том, что произойдет в случае начала военных действий.

Каррингтон и Люс не видели основания — особого роста напряженности — для оправдания согласованного обращения к коллегам-министрам. Свидетельства о чем-то зреющем далеко на юге как будто бы настораживали. Но они поступали преимущественно из аргентинской прессы, а Министерство иностранных дел, руководствовавшееся соображениями Уильямса, не придавало им особого значения. Оценки ОКРС, собиравшего и анализировавшего данные в основном от дипломатов Министерства иностранных дел, тоже как будто бы способствовали созданию радужной картины. Галтьери, подчеркивали они дружно, не проявлял никакой воинственности в данном вопросе. Взаимоотношения между Аргентиной, Британией и США были хорошими. Раунд переговоров в Нью-Йорке завершился конструктивно, обещая впереди еще целый год совещаний и заседаний до подведения конечной черты. (Те самые встречи по-прежнему рассматривались ОКРС как свидетельство сдержанности Аргентины даже после опровержения со стороны самого Буэнос-Айреса.) Сообщения с предупреждениями о росте драчливости в настроениях Аргентины, присылаемые министерству командиром судна «Эндьюранс» кэптеном Ником Баркером, в расчет не брались, ибо считались частью кампании по борьбе против завершения миссии корабля в Южной Атлантике.

На пути Каррингтона лежало препятствие величиною в год — год, о котором то и дело твердили все участники того этапа Фолклендского кризиса. К весне 1982 г. во взаимоотношениях между учреждениями в правительстве миссис Тэтчер господствовали исключительно соображения бюджетного характера. Система предельного размера кредита, введенная в период правления администрации Каллагэна, была возведена сэром Джеффри Хау в степень — нечто похожее на начало и конец политики. Пусть схема не привела к тотальному урезанию расходов на социальные нужды, но, несомненно, стала настоящей анафемой любым политическим шагам, сопряженным с дополнительными затратами. В частности, департаменты яростно сопротивлялись каким бы то ни было посягательствам на их расходы со стороны других учреждений — всему, что грозило ухудшением взаимоотношений с Министерством финансов. Весной 1982 г. ни одно ведомство не имело столь же сложных контактов с Министерством финансов, как Министерство обороны. В целях экономии денег на ВМС пришлось наложить жесткие ограничения по части расхода топлива. Для Нотта стала известным подспорьем публичная поддержка со стороны премьер-министра в палате общин в феврале 1982 г., каковой он заручился из-за сопротивления требованиям Каррингтона не отменять миссию «Эндьюранса».

3 марта Люс сделал перед палатой общин первое заявление о переговорах в Нью-Йорке. Он безукоризненно отрепетировал свое выступление и не дал слушателям забить традиционную тревогу на данную тему. И все же ему пришлось отвечать на прямо заданный Джулианом Эмери вопрос: «Заверит ли нас министр в факте принятия всех надлежащих шагов по обеспечению защиты островов перед лицом неожиданного нападения?» Люс дал уклончивый ответ, ибо знал о решении кабинета отказать ему даже в продолжении миссии «Эндьюранса». Но Эмери не забыл о своем вопросе, а аргентинское посольство представило вниманию Буэнос-Айреса все нюансы ответа Люса.

Двое суток спустя, 5 марта, Люс и Каррингтон собрали своих чиновников, в том числе Ферна и Юра, в Министерстве иностранных дел для обсуждения положения вокруг Фолклендских островов в свете воинственного отклика Коста Мендеса. Встреча эта оказалась ключевой по важности для правительственных действий в марте. Ферн и Юр, поддерживаемые Уильямсом в Буэнос-Айресе, полагали, что решительно непонятно, чего добивается хунта, — стремится ли она к стимуляции новой напряженности или ищет способов для отвода глаз и розыгрыша какой-то другой карты. По совету должностных лиц, следовало отправить Уильямса на встречу с Коста Мендесом для прояснения вопроса и, если надо, — набросать черновик жесткого письма в Буэнос-Айрес. На совещании собравшиеся вновь и вновь прокрутили тему трех предполагаемых фаз наращивания давления и начали формировать планы возможного ответа. Несмотря на возобновление трений, ожидалось еще проявление аргентинцев в ООН. Затем следовало предвидеть блокаду Фолклендских островов, прекращение воздушного сообщения и подачи топлива. Предложили послать в комитет по ВиО предостерегающую записку с обрисованными в ней контурами привлечения необходимых финансов при принятии дополнительных мер, направленных на противодействие угрозе. И наконец, третье и заключительное — ставился вопрос военного давления, возможно, в форме тайной высадки войск на одном из островов поблизости.

В целях приготовления к последнему моменту острой ситуации пришлось вновь просмотреть военную папку по Фолклендским островам. Эта активность совпала с отправленным 8 марта в адрес Министерств иностранных дел и обороны запросом премьер-министра (стимулированного рапортами разведки) в отношении планов действий в чрезвычайных обстоятельствах. Вдобавок к этому в комитет по ВиО отправилась очередная просьба отказаться от отзыва «Эндьюранса». Похоже, именно на этом этапе нижестоящие должностные лица впервые поведали министрам об обстоятельствах дела 1977 г. Правила британского правительства диктуют: совет, данный чиновниками одной администрации, не доводится до сведения другой. Операция 1977 г. проводилась в обстановке секретности и считалось естественным сохранять ее в тайне и далее, но на данном этапе посвященные в дело лица находили целесообразным по крайней мере сделать упоминание о предыдущем оперативном соединении. Они подчеркивали, что обстоятельства, вынудившие правительство к отправке формирования, были куда более серьезными, нежели теперь — тогда, например, дошло до отзыва послов. Каррингтон поинтересовался, извещали ли о происходящем аргентинцев, и получил ответ «нет», каковой лишь усугублял незначительность ситуации. Вопрос высылки субмарин так и не был поднят. Свидетельства и рекомендации, имевшиеся в распоряжении до заседания, как представляется, и близко не оправдывали такой ответ. Отправь они в тот момент запрос в комитет по ВиО, те же свидетельства и те же рекомендации были бы доведены до сведения министров как инструктивный материал. Никто из государственных служащих, проинтервьюированных для этой книги, ни на минуту не сомневался в результате: «Запрос осмеяли бы как нечто, не подлежащее обсуждению».

***

Две недели спустя, когда не состоялось еще заседание комитета по ВиО и не пришел ответ Министерства обороны по «Эндьюрансу», случилось некое происшествие, которое, похоже, застало врасплох как Буэнос-Айрес, так и Лондон. В начале марта аргентинский торговец металлическим утилем по имени Константино Давидофф обратился в британское посольство за разрешением приступить к выполнению контракта, заключенного с базирующейся в Шотландии транспортной фирмой Кристиан Салвесен. Договор предусматривал очистку от лома китобойной станции в Лите, на Южной Георгии, каковую Давидофф лично осматривал накануне в декабре. Заброшенная еще в 1965 г. станция представляла собой отравляющее душу зрелище: среди глетчеров и этаких горных альпийских вершин, более уместных при упоминании об Антарктике, чем о Фолклендских островах, скопилось множество всяких ангаров, старых барж и тому подобного металлолома.

С тех пор Давидофф неизменно утверждал, будто его решение поехать на Южную Георгию в тот момент обосновывалось исключительно коммерческими соображениями. Он решительно отрицал какую бы то ни было причастность к его мотивам ВМС Аргентины. Однако, как считается, в январе он имел встречу в штаб-квартире ВМС, где руководство последних заверило Давидоффа в готовности оказать «поддержку» на случай, если тот вздумает приступить к выполнению контракта и вернется на Южную Георгию. Чартерным судном для него выступал принадлежавший аргентинским ВМС транспорт «Байя Буэн Сусесо», и с момента его выхода в плавание военно-морское начальство, безусловно, находилось в положении, позволявшем ему влиять на события. Британское посольство дало согласие на экспедицию и лишь только поставило Давидоффа в известность относительно необходимости получения им для себя и сотрудников формального разрешения со стороны Британской антарктической службы наблюдения (БАС), чья станция находилась в двадцати милях (35 км) далее вниз по берегу, в Грютвикене. По каким-то причинам — из-за лени, бравады или инструкций офицера военно-морских сил — партия из сорока рабочих не последовала рекомендации. Высадившись в гавани Лита 19 марта, они подняли аргентинский флаг и приступили к работе.

Есть предположение, что на данном этапе ВМС Анайи, всегда исключительно доминировавшие в Южной Атлантике, решили использовать «вторжение» Давидоффа, чтобы разыграть ту же карту, которую успешно разыграли в 1976 г. в отношении острова Южный Туле. Можно счесть это некой косвенной попыткой Аргентины введения в заблуждение британцев и, в конечном счете, сведения «на нет» их ответа. Вряд ли при таком раскладе Британия воспользуется военными средствами. Так Аргентине удалось бы оторвать еще один крошечный кусочек британских владений, а Британия нашла бы и того более сложным адекватно отреагировать на экспедицию по захвату Фолклендских островов позднее в том же году. В этом смысле неспособность Джеймса Каллагэна к военной реакции в 1976 г. являлась куда более значительным «сигналом», нежели его тайный ответ в 1977 г.

Первоначальная оценка аргентинскими ВМС шансов на противодействие со стороны британцев оказалась, по крайней мере отчасти, ошибочной. Инцидент с поднятием флага зафиксировали ученые, вышедшие в море из Грютвикена по рабочим надобностям, и известили о том Рекса Ханта в Порт-Стэнли. Ученым велели передать по рации аргентинскому капитану распоряжение спустить флаг и попросить о соответствующем разрешении на работы. Аргентинцы согласились на первое, но не на последнее. Затем британское посольство в Буэнос-Айресе, теперь уже имея дело с каким-то конкретным фактом, развернуло двухнедельную кампанию давления на Министерство иностранных дел в стремлении вынудить его добиться удаления рабочих Давидоффа или, по крайней мере, заставить их получить соответствующую аккредитацию.

Если бы дело этим и ограничилось, стратегия Анайи очутилась бы как мишень в фокусе прицела, и не было бы никаких оснований считать возможным развертывание немедленного вторжения на Фолклендские острова. В сложившейся ситуации поступки Давидоффа неожиданно дали Министерству иностранных дел необходимое оружие против Даунинг-стрит. В субботу, 20 марта, миссис Тэтчер с поразительной оперативностью согласилась на предложение лорда Каррингтона отправить «Эндьюранс» из Порт-Стэнли с двумя дюжинами морских пехотинцев гарнизона под командованием двадцатидвухлетнего лейтенанта по имени Кит Миллз. Они прибыли в район в виду базы БАС (англ. BAS) в Грютвикене через четверо суток и получили команду ожидать приказа.

В то же самое время миссис Тэтчер запросила в Министерстве иностранных дел меморандум для комитета по ВиО кабинета по вопросам Южной Атлантики. Касательно данной темы, Джона Нотта попросили написать докладную от оборонного ведомства. Документ основывался на существующем плане экстренных мер, касающихся Фолклендов, и перечислял мероприятия оборонительного характера при различных дипломатических вариантах. Среди перечня находился ряд мер от отправки морем группы коммандос до посылки подлодки или даже целого оперативного соединения для противодействия аргентинским ВМС. Нельзя назвать эти соображения особенно зовущими к свершениям. В записке авторы ее упирали на сложности снабженческого характера при необходимости действовать на таком большом расстоянии от родных берегов. В то же самое время предполагались существенные трудности с привлечением к участию в предприятии сил НАТО. Если говорить об операции по возвращению островов в результате их захвата силами вторжения Аргентины, то тут «отсутствовала уверенность» в способности справиться с этим даже самых крупных из имеющихся в распоряжении сил. Вот и все соображения Нотта по данному вопросу. Отчитавшись, он отправился на встречу с коллегами по НАТО в Колорадо.

Быстрая отправка в поход «Эндьюранса» никак не вязалась с аргентинской стратегией. На данном этапе Буэнос-Айрес не чувствовал себя в военном и дипломатическом отношении готовым к внезапной эскалации спора вокруг Фолклендских островов. И все же аргентинские граждане находились на территории, которую Аргентина считали своей собственностью. Британцы требовали официального признания суверенитета путем получения разрешения под страхом выдворения за счет применения силы. Последнее влекло за собой потерю лица Буэнос-Айресом, чего, конечно же, в тот момент хунта никак не могла себе позволить. И все же любое значительное усиление трений было чревато привлечением британских кораблей к району Фолклендских островов и переносом даты вторжения на более поздний срок в том же году. Инцидент на Южной Георгии произошел на добрых полгода раньше, чем требовалось. «Эндьюранс», который должен был бы находиться далеко-далеко дома в Британии перед вторжением, являл собой ключевой осложняющий ситуацию фактор.

Коста Мендес на сей раз решил немного поводить британцев за нос и потянуть время. 23 марта «Байя Буэн Сусесо» взял курс с Лита со всеми за исключением дюжины рабочих на борту. Как бы там ни было, на следующий день на покинутый им пост заступило вооруженное аргентинское военно-морское гидрографическое судно «Байя Параисо», вошедшее в бухту Лита без противодействия со стороны державшегося вблизи берега «Эндьюранса». На сушу высадились целое подразделение морской пехоты под командой лейтенанта Альфредо Астиса с приказом «охранять» рабочих в Лите. В Буэнос-Айресе Коста Мендес на каждый британский протест терпеливо отвечал, что аргентинцы очистят место в нужный момент, а все попытки Лондона как-то ускорить события с помощью ввода в игру «Эндьюранса» только осложнят ситуацию. Однако происходившее чем дальше, тем больше походило на представление. Сам факт присутствия британских морских пехотинцев подразумевал начало рано или поздно какой-то конфронтации вокруг Южной Георгии. Между тем главенствующую роль играла вероятность переброски британских подкреплений на Фолклендские острова. Неожиданно все обстоятельства стали указывать на необходимость скорейшего проведения в жизнь запланированного на июль-октябрь вторжения.

Если хунта думала, будто афера с островом Южная Георгия способна подтолкнуть Лондон к решительным действиям, она ошибалась. На самом деле инцидент произвел, похоже, гипнотическое воздействие. Идея о том, как шайка собирателей металлолома вызвала международный кризис, обросла своеобразными слухами: она неоднократно описывалась в прессе как «комическая опера». Пусть лорд Каррингтон старался не отпускать пальцев с пульса проблемы, он тогда вынужденно сосредоточивал основное внимание на других моментах, как то споры по бюджету стран Общего рынка и замышлявшееся израильтянами вторжение в Ливан. Открытая угроза Фолклендским островам могла бы зазвучать предупреждающим сигналом в Уайтхолле, но зарвавшиеся сборщики утиля в Лите не представляли собой никакой сложности — если надо надавать кому-то по рукам, так надаем. Министерство иностранных дел подытожило: «Проблему лучше всего решить дипломатическими средствами». При этом спикеры попросили комментаторов «не раздувать из мухи слона».

Политической и военной разведке на предкризисном этапе приходилось брать в зачет два компонента. Первое, предстояло определить степень нестабильности в данной конкретной ситуации численно и построить диаграмму ее возможного развития. Второе и куда более сложное, надлежало отследить момент перехода процесса того самого развития в травмоопасное состояние — проделать все это своевременно, дабы сведения оказались полезными для вершителей политических судьб. Падение власти шаха в Иране и вторжение египетских войск на Синайский полуостров в день Йом-Киппур тоже ведь «предсказывались» в рапортах и отчетах западных разведок, но никто не называл точных дат. В противоположность тому, в середине шестидесятых годов ЦРУ сообщило Министерству иностранных дел США о намерении Венесуэлы захватить спорные ареалы Гайаны, причем вероятно в пределах недели. Американские должностные лица вступили в контакт с венесуэльским правительством в Каракасе и совершенно откровенно пообещали ему, что Америка подобных действий не потерпит. Они и не последовали. ЦРУ настаивает, будто бы оно предсказывало аргентинское вторжение на Фолклендские острова, представив в том числе и колонки Роуко из газеты «Ла Пренса» в своем латиноамериканском бюллетене. И все же никакие разведывательные материалы в Вашингтоне или Лондоне (или, если уж на то пошло, в Чили или Бразилии) не смогли дать хоть каких-то вразумительных указаний на то, когда же состоится вторжение или хотя бы когда привычная воинственность Аргентины приобретет некие материальные формы. Хуже того, британская разведка откровенно указывала на наличие у правительства паузы для передышки в несколько месяцев, если не в год, в ходе которой будет наблюдаться поэтапное нарастание давления.

Тогдашнюю разведывательную группу британского секретариата кабинета министров, занимавшуюся вопросами Латинской Америки, возглавлял бригадир Адам Гердон, отчитывавшийся перед ОКРС через посредство начальника аналитического бюро, дипломата по имени Робин О'Нилл. Он занимался политическими докладами из посольства в Буэнос-Айресе, в том числе и материалами от первого секретаря, отвечавшего за «наблюдение за Фолклендскими островами», Марка Хиткота, и от оборонного и военно-морского атташе плюс разведданными от «друзей» (шпионов) н Аргентине и американскими материалами, проистекавшими из недр ЦРУ и Агентства национальной безопасности (АНБ США). В последнем случае речь шла, в том числе, о данных со спутников и вообще о перехватах связи, обычно называемых коротко РИЭС, или радиоэлектронной разведкой, каковые сличались с подобным же путем получаемыми сведениями в ШПС в Челтнеме.

Британцы оценивают ценность материальных поступлений информации от ЦРУ до вторжения как «скудную до почти полной неосязаемости». В действительности ЦРУ, учитывая давние интересы Британии в споре с Аргентиной по Фолклендским островам, оставлял эту сферу ей на откуп. Британия, с другой стороны, шаг за шагом сокращала тайную деятельность в Южной Америке с целью уменьшения расходов — британские чиновники от разведки демонстрировали тенденцию говорить и действовать как какие-нибудь клерки из гражданской мастерской. В результате баланс между «живой разведкой», известной как агентурная, по отношению к РИЭС круто сместился в пользу последней. Спутниковая аэрофоторазведка почти не играла роли в Фолклендском кризисе: снимки с американского спутника «Ландсат» были такого скверного качества, что Вашингтон на самом деле даже продемонстрировал их аргентинцам, чтобы доказать собственную девственную непричастность к помощи британцам.

Данные по РИЭС двумя потоками — от АНБ в Вашингтоне и из ШПС в Челтнеме — по телетайпной линии стекались в секретариат кабинета. Перехваты спецслужб Америки поступали главным образом со станций слежения в южных районах Чили. Позднее, курсируя в виду Южной Георгии, бесценный материал поставлял и «Эндьюранс». Основное осложнение с такими данными, сбивающее с толку многие разведки по всему миру, состоит в их «сырости»: сотни перехватов требуют еще больших затрат и усилий на изощренную интерпретацию или толкование. Следовательно, что с того, если группа Гердена говорила о значительном количестве аргентинских кораблей в море за полмесяца, отделявшие высадку на Южной Георгии от вторжения на Фолклендские острова? Переговоры по радио велись самым широким образом, однако они точно так же могли быть вызваны ежегодными военно-морскими учениями совместно с Уругваем, о чем уже открыто объявили в Буэнос-Айресе и в Монтевидео. Что же все это означало? Тут ОКРС приходилось, в конечном счете, полагаться на человеческое разумение, ну а рассуждения основывались на трех принципах, господствовавших в ОКРС в попытках дать оценку ситуации буквально до самого последнего часа накануне вторжения.

Первый из постулатов, как мы видели, заключался в целесообразности ожидать военного давления на Фолклендские острова не ранее конца года. Перед тем предполагалась целая цепочка очевидных сигналов, начиная с возобновления нажима через ООН и публичного размахивания саблями, дабы подчеркнуть неблагоразумие Британии. Второе соображение строилось на уверенности, что, как бы ни усилились трения, не произойдет ничего худшего, чем в 1977 г., когда ОКРС очутился в роли перестраховщика, поскольку Аргентина, как выяснилось, не планировала никакого вторжения. Иначе говоря, на характер оценки влияло ключевое соображение — страх разведывательного сообщества вторично оказаться в роли беспочвенного паникера. Принято считать, будто сей момент в анализах ситуации не фигурировал. Да нет, что особенно примечательно, с данным фактором, похоже, попросту не посчитались (за исключением комитета Фрэнкса, делавшего выводы уже в ретроспекции).

Третий «кит», все активнее выдвигавшийся на доминирующую позицию, состоял в непременном постулате не провоцировать Аргентину на превентивный удар, который Британия не сможет предвосхитить в военном отношении. На протяжении многих лет до описываемого момента Британия была и оставалась совершенно уязвимой перед неожиданным нападением аргентинцев. Одна лишь «Крепость Фолкленды» обладала способностью исправить положение. А потому недопущение эскалации, или «обратная эскалация» и дипломатическое разрешение инцидента с островом Южная Георгия казались совершенно разумной и правильной политикой. Такой несообразно слабый ответ приводил к необычайной крайности. Посол Уильямс и министры внешнеполитического ведомства цеплялись за сию тактику всеми руками и ногами вплоть до переломного момента — начала кризиса.

Как ни печально, несообразно слабый ответ мостил дорогу не к решению, а от него. В теории он должен был послужить прикрытием в целях снижения накала страстей, дав возможность выдвинуть в регион сдерживающее оборонительное средство без провоцирования каких-то превентивных акций со стороны противника. Данный момент совершенно очевидно требует очень тщательного взаимодействия дипломатов и военных, когда до неприятеля доходят только «чистые» сигналы, а дома поддерживается режим абсолютной секретности. В действительности ключевые решения по поводу Южной Георгии и принимались миссис Тэтчер на двусторонних совещаниях с отдельными министрами, а не коллегиально — на форуме комитета по ВиО. Они встретили почти казарменный прием со стороны парламентариев с передних и задних скамей палаты общин.

Теперь, благодаря данным, появившимся в печати и исходившим из близких хунте источников, хватает свидетельств того, что, отправив «Эндьюранс» в поход из Порт-Стэнли 20 марта, миссис Тэтчер и лорд Каррингтон нажали на один из спусковых крючков, побудивших хунту перенести оригинальный план вторжения. Вместо удаления опасного повода для провокации шаг с «Эндьюрансом» привел к усилению нажима на хунту, ставившего ее перед выбором: предпринять что-то немедленно или же пережить унижение. И все-таки, в то же самое время, другой «орган тела» стратегии несообразно слабого ответа — тайная отправка оперативного соединения как сдерживающего средства — задержался с вводом в дело на целую неделю. На Даунинг-стрит попросили Министерства иностранных дел и обороны не более чем о подаче докладных записок с предложениями для рассмотрения на будущем заседании комитета по ВиО. В свете общего климата в Буэнос-Айресе, отсутствие поспешности в данном разрезе надо считать серьезным просчетом. В отличие от процедуры, примененной в 1977 г.

Как считается, аргентинская хунта приняла решение о переносе сроков вторжения на совещании, посвященном кризису вокруг Южной Георгии, в пятницу, 26 марта. Остается лишь строить предположения о том, какие соображения сыграли основные роли. Так или иначе, среди них не могло не присутствовать момента осознания факта невозможности избежать конфронтации в Лите за счет одних лишь усилий дипломатии. Усиление Британией гарнизона Порт-Стэнли в той или иной форме являлось несомненным шагом. Вдобавок к этому напряженность на домашнем фронте для хунты стала видимо возрастать, по мере того как реформы Алемана начали все размашистее бить по кошелькам многих, и возникала угроза уличных демонстраций на следующей неделе. Отвлечение на войну из желательного хода превращалось в насущную необходимость. Тем временем Коста Мендес продолжал твердо держаться мнения об ограниченном характере дипломатических последствий и малой вероятности попытки Британией отбить территорию военными средствами. В защиту его надо сказать, что для такой позиции наличествовали здравые эмпирические основания (в том числе докладная мистера Нотта о предполагаемых действиях в чрезвычайных обстоятельствах).

В субботу разведка доносила о двух аргентинских ракетных корветах с совершенно английскими названиями, «Друммонд» и «Гранвилль», которые вышли из участия в уругвайских маневрах и взяли курс на юг с целью усиления транспортного судна «Байя Параисо». В этом явно просматривался прямой вызов Лондону. Кто бы ни принял решение, вся хунта целиком или только командование ВМС, — тут данные расходятся, — он, несомненно, бросил кости. В те выходные были отменены отпуска у личного состава военно-морских сил, всевозможные припасы и военное снаряжение потоками хлынули в сторону крупнейшей военно-морской базы Пуэрто-Бельграно и на ближайший к Фолклендским островам аэродром Комодоро-Ривадавии. Пролеты над Порт-Стэнли военно-транспортных самолетов «Геркулес», не являвшиеся сами по себе чем-то неожиданным, заметно участились. На совещании с высокопоставленными дипломатами в Министерстве иностранных дел Коста Мендес сообщил коллегам о принятом решении осуществить вторжение. В ночь на воскресенье Министерство официально поставило в известность посла Уильямса о том, что «двери к дальнейшим переговорам по Южной Георгии закрыты». В то же самое время аргентинским посольствам за границей велели отменить пасхальные каникулы и ждать дальнейшего развития событий.

Все перечисленные шаги должным образом отметила британская разведка. Данные появились в рапортах с оценками, приготовленных для министров на воскресенье, 28 марта. Миссис Тэтчер и лорд Каррингтон обсуждали сведения по телефону тем вечером, а затем более пространно в понедельник утром, пока летели в Брюссель на намеченное на тот день совещание по вопросам организации Общего рынка. ОКРС по-прежнему не считал вторжение неминуемым. Но как премьер, так и министр иностранных дел уже осознавали масштабы положения в Южной Атлантике, в каковом угроза не ограничивалась теперь одним лишь островом Южная Георгия, а распространялась на сами Фолклендские острова. К моменту приземления самолета в аэропорту Брюсселя оба высокопоставленных лица сошлись на необходимости незамедлительно отправить в дальний поход на юг три ядерные субмарины. Соответственно, в их телефонном звонке из аэропорта Джон Нотт в Министерстве обороны получил надлежащие инструкции. Говоря обо всей хуле и поношении, обрушившихся на британских министров и на персон кабинета в преддверии аргентинского вторжения на Фолкленды, стоит отметить, что группа подлодок получила приказ о выходе в море не позднее чем через двое с половиной суток после вероятного момента принятия хунтой решения о вторжении. И все же, как и предсказывали составители всевозможных планов действий в чрезвычайной ситуации, даже и при такой оперативности реакция слишком запоздала.