И в мире есть свои победы

Славнейшие, чем на войне.

Милтон, Сонеты

Военные историки давно уже подытожили, что война есть не более, чем продолжение дипломатии. Дипломатия вокруг Фолклендских островов достигла кризисного пика к моменту, когда политики работали над проблемой уже едва ли не два десятилетия. Отправка оперативного соединения премьер-министром Тэтчер дала им передышку всего в пятьдесят дней. В результате действующие фигуры на политической сцене оказались дипломатами не более, чем средневековые гонцы. Они носились туда и сюда между Лондоном, Буэнос-Айресом, Вашингтоном и Нью-Йорком с теми или иными вариантами сделок, стараясь в конечном счете предотвратить битву, апеллируя к сторонам посредством того аргумента, что-де одна из них в итоге неизбежно проиграет.

Британское Министерство иностранных дел в начале апреля представляло собой едва ли не раздавленную структуру. Оно напоминало войско, оправлявшееся после катастрофического сражения, в котором потеряло любимого всеми командующего-убитого, как считали многие, предателями в своем собственном лагере. И все же, как и армии в подобной обстановке, ему предстояло перегруппироваться, привести в порядок оборону и перейти в контратаку. подобно тому как те же Королевские ВМС, открывшие для себя новый источник вызова в необходимости доказать критикам собственную состоятельность за счет мобилизации и отправки оперативного соединения, Министерство иностранных дел превратило катастрофу по крайней мере во временный триумф за счет двух примечательных дипломатических выпадов, сначала в Нью-Йорке, а потом в Брюсселе.

Посол Британии в Организации Объединенных Наций, сэр Энтони Парсонз, очутился в Нью-Йорке после Тегерана, когда там свергли шаха. Назначение оказалось непростым даже для такого умеющего ладить с самыми разными людьми дипломата либеральной направленности. ООН под водительством Вальдхайма и его ныне действовавшего преемника, Хавьера Переса де Куэльяра, выглядела глубоко увязшей в топком болоте политики третьего мира. Официальные заявления ее пропускались мимо ушей, а миротворческие операции, особенно на Кипре и в Ливане, скорее способствовали закостенению, чем решению проблем. Над выдвигаемыми ею принципами самоопределения откровенно смеялись вожди диктатур, один за другим поднимавшиеся на мировую трибуну для буйных проповедей против немногих уцелевших в мире демократий, тогда как лидеры двух наиболее важных членов структуры, Британии и США, относились к происходившему то ли с пренебрежением, то ли с открытым презрением.

Симпатизирующее отношение ООН к вторжению Аргентины стало центральной опорой для дипломатического наступления Коста Мендеса. И все же один примечательный факт проявился тут как лишнее доказательство неготовности хунты: когда разразился кризис, прославленный дипломат, Эдуардо Рока, только-только прибыл возглавить аргентинскую делегацию в Нью-Йорке. У него не осталось времени даже на изучение процедуры ООН, не говоря уж о сборе сторонников в поддержку его правительству. Коста Мендес всегда пребывал в убеждении относительно неспособности Британии созвать Совет Безопасности, но даже если бы она и сумела набрать достаточно голосов для осуждающей резолюции, аргентинцам удалось бы уговорить русских наложить на нее вето. Как известно, американский посол, миссис Киркпатрик, даже позволила себе риск высказать мнение, что ни одна западная держава не позволит себе использовать процедуру Совета Безопасности для отстаивания колониальных владений против страны третьего мира на континенте.

В действительности, по словам тех, кто восхищался его деятельностью, Парсонз продемонстрировал в ООН способность к «старой доброй дипломатической беготне», дабы собрать девять голосов, необходимых для созыва Совета Безопасности в четверг, 1 апреля, фактически до начала вторжения. Парсонз заявил о вот-вот грядущем нападении Аргентины на острова и добился от заирского председателя Совета по имени Команда на Команда незамедлительного выступления с призывом к обеим сторонам проявить сдержанность. Незадачливый Рока, совершенно очевидно, не понимал, какой удар ему нанесли, и не проявлял видимого беспокойства. Вот вам и весь тот замечательный fait accompli, которым грезил Коста Мендес. Теперь вторжение превращалось в откровенное пренебрежение к призыву председателя Совета Безопасности.

Когда в пятницу аргентинская оккупация Фолклендских островов стала фактом, Парсонз вновь действовал со всей возможной поспешностью. Хотя Тэтчер и разделяла с президентом Рейганом мнение, что чем меньше шума от ООН, тем лучше, но ни одной стране не хочется вступать в войну, не имея на своей стороне законной правоты, и даже Тэтчер не возражала против знамени в виде резолюции Совета Безопасности на мачтах оперативного соединения. На всем протяжении войны в стратегии Парсонза доминировали два соображения. Первое — добиться требования ООН об отступлении Аргентины, дабы «узаконить» военный ответ Британии, второе — отразить встречное требование с призывом к Британии остановиться, или отозвать оперативное соединение.

Как только факт вторжения подтвердился, Совет Безопасности вновь собрался, чтобы обсудить прямое заявление британцев о принятии ограничительной резолюции с требованием к аргентинцам убраться с островов. Вместо следования традиционной процедуре подачи предварительного запроса — некоего черновика для выяснения настроений, Парсонз представил готовую резолюцию с четкими «да или нет» в ней. Такие «наброски в карандаше», как их называли, давали выходившей с ними стороне право требования голосования в пределах двадцати четырех часов. Его назначили на вечер субботы. Коста Мендес помчался в Нью-Йорк, чтобы оказать поддержку Рока, все еще уверенный в своей способности отвратить дипломатическую катастрофу. В Совет Безопасности входят пятнадцать членов, пять из которых имеют постоянный статус, а другие десять избираются по ротационному принципу каждые два года. Для принятия обязывающей резолюции требовалось две трети голосов, а посему добивающейся такого решения стране полагалось заручиться расположением, по крайней мере, некоторых из «неприсоединившихся» членов. Данная задача представлялась для Британии практически невыполнимой, а потому уверенность Коста Мендеса вполне понятна.

Итак, Парсонз отправился навстречу невероятному. Если брать западный блок, тут он мог практически гарантированно рассчитывать на согласие Соединенного Королевства, США, Франции и Ирландии да плюс к ним Японии. Коммунистические государства — Китай, Советский Союз и Польшу — следовало сразу же исключить, как и ориентированную на латинский мир Испанию. Панама уже согласилась выступать на стороне Аргентины. В результате Британия нуждалась во всех пяти оставшихся голосах, дабы набрать свое большинство в две трети. В смешанном остатке находились страны третьего мира — Иордания, Того, Заир, Уганда и Гайана. В такие моменты дипломату приходится использовать все ресурсы, находящиеся в его распоряжении, — когда-то сделанное одолжение, личные контакты, сохранившиеся добрые связи, готовность на торговую сделку или культурный обмен, да и, возможно, простую дружбу. На маневрирование у Парсонза оставалось меньше двух суток.

Гайана отдала голос Британии, соглашаясь на любую резолюцию, которая могла бы сдержать притязания Венесуэлы в пограничном споре с ней. Так же поступил и Заир как страна оскорбленного в лучших чувствах председателя Совета Безопасности ООН Команды. Францию попросили уладить дело с голосом Того, что та и сделала. Уганда до последней минуты сомневалась, но в конечном счете перешла в вопросе на сторону Британии из-за «агрессии» Аргентины. Однако Иорданию охватило некое смятение — вещь обычно персонально зарезервированная для делегации США. Сначала иорданский делегат высказался в пользу Британии, но затем получил указания из Аммана не голосовать ни по какому колонизаторскому делу. Парсонз испробовал все способы нажима, но у иорданцев были связаны руки. В конечном счете он выкатил на позицию самую здоровенную пушку. Из его офиса помощники попытались связаться с Лондоном в надежде отыскать Каррингтона, но не сумели, зато застали самого премьер-министра. Струнки души миссис Тэтчер, у которой в ту субботу хватало других забот, отозвались на этот флибустьерский посыл. Парсонз снискал уважение с ее стороны (редкая штука для кого-нибудь в Министерстве иностранных дел) в ходе ее недавнего визита в посольство в Тегеране. Тогда как Парсонз благоразумно притормозил на момент (даже предложил перепечатать резолюцию, включив в нее слова «Мальвинские острова»), миссис Тэтчер позвонила иорданскому королю Хусейну и лично попросила его не отказать в поддержке Британии. Так Парсонз получил свои десять голосов.

В свою очередь Коста Мендес переговорил с советским делегатом, дабы убедить того воспользоваться правом вето. Он упирал на политику неприсоединения к блокам, приводил как доводы антиимпериалистические соображения, напоминал о поставках аргентинского зерна в Москву — в общем, тоже делал все возможное. Русские придерживались тенденции не разбрасываться правом вето, резервируя его только для резолюций, задевающих сугубо их интересы, однако в редкой для ООН атмосфере напряженности Коста Мендес «давил на все железку». В штабе Парсонза оценивали шансы советского вето как фифти-фифти: личное мнение Парсонза — 6–4 против. В данном случае русские воздержались. Набросанный Британией проект прошел голосование Совета Безопасности как резолюция 502.

Аргентина очутилась перед лицом требования «немедленного вывода» войск, за которым следовали указания обоим правительствам искать «дипломатического разрешения разногласий и полностью уважать цели и принципы устава Организации Объединенных Наций». Ссылка на устав имела ключевое значение, ибо позволяла Британии хвататься за принцип самоопределения как за козырь для жителей Фолклендских островов в дальнейших переговорах относительно их будущего. Кроме того, на основании статьи 51, она давала право защищаться, ибо: «… Устав ни в коей мере не затрагивает неотъемлемого права на индивидуальную или коллективную самооборону… до тех пор, пока Совет Безопасности не примет мер, необходимых для поддержания международного мира и безопасности». Статья, часто считающаяся воинственной, пользовалась особым расположением миссис Тэтчер на протяжении предстоящих недель.

Резолюция 502 оказалась пусть небольшим, но классическим пассажем в британской послевоенной дипломатии. Для многих в ООН отправка Британией в море оперативного соединения представлялась чрезвычайно излишней реакцией на этакий грешок Аргентины на антиколониальном поприще. Призвать в помощь Совет Безопасности, заполучить две трети голосов и избежать наложения вето, и все за сорок восемь часов — деяние, достойное уважения. Старший американский делегат назвал это «поразительным примером высочайшего дипломатического профессионализма». Даже миссис Киркпатрик, с трудом скрывавшая симпатии к Аргентине, позднее воспользовалась инцидентом для сравнения британской дипломатии с американским «дилетантизмом». Парсонз преподнес премьер-министру на блюдечке драгоценную победу еще до того, как оперативное соединение «поставило паруса». «Аргентинцам надо, — торжественно возвещала миссис Тэтчер всем, кто желал слушать, — всего лишь уважать резолюцию Совета Безопасности ООН 502». Кажется невозможным поверить, что политик ее уровня так ухватится за подобные перила, и потому-то, наверное, они стали тем более действенным подспорьем.

***

Группа по чрезвычайным ситуациям на Фолклендских островах при Министерстве иностранных дел, созданная под руководством несокрушимого главы южноамериканского бюро, Робина Ферна, пачками рассылала по посольствам за рубежом оправдательные бумаги. Не прошло и недели, как Австралия, Канада и Новая Зеландия выразили желание оказать поддержку. Новое правительство социалистов во Франции в особенности погрело душу Тэтчер быстротой своего выступления. Канцлер Германии Гельмут Шмидт, сильно недолюбливавший британского премьера, тем не менее лишь ненамного отстал от французов. Япония встала на сторону Британии. Даже коммунистическим государствам, похоже, не понравились способы выступления против колониализма по рецепту Аргентины. Китай рекомендовал осмотрительность. Россия первоначально держалась осторожного нейтралитета.

Более всего теперь Британия нуждалась в сотрудничестве по вопросам санкций, в особенности со стороны США и стран Общего рынка. В первую — в наипервейшую — очередь они касались продажи оружия. Не пустой звук, учитывая закупленные Аргентиной в Германии два фрегата, а также реактивные самолеты «Супер-Этандар» и ракеты «Экзосет» — во Франции. Оба заказа были немедленно заморожены, подтвердив резонность опасений более осторожных голов из стана составителей аргентинских планов, предлагавших повременить с вторжением до отгрузки товара продавцами. За выходные Британия наложила почти полный запрет на торговлю с Аргентиной и блокировала финансовые авуары Аргентины в Лондоне. Как бы там ни было, все эти достижения остались бы преимущественно символическими в отсутствие иностранной поддержки. В 1980 г. Британия импортировала из Аргентины товаров на £160 миллионов против £1 миллиарда импорта остальных государств ЕЭС.

Обычно Общий рынок проявлял себя как наиболее склонный к летаргии из всех дипломатических животных. В конце первой недели плавания оперативного соединения вокруг всюду маячили пасхальные огоньки, а потому сосредоточенная инициатива, способная на самом деле проделать дырки в карманах стран-участниц торгового альянса, представлялась практически немыслимой. Да еще к тому же по запросу Британии, взаимоотношения которой с ЕЭС в те времена заслуживали каких угодно иных определений, чем «хорошие». Во вторник, 6 апреля, старший дипломат Министерства иностранных дел, сэр Джулиан Буллард, прибыл в Брюссель для поддержки находившегося там второго лица, Билла Николла, — посол отсутствовал по случаю отпуска. Затем последовало лоббирование членов Комиссии Европейских сообществ и национальных представителей, весьма напоминавшее деятельность Парсонза в Нью-Йорке. Е Страстной пятнице, когда все уже мечтали поскорее очутиться в своих лимузинах, британцы выдвинули запрос: сначала заявление о политической поддержке, а потом — нечто более веское — пакет экономических санкций, в том числе шесть недель запрета на импорт и приостановка торговых преференций. Как в случае Нью-Йорка, так и Брюсселя нет особых сомнений, что оперативное соединение стало главнейшим фактором выдвижения вопроса на передний план.

Экономические санкции редко оказываются действенными, если вводятся с целью принудить то или иное правительство изменить твердо избранный им политический курс. Главная их ценность не финансовая, а политическая: эмфатическая акция — подчеркнутый мировой остракизм. Вряд ли Аргентина согласится уйти с Фолклендских островов на основании отказа Италии от ввоза ее кож. Однако, как и в случае голосования в ООН, Буэнос-Айрес был потрясен солидарностью европейцев и решительностью их ответа. Е тому же подобная реакция означала, что другие латиноамериканские государства дважды подумают прежде, чем дать втянуть себя в конфликт.

Фактически экономика Аргентины куда большим падением обязана автоматическим последствиям вторжения. В апреле 1982 г. она являлась одной из наиболее превысивших свою кредитную планку стран мира, обремененной международным долгом в сумме $32 миллиарда. Только у отдельных банков, включая Ллойдс и Нэйшнел Вестминстер в Лондоне и Морган Гарантия и Ситибэнк в Нью-Йорке, правительство назанимало сотни миллионов долларов. Займы носили коммерческий характер. На всем протяжении войны, и несмотря на замораживание аргентинских авуаров в Лондоне на сумму $1 миллиард, Аргентина тщательно старалась не объявлять дефолт по выплатам процентов. Но с момента вторжения ни один банкир не одолжил бы Буэнос-Айресу и цента. Данное обстоятельство послужило сокрушительным ударом по надеждам Галтьери на экономическое возрождение, поддерживаемое приобретением Мальвинских островов. Новый министр экономики, Роберто Алеман, как говорят, в отчаянии выразил желание уйти в отставку, но в ответ на такое выражение неповиновения его пообещали заставить делать свою работу насильно.

***

На всей в общем-то благоприятной для Британии дипломатической картине с момента выхода в море оперативного соединения оставалось одно большое пятно — Соединенные Штаты. Ядерные стратеги приходили в ужас от инцидентов вроде вторжения на Фолклендские острова. Один из их сценариев третьей мировой войны основывался на стимулировании русскими некой обманной акции в затерянном уголке земного шара для отвлечения политического внимания и военных ресурсов от и из Европы, каковая ситуация предоставила бы русским благоприятную возможность для нанесения превентивного удара. (Опасения в отношении подобного финта озвучивались британской разведкой до вторжения.) Первоначально реакция Вашингтона предполагала, что случай с Фолклендскими островами не дотягивал до статуса такого отвлекающего маневра. Вечером дня нападения Джин Киркпатрик в компании с заместителем Хэйга, Уолтером Стесселом, и Томом Эндерсом отправились на званый ужин в их честь, данный аргентинским послом в США, Эстебаном Такачем. Британский посол, сэр Николас Хендерсон, заметил, что все это выглядит, как если бы он ужинал с иранцами в ночь захвата заложников в Тегеране. Киркпатрик не принадлежала к числу тех, кто поливает раны миррой, если под рукой есть что-нибудь попроще. Она ответила, что-де Америка всегда придерживалась нейтралитета в вопросе суверенитета Фолклендов, и «если аргентинцы владеют островами, то передислокация туда войск не является агрессией». Киркпатрик, как терпеливо объяснял американский делегат, была академическим, а не профессиональным дипломатом.

Подозрения Лондона в отношении американских позиций и действий на заре кризиса вполне и вполне понятны. Вялая реакция на первые попытки Каррингтона привлечь внимание США к проблеме, запоздалый звонок Галтьери, упор на «беспристрастность» и американская дружба с Аргентиной, пустые призывы Рейгана к сдержанности — все это не позволяло Британии видеть в Америке надежного союзника точно так же, как обстояло дело во время Суэцкого кризиса. Вдобавок к этому очевидные трещины в отношениях между Хэйгом и Рейганом, а внутри Министерства иностранных дел между Хэйгом и Киркпатрик, самым зловещим образом напоминали разногласия Даллеса и Эйзенхауэра в 1956 г. В те первые выходные «Фолклендская команда» Хэйга совершенно погрязла в спорах по вопросу предполагаемой роли Америки в сложившейся ситуации. Администрация пустилась в плавание по морю конфликтующих мнений и нерешительности. Находились желающие оставить кризис на волю Организации американских государств или, по крайней мере, — отдельных латиноамериканских стран. Иные видели в роли достойного посредника ООН. Другие считали обязанностью США усадить за стол переговоров двух повздоривших союзников Америки. Вице-президент Джордж Буш, официально назначенный при Рейгане специальным уполномоченным по улаживанию конфликтов, держался в сторонке.

Вашингтон не тот город, у которого рот на замке. Ко вторнику споры выкристаллизовались и приобрели некую форму в офисе Хэйга, где состоялся разговор между Эндерсом и весьма экстравертивным заместителем секретаря по европейским делам, Лоренсом Иглбергером. Эндерс твердо считал сущим безумием для США пожертвовать новыми и с таким трудом завоеванными позициями в Южной Америке. где целый ряд государств балансировал на грани марксизма. из-за каких-то Фолклендских островов. Иглбергер, как и Хэйг, принадлежал к атлантистам. Он испытывал уверенность в целесообразности оказания верной поддержки союзнику по НАТО как ключевого момента для европейской безопасности. Словом, налицо классическая дилемма современной американской внешней политики.

В конечном счете победу одержала идея посредничества. Сторонники ее могли, по крайней мере, привести в качестве довода предоставляемый ею администрации шанс отдалить определенный момент, когда придется «склониться» к той или другой стороне. Выступая против лучших решений, предлагавшихся помощниками, Хэйг взялся сам сыграть роль посредника, о чем соответственно и уведомил Белый дом. На следующий день Рейган провел заседание «мини-Совета по вопросам национальной безопасности», как сам не без пренебрежения окрестил то собрание. Чувствуя в выборе Хэйга притязания на роль сильной стороны, президент просто напутствовал государственного секретаря сделать все от него зависящее и беззаботно отправился с визитом к мисс Клодетт Кольбер на Карибы.

Александер Хэйг, безусловно, видел проблему Фолклендских островов великолепной сценой, где бы представилось удобным довольно безопасно и, как он надеялся, относительно легко разыграть карту великого государственного мужа и истового борца за мир. Использование им челночной дипломатии в вопросе Фолклендов здорово напоминало шаблон недавнего предшественника, Генри Киссинджера, хотя выбранное поле деятельности было едва ли столь же благодатным, как нива Ближнего Востока. Но, по крайней мере, первоначально, предзнаменования казались заманчивыми. Судя по всему, ни Британия, ни Аргентина воевать не хотели, не говоря уже о ведении дорогостоящей кампании на море и в воздухе. Да и дело-то, если разобраться, выглядело этаким смехотворным: суверенитет над почти никому ненужной группой островов где-то на задворках земной географии. Хотя в Америке признавали неправой Аргентину, мало кто в Вашингтоне верил, что британцы не пойдут на значительный компромисс для предотвращения военных действий. В конце-то концов, они столько лет вели переговоры по поводу передачи островов Аргентине.

«Боинг» 707 Хэйга, оснащенный спальными местами, письменными столами, радиотелефонами, фотокопировальными аппаратами и переполненный радужными надеждами политиков, поднялся в небо ночью в среду, 7 апреля, взяв курс в направлении Лондона. В чреве самолета разместилась сравнительно небольшая по численности команда, возглавляемая Эндерсом и включавшая в себя Дэйвида Гомперта, заместителя Иглбергера как «европейского» представителя. Вернон Уолтерз присоединился к компании позднее. Хэйг настаивал на недопущении в свиту сотрудников прессы. Он был пока только подмастерьем, и ему лишь предстояло выучиться манипулировать СМИ с такой же легкостью, как удавалось это Киссинджеру.

Британцы ни в коем случае не обрадовались гостю. В Уайт-холле уже шептались об «американском вероломстве», да и вообще любой «справедливый» переговорщик по вопросам чистого принципа выглядел подозрительно. Миссия Хэйга всецело вызвала одобрение Коста Мендеса, но Тэтчер соглашалась на посредничество и переговоры только при обязательном принятии во внимание резолюции 502 и на условиях готовности Хэйга «поддерживать усилия до конца». Дабы расставить все точки над «и», кабинет объявил об установлении запретной зоны в радиусе 200 морских миль (370 км) вокруг Фолклендских островов, начиная со следующего понедельника, — примерно тогда, как рассчитывали, в данном ареале появится «Спартан». Запрет на судоходство был наложен, пока самолет Хэйга находился в воздухе.

***

К тому моменту британский военный кабинет набрал обороты. Совещания на Даунинг-стрит начинались каждое утро в 9.30 (или в Чекерсе в большинстве случаев в выходные). К тому времени Министерство обороны раскладывало по полочкам свои последние отчеты о состоянии оперативного соединения, а Министерство иностранных дел успевало просмотреть телеграммы, в том числе и сообщения конца прошлого дня из США. Заседание открывалось докладом самого Левина, сопровождавшимся комментариями Нотта, презентацией Пимом переговорной позиции. Затем наступал черед общего обсуждения. Решения рассылались по Уайтхоллу задолго до ланча, после чего высокопоставленные гражданские служащие собирались вновь, дабы проконтролировать выполнение распоряжений и приготовить материалы для следующего дня. Сущность механизма заключалась в плотности его рабочего процесса. Количество участвующих учреждений сводилось до минимума, не вовлеченные в оборот напрямую структуры оставались в стороне, вследствие чего приобретали особую значимость связующие функции Паллисера. Ближе к концу войны некоторые члены ощущали начало этакого уплотнения артерий системы, что обычно выражается в предоставлении слишком большой власти секретариату кабинета министров. Однако в таком положении военный кабинет обладал большей гибкостью и располагал реальной полнотой власти. Как обнаружил в свое время Черчилль, правление с помощью маленького, всесильного кабинета есть сущее благословение для премьер-министра, однако, если Вестминстер и Уайтхолл и будут мириться с ним в дни войны, воссоздать нечто подобное в мирное время возможным не представляется.

Другим ключом к успеху военного кабинета как инструмента правления служила военная командная структура. Центральным институтом командования британских вооруженных сил выступает комитет начальников штабов, возглавляет который начальник штаба обороны в Министерстве обороны. В случае войны данный орган тесным образом вплетен в ткань военного кабинета, действуя фактически как военная исполнительная власть. Лич представлял отправку оперативного соединения как в первую и основную очередь дело главного вида ВС — соединение являлось конвенциональным сдерживающим средством ВМС в поддержку дипломатии. Мобилизация военных кораблей, торговых судов и морских пехотинцев оставалась его делом. 2-й и 3-й батальоны Парашютного полка, отряд полка «Блюз-энд-Ройялс» и «Харриеры» КВВС были приданы оперативному соединению. Руководил его действиями командующий флотом в Нортвуде, сэр Джон Филдхауз. Остальным видам войск, и особенности Королевским военно-воздушным силам, отводилась роль обеспечения тыловой поддержки.

Когда эскадры вышли в море и направились на юг, а перспектива ведения войны на суше для Британии возросла, следовало ожидать расширения командной структуры. В случае надобности она могла и сужаться. Начальники штабов встречались каждым утром после возвращения Левина с заседания военного кабинета, быстро обсуждали решения и оценивали обстановку на случай появления каких-то новых стратегических возможностей. К тому моменту Левин обычно уже успевал связаться по телефонной линии с Филдхаузом. Никто и не пытался скрывать факта, что нужды операции как бы оттесняли на запасные рельсы начальников штабов, в том числе даже Лича. Так, например, увидеть в Нортвуде такую высокопоставленную фигуру среди военных, как генерал Ричард Трант, случалось только ближе к концу апреля. Надо отдать должное Нотту, что, несмотря на давление на его ведомство извне, он на всем протяжении конфликта оставлял командный механизм простым — цепочка кабинет — Левин — Филдхауз.

Структуру, правда, отличал один недостаток: она демонстрировала склонность скрывать от военного кабинета природу военных сомнений в отношении эффективности операции. Оценка оперативного риска — дело сложное, а уж передача этих знаний министрам, у которых есть иные интересы и ставки, задача, посильная далеко не каждому. Премьер-министр, подстрекаемая Личем, фактически приказала начальникам штабов отправляться на войну даже без предварительной встречи с ними. Любые оговорки, которые могли бы прозвучать со стороны сэра Майкла Битема от военно-воздушных сил и сэра Эдвина Брамалла от сухопутных войск, — а кое-какие соображения у них, как известно, имелись, — никогда не стояли на повестке дня кабинета. Задача высокопоставленных офицеров состояла в выполнении приказа по отправке в плавание оперативного соединения. Некоторые из таких сомнений высказывались лишь позднее, когда соединение набрало постоянный темп.

Многие из этих конфликтующих между собой течений сливались в весомый груз и ярмом ложились на плечи Джона Нотта. Рапорты Левина рассматривались как документы, могущие служить образцом политико-военных взаимоотношений. Стремлением авторов отчетов являлось доведение до сведения вышестоящих лиц определенных данных и, безусловно, информации о риске, но одновременно преследовалась и цель вселить в них уверенность. Если какие-то обстоятельства выглядели сомнительно, премьер-министр не уставала переспрашивать вновь и вновь: «А вы уверены, что справитесь с этим?» Левин отвечал с выигрышной миной того, кто знает дело и умеет убедить окружающих: «Да, премьер-министр». В начале истории похода оперативного соединения среди членов как военного, так и полного кабинета бытовало мнение, что, если ВМС придется драться, победа будет достигнута легко. В результате, когда начальники штабов впервые предстали с докладами перед военным кабинетом в Министерстве обороны через неделю после выхода в море оперативного соединения, министры были просто обескуражены предостережениями в отношении возможного ущерба и потерь, известиями о силе аргентинского военно-морского флота и в особенности расчетами на предполагаемый 50-процентный урон у «Си Харриеров». Новости на совещании вполне можно назвать отрезвляющими, если не подавляющими. По иронии судьбы, как раз таки считавшиеся «голубями» Уайтлоу и Пим, опираясь на свой прошлый военный опыт, заверили коллег, что не все действительно обстоит так плохо, ибо начальники штабов всегда настроены мрачно перед сражениями.

***

Изначальная скрытая уверенность военного кабинета в своих силах, несомненно, сыграла роль в первом ответе Британии Хэйгу и его миссии. 8 апреля Хэйг привез с собой только три темы, долженствующие стать доминантой всей переговорной фазы: отвод войск обеими сторонами, переходное управление и долгосрочное урегулирование. Последний пункт заимствовал оптом и в розницу ряд замыслов из многочисленных переговоров по Фолклендским островам в прошлом. Американцы совершенно откровенно не понимали сути британской позиции, что вызывало беспокойство в Лондоне.

Для начала команду Хэйга ввел в курс дела Пим в Министерстве иностранных дел. Затем, в 6 часов вечера, они пересекли Даунинг-стрит для встречи с миссис Тэтчер. Затем был дан рабочий обед, на котором среди прочих присутствовали Нотт, Левин и Акленд. Если миссис Тэтчер показалась американцам театрально бескомпромиссным политиком, — безусловно, куда в большей степени, нежели Министерство иностранных дел, — то британцы со своей стороны сочли американский подход несогласованным. В более широких обменах мнениями, в том числе и сразу после обеда, Хэйг проявил излишнюю неуклюжесть своим нажимом на обстоятельство нежелания Америки допустить ссоры двух союзников и войны между ними, а также настойчивыми просьбами к Британии предоставить ему пространство для маневра. В несколько более приватной обстановке — особенно в разговорах непосредственно с миссис Тэтчер — он намекал на обязанность говорить жестко, дабы произвести впечатление на аргентинцев и, похоже, заодно и на собственную команду.

Ответ военного кабинета не допускал сомнений. Страна готова к возвращению за стол переговоров, как только Аргентина начнет уважать требования резолюции 502. Между тем Британия настаивала на своих правах в соответствии со статьей 51 устава ООН. Со своей стороны британцы старались утопить Хэйга в подробностях ужасов зимы в Южной Атлантике и разговорами о том, что надо спешить. В ту ночь он отправился спать, сокрушенный неприступностью британских позиций, в чем признался американскому послу в ходе сделанной по пути остановки в Бразилии.

Только прибыв в Буэнос-Айрес, команда Хэйга осознала весь размах стоявшей перед ней задачи. Огромные толпы манифестантов, созванных с тактическим расчетом оппозиционными газетами, заполняли Пласа-де-Майо. Броские заголовки, транспаранты и «настенная живопись» — все кричали взахлеб: «Смерть свинье Маргарет!» и «Прощай, королева, да здравствует Аргентина». Плакаты изображали миссис Тэтчер с черной пиратской повязкой на глазу. Длинные языки на улицах соревновались друг с другом в пошлой остроте шуток в отношении ее пола. Из динамиков радиоприемников и с телевизионных экранов потоком лилась пропаганда, прерывавшая плановые программы действующими на подсознание сообщениями: «Мальвинские острова — наши». В определенный момент Хэйгу пришлось выбираться из президентского Каса-Росада на вертолете, дабы избежать контакта с толпами снаружи.

Хэйгу пришлось убедиться в наличии и у Галтьери благоразумия не намного большего, чем у толпы. Хунта, совершенно очевидно, оторопела от быстроты и силы военной реакции со стороны британцев. Но правители Аргентины не желали поверить, что это не просто блеф. Раньше они склонялись перед выводами оказавшейся неточной дипломатической разведки, а теперь не желали открыть глаза перед правдоподобными военными прогнозами. Сколько бы государственный секретарь США ни убеждал членов хунты, что британцы вовсе не собираются шутить, все без толку — ему не верили.

Хэйг потратил четыре часа на беседу с Коста Мендесом и дважды встречался с Галтьери, в процессе чего американцы испытали сначала некое благоговение, а потом и тревогу в отношении объемов поглощаемого президентом виски. Хэйг увез с собой нечто не намного большее впечатления, создавшегося в результате общения с Коста Мендесом, что аргентинцы могут отвести войска в обмен на отход британцев при условии некоего символического изменения статуса островов. Аргентинцы понимали, что британцы вряд ли согласятся уступить суверенитет до переговоров, но непременно хотели видеть свой флаг развевающимся над Фолклендскими островами.

Такая внешняя готовность проявлять гибкость дала Хэйгу возможность построить первый фрагмент будущего здания. Если бы в данное время он только нашел способ оттянуть решение вопроса суверенитета, то оставалось лишь придумать пристойную аргументацию для вывода аргентинских войск, чтобы те не выглядели проигравшими, а заодно объяснить разворот британской армады без риска создать в Британии впечатление, будто Буэнос-Айрес нажил на агрессии дивиденды. Иначе говоря, перед новым стартом долгосрочных переговоров на приемлемых для обеих сторон основах Хэйгу пришлось бы создать временную администрацию Фолклендских островов. Задача эта, на первый взгляд такая прямая и незатейливая, как-то ускользала от умов всех прочих посредников по Фолклендам. Вновь и вновь поднимал голову момент долгосрочного суверенитета. Между тем американцы не улавливали и истинного желания обоих спорщиков отвратить надвигающуюся военную грозу. «Как два подростка, которых распирает желание подраться, — высказался один из помощников Хэйга, — они не разойдутся до тех пор, пока не брызнет кровь».

Самолет Хэйга устремил нос в сторону Лондона ночью в воскресенье, 11 апреля, и сидевший в нем штаб госсекретаря США досадливо сетовал на «диктаторские замашки», довлеющие над поведением спорщиков. Хэйг пребывал в мрачном настроении. В радиотелефонном разговоре с Рейганом, конфузливым образом просочившемся за пределы круга посвященных, они строили предположения, утолила ли бы миссис Тэтчер жажду «возмездия», доведись британцам пустить на дно какой-нибудь аргентинский корабль. В Белом доме уже откровенно сомневались, мудро ли продолжать жертвовать американским престижем в этом, по всей видимости, безнадежном деле. И все же Хэйг упорно шел вперед. Когда в 5.40 утра в понедельник, 12 апреля, его самолет приземлился в Хитроу, биологические часы госсекретаря вконец испортились, а между тем никто не прибыл в аэропорт встречать гостя. Наскоро сколоченная эскадра автомобилей отвезла его с командой в отель «Черчилль» для отдыха перед совещанием с военным кабинетом.

Целый день разговоров в Лондоне немногое добавил к пониманию Хэйгом британской позиции. Пим зародил в его душе робкую надежду на возможное согласие Британии на совместную администрацию на островах и принятие постановки суверенитета как темы на повестку дня последующих переговоров. Но первым номером шла резолюция 502. Никакой четкой границы по датам долгосрочного решения, никакого доступа Аргентины на острова в переходный период, и пусть торжествует принцип самоопределения. Самым оптимистичным из сказанного Пимом стало предположение в отношении «травмы вторжения», каковая, может статься, смягчит былую непримиримость жителей островов. Но и сей далекий мираж некстати развеяла миссис Тэтчер, заметив, что именно теперь чувства островитян к Аргентине навряд ли потеплеют.

Команда Хэйга поддерживала на тот момент постоянную связь с Буэнос-Айресом, где в текущий понедельник проходила встреча аргентинского кабинета. Как предлагал Хэйг, там обсуждали последние условия временной администрации. К его полному недоумению, Коста Мендес сообщил о требовании своего правительства в отношении четкой временной границы передачи суверенитета: этим перечеркивались все договоренности, увезенные Хэйгом с собой из Буэнос-Айреса. Для команды Хэйга происходящее перестало быть челночной дипломатией и превратилось в сцены из жизни обитателей дурдома.

Уже не впервые американцы ощутили неспособность Коста Мендеса представлять свое правительство. Хэйг отложил вылет из Лондона и вновь встретился с миссис Тэтчер во вторник утром. Может быть, хоть у нее есть некий запас гибкости? Единственной уступкой со стороны премьера стала замена status quo ante на «опознаваемо британскую администрацию» и, по крайней мере, приглашение требования Лондона о непременном главенстве желаний населения островов. В то же самое время военный кабинет начал проявлять нетерпение в отношении явно садившегося на мель посредничества Хэйга. Британия искала поддержки Америки. Пим многозначительно заметил на пресс-конференции, что уверен, «США не смогут остаться нейтральными в выборе между демократией и диктатурой». Пусть не явно, путь тихо, но пошел слушок, будто королева теперь менее увлечена идеей встречи со «справедливым» президентом Рейганом во время его предполагаемого в июне государственного визита.

Хэйг же вернулся в Буэнос-Айрес через Вашингтон, оценивая положение как «исключительно трудное и опасное». Он повидался с Рейганом и сообщил тому об отсутствии подвижек к сближению с обеих сторон. Несмотря на по-прежнему сильное сопротивление со стороны Эндерса и Киркпатрик, Хэйг считал, что пришло время пригрозить Буэнос-Айресу, заявив, что США окажут полную поддержку Британии в случае отказа аргентинцев уважать резолюцию 502. Рейган согласился, а потому вторая неделя челночной жизни вновь занесла Хэйга в Аргентину, где он собирался показать всем большую дубинку. Теперь Галтьери почти не сомневался в отношении серьезности намерений американцев. Он даже позвонил Рейгану перед прилетом Хэйга, дабы заверить президента США в своем «желании мирного решения» и выразить надежду, что Вашингтон не бросит своего нового союзника. И все же Галтьери сам сделался пленником, припертым к стенке, с одной стороны, коллегой из ВМС, убежденным в близости крупного триумфа его вида вооруженных сил, а с другой — иностранным министром, который, похоже, проигрывал один сет в покере за другим. С того момента и далее он превращался во все в большей степени жалкую фигуру.

Коста Мендес взбесил американцев. Будучи адвокатом, он перепрыгивал с одного на другое, то шел на принцип — по всей видимости, желая выслужиться перед военными, — то мертвой хваткой цеплялся за какие-то мелкие подробности. Какой высоты должен быть флагшток? Как будут называться наблюдатели? Каковы будут очертания свободного от войск сектора при их отводе? Посредники начали все тверже осознавать, что проведенные в его обществе часы, по всей вероятности, потрачены зря. Даже «три марионетки» от каждого вида вооруженных сил Аргентины — контр-адмирал Бенито Мойя от ВМС, бригадир-майор Хосе Мирет от ВВС и бригадный генерал Эктор Иглесиас от сухопутных войск, — присутствовавшие на заседаниях вместе с Коста Мендесом, никак не добавляли темпа всему действу. На самом деле из-за заброшенных ими переводчиков процесс и вовсе шел с черепашьей скоростью (Коста Мендес вел переговоры по-английски). Совершенно очевидно, что решающим был голос адмирал Анайи. Без него согласие Коста Мендеса являлось ничем.

Мысли Хэйга на том этапе стали постепенно складываться в некую схему, получившую помпезное название плана из пяти пунктов. Затея подразумевала отвод войск обеими сторонами, действие до декабря администрации под тремя флагами, восстановление линий коммуникаций с материком, а в новом году — переговоры по долгосрочному урегулированию и консультации по установлению точки зрения населения. План разумным образом размежевал разногласия между обеими сторонами, но этим все не кончалось. Уверенность в способности Хэйга добиться от Лондона согласия на принятие конца года в качестве пограничного срока действия переходной администрации отсутствовала (а что потом?). Не мог он гарантировать и Буэнос-Айресу твердой уверенности, что в конце года Аргентина сколько-нибудь приблизится к получению суверенитета. Военные рабочие группы обсуждали план Хэйга до поздней ночи 17 апреля. Хоть какое-то желание пойти на компромисс выражали только военно-воздушные силы.

В воскресенье, 18 апреля, Хэйг лично разыграл главный козырь перед хунтой в полном сборе. Он говорил откровенно, как бы особо обращаясь к Анайе, предупреждая, что Британия настроена решительно, она не блефует, а Соединенные Штаты не могут допустить войны между двумя своими друзьями. Госсекретарь подчеркнул, что Вашингтон не устраивает падение правительства Тэтчер. Аргентине придется вступить в переговоры с реалистичными требованиями, опираясь, как на основу, на резолюцию 502, или США встанут на сторону Британии. Анайя демонстративно сохранял полнейшее спокойствие. Он стоял на тех же позициях: у британцев кишка тонка, чтобы драться, демократии не выносят потерь, ну и, наконец, корабли британского оперативного соединения попросту не выдержат зимы в Южной Атлантике. Кроме всего прочего Анайя, за счет сведений, полученных от своих отдельных агентов, знал о расколе в американской администрации: он не верил в полномочия Хэйга говорить о намерении Вашингтона «склониться» на сторону Британии. Идя на дерзкий жест, адмирал наклонился над столом и сказал Хэйгу прямо в лицо, что тот лжет. Хэйг был ошеломлен.

И все же хунта не отметала план Хэйга сходу. Как саркастически заметил один из американцев, это потребовало бы от них волевого решения. Вместо того они продолжили трудоемкий процесс военных консультаций. Британские министры называли Аргентину диктатурой, как бы ненароком проводя параллели между своей борьбой сегодня и войной против Гитлера и Муссолини. Определение не соответствовало истине. Аргентиной правила олигархия: слабая, нестабильная и чрезвычайно жестокая. Методы режима по подавлению оппозиции — «исчезновению» несогласных и казни без суда — были грубыми, трусливыми и неэффективными даже по стандартам соседних Чили и Уругвая. Конституция государства в том виде, в котором она существовала в действительности, удостоилась у профессора Файнера определения как «прямое военное правление, установленное в результате государственного переворота». Легитимность режима основывалась на претензиях членов хунты на роль защитников государства от внутренних беспорядков. Институты такой законности представляли советы военных — прямая параллель с «комитетами общественного спасения» охваченных революциями стран. Советы выступали в роли парламентов Аргентины — конклавов ее правящей элиты.

Перед такими структурами членам хунты и предстояло отвечать за любые компромиссы, предложенные ими Хэйгу. Состоявший из пятидесяти четырех человек совет армии во главе с председательствующим генералом Хосе Антонио Вакеро, начальником генерального штаба, встречался на совещаниях в выходные, по крайней мере, дважды. Галтьери заявил, что его солдаты «останутся на Мальвинских островах, пока живы». Если говорить о ВМС, Анайя тогда уже отозвал бесценный авианосец в Пуэрто-Бельграно, по всей видимости, из-за серьезных механических неполадок. Однако остальной флот находился в море, готовый отстоять честь ВМС — славных избавителей Мальвинских островов. Похоже, ни у кого из высших командиров не возникали сомнения относительно способности их формирований нанести неприемлемый урон британскому оперативному соединению. Между тем любая ответственность на иерархической вертикали исчезла, поскольку каждый из участников хунты спешил обеспечить личные тылы. Будут созываться из раза в раз консультативные совещания, вскидываться руки, сторонники жесткой линии будут формировать фракции, умеренных заставят умолкнуть. Так что же теперь, хунта пойдет на попятный? Разве не они говорили: «Мальвинские острова — наши?» Разве не у них превосходство в воздухе? А подлодки, ракеты «Экзосет», 8000 чел., окопавшихся вокруг Порт-Стэнли? Так чего же ради торговаться о суверенитете?

Такие рассуждения отправляли дипломатию прямиком на кладбище. К понедельнику, 19 апреля, Хэйг осознал, что имеет дело с режимом, попросту неспособным на какие-то связанные единые решения, не говоря уж о готовности придерживаться их. Галтьери будет соглашаться с какими-то моментами, потом выйдет на балкон Каса-Росада, окунется в омут рукоплесканий толпы, откроет рот и… обнаружит вдруг, что от всего открестился. По Буэнос-Айресу вдоль и поперек гуляли слухи: вторжение осуществлял один Анайя, Лами Досо против, он в опале, Галтьери напивается до бессознательного состояния. Невероятно, но Хэйг продолжал сражаться. Он выработал с Коста Мендесом некую программу, каковую понимал как «донную линию» Аргентины: совместная англо-аргентинская администрация под надзором США, совместный совет островов, решение вопроса суверенитета в ООН к концу года. Пункты эти были сформулированы в «плане» Коста Мендеса. Однако на деле все покрывал туман сомнения. Как далеко должно отступить оперативное соединение? Не будет ли право свободного въезда на острова граждан Аргентины неприемлемым для Британии? И что означает на деле «совместный суверенитет»? Когда самолет Хэйга уже готовился к вылету, на команду госсекретаря обрушился сбивчивый поток сообщений от Коста Мендеса. Можно пойти и на другие уступки. Нет, никаких больше уступок. Коста Мендес может предложить варианты. А хунта может отозвать их.

Новые предложения Коста Мендеса по телеграфу передали в Лондон в 9 часов вечера понедельника. Прошло уже более двух недель со времени выхода в море оперативного соединения, и новости из Буэнос-Айреса вызывали нескрываемую враждебность у военного кабинета. Ни один из новых ингредиентов аргентинского дипломатического варева не заслуживал принятия. Единственным фактором, помешавшим британцам высказать свое неприкрытое «фэ» Хэйгу, стало нежелание военного кабинета выступить в роли инициаторов окончательного развала его дипломатии. Хэйгу позвонили во время остановки для заправки в Каракасе, где госсекретарь поднялся с койки, дабы «ввести в курс дела» венесуэльского министра иностранных дел, и сообщили об отсутствии надобности лететь в Лондон. Ничего нового он там не услышит.

Челнок дипломатии Хэйга был обречен замереть в Вашингтоне. Кризис вокруг Фолклендских островов полностью вывел его из прочего политического оборота на двенадцать суток, за время которых госсекретарь США с командой покрыл расстояние в 32 965 миль (т. е. более 53 000 км), — своего рода рекорд. На домашнем фронте сопротивление его миссии все возрастало. «Нью-Йорк Таймс» озаглавила редакционную статью словами: «Побудь дома, Эл Хэйг». В ней говорилось, что для применения кипучей энергии госсекретаря есть-де кризисы и побольше. Вдобавок к этому Северная Америка, а в особенности восточное побережье США, переживала необычайный подъем пробританских симпатий. Британский посол в Вашингтоне, сэр Николас Хендерсон, развернул политическую Фолклендскую пиар-кампанию, не менее изощренную, чем та, которую вел в ООН сэр Энтони Парсонз. Хендерсон был неутомим. Каждое утро в своем помятом костюме с непокорными волосами он появлялся то на одном, то на другом канале американского телевидения. играя роль воплощенной европейской добропорядочности и надежности. И городе, где имидж — все. он сумел создать для Британии образ небогатого гордеца в стоптанных башмаках, готового заложить и их ради торжества справедливости и правосудия. О многом говорила, казалось, уже сама по себе причуда с оперативным соединением.

Хендерсону удалось откупорить старинную, ставшую почти замшелым атавизмом эмоциональную жилку, связывавшую Британию с Соединенными Штатами. Она не имела ничего общего ни с НАТО, ни с Европой, ни с судьбой политики Рейгана в Латинской Америке. Как признался Хендерсону с некоторым подтекстом один сенатор. плевать мне на то, кто прав, а кто не прав с теми Фолклендскими островами. «Но знаете, почему я за вас? — задал он риторический вопрос и сам же ответил: — потому что вы британец». Когда Хендерсон ежедневно обивал пороги кабинетов Капитолийского холма, лоббируя сенаторов и конгрессменов, да любого из желающих выслушать, он неизменно вызывал те же энтузиазм и восторженность, что царили в Британии со стороны людей, страстно желающих видеть у власти правительство — какое угодно правительство, — готовое всеми силами дать бескомпромиссный ответ на любой враждебный выпал в мире. По данным опроса Лу Харриса на 29 апреля, выяснилось, что 60 процентов американских граждан голосуют за Британию и только 19 — за Аргентину. Тем временем штаб Хэйга осел в Вашингтоне, чтобы оценить обстановку и выработать окончательный вариант предложений для спасения государственного секретаря от унижения, а Фолклендские острова от войны.