На восхождение отводилось три дня. Обычно оно проходило быстрее, но сейчас требовалось соблюдать специальную процедуру. Один день до офиса Хэнка, ночь в камере при его офисе; на следующий день за Джульеттой спустился из Середины инспектор Марш и конвоировал её следующие пятьдесят этажей до своего участка.

Весь второй день подъёма Джульетта шла как в тумане; взгляды встречных скатывались с неё, словно капли воды с замасленной поверхности. Ей было не до того, чтобы тревожиться о собственной жизни — она была занята мыслями об утраченных жизнях других людей, особенно тех, что произошли по её вине.

Марш, как и Хэнк, пытался заговаривать с ней, но единственное, что Джульетта могла бы ему сказать — это что она не с той стороны решётки. Что зло гуляет на свободе. Но она упорно молчала.

В полицейском участке Срединного яруса её препроводили в камеру, точь-в-точь похожую на ту, что при кабинете Хэнка. Никакого тебе экрана, лишь голые шлакоблочные стены. Не успела дверь в камеру закрыться, а Джульетта уже повалилась на койку, да так и осталась лежать, ждать, когда пройдёт ночь и настанет рассвет. Тогда прибудет новый помощник Питера и отконвоирует её до самого верха.

Она посмотрела на запястье, но Хэнк забрал у неё часы. Скорее всего, он не сообразит, что их надо заводить и как это делается. Вещица, лишённая ухода, в конце концов сломается и снова станет обычной безделушкой. И тогда её будут носить просто так, ради красивого браслета, возможно даже вверх ногами.

Вот это опечалило Джульетту больше всего. Она потёрла осиротевшее запястье, умирая от желания узнать, который час, но в этот момент вернулся Марш и сообщил, что к ней пришли.

Джульетта села на кровати и спустила ноги на пол. Неужели кто-то из Машинного пришёл сюда, в Середину? Интересно, кто.

Это был Лукас. Когда Джульетта увидела его лицо по ту сторону решётки, плотину, которую она выстроила, чтобы сдерживать наплыв своих эмоций, едва не прорвало. Джульетта ощутила, как ей сдавило глотку; у неё даже челюсти свело — так она старалась не расплакаться; пустота в груди набухла — ещё чуть-чуть, и лопнет. Лукас схватился за прутья и прислонился к ним головой, касаясь висками гладкой стали; лицо его осветила грустная улыбка.

— Привет, — сказал он.

Джульетта едва узнала его. Она ведь привыкла встречаться с Лукасом в темноте; а тогда, когда они столкнулись на лестнице, у неё не было времени особенно к нему приглядываться. Молодой человек был удивительно красив, глаза его казались старше лица, прямые светло-каштановые волосы мокры от пота — должно быть, решила Джульетта, он очень торопился.

— Не надо было тебе приходить. — Она говорила тихо и медленно — так было легче удержаться от слёз. Больше всего её печалило то, что человек, который стал ей небезразличен, видит её в таком неприглядном состоянии. Унижение — вот что самое страшное.

— Мы боремся за тебя, — сказал он. — Твои друзья собирают подписи. Не отчаивайся.

Джульетта покачала головой.

— Из этого ничего не выйдет. Не питай напрасных надежд. — Она подошла к решётке и обхватила прутья чуть ниже его ладоней. — Ты ведь меня даже не знаешь.

— Я знаю, что все эти обвинения — чушь крысячья...

Лукас отвернулся. По его щеке бежала слеза.

— Ещё одна очистка? — прохрипел он. — Почему?..

— Это то, чего они хотят, — ответила Джульетта. — И их не остановить.

Руки Лукаса скользнули по прутьям и обхватили пальцы Джульетты. Она не могла высвободить их, чтобы смахнуть слёзы. Вместо этого она наклонила голову и попыталась вытереть мокрую щёку о плечо.

— В тот день я поднимался к тебе... — Лукас потряс головой и глубоко вдохнул. — Я шёл к тебе, чтобы пригласить...

— Не надо, — попросила она. — Лукас, не делай этого.

— Я рассказал о тебе маме.

— О, ради всего святого, Лукас...

— Это невозможно, — проговорил он и покачал головой. — Невозможно. Ты не можешь уйти...

Когда он взглянул на неё, Джульетта увидела в его глазах огромный, всепоглощающий страх. Даже она боялась меньше, чем он. Джульетта высвободила одну руку, отогнула пальцы Лукаса, которыми он удерживал другую её ладонь, и оттолкнула его руки от решётки.

— Забудь обо всём, — промолвила она. — Прости меня. Найди себе кого-нибудь. Не оставайся один, как я. Не жди...

— Я думал, что уже нашёл, — грустно сказал он.

Джульетта отвернулась, пряча лицо, и прошептала:

— Иди, Лукас.

Она стояла тихо, всем своим существом ощущая его присутствие по другую сторону решётки. Там плакал от отчаяния парень, знавший о звёздах больше, чем он знал о ней. Она прислушивалась к его рыданиям, ждала и тоже плакала — тихо-тихо, пока не услышала печальный звук его удаляющихся шагов.

••••

Ещё одна ночь в холодной постели, ещё одна ночь в неизвестности — ей так и не сообщили, за что её арестовали, ещё одна ночь, проведённая в раздумьях о той боли, которую она, сама того не ведая, причинила другим. На следующий день она продолжила своё восхождение — через чужую территорию, сквозь шепотки и слухи о двойной очистке. И снова Джульетта впала в странное оцепенение и лишь переставляла ноги — одну за другой, одну за другой...

И вот наконец её провели мимо её бывшего стола, а теперь стола Питера Биллингса, в знакомую камеру. Конвоир упал на скрипучий стул Марнса, отдуваясь и жалуясь на усталость.

Джульетта ощущала, что за эти долгие три дня, когда ею владело странное отупение, она словно бы обросла толстым панцирем. Люди вокруг разговаривали как обычно, но ей их голоса казались какими-то приглушёнными. И сами люди словно ушли куда-то далеко-далеко, хотя на самом деле были тут же, рядом...

Она сидела на узкой койке и слушала, как Питер Биллингс зачитывает обвинение в заговоре и представляет вещественные доказательства. В мягком пластиковом пакете, словно выхлебавшая всю свою воду мёртвая рыбка, лежала флэшка. Должно быть, её как-то умудрились вытащить из мусоросжигателя — края флэшки почернели и оплавились. Рулон с распечаткой представили неразвёрнутым, часть его уже отправили в переработку. Были перечислены результаты исследования её компьютера. Конечно, большинство найденных данных принадлежало Холстону, а не Джульетте. Впрочем, стоило ли им на это указывать? У них и без того хватало материала на десяток очисток.

Рядом с Питером, перечисляющим все её грехи, стоял в своём чёрном комбинезоне судья. Ну и комедия. Как будто они здесь для того, чтобы определить её судьбу. Джульетта отдавала себе отчёт, что всё уже решено — и не в суде.

Прозвучало и имя Скотти, но Джульетта не уловила, в какой связи. Может быть, взломали его почтовый ящик и увидели записку, которую он ей послал. А может быть, они хотели пришить ей его смерть — так, на всякий случай. Кости к костям — и тайна останется тайной.

Джульетта отгородилась от назойливых голосов своих судей. Вместо этого она наблюдала через плечо, как недалеко от камеры зародился маленький смерч и направился к холмам. Он прожил недолго: рассеялся, столкнувшись с пологим склоном, рассыпался, как те, кто ушёл на очистку, отданные на произвол отравленного ветра и брошенные, словно мусор, гнить на едком воздухе.

Бернард так и не показался. Наверно, посчитал это ниже своего достоинства. А может, слишком напуган. Вряд ли Джулс когда-нибудь узнает истинную причину. Она взглянула на свои кисти, на узкие тёмные полоски вьёвшейся под ногти смазки... Джульетта понимала, что уже мертва. Но ей почему-то было всё равно. Не она первая, не она последняя. Она лишь мимолётное мгновение настоящего, шестерёнка: крутится, трудится, стирает свои металлические зубы — до тех пор, пока механизм не ломается, пока стружки и щепки этой самой шестерёнки-Джульетты не полетят во все стороны и не наделают ещё бóльших бед, а тогда возможен только один способ ремонта: вынуть её, выкинуть и заменить новой деталью.

Пэм принесла ей её любимую еду — горячую овсянку и жареную картошку. Джульетта так и оставила их исходить паром по ту сторону решётки. Из Машинного к ней целый день шли и шли записки, но ни один из старых друзей не навестил её, чему Джульетта была только рада. Их неслышных голосов, доносившихся к ней с клочков бумаги, было более чем достаточно.

Из глаз Джульетты сами по себе лились слёзы, но всё её остальное существо совершенно онемело, застыло — ни всхлипа, ни трепета... Она читала милые записки, а слёзы капали и капали... Нокс просто просил прощения. Джульетта понимала: гигант корил себя за то, что ничего не сделал, что не убил полицейского, как хотел, и пусть бы его за это тоже выбросили наружу; его записка ясно показывала, что он будет раскаиваться в своём бездействии всю оставшуюся жизнь. В других записках, более отвлечённого плана, содержались обещания встретиться «по ту сторону» или цитаты из книг. Шерли, знавшая Джульетту лучше других, сообщала ей о состоянии генератора и о том, что они получили новую центрифугу для очистки нефти. Шерли заверяла, что всё будет работать бесперебойно — благодаря Джульетте. От этих слов Джульетта даже чуть всхлипнула. Она сидела и поглаживала написанные углём записки, и пальцы её окрашивались чёрным, словно на них переходили мрачные мысли её друзей.

Наконец, последняя записка — от Уокера. Вот её она никак не могла расшифровать. На стенном экране солнце опускалось над суровым ландшафтом, ветер укладывался спать на ночь, пыль оседала на землю, а Джульетта всё вчитывалась в слова старого мастера — раз, и второй, и третий, пытаясь додуматься, что же он имеет в виду.

Джулс,

Не надо бояться. А теперь посмейся. Правда — это шутка, и они там, в Снабжении, молодцы.

Уок.

••••

Джульетта незаметно для себя заснула. А когда проснулась, вокруг её койки валялось множество записок — они усеивали почти весь пол, словно хлопья осыпавшейся краски; должно быть, накидали за ночь. Внезапно Джульетте почудилось, что за решёткой кто-то есть. Она повернула голову и вгляделась в темноту. Там стоял человек. Когда она пошевелилась, посетитель отпрянул; обручальное кольцо на его пальце звякнуло, когда сталь соприкоснулась со сталью. Джульетта поспешно вскочила с койки и бросилась к решётке на затёкших со сна ногах. Схватившись за прутья дрожащими руками, она пристально вглядывалась в исчезающего во мраке гостя.

— Папа?.. — окликнула она, просунув руку сквозь решётку.

Но он не обернулся. Высокая фигура ускорила шаг, растворяясь в пустоте и превращаясь в мираж, в отдалённое, туманное воспоминание детства.

••••

Рассвет следующего дня был достоин того, чтобы им полюбоваться. Солнечные лучи пробивались сквозь редкие разрывы между тёмных туч, и золотые дымные столбы скользили по склонам холмов. Джульетта лежала на койке и, подперев подбородок рукой, следила, как сумерки переходят в свет дня. Камеру наполнял запах позабытой остывшей овсянки. Узница думала обо всех тех мужчинах и женщинах в IT, которые не покладая рук трудились все три прошедшие ночи над её костюмом, кропая его из заведомо дефектных материалов, поставляемых из отдела Снабжения. Костюм будет в порядке ровно столько времени, сколько ей, Джульетте, понадобится для очистки, но не дольше.

Во всех испытаниях последних дней и ночей, когда ей приходилось карабкаться по лестнице со скованными руками и угнетённым духом, Джульетте некогда было думать о предстоящей очистке. Мысль о ней появилась только сегодня, в утро, когда ей предстояло выполнить эту страшную обязанность. Джульетта была полностью уверена, что не станет ничего чистить. Она знала — все, уходящие наружу, утверждали то же самое; однако все они на пороге своей смерти переживали некую таинственную, возможно даже духовно-мистическую трансформацию, которая и заставляла их производить очистку. Но у Джульетты на Верхнем ярусе не было никого, кому она захотела бы оставить в дар чистые линзы камер. Правда, она не была первым человеком из Машинного, угодившим на очистку, зато она определённо станет первым, кто её не выполнит.

Она так и заявила Питеру, когда тот вёл её из камеры к жёлтой двери. Внутри шлюза ждал техник из IT — сделать последнюю подгонку скафандра.

Джульетта слушала его наставления с холодной отрешённостью. Она видела все слабые места конструкции. Да если бы она там, в Машинном, не была по горло занята, работая по две смены подряд, выкачивая воду, закачивая нефть и поддерживая бесперебойную подачу энергии в Хранилище, — она сумела бы сделать костюм получше этого даже с завязанными глазами! Прокладки и уплотнители здесь ничем не отличались от тех, что использовались в насосах, кроме того, что были сконструированы так, чтобы рассыпаться. Сияющий верхний покров костюма образовывали наложенные и перекрывающие друг друга слои высокопрочной изоленты — впрочем, высокопрочной, как точно знала Джульетта, её назвать можно было только в насмешку. Она едва не указала технику на все эти несуразности, когда тот начал рассказывать, что этот костюм — самый-самый распоследний и рассовершенный. Техник застегнул молнию на спине, натянул на руки Джульетте перчатки, помог надеть сапоги и объяснил, что значат цифры на карманах.

А Джульетта всё это время твердила про себя, словно мантру, записку Уокера: «Не надо бояться... Не надо бояться... Не надо бояться...»

«А теперь посмейся. Правда — это шутка, и они там, в Снабжении, молодцы».

Пока техник проверял перчатки и «липучки», которыми были зафиксированы замки-молнии, Джульетта продолжала ломать голову над загадочным посланием. Снабжение? При чём тут Снабжение? Может, она неправильно запомнила записку? Техник заклеил стыки между сапогами и костюмом полосами изоленты. Джульетта засмеялась: стоило ли тратить усилия! Уж лучше бы закопали в землю на фермах — от её мёртвого тела тогда была бы хоть какая-то польза.

Последним пришла очередь шлема — с ним обращались особенно бережно. Техник попросил Джульетту подержать шлем, пока он подгонял металлическое кольцо-ошейник. Она вглядывалась в своё отражение в щитке, откуда на неё смотрели глаза — запавшие, усталые, они показались Джульетте старше, чем ей помнилось, но гораздо моложе, чем она себя ощущала. Но вот, наконец, шлем надет, и помещение словно потемнело: Джульетта взирала на окружающее через тонированное стекло щитка. Техник напомнил о нагнетании аргона, о пламени, которое последует за этим. Одно из двух: либо как можно быстрее выбирайся наружу, либо умри куда более страшной смертью.

Техник ушёл. Жёлтая дверь с лязгом захлопнулась, колесо-рукоятка прокрутилось, словно его поворачивал какой-то невидимый дух.

Джульетта раздумывала, а не остаться ли здесь, отдавшись на волю огня, чтобы не предоставить тому таинственному духовному озарению шанса переубедить её? Что скажут в Машинном, когда до него дойдёт весть об этом? Кое-кто будет гордиться её стойкостью. Другие придут в ужас при мысли о её гибели во всепожирающем пламени. Наверняка найдутся и такие — впрочем, их будет не много — что скажут, будто ей не хватило смелости сделать шаг за порог, что она выбросила на ветер шанс собственными глазами увидеть наружный мир.

Костюм Джульетты пошёл складками — в помещение начали нагнетать аргон. Это делалось для того, чтобы накачанный под высоким давлением инертный газ не дал проникнуть в шлюз токсинам снаружи. Джульетту почти против собственной воли повлекло к двери. Когда между створками образовалась щель и пластиковые полотнища плотно облепили каждую трубу в комнате, каждый провод, облегли низенькую скамью, она поняла — вот и конец. Створки двери перед нею разъехались; наружная обшивка Хранилища треснула, словно кожица сухой горошины. Там, за завесой конденсированного пара, лежало неизведанное.

Один сапог проскользнул в щель, за ним последовал второй. И Джульетта двинулась в широкий мир с твёрдым намерением покинуть его на собственных условиях. Она увидит его своими глазами, пусть и через этот ограниченный портал, это узкое стекло размером — как она вдруг поняла — восемь дюймов на два.