— Мам, ну мне правда надо, — ныла Ким.

Тесс Чайкин недовольно нахмурилась. Вся семья — Тесс, ее мать Эйлин и Ким — только что вошла в музей, и Тесс надеялась хоть немного познакомиться с экспозицией, пока не начались речи, шампанское и прочие неизбежные церемонии, а теперь с этим придется подождать. Ким, как всякая девчонка девяти лет в такой ситуации, терпела до последнего и объявила, что ей срочно нужно в туалет, в самое неподходящее время.

— Честное слово!

Большой зал быстро наполнялся народом. Тесс вовсе не радовала перспектива пробираться с дочерью к туалету сквозь нарядную толпу.

Мать Тесс, почти не скрывая удовольствия, которое доставила ей эта сценка, предложила:

— Я ее отведу, а ты пока осмотрись, — и добавила, коварно усмехнувшись: — Хотя мне и приятно видеть, как ты расплачиваешься за мои страдания.

Тесс наморщила нос, потом перевела взгляд на дочь и улыбнулась, качая головой. Что бы там ни было, детское личико и блестящие зеленые глаза Ким неизменно вызывали у нее улыбку.

— Встретимся в главном зале.

Она строго погрозила Ким пальцем.

— Держись поближе к бабушке. Не хватало потерять тебя в этом балагане.

Ким со стоном закатила глаза. Тесс провожала их взглядом, пока обе не затерялись в толпе, затем повернулась и прошла дальше.

Огромное фойе музея и главный зал уже наполнились женщинами в старомодных вечерних туалетах и седовласыми мужчинами. Регламент требовал черных галстуков и вечерних платьев, и Тесс, посматривая по сторонам, чувствовала себя неловко. Ее смущало и недостаточно роскошное одеяние, и невольная принадлежность к толпе «своих», с которыми у нее не было ничего общего.

Тесс не догадывалась, что на нее обращают внимание вовсе не потому, что ее аккуратное вязаное черное платьице со свободной юбкой, спадающей немного ниже колен, выглядит слишком дешевым, и не потому, что она не умеет скрыть неловкость, оказавшись в этом слишком модном обществе. Люди просто обращали на нее внимание и точка. Всегда и везде. Да и трудно их винить. Вначале внимание привлекали роскошные волосы, обрамлявшие лицо, и теплые зеленые глаза, в которых светился ум. Ладная фигура тридцатишестилетней женщины и спокойная плавная походка дополняли первое впечатление, а то обстоятельство, что Тесс совершенно не сознавала своего обаяния, лишь усиливало его. Беда в том, что она вечно влюблялась не в того, в кого надо бы. Она дошла до того, что даже вышла замуж за последнего из этой жалкой компании — ошибка, которую она недавно исправила.

Тесс прошла в главный зал, где голоса эхом отдавались от стен, так что в слитном гуле терялись отдельные слова. По-видимому, архитектора меньше всего волновали проблемы акустики. До нее донеслись обрывки камерной музыки, и Тесс нашла глазами струнный квартет — четырех женщин, устроившихся в углу и увлеченно игравших почти неслышную мелодию. Смущенно кивая улыбающимся ей из толпы лицам, она прошла мимо постоянной экспозиции живых цветов Лилы Веллас и мимо ниши, где изумительная терракотовая Мадонна с младенцем работы Андреа делла Роббиа, сияющая бело-голубой глазурью, кротко взирала на гостей. Впрочем, они были не одиноки — сегодня музей украшало множество изображений Иисуса Христа и Девы Марии.

Большая часть экспонатов была выставлена в стеклянных витринах, и с первого взгляда становилось ясно, что многие из них поистине бесценны. Они произвели впечатление даже на равнодушную к религии Тесс, и она, почти растроганная, скользнула мимо парадной лестницы в выставочный зал, чувствуя в сердце холодок предвкушения.

Здесь были выставлены алебастровые бургундские барельефы с алтарей, представляющие сцены из жития святого Мартина, десятки распятий, почти все из чистого золота с инкрустацией из драгоценных камней. Одно из них — крест двенадцатого века — состояло из ста с лишним фигур, вырезанных на моржовом бивне. Здесь были изящные мраморные статуэтки, резные деревянные дароносицы и раки — хотя и опустевшие, они являли собой превосходные образцы тонкого искусства средневековых мастеров. Великолепный бронзовый аналой, украшенный орлом, гордо высился под испанским пасхальным шандалом, изготовленным для апартаментов самого папы.

Переходя от витрины к витрине, Тесс невольно ощутила копившуюся в груди горечь. За все годы полевых работ она и мечтать не смела о находках такого уровня. Правда, то были хорошие, увлекательные годы и не совсем бесплодные. Работа дала ей возможность поездить по свету и познакомиться с разнообразными и интересными культурами. Несколько ее находок были выставлены в музеях мира, но ни одна из них не оказалась достойной, скажем, Саклеровского отдела египетского искусства или Рокфеллеровского отдела первобытного искусства. «Может быть… может, если бы я еще покопала…» Она тряхнула головой, отгоняя эту мысль. Та жизнь не вернется, по крайней мере в обозримом будущем. Пора научиться наслаждаться волшебными отблесками прошлого издали, с пассивной позиции благодарного зрителя.

А зрелище в самом деле волшебное. Метрополитен-музей по праву может гордиться этой выставкой: ни один из присланных из Рима экспонатов прежде ни разу не выставлялся.

Хотя не все здесь блистало золотом и драгоценностями.

Экспонат в этой витрине выглядел вполне заурядно: какое-то механическое приспособление, размером со старую пишущую машинку, похожее на медный ящичек. На верхней крышке виднелось множество кнопок, а с боков торчали стержни и рычаги. Устройство казалось неуместным среди окружающей роскоши.

Тесс откинула волосы назад и склонилась ближе к витрине. Она собиралась открыть каталог, когда над ее размытым отражением в стекле выросло другое.

— Если ты все еще ищешь Святой Грааль, я тебя разочарую. Здесь его нет, — раздался голос за ее спиной.

И Тесс, хотя и не слышала его много лет, но узнала раньше, чем обернулась.

— Клив! — Она повернулась лицом к бывшему коллеге. — Тебя каким ветром сюда занесло? Отлично выглядишь!

Последнее вряд ли было правдой. Хотя ему едва ли исполнилось пятьдесят, Клив Эдмондсон выглядел совсем стариком.

— Спасибо. А ты как?

— Я в порядке, — кивнула она. — Как нынче жизнь у гробокопателей?

Эдмондсон продемонстрировал ей свои руки:

— Разорюсь на счетах за маникюр. А в остальном все как встарь. Буквально. — Он хихикнул. — Слышал, ты теперь в институте Манукяна?

— Угу.

— И как?

— О, замечательно, — ответила Тесс.

И опять соврала. Получить работу в престижном институте Манукяна было для нее большой удачей, но что касается самой работы, дело обстояло хуже. Однако такие вещи держат при себе, тем более в мире археологии, полном сплетников и завистников. Она поискала нейтральную тему для разговора.

— Знаешь, я скучаю по прежней работе с вами.

Он слегка улыбнулся, показывая, что не обманывается на ее счет.

— Не много потеряла. Мы так и не попали в газетные заголовки.

— Не о том речь, просто… — Она обвела глазами выставленные вокруг сокровища. — Вот хоть бы одно такое. Хоть одно. — Она вдруг понурилась, взглянула на него. — Ну почему мы ни разу не нашли ничего по-настоящему стоящего?

— Э, я еще не потерял надежды. Это ты променяла верблюдов на письменный стол, — уколол он. — Я уж не говорю о мухах, песке, жаре и кормежке, если это можно так назвать.

— О господи, кормежка! — Тесс рассмеялась. — Спасибо, что напомнил. Пожалуй, я уже легче переношу разлуку.

— Знаешь, никогда не поздно вернуться.

Тесс поморщилась. То же самое она частенько повторяла про себя.

— Вряд ли. Во всяком случае, пока не выйдет. Улыбка Эдмондсона стала слегка натянутой.

— Имей в виду, у нас для тебя всегда найдется лопата, — сказал он без особой надежды.

Оба неловко замолчали.

— Слушай, — добавил он, — в Египетском зале устроили бар, и бармен, похоже, сумеет смешать пристойный коктейль. Позволь тебя угостить.

— Ты иди, я к тебе позже присоединюсь, — сказала она. — Только дождусь Ким с мамой.

— Они здесь?

— Угу.

Клив всплеснул руками.

— Ого! Три поколения семейства Чайкин — на это стоит посмотреть.

— Тебя честно предупредили.

— Буду иметь в виду, — уже на ходу кивнул он. — Позже найду тебя. Смотри, не бросай меня.

У входа даже воздух был наэлектризован. Оператор перебегал с места на место, отыскивая лучшую точку съемки, скороговорка комментаторши тонула в аплодисментах и выкриках зевак. Шум усилился, когда невысокий коренастый мужчина в коричневой форме охранника покинул свой пост у дверей и заторопился навстречу всадникам.

Оператор издали уловил, что что-то пошло не так. Целеустремленная походка охранника и его красноречивые жесты выдавали недовольство.

Оказавшись перед всадниками, охранник вскинул руку, преграждая им дорогу. Рыцари натянули поводья. Лошади фыркали и били копытами, всем своим видом показывая, как неудобно им останавливаться на ступенях.

Кажется, начинается спор. Односторонний, отметил оператор, потому что всадники словно не замечали вставшего у них на пути охранника.

И тут один из них перешел к действиям.

Неторопливым, почти театральным жестом ближайший к охраннику рыцарь, сложением настоящий медведь, потянул из ножен меч и поднял его над головой, вызвав фейерверк фотовспышек и взрыв аплодисментов.

Он замер, сжимая занесенный меч обеими руками. Не дрогнув.

Приклеившись одним глазом к видоискателю, оператор вторым глазом ловил боковые планы и вдруг заморгал, заметив новый поворот событий. Он поспешно нажал кнопку крупного плана, увеличив лицо охранника. Что же оно выражает? Смущение? Недоумение?

И тут он узнал это выражение.

Страх.

Толпа словно взбесилась, дико орала, рукоплескала. Оператор инстинктивно убрал крупный план, пытаясь поймать в кадр и всадника.

Как раз в этот момент рыцарь опустил меч. В искусственном освещении клинок сверкнул короткой блестящей дугой и ударил охранника ниже уха с силой, достаточной для того, чтобы рассечь кожу, жилы и кость.

Дружный вздох, вырвавшийся у сотен зрителей, сменился криками ужаса, разорвавшими ночь. Громче всех визжала комментаторша, вцепившаяся в локоть оператора с такой силой, что изображение дернулось вниз. Оператор стряхнул ее с себя и продолжал съемку.

Голова охранника упала к его ногам и, как в кошмаре, запрыгала вниз по ступеням, оставляя за собой прерывистый красный след. Прошла, казалось, целая вечность, пока обезглавленное тело медленно завалилось на бок и осело, извергая маленькие гейзеры крови.

Визжащие подростки спотыкались и падали, в панике разбегаясь от сцены убийства, между тем как другие, стоявшие дальше и не знавшие, что произошло, поняв, что там есть на что посмотреть, ломились вперед. За несколько секунд соседние улицы были забиты взбесившейся толпой, воздух звенел от воплей боли и страха.

Кони трех спутников рыцаря стучали копытами и звенели сбруей, боком сторонясь от мертвого тела. Затем один из всадников выкрикнул: «Вперед! Вперед!»

Палач направил своего коня к разверстой двери музея. Остальные, словно очнувшись, двинулись за ним.