Альфред Эдвард Хаусман

Стихи из книги «Шропширский парень»

Альфред Эдвард Хаусман (1859–1936) — один из самых любимых и известных поэтов Великобритании. Его стихи печатались и печатаются в престижных английских антологиях, а его творчество неоднократно становилось темой критических и биографических исследований и сотен статей. Теодор Г. Эхрсам, к примеру, привел немало подобных свидетельств в книге «Библиография Альфреда Эдварда Хаусмана» (1941). В 1945 году Роберт Вустер Сталман издал свою «Аннотированную биографию А. Э. Хаусмана ‘Критические этюды’», в которой собрал практически все, что писали о лирике Хаусмана, и сам написал о его влиянии на поэзию 1920–1945 годов.

Впечатляют и мнения о произведениях Хаусмана других поэтов, его соотечественников. Так, Томас Гарди полагал, что стихотворение «Цела ль моя упряжка» — наиболее драматургически выстроенное стихотворение во всей английской поэзии. Бабетта Дойч, Карл Шапиро, У. Х. Оден отзывались о творчестве Хаусмана с уважением и любовью. К. Д. Льюис сравнивал его с такими гигантами, как Джеральд Мэнли Хопкинс, Уилфрид Оуэн и Т. С. Элиот.

Сборник стихов «Шропширский парень» был написан под впечатлением драматических событий в жизни автора. Темы сборника — умирание и смерть, предопределенность судьбы и борьба с роком. Меланхоличные и в то же время ироничные, традиционные по форме и авангардные по внутренней энергетике, стихи Хаусмана повлияли и на поэзию Редьярда Киплинга, в частности, на его «Казарменные баллады». Поэзия Хаусмана, притом что орнамент стихотворений, их строфика своеобразны и прихотливы, поражает экстраординарной простотой и красотой мелодий. Каждое стихотворение — уже готовая песня.

Альфред Эдвард Хаусман известен в нашей стране. На русский язык его переводили Б. Слуцкий, С. Маршак, другие поэты. О нем писали статьи, исследования. И все же «последний поэт-классик луговой Англии» (как назвал его М. Л. Гаспаров) во многом остается загадкой. Переводы, предлагаемые вниманию читателей, — еще одна попытка разгадать эту загадку.

XIV

Идут беспечно люди,         Как их понять уму: Стою я у дороги,         Не нужен никому. Как списанный на берег         Моряк, мне все равно; Душа мое и сердце         Давно ушли на дно. Нет пары безрассудству         В просторе голубом, Что привело б подругу         В мой одинокий дом. Цветы не исцеляют,         Утрачен верный путь; Потерянное сердце         Мне разрывает грудь. Так по чужой дороге         Иду я без гроша: Лежат в пучине моря         И сердце, и душа.

XXII

Раздался незнакомый звук,         Проходит взвод, гремя. Один красномундирный вдруг         Не сводит глаз с меня. Мил человек, тебе со мной         Навряд ли встретиться дано, И то, что мы зовем судьбой,         Давно предрешено. Ни общих дум, ни общих дат,         Но в счастье иль в беде Всего хорошего, солдат,         Желаю я тебе.

XXVI

        Мы шли вдоль поля год назад С любимой, догорал закат, Вдруг слышим мы через забор Осины странный разговор. «О, кто там жаждет новостей? Сельчанин с девушкой своей? До свадьбы — несколько недель, И время их сведет в постель, Вот только ляжет он с другой, Она ж — накроется землей».         И верно, точно через год Другая девушка идет, И вновь звучит над головой Осины разговор ночной; Да только слов я не пойму, Похоже, все идет к тому, Чтобы не я — подружка поняла, Как вскоре сложатся дела, Знать, мне под клевером лежать, А ей с другим беднягой спать.

XXVII

«Цела ль моя упряжка         В родимой стороне, Слышны ли сбруи звоны         Как раньше, как при мне?» Привет, бряцанье сбруи,         А также конский топ Слышны; лишь ты под пашней         Лежишь, наморщив лоб. «Играют ли ребята         В футбол на берегу, И мяч со всеми вместе         Я погонять смогу?» Играют классно парни,         Открыть, мечтая, счет, Да и вратарь, как цербер,         Ворота стережет. «Нашла ль подружка счастье,         Дружка во всем виня. Или она устала         Оплакивать меня?» Увы, она не плачет,         Тебя ведь не спасти. Она теперь довольна.         Молчи и тихо спи. «А что мой друг старинный,         И как его житье? Он отыскал ли ложе         Удобней, чем мое?» Да, с нами всё в порядке…         Тебе ж не стоит знать, Где, с кем делю я ложе, —         Спокойней будешь спать.

XXXV

На горе пустынной, летней,         Где ручьев разбег ленив, Барабана звук заметней,         Как во снах речитатив. Громко, дискантом и басом,         То земля во все концы Катит пушечное мясо —         Умирать идут бойцы. Их товарищей убитых         Кости белые торчат Всюду на полях забытых;         Не придет никто назад. И рожки зовут напрасно,         И зачем их тон суров? Был бы это женский голос,         Вот тогда я встать готов.

XXXVI

Ведет дорога далеко,         Над ней луна в крови; Меня уводит далеко         Дорога от любви. Недвижно до конца земли         Стоит теней конвой: Но ноги по ночной пыли         Путь продолжают свой. Мир кругл, недаром говорят,         Иди себе вперед, Всё будет хорошо, назад         Дорога приведет. Но прежде, чем вздохнуть легко,         Пройди круги свои: Меня уводит далеко         Дорога от любви.

LI

        С разбитым сердцем как-то я В зал греческий забрел, друзья, И там, в болезненном пылу Заметил статую в углу. Спал истукан немало лет, Ан глянул пристально в ответ. Казалось, он хотел сказать: «Привет, не стоит унывать; Пусть наша юность позади, Но есть надежда впереди».         Так он стоял, вперяя взгляд И утешая невпопад: «Что, парень, очень тяжело? Да ведь и мне не повезло. Я тоже должен тыщи дней Взирать на чуждых мне людей. Мне спину сгорбили века, Ты под столом ходил пока. Когда ты сбросишь иго лет, Я так же молча гляну вслед. Смелей, дружок, недолго ждать: Будь каменным и сдюжишь кладь». Вот что он взглядом мне сказал, И я легко покинул зал; Одолевать цунами чувств С тех пор у статуй я учусь.

LXI

Колокольня Хьюли

Шпиль колокольни Хьюли         Слепит, смотреть нельзя; А близ нее уснули         Соседи и друзья. Там башня копит опыт         Печали и обид, Там час за часом пробит,         Да только время спит. Рядам надгробной толщи         Не нужен передых; Ведь мертвых в Хьюли больше,         Гораздо, чем живых. Опять копает землю         Могильщик — знай, итожь; А за оградой дремлют         Самоубийцы сплошь. Считает башня Хьюли         Количество могил; Парней, что здесь уснули,         Я горячо любил. Друзья лежат глубоко,         Везде, от сих до сих; Я тоже одиноким         Не буду среди них.