Три километра, и все бегом, без передышки. Подгоняемые хлестким сивером, школьники добежали до протоки, пересекли ее и поднялись на взлобок. Они увидели набухший, свинцово-темный Урюм; толстые серо-белые льдины стремительно проплывали вниз по течению. Льдины вращались, словно танцуя, сшибались, врезались в берега…

Драгу мальчики увидели сразу. Ее окрашенные в красный цвет борта ярким пятном выступали на фоне темной реки и белых ледяных глыб. Драга тихо смещалась к тому берегу. Сверху драга напоминала гигантского жука, сонно шевелившегося на поверхности воды: четыре боковых каната, соединявшие борта понтона с берегами, — словно лапки; головной канат — словно хоботок, спущенный в воду.

Ребята по крутому склону побежали вниз, карабкаясь до бугристо-ледяной поверхности уже смерзшихся галечных отвалов. Эти каменные голыши были как белые, серые, желтые шары в стеклянной упаковке. Они словно выкатывались из-под ног, и мальчики спотыкались и падали.

Но вот мальчики вышли к берегу. Хлещет под яростным ветром красный флаг над драгерской будкой. Плывут льдины, а на драге все спокойно. Вот она сместилась еще ближе к берегу, черпаковая рама немного приподнялась над уровнем воды, и черпаки, только что выбиравшие породу со дна, теперь, как огромный фрез, снимающий стружку, стали срезать надводный слой почвы.

— Любовь Васильевна! Сеня!

Как огромная велосипедная цепь, вращались вплотную пригнанные друг к другу черпаки. Они выплывали чередой медленно и важно; их разинутые пасти были набиты серо-желтым песком; среди песка мелькали камни и огромные валуны, почерневшие куски дерева, бородатые водоросли. Все без разбору выгребали неутомимые ковши со дна реки. Черные влажные тела черпаков, словно кланяясь новыми козырьками, проплывали вверх по цепи, чтобы сбросить свой груз через завалочный люк в бочку. Бочка быстро вращалась, валуны бились о ее стенки, песок сыпуче и яростно шелестел, и все вместе грохотало, щелкало, лязгало, тарахтело…

И вдруг разом все стихло: драга выходила на середину реки.

— Сеня! Чугунок! Любовь Васильевна! — вразнобой закричали мальчики.

В окошке драгерской будки показалась голова Карякиной, туго повязанная красной косынкой. Любовь Васильевна поглядела вперед, по сторонам, сказала что-то невидимому собеседнику. Бросив взгляд на отвалы она увидела школьников и помахала им рукой:

— Берите лодку, вон у шустов!

Мальчики почти скатились с отвалов к пологому берегу. У шустов, наполовину залитых водой, покачивалась лодка.

Ерема оттолкнулся веслом от желтого песчаного дна. Маленькие льдинки запрыгали по воде вокруг лодки. Дима опустил руку за борт — ледяная вода обожгла пальцы.

Ерема осторожно подвел лодку к понтону, привязал к кольцу, вделанному в борт, и первым выскочил на палубу. Они поднялись по лесенке, пробежали мимо грохочущей бочки, поднялись еще раз и по высокой, узенькой лестничке с железными перилами добрались до драгерки.

— Любовь Васильевна! Любовь Васильевна!

— Тихо, ребята, тихо! Обождите! — сказала Карякина своим спокойным голосом.

Драга, как говорят приискатели, зашагивала на новый забой.

Любовь Васильевна оттянула назад высокий рычаг. Медленно и грузно поднялась на блоках черпаковая рама; черпаки, вздымаясь в воздух, словно отряхивались от воды. Затем Любовь Васильевна нажала кнопку на белом мраморе пульта управления. Понтон задрожал. Передний, становой канат вытянулся струной и, сматываясь на барабан, потянул драгу вперед.

Навстречу драге двинулась серая речная гладь, заспешили льдины, проплывающие мимо. Порыв ветра хлестнул в лицо.

Драга продвинулась на метр-полтора. Любовь Васильевна снова отвела рычаг, нажала кнопку — нижний конец рамы опустился.

— Любовь Васильевна! — во все горло крикнул Володя. — Да вы послушайте!

Карякина в ответ погрозила им пальцем. Ребята, топчась на месте, молчали, понимая, что Любовь Васильевна не оторвется от механизмов, пока не окончит зашагивание.

Но вот драга стала вычерпывать породу со дна реки. Черпаки, появляясь из воды, шли на цепи, как вагонетки в гору; опрокинув свой груз в люк, они где-то позади вновь ныряли в воду. Чугунок, стоявший на носу понтона, вылавливал из черпаков огромные глыбы породы и выбрасывал их за борт. В этих глыбах не было ни грамма золота, а провалится такая махина в прорезь, может пробить обшивку, попадет в бочку, будет бить изнутри о стенку и выведет бочку из строя.

— Любовь Васильевна! — дождавшись, когда Карякина оторвалась от рычагов, очень решительно сказал Володя. — Там лесины с берега смыло… Прямо на драгу идут!

Карякина быстро выглянула в переднее окошко, всмотрелась в реку.

— Сеня, — крикнула она Чугунку, — погляди-ка, что там впереди, вон у, мыса! Или это у меня в глазах зарябило?

Чугунок, оставляя резиновыми сапогами мокрые пятна на палубе, перешел к левому борту. Несколько секунд он молча смотрел вверх по течению; мальчики тоже придвинулись к окошку. Метрах в ста, там, где берег острым углом выступал в Урюм, вода словно бы сгустилась, почернела, и в этой черноте вскипала языками белая пена.

— Лесины это, Любовь Васильевна, — целое войско! — ответил Чугунок. — Будет сейчас ледовое побоище! — И вдруг другим голосом, словно читая по книге, произнес: — «Высокая ледяная лавина, направляясь к северу, с огромной быстротой неслась на бриг». — И снова своим голосом сказал: — Ну, чалдоны, будьте наготове!

Приглядевшись, мальчики различили огромные, многометровые бревна, которые неслись навстречу драге, словно флотилия подводных лодок. Быстрина шла ближе к правому берегу Урюма, как раз там, где было сейчас судно, и бревна устремилась сюда. Карякина поняла опасность. Глубоко запавшие глаза ее словно похолодели. Каждое движение ее у рычагов и пульта сделалось точным, рассчитанным. Ребят, напряженно следивших за нею, она будто не замечала. Карякина подняла раму, включила лебедку и, разматывая правые бортовые канаты, пыталась увести драгу из стремнины к берегу.

Да, но бревна-то, бревна — что они, зрячие, что ли? Или кто управляет ими? Бревна тоже повернули в сторону медленно уходящей к левому берегу драги.

Карякина закусила губу. Она опоздала с маневром всего лишь на несколько секунд…

— Ну, мальчики, выручайте! — По дрогнувшему голосу Карякиной ребята поняли, что опасность грозит большая. — Сеня, покажи ребятам, где багры! — крикнула она. — Отгоняйте лесины!

Все четверо горохом скатились по узеньким, крутым лестничкам на нижнюю палубу, сняли с противопожарной доски длинные багры-пики с крючками на концах и побежали на нос понтона.

— Дима и Ерема — у черпаковой прорези, — послышался сверху голос Карякиной, — Чугунок — по левому борту, Веня и Володя — по правому…

Бревна приближались.

— Ну и махины! — ухмыльнулся Чугунок. — Долбанет, и пойдешь вместо черпака дно царапать. «Ни с места! — вскричал Гаттерас. — Следите за льдами!»

И оттого, что Сеня помянул своего Гаттераса, как-то спокойнее стало у мальчиков на душе. Склоняясь над водой, сжимая нацеленные багры до боли в суставах, мальчики ожидали атаки. Вот лесины уже в десяти, пяти… трех метрах.

— Сеня! — предупредила Карякина. — Берегись!

Чугунок зацепил багром скользнувшее к понтону бревно, провел его вдоль борта и с силой оттолкнул в стремнину.

— Плыви себе сторонкой! — крикнул он лесине. — Тебя ж, дура, не трогают, и ты отвяжись.

И снова склонился с багром над бортом:

Володя с Веней стояли на правом берегу. Сдвинув светлые брови, Володя следил за движением лесин. Одна из них, наскочив на другую, свернула под прямым углом и ринулась наискось к понтону, точно намереваясь протаранить борт. У Володи пересохло в горле. Ох, ну и бревно — целый корабль! И два сучка — словно корабельные люки. Секунда, еще одна, и Володя с силой уперся багром в глазастый комель. Его отбросило назад; Он больно ударился спиной о мачту. Зато бревно прошаркало вдоль обшивки и, обогнув корму, уткнулось торчком в вязкие желтые пески. Так ему! Нечего было глаза таращить!

— Молодец, Володя! — услышал он голос сверху. — Осторожнее.

Ломило спину; казалось, она превратилась в сплошной синяк… Ага, вон еще один гад метит в понтон! Размахивая багром, Володя побежал вдоль борта.

На носу понтона, у черпаковой прорези, тоже шла схватка с лесинами. Ерема сбросил телогрейку, засучил высоко рукава рубахи. Его мускулистые руки и широкое лицо блестели от пота, ноги словно вросли в палубу; небольшие медвежьи глазки зорко перебегали с бревна на бревно, а багор наносил меткие и сильные удары… Дима, тоже засучив рукава изорванной ковбойки, не отставал от товарища. Он чувствовал себя сильным, собранным, готовым к борьбе. Он даже не заметил, как в воду упал отцовский картуз и закачался рядом с понтоном, выставив косым парусом черный, блестящий козырек.

— Ерема! — услышали мальчики голос Карякиной. — Ерема!

Но и Ерема и Дима уже заметили огромное бревно, мчавшееся, как торпеда, прямо на них — к носовой прорези понтона. Желтый, начинавший чернеть комель, погруженный на три четверти в воду, был в обхвате не меньше двух метров. Слоноподобное лесное чудовище легко и бесшумно, словно сберегая силы для удара, неслось на беспомощно-неподвижную драгу. Вода шелестела и морщилась, расступаясь, а за бревном оставался пенный след…

Метрах в пяти от понтона бревно крутанулось вокруг оси, комель отнесло назад. Дима понял, что багром он не достанет, что лесину сносит ближе к Любушкину. Он прыгнул с понтона в прорезь, ближе к товарищу. С левого борта на помощь спешил Чугунок.

Ерема ожидал, широко расставив ноги и наклонив туловище вперед. Он точно слился с багром. Вот сейчас он вонзит острый наконечник и крючок в желтый круг. Но бревно, будто у него были глаза, чуть сместилось — на несколько сантиметров! — и багор, царапнув толстую коричневую кору, скользнул мимо…

— Эх! — только и успел выкрикнуть Ерема.

Сильный удар потряс понтон. Внизу, у прорези, раздался хруст. Качнулась над головой высоко взнесенная на блоках черпаковая рама. Заскрежетали, заскрипели лебедки. Свистнув и прожужжав, лопнул передний канат; концы его вяло повисли в воде. Дима и Ерема, стоя рядом, ясно видели, как зеленой толстой струей крутилась вода, прорываясь через пробоину внутрь понтона. А бревно, сделав свое дело, повернулось к понтону боком и мирно закачалось у бокового среза…

Любовь Васильевна с телогрейкой в руках по лестничкам обежала на палубу.

— Сеня, звони на прииск! — крикнула она. — Ерема, быстро за мной!

Она исчезла в люке, ведущем в трюм. Любушкин бросился вслед за ней. Дима хотел бежать за Любушкиным, но вдруг увидел Володю, барахтающегося в воде у правого борта. Дима кинулся туда. Он слышал, как наверху, в драгерке, кричит в телефон Чугунок: «Алло, прииск! Алло, контора!» Пробегая мимо лебедок, Дима поскользнулся, и что-то острое, железное ударило его в надбровье. Голову словно опалило огнем, в глазах все закружилось, и он грудью навалился на барабан лебедки. Только бы удержаться, не сползти на пол. Надо же вытащить Володю, а потом бежать в трюм. Сквозь тупую боль в голове, сквозь вату, заложившую уши, настойчиво доносился голос Чугунка: «Алло! Алло! Говорит драга пятьсот семь! Алло, контора!.. Чтоб вас… Контора!..»

— Дима, очнись, Дима!

Володя, мокрый с ног до головы, стуча зубами, перевязывал ему голову изорванным на полосы носовым платком.

— Эх, Димка, здорово же тебя расшибло! Прямо об рукоять лебедки шмякнуло. А меня, понимаешь, в воду столкнуло… Ничего, выбрался. Только магнит вот — из кармана и сразу на дно. Теперь попробуй разыщи! Жалко!

И Диме почему-то представился не железный брус, а огромный металлический щит на колесах, как на Володином чертеже. Конечно, жаль! А в голове все помутилось, и тошнота подступила к горлу.

— Любовь Васильевна, — донеслось сверху, из драгерки, — не отвечает прииск. Все к лешему оборвано!

— Что ж, живее вниз! Давай пластырем залеплять! Ерема, милый, уж как-нибудь пока телогрейкой сдержи.

Дима и Володя, забыв про все свои беды, кинулись помогать Любови Васильевне и Чугунку.

Живее! Живее!

И вот уже большой квадратный кусок брезента распластан на палубе.

Живее! Живее!

Замерзшие, затвердевшие пальцы привязывают к металлическим кольцам толстые мокрые канаты, а к их концам — камни.

Но, как ни прижимал Ерема Любушкин телогрейку к пробоине, а вода все-таки со свистом и хлюпаньем врывалась в трюм.

Нос понтона медленно опускался все ниже, все ниже, и вода заливала низкую палубу. Ноги скользили. Вот-вот драга уйдет на дно….

Чугунок спрыгнул через прорезь в ледяную воду:

— Подавайте!

Карякина и Володя с одного конца, Дима и Веня с другого сбросили канаты с каменным грузом.

Вода сбивала Сеню с ног, вода срывала брезент, но Сеня онемевшими руками упрямо прилаживал пластырь. А струей воды пластырь все не присасывало к пробоине.

Навалившись на брезент всем телом, прижав его к пробоине и руками и ногами, Чугунок наконец крикнул:

— Затягивайте!

Мальчики и Карякина живо прикрутили веревки — к столбам мачты, к перилам откидного мостика. Пластырь стал на место. Доступ в трюм воде был прегражден.

Когда дядя Яша во главе ремонтной бригады — с досками, просмоленной кошмой, инструментами — прибыл на драгу, понтон уже выпрямился. Аварийные насосы выкачивали из трюма последнюю воду. Завизжали пилы, застучали топоры, запахло горячей смолой.

Дядя Яша поднялся наверх, в драгерку. Тут у раскаленной железной печи сушили одежду Карякина, Чугунок и мальчики.

— Любовь Васильевна, — сказал Яков Лукьянович, — молодчина вы, Любовь Васильевна! Спасли драгу. И ты, Чугунок, показал себя. А вы, ребята… — Он подошел к Диме, посмотрел на повязку, сквозь которую проступали красные пятна: — Вот, брат, все как на фронте! Выходит, когда сердце-то готово к подвигу, подвиг рядом…

И он глубоко-глубоко, до самой души, заглянул в блестевшие под большим, надвинутым лбом упрямые Димины глаза.