Из тетради Захара
Вот так тропа! Не везде по-двое пройдешь, шли гуськом. Сосны и ели касаются ветвями лица, горбатыми узлами переплетаются корневища, то и дело спотыкаешься. На редких полянках порою белеют березки, виднеются кусты багульника. Бесконечным кажется подъем на высоты Яблонового…
Идем всё вперед — к вершине. Тропа временами раздваивается, но мы уже привыкли определять правильное направление по «Кешиным затескам». На третий день вышли на широкую, словно вырубленную гигантом просеку. Сосны и ели лежат, вырванные с корнем, и повалены в одном направлении.
Здесь похозяйничала буря.
Идем, напевая новые строчки «Походного марша»:
Андрей Аркадьевич недоволен: ничего до сих пор не обнаружили, хотя исправно пускаем в ход и молоток, и зубило, и лопатку. Александра Григорьевна, напротив, в отличном настроении: гербарий все время пополняется новыми растениями. Она — страстная любительница ботаники и заставляет нас собирать и листья, и стебли, и цветы, и корни.
Но минералов не находим.
Как-то наши товарищи? Может, им повезло?
Чем ближе к вершине, тем явственней меняется облик хребта. Природа становится более суровой. Высокие сосны, осины, березы, кедры сменяются кедровым стлаником. Его орехи маленькие, но маслянистые, вкусные. Много душистой, с крупными ягодами смородины, встречается малина…
Уже затемно устроили привал.
Андрей Аркадьевич заснул. Мы расселись вокруг костра и стали печь на угольках крупные картофелины — полмешка картошки подарил нам добрый Лю Я-ми.
— Троша, — Зоя подала Зубареву половину картофелины, — попробуй… Ты почему такой скучный?
Трофим в самом деле «скис». Он шевелил прутиком угольки. Кончик прутика то загорался, то погасал.
— Я целый год не видел маму, — неожиданно сказал Троша. — Через несколько дней мы будем в Иенде, и я увижу ее… И она опять будет притворяться, что здорова, что ей хорошо живется… А у нее ноги пухнут. И сто рублей ей посылать мне знаешь как трудно!.. Один я у нее… Ночью в интернате проснешься и думаешь, думаешь: кто ей дрова наколет, кто в лавку сбегает? А может, она лежит и не подымается? А мне еще два года учиться…
Зоя взяла его за руку и несколько секунд вместе с ним шевелила прутиком угольки в костре…
— Как плохо еще мы знаем друг друга, — сказал мне Кеша. — Вот видишь, у Троши как…
Мы заговорили о школе, о новой осени.
— Вот найдем богатое месторождение — на всю страну прогремим! — размечтался Толя.
Он лежал на траве, подложив руки под голову.
— Тебе бы только греметь, поэт! — съязвил Ванюша. — А если не найдем?
— Платон Сергеевич сказал, что найдем! — говорю я.
Линда засмеялась:
— Ну как же Платон Сергеевич может ручаться… Он же не был здесь!
Кеша посмотрел на меня. Как он сразу понимает мои мысли!
— Вполне может. Он сказал, что мы найдем богатство, которое не окисляется и не разлагается, минерал под названием «Всегда вместе».
Трофим бросил прутик в огонь и живо повернулся к нам:
— Хорошо сказал, Кеша. И я так думаю. Поход только начало нашей дружбы!
Толя мгновенно поднялся:
— Что бы, ребята, нам школьный журнал выпускать?
— В школе бы ремонт сделать, покрасить, — сказала Линда.
— Вечер интересный провести, — добавила Зоя.
— А начнем, ребята, с раскорчевки целинника за кедровником, — заключил Кеша, как будто уже принято решение. — Стадион построим.
И он рассказал давно обдуманный нами план — «план реконструктивных работ» на Новых Ключах…
Андрей Аркадьевич как-то нам говорил, что Ленин учил мечтать, но так мечтать, чтобы мечта звала на большие подвиги, делала людей энергичными, настойчивыми, упорными. Мы будем мечтать только так…
Слева от тропы мы увидели лежащую на земле толстую лиственницу. На ней, соединяясь углом, — четыре обугленных лесины потоньше.
Кеша свернул с тропы.
— Ты что, Кеша? — спросила Александра Григорьевна. — Ищешь что-нибудь?
— Прошлой зимой мы с отцом здесь белковали, — ответил Кеша, — и далеко зашли от балагана, возвращаться не хотелось…
— Послушаем, граждане, — Трофим сел верхом на поваленную лиственницу, — случай из боевой жизни Адмирала.
— Ничего особенного, — ответил Кеша. — Ночь была темная, мороз подходящий — градусов пятьдесят. «Заночуем», говорит отец. А я спрашиваю: «Как же без балагана, под открытым небом?» Ну, отец начал меня учить. Разгребли снег, свалили эту сырую лесину, положили на нее пирамидой четыре сухих бревнышка, так что край их выступал вперед, а под ними разожгли костер. Концы бревен зажглись, разгорелись, и такой жар от них был, что мы даже разулись… Славно переночевали…
— И все? — спросила Линда.
— Все. А что еще? Утром поднялись и пошли дальше.
— Это, — поднял палец Трофим, — это, учтите, еще до морских походов Адмирала, так сказать сухопутная страница жизни…
— А где же романтика? — спросила Линда.
— Романтика? В том, чтобы не замерзнуть в тайге, — улыбнулся Кеша.
— И в том, чтобы найти выход из безвыходного положения, — уже серьезно сказал Трофим.
Перевалили! Кругом под нами сплошное, без конца и края, колеблемое ветром море тайги. Огромные каменные осыпи стерегут вершину Яблонки. На гребне много мертвого сухостоя.
Начинаем спуск. Попадаем на северном склоне в царство даурской лиственницы, буйных зарослей багульника, ольхи, таволги, ивы.
Поем продолжение «Походного марша»:
Ключ совсем затерялся в зарослях тальника. Кислую пузырящуюся воду набираем в ладони.
— Кисловодск! Бесплатная путевка! — острит Трофим.
А Линда сидит на траве и охает. За два километра от ключа она ушибла ногу. Кеша и Ванюша несли ее до Иван-Талого на руках. Решили устроить ночевку. Зарисовал Ваню Гладких за зубрежкой алгебры: в одной руке кружка с «нарзаном», в другой — книга…
Из блокнота Кеши
Вчера вечером пришли в Иенду.
Нас поселили в пендинской школе. Утром, только мы позавтракали, Зоя говорит:
— Пойдем к Троше в гости.
— Может, неудобно? — Захар вопросительно смотрит на меня.
— Ага! Он у меня в Урюме гостил? Я хочу с его мамой познакомиться.
Молодец Зоя! Мне кажется, что мы думаем об одном и тем же: может быть, Трошиной маме надо помочь!
— Андрей Аркадьевич, Александра Григорьевна, вы с нами? — спрашивает Зоя.
— С вами, — улыбается Андрей Аркадьевич.
Пошли. Домик старенький, в два окна, маленький огород. В нем мы и застали Дарью Федоровну и Трошу. Они были озабочены.
— Огород под уклон, — прищурил глаза Захар. — Размыло после дождей грядки…
Троша, увидев нас, смутился. Дарья Федоровна засуетилась:
— Заходите, заходите, гости дорогие…
Лицо у нее изможденное, глубокие морщинки на лбу и щеках, а голос молодой, ласковый.
— Вы посидите, а я сейчас козочку подою, молочком угощу…
Еле отговорили. Это, наверно, у всех мам такой обычай: молоком угощать. Если ко мне Захар или Толя придут, мама уж несет кувшинчик: «холодное, с ледника», или: «парное, только отдоила». И отказаться нельзя!
Андрей Аркадьевич сразу насчет здоровья стал спрашивать.
— Да так здоровая, только вот ревматизм. Кости ломит, опухаю… Измаялась…
— Да что же вы не лечитесь?
— Лечусь. Отруби напарю и отвожусь ими… Да ведь работа у меня такая — все с водой.
— Вы где работаете?
— В приискоме здешнем. Уборщицей.
— Мама, — с досадой сказал Троша, — ладно тебе…
— Троша, — вдруг перебила его Зоя, — покажи мне дом.
Трофим нехотя поднялся, и они вышли.
— Стесняется, — с горечью сказала Дарья Федоровна. — У других вот родители — инженеры, врачи, старатели, забойщики, а у него — уборщица. А мне с моим образованием и здоровьем — куда? Он у меня гордый. И самостоятельный. Отец от простуды помер. Троше тогда десять годков было, и он с той поры мне помогать стал по хозяйству… Семь классов здесь окончил, хотел на работу устраиваться: «Никуда от тебя не уеду! Кто тебе воды наносит, дров привезет?» Силком отправила на рудник в восьмой класс.
Вернулись Зоя с Трошей. На загорелом Зоином лице было выражение отчаянной решимости. Она схватила меня за руку и оттащила в угол комнаты:
— Ты Троше товарищ?
— Да.
— Надо починить крышу.
— Да.
— Надо поправить стайку.
— Да.
— Надо привезти дров.
— Да.
— Ой, Кеша, я ведь никогда в тебе не сомневалась!
Из записной книжки Хромова
Утром собрал свою партию.
— Ребята, — говорю, — когда мы пришли в Иенду, у меня было скверное настроение. Ведь мы пришли с пустыми руками. Но теперь у меня хорошее настроение. Мне кажется, что мы нашли тот самый минерал, о котором говорил, провожая нас, Платон Сергеевич. Мы без слов понимаем друг друга. Это бывает при настоящей дружбе.
Смотрю, у ребят глаза разгорелись, а у Зои уже слова на языке.
— Ну, Зоя, что же вы придумали, как вы решили помочь матери своего товарища?
— Кеша и Захар подправят стайку и крыльцо. Ваня со мной и Линдой поедет по дрова. Троша с Толей крышу починят. Пока наши вернутся, мы управимся.
Шура Овечкина напустилась на Зою:
— А нам с Андреем Аркадьевичем работы не нашли?
— Подождите, Александра Григорьевна, — говорю, — Зоя просто не досказала. Во-первых, мы должны в приискоме лошадь выпросить, чтобы дрова вывезти; во-вторых, там, кажется, надо еще ограду подновить. Так?
Зоя покраснела:
— Так…
Трофим молчал, потом поднялся, сжал пальцы так, что они хрустнули:
— Ну, товарищи…
И больше ничего не мог выговорить.
Из тетради Захара
Эти три дня слегка моросило, а сегодня с ночи припустил ливень. Сейчас в Забайкалье время дождей. Хорошо, что мы успели все сделать в Трошином хозяйстве. Я никогда не знал, что на душе может быть так хорошо, когда поможешь товарищу — не словами, а делом. Мышцы ноют, все тело болит, а на сердце радость… Все было бы хорошо, но беспокоимся за группу Кузьмы Савельевича.
— Если завтра не придут, — сказал Кеша, — надо итти навстречу, на розыски!
— Сеня такой слабенький, — Линда даже прослезилась, — у него малярия. Вдруг приступ?
— Член спасательной экспедиции Трофим Зубарев готов выступить в любое время дня и ночи, — заявляет Троша.
— Подождем, ребята, не волнуйтесь, — говорит Андрей Аркадьевич.
Но и он обеспокоен.
Вчера вечером Андрей Аркадьевич рассказывал нам о жизни декабристов в Забайкалье — в Читинском остроге и Петровском каземате. Оказывается, когда в конце 1826 года декабристы (их было восемьдесят два человека) прибыли в Читу, это была маленькая деревушка. При декабристах были выстроены новые домики, а шесть из них, где жили жены декабристов, образовали улицу под названием «Дамская». Декабрист Горбачевский после каторги поселился на Петровском заводе, где и умер. Декабрист Завалишин остался в Чите и много сделал для ее благоустройства.
А мы знали о декабристах только то, что в учебнике. Вернусь — обязательно достану книги о жизни декабристов в Сибири…
С утра ребята стали осаждать Андрея Аркадьевича: «Пойдемте обратно к Яблонке на выручку». Александра Григорьевна поддержала нас.
Андрей Аркадьевич засмеялся:
— Вот заполошные! Говорю вам, что там, где Брынов, беды не случится. А вы промокнете, заболеете!
— Ну, хорошо, — предложил Кеша, — тогда отпустите только нас двоих: меня и Зуба рева.
— Посмотрим, — наконец согласился он. — Подождем до вечера.
Ребята ходят повесив носы, у Зои красные глаза, разговоры не клеятся… Дневник и то вести не хочется.
Под вечер Андрей Аркадьевич распорядился: он с Кешей, Трофимом и Ванюшей идет на розыски наших товарищей. Александра Григорьевна остается с нами…
* * *
Хромов и ребята довольно быстро преодолевали пологий подъем на Яблоновый, ночь провели в зимовушке и утром двинулись с крутизны по направлению к Голубой пади. Ливень стих. Они шли весь день, иногда оглашая таежную чащу громкими возгласами. Но им никто не отвечал. Учитель и ребята охрипли от крика. К вечеру незаметно для себя спустились в падь.
Они пошли по-двое, обшаривая долину. Условились сойтись у высокой каменной гряды в западной стороне Голубой пади.
— Ау! — время от времени кричали Хромов и Кеша.
— Ау! Ау! — откликались Ваня и Трофим.
Они вышли к ручью, перешли его по камням и направились по его правому берегу. Вскоре Трофим и Ваня достигли места, где хаотически разбросанные в русле ручья каменные глыбы разбили его на узкие протоки. То, что они увидели, заставило их поспешно позвать товарищей.
— Вы видите, видите! — говорил Ванюша заплетающимся от ужаса языком. — Там… палатка…
Истерзанная, придавленная камнями, распласталась по земле палатка. Кое-где брезент вздувался, словно силился сбросить с себя каменный груз. Невдалеке мирно пасся Волчок.
Кеша и Хромов уже шарили под брезентом. Зубарев и Гладких бросились к ним.
Кеша наткнулся на раздавленный туесок, в котором грибы превратились в кашицу. В другом месте Троша заметил вдавленную в землю металлическую пуговицу.
— Что с тобой, Ваня? — вдруг спросил Хромов.
Ваня Гладких откинул край брезента и сел на мокрую землю; он открывал и закрывал рот, не в силах ничего сказать, и только показывал на лежащего под брезентом на плаще Сережу Бурдинского. Хромов бросился к нему, и не успел он прикоснуться к Бурдинскому, как тот вскочил на ноги, протер глаза и уставился на своих товарищей:
— Как вы попали сюда?
— Где Кузьма Савельевич, где ребята?