1

В субботу был английский. Сначала чтение, а потом Марина Михайловна стала слова спрашивать. И формы глаголов:

— Сафонов, — «работать»?.. Галуев, — «гулять»?.. Смирнова, — «красивый»?.. Назарук, — «принести»?.. Назарук!

— Что? — спросил Вадим.

— Он не слышал, — сказала я.

— Нужно слышать. Это уже не в первый раз… Я предупреждала. Придётся поставить двойку.

— За что? — спросила я.

— За невнимательность.

— За это не ставят. Вы его спросите — он знает.

— Ты учить меня будешь? — сказала Марина Михайловна.

— Можно, я отвечу? — поднял руку Вовка.

— Ставлю «два». Садись, Назарук.

— Значит, нельзя человеку задуматься? — сказала я.

— Перестань, — прошипела Рая.

— Прекрати! — Это Марина Михайловна сказала.

— Потому что неправильно, — сказала я. — Задуматься уж нельзя.

— Выйди из класса, — сказала мне Марина Михайловна. — У меня нет времени для споров.

— Лучше я выйду, — сказал Вадим. — Её ведь из-за меня.

— Нет уж, ты сиди и слушай.

— Ну, дайте я выйду! Можно?

— Нет, я сказала! Выйдет Светлана Волкова.

Я вышла. Хорошо, хоть до звонка недолго осталось.

На шестом уроке я получила записку:

Хорошие стихи, правда?..

Ох, и попало мне от мамы! Она кричала, чтобы я не лезла не в своё дело и не учила учителей, и что она хотела купить новые туфли, а теперь мне их не видать как собственных ушей, и что…

Я сказала, что мы за справедливость, а мама сказала, что я грубиянка, что она знает лишь одно; целыми днями — подавай, принимай, а благодарности не дождёшься, что не хватает только, чтоб мне снизили отметку за дисциплину, что пусть со мной говорит папа, а она умывает руки…

— Иди мой руки и садись обедать, — сказала мама. — А дневник не убирай, пусть лежит на видном месте. До прихода папы!..

…Очень правильная поговорка, что несчастье одно не приходит.

В понедельник нас с Вадимом отругала Марья Фёдоровна. Перед всем классом. Сказала, что у нас ложное чувство товарищества.

— У Райки зато не ложное, — сказала я.

— Рая перегибает в другую сторону, — сказала Марья Фёдоровна. — Она чересчур любит обвинять, а вы слишком защищаете.

— А что лучше? — спросил Ахмат. — По-моему, защищать. Если друзья.

— Смотря когда, — сказала Марья Фёдоровна.

А во вторник был урок физкультуры. Во дворе, потому что погода тёплая. Мы играли с мячом, а мальчишки стояли около ямы, где прыжки в длину. Я издали видела, как Петька нагнулся, набрал песку и бросил Ахмату в лицо. Ахмат закрылся руками и так стоит, а Вадим подскочил к Петьке да как стукнет в нос.

— Ой! — закричал Петька. — Аркадий Петрович, он дерётся!

— Смотрите, до́ крови! — крикнула Лида.

— Кто это сделал? Отставить прыжки, — сказал Аркадий Петрович.

— Я, — сказал Вадим.

— Выйди из строя! Ты что, у себя во дворе?

— Не во дворе, — сказал Вадим.

— Почему ты это сделал?

— А зачем он Ахмата?..

— Ахмат за себя может сказать… Я спрашиваю, почему ты ударил?

— Я же говорю: за Ахмата!

— Опять двадцать пять! При чём тут Ахмат? Почему ты во время урока драку устроил?

— Петька первый в Ахмата песком кинул! — сказала я.

— Тебя не спрашивают! — сказал Аркадий Петрович. — Он кинул, а этот кулакам волю даёт.

— Все глаза засыпал, — сказал Ахмат. — Получит ещё.

— Да-а, — сказал Петька с плачем. — Прямо в лицо бьёт. Самого бы так. Что я сделал?

— Ты мне хулиганства не разводи, — сказал Аркадий Петрович и помахал пальцем перед носом Вадима. — Если все начнут по лицу колотить…

— А если все будут песок в глаза бросать? — спросила я.

— Он же первый, — сказала Лида.

— Отставить разговоры! — крикнул Аркадий Петрович. — Я, кажется, ясно спрашиваю: почему ты ударил своего товарища по лицу?

— Не знаю, чего вы хотите, — сказал Вадим. — Я вообще говорить не буду.

— У директора заговоришь!

— Не понимаю, — сказала Лида. — Значит, песком можно, а кулаком нельзя?

— Ничем нельзя, — сказал Аркадий Петрович. — Но если кулаками на каждую ерунду отвечать, что это будет?

— А если бандит нападёт, тоже надо выбирать, чем бить? — Это Ахмат спросил.

— Глупое сравнение. И потом, бандитов у нас нет.

— В газетах пишут — есть, — сказала Лида.

— А ты читала? — спросила Рая.

— Трудный у вас класс, — сказал Аркадий Петрович. — С вами не сговоришься. Ведь вы пионеры?

— Пионеры, — сказал Вовка.

— Значит, должны понимать.

— Что понимать? — спросила я.

— Всё.

— Тогда зачем в школе учиться? — спросил Вадим.

Ну, тут Аркадий Петрович разозлился.

— Ты не только хулиган, — закричал он, — ты ещё… такие вопросы задаёшь! Тебе всё шутки!

— Вы же сами сказали, — говорю я.

— Защитников много!.. Придётся говорить о вашем классе. А пока и он, и ты, — Аркадий Петрович показал на меня, — получаете двойки и с урока можете уходить.

— За что? — крикнул Вадим. — Что я, прыгаю плохо? Не имеете права! И ей тоже!..

— Ты меня не учи, Назарук, — сказал Аркадий Петрович медленно и очень громко. — Я и без тебя знаю, что делать.

— Думаете, если взрослый, то всегда правы, — начал Вадим, — а мы всегда…

— Прекрати дискуссию и убирайся вон! — закричал что есть силы Аркадий Петрович. — Новости ещё! Завтра же будешь с родителями у директора.

И Вадим вдруг так побежал, как будто он струсил. Но я-то знала, что совсем не потому.

На другой день его не было в школе, а после уроков, когда я шла домой по Лермонтовской, гляжу — Вадим.

— Ты чего не был? — спрашиваю.

— Больше никогда не пойду, — сказал он.

— Ну да? А как же дома?

— И домой не пойду.

Мне тоже не очень хотелось домой.

— Совсем уйду, — сказал Вадим. — Ну их!

— Куда уйдёшь?

— Знаю куда.

— И я с тобой.

— Разве девчонки могут?

— Почему нет? Я даже где-то читала.

— Тебе трудно будет, — сказал он. — И холодно.

— Ничего. Лыжные брюки надену… Честное слово, Вадька. Ещё Ахмата позовём.

По правде говоря, я не думала, что могу по-серьёзному удрать из дому. Разве так — вроде в туристский поход. Только тайный, о котором никому не скажем. А если в поход, то что особенного? Ничего страшного. Возьму и пойду!.. И мне вдруг захотелось пойти…

Что, в самом деле? Им всё можно — и ругать меня, и выгонять, и новые туфли не покупать!.. А мне ничего нельзя?!

— Идём к Ахмату, — сказала я.

Мы пошли к Ахмату, и Вадим вызвал его условным свистом: три длинных, один короткий.

Ахмат сразу сказал, что это здорово, он давно думал то же самое. Чего они все придираются?.. Пусть без нас поживут — тогда узнают. Ещё вспомнят.

— Посмотрим, как Лида и Рая подружат, — сказала я.

— Англичанке скучно будет: приставать не к кому, — сказал Вадим. — И отец ругается. На меня и на мать. Дерётся.

— У меня тоже не лучше, — сказала я. — Только мама пока не дерётся. И папа не очень ругается.

— Я с братом поссорился, — сказал Ахмат. — Развоображался — приказывает: иди туда, иди сюда! Как маленькому…

— Куда пойдём? — спросила я. — И с собой что брать?

— Я уже придумал, — сказал Вадим. — Сначала за Белую Речку и в заповедник. Поживём дня три, пока все успокоятся. Там никто не найдёт.

— Я знаю дом недостроенный, — сказал Ахмат. — В нём ночевать можно.

— Только спички не забыть — самое главное, — сказал Вадим. — А потом поедем в Ростовскую область — и в колхоз какой-нибудь. В колхозе люди нужны — обязательно возьмут.

— Лучше, где коров много, — сказала я. — Буду за телятами ходить. Люблю животных.

— Я в кузницу пойду, — сказал Ахмат. — Или в механическую мастерскую. На токарном работать. В нём такая штука есть — «гитара» называется.

— Ладно тебе с гитарой, — сказал Вадим. — Значит, так. Завтра утром встречаемся в парке. Где ресторан «Лето». В восемь часов. Спички не забудьте.

— А поесть? — спросил Ахмат.

— Я возьму, — сказала я.

— Пусть без нас поживут, — сказал Ахмат.

— Ещё пожалеют, — сказал Вадим.

— Интересно, что Райка скажет? — сказала я.

— А Петька всё равно получит, — сказал Ахмат.

Мы ещё немного поговорили и пошли по домам.

Я забыла, что ухожу из школы и из дома, и зачем-то стала делать уроки. А когда вспомнила, было поздно: все задачки решила. Потом я обедала, читала, ходила гулять — и опять вспомнила про побег перед самым сном. Когда портфель укладывала.

Зачем теперь учебники? Тетрадки какие-то? Ручка? Всё это раньше было. А сейчас нужно положить… Ну, ручка пусть остаётся — письма писать. В школу, Марье Фёдоровне. Или Ирке… Лиде тоже можно. А Райке ни за что… И маме, конечно, с папой. Только потом. Не сразу. Когда буду уже за телятами ходить… У них морды мягкие-мягкие. И шея как шёлковый платок… Спички не забыть…

Я пошла на кухню и взяла пять коробок.

Хлеба тоже надо. Только немного, а то мама утром догадается… Два яблока можно, огурец, помидоры… Ещё коробка спичек войдёт…

Портфель уже был набит, как будто завтра шесть уроков.

Я легла спать и только собралась думать о побеге, как сразу уснула.

 

2

Утром папа ушёл рано, я с ним как следует и не попрощалась. Ничего — напишу письмо. А маму я поцеловала.

— Почему в брюках? — спросила мама.

— Сегодня в лес идём. По географии, — ответила я.

— После школы не задерживайся, — сказала мама.

Она каждый раз так говорит.

Школу я обошла за целый квартал и по Театральной вышла к парку.

Вот и ресторан «Лето». Вадим и Ахмат сидят за столиком под большим зонтом.

— Мы думали, не придёшь, — сказал Вадим.

— Ну да ещё, — сказала я.

— Два шницеля и сто бутылок пива, — сказал Ахмат.

Ресторан был закрыт, официантки ещё не приходили.

— Пойдём пешком, — сказал Вадим. — Денег мало. У меня тридцать копеек.

— У меня ничего, — сказала я.

Ахмат показал пальцами «ноль».

— Неважно, — сказал Вадим. — В крайнем случае продам рубашку… Здесь недалеко: километров шесть. А там только бы до колхоза добраться.

— Десять, — сказал Ахмат.

— Спорим — семь, — сказал Вадим.

— Сосчитать можно, — сказала я. — По шагам.

— Давайте, — сказал Вадим и встал со стула.

Мы двинулись по липовой аллее. Молча. Потому что каждый считал.

— Сто, — сказал Вадим и остановился.

— Сто двадцать, — сказала я.

— Сто десять, — сказал Ахмат.

— Так ничего не выйдет, — сказала я. — Шаги разные. Пусть кто-нибудь один считает.

— Я, — сказал Ахмат и сразу пошёл.

— Я хлеба взяла, — сказала я.

— Правильно, — сказал Вадим. — А спички?

— Наверно, уже звонок был, — сказала я. — Староста отвечает, кого нет…

— Восемьдесят семь, — сказал Ахмат. — Вы будете разговаривать, а я считать? Умные какие…

Когда подошли к Долинску, стало совсем тепло; мы сняли куртки.

— Посидим? — сказала я.

Долинск — это курорт около Нальчика, поэтому там везде скамейки.

— Нельзя, — сказал Вадим. — Может быть погоня.

— Кто будет гнаться? — спросил Ахмат.

— Кто? Милиция, конечно.

— И Райка, — сказала я. — А мы от них — рраз — в кусты!

— Надо быстрей до заповедника добраться, — сказал Вадим. — Эх, была бы попутная машина!

Машины не было. Были только попутные ишаки с тележками. Но мы шли в два раза быстрей, чем они. Сначала я немного устала, а потом ничего.

— Сходим под трубу? — сказал вдруг Ахмат.

— А милиция? — спросила я.

— Там никого нет. А вода, знаете, полезная! Тёплая-тёплая.

Мы свернули налево под гору и в лесок и скоро увидели трубу. Она стояла в земле, как буква «Г», и из неё текла вода.

— От всех болезней помогает, — сказал Ахмат. — Даже от гриппа. Здесь бассейн будет.

Вокруг трубы было маленькое озеро. Мелкое, по колено. Мы сняли туфли и вошли в тёплую воду. Ребята подставили голову под струю и начали брызгаться, а я отошла. Мне вдруг захотелось в школу, но я ничего не сказала.

— Теперь недалеко, — сказал Вадим, когда вышли на дорогу. — Два километра. А там только до колхоза добраться.

— Четыре, — сказал Ахмат.

Они опять заспорили, а мне очень хотелось есть, но я молчала.

— Попутная! — закричал Вадим и замахал руками, но машина не остановилась.

— Ну и хорошо, — сказал Вадим. — А то ещё начали бы спрашивать: куда, зачем?

…Вот он, наконец, заповедник! Дорога кончилась, вернее, сделала петлю и повернула обратно. Справа подымался склон — на нём трава, кусты и почти сразу лес. Совсем близко. А слева стояла буровая вышка с насосом — он похож на руку, которая всё время сгибается в локте. Рядом с вышкой было несколько зданий.

— Что я говорил? Смотрите! — сказал Ахмат.

Мы поднялись немного по склону и подошли к недостроенному каменному дому. У него были только стены и дырки для окон.

— Тихо! — сказал Вадим и оглянулся. — Никто не видит? Тогда полезли.

Мы забрались в дом через окно и плюхнулись на пол, вернее, на траву. Тут было почему-то много мух. Они сидели на стенках ровными рядами, как птицы на проводах.

— Поедим? — сказала я.

Хлеб у меня в портфеле совсем высох за ночь. Ещё были помидоры, а у Ахмата кусок хичи́на — такой балкарский пирог с мясом.

— Здо́рово, — сказала я. — Наверно, пятый урок кончился? Интересно, что Райка думает?

— Пошли в лес, наломаем веток. Спать-то здесь будем? — сказал Вадим.

— Лучше в лесу, — сказала я.

— Там кабаны бегают, — сказал Ахмат. — Это ведь заповедник. Их почти не стреляют. И другие звери.

— Тигры, — сказала я.

— Не смейся. Мне дед рассказывал. Кабан, может, пострашней тигра. Неважно, что свинья. Клыки у него больше, чем твоя ладонь… И другие звери есть: медведь с белым горлом, енот…

Мы заходили всё дальше в лес. Уже не слышно стука насоса на буровой вышке — только наши шаги да хруст веток. А может, это не наши шаги?

— Ой! — вскрикнула я, потому что в кустах что-то мелькнуло.

— Наверно, лань, — сказал Ахмат. — Или ещё кто-нибудь.

— Кабан? — спросила я.

— Кто его знает.

— Плохо, что у нас одежда не зелёная, — сказал Вадим. — Как у разведчиков. Никто бы в лесу не нашёл… Ну ничего. Вот до колхоза доберёмся…

— У меня зелёное платье есть, — сказала я. — С короткими рукавами.

— Было да сплыло, — сказал Вадим. — Разведём костёр?

— Картошки, жалко, не взяли. Испекли бы, — сказала я.

Мне опять захотелось есть.

— Завтра нароем, — сказал Ахмат.

Мы натаскали сухих сучьев и зажгли костёр. Я уже не боялась кабана, потому что знала — дикие звери к огню не подойдут!

— Давайте что-нибудь рассказывать, — сказала я. — Чур, первая.

Я рассказала про то, как жила-была королева леса, по имени Джуна. И однажды она рассердилась на нимфу…

— Кто это такая? — спросил Ахмат.

— Ну… её подчинённая, — сказала я. — Очень рассердилась. И знаете, что сделала? Так, чтоб этой нимфы на свете не стало. Ни тела, ни головы — ничего. Один голос. И то даже говорить не разрешила, а только отвечать.

Я вскочила, отбежала на край поляны и крикнула:

— Вадим!

«И-им…» — услышали мы.

— Эхо! — сказал Ахмат.

— Ага. Эту нимфу звали Эхо, — сказала я. — Теперь твоя очередь.

— Я знаю про собаку, — сказал Ахмат. — Рассказать? Как шёл чабан осенью с гор. Вёл отару овец. Ну, и видит: нет его лучшей собаки. Он стал звать: «Дозор, Дозор!» А Дозор не идёт. Чабан подумал: значит, умирать пошёл — старый уже был пёс… И дальше спускается с отарой. На привале смотрит, нет бурки. Искал — не нашёл. Ну ладно, думает, другая есть, а эту уже много лет носил… Пробыл он зиму дома, ранней весной опять отару гонит. На те же луга. И вдруг видит — Дозор! Худой, одни кости торчат. Лежит на земле, а кругом всё разрыто: видно, коренья искал. И рядом — старая бурка. Которую чабан забыл. Подходит к нему чабан, хотел погладить, а Дозор зубы оскалил и встал. Сам шатается, но идёт к лесу. Так и ушёл…

— Обиделся, значит, — сказал Вадим. — Ну и правильно.

— Ой, собаки такие верные, — сказала я. — У нашей соседки была овчарка…

— Овчарка — потому что овец охраняет, — сказал Ахмат.

— Ага. Когда соседка уехала, она отдала Пальму другим, на Пушкинскую улицу. А Пальма месяц ничего не ела. Честное слово. С горя. Так и умерла. Я даже заплакала, как узнала…

Потом Вадим спросил нас, что такое зоология. Никто не догадался. Это знаете что? «Триста лет один грек изучал ящериц». Понятно? Сокращённо — «зоология».

Мы много рассказывали, пока горел костёр. А потом он потух, и стало сразу как-то скучно. И очень хотелось есть.

— Надо ночлег приготовлять. Скоро стемнеет, — сказал Вадим. — Не здесь ведь оставаться?

— Нет, — сказала я. — Пошли скорей.

В лесу быстро темнело, но когда мы вышли из него, оказалось, не так страшно. Часов, наверно, семь, не больше.

На опушке мы наломали веток, нарвали травы. Руки у меня стали мокрые — уже выпала роса.

— Сена не сообразили поискать, — сказал Вадим.

Зато веток было очень много. Мы уложили их внутри, под стенкой дома, сверху настелили травы. Получилось мягко. Пока возились с травой и ветками, стало совсем темно. Луны не было. Мы уселись на свою постель, в темноте вынули из портфелей остатки хлеба и помидоров.

— Даже соль не взяли, — сказала я. — Туристы.

— Мы не туристы, — сказал Вадим. — Вот до колхоза доберёмся…

— А пока, значит, без соли надо есть, да? — спросила я.

И вдруг вспомнила про папу и маму и что прогуляла школу… Нас уже давно ищут. Мама, наверно, звонила к Ирке и заходила к Наташиной маме, и к Зоиной, а папа не лежит на диване с газетой, а тоже пошёл куда-нибудь… Может, в милицию?

Я поглядела в окно — туда, где город, но его как будто никогда и не было — никаких огней, ничего. Только внизу на буровой вышке горело несколько тусклых лампочек.

— Завтра надо о еде подумать, — сказал Вадим. — И за сеном пойдём.

«Зачем за сеном? — подумала я. — Ах да, ведь завтра опять ночевать. А что же целый день делать?..»

— Хорошо бы, собака была, — сказал Ахмат.

…Мама сейчас пришла, наверно, и говорит папе, что просто не знает… «Света совсем от рук отбилась. Что хочет, то и делает. А ты только смотришь…»

— Собаку нельзя, — сказал Вадим. — Начнёт лаять и нас выдаст.

«Интересно, моя кровать так и будет не застелена? Всю ночь? А утром что мама подумает?..»

— Наоборот, предупредит, если кто подойдёт, — сказал Ахмат.

Вадим засмеялся.

— Знаете, — сказал он, — как наш сосед говорит? «Кошка хороша тем, что не лает». У него пять кошек. Смешно, правда?

— Ага, — сказала я. — Что-то холодно.

— Возьми мою куртку, — сказал Вадим.

— Не надо.

Но он снял куртку и сунул мне.

— Если б костёр зажечь… — сказал Ахмат.

— Здесь нельзя, — сказал Вадим. — Хочешь, чтоб милиция?.. И так уж по городу ищут.

«Неужели ищут? — подумала я. — Ходят по улицам, заглядывают во дворы, на лестницы, да? И ещё везде ездят на синей машине с красной полоской… А вдруг сюда приедут?»

Мне на минуту захотелось: пусть приедут. Я даже глаза закрыла, чтобы открыть и увидеть две фары, а за ними синий кузов и красную полоску…

Но когда открыла, вокруг было темно, как у нас в парадном, если ребята лампочку выкрутят.

— Я уже спал и проснулся, — сказал в темноте Ахмат.

— Правда, давайте ложиться, — сказал Вадим.

— Даже укрываться нечем, — сказала я.

— Ложись в середину, — сказал Вадим и лёг лицом к стенке.

Он не хотел брать свою куртку, но я отдала, легла на спину и сунула руки в рукава. Слева от меня устроился Ахмат.

Мы молчали. Я смотрела вверх и думала: как плохо, что звёзды не греют… Чуть было я не стала расплетать косы, но вспомнила, что ни к чему.

Было тихо. А потом я услышала, что вовсе не тихо, потому что лес шумел и шумел — как будто мимо нас всё время шёл поезд.

— Потуши свет, — сказал Вадим.

Я так и не знала, смеётся он или во сне.

…Я проснулась. Сначала не могла понять отчего, а потом поняла — от холода. Было темно.

— Вы спите? — сказала я.

— Нет, — ответил Ахмат.

— Холодно?

— Да. А Вадька спит.

— Не сплю, — сказал Вадим.

— Давайте костёр зажигать, — сказал Ахмат.

— Давайте, — сказала я.

Вадим молчал.

— Простынем, тогда ни в какой колхоз не дойдём, — сказал Ахмат.

— Конечно, — сказала я.

Вадим молчал.

— А где топливо? — потом сказал он.

— Найдём! — Ахмат вскочил и стал махать руками и приплясывать. — Сей-час най-дём, сейчас най-дём!

— Ты сиди, — сказал мне Вадим. — Мы сами… На́!

Он кинул мне куртку, и они с Ахматом вылезли из нашего дома.

Я слышала, как они ходят вокруг, спорят, спотыкаются…

Меня разбудил шум. Я испугалась и закричала.

— Чего ты, Светка? Это мы, — сказал Вадим.

Было всё так же темно, и в этой темноте трещали сучья, чиркали спички.

Потом огонёк полез, как настоящий червяк: откуда-то снизу… выше, выше… В костре что-то обрушилось, и вот он запылал вовсю. Хорошо!

— Давно бы, — сказал Ахмат.

Он сел, поджав ноги, как турецкий хан на картинках, и так уснул.

Вадим подтащил нашу постель поближе к огню и лёг. Я стала подкидывать хворост: боялась — погаснет…

— Вы что, беспризорники? — крикнул вдруг Вадим. — Что делаете? Откуда?

Он толкнул меня в плечо, и я открыла глаза. Это не Вадим!.. Над нами стояли два человека.

Костёр ещё горел, он освещал их снизу, и тени от них по стене уходили прямо в небо.

— Что тут делаете? — снова спросил один из них.

Он разворошил ногой костёр, стало светлее.

— Я-то смотрю, — сказал второй (он был в телогрейке), — пожар не пожар. Может, нехорошие люди какие, думаю… Тут всё-таки машины у нас. Механизмы.

— Глаза протёрли? — спросил первый. — Чего молчите?

— А что, нельзя костёр зажигать? — сказал Вадим. — Здесь камень, не загорится.

— Откуда сами-то? — спросил тот, что в телогрейке.

— Из Нальчика, — сказал Ахмат.

— Дурак. Из Ростова мы, — сказал Вадим.

— А здесь что делаете? — Это первый спросил.

— Экскурсия, — сказал Вадим.

— Где же ваша учительница или кто?

— Она… это… заболела, — сказал Ахмат. — Грипп.

— Не заболела, а нас послала с заданием… — сказал Вадим.

— Ага, — сказала я.

— Чудная какая. Таких малых-то? — сказал дяденька в телогрейке.

— Чего ты их слушаешь? — сказал первый. — Врут они всё. И девчонка тоже. Это дело надо проверить. Наверно, их ищут давно.

— Никто не ищет, — сказал Вадим. — Нам разрешили.

— Кто разрешил?

— Директор, — сказала я.

Интересно как получается: пока не пришли эти люди, мне ужасно хотелось домой, даже во сне. А теперь я жалела, что ничего не получилось, не будем мы жить в колхозе, ходить за телятами, таскать воду из колодца…

Я знала, что ври не ври, наш побег закончился: дяденьки ни за что не отвяжутся, особенно первый.

— Вставайте, пойдём с нами, — сказал он. — До рассвета недолго. Посидите в конторе. А мы пока позвоним куда надо.

— Куда? — спросил Ахмат.

— Никуда я не пойду, — сказал Вадим.

— Ну-ну, как не пойдёшь? Тогда часового прямо здесь поставим…

— С винтовкой? — спросил Ахмат.

— С пулемётом, — сказал мужчина, — Из-за вас не спи полночи… Так что, сами пойдёте или…

— Идём, Вадим. Всё равно… — сказал Ахмат.

Мне показалось, что голос у него какой-то радостный. А мне было обидно. Честное слово. Так бы здорово пожили… Ещё на птицеферме тоже интересно. Цыплята маленькие, пушистые. И куры — целое белое море. И я в белом халате…

Мы шли уже в сторону вышки.

— Ничего, — тихо сказала я Вадиму. — Можно ещё раз убежать. В Ростовскую область или лучше сразу в Сибирь.

— Отстань ты, — сказал он. — Тебе-то ничего. Тебя отец по головке погладит…

Как это ничего? Я даже обиделась — ведь, кажется, хорошего ему хотела!

Мы подошли к конторе. Мужчина, которого из-за нас разбудили, отпер дверь своим ключом и сказал:

— Садитесь. Будьте как дома.

Мы сели, и мне сразу захотелось спать.

— Орлы! — крикнул вдруг мужчина, которого разбудили. — Вы не удерёте, пока я звонить пойду? Не обманете дедушку?

Это он про того, который в телогрейке, — я теперь разглядела.

— Не обманем, — сказал Ахмат.

Но мужчина ему не поверил.

— Не подпускай их к окну, — сказал он дедушке, — а дверь я запру снаружи. Уж извините.

И он ушёл. Мне было не до разговоров, потому что я обиделась на Вадима и спать очень хотелось.

Ахмат тоже, наверно, заснул, только перед этим сказал мне:

— Помнишь, в лесу как затрещит, ты ещё испугалась? Это кабан был. Точно. Я видел.

— Врёшь ты, — сказал Вадим.

— Ну и не верь.

Сколько раз я за эту ночь засыпала и просыпалась — не сосчитать. Но когда проснулась последний раз, было почти светло и в комнате стояли два милиционера.

— Наделали вы дел, — говорил один из них. — Мамки плачут-убиваются, и нам покоя не было. Весь город на ноги подняли.

— Весь? — спросил Ахмат.

— А что, думаешь, половину? Вставайте, поехали. Нагулялись.

У конторы стояла милицейская машина, синяя с красной полоской…

Ещё я помню, как мама меня всё время спрашивала:

— Ты с ума сошла? Нет, скажи, ты с ума сошла?

Я объясняла им, что у Вадима дома очень плохо, и в школе придираются, и что я хотела помочь ему. И Ахмат тоже. Мы бы написали письмо из колхоза, ну что такого? Ломоносов тоже ушёл из дому, когда маленький был…

— То Ломоносов, а ты глупая, — сказала мама.

А папа сначала всё молчал, а потом вдруг улыбнулся и погрозил мне кулаком.

В школе мы в этот день тоже не были, потому что всё равно опоздали — пока милиция, пока за нами пришли. У Ахмата отца нет, а за Вадимом отец и мать приходили. Отец сразу как размахнётся…

— Не смей! — крикнула мать Вадима и заплакала. На всю комнату, как девчонка.

А вечером было классное собрание. В зале на третьем этаже. Родителей позвали, и Василий Степанович пришёл, наш директор.

Он сразу сказал, что мы поступили глупо и жестоко. Потому что не принесли пользы ни себе, ни другим, а зато много волнений доставили.

Дружба — лучшее, что может быть на свете, и за дружбу надо стоять, а не бегать от неё… И надо всем вместе… Думаете, учителя никогда не ошибаются? Ничего подобного. Они тоже люди, и с ними всякое может быть. Но главное — доверять друг другу. И помогать. Побегами тут не пособишь…

Это всё Василий Степанович говорил.

Потом, когда все шли по коридору, я спросила Райку:

— Скажи по правде, ты пожалела о нас?

— Пожалела.

Но это ответила Лида.