Где борьба, там и риск. Там может подстеречь и беда. Но чтобы смерть подкралась так нелепо? А бывает ли разумная смерть?..
Страшно, невозможно смириться с гибелью таких людей, которые умели жить за десятерых.
Перед рассветом, еще до восхода солнца, в самом центре Прошек прогремела короткая автоматная очередь. По-особому тревожно отозвалась она в сердцах людей.
В войну прошковцы ко всему привыкли. И к выстрелам, и к взрывам бомб, и к грому орудий. Но еще не было случая, чтобы стреляли под самыми окнами. Да и ночь сегодня была непохожая на другие — тягостная, неспокойная. Накануне вечером из Себежа в деревню прибыл большой отряд эсэсовцев. Они произвели обыски в домах, допросили некоторых жителей.
Выспрашивали все о партизанах, о месте их расположения, о связях с ними. Ничего не обнаружив и ничего путного не узнав, расположились на ночлег.
Это было впервые. Первый раз за время оккупации немцы рискнули заночевать в этой глухой лесной деревне.
Аниська услышала выстрелы сквозь сон. Проснулась в испуге. Вопросительно посмотрела в глаза матери. Бросилась к окну.
— Ничего, Аниська, не бойся. Видно, немцы перед уходом решили попугать нас, — сказала Пелагея Антоновна, желая успокоить дочь. Но она не могла скрыть от нее собственного волнения.
В центре деревни, на пересечении двух улиц, где, сбившись в кучу, стояли эсэсовцы, появилась группа сельчан из ближайших домов. Некоторых подняли прямо с постелей. Возвращаясь после допроса, многие из них испуганно поглядывали в сторону Аниськиного дома.
Вначале Аниська подумала, что это ей просто показалось. Но, уловив еще несколько пугливо-печальных взглядов, насторожилась. В сердце проникла непонятная, ничем не объяснимая тревога.
Неужели случилось что-то такое, что прямо касается их семьи? Возможно, донос. Или немцы дознались об их подпольной комсомольской организации? Нет, не может этого быть! Она отошла от окна, чтобы не привлекать к этому внимание матери и Вали, жены Григория. Взяла на руки маленького Володю, который уже не спал и беззаботно играл в своей кроватке.
Вдруг кто-то грубо заколотил в дверь. Едва Пелагея Антоновна сняла засов, как в дом ворвалось несколько эсэсовцев.
— Лукашонок? Это живут Лукашонок? — на ломаном русском языке громко спросил немецкий офицер со шрамом над бровью.
— Да, здесь, — тихо ответила Пелагея Антоновна.
— Бандит! Бандит все! Выходит на улицу! — крикнул немец. — Шнель!
— Куда нас? За что?.. — с тревогой за ребенка спросила Валя.
— Шнель! Шнель! — набросился на нее офицер.
Солдаты стали подталкивать к выходу остальных.
Аниська как держала на руках маленького Володю, так и вышла с ним. Следом за ней идет Валя. Она в легком сарафане, без туфель. Эсэсовцы не разрешили ей даже одеться. Последней выходит Пелагея Антоновна. На ней старый передник, который она не успела оставить в доме.
Их ведут к перекрестку, в самую гущу карателей, туда, где недавно прогремели выстрелы.
Что же там такое случилось? Почему так замирает у Аниськи сердце, так бледна Валя?..
Случилось трагическое, непоправимое, то, о чем никто не мог и подумать.
Ах, Григорий, Григорий, куда девалась твоя предосторожность?..
Куда?..
Вот как это случилось.
Накануне вечером Григорий во главе группы партизан отправился в разведку на территорию Латвии. В деревню Красово, что в девяти километрах от Прошек, пришли поздно. Решили здесь передохнуть.
Прошки были как раз на пути следования группы. Но Григорию хотелось попасть сюда раньше, чтобы хоть немного побыть среди своих, передать письма и приветы партизанским семьям. Раздобыв велосипед, он выехал вперед, надеясь подождать в Прошках подхода товарищей.
Как ни нажимал Григорий на педали, узкие шины велосипеда с трудом преодолевали песок, ухабистую лесную дорогу. Часто приходилось слезать и тащить машину в гору. Но усталости словно не было. Бодрил, придавал энергии свежий предутренний воздух соснового бора, а еще больше предстоящая встреча с родными. Как он соскучился по ним!
Скоро, теперь уже очень скоро приласкает Григорий маленького сынишку, которого не видел уже больше месяца, обнимет жену, мать, сестренку. Расскажет о комсомольцах, которые вместе с ним ушли в отряд. Бывшие подпольщики стали неплохими партизанами. Принимали уже участие в разведке, засадах и других боевых операциях.
Хорошо показали себя ребята и в тяжелом бою под Лисно, когда пришлось выдержать наступление превосходящих сил карателей. Жаль только, что хлопцы ничего не успели написать домой. Выезд был неожиданным, и только несколько слов написал Юлии Павловне Алексей Трофимов — начальник штаба отряда. Да еще партизан Алексей Блинов, из соседней деревни Гаврилино, передал маленькую записку своей жене.
На развилке дорог Григорий остановился. Прямо лежал большак. Вправо дорога в деревню шла мимо лесной сторожки. Второй путь — лесом был безопаснее, но длиннее. Еще с опушки он увидел крайний дом Юлии. Если на плетне возле дома не висит простыня, значит ему ничто не угрожает.
Ее вроде не было.
А может, простыню скрыл туман?..
Уже много раз она выручала партизанских связных и разведчиков так же, как помогала раньше лесным поселенцам. Но сколько ни вспоминает Григорий, немцы еще ни разу не ночевали в Прошках.
И все-таки, подъезжая к развилке, он слез с велосипеда и, прежде чем решить, по какой ехать дороге, вгляделся вперед, призадумался. Все было как всегда в этом лесном краю. Щебетанием птиц пробуждался лес. Квакали лягушки в болоте. Утренний туман стлался над землей. Все дышало покоем, было таким знакомым, привычным. Ничто не предвещало опасности.
Григорий решительно сел на велосипед и поехал прямо, по большаку. Послушно и быстро катились колеса по ровной, хорошо укатанной дороге, мелькали по сторонам придорожные кусты.
Странно устроен человек. Час назад он проезжал схожими полями. И лес по краям был похожий, сосновый. Но такого волнения, такой жгучей радости он не испытывал. То было общее, как бы чужое. Здесь же он впервые познал чарующую красоту природы, нелегкий труд земледельца, полюбил. Здесь был его дом, от одного воспоминания о котором сладко щемило сердце.
Из тумана стали вырисовываться первые строения. Григорий сильнее нажал на педали и, быстро доехав до перекрестка, резко свернул вправо.
И тут случилось непредвиденное.
Велосипедист на полном ходу въехал в самую гущу эсэсовцев. Они только что собрались, чтобы покинуть деревню. Сняли посты и строились на перекрестке.
Григорий спрыгнул с велосипеда, схватил висевшую на поясе гранату, размахнулся…
Прогремела короткая автоматная очередь, и все было кончено.
Все…
Неожиданное вторжение партизана вызвало переполох среди карателей. Они заняли оборону, устроили засады на дорогах, которые вели в деревню.
К месту происшествия вызвали старосту.
— Кто этот бандит? Он из вашей деревни? — сердито глядя в упор, спросил офицер.
— Н-нет, первый раз вижу, — еле сдерживая волнение, ответил Борис Борисович.
— А ты присмотрись. Может все же признаешь?
— Нет, не знаю. Не встречался.
Офицер приказал привести жителей некоторых домов.
— Кто что знает про этот бандит? — снова спросил он.
— Не знаем. Не здешний он. Незнакомый, — отвечают люди.
Каратели обыскивают убитого. Из заднего кармана брюк вываливается справка, заменяющая паспорт. Та самая, которую удалось раздобыть в управе, когда он проживал в деревне.
Предательски выпали из сапога и две короткие записки.
— Тоже партизан, тоже бандит! — набрасывается офицер на старосту. — Взять!
И вот ведут сюда семью Григория, Юлию Павловну. Только жене и детям Бориса Борисовича Прошко да сыновьям Юлии удается незаметно скрыться.
Аниська глянула на неживого Григория, и в уме ее промелькнуло: «На широкой площади убивали нас…»
Внешне спокойны эти люди, которых ждет самое страшное. Все они хорошо знали, что им будет в случае провала, но никогда ни словом не упрекнули тех, кто заставил их рисковать. Только Пелагея Антоновна и Валя не выдержали — разрыдались. Но не от страха за себя, а от боли, которую им причинила смерть сына и мужа.
Душат слезы и Аниську, но она сдерживает себя, не хочет показать своей слабости перед врагами.
— Пожалейте хоть маленьких! — стала просить эсэсовцев Пелагея Антоновна. — Отпустите доченьку мою и внучка. Чем же они виноваты…
— Молчать! — крикнул офицер.
— Мама, не надо, — мягко попросила Аниська. Ей было жаль матери.
В глазах у силой приведенных сюда людей не страх, а ненависть. Они открыто сочувствуют арестованным. Аниська ловит ободряющий взгляд Жени. Девочка выдерживает его, не опуская головы.
Многое Аниське хочется сказать этой девушке. Сказать, что она благодарит ее за доверие и горда сознанием того, что была вместе с ними. И пусть не сомневается. Она выдержит, сохранит комсомольскую тайну. Жаль только, что не успела написать клятву. Но разве она не может дать ее теперь, в свой последний час? Разве ее выдержка — не клятва перед комсомольцами?
Из деревни Гаврилино привели жену партизана Блинова и ее отца. Но каратели еще чего-то ждут, медлят с отъездом.
И вдруг ярко вспыхивает на краю деревни дом. Тот, что у самого кладбища. Почти одновременно загорается второй — соседний с ним. Еще через некоторое время пылает третий, уже в другом конце Прошек. Это горят подожженные эсэсовцами дома Григория, Юлии Лукашонок и Бориса Прошко.
Печально и долго смотрит Аниська на огонь, быстро поглотивший их дом. Бросает прощальный взгляд на опаленный тополь, что растет рядом, на свои березки.
И идет вместе с арестованными, подгоняемая криками эсэсовцев, по улице. В последний раз.
На следующий день в Прошки пришли Александр Гром и Саша Дубро. Бережно подняли они тело товарища и отнесли на кладбище. Могила была уже вырыта. Партизаны отдали Григорию последние почести. Сухо хлопнули выстрелы нескольких пистолетов — единственного оружия, что было с собой у разведчиков.
Партизаны спешили. У них было срочное задание. А жители лесной деревушки еще долго стояли у свежего холмика на краю кладбища. И среди них Женя, Фрося, Герасим Яковлевич, его дочь Паша, Мария Петровна, мать Василия, — все, кому Григорий был дорог и близок.
Женя удивилась: в сердце — острая, невыносимая боль, но слез нет. Только что-то давит в висках, да горький комок застрял в горле.
Она должна взять себя в руки, обязана держаться. Ведь на нее теперь возложены большие обязанности. Ушла в отряд после гибели отца Мария, нет Аниськи. На смену им надо подготовить других. Подпольная организация должна жить и бороться!
Кто-то касается Жениного плеча, привлекает к себе. Если бы и не глянула — догадалась. Герасим Яковлевич. Это его рука. Старый комсомолец, как они все его называют, хочет подбодрить, сказать, что он по-прежнему будет с ними — с нынешними комсомольцами — как равный. Впереди еще немало суровых дней. Будут и тревоги, и опасности, не исключен и риск, в котором еще не раз будут испытаны их характеры.
И чтобы выстоять — нельзя раскисать. Надо суметь пережить горе. Надо быть твердой.