Иногда можно было слышать такие разговоры: война простит, война спишет. Неправда это! Перед собой, своей совестью, перед народом каждый должен держать ответ — как жил, что делал в суровую годину?

Деревня проснулась от шума, топота, громкого крика. «Немцы!» — подумала Аниська.

Взглянув в окно, поняла: что-то другое. При появлении солдат-чужаков люди прятались по своим углам, будто стены родного дома могли укрыть их от всех бед. Теперь все бежали в одну сторону.

Что же случилось?..

Аниська, несмотря на строгий запрет матери, выбегает из дому и стремглав мчится туда, где образовалась толпа. Так это же дом Мишки Сорокина! Опять этот непутевый парень что-то натворил.

Сквозь грозно гудящую стену людей Аниська увидела у ворот запряженную лошадь. Незнакомые мужчины выносили из дому и бросали в сани большие куски залежалого сала, мешки с зерном, какие-то вещи. Откуда у лоботряса Мишки столько добра?

— Вот же сукин сын, нагадил и сбежал! — негодовал невысокий старик в потертом кожушке.

— Да он всю жизнь лицо от людей прячет, — сказала полная женщина в шерстяном платке.

— Негодник, и только.

— Настоящий гад!

— Проучить мерзавца! — слышалось из толпы.

— Люди трудятся, спину гнут, а он одним махом все забирахом. Чем он лучше немца? — сказал старик.

— Говорят, что его подбил на это какой-то парень из города, — пояснила полная.

— Честного не подобьешь, — возразил кто-то из толпы.

Люди шумели, возмущались. И вскоре Аниська узнала все подробности случившегося. Заехав ночью в соседние деревни Красово и Игналино, Сорокин основательно почистил кладовые крестьян. Объединившись, потерпевшие приехали в Прошки и нашли свое. Рассказывали, что просыпанное на дорогу зерно — один мешок с пшеницей был дырявый — и привело их к дому вора.

Осыпая Мишку Сорокина бранью, прошковцы теперь вспоминали все его «художества». И то что беспробудно пьянствовал, не раз хулиганил в клубе. И что бросал колхоз и искал легкие заработки на стороне. Все осуждали его.

Но главный суд был впереди.

После того как игналинцы и красовцы забрали уворованное и отправились домой, в стороне от деревни прогремели выстрелы. Их услышали в Прошках. А вскоре стало известно, что у опушки леса Сорокин устроил засаду. Он обстрелял красовцев и игналинцев, убил одного и двоих тяжело ранил.

Вскоре в Прошки нагрянули немцы. Они прибыли из ближайшего отсюда заборского гарнизона. Из Игналино с группой полицейских приехал бургомистр. Прибывшие заняли помещение клуба и сразу же вызвали старосту Бориса Борисовича Прошко, сменившего на этом посту Герасима Фроленка.

— Кто стрелял на дороге? — спросил офицер в форме эсэсовца, как только староста переступил порог клуба.

Спросил и застыл, уставясь на вошедшего, пока узкоплечий парень, уже вторично сопровождавший немцев в Прошки, не перевел его вопроса.

— Понятия не имею, — развел руками Борис Борисович.

— Может скажешь, что Сорокин живет не в твоей деревне? — ехидно вставил Гудковский.

«Игналинские или красовские мужики донесли, — определил староста. — Но кто это сумел так быстро передать через кордон немцам?..»

— А где он, этот Сорокин? Откуда он мог взять оружие? Кто разрешил крестьянам иметь его? Есть ли еще у кого оружие? — быстро спрашивал эсэсовец. Узкоплечий едва успевал переводить.

— Не знаю, господин офицер. Может у кого из полицейских украл. У наших крестьян нет оружия. Могу поручиться.

Немец испытующе посмотрел на старосту, прошелся по комнате. Подойдя к окну, сказал, глядя вверх:

— Сорокина — найти. Скажите, что ему ничего не угрожает. Пускай только скажет, где взял оружие.

Он немного постоял у окна, не торопясь натянул черные кожаные перчатки и повернулся к старосте, очевидно, намереваясь что-то ему еще сказать, но тут же резко отвернулся и пошел к выходу.

Следом за ним вышли остальные. Задержался только переводчик.

— Ваше положение незавидное, — сказал он тихо, не совсем четко выговаривая русские слова. — Сейчас пронесло, но…

«Чего он пугает?» — насторожился Прошко.

— Конечно, всякие могут быть случаи, — продолжал узкоплечий, — но нельзя же раздражать немцев без конца.

— Я вас н-не понимаю… — вопросительно глянул на переводчика Борис Борисович.

— Надо быть осторожным. Есть любители доносить всякую ерунду. Имеются такие и у вас, в Прошках.

Он глянул в окно. Увидел, что немцы рассаживаются по саням, и поспешил на улицу. Вышел за ним и староста.

«Что он за человек? — думал Борис Борисович о переводчике. — Хотел предупредить?.. Неужели есть доносчик и в Прошках? А не сам ли это Сорокин сообщил? Может быть, поэтому он и не боится грабить людей и убивать?.. Знает же он, что за хранение оружия — расстрел».

Но Сорокин в деревне не появлялся. Несмотря на переданное ему обещание немецкого офицера не наказывать его, продолжал скитаться по лесам, прятался от всех — своих и чужих. За много дней бездомной, беспорядочной жизни он оброс, одичал, сторонился жилья и больших дорог.

Некоторые его жалели. Зря погибает парень. Но многие не могли простить: грабить и убивать своих? Как он смог?

Несколько раз в Прошки приезжал бургомистр. Подробно расспрашивал о Сорокине, требовал его разыскать. И вот как-то вечером, после очередного вояжа пана Гудковского, Мишка сказал Аниське:

— Подежурь, коза, возле Васиного дома. Очень нужно.

— Угу, — согласилась Аниська.

Она видела, что Мишка чем-то расстроен. Это заметили и товарищи, которые собрались по вызову Василия. Он сел в стороне от остальных, опустил голову.

— Сегодня у нас не собрание, — сказал Василий, когда все расселись. — Думаю, что Михаил вас об этом известил. Сегодня у нас суд над человеком, который нарушил законы нашего государства — поднял руку на жизнь своего соотечественника.

— А имеем ли мы право судить? — спросил Петр.

— А как же? — Василий посмотрел на Григория.

Тот молча кивнул ему.

Этот кивок придал Василию смелости, помог ему найти нужные слова.

— Да, право судить имеют специальные органы. Но у нас тут по причине войны нет ни прокуратуры, ни суда, ни милиции. Однако Советская власть существует, и мы, как ее представители, должны взять это на себя.

Григорий улыбнулся. Ему понравилось объяснение председательствующего. Выждав секунду, Василий спросил:

— Понятно?

— Понятно, — ответил Петр, — только надо было, чтобы на суде присутствовал и обвиняемый.

— А ты иди и пригласи его! — задорно предложил Василий. — Могу, товарищи, пояснить: мы хотели привести сюда Сорокина. Мишка пробовал даже вступить с ним в переговоры. Но тот грозил убить всякого, кто только тронет его. Так что будем судить заочно.

Многие задумались, тяжело вздохнули. Воцарилась напряженная тишина. Впервые в жизни они выступали в такой непривычной роли. И та мера ответственности, которая ложилась на каждого из них, не позволяла ошибаться, поступать необдуманно.

— Как же это получается? — нарушив молчание, несмело спросил Мишка. — Фашисты гоняются за Сорокиным, и мы гоняемся. Они собираются его наказать, и мы собираемся. Выходит, что мы с врагами заодно? Может быть, лучше подождем прихода Красной Армии, и тогда Сорокина привлекут к ответу судебные органы?

— Кто еще так думает? — спросил Василий.

Никто не отозвался. Только шевельнулся на стуле.

Владимир Вестенберг.

— Можно мне ответить? — попросил он.

Василий кивнул.

— Но вначале вопрос к Михаилу. Почему ты так уверен, что фашисты собираются наказать Сорокина? Немецкий офицер сказал, что простит его.

— А ты уже и поверил этой сволочи, — огрызнулся Мишка.

— Представь, поверил. В данном случае, он может сдержать слово. Пойми ты, голова горячая, больше всего фашистов встревожило то, что у кого-то имеется оружие. Ведь оно может быть завтра направлено против них. А то, что Сорокин убил кого-то — на это им наплевать! Человек, который может убивать, им нравится. Не исключена возможность, что они его даже возьмут к себе на работу. Скажем, в полицию. А может, он уже и сотрудничает с ними. Кто знает?

Доводы Вестенберга были убедительными.

И все-таки Мишка не хотел сдаваться. В этом озорном, подчас бесшабашном парне сидела добрая, отзывчивая душа. Мишке по-человечески было жаль Сорокина, с которым он когда-то учился в школе.

— Но ведь он не вражина какая, — запальчиво сказал Мишка. — Пусть кровью искупит свою вину!

— Да он хуже врага! — решительно возразил Василий. — Хуже потому, что стрелял в спину, в своих. Я предлагаю приговорить его… — Он обвел внимательным взглядом лица товарищей, словно пытаясь прочесть их мысли. — Приговорить к расстрелу. Есть другие предложения?

— Кет, — сказал Петр.

— Кет, — произнес Владимир Вестенберг.

— Нет, — в один голос повторили все.

— Справедливый приговор, — заметил Григорий. Лицо его стало суровым.

Только Мишка молчал. Возражения против доводов Василия перестали убеждать даже его самого.

— И вот еще что, — добавил Григорий. — Надо, чтобы все было как следует, по закону. Приговор составить по всей форме. И прочитать его осужденному. Он должен начинаться словами: «Именем Советской власти, которая есть и всегда будет. За мародерство и убийство, за нарушение законов Родины…»

Он говорил, а Василий записывал его слова — короткие и точные. Они словно током прожгли каждого, еще раз заставили почувствовать высокую справедливость совершаемого.

А через несколько дней приговор был приведен в исполнение.

Сорокина по просьбе комсомольцев убрали жившие в деревне окруженцы. Перед казнью подсудимому был зачитан приговор. Он начинался словами: «Именем Советской, власти…»