Пролог

Зинёвская конференция

Декабрь в этом году выдался, по меркам чураевского климата, самый обыкновенный: то оттепель, лужи, туман, то вдруг подморозит и начинается отчаянная скользея. А тем более на сельских дорогах, где нет бесконечного городского потока машин, успевающих за день раскатать непрочный ледок до слякоти.

Сельцо Зинёвское исключением не было, даже более того: хоть сам Перепелкинский район оживленный, пригородный, а потому сплошь куркульский и торговый, это сельцо населяли в основном железнодорожники и рабочие мелового заводика при богатом карьере; работающим мужикам на приусадебное хозяйство времени не хватало, бабы же, по сельской своей отсталости, за руль садиться не любили и на городские рынки добирались больше электричками. Так что зинёвские дороги покрывал твердый, непорушенный гололед, на местном диалекте именуемый куда более емким и живописным термином «сракопад».

Когда-то, в давние времена, сельцо принадлежало помещикам Зинёвским, от которых осталось только название. Однако же года три назад появился вдруг некий энергичный человек средней молодости, объявил себя наследником Зинёвских, даже паспорт имел на эту фамилию (в паспорте, правда, записан он был без двух точек над «е», просто Зиневский), однако добиваться восстановления наследственных прав не стал, а только лишь выкупил флигель в бывшей барской усадьбе, отстроил в рекордные сроки и стал в нем жить-поживать время от времени, наездами из Чураева. Местные старики поудивлялись — помнили ещё рассказы о последних Зинёвских, «барышнях»: было их три сестры, все старые девы, так откуда бы, извините, взяться наследнику? Поудивлялись — и махнули рукой, ибо вреда от Адама Сергеевича не было, на ремонте флигеля народ у него немало подработал, да и постоянно на участке двое-трое из местных крутились. Кроме того, он подарил школьному музею картину неизвестного художника с изображением пруда и водяной мельницы на речке Чуре (и посейчас на том месте стоит полуразвалившееся сооружение из почерневших от времени бревен, связанных почерневшими же скобами ручной ковки) и даже периодически заглядывал в местную церквушку, оставляя щедрые пожертвования…

Двадцать шестого, на следующий день после католического Рождества, которое в наших православных краях большинство населения не отмечает (если не считать граждан особенно изобретательных в изыскании повода для выпивки), к флигелю Адама Сергеевича съезжались автомобили. Осторожно сворачивали с шоссе, оно же — сельская Мэйн-стрит, то бишь улица Ленина, на засыпанную свежей щебенкой дорогу к усадьбе, проползали, валко покачиваясь, до палисадника вокруг отстроенного флигеля и останавливались напротив входа, где курили рослые широкоплечие молодцы единообразной наружности. Мягко клацали дверцы, пассажиры выходили, а машины отъезжали в сторонку, на свободную площадку, тоже, кстати сказать, со щебеночным покрытием. Автомобили были разной степени скромности — все не ниже «БМВ», но и лимузинов не наблюдалось. Выделялся только темно-синий, облепленный красными фонарями, как марсельский бордель, «понтиак» господина Длугача, однако Анатолий Еремеевич всегда отличался некоторой экстравагантностью.

Манохин на этот раз изменил привычному «джипу» и приехал на «БМВ» — и теперь тихо радовался, что не стал выпендриваться с показной скромностью. Он прошел внутрь, оглядел приличных размеров зал — и заробел. Это дома, в разговоре с женой Валентиной, он мог называть Шапиро и Бойко, Длугача и Гаврилко мальчишками и шпаной. А здесь-то он понимал, что все они люди серьезные и что это он, при всей своей многоотраслевой фирме, рядом с ними — пацан и сявка. Да и все прочие были отнюдь не шестерками. Смущала его и личность хозяина дома, человека внешне импозантного, но никому не известного.

Истинным же хозяином и инициатором собрания был очень даже известный Слон — Борис Олегович Дубов, который встречал гостей у входа в зал.

Василий Хомич Буслаенко, прославленный в прошлом шеф-повар «Европы», а ныне владелец крохотного, однако очень дорогого и очень эксклюзивного ресторанчика «Васька Буслай», был тоже приглашен — но исключительно в профессиональном качестве. Ему не нравилось, что никого из персонала взять не разрешили, что на кухне приходится суетиться самому — много ли толку от горилл, присланных ему в помощь Дубовым, — но куда денешься, главнее Бориса Олеговича теперь в городе клиента нет. Да и само мероприятие вызывало у Хомича озабоченность и тревогу: очень уж несовместимые люди съезжались нынче в этот дом. В давние времена во флигеле располагалась кухня с кладовыми и жилые помещения для прислуги, а потому выстроено все было навыворот, кухонные окна выходили на фасад, к бывшему барскому дому (по-видимому, из соображений зрительной связи и сигнализации), и эта особенность позволяла Василию Хомичу между делом разглядеть всех гостей.

Без минуты четыре подкатили два «чероки», из них высыпались охранники, следом — трое пассажиров. У Буслаенко заныло в груди. Адмирал, Серый и Питон. Господи, что ж это такое Дубов затеял?..

А Дубов между тем любезно рассаживал гостей по внешней стороне выставленных «покоем» (проще говоря, в виде буквы «П») столов, так что все оказались лицом к размещенному между ножек «покоя» столику президиума, за которым оказались сам Слон и господин Зиневский.

Наконец стало тихо, и Борис Олегович начал:

— Прежде всего, милостивые государи, позвольте от имени всех присутствующих поблагодарить за гостеприимство Адама Сергеевича, нашего хозяина, моего близкого друга и коллегу…

Что верно, то верно, куда уж ближе: Адам состоял при Слоне юридическим советником («консильоре», как сказали бы сицилийские коллеги Бориса Олеговича) и постоянным членом мозгового треста фирмы.

— Далее, — продолжал Слон, — нет сегодня с нами за этим столом господина Арсланова. Алан Александрович покинул нас тридцать шесть дней назад, для сороковин ещё рано, но, думаю, все присутствующие согласятся молча помянуть этого выдающегося… э-э… организатора.

Присутствующие с серьезными минами поднесли к губам хрустальные стопки, опрокинули и несколько секунд посидели, неподвижно глядя перед собой. Что они при этом думали по поводу безвременной кончины под колесами автобетономешалки Арсланова, могущественного главаря кавказской мафии и главного дубовского конкурента, осталось их маленьким скромным секретом.

Испустив подобающий случаю скорбный вздох, Дубов повел речь дальше:

— Не время сейчас анализировать ошибки и непомерные амбиции покойного, который мечтал превратить наш город в свою вотчину, отметим лишь, что случившаяся трагедия значительно подорвала силы и возможности его организации. Активы банка «Эдем» арестованы, директор Ковазов в заключении — я верно информирован, господин Мелканян? Господин Лежава?

Двое кавказцев за угловым столиком по левую руку от президиума молча покивали.

— Думаю, высокое собрание согласится с моими словами: никто из нас не посягает на уцелевшую законную собственность и сферы влияния вашего землячества, но, господа, не повторяйте ошибок покойного. Мы не допустим вашей монополии, как, впрочем, и чьей бы то ни было. Хотите жить и работать — давайте работать вместе.

Слон помолчал, ожидая реакции, но таковой не последовало.

— Коллеги! Я попросил вас собраться здесь, чтобы поделиться мыслями, которые давно вынашиваю…

Он поднялся из-за стола и заходил взад-вперед, заложив левую руку за спину, в правой сжимая трубку.

— В стране происходят перемены. На смену феодальному социализму грядет принятая во всем мире норма — цивилизованный капитализм. И то, что в мире заняло два столетия, мы должны преодолеть в десять раз быстрее. Собственно, так оно и происходит. Мы быстро прошли этап первоначального накопления капитала, пешки исчезают с доски, остаются лишь тяжелые фигуры. По исторической хронологии сейчас должен наступить этап ожесточенной схватки между ними, после которой уцелеют лишь подлинные короли, которые, согласившись на ничью, поделят между собой мир…

Борис Олегович остановился, повернулся лицом к собранию, заложил правую руку за борт пиджака.

— Битва тяжелых фигур — дело нелегкое и кровавое. Никто из нас не сможет поручиться, что победит или хотя бы просто устоит. И никто, полагаю, не стремится проверить свою удачу на практике. Так должны ли мы слепо следовать законам стихии? Кто нам мешает сделать решительный шаг и сразу перейти к следующему, цивилизованному этапу?

Он сделал паузу — пусть в мозгах присутствующих промелькнут картины кровавой битвы с непредсказуемым исходом, пусть каждый поежится, оценивая собственные шансы, — своевременное напоминание о судьбе Арсланова должно сделать эту оценку достаточно реалистической… И пусть каждый ухватится за протянутую соломинку.

— Милостивые государи! Я обращаюсь к вам с продуманным и взвешенным предложением. Оставим мелкие и крупные взаимные обиды и ссоры — в нашей игре, как и в шахматах, побеждают не страсти, а логика и интуиция. Объединим же усилия! Я предлагаю создать концерн. Можно было бы, конечно, выбрать другое слово: лига, союз, трест, товарищество — мало ли подходящих слов? Но я выбрал именно это, ибо оно наполнено глубоким смыслом. Это английское слово означает не только объединение крупных фирм. Оно гораздо шире, оно охватывает участие и долю, заботу и беспокойство… Задумаемся на мгновение: что влечет нас к нашей игре?

Он обвел глазами аудиторию. Реакция была неоднозначна: Манохин хлопал глазами (все-таки туповат, не сидеть бы ему здесь, если бы не тестюшка), Длугач задумчиво глядел в потолок, Лежава сверлил оратора ненавидящим взором (та-ак, кажется, ему не терпится к Арсланову), Мелканян, напротив, был очень внимателен и явно заинтересован. Шапиро, хитрый и мудрый не по годам, щурился чуть иронично, хотя, пожалуй, одобрительно. Адмирал тоже щурился, но скептически, лицо Серого оставалось невозмутимым и невыразительным, как надгробие из мраморной крошки, Питон глядел тупо и опасливо.

— Мы вступаем в игру, влекомые незамысловатым стимулом: взять то, что нам положено по справедливости, ибо каждый из нас твердо убежден, что сильнее, ловчее и удачливее других. Вторым планом идет удовольствие от самого процесса. И вот мы прошли несколько кругов игры, мы взяли по крайней мере часть положенного нам, и пора задуматься: что нужно нам дальше? Не будем лицемерить, дальше нам нужно больше, ибо хорошему нет предела. Мы достигли благосостояния, а теперь хотим подлинного богатства. И здесь пора забыть азарт игрока, наступает время трезвого анализа.

Он снова сделал паузу, снова обвел глазами присутствующих.

— Среди нас нет юнцов. Все мы встретили восемьдесят седьмой и девяносто третий годы взрослыми, сложившимися людьми. Хотим мы того или нет, но самим себе надо признаваться откровенно: мы с вами — марксисты.

По залу прошел шумок.

— Да, господа, не стройте иллюзий — марксисты! У нас могут быть совершенно иные цели, чем у правоверных коммунистов, но марксизм был и остается основой нашего мировоззрения, да-да, даже у представителей самого… э-э… радикального крыла…

Он с улыбкой взглянул на паханов.

— Мы твердо знаем, что бытие определяет сознание, а потому для нас эмоциональные поступки оправданы, когда они экономически оправданы…

Про себя Борис Олегович усмехнулся собственной казуистике — уж кто-кто, а он был достаточно хорошо знаком с марксизмом, чтобы опуститься до столь вульгарного толкования, но отчего бы не пошутить, даже если поймешь шутку только ты сам? Последние годы наблюдается устойчивый тренд, то бишь тенденция, к снижению планки в юморе, как и во всем прочем. Идет стремительная дебилизация общества. Вот тут у нас все шансы догнать и перегнать…

— И столь же твердо мы знаем следующее: источник всех богатств маленький человек. Мы с вами лично ничего не создаем, мы лишь перераспределяем… в свою пользу. Чтобы не обидеть никого из присутствующих, признаю, что порой мы организуем и рационализируем усилия маленького человека, дабы они приносили больше богатств вообще и нам — в первую очередь… Прежде чем продолжить, я попрошу вас молча признать эту основополагающую идею…

Он сделал паузу — настолько короткую, чтобы никто не успел влезть со своими жалобами и предложениями.

— Дальше. Сильно огрубляя, в чем суть нашего дела? Мы отбираем у маленького человека часть того, что он создал, отбираем либо хитростью и грубой силой, либо спекуляцией: покупаем дешево и продаем дорого. Отобрать силой или украсть у человека можно все — но только один раз. А продавать ему можно всю жизнь. Сделаем ещё шаг в рассуждениях. Мы с вами уже не вольные стрелки, цель которых — скосить и удрать, мы благополучно пережили эту детскую болезнь бандитизма в капитализме, мы сумели стать взрослыми. Так поставим же себе взрослую цель! Я вижу её в том, чтобы быть пастырем стада, стричь и доить его всю жизнь! Как это делают опытные и мудрые во всем мире, прошедшие путь до нас и разметившие его вехами своих ошибок и своих находок. Не будем же резать свое стадо. Еще раз повторяю: стричь и доить! Не отнимать, а продавать!..

Когда Борис Олегович готовил речь, его так и подмывало в этом месте процитировать Джеффа Питерса, который говаривал, что когда он забирает у человека деньги, то всегда дает ему что-нибудь взамен, хотя бы тумак. Однако его остановила мысль, что его слушатели в подавляющем большинстве своем не читали О. Генри… Он вздохнул про себя и продолжил:

— Но чтобы народ мог у нас покупать, он должен быть платежеспособен. Он должен иметь работу и заработок, который будет ему представляться справедливым и достаточным. Подчеркиваю: представляться. Человек должен иметь возможность заработать деньги и купить себе все необходимое — и кое-что излишнее, коли на то его воля… На то он и человек, а не животное, чтобы иметь свободу воли, не так ли? В конце концов, если ему хочется курить травку, играть в рулетку и бегать по проституткам, кто вправе ему мешать? Так будем же для народа отцами и руководителями, какими должно быть государство, но дадим ему больше, чем государство, — и народ наш.

Дубов оглядел зал, отметил существенное число лиц, переутомленных непривычным мысленным усилием, вздохнул и подытожил простыми словами:

— Итак, что я предлагаю? Во-первых, работать вместе, а для этого четко поделить, что кому. Чтоб не было драк между своими. Во-вторых, расширить производство в городе и области, чтобы лохи могли вкалывать и зарабатывать бабки на наш товар. В-третьих, навести порядок на улицах, чтоб лохи и менты были довольны и не отвлекали нас от дела: пусть лох не боится вечером выйти из дому и отправиться в кабак, в казино или к блядям. А чтобы никто из присутствующих не понес от такого договора убытков, договориться о долевом участии: кто что вкладывает и что с этого имеет. Конкретнее о наших предложениях вам доложит Адам Сергеевич.

Борис Олегович вернулся к своему месту, сел, наполнил рюмку (перед ним стояла бутылка с изображением бородатого стражника в европейском наряде семнадцатого века — джин «Бифитер»; все правильно, слуги должны знать свое дело, даже если их вежливо называешь «коллеги»).

— Коллеги! — Дубов снова позволил себе шутку, понятную лишь ему самому. — Давайте выпьем и попробуем яств, приготовленных для нас гостеприимным хозяином с помощью самого Василия Хомича Буслаенко. Я не жду от вас ответа сию минуту — но надеюсь услышать его сегодня. Я не требую от вас всех согласия. Более того, если не согласится никто, я буду проводить предложенную линию сам. Если согласятся лишь некоторые, мы объединимся с некоторыми, остальные же пусть живут как хотят. Мы не будем видеть в них врагов — просто они будут не с нами…

В зале стало тихо. Теперь, после смерти Арсланова и крушения его империи, в городе не осталось силы, которая могла себе позволить быть не со Слоном. Дубов предъявил ультиматум, и его придется принять…

Борис Олегович видел их насквозь — но знал, что этим людям необходимо сохранить лицо. И потому заключил:

— Думайте, коллеги. Пусть ваши решения будут зрелыми и взвешенными. А пока что — за удачу!

* * *

Фары выхватывали из темноты обочину, голые ветки кустов, грязный снег.

— И вот подумалось мне, Алексей Глебович, — донесся сзади голос шефа, — после такой блистательной победы… Стоит, пожалуй, несколько расширить вашу бригаду. Для начала — человек на шесть…

Понимает шеф. Шесть человек — это три пары.

— …а там видно будет. И направление — не столько охрана и силовые действия, сколько наблюдение и разведка. Ищите людей опытных и зрелых.

— Займусь, Борис Олегович.

* * *

Василий Хомич снова поднял глаза, но настольная лампа под металлическим абажуром освещала только руки собеседника — темные и узловатые, совсем крестьянские.

— Ну, сами понимаете, Иван Тарасович, мне на кухню мало что слышно было, в основном, когда эти обломы туда-сюда бегали с подносами и дверь открывали. По-моему, они все согласились, даже бандиты. Жаль, не слышал, чем он Адмирала пронял. В общем, под конец там уже обычная бухаловка пошла, расшумелись, тосты кричали: «За победу! За губернатора!».

Собеседник Василия Хомича пожевал губу. Ну что ж, логичное дело. Если уж Слон сумел подмять под себя городских крутых и паханов, то теперь его следующий шаг — достижение юридической власти, и намеченные на апрель выборы губернатора — самый короткий путь.

— Напрасно вы все-таки мне с собой микрофончик не дали, Иван Тарасович…

— Бросьте, Василь Хомич, какой микрофончик, мы ж не КГБ и не ЦРУ, откуда у нас деньги на такое оборудование? Да вы и без микрофончика отлично управились.

Положим, микрофончик был, вечером накануне сборища удалось выстрелить его через открытую форточку в штору, но оказался он в противоположном углу, шум в зале здорово мешал, так что рассказ Буслаенко пришелся очень кстати.

— Ладно. Отлично поработали, Василь Хомич. Действуйте дальше, слушайте и смотрите, он ваше заведение любит. Звоните, если что. А когда вы мне будете нужны, так вам позвонят и спросят, можно ли заказать на субботу столик на троих мужчин. Вы звонившего пошлете куда подальше, мол, не то заведение, а сами мне на следующий день перезвоните до часу. Лады?

Иван Тарасович закрыл дверь за собеседником, ворча про себя: «Микрофончик… Вся надежда на технику… Разве ж живого человека заменишь?»

И действительно, ни микрофончик, ни телеобъектив не помогли установить, кто приехал на двух джипах с номерами от давно списанных молоковозов и доставил ли темно-синий «БМВ» действительно Манохина Евгения Борисовича, приходившегося зятем полковнику милиции Кучумову Дмитрию Николаевичу, первому заместителю начальника УВД.

 

Глава 1

Высотная обсерватория

— Говорит первый пост! Смену сдаю, наблюдение за противником прекращаю.

— Второй пост смену принял, начинаю наблюдение!

— Слышь, тебе бинокль поднести?

— Не, у меня пока Мишкин монокуляр десять-хэ.

— Ну, тогда до связи, Матвеевна!

* * *

В старом центральном районе города Чураева, не в купеческой, а в дворянско-интеллигентской части, есть обыкновенный прямоугольный квартал, который замкнули между собой улицы Аптекарская, Добролюбова, Профессорская и Рождественская, бывшая Чичерина (а до недавнего времени — наоборот). Снаружи квартал окаймлен жилыми домами послереволюционной и послевоенной постройки — что поделаешь, в войну половина прежних зданий превратилась в кучи битого кирпича, а район удобный и приличный (тогда слово «престижный» было ещё не в ходу), вот в пятидесятые годы и возвели на месте руин довольно-таки безликие, но вполне комфортабельные и теплые кирпичные дома. Однако же сохранились в квартале, особенно во дворе, и совсем старые строения, прошлого ещё века, преимущественно из породы так называемых доходных домов — трех-четырехэтажные жилые здания, квартиры в которых сдавались в аренду горожанам умеренного достатка, все больше интеллигентских профессий, вроде учителей, аптекарей да врачей и инженеров средней руки.

Несколько выделялся среди них выстроенный буквой «Г» двухэтажный… не поймешь даже, как назвать: лучше всего подошло бы слово особнячок — но было у него двое хозяев, из коих профессор Налбандов, известный врач, занимал первый этаж, а инженер Сапожников — второй. Конечно, доктору Налбандову вполне по карману было бы жилье более видное, уж точно с парадным выходом на улицу, но специализировался он по дамским болезням, немалая часть пациенток предпочитала не вызывать его на дом, а посещать кабинет, а потому Сократа Арсеновича очень устраивало скромное расположение его жилища и кабинета в глубине двора, имеющего выходы на все четыре улицы.

Гражданская война и последующие годы изрядно перетрясли население квартала, Отечественная война и оккупация прочесали его частым гребнем, и в конце сороковых смешались тут чудом уцелевшие остатки известных фамилий с народом пришлым, безродным и инородным. В бывших двух шестикомнатных квартирах особнячка (плюс переоборудованные под жилье кухни и клетушки для прислуги) проживало теперь десять семей двунадесяти языков и самых разных социальных групп, и младшие потомки Налбандовых и Гусевых, Сапожниковых и Згуриди, Ривкиных и Полонецких, Найденовых и Савченко мотались по двору в равно драных штанишках и болтали между собой на демократичной, смачной и ошеломительной для непривычного уха мешанине великодержавного языка с местным.

А потом, с началом массового строительства «хрущоб» и их девяти-, двенадцати — и шестнадцатиэтажных преемников начался великий исход. Выезжали люди, по двадцать лет протрубившие на своих заводах, выезжали молодые семьи, кое-как скопившие на первый взнос в кооператив, и средний возраст населения квартала увеличивался быстрыми темпами. Все больше и больше комнат и квартирок теперь занимали пожилые супружеские пары или одинокие старухи, все больше комнат и углов сдавали студентам вузов и слушателям военных академий… Старикам не под силу было не то что ремонтировать, а даже просто толком прибирать комнаты по тридцать квадратных метров с пятиметровыми потолками. А дореволюционная сантехника требовала столько сил и средств, что жэковские слесаря, умей они меньше пить, стали бы первыми в городе миллионерами. Теперь дома уже не старели они дряхлели, и можно было только радоваться, что Чураев стоит далеко от любой сейсмической зоны.

Но социальные катастрофы действуют не хуже природных. Начались девяностые годы, миллионерами в одночасье стали все, хлынула волна приватизации своего и чужого, и вдруг в один прекрасный день выяснилось, что двухэтажный особнячок приватизирован, выкуплен новыми хозяевами, прежние его жильцы оказались в уютных крупнопанельных (но малометражных) изолированных конурках на Дальнем Каганове и Косулинке, а на домик набросилась орда ремонтников.

Они буквально выпотрошили здание. Они заменили деревянные перекрытия стальными швеллерами и бетонными плитами — а потом аккуратно положили на место вековой паркет, проциклеванный и покрытый по новой моде темным матовым лаком. Они заменили все трубы на нержавейку, они понаставили унитазы и «тюльпаны», голубые, словно фарфор эпохи Мин, они сняли столетней давности батареи, чугунные, несокрушимые, пропескоструили внутри и снаружи — и вернули на место. Они отреставрировали все двери и прочие «деревяшки» (а что не поддавалось восстановлению, заменили искусной имитацией). Впрочем, наружные двери и двери с лестничной клетки в бывшие квартиры на обоих этажах поставили стальные, хоть и облицованные дубом в общем стиле. Огромные, по восемь квадратных метров балконы усилили фигурными металлическими подкосами, зашили изнутри, оставив на виду вычурные литые ограждения, выпирающие наружу пузом, прикрыли капитальными навесами и закрыли сдвижными витринами из зеркального стекла. Кстати сказать, во всех окнах, выходящих к соседним жилым домам, тоже поставили такие стекла. Правда, не тронули старинное остекление в службах — там со времен царя-батюшки и господ Налбандова и Сапожникова стояли редкостные шестиугольные стеклоблоки, сумевшие пережить все революции и войны…

Потом особнячок принялись начинять электрическими и электронными прибабахами, потом несколько дней двор заполняли огромные тягачи «IVECO» с крытыми трехосными полуприцепами, и плечистые рослые парни таскали из них наверх какую-то невиданную мебель, чертыхаясь на винтовом развороте старорежимной мраморной лестницы.

Наконец особняк оштукатурили снаружи, тщательно прибрали все вокруг, подновили и расширили асфальтированные дорожки к воротам на Чичеринскую (тьфу, Рождественскую) и к калиткам на остальные улицы и повесили у входа небольшую бронзовую табличку со скромной надписью «Клуб „Комфорт“». А под табличкой появился рослый парень в черной униформе и черном берете, с дубинкой и рацией на поясе.

Нет нужды говорить, какой ажиотаж вызвали эти события среди населения квартала. Сперва коллективный разум полагал, что это готовят резиденцию для мэра, потом — что для итальянского посла (хотя какой может быть итальянский посол в нестоличном Чураеве и почему именно итальянский?), потом общественное мнение начало склоняться к кандидатуре бывшего всесоюзного пахана Васи-Зубра, который благополучно доматывал последние месяцы своего срока в местной тюрьме. Но появление таблички мгновенно ликвидировало разногласия. Теперь все знали твердо: в их несчастном дворе создали публичный дом для «новых русских», или, в крайнем случае, дом свиданий.

Клуб начал функционировать, и мнение это укрепилось окончательно. В дневное время возле «Комфорта» наблюдалась исключительно деловая активность обслуживающего персонала: приходили и уходили явные уборщицы и прочие полотеры, подъезжали и уезжали «Москвичи-пирожки» или фургончики-иномарки с рекламой быстрой доставки продуктов, китайской и итальянской прачечной (все-таки итальянской!), чего-то там выгружали и загружали, сменялись охранники в черных беретах, потом появлялись музыканты со скрипичными футлярами разных размеров, и через некоторое время по двору разносилась негромкая музыка, в которой самые опытные из аборигенов распознавали Чайковского и Моцарта, а порой даже, извините, Гайдна. «Какого им ещё Гайдн(нужно, а? — вопрошал неведомо кого Шутов, сапожник в отставке. — Во бесятся с жиру, гады!» Сам он если и бесился, то только с похмелья.

Но наконец наступал вечер, и где-то около восьми, когда все порядочные люди садятся к телевизорам послушать новости про Ельцина, Зюганова, Лебедя и, для разнообразия, про своего президента, в «Комфорт» собирались посетители. Одна за другой останавливались у крыльца сверкающие лаком иномарки, оттуда выходили холеные мужики в темных костюмах, выводили телок в платьях до пола или же, совсем наоборот, до пояса, и скрывались в дверях, а иномарки уруливали на специально для них заасфальтированную стоянку в «том дворе», между «обкомовским домом» и «Жоркиным домом» (и обкомовцы уже лет двадцать пять как перекочевали в более благоустроенные и менее открытые взорам быдла жилища, и Жорка Сокол, атаман пацанов углового дома и гроза всего квартала, давно успокоился и остепенился — получил степень доктора физматнаук, — а дома все сохраняли прежние прозвания).

Снова разносились по двору звуки всяких там классических менуэтов и пируэтов (только теперь погромче, потому что играют все в лад и потому что вечером меньше шуму, лучше слышно), а потом начинали разноситься запахи — и это кого хошь прикончило бы, потому что когда живешь на пенсию и платишь за квартиру, свет и газ, то такие запахи терпеть тяжко…

А расходились, между прочим, часа в два ночи, а то и в четыре. И что, по-вашему, можно до такого времени делать, кроме как… а?

Самое любопытное, не бывало тут ни скандалов, ни драк, ни даже милицейских патрульных машин. Очень тихий оказался клуб, подозрительно тихий. Даже от клуба глухонемых, что на углу той же Чичеринской и Белинской, шуму больше — а тут все-таки не глухонемые собираются, на фиг, спрашивается, глухонемым эти скрипачи со своими Бетховенами и Огинскими?

Короче, дворовая общественность пришла к единодушному убеждению, что из налбандовского флигеля сделали гнездо разврата, а такое тихое оно для секретности, потому что в клиентах состоят люди не абы какие. Своевременно был послан сигнал в мэрию, явилась комиссия, произвела осмотр заведения, явных примет разврата не обнаружила (не считать же таковыми три клетушки с сиротскими односпальными койками; как объяснила местная администрация помещения для отдыха подвахтенной охраны и далеко живущей обслуги, чтоб могли люди немного поспать, пока не начнет ездить метро); получив скромную мзду за труды, комиссия убыла с благополучным заключением.

Но дворовую общественность этот отрицательный результат никак не устроил, ни в чем не убедил, и за клубом была установлена отчаянная слежка.

Первый пост наблюдения располагался за окном второго этажа дома «а» (нормальный адрес — улица Рождественская, 86 — имел пятиэтажный дом на три подъезда, стоящий вдоль улицы, а все внутренние здания различались дополнительными буквами, в частности, загадочный клуб имел обозначение «г» — рука судьбы, не иначе). Проживала за этим окном Марья Антоновна Мирошниченко, когда-то детский врач, а ныне пенсионерка с двадцатилетним стажем. Она менее других была склонна к крайним суждениям, сплетен и телевизора не любила, а больше всего любила читать, но все старые любимые книги перечитала по сто раз и знала чуть ли не наизусть, так что идея понаблюдать за «гнездом разврата» пришлась ей вполне по вкусу. К сожалению, вид из её окна открывал взору в основном спины посетителей клуба, однако человеку наблюдательному и спина может сказать о многом.

Вторым постом заведовал Михаил Маркович Ривкин, когда-то работавший в табачном киоске на соседнем углу. Киоск он принял по наследству от деда, ремесло осваивал ещё пацаном, любил вспоминать времена, когда люди курили «Пушки» и «Дели», «Норд» и «Прибой», «Приму» и «Памир», а «Казбек» позволяли себе покупатели более состоятельные. Михаил Маркович был жутко близорук, минус двенадцать, что ли, а потому, хоть и располагалось его окно на первом этаже в нескольких шагах от входа в «Комфорт», постоянно пользовался десятикратным призматическим монокуляром. Пост его, чрезвычайно выгодный, позволял видеть подозреваемых в профиль, когда они неспешным шагом поднимались на три ступеньки клубного крыльца. К сожалению для дела и для соседей, Маркович последнее время хворал, и его увезла к себе на Саблинку младшая дочка. Была она баба довольно вздорная, а потому не согласилась оставить ключи от комнаты соседям. Но Михаил Маркович, заботясь о пользе дела, передал свой оптический прибор хозяйке третьего поста, Настасье Матвеевне Голик, отставной паспортистке из 11-го отделения милиции. А второй номер поста Матвеевна довольно бесцеремонно забрала себе сама, но оговорила, что честно вернет, когда Мишка подправится и вернется на службу.

Окно Матвеевны располагалось ещё удобнее, чем у Михаила Марковича, потому что позволяло видеть лица посетителей почти что в три четверти; одна беда — жила Матвеевна аж на третьем этаже, что вносило в наблюдаемую картину заметные параллактические погрешности (это мудреное выражение произнес все тот же Мишка-табачник, а значило оно, что на морды приходилось смотреть косо сверху).

И все же никакие «пидалактические погрешности» (что поделать, язычок у Настасьи с милицейских времен остался тот еще) не помешали Матвеевне совершить крупнейшее открытие за весь период наблюдения.

Двадцать седьмого декабря, в двадцать часов двенадцать минут, Настасья Матвеевна обнаружила в поле зрения монокуляра «десять-хэ» светло-серую иномарку с круглой эмблемой на морде. Из правой задней дверцы появился «Красавчик-лапуся» (сто раз она его уже здесь засекала) и открыл левую дверцу, выпуская довольно-таки фигуристую девку лет тридцати с чем-то там в короткой меховой шубке с хвостиками и блестящем темно-синем платье до пят. Лица было не разглядеть, мешала пышная прическа с челкой. Но тут девка остановилась, подняла голову и оглядела двор и окна соседних домов.

— Твою мать! — ошарашенно воскликнула Настасья Матвеевна.

Девка вроде бы как вздохнула и, опершись на руку спутника что твоя принцесса, поднялась на крыльцо.

А Матвеевна схватилась за телефон и принялась лихорадочно накручивать номер.

— Машка! Это я, Настя! Ты сидишь или чего? Ну так сядь, пока не упала! Чево-чево… Не чевокай, а слушай: только что Красавчик-лапуся привез в этот бардак… тю, в объект наблюдения!.. твою Катрю! Какую-какую, ты что, оглохла, метелка старая?! Твою внучку Катерину!

Загляни в середину (29 января, около 10 часов утра)

Из правой двери вынырнул Мосол.

— Держи!

Старший схватил автомат, свой закинул на спину.

— Беги на место!

Ствол был горячий, успел мент пострелять. Старший отщелкнул рожок, взвесил на руке. Не так много он выпустил пуль, должно хватить… Вставил рожок на место — и в этот момент услышал топот на лестнице. Резко развернулся влево, присел, чтобы видеть верхнюю часть лестничного марша.

Мелькнули ноги — высокие ботинки, черные штанины, — Старший вскинул короткий АКС, полоснул очередью, целясь в колени. Попал — охранник подломился на бегу, рухнул вниз и покатился по ступенькам. Старший распрямил ноги и, уже не торопясь, выпустил ещё очередь в корпус.

Но парень попался живучий — приподнял руку с «макаровым», сделал два неприцельных выстрела и только потом застыл.

Старший чертыхнулся про себя. Откуда он взялся, дурак? Опустил глаза к автомату — и беззвучно выматерился. «Калаш»-то не свой, мента! Ладно, теперь чего уж… Прикинул: первая очередь — патронов пять, вторая — три. Нормально.

Он вернулся на несколько шагов, заглянул в зал через плечо Мозгляка здоровый же, гад! То-то позволил себе отвязаться на хозяина… В зале было тихо, несколько человек жались к стенкам, опасливо поглядывая на дверь, лектор на возвышении (среднего роста, волосы темные, костюм темно-серый, лицо — то) нервно жевал губами, на шее дергался кадык. Остальные сидели на местах, кое-кто перешептывался…

Старший попятился, поднял автомат и выпустил короткую очередь в спину Мозгляку. Все, мал(й, больше не раскроешь хлебало… Мозгляк повалился в зал, Старший опустился на колено и тщательно прицелился. Слева, от прохода, аккуратно, дать стволу уйти вправо и вверх… Очередь получилась более длинная, патронов на восемь.

Лектор схватился за грудь, его зашатало, и Старший, щелкнув переводчиком огня, послал пулю в переносицу.

Только теперь он услышал, как в зале визжат женщины.

Быстро вскочил, распахнул дверь в менку, швырнул чужой АКС на пол рядом с убитым ментом и крикнул:

— Мосол! Ходу!

 

Глава 2

Скромное семейное торжество

Димку, конечно, понять можно. Не успела я согласиться, как он бегом потащил меня подавать заявление. Только ему, дурачку недоверчивому, никак не понять одной простой вещи: я и согласилась не вдруг, а уж раздумать так, вдруг, вовсе не сумею. Есть у меня принцип — решай неторопливо, но решения не меняй. Не новый, в сущности («не давши слова, крепись, а давши держись»), но ни разу меня не подводил.

Положа руку на сердце, раздумывать насчет Димкиного предложения я могла ещё довольно долго. Но мне помогли принять решение. Арслановские боевики помогли. Хоть, полагаю, такой цели они перед собой не ставили. Тогда, осенью, Арсланов почуял, видимо, с чьей подачи ему наступают на хвост Слон и милиция, и решил с нами побеседовать. Вот его бандюги и заявились пригласить нас в гости, а офис наш подожгли, как говорится, для драматического эффекта.

Сами мы, конечно, не отбились бы, спасибо, Слоновья охрана подоспела (все-таки следят они за нами, ни на миг глаз не спускают, иначе как бы успели; или Слон так за нас беспокоится, или чует, что доверять нам надо с оглядкой?). Димка остался пожар тушить и милиции макаронные изделия на уши вешать, а меня бригадир Алексей отвез домой.

И вот сижу я дома одна, икаю, в себя прихожу. И начинаю понимать, как мне было страшно. Это за себя было. А за Димку, тощего, родного, до сих пор страшно — я-то уже дома, а он ещё там, и хоть вроде на сегодня все закончилось, но мало ли что ещё приключиться может. Все-таки пожар, да и милиции надо как-нибудь убедительно соврать… Сижу, дергаюсь за него — и чувствую, как мои вывернутые мозги начинают потихоньку в другую сторону выворачиваться. В нормальную.

Нет, правда, с чего я так артачусь? В смысле, отказываюсь регистрировать наши отношения. С каких это фонарей не соглашаюсь назвать мужем человека, с которым уже черт-те сколько живу (целых пять месяцев!), пуд соли вместе съели (в том числе добрые полпуда — английской) и даже смертельно ругались? Муж и жена. Классно звучит. Муж и жена — одна сатана. Большая, умная и красивая. Здорово…

Конечно, у нас с ним любовь закрутилась не самым стандартным способом. Он тогда работал в СИАМИ, была такая шпионская лавочка. Пришел к нам в брачное агентство искать выходы на головную фирму «Татьяна» (они получили от Слона заказ присмотреться к Манохину, нашему генеральному) — так и познакомились. А после вернулась Ирочка Гончарова. Она через нас нашла жениха в Махдене, поехала к нему — и попала в публичный дом. Слава Богу, сумела сбежать и домой выбраться. Так вот, Димка первый почуял, что дело нечисто, начал меня незаметно направлять. И я раскопала, что был это не случай, а хорошо организованный бизнес: Манохин с помощью своей жены Валентины, между прочим, нашего психолога, и её братца, какого-то секретаря посольства в Махдене, отправлял туда наших девчонок, дурочек, позарившихся на богатых азиатских женихов, а в обмен получал героин.

Пока мы с Димкой все это разгребали, вдруг сблизились. До сих пор толком не пойму, как оно вышло. После рассорились насмерть. Но тут мне на хвост сел Мюллер, начальник манохинских головорезов, Димка меня еле-еле у него из-под носа утащил, а Слон по просьбе СИАМИ послал уже своих головорезов нас выручать (во главе с бригадиром Алексеем). Была жуткая погоня, стрельба в Садах, Димка сам Мюллера уложил! А после Слон нас сцапал, и тут пошел вежливый разговор пострашнее той перестрелки. Как вспомню — до сих пор трясет. В общем, как-то Дима сумел доказать Слону, что нас полезнее купить, чем прикончить. Отдали мы ему все компроматы на Манохина, а он ими шантажировал Кучумова, полковника милиции, манохинского тестя…

Нам он за это щедро заплатил, так что мы смогли открыть свою детективную фирму АСДИК. И вообще взял под свое крылышко. До поры до времени не напирал особенно, но тут погиб в автокатастрофе мэр города — и Слон решил под это дело угробить Арсланова, своего главного конкурента. Бандюга был ещё похлеще Слона. Объединил всех кавказцев, деньгами ворочал страшными. Слон нам велел найти доказательства, что это Арсланов угробил мэра. Пришлось искать. Арсланов, видимо, узнал, организовал на нас тот самый налет, снова нас выручили Слоновьи боевики. И они же отправили Арсланова на тот свет, организовали ему автокатастрофу, точь-в-точь такую, в какой мэр погиб…

Самое интересное, как потом выяснилось, что мэр случайно под самосвал попал. Арсланов готовил убийство, но не успел. А нам со всего этого достались гранаты, пожар, стрельба и прочая насыщенная жизнь. Не соскучишься.

И вот среди этих передряг Димка все уговаривал меня пожениться. А я все упиралась. Но налет с пожаром меня переубедил… Не хочется вспоминать, до сих пор трясусь и по ночам просыпаюсь…

В общем, согласилась я. Сперва про себя, потом и вслух.

Серьезно, никак не пойму, что меня тормозило. Просто дурь? А с чего? Ну, допустим, был бы Димка урод беспросветный, лысый, пузатый или там с негодяйской рожей — так нет же, все нормально. Хоть и не писаный красавец. Для кого-то, может, обыкновенный мужчина самой проходной внешности. Но мне он проходным никогда не казался. Даже в самый первый раз, когда только пришел в нашу брачную лавочку. Мужчина тридцати семи лет, ростом за сто восемьдесят, худощавый, виски с сединой, отличная улыбка и темно-серые глаза. Красавец? Нет. Урод? Определенно нет. Средний мужчина? Ну, тогда я сама — средняя женщина, со средним вкусом на мужчин. Но мне Димыч однозначно казался тогда, да и сейчас тоже, честно говоря, кажется мужчиной привлекательным. О его золотых руках я уж просто молчу. А то уведут.

А вот что он во мне нашел? Как-то в нашем с ним кругу такие вопросы обсуждать не принято. Но все-таки? И росточку я невеликого, чтоб не сказать маленького. Отсюда — маниакальная любовь к обуви на каблуках повыше вне зависимости от времени года. Фигура, правда, нормальная. В том смысле, что размеров своих со времен института я кардинально не поменяла. Вот и все мои достоинства, пожалуй. Лицо? Когда раскрашусь, на люди выйти не стыдно, но не более того. Хотя, с другой стороны, помню я своего любимого начальника в ГИПРОпроме, который к числу моих достоинств относил вовсе не высокие каблуки и не морду, а цвет волос. За что и называл Рыжим Солнышком. Хотя я не совсем рыжая, а скорее рыжевато-каштановая. Но веснушки имеются и зимой не проходят. И ещё глаза — «цвета пива», как говорил тот же Виктор Игоревич. Правда, какое именно пиво он при этом имел в виду, — светлое, темное или вообще портер — за годы совместной работы я так и не выяснила. А нынче, в кругах частных сыщиков, я, конечно же, числюсь рыжей со всеми вытекающими отсюда последствиями…

Короче, заявление подали, как белые люди. Правда, в отличие от белых людей, в ЗАГС, а не во Дворец бракосочетания. Районный ЗАГС на время ремонта подселили к соседнему ЖЭКу, а рабочие места разгородили шкафами. В силу чего в тот момент, когда я дрожащей от волнения рукой заполняла бланк заявления, за стенкой из шкафов кто-то темпераментно выяснял отношения по поводу текущего на соседей унитаза. Очень пикантно.

Этот разговор настроил меня своеобразно, и я выбрала соответствующий день регистрации — 26 декабря. Этой даты, в смысле, двадцать шестого, я больше тринадцатого боюсь. Потому что двадцать шесть — это дважды тринадцать. По степени пакостности. Полный тупик.

Кстати, не одна я такая мистически задвинутая оказалась. Рядом ещё какая-то пара заявление подавала. Помоложе нас, и здорово помоложе. Судя по внешности — актеры или художники. Короче, классическая богема. Оказалось, что они этого несчастного двадцать шестого числа ждали больше полугода, потому что по программе именно на эту дату было намечено полное лунное затмение (видно его будет, правда, где-то в Парагвае), а ещё день дьявола в том плане, что четверг. Плюс ещё какая-то галиматья. Я правильно их вычислила — художники, самый андерграунд. И регистрацию назначили на 6.06 (6.66 никак у них не получалось). Правда, не утра, а все-таки вечера. Но все равно им пришлось приплатить, чтобы регистраторша задержалась после работы.

Мы с Димкой выкаблучиваться не стали, и наше бракосочетание было назначено на три часа пополудни.

Но назначить — это даже не полдела, а вообще только самое начало. Людей (в смысле гостей) ведь и встретить надо. И столом, и домом. А с домом как раз самая возня и предстояла.

Вот вам раскладка. Через полтора месяца — свадьба. За это время квартиру на Черной горе, где я прежде жила, продать надо — раз. Въехать в купленную у Ильинишны трехкомнатную — два. Или в обратном порядке, два и раз, это кому что страшней.

Сами знаете, в каком состоянии оставляют квартиры отъезжанты. Надо, значит, их отправить, хату отремонтировать, обжить… И все за каких-то семь недель. Ничего задачка, верно?

Сами мы с Димкой, конечно, ни за что бы не справились. Но мир, как известно, не без добрых людей. Потому покупку одной квартиры и продажу другой мы оформили за три дня — Димыч пустил в ход старые связи, с тех ещё времен оставшиеся, когда он торговал недвижимостью в фирме «Кров». Был у него такой мрачный период в жизни.

На радостях, что появились денежки за квартиру, Ильинишна незамедлительно купила билеты на автобус. Через неделю проводили мы Резников, всплакнули над рюмкой под гитарные песни их туристской братии — и стала я владелицей трехкомнатных хором. Это после черногорской однокомнатной конуры улучшенной планировки. С конурой я рассталась легко, почти без сожалений. А по новым апартаментам ходила неуверенно. Как в анекдоте: «Неужели это все мое?» Правда, «все» отличалось некоторыми странностями планировки, зато на работу близко: офис на первом этаже, жилплощадь — на втором, прямо над ним. Если в полу сделать дырочку, можно производственные проблемы прямо из койки решать, не вставая.

Однако время неумолимо тикало — на все ремонты, расстановки мебели и прочие хлопоты оставалось чуть больше трех недель. Но тут вмешался (а может, Димка его попросил) всесильный Слон, наш спаситель, благодетель и рабовладелец. Из воздуха, хотя и не бесплатно, материализовалась команда во главе с бригадиром Андрианом и за неделю из непонятно чего соорудила более чем приличное жилье. Правда, не евроремонт, просто чисто и аккуратно. Но для ванны все же выкроили отдельное помещение, хотя кухня при этом стала меньше, и намного. Это ж, не дай Бог, мы с Колесниковым растолстеем… А потом ещё Димка приложил свои золотые руки тут и там — и наша хатка приобрела уют.

А день свадьбы приближался… А работать тоже надо было… А костюм жениху (Димка категорически заявил, что обойдется), а платье невесте (Димка категорически заявил, что обязательно)… А праздничные блюда… А букет для новобрачной… А список приглашенных…

Но тут уж я проявила твердокаменную решительность, как ни настаивала моя мамочка. Ни тетю Варю из Липецка, ни дядю Игоря из Львова, ни какого-то уж совсем ненужного Герочку Нарышина, племянника Алины Михалны («ну неужели ты не помнишь, Асенька, мы же все вместе отдыхали, когда тебе четыре годика было, так подружились! Неудобно не позвать…»). На все эти пассажи я отвечала, что неудобно спать на потолке, потому что одеяло сползает.

После очередного такого разговора по телефону мой Вэ-А философски заметил, что иногородние родители имеют свои преимущества (хотя все же своевременно написал им). И выдал очередную цитату, на этот раз из фильма: «Жениться надо на сироте». Но я обижаться не стала, потому что, при всей любви к маме и папе, временами этот тезис понимала.

Пьянствовать мы решили дома. Запросто могли бы снять зал в ресторане, достатки позволяли, но против комплекса нищего не попрешь. А кроме того, оттуда ровно в одиннадцать выпихивать начнут. И не так свободно будем себя чувствовать. А если ещё отопление там дохлое? Терпеть не могу праздник в холоде отмечать. И потом, в кабак мамочка наверняка бы массовика пригласила. А годы, прямо скажем, не те, чтобы по чужой команде пить. И вообще, затейников и среди своих найдем не хуже. Вон их у меня — целая контора сотрудников…

Я критическим взглядом окинула самую большую комнату, сосчитала все стулья и табуреты в доме, ввела, как бывший инженер, коэффициенты уплотнения и растяжения, и сказала:

— Не больше двадцати трех. С нами включительно.

Димыч кивнул — он уже три дня как во всем со мной соглашался. Страшно даже.

В итоге на вечер ждали мы восемнадцать гостей. При условии, что приедут Димкины родители и младший брат (сводный).

И вот наконец этот примечательный день наступил. Его, один из немногих, мы встретили каждый в своем жилище — Димка так и не перевез ко мне своего самого парадного костюма и снаряжался в последний холостяцкий путь у себя дома. А меня в далекое путешествие к ЗАГСу собрались провожать Ирина Гончарова, Анжела, подружка братика Альки, и, само собой, Юля Кириченко, моя верная напарница по «свахин-офису». Правда, Юлька из-за болезни сына до моего нового жилья не доехала, но поклялась, что в ЗАГС не опоздает.

Девчонки уж надо мной потрудились — Ира, как настоящий художник, все ваяла из моих рыжих кудрей нечто «празднично-нетрадиционное», а Анжелка прыгала вокруг, что-то оправляла и по молодости лет сокрушалась, что платье короткое и не белое.

Я почти не ворчала, терпела, но в ответ на «не белое» подумала: «Хорошо, что не черное». Короче говоря, к приезду Димыча я была стопроцентно готова. Наружно.

А внутренне… Когда наконец вошел мой Вэ-А, весь высокий и стройный, в идеально-сером костюме, с сияющими серыми глазами, с букетом, я чуть не разревелась. Такое накатило чувство, будто я в сказке и впереди сплошные чудеса и неразбавленное море счастья.

Плюс цветы — белые розы… В общем, глаза пришлось красить по новой. Но уж появление моей семейки я встретила во всеоружии.

Мама кинулась на кухню, наносить завершающие штрихи на будущее пиршество, папа заявил, что вся эта «разблюдовка» (умеет он подбирать словечки!) не самая сильная его сторона, и вместе с Димычем удалился курить на балкон. Алька-Олежка, дорогой братик, окинул меня оценивающим взглядом, одобрительно кивнул и заявил, что они с Анжелкой моим поведением довольны. Что в ЗАГС ехать не собираются, а помогут родителям накрыть на стол (Анжелу такая перемена планов не порадовала, в её возрасте посещение ЗАГСа событие, но спорить она не стала, потому что «Алик лучше понимает»). Мамочка согласно кивнула от двери и (о чудо!) не менее одобрительно покосилась на Анжелу.

Наконец поехали. На одной, к счастью, машине с незаменимым Андрюшей за рулем. И без всяких там ленточек-колечек, не говоря уже о куклах на бампере. Просто приличная машина с приличными людьми.

Только погода оказалась неприличная.

Всю неделю перед этим стоял легкий морозец и лежал аккуратный снежок чисто и опрятно. А к середине дня погода показала, что такое настоящая чураевская зима. Поползла вверх температура, и с неба начало падать что-то мокрое и липкое — то ли дождик, то ли снег, то ли оба в одной упаковке.

Мама тут же авторитетно заявила, что такая погода к счастью. А вот если бы солнышко, было бы намного хуже…

Нас в машине погода не волновала. Но Юлечка, золотце мое пятипудовое, пока до ЗАГСа добралась, вся изошла черными слезами, которые проложили себе рельефные дорожки через остальную краску на лице до самого подбородка.

Дама, на то уполномоченная, регистрировала нас в хорошем темпе, надев на некогда миловидное лицо приличествующее выражение. Мы расписались в амбарной книге, получили печати в паспорт и собрались уезжать.

Но тут дама, на секунду сняв с лица выражение «поздравляю-желаю», по-деловому спросила:

— Кольца есть?

Димка протянул ей коробочку.

И тут волшебство праздника закончилось, как не бывало.

Дама взяла со стола нечто хрустальное (у нас дома из такого варенье едят), дунула в него, хорошо хоть не протерла полой меховой безрукавки, и положила туда кольца. А потом, вернув на место праздничное лицо, медовым голосом произнесла:

— Наденьте друг другу кольца, молодые. Обручитесь ими.

Мы! «Молодые»!

Я чуть не подавилась со смеху, но сдержалась — надо же соблюдать серьезность момента! Юлька рыдает черными слезами от умиления, Андрюша в кожаном пальто обстреливает нас из видеокамеры, за стенкой из шкафов вполголоса ругаются слесаря с прорабом… Красота!

Вот уж точно — такой праздник раз в жизни бывает!

Но самое главное ждало нас впереди. В машине отсмеялись, домой доехали быстро. Звоним.

Открывает дверь папочка и говорит:

— А, это вы… Чай пить будете?

И началось чаепитие, прямо с трех часов дня и до полуночи…

Собрались за столом наши общие друзья — Надежда Павловна с Игорем, Ирина с Женькой Батищевым, Андрюша с довольно симпатичной Ксенией, мои родители, Алька с Анжелкой и наша приходящая бухгалтерша, девочка Саша с мужем Сашей. А Юлька не приехала. Она-то очень даже собиралась, но судьба распорядилась иначе: в тот момент, когда Юлия садилась в такси, у неё лопнула юбка на праздничном платье. Да как — от подола до… Правда, по шву, не катастрофа, но близко к тому. Вместе с юбкой лопнуло настроение, и праздничному столу, который ждал всех, Юлька предпочла больного сына Дениску, который тоже ждал, но исключительно её.

Вот так нас и оказалось четырнадцать. Димка загрустил, потому что его родители так и не появились. К вечеру, правда, позвонили (каждый из своего города), поздравили.

К вечеру же приехал и Серега Шварц, сотрудник наш ненаглядный. И сам приехал, и — что вдвойне приятно — привез свою жену, а мою старую, в смысле давнюю, приятельницу Машку. И не видела я её сто лет, и стала она такая прелесть… Удивительно, но наш компьютерный гений сообразил, что на серьезную попойку (или пир, говоря воспитанно) годовалого Александра Сергеевича лучше не брать. Сдали свое сокровище на ответственное хранение Машкиным родителям, а сами рванули к нам.

Отмечали не шумно, но весело. Пили вкусное вино. Меня, как невесту, на кухню, к родной посуде, не пускали. Зато позволили расчесать сочиненную Ирочкой мудреную прическу с живыми цветами, чтобы я могла не только улыбаться, но и жевать, к примеру.

Где-то через час, как водится, коллектив разбился на группы. Курящие мужики протоптали дорожку на балкон, некурящие курили на лестнице. Дамы, которые прекрасные все без исключения, и, опять же все без исключения, мудрые и многоопытные, стали делиться опытом и мудростью. Еще чуточку, и все превратилось бы в стандартный выпивон.

Но умница Женька переломил настроение компании. Недрогнувшей рукой он согнал всех с балкона, лестницы и из кухни, выдал каждому по фужеру шампанского, а сам развернул длинный свиток, завязанный красным бантом. И на два голоса с Иришей они принялись декламировать «Эпиталаму». Написанная в размере две четверти (как уверенно сказала мама), эта поэма, похоже, предназначалась для любой свадьбы. Но все равно слушать было и приятно и трогательно. Правда, по окончании номера энциклопедист Шварц объяснил, что у древних греков эпиталамами назывались свадебные гимны, исполняемые под дверью «талама», то есть брачного покоя, и не лишенные шутливых и нескромных намеков.

— Похабных, значит, — растолковал Игорь, Надькин половин. — Все великое придумали до нас, — горько вздохнул братик. А папка оптимистически возразил:

— Зато мы делаем ракеты и перекрыли Енисей.

А потом начались подарки. А ещё потом Андрюха вытащил откуда-то гитару, и Серега с Димкой запели своими инфракрасными голосами что-то такое, щемяще-есенинское…

В общем, расходиться собрались уже к часу ночи. Алька поскакал ловить машину, а если повезет, то несколько, мама на прощание выдавала самые главные, самые ценные указания, а я истово кивала. Уходили ребята неторопливо. Последней, как владелица старой, но надежной «ауди» и трезвого как стеклышко водителя в лице бородатого супруга, уходила пьяненькая Надюшка. Она даже ц. у. не давала, а только все повторяла:

— Совет да любовь! Тьфу-тьфу!..

Когда мы остались вдвоем, Димка заговорщицки подмигнул и сказал:

— Слушай, жена, я там заначил бутылочку шампанского. Пошли?

— Погоди, муж и повелитель. Давай сперва избавимся от парадных облачений.

Я первая шагнула в спальню — и обомлела. Половина маленькой уютной комнаты была заставлена цветами. Ни к кровати подойти, ни к шкафу…

— Димыч! Выручай!..

Димка возник на пороге — и застонал:

— Елки-палки, а дышать-то чем?!

В самом деле, могучий аромат десятков роз клубился под потолком и волнами выползал в открытую дверь у нас под ногами.

Димка чертыхнулся, прихлопнул дверь у себя за спиной и, протискивая длинные ноги между корзинами, добрался до форточки.

— Они же все пропадут! — воскликнула я.

— А так мы пропадем!

Из открытой форточки потянуло сырой прохладой. Я перевела дух и присела к ближайшей корзине. Карточка торчала на видном месте.

«Пусть ваше семейное счастье не будет миражом. С наилучшими пожеланиями — компания „Мираж“.»

Дальше следовали поздравления от прочих наших постоянных и случайных клиентов, а также родимого банка «Цитадель». Совершенно ехидно выступила фирма «Спектр»:

«Мы не поэты, мы художники, потому посылаем стихи

А. А. Больших из книги 13:

Удивительное счастье Пусть коснется светлых дней, Пусть сияет светлой сластью, Народит чудо-детей. Пусть в семье будет достаток, Любовь, счастье и цветы, Поцелуй пусть будет сладок Вашей светлой красоты, Мужа, бархатной жены».

— Твою мать! — восхитился муж бархатной жены.

Самый большой букет был без карточки, зато с семью мраморными слониками в коробочке. Такие когда-то стояли у бабушки на диванной полке, а потом папкиными усилиями перекочевали в кладовку. Только эти были миниатюрнее и куда более тонкой работы. Господин Слон напоминал о себе со слоновьей деликатностью.

Но самое увесистое поздравление скрывалось под самым скромным букетом с простой, без затей, карточкой: «Желаю долгих лет счастливой семейной жизни. Алексей». Корзина оказалась неожиданно тяжелой, я вытащила цветы — и обнаружила под ними две барсетки.

— Димчик…

Дима присел, взглянул на карточку:

— От Алексея? Ох, я кажется догадываюсь…

Открыл верхнюю барсетку — а там, в уютном поролоновом гнездышке, лежал предмет весьма знакомого мне вида: «Вальтер ППК». Рядом, тоже в особом гнездышке, — запасной магазин. На откинутой половинке барсетки, в пластиковом кармашке, имелась сложенная бумага. Дима вынул её, развернул, хмыкнул:

— На этот раз Бригадир предусмотрительнее. Форменное разрешение, вам персонально, гражданка Иващенко Анна Георгиевна, на хранение и ношение огнестрельного оружия…

Я потянулась за второй барсеткой:

— А вот это, подозреваю, — персонально вам, гражданин Колесников…

— Убери лапы, не твое — не цапай!

Он шлепнул меня по руке, отдал раскрытую барсетку, сам нетерпеливо схватил вторую.

— «Макаров»… Это уже серьезно!

Я вынула «вальтер» из гнездышка — и тут сработал автоматизм. Нажала защелку, вытащила магазин, положила на пол, оттянула затвор… Уроки Алексея не забылись!

Димка рядышком игрался со своим «макаровым». Наконец поднял голову:

— Да, Аська, вот это подарочек…

— «Если в первом акте на стене висит ружье, то в пятом оно должно выстрелить», — процитировала я Чехова — и сама не узнала своего голоса.

— Типун тебе на язык, супруга дорогая! Так, давай-ка я уберу эти цацки в самую верхнюю антресоль — и забудем о них хоть на сегодня. Если мне не изменяет память, у нас намечены ещё кое-какие дела? Пошли!

И мы пошли… мыть посуду под заначенную Димкой бутылочку шампанского.

 

Глава 3

Очная ставка

С бабушками мне повезло меньше, чем другим. Не то чтоб они у меня какие-то не такие были, просто недобор у меня по этой части, всего одна бабуля — Марья Антоновна. Как в «Ревизоре». Была когда-то, ясное дело, ещё одна, но давно умерла, я ещё на свет не народилась. Зато её мама, моя прабабка значит, баба Лиза, до девяноста шести дожила. Вот они вдвоем с бабой Машей и воспитывали меня аж до самых моих первых седых волос. Хотя мне сейчас всего… скажем так, чуть за тридцать, но седые волосы уже появляются.

Баба Лиза умерла уже, и теперь вся ответственность за мое воспитание лежит на хрупких плечах бабы Маши. Нет, я девочка из вполне благополучной семьи, дорогие родители имеются в комплекте, но им мои дела до лампочки. Поэтому, если что, я бегу к бабуле. Ей в жилетку плачусь, когда неприятности, с ней же по рюмочке выпиваю, если удача. А уж под праздники обязательно к бабуле иду, всякого вкусненького несу. Куда ж ей, с ее-то давлением, целый день у плиты стоять. А разогреть вроде ещё может, вот с подружками и отпразднуют.

До Нового года осталось всего ничего — четыре дня. И как назло, впереди у меня было целое суточное дежурство. Значит, для своих дел я никак не раньше двадцать девятого освобожусь. А наша пейджерная служба, как известно, работает без праздников и выходных. Так что по всему выходило мне дежурить как раз в новогоднюю ночь. Однако и оплачивалась такая работа соответственно. За праздничное дежурство дрались. А мне в этот раз само досталось. Так карта легла.

В общем, только тридцатого выходило у меня бабулю навестить. Ну, звоню ей, а она ехидным таким голоском говорит:

— Да нет, Катюша, ты лучше прямо на Новый год ко мне приходи. Если других дел не найдется…

А я ей так же ехидно и отвечаю:

— Да нет, бабуля, другие дела у меня как раз есть. Работаю я, сутки у меня.

Бабуля заохала для порядка, мол, как же так, в праздник… Но я её успокоила, что хозяин заплатит нормально.

— Так может, внученька, хоть днем тридцать первого забежишь? А вечером уж останется старая бабка под елочкой одна как перст…

Да уж, как перст. Будет полон дом, со всего двора бабки сползутся, ещё и пара дедков затешется, будут наливочку вишневую пить (вишня у них своя, три дерева во дворе стоят, бабки пацанов гоняют, чтоб не обносили раньше времени).

— Я перед праздником к тебе обязательно приду. Послезавтра, наверное.

— Так что, тридцатого?

— Ага, ба, тридцатого. Часика в три. Может, чуть пораньше. А то темнеет рано, а у меня на улице ни один фонарь не горит.

* * *

Бабуля встретила меня широченной ехидной улыбкой. Я её чмокнула в щеку и начала разгружать сумку с праздничными гостинцами. Спасибо, хватает теперь пластиковых судочков и лоточков. Это если бы то же самое, но в стеклянных банках, как раньше, я бы точно чемпионкой мира по тяжелой атлетике стала… или по перетаскиванию тяжестей с места на место. Говорят, такие соревнования в Индии среди слонов проводят. А что? Я девочка крупная, ну не слон еще… Так я ж молодая, вот через пару-тройку лет…

Баба Маша была не одна — на диване расселась старинная её подружка, тетка Настасья. Бабушке она ровесница, но спину держит, как молодая. Милицейская выучка, она в паспортном столе работала, только про то и разговоры всю жизнь. А вот язычок у нее… Мусорный, тоже милицейская выучка. Матом может так загнуть, что у бывалых мужиков уши в трубочку сворачиваются.

Вот сидят эти две голубки ядовитые и смотрят на меня. Я сумку разгрузила, шубу сняла, расчесалась и присела на диван.

— Что это вы, девушки, на меня так смотрите? Я что, юбку навыворот надела?

Бабулины взгляды на моду, честно говоря, довольно консервативны. И я бы так просто не стала подставляться, но по случаю мороза, грянувшего после оттепели, на мне были толстые джинсы и длинный свитер.

— Да нет, с юбкой все в порядке. А вот где это ты, девочка, вечера проводишь? Звоню тебе, звоню — а тебя все нет.

— Да так, ба. То с девчонками… То…

— …с мужиками по бардакам шляюсь, — закончила тетка Настасья.

Подумаешь! Такими приколами меня уже давно разозлить нельзя! А что по бардакам — много она их в своей жизни видела!

— Не, теть Настя, по бардакам не хожу! У меня для этого дела личная однокомнатная квартира имеется.

— Так какого ж ты, красотулечка, хрен знает с кем в наш «Комфорт» шляешься?

Я поняла, что собеседницы мои, заслуженные язвы республики, специально меня зазвали и теперь в четыре руки будут вправлять мозги насчет моего растленного существования. Ну, ведьмы, так просто я вам не дамся! Неизвестно еще, у кого яду больше!

— Ах, в ваш «Комфорт»? Ну, заезжала я сюда на днях, было дело. Все ещё на окна смотрела — кто из вас, соколицы вы мои зоркие, за входом следит. Выходит, ты, теть Настя, следила. Так я тебе сама показалась — прическу поправляла. Помнишь?

— Помню, — голос Настасьи опустился на пару тонов, — и с кем же ты заезжала?

Тут уж мне стало интересно, что же они увидели.

— А что, разве не видно было?

— Видно-то видно, только вот кого видно?

— Бабуля, я ж тебе сто раз уже рассказывала про мужчину своего, помнишь? Ну, Гарик, из старой моей фирмы, в отделе кадров работал…

— А, этот твой, приходящий… — бабуле было уже почти неинтересно.

— Ну да. Мой приходящий.

— А чего ж это он в постоянные не переходит? Шо ж ты, девочка, не по вкусу ему?

Ага, уже наше чураевское «шо». Скоро, значит, пойдет разговор на три этажа с переборами.

— А на фиг он мне в постоянные? — Этот вопрос надоел мне ещё год назад. И вообще разговоры на эту тему. Поэтому я начала грубить. Хотя при тетке Насте любая моя грубость не катит. — Это если он постоянным станет, мне ж его каждый день с работы дожидаться, психовать. Рубашки стирать, носки грязные он посреди комнаты бросать станет… И на других не посмотри, и туда не пойди, и того не скажи. В гости — только вместе. В отпуск только с ним… Скукотища!

— Катенька, а если любовь?..

— Ой, теть Настя, не гони! Какая любовь? Ты шо? — Меня на «шо» не возьмешь, они мне «шо» — и я им «шо». — Мужик он видный, но женатый.

— Так ты с ним, с женатым?

— А что, лучше, чем с холостым. Он же богатый и щедрый. В кабак водит, денег дает, а с меня — ни носков, ни кухни, ни детишек сопливых.

Тут бабуля возмущенно задергалась — все ж таки детский врач. А тетка Настя прет, как танк:

— А с тебя только, как вы щас говорите… трахаться?

— Тоже дело неплохое.

— Катенька, но ведь не по-человечески так…

Ну нет, бабуля, эту тему сразу закроем. Мне решать, с кем спать, а с кем нет. Мне решать, у кого деньги брать, а у кого нет. И вообще, лучше такой мужик, чем никакого…

В глазах любимой бабули в очередной раз вот такими буквами загорелось заветное слово «ЗАМУЖЕСТВО». А по мне, чем такое замужество, как у Гариковой жены, так лучше вообще никакого. А так — красота! Сама себе хозяйка, сама себе голова. Еще и на люди погулять выводят, сама бы я в «Комфорт» в жизни не попала…

Смотрю — а девушки-то приуныли, не проняли меня их разговоры о нечеловеческих отношениях. Сидят понурые, думают. Тут вдруг тетка Настасья голову поднимает. Глаза сверкают, улыбочка так ядом и сочится! Надумала, значит.

— Слушай, — говорит, — Катерина! Этот твой Гарик, он такой седоватый? И такая партийная улыбка, да?

— Ну, теть Настя, почему же партийная? Нормальная улыбка. Обаятельная. Ты ж видела его, чего спрашиваешь?

— А того спрашиваю, что аккурат вчера приехал он в этот ваш «Комфорт» вонючий с другой кралей!

— С другой? Чуть ниже меня, волосы длинные, черненькая? Так это не краля, это жена его.

И почему это моя реакция так на бабок подействовала? Ну, положим, не жена, но и не соперница, а союзница. Карина это. Ни ради меня, ни ради неё наш Гарик семью свою бросать не собирается. Да нам оно и не надо. А так, шерсти клок из его богатой шкуры урвать — очень даже неплохо. А между собой мы как-нибудь договоримся.

— Нет, милая, не черненькая такая, невысокая, а совсем даже наоборот! Еще выше тебя и волосы совсем белые. А фигу-у-уристая! Шубка на заднице только что не лопается!

Это что-то новенькое! Про Каринку я знала — но ещё одна?! Ну Гарик, ну половой гангстер! Жены плюс нас двоих ему, выходит, мало! Ревность — дело плевое, умные бабы говорят: «небось не сотрется». Но если этот козел надумал нас бортануть… Ну извините, тут уже разговор о материальной стороне идет!

Но все равно, не показывать же бабкам, что достали меня! А вот фиг им!

— Ну и что? Ну и подумаешь! Приехал и приехал. Слушайте, тетки, а с чего это вы так на клуб-то вызверились? Тихое место, скрипичный квартет играет, ресторан отличный…

— Ресторан рестораном. Только, девонька, нам можешь не рассказывать, что клуб тихий. Мы отлично знаем, зачем вы туда ездите!

— Нет, тетки, вы меня просто поражаете. Если бы это просто бардак был, на фига туда со своим самоваром ездить? С дамами, в смысле. Сами подумайте — ну, допустим, нужна человеку баба на ночь. Так что, за этим добром черт знает куда ездить, да ещё так, чтобы все кому не лень знали?

— Ну… — начала мямлить тетка Настасья. — Так… Выходит…

— Ага, так и выходит, что вы по-дурному себе в голову берете. Нормальный клуб, и не просто для богатых, а для интеллигентных. Элитный! Если выпивка — то самый шик, и по чуть-чуть, а не до поросячьего визга. А больше музыка, танцы красивые, не гопки, а как на балу. Актеры заезжие, иногда редкие фильмы… А вот летом, к примеру, был концерт старого джаза. Класс!..

Но девочек моих престарелых так просто с мысли не сбить!

— Значит, твой хахаль, Катерина, туда не одну тебя водит?! — бабушка решила за меня обидеться.

— А! — Я легкомысленно махнула рукой. — Скажи честно, бабуля, когда вы молодые были, так всегда на танцы с одним и тем же ходили?

— Ну… — А бабуля-то замялась! А бабуля-то покраснела! — Это ж совсем другое дело!

— Ничего не другое! То же самое! Сегодня он со мной туда съездил, завтра — ещё с кем-то! Его дело! И денежки, кстати, тоже его! Пусть что хочет, то и делает.

Тетка Настя уже поняла, что судилище не удалось. Засобиралась домой, Барсик у нее, понимаете, не кормленый, то-се. Я её проводила, двери за ней заперла и в комнату вернулась, бабуле компресс на поясницу класть. Но самой мысли покоя не давали. Что ж это ещё за фигуристая блондинка? Надо бы это дело как-то разведать…

 

Глава 4

Merry, как говорится, Christmas!

[1]

Под утро Борису Олеговичу приснился сладостный сон. Дело, как говорится, житейское, с кем не бывает. Но последние года два Борис Олегович стал замечать за собой странную реакцию — подобные сны его только будили. Он раскрыл глаза, отметил, что уже светает (значит, вставать скоро), покосился на соседнюю кровать, но тут Инга Харитоновна, словно ощутив его взгляд, беспокойно всхрапнула во сне, перевернулась на левый бок, приоткрыв полное плечо, и затихла. Однако Борису Олеговичу хватило, и будить жену он раздумал.

Встал, вышел в холл второго этажа, плеснул себе миллилитров пятнадцать, выкурил сигаретку и отправился обратно в постель. Уже в полусне, когда внешний сенсорный шум отключен и слабые сигналы подсознания воспринимаются с полной ясностью, он четко осознал, что причина его беспокойства — некая пигалица рыжеватой масти по имени Анна Георгиевна Иващенко. «Иващенко, по мужу Колесникова!» — внес коррективу неусыпный страж откуда-то из левого полушария, и Борису Олеговичу захотелось снова встать и выкурить теперь уже трубку…

Дубов, человек, науке не чуждый, не ограничивал круга чтения литературой по собственной химической специальности, заглядывал и в другие области, хотя бы на популярном уровне, и потому знал, среди прочего, что природа сотворила мужчину существом отнюдь не моногамным. «А против природы не попрешь», как говаривал кто-то из естествоиспытателей покрупнее него рангом. Жизнь научила не ставить перед собой неразрешимых задач, так что Борис Олегович и не пытался вступать в единоборство с природой. Да и Уайльд считал, что «лучший способ преодолеть искушение — это поддаться ему». Или это был не Уайльд, а Шоу?..

Однако человек — существо, сотканное из противоречий. Поступки его определяются не только заложенными природой инстинктами, не только базисными социальными мотивами (как то стремлением к благосостоянию), но и факторами надстроечными, вроде моральных норм. И хоть твердо знал Борис Олегович, что всякие там десять заповедей, они же моральный кодекс строителей коммунизма, заповеданы стаду, а не пастырям его, хоть в ежедневной практической деятельности привык упомянутые заповеди нарушать оптом и поштучно, по мере производственной необходимости, все же полностью избавиться от них не удавалось. Да и не следовало, иначе трудно было бы, с одной стороны, сохранять имидж интеллигента, а с другой — правильно прогнозировать поведение неоднократно упомянутого выше маленького человека, который есть основной природный ресурс бизнесмена и который, как ни странно, в массе своей эти заповеди чтит, а временами и соблюдает.

В силу сказанного была у господина Дубова манера, им самим не осознаваемая, обосновывать естественные порывы своей натуры (или, если угодно, натуральные порывы своего естества) соображениями сугубо деловыми.

В тот же день, встретившись на регулярном совещании «особой тройки», как любил пошутить Борис Олегович, со своими ближайшими коллегами, директором-распорядителем Дювалем и юрисконсультом Зиневским, он с трудом дожидался окончания докладов о предварительных итогах года и тактических планах на начавшийся квартал.

Адам Сергеевич, человек чуткий, быстро уловил нетерпение шефа и доклад плавно округлил.

Дубов поднялся, набил трубку и зашагал туда-сюда.

— Коллеги! Сан Саныч, Адам Сергеич… Хочу поделиться с вами своими мыслями и тревогами. С одной стороны, фирма живет и процветает, вы сами отметили спрятанные за сухими цифрами переломные события, которые определили наш прогресс в истекшем году и направления развития на год наступивший. С другой стороны, я хотел бы заострить ваше внимание на некоей мелочи, хоть она почти незаметна на фоне нашего главного успеха исчезновения с арены господина Арсланова…

Подручные беспокойным шевелением в креслах изобразили напряженное внимание к словам мэтра.

Дубов остановился, ткнул перед собой мундштуком трубки:

— Мы так и не знаем до конца, насколько были обоснованны подозрения, возникшие при обыске на СТО «Алеко».

Дюваль сделал озабоченные глаза — он не знал, о чем идет речь. Зиневский, покосившись на шефа, торопливо объяснил:

— Сан Саныч, когда в прошлом году разбился мэр Коваль, возникла версия, что это была тонко задуманная террористическая акция, заключавшаяся в умышленной порче тормозов мэрского «Москвича» и осуществленная на нашей СТО «Алеко». Тогда милиция вовсю трясла Рудого, который у нас числится…

Дюваль показал рукой, что помнит, кто числится хозяином СТО.

Дубов, успевший за время короткой паузы выпустить несколько клубов благоуханного дыма, вынул трубку изо рта:

— Тогда у нас возникли подозрения о возможной… э-э… инфильтрации нежелательных лиц на СТО в частности и в нашу систему вообще. Проверка, выполненная Алексеем Глебовичем, такого проникновения не выявила, а дальнейший ход событий снял остроту вопроса. И тем не менее, окончательного ответа мы так и не получили. В конце концов, скажем прямо: эта проблема выходит за рамки квалификации нашего Бригадира. Он великолепен на своем посту, более того, я обнаружил в нем б(льшую тонкость и глубину, чем ожидал, и это было для меня приятным сюрпризом. И все же я пока не вижу в Алексее кандидата на роль главы внутренней охраны, так сказать, нашей контрразведки…

Адам с Александром переглянулись. Они не понимали, куда гнет шеф, а такое состояние неприятно само по себе и вредно для дела.

— Прошлый год, — продолжал Дубов, — ознаменовался для нас двумя большими успехами, я бы сказал — стратегического значения. Во-первых, мы установили дружественные контакты с неким крайне ценным агентом в системе МВД…

Слон не стал упоминать фамилии полковника Кучумова, которого ему удалось вынудить к сотрудничеству деликатным по форме, но от того не менее ультимативным шантажом. Даже ближайшим сотрудникам не нужно знать лишнего: во-первых, чего не знаешь, того не выдашь, а во-вторых, пусть помнят, что у шефа есть возможности, им недоступные. Иначе какой же он шеф?

— Во-вторых, нам удалось устранить Арсланова, прямым следствием чего явилось успешное заключение… э-э… «Зинёвской конвенции». Так вот, дорогие коллеги, оба эти события напрямую связаны с результатами деятельности некоей семейной пары, Колесникова Вадима Андреича и Иващенко Анны Георгиевны, ныне возглавляющих информационное — а по-простому, детективное — агентство АСДИК. Эта служба возникла на отдаленной орбите нашей системы сравнительно недавно как моя личная и в какой-то мере рискованная инвестиция. Вы, Сан Саныч, имели случай с ними встретиться…

Дюваль торопливо кивнул.

— …а вы, Адам Сергеич, пока нет. Люди это абсолютно добропорядочные, верные высоким нравственным идеалам, и сотрудничают с нами лишь потому, что так сложились обстоятельства… — Борис Олегович сделал паузу и добавил с улыбкой: — …при некоторых наших дополнительных усилиях.

Снова пыхнул трубкой.

— Сейчас мне кажется, что эти двое могли бы выполнять вышеупомянутые функции контрразведки. Сам Колесников, человек сугубо честный и чистоплотный, будет нетерпим ко всякому предательству. Мадам, как мне представляется, существо более сложноорганизованное… женщина, одним словом… но я пока не уяснил, кто в этом дуэте поет первым голосом.

Он сел на место и выбил трубку в пепельницу.

— Конечно, это дальний прицел. Во-первых, они ещё весьма далеки от наших дел и… э-э… нашего мировоззрения. Во-вторых, я не уверен, сможем ли мы в нужной степени их к этим воззрениям приблизить, а следовательно, сможем ли доверять им дела. И пришла мне в голову вот какая мысль: давайте-ка устроим небольшое суаре по случаю, скажем, Рождества Христова. Нынче у нас четвертое, Рождество — седьмого, и мы, и они сумеем подготовиться. Рождество, а заодно — пусть несколько запоздалые, но поминки по успешно почившему Алану Александровичу.

Дубов отложил трубку и переплел пальцы. Голос его отвердел:

— Ваша задача, господа, — присмотреться к ним самым тщательным образом в частной, так сказать, непринужденной обстановке. Познакомиться, поговорить, установить личный контакт, чтобы в дальнейшем встречаться на деловом уровне и продолжать изучение. Постараемся показать им, что они не подневольные холопы, а ценные и ценимые сотрудники. Короче, обаять, понятно? Обязательно пригласим Алексея Глебовича, у него с ними уже сложились достаточно доверительные рабочие отношения. Заодно пусть видит, что его статус в фирме повысился… Займитесь, пожалуйста, Сан Саныч. А об остальном, коллеги, — давайте в рабочем порядке.

* * *

Дюваль с Зиневским остановились, прикуривая, во дворе, не доходя до машин.

— Так вы их видели, Саша, этих Колесниковых?

Дюваль кивнул.

— И что из себя представляет мадам внешне?

— Сорок четвертый размер, первый рост, рыжевата, не без привлекательности. Выглядит несколько моложе своих тридцати пяти.

Зиневский представил себе светловолосую и крупную Ингу Харитоновну, которая к возрасту, когда «баба ягодка опять», заметно попышнела.

— Саша, вам не кажется, что у мэтра очередной вираж?

— Об каком «кажется» может идти речь, Адамчик? — отозвался Дюваль с подчеркнутым одесским акцентом.

— Саша, а вам не кажется, что кому-то придется заняться добрым настроением мэтрессы?

— Придется, — ответил со вздохом директор-распорядитель. Распоряжусь.

 

Глава 5

Куда деваться бедным женщинам?

Да, бабульки, задали задачку! Фигуристая телка, значит, появилась у нашего Гарика… Нашего с Кариной. Интересное кино получается. Позавчера он ко мне приезжал, а вчера, значит, хоть Карина и свободная была, решил ещё с кем-то поразвлечься. А может, и раньше решил, не вчера. Надо бы разузнать как-то… Да только как разузнаешь?

Я ломала голову всю дорогу, до самого дома. Но ни до чего толком не додумалась. Видно, без Ринки мне это дело не разгрызть. Может, она что-то такое знает. А хоть и не знает, одна голова хорошо, а две лучше.

В общем, приехала домой и сразу позвонила на работу. Сегодня у моей партнерши как раз сутки, сообщения у крутых для крутых принимает. Вот я её и развлеку немного, сделаю нечаянную радость.

— «Чураев-бипер»! Добрый день!

— Привет, красавица!

— А, это ты, привет! Случилось что?

Как все нормальные люди, в нерабочее время мы стараемся не звонить на службу. А тем более оператору — не полагается.

— Ринка, ты отвечай, как клиенту.

— Слушаю вас.

— Так вот, по абсолютно достоверным данным у нашего Гарика кто-то появился. Баба, я имею в виду.

— Сообщение принимаю. — У неё даже голос сел.

— Во-во, принимай. Судя по описанию, не жена. И вообще не знакомая… опять же, по описанию. Хотя, может, из прежних какая всплыла. Короче, он с ней в «Комфорт» заходил.

И тут Каринка неслужебно присвистнула. Есть у неё манера — так удивление выражать.

— Ты не свисти, а то денежки высвистишь. Вместе с Гариком.

Понятно, почему она так отреагировала. В «Комфорт» с первой попавшейся не ходят. Я, к примеру, этой чести только через год удостоилась. За выслугу лет. Или, больше похоже, дошла до нужного эстетического состояния. То есть приобрела приемлемый для такого места вид. Выходит, и эта фигуристая своим видом тянет на клуб. Достойна, значит.

Голос Карины мне напомнил, где я нахожусь:

— Слушаю вас, абонент.

— Извини, задумалась… Так вот, сутки у тебя когда заканчиваются?

— Тридцать первого, в четырнадцать.

— То есть на пьянке будешь?

— Да.

— Тогда давай мы до завтра подумаем, а перед моими сутками посоветуемся.

— Сообщение принято. Тридцать первого, в двенадцать.

Голос Карины сменили гудки. Правильно это я решила, вместе обязательно что-то путное надумаем. И поганое настроение, которое возникло после бабулькиного рассказа, стало потихоньку отходить. Небось теперь у Рины настроение испортилось…

От телефонного звонка я вздрогнула.

— Здравствуй, дорогая!

Он! Гарик наш богоданный! А голосок-то какой бархатный!

— Привет!

— Катенька, поздравляю тебя с наступающим праздником! Желаю тебе счастья и хорошего настроения!

Понятное дело, завтра, в Новый год, хошь не хошь, а должен он пред светлы очи жены появиться. Никаким бизнесом не отговоришься, в новогоднюю ночь все пьют водку в кругу семьи и друзей. Но с этим пусть его законная разбирается. Мое дело сказать приятным голоском «спасибо» и сделать вид, что ни о каких заходах от меня левее я знать не знаю.

— Спасибо! И тебе того же. Ты завтра дома?

— Конечно, ты же понимаешь… Мы не можем быть вместе в такой день, как бы сильно мне этого ни хотелось. Прости!

Хорошо хоть, что сам врет, но от меня не требует. Я у него, наверное, числюсь женщиной, которая на всякие сахаринные слова не способна. И отлично. Очень удобный имидж. Сухая улыбающаяся вобла. Правда, фигура лучше.

— Я понимаю, Гарик. Желаю тебе удачи в наступающем году. И здоровья.

— Спасибо, милая. Ты когда на работе?

— Завтра.

— Тридцать первого?! Под Новый год! Ох, и подлец Гаврилович! Я ему позвоню, отпрошу тебя!

— Нет, что ты, зачем? Что мне дома одной делать? А он за праздники две ставки платит.

Ну, положим, если б не смена, то не обязательно дома. И, слава Богу, не обязательно одной, но польстить человеку — вреда не будет. Тем более такому человеку.

— Не расстраивайся, милая. Мы с тобой встретимся третьего, ты не против?

Во гад, уже на следующий год график составил! А я тебе график поломаю.

— Нет, Гарик, посчитай. Не получится третьего. Или второго, или четвертого, после трех.

— Хорошо, договорились. Четвертого. Я около семи приеду…

К концу разговора мне удалось из себя выдавить ласковый тон, хотя внутри я по-прежнему кипела. Интересно, а Карина у него, выходит, на второе запланирована. А может, прямо на первое января. С другой стороны, после выпивки в кругу семьи тоже надо отдыхать… Значит, я четвертого с ним встречусь. Ну вот тогда и посмотрим, послушаем. Если женщина молчит, это ещё не значит, что она и не думает. Хорошо бы мужчинам выучить уже такую простую закономерность…

В нашей конторе за пару лет интенсивной работы сложилось навалом традиций. Например, Новый год встречаем все вместе. Какая уж там работа получается, это отдельная песня. Но на службу выходим и в перерывах между рюмками иногда даже сообщения передаем пьяным клиентам от пьяных же абонентов. Это уж как повезет. И готовимся к празднику всем дружным коллективом. Вот ещё и поэтому звонок Гарика моему шефу, Алексею Гавриловичу, ничего бы не дал.

* * *

В сумке остывала курица, в духовке доходил пирог. Я одевалась, но, честно говоря, думала совсем не о наступающем празднике, а об этой блондинке с фигурой, которая даже с тетки Настиного третьего этажа вызывает изумление.

Я только опасалась, что с Каринкой нелегко придется. У неё вечно глаза на мокром месте и все кругом виноваты. А сейчас, пожалуй, главной виновницей буду я, раз такую плохую весть принесла.

Но ничего, встретились, как родные. За ночь, видно, очухалась. А так что нам с ней, собственно, делить? И тяпнули, и отметили… Часам к трем ночи все желающие стали выползать на свежий, уже январский, воздух. Кроме дежурной смены, разумеется, которая должна была до двух часов дня держать оборону. Самое, кстати, лафовое время — с трех ночи до семи утра. Кто уже пьяный, тот спит, кто ещё не очень — добирает и потому никуда не звонит. Это ближе к полуночи здесь сумасшедший дом. А потом — тишина и покой.

Я осталась возле пульта, только сняла обруч с наушниками и микрофоном, чтоб не мешал.

Карина подсела ко мне и заговорила приглушенным голосом. Это у нас всех после суток такое бывает.

— Так откуда у тебя сведения?

— Помнишь, я тебе про бабку свою рассказывала? Она в одном дворе с «Комфортом» живет. Окна прямо на клуб смотрят.

— Вот оно что…

— Ну да, эта бригада ух, моя бабулька и её подружки, все кобры со стажем, через вот такенный бинокль за клубом следят.

— Но в клубе ведь окна с односторонней видимостью.

— То-то и оно, что с односторонней. От злости они за входом следят. И меня там видели…

— А, понятно. Так что?

— Так вот они мне в морду тыкали, что засекли Гарика с какой-то высокой, крупной блондинкой. Тетка Настасья, ну, бабкина подружка, ещё сказала, что у неё на заднице шуба лопается.

Карина только вздохнула. Она небольшая, стройненькая, и у неё комплекс: завидует бабам в два обхвата, таким, как Руслана Пысанка в телевизоре. Все бубнит «мужики не собаки, на кости не кидаются». Поэтому бабулькины разведданные её ещё больше достали, чем меня.

— Ты, Ринка, не спеши расстраиваться. Гарик мне вчера звонил, поздравлял.

— И мне тоже.

— Похоже по разговору, что ради этой, новой, нас с тобой он пока бросать не собирается.

— Мне тоже так показалось, только мало ли что покажется. А завтра он возьмет и все наизнанку вывернет. И что тогда?

— Слушай, ты что-то надумала или просто так панику разводишь?

— Нет, Катька, ты все-таки железная какая-то! Тут от нас мужчина уходит, а мы с тобой все надеемся, что нам это только кажется…

— Знаешь, Ринка, это не я железная, это ты сопливая. Это ж не вчера он кого-то на улице закадрил. Раз уж в «Комфорт» повез и мои тетки увидели, значит, время подошло. Выдержала испытательный срок. Но я пока ничего не почувствовала, никаких изменений. А ты?

Она задумалась, после говорит:

— Да, если б ты не сказала, ни о чем не догадалась бы… А может, мы просто такие дуры, хватились бы потом, когда уже ничего не сделать… Или и сейчас уже все пропало?

Так, совсем разнюнилась. Перебрала что ли или действительно так огорчилась? Из-за чего, спрашивается, из-за кого? Да у неё ещё этих мужиков будет!.. Стоп, Катерина! Сама тоже расстроилась, только причину поумнее нашла — возможные экономические проблемы. Вот и ищи способ, как проблемы решить. А эмоции оставь Карине. Она хоть и старше меня, но наивная, никак не привыкнет, что мужики такие… Ну, такие, как есть.

— Слушай, Катюша… Мало ли что тебе бабки наговорили, может, это они просто тебя так хотят от безнравственного поведения отвадить? Я вот думаю, надо бы нам самим за Гариком… Последить как-то, что ли? Тебе не кажется?

Карина смотрела не меня совершенно разумными, а вовсе не паническими глазами. И, кстати, не пьяными.

— Последить? А как? Он же встречается со мной, когда я свободна, с тобой — когда у тебя выходной. А у меня же в это время работа, никак не смогу я за вами, как Шерлок Холмс, ездить. Да и не на чем…

— Да уж, какие из нас с тобой Шерлок Холмсы… И вообще, наверное, это я глупость придумала. Ну выследим, ну узнаем, например, что и вправду есть какая-то третья — а дальше что? На развод подавать?

— Ну, блин, ты и скажешь! На развод… Поговорим с ней по-свойски. Если баба нормальная — хрен с ней, пусть живет. Пока что этого кобеля на всех хватает, и насчет денег тоже. Пока что жаба его не стала давить, верно?

Карина задумалась, кивнула.

Я дальше мысль развиваю:

— А если увидим, что эта фигуристая начинает на себя одеяло тянуть, так отделаем, что она на свою блондинистую задницу месяц не сядет! Она одна, а нас двое! Нет, точно надо проследить и все вызнать, а там уж поглядим…

Мордочка у Ринки живая, подвижная, все на ней написано. Гляжу — ей от мысли о такой разборке совсем тошно стало.

— Да ты успокойся, если понадобится, найдем себе помощников. На тебя, былиночку, в драке мало надежды…

Обиделась было, после улыбнулась — мол, в самом деле, какая из меня драчунья, — а потом, смотрю, застыла. Вроде как мысль мою подружку посетила.

— Ты сказала «надежды», и я вспомнила, ну, знаешь, как бывает… Одна девчонка, вместе в школе ещё учились, Ленка Карпуха, сейчас она, правда, Кальмиус, хотя с мужем разошлась, но фамилию оставила, все же красивее, чем Карпуха… так вот эта Ленка говорила, что есть у неё знакомая, Надеждой зовут, а у этой Надежды подруга частным сыщиком работает, представляешь? Правда, она вроде больше по экономическому шпионажу, но чем черт не шутит…

— Ринка, ты гений! Наплевать, что по экономическому, главное, что сыщица! Надо к ней идти!

— А если не захочет?

— Не страшно! Сама не захочет, так у неё кто-то знакомый найдется, кто такими делами занимается. Позвони этой своей Надежде!

— Да не моя она знакомая… Хотя попробую через Ленку добраться. Ленка говорила, что баба надежная, ей всю правду сказать можно… Она не проболтается, и никогда она, говорят, ни одну женщину никому не выдала. Хоть мужу, хоть другу, хоть подруге. Могила, одним словом.

— Вот и доберись до этой могилы. Может, она ещё чего умного посоветует.

— Точно, прямо сегодня Ленке и позвоню.

— Только не сейчас. Ночь на дворе. Хоть и праздник.

— Конечно. Часов в восемь вечера.

— Точно. А потом мне позвони.

Карина убежала, а я осталась за своим пультом и задумалась. Этой Надежде, или её знакомой, надо будет всю правду рассказать, как врачу. И что она про нас подумает? Мы ж и сами с Кариной не сразу привыкли. Когда узнали, долго друг на дружку косились… Как же на нас посторонние смотреть будут? А другого выхода-то и нет, похоже…

Не спрашивать же у Гарика, в самом деле. Он же, дурень, думает, мы ни о чем не догадываемся. А красиво было бы… только невыгодно… И для нервной системы очень вредно. А она на внешности отражается. Нет уж, лучше потратить деньги, пусть другие побегают.

И вообще, что ещё делать бедным женщинам в трудной ситуации, как не просить помощи у других женщин?

 

Глава 6

Паранойя

Да, такого приглашения я, уж поверьте, никак не ожидала. Сам Слон, своей собственной толстокожей персоной, изволил позвонить. И (не бывает!) лично пригласил отпраздновать у него Рождество. Димка внимательно слушал, недоуменно поднимая левую бровь. А когда Дубов пригласил к трубочке меня лично и так же лично произнес приглашение, уже подняла левую бровь я. Одновременно, к слову, я подняла и правую, и пожала плечами, и села мимо стула…

Ни фига себе! Ну, положим, я уже видела (в ящике), как бывшие крутые партийцы истово крестятся в церквях и даже ставят свечки какому-нибудь Николаю Угоднику или там Святой Деве. Но вроде Слон не из таких… Тогда с чего это он затеял раут?

Объяснил это чудо мне Димка. Похоже, ему Слон все-таки сказал больше, чем мне:

— Понимаешь, Дубов толковал, что на Новый год у каждого свои планы. А это тоже новогодний праздник, такой семейный, камерный…

— Какой?!

— Ну, домашний…

— А какое отношение мы имеем к его дому?

— Не к дому. Он же тебе, наверное, тоже сказал.

— Что сказал?

— Что он приглашает нас отметить все новогодние праздники и одновременно не по телефону, а лично поздравить нас с бракосочетанием.

— Ах, с бракосочетанием! Вот говнюк!

— Асенька, приличные замужние дамы таких слов не произносят!

— Так то приличные! Значит, поздравить… Слушай, а наш любимый рабовладелец совершенно случайно не сказал, кого ещё он пригласил? Хотелось бы знать, к чему готовиться.

— Сказал, что будут только свои.

— Его, в смысле. И мы, значит, его… Приятно слышать. И что ты, о муж и повелитель, в связи с этим думаешь?

— Думаю?.. Ни черта я пока не думаю. Ни одной мысли в голове.

— Ну так и черт с ними, с мыслями, раз нет.

— Нет, дорогая жена. Пока мысли появятся, может быть уже слишком поздно. Давай-ка считать…

Димка встал и выключил телевизор.

Мы с ним сидели в большой комнате, такой же, как «компьютерная зала» в офисе. Ничего удивительного, квартира-то прямо над офисом, значит, и планировка такая же. Почти такая же: все-таки офис на первом этаже и часть площади там отрезана проходом во двор. Тем самым проходом, где мы дрались с бандюгами Арсланова и где я пустила в ход «Вальтер ППК» (не этот, прежний). Пока не подоспел Алексей со своими ребятами…

Димка повернулся ко мне лицом, но не подошел, а остановился, опершись локтями на спинку стула. Думал.

Но я перебила его мысли:

— Слушай, Димыч, я недавно задала себе вопрос: а как Алексей узнал?

У него недоуменно сошлись брови, и я поспешила объяснить:

— Ну, когда Арсланов своих горилл за нами послал, откуда вдруг взялся Алексей и так вовремя примчался на выручку?

Он с полминуты молча смотрел на меня, сдвинув брови, наконец улыбнулся и легкомысленным тоном ответил:

— Ну ты даешь, старушка! Что ж тут непонятного, наверняка Бригадир нас по дружбе опекал, как раз на такой случай. Надеюсь, и сейчас опекает. Хотя, может, и нет — зачем? Арсланов разбился, боевиков его взяли, и вообще половина банды сидит под следствием, от кого нас теперь охранять?.. Ладно, что это мы с тобой мозги сушим, в самом деле? Дубов дал нам заказ, мы сработали удачно, дела у заказчика пошли в гору, решил отпраздновать и нас пригласил, показать, что наши заслуги помнит и ценит. Пошли лучше погуляем.

Я уж совсем было собралась ему сказать, что думаю насчет прогулочек по такой погоде, но тут заметила, что он приложил палец к губам. Я сдержалась, только поныла:

— А не замерзнем? То ли дело дома, под одеяльцем…

— Ничего! Немножко глотнем морозца, там всего-то минус четыре, потом под одеяльцем в сто раз уютнее будет!

Что-то он задумал… Одевались мы спешно, вылетели из дому, как от пожара. Между прочим, дверь из подъезда на улицу была снова заколочена, и ходить приходилось через двор. Может, оно и к лучшему: тут хоть из окон свет падает, что-то видно под ногами, а на улице фонари не горят.

Димка повел меня через весь двор, к самым дальним воротам — на Белинскую, и только на улице замедлил шаг. Принялись мы с ним прогуливаться на освещенном куске тротуара напротив райотдела милиции — чинно, как супруги с двадцатилетним стажем.

Он меня обнял рукой за плечи, наклонился и заговорил почти шепотом:

— Да, Аська, все ты верно говоришь! Следят! Все время следили и сейчас наверняка следят. Нам вроде даже грех жаловаться — охраняют и спасают. А теперь, боюсь, уже и слушают: офис нам Андриан ремонтировал, квартиру тоже он. Мы-то им на руки не глядели, мало ли каких жучков они могли по стенкам и розеткам насовать. Потому я тебя и вытащил.

— Ох! — Я подавилась морозным воздухом. — Димочка, но ведь компьютер тоже они поставили!

— Вот именно… — Он ссутулился и полез в карман за сигаретой.

Меня трясло — не знаю, от мороза ли, от страха или злости. Наверное, больше всего от страха.

— Так это что, ни на работе, ни дома слова не скажи без оглядки на чужие уши? Господи, да разве так жить можно?! И что, по-твоему, они и спальню слушают, и туалет?

Димка устало вздохнул:

— Не знаю, маленькая. Может, вообще ничего не слушают. Тем более туалет. Но на всякий случай серьезные разговоры надо вести на прогулке какое-то время, пока не найдем способа проверить. А что касается «пентиума», тут пусть Серега подсуетится. И вообще, круглые сутки слушать или записывать — это ж ни людей, ни средств не хватит. Я где-то читал, сейчас подслушку настраивают на ключевые слова: услышит компьютер слово, к примеру, «Слон» или «Дубов» — и сразу включает запись, пока разговор не кончится. А пока идут… — он вдруг хихикнул, — …звуки из ватерклозета, пренебрегает.

В его словах была логика, был здравый смысл, а главное — утешительный «авось». И у меня чуть отлегло от сердца. Левая ладошка угрелась у Димки под рукой, и вообще жизнь немного зарозовела.

— Ладно, мой муж и параноик…

— Даже если ты параноик, это ещё не значит, что за тобой не следят, машинально пробормотал он цитату из своего малого джентльменского набора. Кажется, Генри Киссинджер так говорил.

— Ладно, так почему ты меня сюда вытащил?

— Да вот задумался, не могли ли мы на чем-то проколоться. Одно дело сказать им в микрофон, что мы, мол, Слона не любим, — думаю, Америку мы ему не откроем. И совсем другое — проболтаться, что имеем на него компромат. Это уже тянет на инфекционный инфаркт в чете Колесниковых.

Голос его неожиданно потеплел, несмотря на вовсе не веселый смысл слов. Да, я пока тоже обалдеваю от семейных слов.

— Где у нас были прямые враждебные действия? Первое, пожалуй, когда Андрюша следил за тюремщиком и увидел с ним Алексея. Но тогда, думаю, прошло чисто, иначе нас бы всех в момент достали. Второе — когда Батищев с Ириной пасли Алексея и его контакты пару дней перед убийством Арсланова. Все-таки они любители, их запросто могли засечь. А ведь Иркино лицо им знакомо.

— Откуда?!

Димка скосил на меня глаз и укоризненно поджал губу.

— Это у тебя что — ещё девичья память или уже старческий склероз? Да с видеозаписи!

И вправду склероз. Действительно, именно этой записью мы откупились, когда после битвы с бандюгами Манохина нас привезли к Слону. Записью, где Ира рассказывает, как Манохин с женушкой и деверьком продали её в махденский бордель…

— Ужас какой!

— Так мало того, — продолжал Димка, — ведь на месте катастрофы Жека напрямую столкнулся с Алексеем!

Я вспомнила фотографии, которые Женя с Ирой сделали там, на дороге, возле расплющенной машины Арсланова, и среди них ту, где Алексей разговаривает с гаишником. И снова всплыла мелочь, которая тогда, на радостях, как-то проскочила мимо сознания. Рядом с Алексеем, чуть сзади, стояла девушка… Я её точно видела раньше, обратила внимание на сумку — с аппликацией из кожаных кусочков, в виде двух бабочек. Собственно, и девушку-то я заметила только из-за сумки. Я тогда заподозрила, что она за мной следит, и сказала Алексею, а он очень озабоченно отреагировал…

— Ох же гадина! — вскрикнула я.

Дима меня локтем придержал, я опомнилась — все-таки мы на улице перевела дух и все ему рассказала.

Муж и повелитель нахмурился, между бровями залегла двойная складка.

— Та-ак… — протянул он наконец. — Совсем здорово. А ведь наверняка они Жеку запомнили. У Бригадира глаз профессиональный, да и подружка его, судя по всему… Выходит, нельзя нам с ребятами открыто контачить.

— Можно или нельзя, а на свадьбе они у нас были… И потом, для Слона не новость, что мы с Ирой знакомы.

— Для Слона — да, а для Алексея и его людей — неясно. Показал ли им Дубов? Мог и скрыть, чтобы не афишировать выход на Кучумова… — Димка вздохнул. Помолчал. — Получается, проблема с Жекой… Хорошо бы его пребывание на том месте как-то надежно замотивировать. Допустим, он ездит в Половецк тренировать группу, что такое восемьдесят километров для человека на машине. Ладно, этим я займусь… А ты пошевели-ка мозговой извилиной, может, ещё что интересное вспомнишь, а?

Все-таки он в своих шуточках меры не знает! Я постаралась ответить в тон:

— Я обеими извилинами пошевелю, когда попаду в дом и они оттают!

Он взглянул на меня, совершенно ошарашенный, потом сказал терпеливо:

— Аська, заинька, не сочиняй себе обид на пустом месте. Это же из «Золотого теленка»! И вообще, как ты думаешь, стал бы я себе в жены дуру брать?

Я уже успокоилась, но ответила с разгону:

— Еще как стал бы! Чтобы хоть на её фоне выглядеть гением!

Он долго смотрел на меня, потом не выдержал и расплылся в улыбке. Я тоже улыбнулась и потерлась носом о его плечо — ну, пусть не о плечо, но ненамного ниже.

— Ладно, партнер. Шутки в сторону, давай дальше просчитывать. Пессимистический вариант: допустим, они нас на чем-то засекли и теперь хотят спокойно допросить перед… не будем уточнять. Похищать не резон, опять может подняться шум, стрельба…

— Тем более, сами пистолеты подарили… Слушай, а правда: стали бы они пистолеты дарить, если бы держали на подозрении, а, Дим?

— Вроде бы так, но мало ли? Вдруг как раз хотели усыпить нашу бдительность… Так вот, возвращаясь к неприятному варианту: никакого шума, чего проще и невиннее — пригласили людей в гости на Рождество, люди побрились, накрасились, приоделись и сами пошли, добровольно и с песнями.

— А перед тем похвастались друзьям и коллегам, вот мы какие, сам Слон нас в гости позвал! А маме с папой сказали: извините, к вам прийти не сможем, приглашены на раут к господину Дубову, — парировала я. — И тогда, если что стрясется, — не будем уточнять, — то милиция первым делом и двинет с недоуменными вопросами к господину Слону. Плюс, к примеру, Андрюша нас до самой калитки на машине привез, так что по дороге с нами ничего не могло случиться.

— Логично, — кивнул Димка после короткого раздумья. — Допустим, ты права и крайних мер ожидать прямо на приеме не следует. Тогда, скажем, к окончательному мнению они пока не пришли, а решили поглядеть на нас в непринужденной обстановке и послушать, что мы будем ляпать по пьянке.

— Ну, это уж совсем ерунда! — воскликнула я. — Если мы с тобой чистенькие, то и по пьянке нам ляпнуть нечего, а если нет, то будем держать ушки на макушке, а язык на привязи!

— Вот именно. Кстати, отметим этот тезис жирным крестиком: ушки на макушке, а язык — сами понимаете… — Он снова закурил, выпустил дым через нос двумя струями, как дракон, и продолжил: — Ладно. Перейдем к оптимистической оценке.

— Ее ты уже высказал: мы приглашены за боевые заслуги, — напомнила я.

— Ну да. Слишком оптимистично. Не тот человек Слон, чтобы не было у него задней мысли и ещё двух-трех полузадних. Не верю.

— Я тоже. Я этому гаду гладкому не поверю, даже если он скажет, что дважды два четыре!

— Ася, не горячись. Эмоции деловому разговору не на пользу. Давай лучше перейдем к реалистическим оценкам. Не такие у нас с тобой большие заслуги, чтобы устраивать торжество в нашу честь, и не такие мы ему друзья закадычные, чтоб на семейные праздники приглашать. А потому возможны несколько версий. Во-первых, совсем простенькая: чувствует, что мы его не любим, а хочет, чтоб срочно залюбили и обрабатывали его хлопковую плантацию с радостью в душе и песней на устах.

— Да ну, станет он! Он же считает, что купил нас с потрохами! Что мы за его щедрые подачки душу продадим!

И опять Димка вздохнул:

— Ася, не так он примитивен. Из дураков Слоны не произрастают. Это наши ученые приятели Стивенсы могут считать его ничтожеством, но, думаю, в области жизненной психологии он их обоих вместе взятых переплюнет. Для этого не обязательно быть доктором наук. Не обольщайся, Аська, Слон ох как непрост.

— Умная сволочь — сволочь вдвойне, — отрезала я.

Димка покивал, попыхтел сигаретой.

— Вторая версия — хочет он нас замазать. Например, сфотографировать с каким-то совсем уж откровенным бандюгой, как мы взаимно улыбаемся и хрустальными пивными кружками чокаемся… или там в сауне сидим с непотребными девками…

— Особенно я!

— …но, думаю, не заставит принимать личное участие в казни предателя или ни в чем не повинного прохожего… Хотя чем черт не шутит… Много мы с тобой знаем о нравах нашего черноземного дона Корлеоне?

— Ну тебя, Димка, хватит страхи нагонять! Что у нас тут, Сицилия?

— Будем надеяться, что не Сицилия. И вообще, если смотреть на эти дела реально, то кажется мне, что он решил кому-то нас показать. Строит какие-то далеко идущие планы и хочет, чтобы друзья и советники на нас глянули.

— И что ж это могут быть за планы?

— Можно только гадать. А можно потерпеть три дня — глядишь, что-то на месте прояснится.

Мне снова стало холодно.

— Димыч, я не доживу. Я спать не буду. Я его ненавижу и боюсь.

— Ну что вы, право, Анна Георгиевна, такой джентльмен, и так к вам благоволит… Ладно, Аська, надеюсь, все же особенно бояться нам нечего. Но и расслабляться нельзя.

— Дим, а может, ну его? Не пойдем — и все, и пусть остается, как есть…

— Нельзя. Тогда уж точно не останется, как есть. Это ведь будет демарш, демонстрация — а мы ещё не готовы открыто ему противостоять. Ехать придется. Но вести себя там… Слушай! Есть идея! Давай-ка расплатимся с ним той же монетой!

— В смысле?..

— Ну, он совершил неожиданный поступок, пригласил нас к себе — и мы сушим мозги и трясемся от страха перед неизвестностью. У него насчет нас какие-то планы — вот давай и мы его заставим посушить мозги и не торопиться со своими планами. Например, изменим наш имидж.

— Ты наденешь юбку?

— Я тебя тоже люблю… Вот так, например: в первую встречу ты была мудрая, загадочная и молчаливая. Полтора слова, но каждое на вес золота. Потом чуть-чуть расслабилась, но все равно — не подступись. А теперь вдруг окажешься современной раскованной молодой леди, которая при случае может и выпить, и опьянеть, и начать нести всякую чушь. Психологическая легенда ты перестала его опасаться и позволила себе расслабиться.

— А ты?

— А я, наоборот, буду поначалу молчаливый, сдержанный и очень себе на уме… А после начну на тебя коситься — мол, чтой-то ты, красотка, разгулялась. Может, разобижусь, найду какую-нибудь даму и начну ей говорить комплименты… Короче, по ситуации.

Он потянул меня чуть в сторону, выбросил окурок в урну возле булочной и вздохнул:

— Но, конечно, все это при условии, что там будут дамы. И вообще прием, а не что-нибудь совсем другое…

Уже возле самого подъезда я остановилась:

— Дим, мне вдруг пришло в голову… Как мы с тобой изменились! Словно на пять лет постарели. Вспомни, какие мы были всего полгода назад. Веселые, легкие, беззаботные…

Он плотнее прижал локтем мою руку:

— Да, Асище мое. Как сказал бы Слон, «се ля ви». Что в переводе означает: «Эх, жисть моя жестянка»…

 

Глава 7

В начале было слово

Новое платье, спешно приобретенное по случаю большого выхода, несколько стесняло движения. А я и без того чувствовала себя не в своей тарелке. Пока вылезала из машины, ещё успела подумать: спасибо, хоть туфли старые, в смысле разношенные. Не так на психику давить будут…

Снаружи особняк выглядел не сильно празднично. Но дорожки были расчищены, незаметные фонари мягко освещали снег. И даже две елочки возле входа увешаны разноцветными светящимися фонариками. Нарядно, уютно. Как по телевизору.

С того памятного вечера, когда мы тут продавались в рабство, внутри практически ничего не изменилось. По-прежнему евроремонт, но, кажется, слегка подновленный. Плитка на полу все такая же, под старую керамику. Только вроде цвет сменился… А может, я ошибаюсь. И ведь побывала тут раз-другой после лета, но все равно первое впечатление осталось самым сильным: богато и безвкусно. Только освещение включено на полную катушку…

Димка со своей паранойей явно переборщил. Прием все-таки имел место, настоящий раут, как в американских фильмах, — все ходят с бокалами в руках, вращаются-общаются. Дамы в длинных платьях, мужчины в темном и с галстуками. Хорошо хоть пиджаки не красные. Нет, плохо. В нормальных пиджаках ублюдков труднее распознавать…

Все, хватит, отдыхаю. Изображаю светскую львицу. Выпить разрешили. Только в таком настроении мне не напиться вовек. Я, когда злая, вообще не пьянею. Так что говорить лишнее тоже придется не от души, а обдуманно.

По все той же достопамятной лестнице с балясинами спускался Слон. Мне показалось, что он не то чтобы похудел, но как-то подтянулся. Или костюмчик от хорошего портного надел. Следом за ним спускалась дама. Жена? Он когда-то упоминал о её существовании. А теперь, выходит, решил предъявить.

Дама оказалась высокая, холеная, хорошей упитанности. Но выражение лица приятное, не вредное… Как-то сразу мне стало ясно, что жена она нужная, но нелюбимая. И потому в общество выходит нечасто. Как сейчас слишком уж много тут прогуливается с бокалами н(жников, судя по внешнему виду… О, вспомнила, Ингой её зовут… И отчество какое-то… Артамоновна, Аристарховна… не помню.

Хозяйка улыбнулась, и мне сразу так жалко её стало — хорошая, видно, по молодости была. Все Слоняра, гад проклятый, испохабил…

А гад проклятый тем временем ручку мне целует, за локоток придерживает и прочим гостям представляет. Прочие гости явно не только гости, но и сотрудники. Еще точнее — подчиненные.

От обилия незнакомых лиц я всегда немного теряюсь. Потерялась и здесь. Только запомнила какого-то гнусного Адама и какого-то Сан Саныча.

Кто они такие, чем занимаются — фиг сразу поймешь. Зато я сразу поняла, что если бы первый Адам был таким же, как этот, то род человеческий никогда бы и не начался.

Короче, ходим, представляемся. Наконец-то хоть одно знакомое лицо бригадир Алексей! Поначалу он мне нравился, особенно когда научил стрелять, потом, когда кое-что мы о нем узнали, я поостыла, но все равно, хоть одного человека знаешь. Я и кинулась к нему, как к родному. Насколько обстановка позволила. Тем более, что был он с девушкой. Милой и приятной. И имя хорошее — Вера. Люблю это имя.

В общем я расслабилась. Даже позволила себе лишних два раза улыбнуться Слону. Из стратегических, правда, соображений. Хотя с б(льшим удовольствием я улыбнулась бы не ему, а его несчастной Инге.

Приехали ещё какие-то гости, и представление в духе «легкий выпивон в американском стиле» закончилось. Попарно, как в детском садике, мы перешли в другое помещение, которое хозяева, похоже, столовой называют. Только пищу здесь принимать надо, как во дворце. В смысле ощущений. Пусть даже невкусно, но король жалует. А потому все прекрасно.

Но тут уж следует признать, что кормили нас действительно по-королевски. И беседа лилась, на удивление, довольно приятно, неторопливо. Сначала выпили «с Рождеством», потом за благополучие дома. Потом господа гусары в лице моего Димыча подняли бокал за прекрасных дам. И при этом выразительно посмотрели сначала на меня, а потом на Ингу. Та дисциплинированно улыбнулась. Мне бы по сценарию полагалось дернуться, но… Не могла. Поэтому поверх бокала улыбнулась и я.

Но все-таки не выдержала и дернулась, когда какой-то деятель, довольно пузатый, предложил помянуть упокоившегося Арсланова Алана Александровича, земля ему пухом и вечная память тем же местом. Дернулась я — и хлобыстнула целый бокал единым духом. И вообще напивались в этой компании именно прекрасные дамы. Мужики же были все как один взведенные, настороженные, слова лишнего себе не позволяли…

Беседовали о погоде, потом, как водится, разговор съехал на политику. Хозяин, весь такой озабоченный, начал плести бесконечную вязь сетований. Как, дескать, при таком налоговом законодательстве непросто развивать науку и производство.

Ух, как меня тряхануло! Это тебе-то непросто! Да ты, наверное, ни одного налога не заплатил, кроме взяток! А туда же!..

Между тем разговор продолжался и от политики вообще перешел к инфляции конкретно. То есть любые вклады — только в дело и никаких там сбережений в чулке…

Ясное дело, дяденьке Слону для его сбережений не одна пара чулок понадобится, а целый склад!..

Но тут Димка незаметно тронул меня за руку. Я оглянулась, поймала говорящий взгляд: спокойней, мол. Действительно, что толку кипеть внутри. Я перестала слушать. Повела глазами по сторонам. Но по сторонам особенно нечего было разглядывать, да и народу немного — каждого и видно и слышно… Вдруг сообразила, что Сан Саныча когда-то уже видела: ну да, у него какая-то фамилия французская, не то Дантон, не то Дантес, потому и не осталось в голове простецкое имя-отчество…

И тут Слон говорит:

— А почему молчат наши прекрасные дамы?

Как раз, за тобой поспеешь слово сказать! Да и вышколены их прекрасные дамы, знают свое дело: помалкивать и улыбаться. Бригадирова Вера, правда, даже улыбаться боится, словно первый раз в этой компании оказалась.

Но тут и сказалась выучка, мне до такой ещё ехать и ехать… Короче, Инга поправила затейливо растрепанную голову (представляю, сколько ей за такой вид заплатить пришлось!) и мелодичным голосом стала рассуждать о преимуществах и недостатках разных принципов и мест инвестирования…

Меня уже чуточку повело, и я решила, что тоже могу мысль сказать. Какую-нибудь. Производство — это, конечно, хорошо. В смысле, что для людей работа есть. А есть работа, есть и заработок. А когда народ денежки равномерно зарабатывает, то все равно, какую отрасль развивать. Все будут покупать. Хоть игрушки, хоть продукты, хоть одежду. А вот когда денег нет, то инвестиции — это просто так, чтобы миллионы спрятать… Так любая сумма в песок утечет, никто и не заметит…

— То есть?

Это подал голос тот, второй. Сан Саныч Дюпон. Из наиболее приближенных, как я поняла.

— А то и есть. Вот нет у людей денег, так они и на газеты не подписываются, и мебель не покупают, и ремонты не делают. Поэтому сюда ни современные технологии ввозить смысла нет, ни готовые стройматериалы. Или там деликатесы. Вот не производят их — и ничего. На варенку бы хватило. И на хлеб с молоком.

А народ за столом-то притих! Можно подумать, я Америку какую открываю! Или тут люди такие воспитанные собрались, просто спасу нет!

— Ну, положим, Анна Георгиевна, что касается хлеба с молоком, вы несколько преувеличиваете… — барственно так заметил Слон.

— Да нет, не преувеличиваю. Вот вспомните, когда трасты эти дурацкие появились, туда же сразу все ломанулись. И даже лишних полпроцента считали… От одного к другому бегали — где больше дадут. Надеялись, может быть, и впрямь не только на необходимое, может ещё на что-нибудь хватит… Правда, никто не мог представить, чем все это закончится.

Свинство и подлость — вот чем все закончилось. Но говорить за таким столом о бедности как-то… В общем, не получалось.

— Но согласитесь, Анна Георгиевна, что ваша история с трастами только подтверждает мою мысль о рискованности бизнеса.

— Я согласна. Но согласитесь и вы, Борис Олегович, что даже у риска должно быть немного риска. Вот нашелся бы какой-нибудь и богатый, и рисковый. Взял бы и затеял судебное дело против трастов. Простые люди только погалдеть могут, а такой нашел бы адвокатов. Выиграл дело — и отдал людям денежки. Хотя бы те, что вложили! А разницу — нашел бы куда. Вот это был бы риск! Так ведь нету таких. Каждый только тем рискует, чего самому не жалко. А на других плевать… Нет, серьезно: выкупить у народа по дешевке эти липовые договора, найти настоящего хозяина и отобрать у него все, что по этим договорам, в смысле, за эти деньги награблено… А после — хоть сам такое же затевай, тебе весь народ поверит без оглядки!

— Красивая мысль, но, увы, нереальная. Ни богатство, ни любовь к риску не помогут, ибо отсудить награбленное не у кого. Все они давно уже под знойным небом Аргентины… В обобщенном понимании, конечно, мало ли на земном шаре прекрасных мест, недоступных нашей слепой, хромой и безрукой Фемиде…

Что-то в голосе Слона показалось мне… Неправильным, да, неправильным. Неискренним, как электрический самовар… И я заткнулась.

Затянувшуюся паузу умело нарушила Инга (О! Вспомнила, Харитоновна!)… Она оглядела стол, дисциплинированно жующих гостей (хотя тут я не права, жевали все от души, довольно активно и с ненаигранным удовольствием) и с очаровательной улыбкой произнесла:

— Борис, а тебе не кажется, что один тост мы как-то пропустили? Здесь есть люди, у которых не так давно был праздник, пусть уступающий по важности Рождеству Христову, но куда более серьезный, чем прозаический Новый год?

— Да, дорогая, ты, как всегда, права. Действительно, друзья, давайте соединим наши голоса в поздравлениях и пожеланиях по случаю бракосочетания прелестной Анны Георгиевны и уважаемого Вадим Андреича. Я предлагаю выпить по старинному русскому обычаю: совет да любовь!

Я чуть со стула не упала. Причем не от удивления, что Инга знает о такой малости. И не от того, что знает Слон. Чего уж, его корзина с цветами — это да. До сих пор розы в вазе стоят (а слоники в шкафу). И не вянут, подлые (розы)! В восторг я пришла от этого «совет да любовь». Гад двуличный! А сам-то, со своими подходцами…

Но пришлось тепло улыбаться и благодарить кивками направо и налево. Хорошо хоть «горько» никто не кричал. Деликатные, бандюги.

Застолье тянулось долго, но все-таки и оно подошло к концу. Мы разбрелись по освоенной уже территории. Опять с бокалами в руках. Я болтала с Ингой на какие-то нейтральные темы и смаковала шампанское. Еще когда я увидела его на столе, то поняла, что мне сегодняшний вечер запомнится если не крутым похмельем, то хотя бы голицынским полусухим урожая 91-го года…

Димка где-то неподалеку беседовал с кем-то из мужчин и даже не смотрел в мою сторону. Рядом со мной материализовался Слон. Взял меня под локоток (опять!) и проворковал:

— Милые дамы, а почему вы скучаете?

Милые дамы в нашем лице уверили хозяина в прекрасном времяпрепровождении.

Инга кивнула и отошла к другим гостям. Но мне вырваться из лап Слона не удалось.

— Скажите, Анна Георгиевна, вам понравились цветы?

— Конечно, как такая красота может не понравиться?

— Ну, тогда наши вкусы совпадают и вот это вам тоже понравится. Я ещё раз поздравляю вас со свадьбой, желаю вам счастья и здоровья.

И сует мне в руки коробочку. Маленькую, серенькую. Того богатого серого цвета, под которым обычно таятся дорогие ювелирные изделия. Я попыталась её открыть, но он придержал руку и говорит:

— Пожалуйста, не сейчас.

И я пошла в сторону собственной сумочки в нестандартном, мягко говоря, настроении. Смотрю — а Димка-то все видел, но отнюдь не кипит, а только кивает: все, мол, правильно, так, мол, и надо. Чудеса!

Вот такая удивленная, но почти трезвая, я и пребывала до окончания раута. Еще что-то ели, ещё о чем-то беседовали. Опять меня разговаривала хозяйка дома. Опять я её пожалела, потому что неплохая, в сущности, баба. Только с мужем ей не очень повезло. В смысле, что её, Ингу, муженек ни в грош не ставит. А зря! Потому что она, во-первых, все понимает, ибо далеко не дура. А во-вторых, может при случае и отомстить. Потому как любое, даже самое ангельское терпение, не беспредельно.

В завершение Слоняра предоставил нам транспорт. Впрочем, Димка этого ожидал и Андрюху с нашей «восьмеркой» отпустил, как только приехали.

Очередной каменный затылок на наши разговоры не реагировал, но из осторожности мы беседовали исключительно о погоде и о том, что хорошо бы завтра на работу не выходить.

Подарок я рассмотрела уже дома. Это и впрямь оказалось ювелирное изделие. Колечко, если точнее. С бриллиантиком. Небольшим таким. Со спичечную головку. Но очень блестящим, ярким. А ещё в коробочку поместился сертификат, написанный на двух языках — по-английски и на иврите. Да…

Из английского текста я поняла, что это южноафриканский камень и что огранен он в июле прошлого года огранкой в 96 граней. Уж на что я темная, но это и мне известно — огранка самая дорогая, да и делают её фабрики в Израиле. Хоть и самые хорошие, но цену на камни поднимают чудовищно… Так-то вот. Сижу, пялюсь на это блестящее чудо.

А Димыч похлопал меня по плечу и говорит:

— Как ты тогда осенью сказала? Сколько он нам должен?

— В шесть раз больше, чем заплатил, — буркнула я.

— Ну вот, теперь считай, что из шести всего три осталось.

И пошел на кухню, почему-то страшно довольный всем происходящим. В отличие от меня.

— И что тебя так радует? — крикнула я вслед.

Он повернулся и негромко ответил:

— Пока нас покупают, а не принуждают, ещё не все потеряно.

 

Глава 8

Женская солидарность

С утречка пораньше позвонила Надежда. Явно с работы, потому была немногословна и деловита. Никаких там «как жизнь, как здоровье», сразу к делу:

— Ась, у вас сейчас загрузка большая?

— Не особенно. Голову есть когда поднять. А что?

— Просьба у меня к тебе. Нестандартная. Надо бы у одной девочки заказ взять.

— А что ж тут нестандартного? Пусть приходит.

— Да заказ-то и есть нестандартный… Вы ж экономикой занимаетесь?..

— Ага, — сказала я. Из души тем временем готов был вырваться тяжелый вздох — ах, как нам ещё далеко до занятий только экономикой! Но легенда есть легенда — её надо блюсти.

— Жалко. У девчонки-то совсем бабское дело.

— Надь, так это не к нам. Это к Давыдовне. Она ж у нас гинеколог.

— Тьфу на тебя! Я не об этом. Просто у неё чисто бабская просьба. Понимаешь, есть у неё любовник…

— С каждой может случиться.

— Ага. И вот, понимаешь, пронюхала девочка, что этот её любовник себе ещё одну завел…

— И такое случается.

— Так вот, ей, в общем-то, все равно. Завел и завел, но только она хочет узнать, кто такая эта ещё одна. Соперница, скажем так.

Тут я немножко не поняла.

— Как же это ей все равно, Надь? Что, ей наплевать, что он ей изменяет?

— Рыбка, он ей не изменяет. Он с ней изменяет жене. А она, девочка эта, его не любит. Просто он мужчина богатый и щедрый, и она боится потерять обильный дополнительный источник средств существования. Он её и в свет выводит, и денег дает. И вообще из себя видный и уважаемый. Что ж ей, из-за какой-то нахалки теперь дома сидеть прикажешь?

Интересное кино. Хотя не новость, прецеденты в литературе описаны.

— А мы ей чем помочь сможем?

— Ну, так это же по вашей части! Найдете кого из сотрудников, кто шпионством занимается. Он и вызнает все.

Я почему-то вдруг подумала, что за такой заказ надо бы побольше взять. Пусть девочка из этих любовничьих денег платит. Очень изящно: чтобы коварный изменщик, сам того не ведая, оплатил слежку за собой.

— Хорошо, Надюшка, присылай свою девочку. Только не завтра.

— А сегодня можно?

— Если после трех.

— Заметано. После трех.

В проеме двери материализовался Димыч. Его глаза вопрошали.

— Нам Надежда клиента послала. Очень интересное дело. Тебе понравится.

— И что за такое нравственное дело?

— Да вот, понимаешь, у одной девочки любовник завел себе ещё одну любовницу. И эта, первая, опасается, что к той, новой любовнице, уплывет источник финансирования.

Димыч ошарашенно сел.

— А на все остальное ей наплевать, да?

— Миленький, а что же ещё делать?

— Погоди, жена моя. Я вообще перестал что-то понимать. Это Надюшкины люди?

— Ага.

— Тогда надо ехать к Надюшке за разъяснениями. А после уже решать.

— Так сегодня после трех девочка эта уже придет…

— Отмени. Подумать нужно. А сегодня в два тридцать у меня такой посетитель, которого надо ото всех прятать, тем более от какой-то там блядюшки в отставке.

— Димыч! Что за терминология?!

— А как прикажешь её называть?

— Ну, во-первых, она ещё не в отставке, а только боится её получить, как я поняла. А во-вторых, мне было бы неприятно ещё раз услышать от тебя комментарии о какой-либо женщине в таком ключе. Как бы то ни было, это её оставляют с носом. И пуританские моральные соображения меня сейчас не интересуют. Мне важно, что ещё один не в меру о себе возомнивший мэн хочет обмануть женщину, которая на него надеется!

Димка ухмыльнулся:

— Нельзя говорить о даме «морда помятая», надо «лицо усталое», да?

Сложно у него ассоциации идут, я не сразу сообразила. Это он хотел сказать «что в лоб, что по лбу».

— Примерно. Только как же нам этот визит отменить?

— Очень просто. Позвони Надежде, поедем к ней, послушаем более полную версию. Обсудим вдвоем, а потом уже назначим встречу с этой… э-э… пострадавшей.

Я перезвонила Надежде (не без душевного скрипа). Но, оказалось, очень вовремя. Связь у неё с «пострадавшей» односторонняя, то есть она, наша будущая клиентка, звонит Надежде. Но пока не звонила. Поэтому информацию ещё не поздно было пополнить.

* * *

Приехали мы вечером к Надежде домой. По случаю зимы, но невзирая на то, что понедельник и тринадцатое, её Игорь пребывал на зимней рыбалке. Можно было спокойно поговорить. Сначала дежурные сплетни, потом не менее дежурный, хотя и весьма обильный совместный обед, а уж потом, под неизбежный кофеек, и поболтать можно. В том числе и о деле. Кстати о кофейке. Надюша наша с каждым днем приобретает все более монументальные формы, а вместе с ними и весь букет неизбежных болячек, включая давление, и кофе ей пить совсем не полезно. Поэтому мы-то пьем настоящий, сваренный в классической медной джезве. А она, бедненькая, второй раз в этот жмых воду добавляет и кипятит. Получается «кофе второго слива»…

Вот так, под напиток, и начался подробный разговор. Приятное разнообразие: сегодня Димка допрашивал с пристрастием не меня, а Надежду.

— Давай, Павловна, про заказчицу нашу ещё раз и подробненько.

— Дим, не так уж много я и знаю. Ее мне Ленка Карпуха сосватала…

Ну, тут нам все сразу стало ясно. Я про эту Карпуху первый раз в жизни услышала, Димка, думаю, и того меньше.

— …Зовут Карина, лет, если не ошибаюсь, около тридцати где-то. По Ленкиным словам, невысокого роста, милая, черноволосая. Такая красивая девочка, а своего мужика нет. Только этот, чужой муж.

— А теперь конкретно и подробно, что ей от нас надо и зачем.

Надя вдруг тяжко вздохнула.

— Не ей, а им…

— В смысле?

— В том смысле, что их двое…

И поведала нам Надежда Павловна историю преудивительную. Живут, оказывается, на белом свете и работают вместе две приятельницы: Карина и Катя. Довольно давно знакомы. Даже работу вместе меняли, тоже довольно давно. И почти так же давно знают, что обе состоят в любовницах у некоего Гарика, мужчины состоятельного, щедрого на внимание, подарки вообще и деньги в частности. Обе знают, но ни одна, ни другая от этого в ужас не приходят и глаза друг другу не выцарапывают («Их нравы», — вздохнул Димка). А наоборот, совместными усилиями разрабатывают золотоносное месторождение. И хотят только одного: чтобы это благополучие подольше не нарушалось. Потому как уже давно живут самостоятельной жизнью, без помощи родителей, рассчитывают только на то, что сами добудут. Привыкли жить прилично, а потеря такого источника финансирования нанесет непоправимый ущерб их благосостоянию. В скобках Надежда, правда, заметила, что это не Карина, а её подруга такая сухая и практичная. Что у Карины, дуры, к её несчастью, имеется все-таки, кроме меркантильного, ещё и душевный интерес к этому подарку судьбы.

По мере Надиного рассказа у Димки все сильнее обтягивалось лицо. Наконец он замотал головой:

— Девки, у меня уже мозга за мозгу заворачивается… Это ж до какой жизни мы дошли, а? Нормальные женщины, не с панели, работают где-то…

— В службе пейджерной связи «Чураев-бипер», — машинально уточнила Надежда, кладезь информации.

— А? Ну, неважно. В общем, нормальные, как мы с вами. И вот такой… симбиоз… И мы спокойно об этом разговариваем, как вроде так и должно быть! Что с нами делается? Со всем этим миром?

— А ничего особенного не делается, — трезво ответила Надежда. — Всегда так было и всегда будет. Мужья изменяют женам, жены — мужьям, каждый ворует себе кусочек чужого счастья. Это такие как мы — ненормальные. Живем по правилам, которых никто вокруг не соблюдает.

У Димки опасно сузились глаза, словно он собирался Надьку загрызть, не отходя от кассы. Я кашлянула, он покосился на меня, сглотнул и перевел дух. Повертел в руках ложечку, поставил обратно в пустую чашку.

— Ладно. М-м… А как эти две… вообще узнали, что состоят в любовницах у одного и того же типа?

— Я не выясняла, Дим. Карина эту тему не развивала, только сказала, что давно знают.

— А как, в таком случае, они узнали, что у них появилась соперница?

— Я не очень поняла. Там кто-то из родственниц постарался, не Карининых, а Катиных, а Катя уже Карине рассказала.

— А она уже тебя нашла, так?

— Угу.

— Так, это я понял. А что ты ей, Карине, о нас наплела?

— Что значит «наплела»! — в голосе Нади прозвучало явное возмущение. Ничего я не наплела! Сказала, что вы таким не занимаетесь, но сможете посоветовать какого-нибудь спеца в нужной области.

— Понятно. А чем мы занимаемся?

— Ну… экономикой.

— А дословно?

— Ну… Кажется, я так сказала: «Они частные сыщики, но супружеской неверностью и всякими такими глупостями не занимаются, они больше по экономическим делам».

— Хм… Сойдет. С этим тоже понятно. А что ты ей пообещала от нашего имени?

— Да ничего я ей не обещала! Так, просто… Сказала, позвоню, попрошу… Но вы же ведь на самом деле… А что, не надо было о вас упоминать?

— Что уж теперь… Ладно. Помаринуй её немножко. Хоть дня три… А вообще — нет. Дай ей наш рабочий телефон, пусть назовется по имени, а мы уже сами время назначим. А заодно посмотрим, сильно у неё горит или нет. В том смысле, ей всерьез надо или это просто конкуренты балуются…

А я про себя добавила: «Или кто-то лишний в нашу до невозможности законспирированную организацию СИС хочет нос сунуть…» И сразу вспомнила, как Игорь Надин первый раз это сокращение произнес — и объяснил с невинным видом: «Служба Информации Секретарш». Что ещё он при этом имел в виду, пусть остается на его совести… А в принципе подразумевалось дружеское общение милых дам, которые работают в разных конторах, имеют прямой доступ ко всем делам своих контор и к прочей информации, через эти конторы проходящей. Понятно, для нашего СИСа никакого труда не составляет добыть про все и про всех сведения, оглашению не подлежащие и принципиально недоступные. Мой Димыч наше неформальное объединение, правда, называет ОБС и расшифровывает: «Одна Леди Сказала». Что не мешает ему вовсю пользоваться нашей информацией… Короче, мы просто кружок баб, которые объединились в борьбе за собственное благополучие вообще и против гадов-мужиков в частности.

Но насчет «сунуть нос» — это, пожалуй, совсем дурацкие мысли. Кого, скажите, могут заинтересовать мои дружеские отношения с Надей, или Ларкой, или Верой? Ну, дружим и дружим…

Я сидела, задумчиво глядя на елочку, и тут в родную квартиру ввалился Игорь. Жутким осипшим голосом заорал: «С Новым годом!», вывалил прямо на стол кучку замороженной рыбной мелочи, поцеловал дам замороженной же бородой и побежал в ванную оттаивать. Мы засобирались было уезжать, но Надька нас не пустила. Напомнила, что сегодня, как ни крути, Старый Новый год, а посему не грех и выпить.

— Ну чего вы, ребята, вы же сами себе хозяева, ну так придете на работу на час позже!

Так, в приказном порядке, мы в очередной раз отметили Новый год. И договорить на тему странного заказа смогли только поздно вечером, на родной кухне за неизменным чаем.

— Что-то странно мне брать такое дело, — вздохнул Димка.

— А что странного? Классическая бытовуха. Ни тебе противостояния бандитских кланов, ни левый аудит с правым уклоном. Наоборот, красота… Слежка за богатым любовником за его же денежки.

— Ась, так ты серьезно? И тебя такая пикантная ситуация совсем не дергает?

— А почему «пикантная», как ты выражаешься, ситуация?

— А потому, что их двое, шлюх… э, дам этих… И вообще… «Гарем обвиняет шаха в супружеской неверности и подает на развод».

Я начинала потихонечку заводиться.

— Кончай свои шуточки! Что значит «вообще»? На самом-то деле ситуация ещё гнусней, чем я думала днем. Ведь эта тварь в брюках, Гарик этот поганый… Он же их двоих использует!

— Ну-ну-ну! Уймись, мамаша. Ну, допустим, кобель, мало мужику жены, заводит себе ещё баб — но он же их не обманывает, ничего не обещает, честно расплачивается и даже выводит в свет. И девки все прекрасно знают и идут на все с открытыми глазами. Так что это ещё вопрос, кто кого использует.

— Да?! Если бы эта тварь поганая, Гарик этот, девчонкам голову не морочил и не спал с ними одновременно, то они бы давно смогли свою жизнь устроить получше. Может, каждая нашла бы мужчину… И не менее денежного, и более честного. А может, и замуж бы давно повыходили.

— То есть они — голубицы невинные, а мужчина — тварь и погань.

— Вот именно! — завопила я с разгону — и осеклась.

Конечно, жалко девок… А почему? Просто из солидарности, единый фронт против мерзавцев мужиков? Так это мы уже проходили, жизненная философия незабвенной Валентины Дмитриевны Кучумовой. Такая параллель меня отрезвила, как ушат холодной воды.

Я буркнула:

— В общем… Принеси сигарету…

— Вот именно, что «в общем», — заключил Димка.

Потянулся длинной рукой к верхней полочке, вытащил пачку «Вог», придвинул ко мне пепельницу и щелкнул зажигалкой.

— Слушай, жена моя, так и сбрендить недолго. Давай смотреть на это дело по-деловому. Мы с тобой частные сыщики не по супружеской неверности, а по экономике. Ну и давай не будем решать этические проблемы — кто виноватее, содержанки или содержатели, — а займемся знакомой нам экономической стороной, раз уж эта история тебя взволновала. Есть потенциальный клиент, единый во двух лицах, который желает оградить свои экономические интересы от конкуренции, — я так понял?

— А что им ещё прикажешь делать? Их пока двое. Они приятельницы, знают о существовании друг друга, каждую получаемое вознаграждение устраивает и они не боятся, что другая все себе загребет. По принципу «свои люди сочтемся»… Так?

— Свои леди — сочтемся, — рассеянно скаламбурил Димка.

— А если появится третья, или уже появилась, а они об этом не знают, то, выходит, кусок на их долю будет приходиться меньший. Короче, этот Гарик начнет их кидать.

— Асенька, детка… Я понимаю так: целиком ты их не оправдываешь, но помочь хочешь, верно?

— Ну, целиком, конечно, нет. Но вижу в их совместной эксплуатации ценного веника рациональное зерно. По нашим сволочным временам, когда честным способом на жизнь не заработаешь…

— Хоп. Не будем расковыривать моральные раны, а будем считать, что клиент всегда прав. Думаю, с тобой этой Карине беседовать будет проще. Если позвонит, назначай ей встречу в офисе, разговаривай, принимай заказ и все такое прочее… Тем более, что ты ей сочувствуешь. А я тихонько из-за двери послушаю.

— Есть, шеф! На когда назначить, шеф?

— А вот через недельку и назначь… Да, и ещё попроси Надежду пока про Карину и про ту, вторую… Катю, да?.. узнать поподробнее…

Я кивнула, и мы наконец отправились спать. Тринадцатое закончилось. В полтретьего утра четырнадцатого.

 

Глава 9

Не бывает глупых идей…

Восьмого января «особая тройка» собралась на час позже обычного, чтобы «троечники» гарантированно успели прийти в рабочее состояние. Борис Олегович, давно уже свою меру определивший, был в порядке, Дюваль — вообще как огурчик, и только Адам Сергеевич, накануне позволивший себе лишнего увы, не в части выпивки, а в части выбора закусок, — глядел кисловато.

Дубов, однако, не дал коллегам поблажки и немедленно перешел к делу.

— Друзья мои, вы помните, какие цели преследовало вчерашнее мероприятие. Прошу доложить ваши впечатления.

— Как мне показалось, — начал директор-распорядитель, — почетные гости — люди явно не нашего круга. В том смысле, что не смогли освободиться от нравственных пут ушедшего периода. — Подражая хозяину, он избегал называть вещи своими именами и выражался обиняками. — Непривычны к материальной стороне нормальной человеческой жизни. Привлекать их сейчас в качестве внутренней контрразведки явно преждевременно. В остальном же неглупы, интеллигентны, умеют себя держать. Особенно он. Что касается мадам, то она более порывиста, маска у неё несколько раз приоткрывалась. Хотя, возможно, это просто природная язвительность. Не дура. И недурна — в своей, так сказать, весовой категории…

Александр Александрович не смотрел в глаза мэтру — он следил за его пальцами. А пальцы говорили, что Дубов рассеян. То ли думал о другом, то ли хотелось Борису Олеговичу услышать вовсе не то, о чем говорил Дюваль. Александр Александрович постарался превратить паузу в естественное окончание своей краткой речи.

— Хорошо, — подытожил Дубов. — А вы, Адам Сергеич, что скажете?

«Консильоре» был не глупее Дюваля, все прекрасно видел, но понимал шефа на ход дальше: Дубову не хотелось слушать, ему хотелось говорить. И, похоже, игривое замечание Сан Саныча касательно экстерьера Анны Георгиевны, явно рассчитанное на естественный ход мысли, нынче оказалось некстати. Здесь открывались две возможные и в целом выигрышные тактики: либо угадать, о чем думает Дубов, и подать ему нужную реплику, либо же наоборот, ничего не подозревая, говорить мимо цели и тем представить шефу возможность продемонстрировать нешаблонное мышление. Зиневскому уже не требовалось доказывать, что голова на плечах у него имеется, так что он выбрал второй вариант. Заодно это позволяло высказать вслух то, о чем промолчать было бы вредно для дела.

— Борис Олегович, я, в целом соглашаясь с мнением Александра Александровича, добавил бы к его словам вот что. Пришли они в очень алертном состоянии, крайне настороженные и готовые к самому неприятному повороту событий. Напряженность частично сняло присутствие Инги Харитоновны и, что забавно, Алексея Глебовича (ч(ток был Адам, и теперь даже заочно поминал Бригадира только с отчеством), хотя последний фактор должен бы вызывать прямо противоположную реакцию…

Дубов улыбнулся:

— Алексей работает с ними в регулярном контакте, уже дважды выручал из достаточно сложных ситуаций, они не ждут от него зла.

— Постепенно настороженность отступила, особенно у Анны Георгиевны. Я, правда, ей не понравился, Сан Саныч не вызвал заметной реакции, по-видимому, у неё уже было сложившееся мнение. Упоминание об Арсланове показалось ей, я бы сказал, бестактным, мол, «в доме веревки не говорят о повешенном». Подарок, по-моему, произвел двойственное впечатление. Вы уж простите, Борис Олегович, но, похоже, не любит она вас…

Дубов нахмурился, пожевал губами. Наконец проговорил:

— Есть два типа женщин… да и мужчин, собственно: одни с нетерпением ждут команды, это для них — знак внимания, другие же никакого приказа не приемлют, воспринимают как подавление личности. Но если уж такой человек признает право другого диктовать свою волю — победа полная… Впрочем, продолжайте, Адам Сергеевич.

Зиневский помолчал пару секунд, словно бы укладывая в памяти мудрое поучение шефа, потом продолжил:

— Вадим Андреевич, конечно, куда более сдержан. Раскрылся он лишь в самом конце, когда госпожа Колесникова излагала свою утопическую идею о крестовом походе за обворованных простофиль. Это была явная импровизация, не домашняя заготовка, а поскольку тема достаточно нейтральна, он и позволил себе слегка расслабиться.

— Да уж, — хихикнул Дюваль, — я тоже расслабился! Та ещё идея!

Вот так и получилось, что «консильоре», сам того не подозревая, все-таки подал шефу нужную реплику, а директор-распорядитель, несвоевременно проявив чувство юмора, крепко подставился.

Борис Олегович резко поднялся, опершись о стол костяшками пальцев. Помолчал несколько секунд, играя желваками на скулах, перевел дух, взял со стола набитую трубку, примял табак большим пальцем, но закуривать не стал, а двинулся в обычную прогулку туда-сюда.

— Вы их видели практически впервые, а мне уже доводилось, так что могу добавить: вчера Анна Георгиевна повернулась новой стороной. Обычно сдержанная, слова лишнего не скажет, а тут вдруг раскрылась на удивление. Неужели так повлияла выпивка? Или же просто расслабилась, ощутила себя в безопасности?.. Любопытно… Да и он… Впрочем…

Дубов наконец раскурил трубку, затянулся два раза — и вдруг обратил к собеседникам внезапно отвердевший взгляд.

— Ладно, любезные коллеги, поставленное задание вы выполнили. Были внимательны, наблюдательны и получили психологически убедительные выводы. Но мы с вами не автоматы, господа! — Рука с трубкой качнулась в резком движении влево-вправо. — Мы разумные люди, занятые серьезным делом. Конкретика — конкретикой, но нужно постоянно держать в уме стратегическую цель и вытекающие из неё задачи во всем многообразии, а не только сиюминутное задание… Анатолий!

В дверях возник рослый, плечистый красавец.

— Алексей Глебович на месте?

— Да, Борис Олегович.

— Пригласите, будьте любезны.

Бригадир появился секунд через тридцать:

— Слушаю, Борис Олегович.

— Скажите, Алексей Глебович, что показалось вам самым интересным на вчерашнем приеме?

Алексей свел брови, подумал:

— По моей линии?

— Нет, вообще.

— То, что Анна Георгиевна предложила вроде бы в шутку — помочь людям, которых ограбили компании вроде «МММ».

— А почему это показалось вам таким интересным?

— Если людям хоть чуть-чуть помочь, они за вас горой встанут на выборах.

Дубов приопустил веки, чуть улыбнулся:

— Спасибо, Алексей Глебович, мне было очень интересно ваше мнение. А больше ничего не хотите добавить?

— Н-ну… Говорила она вроде бы в шутку, а сама надеялась, что вам в душу западет. Так мне показалось.

— Очень любопытно… А почему, как вы думаете?

Алексей снова нахмурился, потом решился:

— Сами знаете, Борис Олегович, работают они с нами не по доброй воле. Вот ей и хочется, чтоб мы что-то такое сделали, чтоб её совесть меньше мучила.

Дубов надолго задумался, не сводя глаз с Бригадира. Вот так, господа хорошие, вот вам и горилла. Психолог, черт побери! Видимо, даже тупыми боевиками нельзя командовать, не чувствуя движений человеческой души…

— Еще раз спасибо, Алексей, вы мне очень помогли.

Сейчас пропущенное отчество означало совсем иное — это была ещё одна ступенька к близости.

Бригадир удалился, а Дубов сел за стол и многозначительно попыхтел трубкой.

— Не бывает глупых идей, бывают глупое отрицание с порога. Всякая мысль может оказаться полезной и ценной в соответствующем сочетании обстоятельств места, времени и образа действия…

Адам слегка улыбнулся. Ему импонировала манера шефа жонглировать словами, сочетая терминологию самых разных дисциплин.

Дюваль же сидел с вежливо-деревянной рожей. Кому понравится, когда тебя обзывают кретином…

— С первого взгляда идея Анны Георгиевны — очередная благоглупость. Пустая трата сил и средств. Но давайте подумаем, при каком сочетании факторов эта глупость приобретет смысл. С точки зрения морали и закона все очевидно: есть прямое мошенничество, есть безвинные жертвы, деньги им надо вернуть, по возможности — с обещанными процентами, а гадких жуликов примерно наказать, дабы другим неповадно было. Вся закавыка в том, что возвращать нечего и наказывать некого. И жулики, и украденные денежки давно за границей. Утритесь, граждане лопухи, и в следующий раз инвестируйте свои трудовые излишки в сберегательный чулок…

Дубов сделал паузу.

— А откуда такая уверенность? По данным уголовного розыска? Ну, мы с вами знаем цену этим данным… Конечно, простой жулик так бы и сделал: скосил, украл и удрал. Денежек хватит на скромную виллу где-нибудь в субтропических краях, качайся в гамаке и плюй в потолок. А поступит ли так более серьезный бизнесмен? Которому нужен не гамак под пальмой, а игра? Власть? О нет, серьезный бизнесмен понимает, что нигде он не сможет прокручивать добытый капитал с большей выгодой, чем на просторах родины чудесной. В устоявшемся мире деловой человек работает за три процента прибыли, а если получит пять, то будет в восторге. У нас же скромная норма — процентов сто — двести.

Борис Олегович пыхнул трубкой. Поднял глаза к потолку.

— Допустим, в городе и области функционировал десяток трастов. Допустим, среди подлинных их хозяев, господ «мавроди» и иже с ними, был хотя бы один истинно деловой человек. Тогда добыча его здесь, ибо ни в каком другом месте она не будет работать с такой отдачей, и сам он тоже здесь, ибо оставлять таких масштабов дело под присмотром самого что ни на есть доверенного лица — поступок непродуманный. В таком случае, любезные коллеги, шутка госпожи Колесниковой превращается в задачу вполне серьезную. Есть за что бороться, есть с кем бороться и есть чем бороться: законным правом, полученным от пострадавших самыми легальными путями… Так, может быть, стоит хотя бы поинтересоваться, как обстоят дела реально, а не по данным беспомощной милиции?

— Непросто, но возможно, — пробормотал Адам.

— Вот и займитесь! — отрезал Дубов. — Далее. Есть ведь и другая сторона — откровенно популистская, но это совсем не вредно кандидату в губернаторы. Если затею пустить под фанфары, она принесет массу голосов. Скупить договора по дешевке, например, за десять процентов номинала, дать обязательство выплатить еще, скажем, восемьдесят процентов в случае успеха. Мне кажется, вклады в трасты были разных категорий. С одной стороны, от серьезных людей, которые дали организатору средства на начальные затраты, регулярно получали свой процент и, наконец, вернули сам капитал при первых признаках сворачивания дела. С другой стороны, рядовые обыватели, купившиеся на рекламу. Думаю, вкладчики первой группы к нам не пойдут…

Адам Сергеевич вскинул глаза. Его резанули слова «к нам». Кажется, шеф уже все решил. Ох, торопится Слон…

— Что же касается честных простофиль, которые и составят основной контингент истцов, то, представляется мне, их деньги — сравнительно небольшая часть, а десять процентов от неё и того меньше. Ради перспективного дела можно и потратиться. Сделать это открыто, под нашим именем, например, из гонораров за изданные в Америке книги…

Дюваль вопросительно приподнял левую бровь. Да, выпустил Дубов в США научную монографию, но она принесла больше чести, чем денег (на здешнем рынке степень доктора «гонорис кауза» Вашингтонского университета не много стоит, даже если не знать, что речь идет об университете не в американской столице, а в захолустном штате Вашингтон). Куда больше толку было от популярной книги «Химик в Чернобыле», которая даже продержалась почти два месяца в списке бестселлеров газеты «Нью-Йорк Таймс».

— Мало, пожалуй, будет, — пробормотал он.

— Задействуйте свои службы, сделайте предварительную оценку, тогда и поймем. А если мало — что ж, обратимся к другим ученым, к писателям, художникам. Полагаю, есть ещё в этом городе люди, которые не пожалеют денег на благородное дело!

 

Глава 10

Между нами, девочками…

Карина, как воспитанная девочка, позвонила в назначенное время — во второй половине дня, ближе к вечеру. Голосок оказался исключительно приятным, но тут я вспомнила, что приятность у неё профессиональная. Не зря же в пейджерной службе трудится! Хотя, тут надо быть честными, какая бы у неё ни была профессиональная выучка, у меня все-таки опыта побольше, и тон я взяла такой деловой, как будто ко мне эти обманутые бабы стадом ломятся и я каждый день только ими и занимаюсь. Договорились, в общем, на понедельник, зато, это уж как личное одолжение я им сделала, с самого утра. То есть с десяти.

В понедельник, ровно в десять, в нашу дверь вошли две девицы с интересной, но слегка перепуганной внешностью. Тихо поздоровались. Я включила обаяние на сто четырнадцать процентов и пригласила их в свою приемную.

Надо сказать, что у неизвестного Гарика совсем неплохой, а главное, очень разносторонний вкус. Если Карина, с моей точки зрения, являлась образцом утонченной восточной красоты, то Катя представляла собой красоту русскую. Даже великорусскую. Из тех, что и в горящую избу, и коня на скаку. Постройнее, правда, чем классические образцы, и светло-русые волосы в каре подстрижены. Одним словом, очень даже на уровне обе девки. А что перепуганные — думаю, все-таки слегка стесняются своего нестандартного лирического сотрудничества. Не совсем же они закоренелые профессионалки.

Я постаралась сразу показать, что я на их стороне. Но, в сущности, сейчас, как в старопрежние свахины времена, предстоял мне довольно тяжелый разговор. Я мысленно подтянулась и начала:

— Здравствуйте, девочки. Давайте знакомиться. Меня зовут Ася. Надя мне в нескольких словах обрисовала вашу проблему. Я думаю, дело слишком деликатное, чтобы передавать его какому-нибудь специалисту. Мы возьмемся за него сами, если вы, конечно, решите, что стоит. А сейчас расскажите мне все, что считаете нужным. Но только подробненько.

— А вы записывать на магнитофон будете? — спросила Катя.

Мысленно я от всего шпионского сердца поблагодарила создателей боевиков вообще и «мыльных опер» с детективным сюжетом — в частности.

— Нет, конечно, не буду. И тайна у нас, как тайна исповеди, — святое. И честно говоря, зачем?

— А чтобы потом правдивость проверить?

— А что, если вы мне сейчас соврете, я вашу проблему смогу решить лучше? Если да, тогда вот они, мои уши, вешайте лапшу. Только не холодную.

Девочки улыбнулись и капельку оттаяли. Первой говорить начала Катя. Как я поняла, она посмелее. Или они так роли распределили. Пускай, не мое дело. Я ж тут живым зеркалом работала. А главные уши, которые ничего не упустят и правду от вранья мгновенно отличат, торчали из Димкиного кабинета.

— Значит так, — Катя набрала полную грудь воздуха. — Моя бабушка живет тут неподалеку, на углу Рождественской. Там во дворе клуб… «Комфорт» называется. Она и ещё пара таких же старух от нечего делать решили, что клуб этот — шикарный бардак. Ну и следили в бинокли, кто да что… И выследили, как я приехала в клуб с мужчиной.

Я кивнула.

— А потом вызвали меня к бабке и давай стыдить, что я туда хожу. Ну, я их и окоротила, что это, мол, их не касается. А они и говорят, что мой мужчина ездит туда ещё с другой девушкой. Я спрашиваю: «Небольшого такого роста, черноволосая?» Тебя, — она ткнула локтем Карину, — имела в виду. А они и говорят, нет, мол, вовсе и не черноволосая, а наоборот, блондинка и с классной фигурой… Бабкина подруга сказала, правда, что у этой блондинки «шуба на заднице лопается», но я думаю, что это она шубе позавидовала. Короче, шикарная телка, я так поняла. Но…

Катя замолчала, и я снова кивнула — хотела подбодрить её. Однако пауза затянулась.

Первой почувствовала неловкость Карина:

— Ася, но ведь вам Надежда Павловна все рассказала…

— Ой, Карина, мало ли что мне Надежда рассказывала — все ведь с ваших слов, могла что-то перепутать. А я предпочитаю получать информацию из первых рук. Так что давайте продолжим. И, пожалуйста, постарайтесь сначала факты, а эмоции потом.

Сегодня у меня было хорошее спокойное настроение, за окошком светило январское солнышко и даже самую малость попахивало весной. Поэтому терпения хватило бы и на три разговора.

Тем временем Катя выплыла из задумчивости:

— В общем, я сразу от бабок — к Каринке. А она уже про Надежду Павловну вспомнила. Вот так мы сюда попали.

— Отлично. А теперь давайте чуточку назад вернемся. Расскажите мне, девочки, как вы с этим Гариком познакомились. Ну, кто первая?

— Ну, раз уж я начала… — Голос у Кати окреп. Похоже, поняла, что здесь ей читать нотации не будут.

— Через минуту, я пока кофе принесу.

По старому опыту знаю, что распитие кофе очень помогает в общении с клиентом.

Карина подала голосок:

— А можно мне чаю? А то я кофе не люблю.

— Конечно, чаю так чаю, — согласилась я. Но про себя подумала, что она кофе не любит потому, что нормального не пила. Иначе бы полюбила.

Принесла три чашки, вытащила из шкафа пепельницу. И мои собеседницы оттаяли.

— Ну вот, Катя, а теперь я вас внимательно слушаю.

— Я познакомилась с Гариком в девяносто втором году. В начале зимы. Пришла по объявлению наниматься в контору…

— Кем?

— Офис-менеджером.

Про себя я произнесла пару теплых слов о таких объявлениях. И дают их люди, которые в менеджменте ни уха, ни рыла. И приходят по ним такие же… Но внешне постаралась этого не показать. Наоборот, спросила:

— А чем контора занималась-то?

Катя почему-то тяжело вздохнула:

— Принимала деньги от населения под проценты… Компания «Лигинвест», может, слышали?

Как не слышать! Я кивнула, и она продолжила:

— Там у них не просто собеседование было, а целая отборочная комиссия. Сначала всех желающих, ну, кто по объявлению пришел, собрали в большой комнате, раздали по листу бумаги и велели написать автобиографию в произвольной форме. Потом собрали и ушли. А мы остались. Нервничали, конечно, потом потихоньку болтать начали. А нас все не вызывают и не вызывают. И домой не отпускают. Мариновали долго, часа два, а может, и все три. А потом по одной в другую комнату приглашать стали и разные вопросы задавать. А сами сидят, дымят чуть ли не в лицо, пиво прямо из бутылок пьют и хамским таким тоном допрашивают… В общем, я уже начала заводиться, но вовремя сообразила, что это у них такой психологический тест… Ну, чтобы будущие сотрудницы на такие приколы не ловились, с любым держали себя спокойно… Понятно, да?

Я опять молча кивнула — известны мне такие методы. Правда, на собственной шкуре испытать не довелось, но слышала от девчонок не один раз. Так и в маклеры принимали, и в приемщики рекламных объявлений. Но все-таки спросила:

— Кать, а как?.. Что тебя на эту мысль натолкнуло?

— Так вся комиссия молодая, с пивом, курят. А один явно постарше, в сторонке сидит. Ни слова не говорит, только смотрит… Я и догадалась, что это он им будет оценивать…

— А как другие девушки реагировали?

— Другие? Многие из себя выходили. И ревели девчонки, и скандалили, криком кричали. Нервные…

— А ты?

— А меня бабушка с прабабушкой воспитывали. Они, бабульки мои, очень хорошие, только как я взрослая стала, а они постарели, начали такие чудеса творить, что… В общем, после ихних фортелей эти, с пивом, меня достать не могли. Слаб(им против моей закалки… Короче, собеседование это началось часа в три дня, а домой я приехала — почти двенадцать уже было.

Голос Кати изменился. В напечатанном тексте так выглядят комментарии в скобках.

— Ты, Ась, не подумай, что я сирота какая-нибудь. У меня и мама, и папа вполне даже ничего. Только когда мне восемнадцать исполнилось, они нашу трехкомнатную на две и одну разменяли, чтобы я их не выводила из себя своими делами. А они меня. С мамулькой-то характеры у нас одинаковые. Ну вот… Да, вспомнила, в контору эту я ездила в пятницу. Точно… В субботу с утра поспала подольше. А потом решила котлет нажарить. И вот стою я, мясорубку кручу, руки, сама понимаешь, в фарше, и тут звонит телефон. Приняли меня на работу. С понедельника велели выходить. В девять утра. Сказали, что неделю учеба будет, а потом работа начнется. И что учеба в стаж войдет и за счет фирмы… Короче, нормальная постановка вопроса.

Катя отхлебнула из чашки. Я поняла, что ей пора отдохнуть, и повернулась к Карине.

— У меня так же было. Мы же в «Лигинвесте» с Катюшей вместе работали. И отбор я проходила точно такой же, только недели на две позже. К тому времени клиенты пошли потоком, и они расширяли штат.

— И что, опять такая же комиссия была?

— Ага, такая же. И мужчина постарше, о котором говорила Катя, точно так же сидел в самом темном углу. Это и был Гарик. А потом, где-то через месяц, он позвонил мне вечером, после работы, предложил в бар съездить к друзьям. Поехали. Я быстро почувствовала, что у него со мной так, развлечение, но расстраиваться не стала. Я же к нему тоже никаких таких особых чувств не испытывала. И старше он намного, и женат оказался…

— Карина, мы сейчас говорим не о чувствах, а о деле. Давай без стеснений. Я и сама терпеть не могу, когда мужик женщину в своих интересах использует, так что тут я на вашей стороне. Чувства там, не чувства…

— Так он же с самого начала ничего не обещал. И о чувствах никогда не говорил. Сказал только, что в эту отборочную комиссию его пригласили потому, что он много лет начальником отдела кадров на заводе работал, обучался на специальных курсах и поэтому много знает. А меня он сразу заприметил, но не сразу решился куда-нибудь пригласить.

Катя только кивала. Я уже понимала, что их рассказы будут похожи как две капли воды. Может, с легкой разницей в формулировках и датах. Конечно, самое интересное было, как они одна другую вычислили и как договорились. Но этот вопрос я решила оставить на потом. Заговорят сами — хорошо, не заговорят — Бог с ними, для расследования оно не так важно.

— Так, идею я поняла. Значит, он ваш общий спонсор…

Девушки улыбнулись и кивнули.

— Так. И вы хотите узнать, есть у него ещё третья или нет. А зачем?

Мне-то кое-что становилось понятно. Но лучше пусть госпожи клиентки сами скажут.

— Тут дело вот в чем… Нам-то Гарик ничего не обещал… Но, понимаешь, если у него ещё одна есть, то ей он как раз мог что-то пообещать… и в любом случае нам он теперь будет меньше внимания уделять…

То есть денег, перевела я.

— Это понятно. А вот чего вы от этой девочки захотите, если мы её вправду найдем? Не бить же вы её будете?

— Нет, бить не будем… Но вот договориться… Лучше же на троих, чем ни одной из трех…

— Понятно.

— Вот мы и решили узнать, правда это или бабулькам моим привиделось…

— А если не привиделось?

— Ну, если не привиделось, тогда вы узнайте, кто она такая. А ещё лучше доказательства добыть — фотки там или видеопленку. А говорить мы уж сами с ней будем.

— Тогда ближе к делу. Как нам найти его, Гарика-то вашего?

Повисла пауза.

— Так, понятно, — профессионал во мне начал хихикать тоненьким голоском. — Он что, сам с вами связывается?

Две головы согласно кивнули.

— И как дальше? Назначает свидание где-то?

Ответила Катя:

— Чаще всего просто говорит, когда появится и поедем мы куда-нибудь или нет.

Карина дополнила:

— Или просто говорит, сколько у него времени…

— Как же нам его искать?

Я замолчала. Девочки сидели, хлопали глазами, я пила кофе.

Катю осенило:

— А если я позвоню, когда он ко мне соберется? Ну, если мы куда-то будем ехать… Вы приедете, я вам его издали покажу, а потом уже или на машине, или как… Тут вам виднее…

Как следить — это, конечно, нам виднее, но сколько ждать, пока он до Кати доберется? Может, это завтра произойдет, а может, и через месяц… И целый месяц девки бедные будут неизвестностью мучаться? А у нас на шее будет висеть противный заказ? И не так много у нас машин — целая одна, никакой гарантии, что в нужный момент она будет ждать свободная наготове. Нет, не годится.

— Давайте-ка подумаем, девочки. Скажите, вы в этот клуб… как его?

— «Комфорт», — подсказала Карина.

— Да. Вы обе там бывали?

— Ага, — сказала Катя, а Карина только кивнула.

— Значит, возле клуба нам его вычислить попроще будет. Следить за вами — дело долгое и лишнее. Нам ведь нужно его увидеть не с вами, а с ней, той, что в шубе…

— Ну да! — энергично отозвалась Катя.

— Вот мы и будем ловить его возле клуба. Оставьте нам его фотографию, а дальше, как вы говорите, нам уже виднее.

— Так у меня нет.

— И у меня…

Очень забавно! Эти умницы (назовем их так) спят с одним и тем же мужиком уже четыре года. И ни у одной за это время не появилось фотографии душевного друга. Конспиратор!

— Нет фотографии, выходит… Тогда сложнее… Ну ладно, опишете на словах, увидим, что выходит из нужного подъезда, не ошибемся — не живут же там одни двойники… Кстати, а домашний адрес у него какой?

— Вот уж чего не знаю! — взвилась вдруг Катя. — Что мне, с его женой устраивать вечера обмена опытом?

Карина молча покачала головой.

— А где работает?

Та же реакция. Я тяжело вздохнула, но продолжала неунывающим тоном:

— Ладно, найдем через адресный стол. Фамилию, имя, отчество вы можете назвать?

Девицы ошеломленно уставились друг на друга. Повернулись снова ко мне, Катя покачала головой растерянно, Карина — виновато.

— Елки-палки, так как же его искать?!

Наступила долгая пауза. Я закурила. Ведь чуяло сердце, нечего было связываться с этим дурацким заказом, пожалела двух… правильно их Димка назвал…

— А если сделать фоторобот? — робко чирикнула вдруг Карина.

Я уставилась на неё с удивлением и восхищением. Ты смотри, сообразительная девушка — и начитанная, слова какие знает!

— Фоторобот?.. Надо посоветоваться.

Я встала и отправилась в «компьютерную залу». Шварц верстал таблицу для очередного отчета по «Миражу».

— Сережа, извлекись на минутку…

Он пощелкал клавишами и «мышью», все запомнил и только после этого повернул ко мне белобрысую физиономию.

— Сережа, ты сумеешь сделать фоторобот?

У Шварца приоткрылся рот, глаза уставились в туманную даль. Пошевелилась нижняя губа. Наконец программа отработала и выдала результат на аудиовыход:

— А чего там! Сегодня — нет, а дня через два сумею!

Так. Это не слухи из метро и не унылый человеческий быт, где Серега может запросто сесть в лужу. Это его работа, и если Шварц говорит «сумею», значит точно сумеет.

Я вылетела в коридор как на крыльях, на третьем шагу себя обуздала, пятый шаг, в дверь своей приемной, сделала твердо и уверенно.

— Молодец, Карина. Хорошо придумала с фотороботом. Можно попробовать. Вы не удивляйтесь, девочки, у нас ведь другой круг задач и другие методы. Под ваш заказ придется осваивать новые средства розыска…

Я села за стол, вытащила бланки договора.

— Только нам ещё и ваши фотографии нужны… Ну, чтобы вас с вашей соперницей не перепутать, когда следить будем. Постараемся добыть вам доказательства. Короче, берем ваш заказ.

— Вы работайте нормально. Денег у нас хватит, расплатимся, как положено.

Нет, вот что значит «новое поколение»! Сами, без всяких напоминаний!

— Только мы будем прямо вам платить, а не по безналу…

Интересно, как бы они по безналу заплатили? Или у них есть собственные счета в банке?

— О цене поговорим, когда дело сделается, — сумма будет зависеть от наших затрат… Так, и когда мы с вами будем делать этот самый фоторобот?

Обе дружно полезли в сумочки, за расписанием.

— Я работаю завтра, — сказала Карина.

— А я — в пятницу, — ответила Катя.

— А в четверг? — спросила я.

— А в четверг у меня полсуток с восьми вечера, — Карина не отрывалась от календаря.

— Ну и отлично. Приходите утром… Когда вам удобнее?

— Не, утром я не смогу, я же с суток… Хоть днем… — попросила Карина.

— Ладно. Днем так днем. В двенадцать?

— Ага, или в самом начале первого…

— Хорошо, договорились. Договор я подготовлю. И предварительную калькуляцию тоже, чтоб была полная ясность. И, пожалуйста, девочки, свои фото не забудьте.

Я проводила девиц до двери, закрыла замок и осталась стоять в коридоре, мысленно уточняя для себя разные тонкости. Из дверей высунулись две любопытные физиономии. Сереге было просто интересно узнать, что там такое к нашему берегу приплыло да ещё требует фоторобота. А Димыч желал тут же заняться дедуктивной работой.

— Нет, мужики. Сначала перекусим. А потом уже я вам все расскажу. А в общем — надо найти человека-невидимку.

 

Глава 11

Обворованные всеми трастами, соединяйтесь!

Адам Сергеевич раскрыл папку из крокодиловой кожи, водрузил на нос очки для чтения со стеклами-половинками (по недавней заграничной моде) и начал доклад:

— В течение примерно двух лет в городе Чураеве и области функционировали восемь трастов. Все прекратили платежи на протяжении трех месяцев после крушения «МММ». Первым возник — и первым рухнул инвестиционный фонд «Чураев». Хозяин его, господин Прохорович Максим Янович…

Дубов кивнул — знал Прохоровича.

— …самоотверженно исполнял функции директора, на чем и погорел. В настоящее время пребывает в следственном изоляторе. Пункт второй. Сберегательный фонд «Копилка». По предварительным данным, единоличная собственность небезызвестного Павла Анисимовича Копыленко, который наслаждается плодами трудов праведных на Менорке…

— На Мальорку, выходит, не хватило плодов… — заметил Борис Олегович.

Адам Сергеевич поднял недоуменный взгляд. Он прекрасно знал, что речь идет об островах в Средиземном море, но ему никогда не приходило в голову, что названия эти восходят к латинским словам «маленький» и «большой».

«Шутка прошла навылет, не задев чувства юмора», — констатировал про себя Дубов, а вслух попросил продолжать.

— Третье. Кооперативная инвестиционная компания «КОИНКО». Хозяин Литвин Степан Иосифович. Своевременно вписал себе в документы липовую мать-еврейку, эмигрировал в США, недавно, говорят, был арестован в Атланте как один из главарей «русской мафии».

Борис Олегович в свое время встречал Литвина. Уже тогда его поразил диссонанс между внешним обликом (типичный неандерталец) и совершенно иезуитским складом мышления. Странно, что погорел Литвин. Видимо, на новом театре военных действий кинулся в дело без достаточной рекогносцировки и подготовки тылов…

— Пункт четвертый. Страховой фонд «Пенсия-плюс». Припичок Роберт Иванович. Блаженствует на Кипре. Организовал там туристическую компанию «Чур-Тур» с филиалами в Чураеве и других крупных городах нашей страны. Поддерживает греческую православную церковь и, по слухам, приторговывает стрелковым оружием в мелких масштабах… Пятым идет инвестиционный фонд «Прогресс». Хозяина знали только по кличке «Шамиль». Якобы благополучно убыл в Турцию. По крайней мере, адвокат зиц-директора несколько раз звонил в Измир.

— Что ж, симптоматично.

— Шестая позиция. ООО «Волна». Балтыньш Вилнис Увалдович. Ныне представитель какой-то латвийской торговой компании в Мальм(, это город в Швеции…

— Вилнис — по-латышски значит волна, — обронил Дубов. И пояснил, предупреждая вопрос собеседника: — В Чернобыле у нас водитель был на «уазике» латыш, его тоже звали Вилнис.

Адам Сергеевич помолчал — сделал многозначительную паузу. Главное он приберег на десерт.

— И, наконец, пункты семь и восемь. Кредитный союз «Богатей!». Инвестиционная компания «Лигинвест». Обе фирмы прекратили платежи вслед за фондом «Чураев», буквально на следующий день. В обоих случаях хозяева неизвестны. Полная конспирация.

— Quod erat demonstrandum, — проговорил Борис Олегович и, хоть юрист Зиневский уж в такой-то мере должен был понимать латынь, на всякий случай перевел: — Что и требовалось доказать… Однако моя предварительная оценка была пессимистической. Не один из десяти, а двое из восьми оказались людьми умными, осторожными и дальновидными. Выходит, есть за что бороться, Адам Сергеевич?

Он откинулся на спинку кресла, закинул руки за голову, потянулся.

— Неплохо… Что дальше? Вижу, вы припасли ещё пару сюрпризов…

Зиневский поморщился:

— К сожалению, для меня это оказалось сюрпризом, хоть мог бы и сообразить. Добрая половина вкладчиков — подставные лица денежных людей. Не самых серьезных, но все-таки денежных. Из тех, что не стесняются по зернышку клевать.

— «Не отказывайся от малого в работе, ибо из малого складывается великое», — проговорил с легкой иронией Дубов.

Адам про себя в который раз подивился склонности мэтра цитировать классиков марксизма-ленинизма, но продолжал невозмутимым тоном:

— Конечно, при всей своей несерьезности они должны были понимать, что трасты — жульничество, но надеялись успеть снять пенку и забрать взносы. Однако успели не все. А подставные, как обычно, — убогие пенсионеры, люмпены, алкаши и тому подобная публика.

Дубов побарабанил пальцами по столу и потянулся за трубкой.

— Полагаю, не будет проблемой отделить подставных от простофиль?

— Если они придут с исками… — заметил Адам с сомнением в голосе.

— Отчего же не придут? Непременно придут. Одних пошлют наниматели, другие, более сметливые или более жадные, явятся сами, не дожидаясь понуканий. И даже не извещая нанимателей. Если с ними правильно говорить, можно собрать очень полезную информацию. Чем меньше будет в городе мелких шакалов, тем продуктивнее станет работа людей серьезных. С другой стороны, не исключаю, мы уточним свои представления о тех, кого считаем серьезными…

Борис Олегович неторопливо раскурил трубку от зажигалки «Zippo», пыхнул пару раз, поднялся и зашагал вдоль стола.

— Итак, высказанная в полемическом пылу утопическая идея мадам Колесниковой оборачивается вполне реальной стороной. «Мавроди»-невидимки в природе существуют, следовательно, есть шанс, что они не отправились на Кипр и Менорку, а старательно инвестируют добытые средства в местный бизнес. Значит, их можно найти…

— Милиция пока не нашла… — осторожно возразил Адам.

— Значит, нам следует работать лучше милиции. А это у нас пока получается, не правда ли? Итак: собрать информацию, установить личности и принять к таковым должные меры.

— На предмет?..

— На предмет возврата награбленного законным владельцам! И только так! Адам, неужели я должен напоминать вам, что до выборов всего три месяца?!

Адам Сергеевич торопливо закивал.

— К сожалению, результатов розыска мы ждать не можем. Ограничимся констатацией обоснованных надежд, что материальный эффект не исключен и зависит только от наших усилий, и займемся стороной политической. Незамедлительно создать, оформить и зарегистрировать общественную некоммерческую организацию… Назовем её без претензий… например, «Союз защиты вкладчиков»… И добавим через неформальные каналы более доступное наименование, скажем, «Союз обворованных». По тем же каналам распускаем в городе слухи, которые позднее окажутся абсолютно достоверными. Когда до меня доберутся представители прессы, я дам необходимые подтверждения этим слухам, хоть поначалу без конкретной информации. Вы, Адам Сергеевич, в тесном сотрудничестве с Александром Александровичем готовите и представляете мне завтра первый вариант плана действий.

Он остановился, пустил очередной клуб ароматного дыма и заключил, театрально подняв руку с трубкой:

— «Наши цели ясны, задачи определены. За работу, товарищи!»

Опустил руку, усмехнулся и добавил:

— «Обворованные всеми трастами, соединяйтесь!»

 

Глава 12

Не сотвори себе кумира

В четверг с утра я напомнила Шварцу:

— Сереженька, ты настроился на создание фоторобота? К двенадцати придут две очаровательные дамы…

— Любовницы-колхозницы?

— Почему это колхозницы? — удивилась я. — Вполне городские.

— В смысле, членки кооператива. Ну, которые колхозом эксплуатируют одну золотую жилу… Слушай, а у них как — группенсекс или совместное пользование с разделением времени?

— Вот заодно и спросишь!

Сказала — и наткнулась на Димкин взгляд. Мой благоверный (Ох, никак не привыкну! А здорово все же…) за спиной у Шварца покрутил пальцем около виска. Я прикусила язык. Сереженька у нас прямодушный до простодушия. Может и вправду спросить, с него станется.

— Но все-таки лучше не спрашивай. Могут не так понять, а они, как-никак, клиентки.

Шварц поднял на меня глаза (в переносном смысле поднял, он, даже сидя, такого роста, как я стоя):

— Ну ты даешь, Осинка! Ты что, меня совсем за черноземного держишь? Мужчине посторонних женщин о таком спрашивать неловко. Я думал, они тебе для ясности дела говорили. Интересно же все-таки…

* * *

Клиентки пришли за пять минут до назначенного времени. Ася открыла им входную дверь, подождала, пока повесят пальто, повела в «компьютерную залу». Я выходить не стал, остался в кабинетике, только скользнул глазами.

Да, на манекенщиц девицы не тянут — ростом и тонкостью не вышли. В обоих смыслах тонкостью. Хотя и не рядовой контингент.

Первая — чуть крупнее и ярче, скорее светлая, чем темная, в брючном костюме. Лица я толком не разглядел, но что-то знакомое почудилось знакомый тип, скажем так. Видно, не из робких: пока шла эти несколько шагов по коридорчику, головой вертела без стеснения, успела и Андрюшу в кухне срисовать, и меня, думаю. Точно, знакомый тип. Активный поиск. Насмотрелся я этого типа по гарнизонным городкам, пока был защитником отечества.

Вторая — помельче во всех трех измерениях, хоть и не такая изящная, как Ася. Но аккуратная. Шапку не сняла, волосы наверх забраны, кажется, темные. Глаза и брови, во всяком случае, темные, лицо достаточно контрастное. Тоже знакомый тип, только другой: ведомая в паре девушек, вышедших на свободную охоту.

Серега ради такого случая подключил вместо монитора цветной телевизор — пришлось нам с ним принести ящик со второго этажа. Когда покупали у Резников квартиру, взяли и кое-что из обстановки. «Электрон» не самый шикарный, кинескоп уже блекловат, но от компьютера заработал прилично. Я было побурчал, чего, мол, таскаться — клиентам пыль в глаза пустить иногда и не вредно, но это не те клиенты. А Серега мне поучительным тоном объяснил, что ему нужен демонстрационный экран, чтобы не только оператору было видно, но и свидетелям. И, кстати говоря, так клиентки не будут ему на руки смотреть. Не переносит он этого, говорит, пальцы заплетаются. У них, компьютерщиков, такая шиза встречается.

Он вообще очень серьезно готовился, обзванивал знакомых «компоголиков», как выразилась однажды Ася, что-то у них списывал через модем, качал из «Интернета» и, как выяснилось, два вечера отлаживал программу дома. Между прочим, под это дело потребовал фонды на закупку компакт-дисков. Завершил он подготовку тем, что за полчаса до назначенного времени выставил перед телевизором стулья.

Ася устроилась у клиенток за спиной. А самому Шварцу приходится на экран коситься. Но все правильно, не ему оценивать, что там выходит, похоже лицо или непохоже.

Однако, как и договаривались, начал он не с лица. Собственно, не он начал, а Аська:

— Так, девочки. Начнем с фигуры. Вы же понимаете, если мы собираемся следить за человеком, то должны в первую очередь опознать силуэт. Рост у него какой?

* * *

Я спросила о росте, девицы переглянулись.

— Средний, — уверенно сказала Катя.

— А по-моему, высокий, — мягко возразила Карина.

Естественно. Она сама невеличка, чуть-чуть выше меня, так что мужчины вокруг вьются мелковатые, и если этот их Гарик мало-мальски приличного роста, то ей он представляется высоким.

Клиентки начали спорить, заставили встать Сережку, но его сто восемьдесят семь оказались явным перебором. Пришлось привести Димыча и Андрюшу, выстроились они все трое, как на опознании в милиции (в кино), девицы походили туда-сюда, примеряясь, и решили, что их Гарик все-таки выше Андрея (жалкие метр семьдесят пять), но до Димки (хорошие мужские сто восемьдесят пять) все-таки не дотягивает. Сторговались на ста восьмидесяти.

В плечах мистер Икс был, пожалуй, с Диму, но значительно солиднее (как сказала Катя), плотнее (как сказала Карина), толще (как сказала я — про себя). Походка солидная, ноги ставит немного носками наружу (Он что, балетом занимался? Нормальные мужики так ногу не ставят…), осанка ровная, но голову чуть-чуть опускает («предупредительно», по выражению Карины).

Серега сел на место, вызвал банк фигур из «сидюка» (это на местном компьютерном жаргоне так называется устройство памяти на компакт-дисках, по-английски — «си-ди-ром»), покомбинировал, наконец слепил что-то похожее — по крайней мере, удовлетворившее клиенток. Потом Серега выяснил, на какой машине ездит Гарик (тут в показаниях вышел разнобой: Катю он возил на красной «девятке», а Карину на светло-сером «фольксвагене-гольфе», хотя один раз и на «девятке»).

«Девятки» у Сережки в банке данных не нашлось, а вот «гольфов» полный комплект. Он придвинул силуэт к машине — как будто человек стоит на тротуаре у правой дверцы — и, справляясь у девушек («Так? Чуть уменьшить? Или все же увеличить?»), отрегулировал масштаб. Потом переставил своего голема на проезжую часть, к левой дверце, ещё порегулировал.

Наконец Шварц ехидно качнул головой (лица мне сзади видно не было, но я примерно представила) и вынес приговор:

— Сто восемьдесят в зимней обуви с каблуком три сантиметра.

У Кати чуть опустились книзу уголки рта. Вот с такой ерунды может начаться низвержение кумиров…

Силуэт был дополнен модным костюмом (плечистый мешковатый пиджак, мешковатые же брюки, суженные книзу), а сверху — длинным свободным пальто.

Слава Богу, у моего Димки хороший вкус: он носит не то, что модно, а то, что к нему идет. В своем старом, десятилетней давности костюме он смотрится, как Юл Бриннер или Клинт Иствуд. Смотрится — это точно, но все же десять лет даже для хорошей одежды многовато. Ему бы такой же костюм, но новый — только где ж сейчас такой найдешь? Ой, опять психология нищего… Пойдем к шикарному портному и построим!

Еще не добрались до лица, а клиентки мои уже взопрели. Ничего, пускай попреют. Тебя бы ещё сюда, дорогая Надежда Павловна, попреть за компанию, вытопить сальца… Сосватала работенку — ни уму, ни сердцу! А что касается кармана… Вот глянут клиентки на калькуляцию, отреагируют — тогда и станет ясно.

Карина извинилась, вышла из «залы», вернулась через несколько минут без шапки и причесанная.

— Ладно, леди, так на кого объект похож лицом? — возобновил допрос третьей степени Серега. — На Брюса Ли или на Сильвестра Сталлоне?

Катерина обиделась:

— При чем тут Брюс Ли! Он же не китаец!

А Карина подумала и сказала:

— Он немножко похож на того мужчину, который рекламирует магазин готовой одежды на Проспекте.

Знаю эту рекламу: слащавая рожа, пухлые щеки. Красавчик, выходит. На мой вкус, ему бы не шмотки, а слабительное рекламировать. Мгновенного действия… И ещё вокруг него вертятся две юные идиотки, у каждой на лбу тридцать шестым кеглем написано: «ДУРА». Написали бы и буквами покрупнее, но покрупнее на этом лобике не уместится.

— Только Гарик красивее и мужественнее. Лицо более серьезное и такое… властное.

Сережка посопел. Порылся в ящике, вытащил один радужный диск, другой… Нашел нужный, поставил. Нажал кнопку. Диск уплыл в кишки плеера, загорелась лампочка. Шварц попрыгал курсором по меню — и на экране задергалась та самая реклама.

Так хотелось высказаться, просто с языка капало, но я сдержалась. У каждого свой вкус. Пусть клиентки своим красавчиком полюбуются, я и отвернуться могу…

Тем временем Серега остановил картинку, сделал «наезд» (рожа расползлась на весь экран, ишь, лыбится), выбрал самые качественные кадры. Снова запрыгала реклама, меня снова передернуло…

* * *

Я покурил с Андрюшей на кухне и двинулся обратно к себе в кабинет. Проходя по коридорчику, заглянул в «залу» — и замер. У Аськи очень выразительная спина. Лицо-то она контролирует, когда помнит, что надо, а со спиной пока недоработки. Хотя, может быть, это только мне и видно, кто ещё за её спиной будет так пристально следить? Впрочем, может, кто-то и будет, при нашем ремесле ко всему надо готовиться…

Я деликатно кашлянул:

— Прошу прощения… Анна Георгиевна, если можешь оторваться… Я что-то никак не найду папку по тридцать восьмому заказу…

Она зашла в мою комнату, прикрыла за собой дверь.

— Ну что там тебе вдруг приспичило? Какой ещё тридцать восьмой заказ?

— Это я так специально сказал, чтобы ты поняла, что не в заказе дело. Слушай, что там такое происходит? Ты вся кипишь, у тебя сейчас крышка с чайника слетит…

— Тошно, Димыч.

— От шлюшек этих?

— С ними я уже как-то примирилась — устраиваются девки, как могут. Жить-то надо… Но этот их кобель — ты пойди, глянь на рожу!

Я, не задавая лишних вопросов, пошел глянуть. Вернулся.

— Так чем тебя не устраивает Рюрик Девятин?

— Кто-кто?

— Рюрик Девятин, ведущий актер театра «Просинец».

— Господи, и вот это дрянцо Гамлета играет?!

— И Ромео тоже.

— С ума сойти…

— И вообще довольно приятный парень, как-то познакомились в одной компании. А знаешь, что значит «Просинец»? Старое славянское название зимнего месяца, декабря, что ли.

— Ты и это знаешь, чудо природы? Или как-то услышал в одной компании? Слушай, муж и повелитель, ты воистину велик!

— Что есть, то есть, — скромно согласился я. — Ладно, отвлеклась? Асище мое, а теперь слушай: тебя трясет на пустом месте, без всякой причины. Значит, надвигается перемена погоды. Моя нога с таким мнением согласна.

— А голова?

— Они пока молчат-с. Похоже, послезавтра повернет на мороз. А вы, пациент, сделайте поправку на погоду и успокойтесь. Иди работай и не психуй.

* * *

Когда я вернулась, Шварц с помощью клиенток подбирал своему голему прическу. Все-таки у Сережки под белыми лохмами мозги имеются. Взял дешевенькую программу подбора прически и макияжа, скомбинировал с «Адобе фотошоп» и, смотрю, уверенно лепит фоторобот. Можно программу обкатать и нести на продажу в угрозыск, СБ и ЦРУ. А то и «Моссад» возьмет.

У театрального Рюрика волосы были зачесаны назад, беспардонно выпячивая две перспективные залысины с более стойким мыском посредине. «Наш Гарик», при тех же объективных данных, волосы зачесывал набок, благодаря чему одна залысина пряталась, другая же выглядела широко разлившимся устьем аккуратного пробора.

«Членки кооператива» несколько поспорили из-за цвета волос: Карина настаивала на темном шатене, Катерине же виделся не самый черный брюнет с чуть-чуть каштановым отливом. Сережка успокоил их, что распечатка все равно будет черно-белая и каштановый отлив на ней исчезнет. Зато обе единогласно согласились на легкую, совсем легкую седину на висках.

— У других в его возрасте куда больше седины! — сказала Карина.

— А кстати, сколько же ему лет? — въехала я с вопросом.

— Не очень молодой, лет тридцать пять — сорок…

Я тут же пожалела, что въехала.

— А может, и сорок пять, — бросила Катя.

— Значит, точно вы не знаете?

Катя сказала «не-а», Карина отрицательно покачала головой.

Шварц тем временем импортировал рожу голема из «премьера» в «фотошоп» (Во какая я умная стала! И каких только слов не выучишь на нашей работе!) и принялся рихтовать по наказам избирателей. Я время от времени влезала с подсказками, вопросами и комментариями, и в конце концов слово «голем» прозвучало вслух.

Катерина тут же встрепенулась:

— А почему «голем»? Я думала, это называется «фоторобот».

— Это синоним, — раздался у меня из-за спины голос Димки. — Так назывался робот, которого, по преданию, создал из глины Л(в Иегуда бен Бецалель, придворный алхимик императора Рудольфа Второго.

— А он был император чего? — полюбопытствовала Катя.

— Священной Римской империи, — терпеливо отвечал Дима. — А по совместительству — король Чехии.

Шварц косился на него, и в видном мне правом глазу прыгал дикий хохот.

— Так это же история средних веков! — возмутилась Катерина. — Какие тогда могли быть роботы?! Тогда ещё даже транзисторов не было.

— Ну, слово «робот» тоже возникло раньше транзисторов, его придумал писатель Карел Чапек… кстати, чешский писатель.

Шварц прервал затянувшийся историко-лингвистический экскурс и вернул заказчиц к делу. Часа через полтора решили остановиться на достигнутом.

Синтезированный Гарик довольно заметно отличался от рекламного актера. Щечки у голема не так бросались в глаза, потому что плавно перетекали в хорошо развитую шею, мениском вздувшуюся над крахмальным воротничком (не без моего ненавязчивого влияния). В целом лицо было немного длиннее, носогубные складки прорисовывались резче, но уголки рта остались приподняты. Не знаю, получилось ли оно «более мужественное и властное», но более самоуверенное и наглое — точно. А я уж без всякого компьютера мысленно пририсовала ему перстень в три фаланги, мобильник… Да! Красота это страшная сила. Хуже напалма.

— Ну что, девушки, сходство есть? — спросил Димка.

— Да чего там, похож! — решительно заявила Катя. Она устала, ей явно хотелось покончить с этой возней.

Карина была настроена осторожнее:

— Фигура хорошо получилась, а лицо… Как будто все на месте, и нос такой, и брови — а выражение все же не то.

— Но узнать его по этой картинке можно?

— Наверное, можно…

Андрей (и когда он подошел?) задал более профессиональный вопрос:

— Вы случайно не припоминаете, среди посетителей клуба не было кого-то похожего? А то недолго и перепутать.

— Не перепутаете! — уверенно заявила Катя. — Такого, как Гарик, второго нет!

А Карина добавила осторожнее:

— Нет, отличить, конечно, можно. Хотя они там все на одно лицо.

 

Глава 13

Под трубы и кимвалы

Старое серое здание прямо на Хазарской начали ремонтировать чуть ли не в новогоднюю ночь. За десять дней бывшая детская поликлиника засверкала свежей кремовой штукатуркой и стала похожа на античный храм. Внутренние работы продолжались и днем и ночью. А перед фасадом уже крутились богемного вида молодые люди, прикидывая, как разместить вывески между окон.

Одновременно все средства массовой информации города запестрели новым и непривычным для уха названием — «Союз обворованных». Пока больше ни слова сказано не было. Кроме, пожалуй, ссылки на некогда официальную газету профсоюзов. Там под неприметным заголовком «Наука на службе человеку» опубликовали интервью с одним из ученых двухмиллионного Чураева, который подробно рассказывал о своей книге «Химик в Чернобыле», вышедшей в Америке. Успех такой довольно специфической темы был неожиданным и ошеломляющим книга целых три недели прочно удерживала первую строчку в списке бестселлеров газеты «Нью-Йорк Таймс», а кроме того, две цитаты из неё привел представитель штата Кентукки во время рассмотрения в конгрессе вопроса о дополнительном финансировании работ на объекте «Укрытие». Эта книга, по словам автора, явилась плодом глубокого анализа материалов, накопленных за десять лет работы в области защиты атомных электростанций. Первые данные появились на следующий день после взрыва реактора, когда автор книги оказался возле развороченного четвертого блока АЭС. В интервью уделялось также несколько слов жизненному пути автора книги, его научной и общественной работе. И уж в самом конце интервью ученый, к.х.н. Б. О. Дубов, рассказал, что собирается выступить в суде от имени всех обманутых вкладчиков города. Он прекрасно понимает, что судебные издержки будут огромными, но готов идти до конца, отсудить обратно все деньги, отобранные у трудового народа, и потому гонорар за книгу полностью отдает на связанные с этим расходы. Последней строчкой интервью был адрес приемного пункта нового «Союза защиты вкладчиков», или, как говорят в народе, «Союза обворованных».

Как водится, на такую серьезную публикацию обратили внимание только закоренелые читатели газеты. Но одновременно на региональном телевидении, в программе «Неформальный лидер», промелькнула полуминутная беседа с ученым Дубовым о «Союзе обворованных», его целях и источниках финансирования, а неделей позже со всех каналов уже вопрошали рекламные ролики с широко известным красноармейцем в буденовке: «Тебя обобрали трасты?! Иди в СООБ!» Хотя подробно никто об этом самом СООБе не говорил. Только адрес и дата открытия: 25 января.

И вот, наконец, двадцать пятое января наступило. Дом на Хазарской под вывеской «СООБ» сверкал чистотой, но отнюдь не роскошью отделки: даже самые возвышенные цели не приносят лишних денег. Поэтому двухэтажный особняк арендовали в складчину: на первом этаже половину левого крыла, считая от главного входа, занял тот самый таинственный СООБ, вторую половину коммерческая аптека, а справа разместился ювелирный магазин с пунктом обмена валюты в предбаннике. Второй этаж заселили какие-то две неброские фирмы. На дверях второго этажа не было написано ни слова, но охрана пункта обмена знала, что там работают люди покруче, чем СООБ. Потому что в любое время дня туда приезжали господа на хороших машинах и с хорошенькими секретаршами.

Сам «Союз обворованных» открылся ровно в девять часов. Первых посетителей было немного — человек десять-двенадцать. Против обыкновения, никаких очередей, чтобы задать самый ерундовый вопрос и получить в ответ привычное: «Не видите, мужчина, я занята, приходите позже». Встречал посетителей приятный господин неопределенного возраста, где-то на пути от двадцати семи к пятидесяти. Чуть редеющие волосы, идеально сидящий костюм, приятный голос, безукоризненная улыбка.

Это был юрист «Союза», специалист по гражданскому праву, Григорий Мироненко. Он собрал посетителей в небольшом зальчике на первом этаже, пригласил садиться и начал:

— Добрый день! Я рад видеть вас здесь сегодня, в первый день работы «Союза защиты вкладчиков». Сразу хочу попросить прощения за наши стулья собирали мы их, как говорится, с бору по сосенке, но зато, как видите, все сидят. Можно начинать? Итак, цель нашей деятельности — судебным путем добиться возврата денег, обманом отобранных у рядовых граждан. У нашего союза уже имеются документальные подтверждения того, как некоторые из трастовых компаний распоряжались средствами, поступившими на их счета по договорам доверительного управления. Анализ этих материалов неопровержимо доказывает, что трастовые компании отнюдь не искали инвестиций, которые бы приносили прибыль вкладчикам. Однако мы не можем обратиться в судебные инстанции, потому что не имеем юридических полномочий от вас, тех, кто эти деньги вкладывал, и документальных свидетельств — ваших договоров. Сейчас любой из хозяев такого траста может нагло врать в лицо, что на приобретение, скажем, трехэтажного дома он тратил свои кровные, лично заработанные деньги. Поэтому мы и собираем вас. Наш «Союз» создается специально для того, чтобы консолидировать обманутых вкладчиков… Фигурально говоря, мы хотим пустить поезд по правильной колее. Ведь раньше каждый из вас бился в одиночку: кто подавал заявление в милицию, кто в общество защиты прав потребителей. А кто-то даже искал защиты у криминального мира. Но… Результат известен и печален. Поэтому мы выбрали другой путь, проверенный и законный…

И дальше пошел неторопливый рассказ о том, как создатели «Союза» представляют себе совместную работу.

— Мы понимаем, что на наши предложения согласятся не сразу и не все. Кто-то по-прежнему больше доверяет пролетарской милиции, кто-то надеется на крепкие кулаки местного дворового авторитета Васьки Слоеного, кто-то просто не хочет открыто сказать, откуда взял деньги. Ну что ж, это ваше право. Как видите, мы вас не регистрируем и не фотографируем. Вы послушаете меня, а дальше можете сколько угодно думать и решать, хотите ли сделать следующий шаг. Наши телефоны указаны вот здесь, в углу страницы. Возьмите с собой наш ознакомительный листок, передайте знакомым. Платить за него не нужно. Вы можете задать вопросы мне, можете позвонить по любому из этих шести телефонов, и вам ответят профессиональные юристы. Такие же, как я, выпускники нашей юридической академии…

В ходе дальнейшего рассказа выяснилось, что «Союз» не ведет каждое дело отдельно, а, наоборот, объединяет людей. Каждый из членов «Союза» продает свой инвестиционный договор с трастовой фирмой «Союзу» за десять процентов от суммы, которая по этому договору передавалась в управление. Таким образом, «Союз» станет юридическим владельцем «контрольного пакета» договоров и уже от лица всех членов «Союза» сможет выставлять иск каждой из трастовых компаний. В случае благоприятного решения суда и передачи денег «Союзу» каждый из тех, кто продал свой договор, получит ещё восемьдесят процентов от номинальной суммы. Оставшиеся десять пойдут на оплату труда юристов и других наемных работников «Союза»…

Некоторые слушатели уходили с этой первой, вступительной, беседы в недоумении. Кто-то сразу обозвал «Союз» очередным жульничеством, кто-то другой охрипшим голосом спросил:

— А ты, мужик, что, ещё надеешься свои бабки вернуть? Эти хоть десять процентов дают, все лучше, чем ничего…

Такие разговоры шли за стенами «Союза». А внутри начинался следующий этап — работа с теми, кто сразу изъявил согласие. Их пригласили наверх, где сидели улыбчивые молодые люди и девушки. Теперь уже каждому ещё раз и гораздо подробнее отвечали на все возникшие вопросы. Еще раз предлагали подумать, посоветоваться дома. Решить для себя, устраивает ли обещание возвратить основную сумму денег уже после того, как процесс будет выигран. Кто-то все-таки вздыхал и уходил — думать. Кто-то оставался, а один решительный гражданин даже сказал:

— Да черт с ними, с деньгами этими. Уже сгорели. Я только на суд хочу прийти, в глаза тому вору посмотреть и при всем честном народе сказать ему, что он ворюга!

Первый этап работы начался. В двенадцать Мироненко опять спустился на первый этаж вести вступительную лекцию. А потом был ещё сеанс в три, а потом — ещё один, в шесть вечера. К восьми приехал Дубов. Тот самый ученый-химик, который придумал открыть «СООБ».

— Как вам показался первый день, Григорий Иванович?

— Никогда не думал, что читать лекции так утомительно. Честно говоря, я чувствую себя просто выжатым как лимон.

— А что люди? Как реагируют? Сильно нас ворюгами ругают?

— Нас? Ну что вы! Наоборот, какая-то старушка даже сказала: бедные, мол, зачем вы за такое гиблое дело взялись. Съедят, мол, нас гады эти проклятые и не подавятся…

— Понятно. А что персонал, на ваш взгляд? Как справляется?

— Ну, я бы сказал, что для первого дня совсем неплохо. Работают строго по инструкции.

— Не удивительно, — польстил Борис Олегович, — вы же их сами набирали.

— Все же выбор был ограничен… Когда вы поставили мне задачу найти одновременно и юристов и психологов, я подумал, что таких просто не бывает. Но, оказалось, бывают.

— И все же окончательный выбор был ваш.

«Как же, голубчик, справился бы ты сам! Помогли добрые люди! И психологов юридических можем, и биологов математических… Все можем».

— А что-нибудь любопытное произошло? Нашли кого-нибудь из э-э… интересующего нас контингента?

— Пока данные не поступили. Но ведь работа только через полчаса закончится. Вот тогда мне все рапорты за день и сдадут.

«Эх, — подумал Слон. — Все-таки хомо советикус есть хомо советикус… Ему и в голову не придет поздравить юных коллег с началом работы и отпустить на полчаса раньше… Ты им послабление на копейку, они тебе рублем из одной только благодарности ответят!»

— Знаете, Григорий Иванович, я ведь не просто так приехал. Привез… э-э… символический знак признательности вашим девочкам… Давайте-ка на сегодня закрываться. Устроим людям праздник по случаю первого дня!

Народ жизнерадостно отреагировал на команду «Кончай работу!». Собрались в том же самом зальчике, выслушали поздравление Дубова и радостные для каждого труженика слова, что начальство выставляет шампанское по поводу успешного начала работы.

Все-таки день был действительно первый, в конторе не нашлось никаких чашек-ложек, и потому пили благородный напиток из одноразовой посуды. Пяти минут непринужденного разговора хватило, чтобы все почувствовали себя знакомыми тысячу лет. Начались анекдоты, кто-то уже пересказывал свои первые впечатления. И тут в разговоре мелькнул мужик-алкаш…

— Какой алкаш? Почему вы так решили? — живо вмешался Борис Олегович.

— Сам сообщил. Без ложной скромности, — иронично ответила Верочка. Спрашиваю, откуда у него такие деньги, мол, на суде придется указывать источник средств. Он и говорит, в самом деле, откуда у алкаша с тридцатилетним стажем такие бабки, это его попросил сделать вклад сосед снизу. Потом, когда деньги погорели, сосед этот, то ли Виктор, то ли Валерий, даже ругаться приходил. Но взять с алкаша нечего, он и отстал…

— А почему алкаш этот… кстати, его-то имя известно?

— У меня записано… Там, наверху… Фамилия такая простая… О, Сидоренко. А что «почему»?

— Почему этот Сидоренко согласился распоряжаться чужими деньгами?

— Так сосед плакал ему, что там вроде, в трасте, только до определенной суммы положить можно. А если больше, то заставляют заполнять декларацию о доходах, кому ж охота… А главное, как я понимаю, ему этот сосед десять процентов с каждых процентов платил, чего же не постоять в очереди полчаса…

— Понятно. — Голос Слона стал не таким жестким. — Адрес этого Сидоренко записан?

— Конечно, и адрес, и телефон. Алкаш-то он алкаш, но телефон ещё не пропил.

— Хорошо. А что-нибудь ещё интересное сказал алкаш Сидоренко?

— Не-а. Только посмеялся, что соседу про «Союз» говорить ничего не будет, а денежки все себе заберет, сколько бы их там ни было.

— А на какую сумму у него договор заключен?

— На семь тысяч.

Дубов несколько раз кивнул.

— Этого не на одну бутылку хватит… Спасибо, Вера Васильевна.

Никогда Слон на память не жаловался, нужные имена-отчества запоминал с первого раза.

Чуть позже Дубов вместе с Мироненко поднялись на опустевший второй этаж.

— Пожалуйста, Григорий Иванович, обращайте внимание своих сотрудников именно на такие визиты. Кто-то за кого-то отдавал финансы в управление. Обязательно выяснять, за кого, почему, какую долю имел. В идеале — узнавать координаты того, кто поручал вкладывать деньги. Наиподробнейшим образом. Вот смотрите, что сегодня обнаружилось: этот Сидоренко никому никаких денег отдавать не намерен. Значит, его сосед Виктор-Валерий может заявиться к нам, свое отбирать.

— Так что, у таких договора не выкупать?

— Отчего же? Выкупать, конечно. Но точно выяснять настоящий источник и оценивать возможные последствия… А Веру Васильевну ещё раз поблагодарите при коллегах от моего имени и вновь напомните сотрудникам, чтобы как можно подробнее фиксировали все нестандартные случаи. А вы мне передавайте сводочку. Или я по вечерам буду к вам сюда приезжать. Пока у вас каждый день по четыре лекции?

— Да, девять, полдень, три и шесть.

— Отлично, буду приезжать в семь двадцать… Или же на следующий день после десяти утра.

Перед уходом Дубов ещё раз заглянул в зал. Ряды празднующих заметно поредели, да и те, что остались, уже поглядывали на часы. Борис Олегович улыбнулся с порога:

— Ну как, господа, я полагаю, достаточно для первого дня работы? Всем огромное спасибо. До завтра!

По дороге домой он похвалил себя, что не послушал Адама и нашел грамотных юристов-психологов. А вернее, больше психологов, чем юристов. Он чуял, что вот таких алкашей, которые сдавали деньги за соседа, будет ещё достаточно. Но сколько из них не поспешат признаваться, что деньги чужие? Надо отрабатывать технологию опроса. Интересны не алкаши, а именно соседи снизу. Не обязательно этот Виктор-Валерий, семь тысяч — ещё не сумма, но появятся и другие…

 

Глава 14

Привлекательная блондинка ищет работу по специальности

Совершенно мне это не нравилось. Ничего я не имел против Ирины Гончаровой и, скажу честно, при других обстоятельствах возражать бы не стал: девка неглупая, надежная и крепкая. Как говорится, с такой можно идти в разведку. Вот только в разведку мне её брать было не положено. И никаких особенных опасностей не предвиделось, и ретив(е ничего мне не вещало, просто… Просто я шел делать дело, за которое мне платят деньги, и риск входил в мои служебные обязанности. А она тут — сбоку припеку, посторонний человек, вовсе ей ни к чему лезть на рожон.

И ведь собирался я их с Жекой предупредить, чтобы держались от нас подальше, хотел позвонить из города, но Ася, когда прием у Слона не принес никаких опасных последствий, меня просто затюкала — «паникер, параноик…».

Ох, рано я начал жену слушаться! Столько лет своим умом жил, только на себя полагался, а теперь вдруг рядом постоянный партнер, и в деле, и в доме. И когда успела выработаться привычка вместе обсуждать и вместе решать?..

Короче, не позвонил. И как раз в тот момент, когда мы сидели и придумывали, как подобраться к клубу «Комфорт», в офис заявилась Ирина. Пришла, понимаешь, на работу наниматься! Говорит, к мамочке ни в жисть не вернется (да уж, мамочка тот ещё подарок, если Ирка от неё куда угодно сбежать готова была, вплоть до замужества в Махден!), говорит, сколько можно у Женьки на шее сидеть, мало ли что любовь, но я ж молодая, здоровая как лошадь, на мне дрова возить, возьмите к себе — сперва хоть уборщицей и на телефонные звонки отвечать, мол, их нету, что передать, а потом подучусь немного, вон когда надо было за тем человеком следить, так у нас с Женькой же получилось…

Тут я пальцем показал ей, чтоб заткнулась, выдернул телефонную вилку из розетки и тоскливо оглядел приемную. Если жучки в стенах…

А насчет того, что она говорит, — положим, когда надо было следить за Алексеем, готовившим убийство Арсланова, получилось у Женьки, а ты, девонька, замок Эльсинор изображала… Хотя, может, я не прав — не декорацией Ирочка служила, а отвлекающим фактором большой мощности…

Я покосился на Аську. Она строила жалостное лицо. Вот глупые девки, что молодая, что старая! Сама встряла не от хорошей жизни, а теперь пацанку в такое дело втягивать…

И я не стал поддаваться.

— Ирочка, не знаешь ты, о чем просишь. Тебе хоть двадцать-то уже исполнилось?

— Исполнилось! На следующий день после похорон мэра…

Господи, совсем девчонка… Правда, успела повидать такого, что другому за целый век не достанется…

— Ирочка, послушай… Мы своим ремеслом занимаемся не по доброй воле и не из любви к приключениям. Так сложилось. Пару раз уже попадали в переделки, сама знаешь… Но тебе-то оно зачем? Романтики захотелось? Будь она проклята, романтика эта. Найди себе работу поспокойнее. Скажем, воспитательницей в детском садике. Тебя малышня любить будет.

— Не понимаете вы! Я ведь теперь до конца жизни буду помнить, что… нечистая… Да разве можно меня к детям подпускать?! У меня одна надежда гадов вылавливать, чтобы другим жизнь не ломали. Тогда, может, хоть перед собой оправдаюсь…

Тут уж всполошилась Аська:

— Ирка, идиотка! Ну что ты мелешь! Все ведь нормально, и Женька тебя любит, можешь мне поверить, я с того самого первого раза поняла, на даче, помнишь?.. Тогда ещё увидела, что у вас с ним все хорошо будет!

— Любит… Только иногда как накатит на меня — и твердо знаю, что не любит, а жалеет.

Аська заткнулась.

Но я решил положить конец разговору:

— Ирина, кончай из меня слезу давить. Вот Ася не даст соврать, совсем недавно мы с ней разговаривали: за нами следят. Я даже собирался специально вас с Жекой предупредить, чтобы держались от нас подальше. Я боюсь, вас с ним могли заприметить, когда вы фотографировали… И если вдруг ты в нашей фирме начнешь работать… Просто нельзя, понимаешь? Не только тебе опасно мы из доверия выйдем.

Что тогда будет, развивать я не стал, но, кажется, до неё дошло. Задумалась.

Однако тут у моей благоверной некстати сработала творческая фантазия:

— Димыч! Но раз уж Ира ищет работу, то почему бы ей в «Комфорт» не заглянуть? Девушка молодая, симпатичная, здоровая, хочет устроиться… Да хоть официанткой!..

В общем, укачали они меня напару. И мы взялись за подготовку легенды и нашей новоиспеченной шпионки.

* * *

Нашли клуб без проблем. Дима, оказалось, в этом районе все проходные дворы знает. Привел меня, показал издали вход, подтолкнул в спину — и я пошла.

Как-то мне не по себе было, и тогда я, чтобы отвлечься, начала шпионить — глядеть во все глаза и перекладывать на слова, чтоб лучше запоминалось.

Домик смотрелся так себе. Двухэтажный, кирпичный, само собой, — у нас в городе деревянные если и есть где в частном секторе, то сразу не поймешь: обмазанные, побеленные. Этот тоже оштукатуренный, гладенький, светленький. Но отделка могла показаться суперовой только человеку, который в жизни не видел здания краше райкома партии. А может, они специально. Чтобы людям глаза не рвать. Но стены — как ни штукатурь, а старые стены есть старые стены.

Там, на востоке, в Махдене, видела я таки-ие клубы — дворцы! Этот рядом с ними совсем не катит. Хотя и клоповники там тоже есть, кому что по карману. А это — на местный карман. Для тех, кто думает, что они богатые.

На входе стандартный охранник в черном. Вот тут есть отличие. Тамошние — толстые, аж жирные. А здешние — молодые, высоченные, хорошую фигуру никакая теплая куртка не спрячет. На лицо, конечно, не Микки Рурки. Хотя этот ничего из себя. И здоровенный, как шкаф с антресолью.

Теперь главное — глаз не опускать. Тут не Махден, с чего это я перед мужчиной глаза опускать должна?!

Но никто меня останавливать не собирался. Охранник посторонился, и я без проблем вошла внутрь. Дверь бесшумно закрылась за мной. Держись, Ирэн, тут бояться нечего. Пусть они тебя боятся! Это у Конни, подружки моей в Махдене, было такое заклинание.

Лестничная клетка освещенная, тепло. Ступеньки из мраморной крошки, довольно крутые, а на повороте не площадка, а тоже ступеньки, только по винту. В жизни такого не видала! Это что же, у них пьяные гости по такой лесенке шастают? Ну-ну… Нет, наверное, все-таки гостей на первом этаже принимают.

Я решительно потянула за начищенную медную ручку.

— Добрый день, чем могу помочь? — поднялся из-за стола ещё один охранник, ростом, правда, поменьше первого, но тоже не карлик — выше меня!

— Я по объявлению, насчет работы. Вы же ищете менеджеров?

— По объявлению? — Удивился. — Не слышал… Обратитесь к директору. Он или в зале, последняя дверь по левой стороне, или у себя — по коридору направо до конца. Спросите Виталия Ефимовича.

Так, внимательно смотрим по сторонам. А внутри-то клуб получше, чем снаружи, вкуса куда больше… На полу темный паркет. Хорошо хоть, не кретинское ковровое покрытие. Это у меня зимние ботинки на толстой подошве, а у дам вечером каблучки — весь ковер истычут. Зато, наверное, здорово цокают по паркету. Ремонт приличный, под потолками везде лепнина. Похоже, родная, с прошлого века, только подновленная, а не теперешняя халтура… Двери дубовые, две справа, две слева. Вторая правая приоткрыта, вот там как раз ковер на полу, кресло большое и, по-моему, стеллаж с книжками. Да, тут дворовые бабки промахнулись: точно не бардак. Там журнальчики ещё можно найти, особые, но чтоб книжки…

Мне, похоже, сюда. Двери большие, двухстворчатые, ручки здоровенные. А поворачиваются легко, значит новые.

Зал хороший, ничего не скажешь. Совсем небольшой, правда. А чего, это ж не «Дворец спорта», они гостей, небось, не на тысячи считают и не на сотни. А человек тридцать тут спокойно поместится. Чисто, уютно. Рестораном не пахнет. Может, только самую малость тянет табаком. Люстра обалденная. Сейчас, по дневному времени, естественно, не горит. А чего ж ей гореть, когда денек сегодня на редкость для любой зимы — солнечный, аж глаза слепит. Свет от снега отражается… Красота. И в каждой хрусталинке под потолком свое маленькое солнышко сверкает.

Столиков в зале… точно, шесть. Сейчас без скатертей, стулья вверх ногами на них. Сиденья мягкие, лак не поцарапают. Ну да, это, наверное, во всем мире так — чтобы удобнее убирать и полы подметать… Но сейчас уже чисто, только у окна парень возится, шпингалет, что ли, ремонтирует…

Музыка играет — но не колонки, а живой оркестр. В углу возвышение вроде сцены, и там музыканты репетируют. Двое со скрипками. Еще двое с такими большими-большими, что-то из них контрабас, что-то виолончель. Я их путаю. Один у рояля. А рояль не черный, как обычно, а такой… Красного дерева, огромный, классный.

Музыканты все в джинсах и в лысинах. Тот, что с контрабасом, не только лысый, но ещё и в очках. А за роялем — черный, седоватый, лысина только на макушке, пятачком.

В общем, зашла, стою, а они себе играют. На меня внимания не обращают. Я жду, молчу. Только ушки торчком поставила, вдруг чего интересного услышу. Я же в разведке.

Играют они что-то такое, из молодости моих родителей. Хорошо, дружно играют. Вдруг прекратили — не все враз, кто-то скрипнул, кто-то бумкнул. Это, выходит, только мне кажется, что хорошо. А им слышно, что не очень.

Тот, что со скрипкой, голову налево повернул, говорит:

— Ливанов! Добавь два такта проигрыша. Мы не поспеваем, Толя!

Я их перерывом воспользовалась, спрашиваю:

— Извините, пожалуйста, а кто здесь Виталий Ефимович?

Вот тут они наконец на меня поглядели. Тот, что на рояле — он, что ли, Ливанов? — оказался круглолицый и в круглых очках, как Пьер Безухов из «Войны и мира», только старый, на лицо такой… несвежий…

А тот, что со скрипкой, длинный, худоватый, чуть-чуть на Абдулова похожий, говорит:

— Виталий Ефимович вышел, посмотрите в кабинете или на кухне.

— Спасибо, — говорю, разворачиваюсь, про себя повторяю: «Ливанов Толя, Пьер Безухов, Абдулов». Чтобы запомнилось.

Вышла обратно, теперь пошла по правому коридору, как охранник говорил. Слева две двери с обычными картинками, понятно, туалеты. Слишком близко к залу, наверно, не захотели затеваться с переносом всей сантехники… Справа дверь без ничего — ни номера, ни картинки. Даже ручки нет. Интересно… А коридор потом налево сворачивает узким проходом, зато прямо — дверь с табличкой «Директор».

Так. Изобразим лицо — не наглое, но и не подхалимское, я не попрошайничать пришла, а на работу наниматься. Для солидности постучать надо. И потом, не дожидаясь ответа, открыть дверь — может, его и здесь нет, может, он на кухне…

Но он оказался на месте. Сидел за столом, только поднял глаза. Довольно старый — пятьдесят, не меньше, — небольшой, они тогда все мелкие были, но симпатичный: не толстый, улыбается, глаза чуть прищуренные. Кажется, дед ехидный, но не вредный.

— Вы Виталий Ефимович? Я по объявлению, насчет работы.

— По объявлению? А мы не давали объявления.

Ну, это мы отрепетировали.

Лезу в сумочку, достаю газетку:

— Так вот же объявление, «требуется менеджер зала»…

У него брови на лоб полезли, протягивает руку. Я ему газетку сложенную подаю, показываю пальчиком (маникюр у меня скромный, розовый, ноготь в меру длинный).

— О-о! — говорит. — Лапочка, так вы чуть-чуть напутали. Это салон «Комфорт» на Успенской, а мы — клуб «Комфорт» на Рождественской…

Ну, тут уже я говорю:

— О-ох! Вечно я эти церковные названия путаю! Было бы написано «Чичерина», так не перепутала бы…

Но уходить не спешу, стою твердо.

Дед на меня снова глаза поднимает, улыбается:

— Вы хотели работать менеджером зала? А что это такое?

— Господи, — отвечаю, — да просто старшая официантка! Записывать, кто на когда столик заказал, следить, чтобы вовремя освободился… Гостей встретить, поздороваться, усадить… За девушками присматривать, чтобы бегали поживее, держались вежливо, лишнего не позволяли… Улаживать, если что началось, вышибале вовремя мигнуть. Короче, чтоб был порядок и все на уровне.

— Ну что ж, — говорит, — по сути верно… Да вы садитесь, и шубку снимите, у нас тепло.

Так-так… На фигуру, значит, хочет глянуть, старый. А пусть глядит, не горбатая и ноги не кривые!

Повесила я шубку на стоячую вешалку в углу, повернулась, чтоб со всех сторон оглядел, села — у него перед столом довольно удобное креслице для посетителей.

— А вы, — говорит, — простите, как вас зовут?

— Ирина, — отвечаю.

— Так вот скажите мне, Ирина, а если, к примеру, подзывает вас солидный гость и говорит, что ему приглянулась такая-то девушка и нельзя ли, чтобы она подошла к его столику… Ваши действия?

Я чуть задумалась — такого поворота разговора мы не разбирали. А потом говорю уже просто от себя, не по роли:

— Я думаю, если это постоянный клиент, он такого разговора не заведет, знает уже, что не то заведение…

Дед выжидательно так бровь приподнял:

— А как вы определили, что это не то заведение?

Ну, положим, я ему не стала говорить, что сам воздух тут другой, нечего показывать, что разбираюсь.

— Да очень просто! Во-первых, заметила через открытую дверь книжные стеллажи, во-вторых, услышала, какую музыку играют ваши музыканты.

Дед хмыкнул, головой качнул, продолжает:

— А если клиент не постоянный, а в первый раз пришел?

— Для начала вежливо объясню, что этим поставит девушку в неудобное положение, она, мол, может потерять работу. А дальше — по обстоятельствам.

— Ну допустим… А если клиент не по-русски заговорит?

Ну, я скромненько объясняю, мол, на основных европейских языках смогу сказать здрасьте-до-свиданья, что покушать-выпить и сколько стоит… ну, по-арабски тоже…

Дед удивляется, откуда я такая грамотная, я скромненько — не такая и грамотная, нахваталась, это ж по нескольку слов всего, а читать, извините, могу только по-английски и по-испански. А откуда — в подробности не вдаюсь. Не рассказывать же ему, как меня Манохин с женушкой отправили в Махден вроде бы замуж выходить, а оказалась я в борделе…

Одним словом, делаю себе рекламу, лишнего не говорю, а сама по сторонам смотрю: телефон с интеркомом, компьютер, факс, слева на подоконнике — маленький телевизор, но выключен…

А дед надумал очередной вопрос…

* * *

Я неспешно обошел двор — в целом знакомый, приходилось через него не раз проскакивать — отметил новые асфальтированные дорожки и охраняемую стоянку, открытую калитку с выходом на Аптекарскую, аккуратные штакетники вокруг клумбочек (тут люди спокон веку цветы сажают, а раньше, говорят, и огородики какие-никакие держали).

Познакомился со здоровенной собакой Дианой и её интеллигентной хозяйкой, узнал, что, оказывается, в Чураеве нет бладхаундов-мальчиков и это большая проблема, она (хозяйка) уже наводила справки через клуб… нет, при чем тут клуб «Комфорт», она имеет в виду клуб собаководства… а «Комфорт» — ничего интересного, заведение для новых русских, но из тех, что сортом повыше, с налетом культуры…

Глупости старухи говорят, какой публичный дом! Клуб, как у них там, за границей. Спокойное заведение, разве что летом музыка слышна, но вполне приличная, классика и негромко…

Нет, знакомых у неё там нет, а жаль — может, у таких людей и есть выходы на мальчиков редкой породы.

Нет, она не думает, то есть, она думает, что если мою родственницу возьмут на работу, то ничего плохого ей не грозит…

Диана уволокла хозяйку дальше по маршруту обнюха, и я тоже продолжил обнюх.

Доступ к клубу был со всех сторон свободный, имелся даже старый ясень, который ветками лез прямо на балкон второго этажа, но стекла в окнах стояли зеркальные, односторонние, а за ними наверняка имелись жалюзи.

Флигель, несмотря на высокие этажи, все-таки уступал соседним домам, и бабки наших заказчиц действительно могли его отслеживать на всех уровнях, в том числе с господствующих высот. Я даже отметил окна, где сам посадил бы наблюдателей…

Прикурил у встречного деда, узнал, что когда-то здесь был очень интеллигентный двор, а теперь завели этот бардак… Точно-точно, дурак я буду, если позволю молоденькой племяннице к ним на работу наняться, испортят девчонку… Нет, драк тут не бывает и по пьянке песен не орут, но это же истинное гнездо разврата для нуворишей!

Ай да дед, это кто ж теперь такое слово помнит!

Впрочем, интеллигентный дед тут же испортил впечатление, доложив, что блядей нувориши привозят с собой, но высшего разбора, не дешевок, и даже если мою племянницу лично не зацепят, то все равно наберется она чуждого мировоззрения. Не советую, не советую…

Прохожая бабка куртуазно поприветствовала Всеволода Кирилловича, была немедля введена в курс моих проблем, смерила меня высокомерным взором, после чего попеняла Всеволоду Кирилловичу, что нечего лезть со своим мнением, может, этому молодому человеку и его племяннице именно такое и нужно… впрочем, уж не вон та ли девица и есть племянница?

Я извинился и пошел навстречу Ирине, а вслед мне прозвучала невнятная речь, из которой вырвалось ненароком произнесенное тоном выше слово «сутенер».

* * *

Вот смеху-то — меня на работу берут!

Я остановилась на крыльце, глотнула свежего воздуха, огляделась. Дима быстренько отошел от каких-то деда с бабкой, а лица у них были почему-то прокурорские. Видать, пока я торговала мордой и нанималась на работу, Дима опрашивал местных жителей, да чем-то им не понравился.

На улице Дима говорить о деле не велел, и в офис меня не повел. Пришли мы к нему на квартиру (и не так давно они отсюда переселились, а уже вид заброшенный), и там, за чайком, спокойно обменялись добытой информацией.

Оказалось, что ничего особенного мы не увидели и не услышали. Ну, общие впечатления о клубе, охране, обстановке, а из конкретных фактов — что директора зовут Виталий Ефимович, а пианиста — Толя Ливанов.

Тут Дима заметил как-то рассеянно, что фамилию Ливанов где-то слышал, я напомнила, что актер с такой фамилией играл Шерлок Холмса, хотя этот Ливанов совсем на Шерлок Холмса не похож, небольшой, весь кругленький и очки круглые, он больше похож на Пьера Безухова…

— Да нет, — Дима досадливо покрутил головой, — где-то совсем в другом месте… Ладно, может, ещё вспомню…

Зато мы с ним подробно обсудили возможность наняться на работу в клуб «Комфорт». Дима велел обговорить с Жекой — как он посмотрит вообще, плюс работа допоздна, домой опасно возвращаться, это меня надо будет в четыре утра забирать — или мне там передремать пару часов, а потом уже по свету возвращаться.

* * *

На том наше с Ирой производственное совещание завершилось, а для себя я сделал заметку на память: обдумать, какие оперативные возможности при этом открываются. И обсудить с Асей.

И только когда я посадил Иру в трамвай и двинулся через проходные дворы в контору, вдруг вспомнил, как ругал себя, что начал слушаться жену и спрашивать её мнение. Да ладно, на кой тогда вообще заводить жену, если с её мнением будешь всегда несогласен?..

 

Глава 15

Ограбление

В доме на Хазарской утро двадцать девятого января началось как обычно. В восемь охрана открыла уличную дверь. К половине девятого начали появляться сотрудники левой половины здания — «Союза защиты вкладчиков». Или, попросту, «Союза обворованных». К девяти появились сотрудники аптеки и пункта обмена валюты. А к десяти потянулись и работники неприметных фирм, которые арендовали второй этаж. Начался рабочий день.

На первом этаже уже шла лекция для тех, кто впервые пришел узнать о «СООБе», в аптеке принимали партию новых немецких гомеопатических препаратов. Охранник менки, поминая всех родственников по материнской линии, менял промокшие и примерзшие цифры на указателе текущего обменного курса. Мимо него в здание один за другим шли люди.

Это потом, в больнице, он будет говорить, что с самого утра сердце было не на месте, что спиной почувствовал, как вошли в помещение не те люди. А тогда даже не обернулся. Две пары ног прошлепали по лужам и пошаркали по шипастому коврику возле входа. Примерно через минуту охранник вернулся в помещение. Подсел к милиционеру у закрытой решетки ювелирного, тот решал кроссворд в газетке. Возле окошка молодая женщина в светлой короткой шубке меняла монетки на бумажные деньги. А больше в пункте никого не было. Видать, те двое, что прошли у него за спиной, завернули в аптеку или поднялись на второй этаж.

Вдруг дверь распахнулась…

* * *

— Я только накануне зарплату получила. Так обрадовалась, что даже не спорила, когда мне кассирша наша, Инночка, полный кошелек мелочи насовала. Нет, на неё что жаловаться, она ж целых четыре кило полтинников на зарплату получила — мелких бумажек, что ли, в банке не было. Ну и подумаешь, деньги есть деньги. Только все-таки таскать тяжелый кошелек неудобно. Вот я и пошла в ближайшую менку. Им-то мелочь нужна, верно?

— Ага, я туда уже второй раз захожу. Курс у них неплохой, а народу мало — точка новая, ещё не разобрались люди. И кассирша спокойная девочка, не хамит. И от дома близко — я ж рядом живу, прямо над «Лознюковским», на четвертом этаже.

* * *

— Объявление я услышал по радио ещё давно — дней несколько назад. Да пока собрался, пока приехал… Короче, только сегодня выбрался. Оно хоть и ехать недалеко, но под ногами то лед, то слякоть. Все ждал, может, получше погода станет. А тут жена — все пилит и пилит. Надо поехать, мол.

Зал небольшой, но удобный. И не душно. Лектор на возвышении таком, вроде как ступенька одна. Ну да что я рассказываю, сами там были. А все же хорошо — нам его видно, и слышно нормально, хоть он и негромко говорил. Лекция уже к концу шла. Я, честно говоря, чуть припоздал, сидел далеко…

* * *

— Ну, так вот. Зашла я, поменяла восемь… нет, сперва хотела восемь, а потом целую десятку отдала. В кошелек положила, а кошелек в карман сунула. Тут дверь распахнулась настежь и ка-ак грохнет по стене. Ввалились… Обломы такие… Двое вроде, или, может, трое… Не, точно не скажу. Помещение-то махонькое, а они здоровые! Лиц не видно, шапочки такие вязаные, по самую шею натянуты, только для глаз и рта дырки. Один как стукнет меня — я аж в угол отлетела. Спиной о стену ударилась. А потом, наверное, в обморок упала. Потому что ничего не помню…

* * *

— …как тут раздались выстрелы. «Калаш», сразу понял. А больше это ни на что не похоже. Я ж ещё с войны звуки эти научился различать. С какой войны? Как это «c какой»? А с той самой, где мы не воевали, как вам сказало советское радио… И две пули в ногу я на той войне получил, на которой только американцы воевали… Вот я и говорю, за стенкой «калаш» строчит, я тут же к стене спиной прижался и кричу: «Ложись! Ложись!» А эти бараны только оглядываются по сторонам. Оглянулся и я. В дверях стоит один из тех, бандитов… Откуда знаю? А что бы ты, лейтенант, подумал, если б увидел амбала в кожаной куртке, на морде подшлемник с прорезями вместо глаз, в руках автомат?.. Вот и я говорю, бандюга. Стоит он, молча стоит, на стадо это мечущееся смотрит. Хотя не так уж они и метались, если по-честному. Только умные к стене отходить начали, да и то — не спеша, робко, стесняются дураками показаться. А те, что не самые умные, так и остались сидеть, рты пораззявляли. Что этот в дверях делал? Поначалу стоял просто, ничего не делал. Смотрел только. Я ещё подумал, что это он нас охранять поставлен. Потом прикинул — нет. Не охранять. Это он следит, чтобы мы к дверям не бросились и лишнего чего не увидели…

* * *

— Пришла я в себя довольно быстро. Только не сразу поняла, что со мной. Лежу я, значит, на полу… Он, конечно, ещё не очень грязный, не успели натоптать. Но все равно, у меня ж лосинки теплые беленькие были, и я прямо ими в луже сижу, и на шубке пятна грязи. Но тогда я расстроиться не успела, я вообще ничего не успела, только рукой кошелек в кармане нащупала и держу. И вдруг как начали стрелять! Громко так… Страшно… Я и закричала… Он рядом со мной упал и бледный такой. А лицом прямо мне в сапоги уткнулся.

Свидетельница высморкалась.

— Это я сейчас опять вспомнила. Молодой совсем. Беленький такой. Тот, второй, поздоровее был, покрупнее. Мне показалось, что в него тоже попали. Но он точно жив был. Я ж видела — упал, потом посмотрел так на меня… Молчи, мол, не ори, только я уже и не орала…

* * *

— Сколько выстрелов было? Две очереди, пожалуй, точнее не опишу, в помещении сами знаете как — от стенок эхо накладывается… Потом ещё одна, патрона на три или четыре… Тут женщина закричала, завизжала даже. Можно понять. Мне, бывалому, страшно, а ей каково?

А потом выстрелы ближе раздались. Только, по звуку судя, стреляли не в нашу сторону. Нет, вру, это те же три или четыре выстрела были. Женщина уже не кричала. Теперь уже и до тех баранов, что в зале были, доходить стало, кто-то за стул прячется, какая-то женщина зовет: «Витя! Витя!» А одна дура даже голову в коридор высунуть пыталась. Думала, наверное, что это кино и тут можно за бесплатно зрителем стать. А может, просто хотела выскользнуть незаметно. Этот, с автоматом, её так отпихнул, резко… Я подумал, что он с отвращением… А потом один раз стрельнул в потолок. Штукатурка так и посыпалась. Какой тут крик начался! А этот, что в дверях, даже не шелохнулся. Как стоял, так и остался, к нам лицом. Только показалось мне, что опасается он, как бы нам спину не показать. Мне в голову пришло, что на нем броник не надет… Что, броник? А, бронежилет. Я прижался ближе к стене, хотя куда уж ближе…

* * *

— Потом смотрю, сначала один в коридор выбежал. Да ещё по дороге этого, что лежал, ногой ка-ак ударит. Тот как-то покачнулся, с боку на бок… Я подумала, что он и не живой уже. Тот, что первым выбежал, кричит: «Шарый! Сюда!» Это я так подумала, что тот, сама не видела и точно не разобрала, как он его назвал, показалось мне, что «Шарый». В общем, один из тех, что в комнате оставались, к двери бросился… А? Ага, ещё один, как стоял, так и стоит возле самого окошечка кассы. Наверное, эту девочку, кассиршу, караулил… Не знаю. Только её я не видела и не слышала… Опознать? А что опознавать-то? Разве что ноги только… Здоровенные такие башмаки у них всех. Подошва толстая, трактор, одни, вроде, темно-коричневые. А может, просто промокли… на улице-то грязно, раскисло все… Я помню только, что эти ботинки, темные, какие-то неаккуратные были, в потеках… Что ещё могу добавить? Ну, ещё стреляли, только не в менке. Может, в других комнатах, может, в коридоре. Сколько выстрелов? А я откуда знаю? Я ж не эксперт какой. Много. Точнее не помню. Может четыре выстрела, может шесть…

* * *

— Вот я и говорю. Стоял он, значит, в дверях. Всего один раз стрельнул, это стадо и притихло…. В смысле, потом притихло, сначала-то вопило. А потом уже нет. А там, за дверями, кто-то куда-то побежал. А ещё я слышал что-то вроде такого: «Сюда!» Вроде так. Этот, в дверях, морду в коридор повернул, но не сильно, так, чтобы нас всех тоже видеть. А тут ещё одна очередь. Он вдруг покачнулся так неловко и падать начал. Тут и у нас падать начали: очередь эту, похоже, в нашу сторону запустили… Может, специально, может так, для острастки… Но только двое или трое кричат, и лектор тоже корежиться начал. Да не помню я, сколько раз стреляли. Мне ж не двадцать лет, и сердечко от всех этих делов так прихватило — все отдышаться пытался. Поэтому не очень хорошо я помню. Что, всего час прошел? А мне показалось, что неделя. Да понимаю я, что по свежим следам. Понимаю. Ладно. Тогда я ещё таблетку приму и попытаюсь вспомнить.

* * *

— Ага, я ещё помню! В коридоре кто-то крикнул: «Посол! Ходу!» И тогда этот, который кассиршу караулил, сразу выбежал. Двери хлопнули, нет, те, входные… Ну, точно не скажу, но, по-моему, «Посол», так послышалось… Потом кассирша сначала из своего окошка выглянула. Потом из закутка выскочила. А потом уже милицию побежала звать… А больше я ничего не помню. Только шубу жалко очень. Ее теперь же ничем не отстирать…

* * *

— А что потом? Потом ваши налетели. Раненые стонут, пока их погрузили в «Скорую»… Много кто просто сбежал, чтоб свидетелем не становиться. Ну понятно же! Натерпелись страху, а тут ещё вы мариновать будете… Я почему остался? А я не остался, я отсиживался, в себя приходил. Показалось? Мне показалось, что эти бандиты того, что у нас в дверях, нарочно положили, чтобы ваших можно было обвинить и потом убить. Как это называется, «необходимая самооборона», да? А Бог их знает, сколько их было… Своими глазами видел только этого, который нас сторожил. А все остальные… А по военному опыту если, то максимум трое. А на фига четвертый? Смотри: один у входа и контролирует коридор. Второй нас контролирует. А если, по твоим словам, лейтенант, они менку грабили, то третий и грабит. Я думаю, трое их было… Кто-то говорит, четверо, да? Ну, не знаю. Разве что специально балласт с собой брали, чтобы убить. Смешно даже… Прости, лейтенант, но если по-военному судить, глупость это. А если по-бандитскому, то не знаю. Не-а, ничего больше сказать не могу. Ладно, давай, где подписать надо…

* * *

— Я кассиром уже больше года работаю. Нет, не здесь, вообще. И никогда у меня ничего… Ни одного замечания… Да что там говорить, счастье, что жива-здорова… Так и сидела на своем месте, за стеночкой с окошком. Напал? Ну, никто не напал. А-а, этот? Он мне в окошко пистолетом грозил. Пока они там стреляли, я весь выторг отдала. А сколько там было… считай, ничего. Шестьсот долларов. Двести тысяч с чем-то рублей и двадцать немецких марок. Наших? Не помню… Тоже мало… Может, ещё на пару сотен зеленых. Ну какой выторг с утра? Не деньги им нужны были… Нет, не деньги…

* * *

О происшествии на Хазарской больше говорили в метро, чем в прессе. Количество трупов множилось с каждой секундой. Уже никто не помнил, сколько их было всего. Говорили о трех милиционерах, о павшем в неравной борьбе с применением холодного оружия самом Дубове, организаторе «СООБа». Кроме того, в перестрелке, по словам «очевидцев», пострадали руководящие работники областного, городского, районного уровня. Вот только об убитом лекторе Мироненко не вспомнил никто.

 

Глава 16

Январский дождь

 

Вчера наконец добили последний отчет для «Миража», сегодня поехали сдавать. Паскудная работа была, да и фирма паскудная. Очень им хочется утопить всех конкурентов по унитазному бизнесу, но ничего утешительного мы им не наскребли: и «Фонтенбло», и «Акведук», и «Наяда» стоят очень крепко, хозяин всех трех, небезызвестный человек Длугач Анатолий Еремеевич, работает прямо с Италией без посредников, всю таможню во главе с Матюченко скупил на корню, а потому может держать демпинговые цены. Поздно решил взяться за сантехнику Гайворон, экологическая ниша занята. Но мы нашли ему лазейку: оказалось, в соседней области, в какой-то Богом забытой Максютовке, клепают те же самые унитазы и «тюльпаны» по итальянской технологии и формам, качество дают очень приличное, а отпускная цена — тьфу и растереть. Плюс никаких границ, никакой таможни.

Самым трудным оказалось убедить Гайворона, что не надо ему требовать от Максютовки липовых надписей «Made in Italy», а надо честно ориентироваться на покупателя попроще, ставить божескую цену и добирать разницу за счет объема продаж: бедные люди ходят на горшок не реже богатых, фаянс у них колется и трескается даже чаще, а унитаз — не тот предмет, без которого можно обойтись: без хлеба обойдутся, а унитаз купят…

А ещё труднее оказалось выдавить из Павла Ивановича деньги. Паша юлил, предлагал бартер (те же унитазы, пластиковые трубы и капроновые краны), ссылался на временные трудности… Но все-таки он был дурак: перед тем, как начать крутить, подмахнул акт приемки-сдачи отчета. Хоть сейчас в арбитраж подавай.

Но в арбитраж мне подавать не хотелось, я встал и двинулся к дверям. Уже пальцы положил на ручку, приостановился на миг, повернулся, вздохнул:

— Да, Павел Иванович, придется мне господину Дубову выговор сделать, что такого несолидного клиента порекомендовал. Взрослый ведь человек, мог бы уже научиться ненадежного контрагента определять…

Паша голову вскинул — и застыл. По лицу — цвета побежалости. Кадык вверх-вниз. Припоминал: а точно ли Слон нас свел, может, я его на пушку беру? Припомнил.

— М-м-э-э… Вадим Андреевич, ну что вы, в самом деле! Да разве ж я отказываюсь платить?

— Отказываетесь.

— Да ни в коем случае! Просто хотел попросить об отсрочке, у меня в эту неделю много платежей сбежалось, но если вы так ставите вопрос… Да присядьте, сейчас я вам заплачу! Ничего, если зеленью только половина будет?

— Да вы что, Павел Иванович, предлагаете мне незаконную валютную операцию? Только государственными денежными знаками!

Паша сам позеленел, как доллар, потом покраснел, как когдатошний червонец, — раньше-то я от него спокойно авансы зеленью брал. Понял оплеуху: за надежного и за своего больше тебя не держу.

— Напрасно вы так, Вадим Андреич… — пробормотал он, отсчитав деньги.

Я расписался, ответил:

— Это вы, Павел Иванович, напрасно. Успокойтесь, подумайте — поймете, где ошиблись. — И заключил совсем холодным старомодным оборотом: — Честь имею.

Ни «до свиданья» (мол, не хочу тебя больше видеть), ни «всего хорошего» (не желаю я тебе ничего хорошего). Просто — «честь имею». Я имею. А ты — ещё вопрос.

На обратном пути еле ползли. Позавчера был, совсем по Пушкину, «мороз и солнце, день чудесный», вчера к вечеру натянуло туч, столбик термометра упорно лез кверху, ночью поднялся ветер, завывал и хлопал куском оторванного пластика на балконном ограждении, а проснулись мы под назойливый топот дождя по рубероидным кровлям сарайчиков во дворе.

Переднеприводная «восьмерка» прилично держала дорогу даже по гололеду, но Андрюша бормотал под нос цитаты отнюдь не из Пушкина.

Я сидел рядом с ним молча, курил и понемногу отходил от беседы с гнидой Пашей. «Дворники» ерзали по лобовому стеклу, между двумя проходами на очищенный сектор успевали упасть несколько капель дождя. Я тупо следил за этими каплями, а потому не сразу сообразил, что человек под зонтиком на тротуаре слева — это доктор Гущин. Он стоял на углу Белинской и Репинской и разговаривал с каким-то другим мужиком.

— Андрюша, сверни налево и сразу остановись.

Андрюша послушно повернул, но поинтересовался:

— Кто там?

— Мой доктор из Чернобыльской больницы… — Я открыл дверцу и крикнул: — Сергей Саныч! Садитесь, подвезем!

Гущин повертел головой, только потом заметил мою морду за приоткрытой дверцей. Оглянулся на своего собеседника, поманил за собой, подошел:

— Вадим Андреич! Рад вас видеть.

— Вам куда, Сергей Саныч?

— Да мне рядом, на работу, пешком дойду. Это Л(не подальше, на Дзержинскую… извиняюсь, Грушевскую…

Только тут я узнал второго: это был школьный соученик Гущина, Ленька Айсберг, который устроил мне свидание с доцентом Школьником из автодорожного, когда мы расследовали в прошлом году смерть мэра.

Я выбрался под дождь, откинул вперед спинку сиденья, скомандовал:

— Значит так. Сперва залезайте вы, Леонид… Маркович, да?.. на заднее сиденье, в уголок, потом я, а вы, доктор, садитесь на переднее.

Забрались. Я скомандовал:

— Андрюша, давай к больнице, помнишь, где я осенью лежал?

Андрюша кивнул, наклонился вправо через доктора и захлопнул дверцу плотнее. Плавно тронулся с места. Здесь, напротив Столичного райотдела милиции, дорога была расчищена до мокрого асфальта. И почему-то сегодня менты суетились, и рожи у них были суровые…

Гущин снова забормотал, что неловко, ему ведь совсем рядом, на что я ответил:

— Дождь в январе — самая опасная погода, доктор, застудиться недолго, а болеть — это так неприятно! Поверьте мне на слово, как специалисту…

Гущин хмыкнул в рыжие усы.

— А что это вас занесло в наши края? — поинтересовался я.

Сергей Александрович наконец свернул мокрый зонтик и ответил:

— Готовим юбилей школы, в мае будем отмечать шестьдесят лет. Мы с Леней в оргкомитете… Школа лишь чуть-чуть старше нас… А почему это ваши края?

Я объяснил, что работаю рядом со школой, только не знал, что это их школа… Работаю, а теперь и живу.

— На другую квартиру перебрались?

— Ага. Во-первых, ближе к работе, во-вторых — женатому человеку нужно жилье попросторнее…

И не сдержался — расплылся в улыбке.

Гущин повернулся ко мне, выпятил верхнюю губу, пошевелил усами под носом:

— Надеюсь, женился на той миниатюрной даме, которая тебя навещала?

Не выдержал марку — съехал на привычное «ты».

— Так где ж мне другую такую терпеливую найти?

— Ну и молодец. Я тебе тогда ещё сказал — одобряю… Молодой человек, выгрузите меня, пожалуйста, возле калитки, я уже приехал.

Айсберг пошевелился в углу:

— Сережик, может, и я с тобой? Не договорили ведь.

— Ладно, Ленчик, по телефону договорим. Это ж когда ещё такой случай представится, чтобы тебя на халяву подвезли?

Айсберг вздохнул:

— Пока в институте работал, часто ездил. А теперь — исключительно на трамвайчике, благо платить за проезд вышло из моды.

— А у нас на тринадцатом маршруте стали появляться кондуктора, заметил Гущин. — Спасибо, мальчики, что подвезли. Только вы мне друга детства на дождь не выкидывайте. Счастливо!

Андрюша захлопнул за ним дверцу, вопросительно повернулся к Айсбергу:

— На Грушевскую — а точнее?

— Угол Вересаевской, за большим гастрономом.

— Со двора? Знаю, — сказал Андрюша и тронул машину.

Айсберг повертел головой:

— У вас тут курить можно?

— Конечно!

Я тоже полез за сигаретами, прикурил две, одну передал Андрюше — по такой дороге лучше ему не снимать лишний раз руку с баранки.

— Смешно, — сказал Леонид Маркович. — Собрались старые дураки и дуры, вместо того, чтоб о деле говорить, смотрим друг на друга, сопли вытираем… Ну да верно говорят, старики — народ сентиментальный.

— Хороший класс у вас был?

— Класс был классный… Но сегодня собрались ребята из разных классов, разных лет выпуска… У нас школа была в те годы знаменитая на весь город, отличные учителя, один Зорич чего стоит — крупнейший математик, в двадцать шесть — доктор наук… А у нас его терпеть не могли, потому что мы, кретины, его не понимали, а он не понимал, как можно таких простых вещей не соображать… Пару раз десятиклассники его после выпускного вечера лупили… Да и ребята… Скажем, Люсик Горюнов — на три года раньше нас с Сережиком кончил.

— Я не врубился сразу, — честно сказал Андрей, — это киноактер Горюнов, что ли? Только почему Люсик?

— Он самый. А Люсик — уменьшительное от Илья, тогда так модно было… Шаповаленко Володя — директор «Электротяги». Покойный мэр Коваль тоже у нас учился. И скандально известный Эдя Лимонад тоже… Только тогда ещё он был просто Сетров, писал не романы, а больше на заборах, и в политику не лез.

Я поинтересовался:

— А доцент Школьник тоже из вашей школы?

— Нет, Боря «женский монастырь» кончал, — улыбнулся Айсберг. — Вы не удивляйтесь, в наше время было ещё раздельное обучение, школы отдельно мужские, отдельно женские. В пятьдесят четвертом смешали — ой, что тогда с нами творилось! Но это, как говорится, отдельная тема. Тридцать восьмая женская школа располагалась в готическом здании, где сейчас театральный институт, — да рядом с Сережиной больницей, мы ж только что проезжали! Тоже знаменитая школа была, да её Муля кончал!.. Ой, ребята, какой я все-таки старый… Был такой знаменитый эстрадный певец Вадим Мухин. Начинал с ресторанным оркестром, а потом выиграл какой-то конкурс — и пошел в гору…

И вот тут у меня щелкнуло в голове. То-то мне покоя не давала эта фамилия — Ливанов… И я осторожно спросил:

— Вы тут упомянули ресторанный оркестр, и мне вспомнилось, был такой в Чураеве знаменитый джазовый музыкант Толя Ливанов, мы ещё курсантами на него молились… Он, случайно, не из вашей школы?

— Ливанов? Ну как же, точно, самый знаменитый был лабух… Но это потом, а в школьные годы мы и не знали, что его музыке учат, среди пацанов не принято было таким хвастаться, на музыку только маменькины сынки ходили… Может, ребята из его школы знали, а мы — нет. Он, кстати, с Борей Школьником вместе «женский монастырь» заканчивал, только учился в параллельном классе. А что?

 

Вставная новелла 1

История юнната

Как-то в конце августа на репетицию заглянул хозяин — зашел в зал, прислонился спиной к дверному косяку и застыл — слушал. Сегодня в который раз пробовали подступиться к равелевскому «Болеро» и в который раз упорно не шло. Владимир Васильевич и Лева звучали прекрасно, бас Жора был вообще без равных — в конце концов, это он предложил Равеля, а Жора никогда не стал бы что-то предлагать, если бы не попробовал сперва и не знал, что с партией справится и звучать будет.

Скрипалюк злился на самого себя — именно он не дотягивал. По идее скрипка должна была заменить духовые, но сегодня все шло из рук вон. Наконец он психанул, резко опустил инструмент и заорал:

— Я сейчас этот «Главбалалайпром» об стенку разобью!

Положим, не такой плохой у него был инструмент, хоть, конечно, не Страдивари, но не хватало, не хватало в нем чего-то.

Хозяин отлепился от двери, подошел, положил руку Скрипалюку на плечо, вздохнул:

— Юрий Геннадиевич, играет не скрипка, играет душа. А твоя душа убеждена, что без дудок вы «заслонный бой» не сыграете.

Скрипалюк сам принес сюда эту байку. Сразу после консерватории попал он во Владимир, играл в театральном оркестре и снимал угол в покосившейся избе у одинокой пенсионерки. Покупал пластинки, крутил под настроение. Так вот «Болеро» хозяйка именовала «заслонный бой», что, по её мнению, означало заупокойный звон (хоть у Даля такого значения не приводится).

Скрипалюк усмехнулся, перевел дух.

— Виталий Ефимович, вот что меня удивляет: воспитанный мальчик из еврейской семьи, так тонко чувствуете музыку, а сами ни на чем не играете…

— Ой, Юрий Геннадиевич, о чем вы говорите! Какой воспитанный мальчик, я дворовой босяк! И это у нас так интересно повернулась жизнь, что воспитанным мальчикам, которые умеют играть даже на очень больших скрипках, платят деньги дворовые босяки.

Коган ерничал — был он умен, широко образован, интеллигентен, но при всем при том имел деловую сметку и хватку, основы которой, возможно, и в самом деле заложило нелегкое детство.

— Кстати, а на рояле вы тоже умеете играть? А то у меня тут простаивает без всякой отдачи очень большой рояль.

Скрипалюк настороженно взглянул на хозяина. Коган редко шутил без продолжения. Похоже, не просто так он заглянул на репетицию.

— Знаете, мальчики, когда я был совсем молодой, мы просто помирали от хорошего джаза. Балдели, как сейчас выражаются. Юрка Сопля садился за фэ-пэ и начинал «Чучу» или там «Странники в ночи», «Дым», «Чай на двоих». Про «Сан-Луи» я и не говорю. А «Компараситу» и «Амаполлу» мы знали наизусть, когда фигурного катания ещё вообще не изобрели. А попозже появились «Бэса мэ мучо» и «Ту, соло ту», хоть это уже из другой оперы, но мы от них тоже помирали. Так вот скажите, мальчики, вы мне можете устроить хороший вечер старого джаза? Нет, я понимаю, против Моцарта и Вивальди это не музыка, но против Маши Распутиной и «На-Ны»… Ну, так что скажете, господа консерваторы?

Господа консерваторы (они все действительно кончали консерватории, без этого в первые оперного оркестра не выбьешься) переглянулись. Владимир Васильевич отложил свой альт, уселся за рояль, поднял крышку, мягко провел пальцем по клавишам, пыли не обнаружил и, на секунду растопырив руки над клавиатурой, взял звучный аккорд. Потом пальцы словно бы нерешительно затоптались по клавишам: пам-па-ра, па-ра-ра-ра, парара-рара…

«Пам» — это Жора дернул струну на своем басу.

Владимир Васильевич продолжил резвей и уверенней. Лева мягко улыбнулся и поддержал короткими акцентами виолончели. А когда сам Скрипалюк заставил свой «балалайпром» пропеть чуть ли не человеческим голосом «Джон, вот ю вэйт», хозяин расплылся в улыбке:

— Мальчики, так вы же, оказывается, и душевную музыку можете играть, а не только уважаемую! Если это не «Чуча», так я глухой и немой!

Он прошел к роялю, жестом остановил развеселившихся музыкантов.

— Ладно, мальчики, ещё успеете порезвиться. Юрий Геннадиевич, сделайте мне программу. Хорошую программу. Не жлобскую, без всяких там буги-вуги, а такую, чтоб от этих мелодий таяло сердце. Я соберу под это дело старшее поколение, и они станут у нас постоянными клиентами.

— Непросто это, Виталий Ефимович. Одно дело — сбацать на скорую руку для пьяной компании, и совсем другое — сделать на уровне. Это где сейчас ноты соберешь, да пока переложим для нашего состава, да ещё без альта…

— Не надо без альта. Вы ребята хорошие, но в этом деле любители. Найдите настоящего профессионала, посадите за рояль — ну что, мне вас учить?

Хозяин ушел, а «консерваторы» закурили.

— И где сейчас взять хорошего джазового пианиста? Если кто и был, так он давно за бугром, — вздохнул Лева. — Одни мы, как идиоты, тут припухаем…

— Да ладно тебе, дай нам Бог до старости так припухать. А насчет заграницы, то сколько им там нужно Ростроповичей? — отозвался Владимир Васильевич.

— Братцы-кролики, я кажется знаю, как нам решить все проблемы, вмешался Жора. — С неделю назад я ехал на трамвае и заметил на Грушевской Толю Ливанова. Он был облезлый и ободранный, но трезвый.

— Жора! — восторженно воскликнул наглый Левка. — Вот за что я тебя люблю! Глупости свои ты оставляешь при себе, а вслух говоришь только умные вещи!

— Жорик, и ты знаешь, как его найти? — спросил Скрипалюк.

— Я знаю, — сказал Владимир Васильевич. — Привести?

— Ну, посмотри сперва, что от него осталось…

— Если от него осталась хотя бы половина, то все равно лучше в городе не найти.

Толя Ливанов — и в свои пятьдесят с хорошим хвостиком все равно Толя был самым знаменитым в городе лабухом. Чтобы свадьба числилась по высшему разряду, на ней должен был играть Толя со своими ребятами. Когда Толя разругался с директором ресторана при гостинице «Чура», ресторан потерял половину клиентуры и захирел. Если парень год играл у Толи, его потом отрывали с руками. У него не пела ни одна безголосая дура, в чьих бы любовницах она ни состояла. Господи, да у него Элка пела в молодости, когда была ещё певицей, а не звездой, и пела по-настоящему, а не выдрючивалась. И Муля тоже у него начинал.

При всем при том Толя Ливанов не был профессионалом. Положим, музыкальную школу он закончил, но лишь потому, что заставляла мама. А сам Толя все сознательное детство, отрочество и юность мечтал лишь о зверях. Он обожал кошек и собак, он был заядлым юннатом, то есть «юным натуралистом», он регулярно работал на площадке молодняка в зоопарке, и знаменитого Рекса, от которого пошли все чураевские львы, выкармливал из бутылочки именно Толя посменно с Ниночкой. Обычную школу Толя закончил с медалью и, вопреки яростному сопротивлению мамы (вплоть до предынфарктного состояния), поступил без экзаменов в ветеринарный институт.

Наверное, это были лучшие годы в его жизни. Он самозабвенно учился, он играл в институтском джазе, он работал вечерами в ветлечебнице, он ухаживал за Ниночкой, на которой и женился за полгода до окончания института, несмотря на очередное предынфарктное состояние.

А дальше пошла проза жизни. В деревню ехать Толя просто побоялся — что поделаешь, горожанин есть горожанин. С трудом нашел работу в какой-то лаборатории младшим научным, с ещё большим трудом пристроил Ниночку. Лаборатория оказалась убогая, зарплата тоже. Даже в те времена 90 рублей в месяц обогатиться не позволяли, но пока их было всего двое (и зарплаты тоже две), молодые супруги держались стойко. Однако потом появился Костик, расходы возросли, а доходы убавились, потому что Ниночке платили в декрете голую ставку без премии и прогрессивки.

Но вот однажды, когда Толя шел домой с работы, на него набросился с воплями какой-то прохожий. Толя, спокойно общавшийся со львами и удавами, среди людей был робок, и от прохожего просто шарахнулся. Однако тот свою агрессивность ограничил радостными криками и хлопанием по плечам:

— Толик! Протри очки, ты что, меня не узнаешь?!

Оказался это Славка Дахно, коллега Ливанова по институту и джазу, веселый, мордатый и жутко модный.

— Тебя мне сам Бог послал! Слушай, выручай!

Толя тяжко вздохнул и полез в карман за последней трешкой.

— Да ты чего, чувак, чокнулся? Я ж тебе самому подработать дам! Короче: есть кл(вая лабаня, башляют от пуза, а наш пианист, как назло, в горы ушел.

(Он имел в виду, что есть хорошая временная работа для исполнителя популярной музыки, за которую щедро платят).

Две недели, пока постоянный пианист из Славкиной бражки бездумно предавался альпинизму, Толя отхалтурил с успехом и принес домой три свои месячные зарплаты. Ниночка была в восторге. Потом вернулся альпинист и пришлось со вздохом освободить чужое место. Однако через месяц Славка пришел к Толе домой и заявил:

— Меня ребята прислали. После тебя не хотят с Вовкой играть.

Вот так Толя стал лабухом. Днем он тянул лямку в своей лаборатории, по вечерам играл на танцах, на свадьбах, в забегаловках, в ресторанах — успех шел по нарастающей. Время от времени приходилось брать на работе пару-тройку дней за свой счет, чтобы поиграть на выезде. Завлаб сперва терпел (не совсем же он без совести, понимал, что человеку надо кормить семью), потом начал роптать, а потом поставил вопрос ребром: «или — или». И Толя выбрал «или».

А куда деваться? Кушать-то хочется.

Теперь, когда не надо было думать, что завтра к восьми утра на работу, он начал позволять себе бокал-другой шампанского за вечер, а иногда и засиживался с ребятами, когда вечер отыграли и пора бы уже по домам…

Дальше можно не продолжать. Стал Ливанов вести обычную для богемы жизнь, хотя изменения в его нравах и обычаях шли медленно, постепенно, годами. Успехи на новом поприще были у него ошеломительные, на их фоне деградация терялась, и Толя абсолютно ничего за собой не замечал, пока однажды Ниночка не пригрозила, что уйдет, если он не перестанет пить. Совестливый Толя схватился за голову, клятвенно обещал во мгновение ока переродиться, но хватило его ненадолго.

Короче, история настолько банальная и знакомая, что излагать её подробно нет нужды — да и обидно, честное слово…

Ниночка ушла, когда Костику было уже двадцать. Слава Ливанова гремела как будто по-прежнему, хватало ему и заработков, и всего прочего, а кое-чего — даже с избытком. Но тем временем поменялась мода, рынок плотно заняли электрогитары и синтезаторы, орущие динамики и безголосые шептуны, а Толя перестраиваться на новый лад не желал. Он не принял современных ритмов, он с пеной у рта доказывал, что они воздействуют чисто механически, просто попадают в резонанс с частотой пульса перевозбужденного человека (знаменитые 120 ударов в минуту!), а потому не нуждаются ни в мелодии, ни в гармонии, ни в голосе; музыке не нужно больше затрагивать эмоциональную сферу, она перестает быть прекрасной — и по щекам Толи Ливанова катились пьяные слезы.

Последние лет десять о Ливанове никто не слышал.

* * *

Владимир Васильевич не испытывал восторга. Не жалел, что пообещал привести Толю, но ужасался при мысли, что все напрасно и что от Ливанова остались одни воспоминания. Правда, по телефону Толя говорил вполне здраво, собеседника вспомнил и даже как будто искренне порадовался, но…

Дверь открыл сам хозяин. Действительно, как говорил Жора, был он облезлый и ободранный, но глаза глядели весело и ясно. На руках у него сидел кот — самой плебейской серо-полосатой масти, но совершенно огромный. А морда, раза в два поперек себя шире, внушала.

— Саркис Манулыч, поздоровайся с гостем!

Кот вежливо мевкнул, но «на челе его высоком не отразилось ничего».

— Ниночка! Ниночка! Ты помнишь Володю Бронного?

Из двери слева появилась дама средних лет с резкими складками на неправильном, хотя и симпатичном лице. Представилась:

— Нина Сергеевна. — Добавила: — Мы не встречались, но кто же не знает первого альта оперы… Позволите предложить чаю?

— Благодарю, — отказался Владимир Васильевич. — Я по делу и совсем ненадолго.

Хозяйка ушла к себе (Владимир Васильевич успел заметить через дверь включенный компьютер на столе), а Ливанов зазвал гостя в большую комнату. Усадил в удобное креслице с подлокотниками, сам привычно опустился на вращающийся стульчик перед раскрытым кабинетным роялем. Кот мягко спрыгнул с его рук и свернулся на стопке нот. Ливанов машинально пробежался пальцами левой руки по клавиатуре, повернулся к гостю:

— Да, Володя, они вернулись. И вытащили меня. Отвели к Середе Николаю Осиповичу, это целитель, просто волшебник, настоятельно рекомендую… Впрочем, что это я… Ты говорил о какой-то работе?

Владимир Васильевич не спешил. Оглядел комнату. Отметил большой аквариум у окна, прикрытый сверху стеклом (кот Саркис подчеркнуто даже не смотрел в ту сторону), баночку с сухим кормом для рыбок, а рядом бело-красную картонную коробочку с надписью «Ноотропил».

Ливанов проследил за его взглядом, вздохнул:

— Вот, глотаю. Что поделаешь, в моем возрасте приходится прочищать мозги, сосудики-то…

Владимир Васильевич по дороге подготовился к беседе. Собирался говорить открытым текстом — деликатность деликатностью, но дело страдать не должно. Лучше задать прямой вопрос и послушать ответ. Алкаши убедительно врать не могут. Но сейчас заготовленный текст показался ему неуместным. Он кашлянул и спросил:

— Толя, у тебя есть фрак?

* * *

Программа получилась. Собственно, Скрипалюк уже после второй репетиции поверил, что все будет хорошо, но репетиция — репетицией, а решающее слово говорит премьера. Достало не только гостей постарше (их сегодня действительно оказалось больше обычного), но и обычный контингент. Хозяин почти весь вечер простоял в дверях. В перерыв подошел, протирая белоснежным платком очки и глаза.

— Ну спасибо, мальчики, порадовали старика… А как ты думаешь, Юрий Геннадиевич, не смогли бы мы использовать Анатолия Владиславовича на постоянной основе?

— А то! — Скрипалюк хмыкнул.

— Если, конечно, Анатолия Владиславовича не связывают другие обязательства…

— Не связывают, Виталий Ефимович. А хоть бы и связывали — когда ещё я смогу поработать с таким ансамблем?

Вот так Толя Ливанов присох в клубе «Комфорт».

 

Глава 17

Персонал должен быть озадачен

— Иван Тарасович! Вот хорошо, что я до вас сразу дозвонился! Ну да, я, я. Пришел голубчик, сидит на обычном месте, в углу, рядом — два охранника. И с ним гость. Кто такой — не знаю, но, по-моему, он его уже приводил ко мне пару раз. Мужик солидный, не пешка, но не из теперешних… Говорил я вам, дайте фотоаппаратик!

— Василь Хомич, я так понял, вы из ресторана звоните?

— Ну да!

— От вас их увидеть можно?

— Можно, только не разглядеть, в зале ведь освещение интим. Я-то их встречал в дверях…

— Понял. Спасибо, что позвонили. А про фотоаппаратик и думать забудьте, что вас все заносит, то микрофончик, то фотоаппаратик… Не дай Бог засекут — и гуляй, Вася, на Второе городское, в аллею почетных посетителей, сразу за мэром и Арслановым…

* * *

Борис Олегович был сам не свой. Вдруг ощутил на плечах тяжесть лет, хотя, извините, какие это годы — до пятидесяти ещё пять месяцев… Но этот день его ошеломил, оглоушил. И ведь не тринадцатое, не понедельник и не пятница… Пальцы нервно вертят стопку. Сегодня даже после «Бифитера» не отпускает.

А господин полковник — хоть бы хны, как огурчик. Помалкивает, рожа ничего не выражает, а сам злорадствует, нет сомнений. Глупец, не понимает, что если одним концом по барину, то другим — по мужику…

— Дмитрий Николаевич, боюсь, вы несколько зашорены стандартным милицейским ходом мысли. То, что случилось сегодня утром, — не просто тривиальное ограбление обменного пункта. Это целенаправленный удар по моему «Союзу обворованных»! Полагаю, вам прекрасно известны мои планы…

Еще бы они не были тебе известны! Стал бы я звать твоего зятька Манохина, сявку, на конференцию крупняков, если бы не желал открыто и мягко проинформировать тебя лично, господин Кучумов. Ознакомься, учти и сообразуй свои действия…

— Полагаю, Дмитрий Николаевич, вы заметили, что меры, предпринятые мною и… э-э… другими коммерсантами, уже приносят свои плоды. Не будете ли любезны напомнить, на сколько процентов снизилась преступность в городе и области?

Тут уже Кучумов не мог отмолчаться, но ответил сдержанно:

— Точные цифры я смогу назвать в конце первой недели февраля, когда подобьют отчет, но тенденция к снижению прослеживается.

— Тенденция к снижению! — возмущенно воскликнул Дубов. — В два раза это, по-вашему, всего лишь тенденция?! И, между прочим, не вашими усилиями! Дмитрий Николаевич, мы работаем за вас…

«Как же, стали бы вы, бандюги, за меня работать, если б не решили, что вам так выгоднее!»

— …так будьте же любезны, поработайте и вы — исполняйте свои прямые служебные обязанности, тем самым и нам посодействуете…

«Нам!.. Мы, Николай Второй… Слон всея Чураевщины!.. Высоко взлететь собрался — смотри, падать будет больно…»

Впрочем, следом пришла отрезвляющая мысль: как бы вместе со Слоном не пришлось упасть и некоему полковнику милиции…

Кучумов пригубил джин, аккуратно поставил стопку на крахмальную льняную скатерть.

— Зря вы так, Борис Олегович. Ограблением на Хазарской мы занялись всерьез, дело я поручил вести Пуляеву лично…

Слон побарабанил пальцами по столу.

— Две ошибки. Вторая и меньшая — что поставили на дело лично начальника угрозыска. Здесь нужен не администратор, а сыщик…

— Плохо информированы, Борис Олегович. Сергей Пуляев — сыскарь первоклассный, хотя и администратор толковый…

Дубов приподнял ладонь над столом:

— А первая и главная ошибка — что считаете это дело ограблением. Отнюдь, поверьте мне! Я твердо убежден, что ограбление — лишь прикрытие, а на самом деле удар был нанесен по «Союзу обворованных». И здесь я просматриваю минимум две возможные цели. Первая — дискредитация самой идеи. Отпугнуть клиентуру, показать ничтожность «Союза» перед всесильными бандитами. Опорочить мои лично усилия, направленные на службу людям, следовательно, подорвать доверие к кандидату в губернаторы…

Помолчал, отпил глоток из стопки, снова побарабанил пальцами. Начал набивать трубку.

— А вторая возможная цель — ликвидация опасных свидетелей под двойным прикрытием: первый слой, рассчитанный на простака, — ограбление менки; второй слой, рассчитанный на серьезного человека, политически-пропагандистская акция. Прикрытие тем более надежное, что истинное. На какие же выводы наводит такое допущение?

Дубову очень хотелось встать и пройтись туда-сюда, но зал в ресторанчике «Васька Буслай» был маленький и плотно заставленный. Борис Олегович поерзал в кресле, недовольно хмыкнул и продолжил:

— Итак, если принять, что первая цель бесспорна, то где искать вдохновителей и организаторов? Естественно, среди тех, кому выгодно. А кому выгодно сорвать деятельность «Союза обворованных»? Да тем, кому эта деятельность угрожает, то есть нераскрытым истинным владельцам трастов, нашим местным господам Мавроди. А таковые имеются! По крайней мере, мои усилия не смогли выявить подлинных хозяев двух фирм: «Богатей!» и «Лигинвест». Запишете или запомните?

Кучумов усмехнулся. Записывать не было нужды, двухлетние усилия милиции дали те же результаты.

А Слон методично продолжал:

— Во-вторых, срыв деятельности «Союза» выгоден моим политическим противникам. Кто я против основных конкурентов? Мелкая фигура (слова «пешка» по своему адресу Борис Олегович не мог произнести даже в риторическом плане), абсолютно неизвестная массовому избирателю и имеющая на руках один-единственный козырь — борьбу за интересы пострадавших вкладчиков. Выбить у меня этот козырь — и я останусь голым, как… — Дубов усмехнулся, — …как голый король.

На миг Борису Олеговичу стало приятно: удалось совместить две метафоры, и, конечно, собеседник воспримет не столько образ из Андерсена, сколько термин из преферанса.

— Итак, Дмитрий Николаевич, какие же я вижу перед вами задачи?

«Деликатничает проклятый Слон, не сказал „ставлю“, сказал „вижу“… Ладно, утремся ещё раз. Ничего, не вечно тебе боговать. А месть — то блюдо, которое лучше есть в остывшем виде».

— Задача первая: форсировать следствие по ограблению, используя все возможности для отыскания конкретных исполнителей. Вторая: с новой энергией расследовать деятельность трастов. Думаю, именно там отыщутся корни, из коих… э-э… растут ноги этого преступления. Хочу обратить внимание на деталь, которая даст дополнительную мотивировку возобновленной активности. Как вам прекрасно известно, у каждого жулика была какая-то крыша — то ли в милиции, то ли в госбезопасности. Не исключено, кстати, что именно эти люди саботируют ход следствия по трастам. Так разве не будет политически выгодно вам самому выявить коррумпированных работников служб правопорядка и вычистить ряды? Вы на таком посту, где следует помнить не только о мнении начальства, но и о рейтинге в глазах общественности. Кто знает, может быть, на выборах следующего года ваша фамилия окажется в списке кандидатов в депутаты достаточно высокого уровня…

Наживка была примитивная, но Борису Олеговичу хотелось укрепить связь с полковником. Персонал всегда функционирует эффективнее, если работает не за страх, а за совесть, то есть за личный интерес. А данная конкретная штатная единица, если начнет проявлять инициативу, сможет поставлять не только те сведения, которые у неё спросишь, но и освещать куда более широкий круг вопросов (например, деятельность заклятых друзей по «зиневской конвенции»).

— Как вы догадываетесь, Дмитрий Николаевич, я не работаю вслепую. Но мы с вами используем разные источники информации…

Вот тут прожженный Слон промахнулся: главные источники информации у них с полковником были одни и те же — информаторы. Но Кучумов решил, что сию минуту не стоит открывать глаза наивному Слону.

— Да и возможности у вас, что ни говори, шире, хотя бы по той причине, что вы действуете легально. У вас определенно должны быть сведения, которых нет у меня: ведь по крайней мере один из городских «мавроди», лопоухий господин Прохорович, сидит у вас в СИЗО и на него заведено уголовное дело!..

Слон выпустил несколько клубов дыма из трубки.

— И, наконец, третья задача следствия: самый тщательный анализ персоналий… деталей жизни пострадавших при налете.

Не спрашивая согласия Кучумова, он повернулся и показал рукой кельнеру, чтобы нес горячее. Пока что добавил:

— Естественно, если потребуется содействие с моей стороны, уж хотя бы материальное, не премините поставить меня в известность…

Кучумов стиснул зубы. Раскомандовался, подлец. Уже прямо ставит задачи следствию. Что ж будет, если дорвется до власти? Но тут же постарался успокоиться. Чего психуешь, полковник? Все идет именно так, как ты предвидел, но что толку психовать? Один черт пока сделать ничего нельзя. Да и надо ли?

* * *

Капитан Казьмин, сейчас, правда, одетый по гражданке, сидел в грязном «жигуленке» напротив входа в «Ваську». Конечно, Илья Трофимович поставил машину чуть дальше по Псковской, носом вниз, от Проспекта, не лезть же прямо на глаза. За дверьми ресторана он следил через наружное зеркало, аппарат с телеобъективом, заряженный высокочувствительной пленкой, лежал на заднем сиденье, а в левом нижнем углу заднего стекла капитан протер небольшой глазок.

Буслаенко позвонил в шесть двадцать, прибыл на место Илья Трофимович без пяти семь и был уверен, что Слон с неизвестным спутником ещё на месте. Ждать он не особенно любил, но профессия приучила.

Наконец около восьми вечера дверь ресторана распахнулась.

Казьмин (а сидел он на пассажирском месте) перевалился животом на откинутую спинку водительского сиденья, схватил «Зенит» и подправил резкость.

На невысоком крыльце появился дюжий охранник, огляделся по сторонам и шагнул в сторону, придерживая дверь. Дубов вышел первым — солидный, в кожаном пальто и кожаной же шляпе с узкими полями. Сейчас такую редко увидишь — вышли из моды.

Казьмин щелкнул затвором и перевел кадр.

Следом вышел второй человек, тоже в кожаном пальто, но с непокрытой головой (несмотря на дождь).

Оба застыли, ожидая, пока подъедет машина, Казьмин успел сделать три снимка, убрал аппарат и поставил спинку на место. Перелез на водительское сиденье, завел двигатель, прогрел, включил передачу и отпустил ручник. Плавно тронулся вниз по Псковской — и только потом покачал головой.

И что бы это мог отмечать в компании Слона первый зам начальника УВД? Тем более, если сам велел присматривать за Дубовым… Странно. Ладно, нужно будет — скажет. А задавать начальству вопросы субординация не велит.

Хотя думать своей головой она не запрещает.

 

Глава 18

Имеющий уши да услышит

Капитан милиции Сидоров Юрий Иванович собрал всю элиту Столичного райотдела: старшего лейтенанта Гнатюка, лейтенантов Рыбака и Боженко и старшего сержанта Нечипорука. Конечно, если считать по звездочкам или по суммам окладов, то список был бы совсем другим. Но начальник райотдела, майор Ягела, имел телефонный разговор с третьим замом начальника УВД полковником Белецким, и Виктор Витальевич лично дал ему указание: загрузить всех, но серьезные задачи поставить не кому по штату положено и не самым авторитетным, а самым толковым, которые ничего не пере… то есть, не перегадят и ничего не прозевают, а наоборот, сумеют вовремя сообразить и проявить инициативу. Самому же Витольду Феликсовичу полковник после короткой паузы велел осуществлять лишь общий контроль, чтобы не оголять текущую работу райотдела.

— Все-таки ведут следствие городской розыск и люди Пуляева, — говорил Виктор Витальевич быстрым тенорком, — они специалисты, им и карты в руки, а тебе с твоими орлами я такую задачу ставлю, сам понимаешь, потому что не может угрозыск знать местных людей и местные особенности лучше, чем райотдел. Помнится мне, был там у тебя такой Юра Сидоров, старший лейтенант… Капитан уже? Ну тем более. Когда-то я его заприметил, показалось мне, парень смышленый и разворотливый…

Майор Ягела указание руководства принял к сведению и исполнению, аккуратно записал в служебный дневник (собственное его изобретение, куда заносил он всякие-разные детали, не подтвержденные документально; на случай чего — хоть какое, а свидетельство, что не сам напортачил), после чего вызвал Сидорова, передал ему лестное мнение начальства областного УВД, довел задачу и строго-настрого велел ежедневно в шестнадцать сорок пять докладывать сводку.

И теперь капитан Сидоров обсуждал с мужиками, какие можно предпринять нестандартные меры. Потому что дворники, старушки на лавочках (хоть и зима, а имеются стойкие и закаленные), мамаши с детьми, собачники, продавщицы в магазинах — все это источники очевидные, о них говорить нечего, и городской угрозыск тоже с них начнет, только сыскарям сложнее будет найти нужных людей. А нужно придумать что-то необычное, такое, что сразу в голову не придет. Может, скажем, работала в тот день аварийка из ГорТТУ, на углу Хазарской и Аптекарской вечно троллейбусные провода расконтачиваются, или как там это у них называется…

— Можно в техникум зайти, Галицкая, три, поспрашивать, — предложил лейтенант Боженко. — У них в сторону Хазарской есть окна — из отдела кадров, первого отдела, библиотеки. Я про классы не вспоминаю, там пацаны-девчонки шумные, могли вообще прозевать, а вот в отделах и в библиотеке тихо, тем более, по утреннему времени, когда менку шарахнули. Могли услышать стрельбу, выглянуть в окна, что-то заметить.

Подумали, молча обжевали предложение.

Капитан с сомнением пробормотал:

— Стрельба-то внутри помещения была, могли и не услышать…

Гнатюк, тихий и немолодой уже мужик, безропотно дожидавшийся выхода на пенсию в своем звании старшего лейтенанта, но участок знавший отлично, деликатно заметил:

— А я бы обошел угловой дом, Галицкая один… Там, конечно, по утрам одни старики и старухи дома, но делать им нечего, глазеют по окнам…

— На этих надежды мало, — возразил Рыбак, — они давно уже все чокнутые, мозги порастеряли…

— А это, разрешите вам заметить, товарищ лейтенант, — вмешался старший сержант Нечипорук, — до дела не касается. Нам с ними не кроссворды решать, а вызнать, что видели и что слышали. Старики — народ дальнозоркий.

Нечипорук, мент опытный, цепкий и смелый, имел пробелы в своем кое-как вымученном среднем образовании, а потому широтой эрудиции блистать не сподобился, в отличие от интеллигентного Гриши Рыбака, который кроссворды из газеток раскалывал одной левой. Тем не менее существовала между ними сварливая симпатия и дружба, благодаря чему Нечипорук и позволил себе вылезть с замечанием в нарушение субординации.

— Кстати о зрении! — оживился вдруг Гриша. — А про школу слепых мы и забыли!..

Сам-то он вспомнил лишь потому, что несколько дней назад, в очередную мокро-скользкую оттепель, помог какому-то незрячему гражданину перейти через Галицкую и дойти до дверей школы, минуя бесчисленные лужи. Тогда ещё он обратил внимание, что на ногах у гражданина очень крепкие сапоги на змейке, подумал, что слепому лучше бы вообще сплошные, без застежки (палочка-то не подскажет, что под ногами лужа), и был немало удивлен, когда на прощание гражданин сказал:

— Спасибо, что проводили, товарищ милиционер… — Улыбнулся и, не дожидаясь вопроса, объяснил: — На вас много кожи, скрипит.

Сейчас Гриша увлеченно продолжал:

— …конечно, увидеть слепые вряд ли что-то могли…

— Ну до чего ж вас умных выучивают в институте! — ехидно вставил Нечипорук.

— …зато услышать могли такое, что зрячим недоступно, даром что стреляли в помещении!

* * *

Госавтоинспектор старшина Сердюк сидел в диспетчерской Северного таксопарка и составлял списки машин и водителей, которые двадцать девятого января в десять утра были на линии. Это раньше таксисты мотались по всему городу в поисках пассажиров, теперь же они, выехав из гаража, причаливали в подходящих точках и дожидались — чтоб бензин зря не жечь, он теперь кусается. Хазарскую забили за собой мужики из Северного таксопарка, хотя пыталась сюда моститься и третья колонна Южного, которая стояла на Котельной, — им до Хазарской было даже ближе, чем северным со своего Каганова, но те в ответ сразу полезли на Вознесенский рынок, и после пары разборок с монтировками порядок был восстановлен.

Так вот, имелось неподалеку от ограбленной менки местечко, где всегда стояли минимум три машины: возле гастронома «Лознюковский». Буквально полквартала, но, к сожалению, дальше по ходу движения, так что таксисты находились к месту действия спиной и что-то заметить могли только случайно…

* * *

Секретарша провела Гришу Рыбака в учительскую. Учителя были в основном женщины, хоть и пара мужчин нашлась, и почти все зрячие. Гриша объяснил, чего ему нужно, учителя недоуменно переглянулись, наконец некая дама весьма далеко зашедшей молодости заметила высокомерно-язвительно:

— Простите, господин милиционер, но мне казалось, слово «свидетель» происходит от глагола «видеть»…

Однако тут вмешался один из мужчин — в темных очках, с изрядной сединой и выразительным лицом.

— А что, Григорий Викторович, пожалуй, и сумеем мы вам помочь. Вот и звонок как раз… Идемте со мной, — сказал он и уверенно двинулся в коридор.

На ходу он объяснил, что зовут его Владимир Сергеевич, что преподает он литературу и что ему понятно, почему милиция обратилась за помощью именно к слепым.

— Наталья Даниловна зрячая, потому вашу мысль не уловила. Да и вообще девица желчная…

— Я, честно говоря, думал, у вас учителя тоже слепые.

Владимир Сергеевич ответил ровным голосом:

— Раньше так и было. Но у нас намного выше ставки, чем в обычных школах, поэтому многие стремятся к нам попасть. Обучаются письму по Брайлю, ничего, работают…

Он не договорил, но Гриша сообразил сам: а старых преподавателей, слепых, выживают…

В классе сидели человек пятнадцать подростков — мальчики и девочки. Гриша оглядел лица — какие-то замкнутые, ушедшие в себя, — опустил глаза и постарался держаться ровнее.

— Ребята, — сказал Владимир Сергеевич, — к нам пришел за помощью лейтенант милиции Рыбак Григорий Викторович. Ну-ка давайте вспомним, не слышали ли мы чего-то странного двадцать девятого числа, в среду, около десяти часов утра. Что у нас было в среду на третьем уроке?

— Литература, ваш урок! — сразу сказала девочка со второй парты в правом ряду.

— Так. И что мы с вами делали около десяти?

— Кто что! Мы отвечали, вы двойки ставили, — сострил мальчик с задней парты.

Класс сразу развеселился, послышались смешки, лица ожили — и Гриша вдруг обнаружил на них очень богатую мимику.

— Ну, положим, не двойки, а только одну двойку, Шура. Ты случайно не вспомнишь, кому?

Шура покраснел и промолчал.

— Вот-вот, ты и тогда молчал. Не мог вспомнить, в какой стране происходит действие трагедии Шекспира «Гамлет, принц датский».

Класс радостно грохнул. Владимир Сергеевич постучал пальцем по столу, стало тише.

— Так, ребята. Шура молчал, мы слушали — и что же мы услышали?

— Стрельбу, — испуганно пискнула девочка на последней парте маленькая, щупленькая, круглоголовая, с короткой стрижкой.

«Воробышек», — подумал лейтенант Рыбак.

— А конкретнее?

— Можно я? — встал паренек с первой парты в левом ряду. — Нам тут лучше слышно, возле окна. На улице звуки обычные были: машины, троллейбус проехал в сторону парка — быстро проехал, наверное, светофор возле аптеки был зеленый… собака залаяла, небольшая… кажется, хлопнула дверь, но я не уверен.

— Хлопнула, — подтвердила его соседка.

Гриша слушал эти разговоры — и не верил. Он прикрыл глаза, попытался прислушаться: ну что, звуки, как всегда в помещении, где люди, — чье-то простуженное дыхание, шаркнула нога, кто-то уронил какой-то небольшой предмет, вроде бы деревянный.

Лейтенант открыл глаза. Паренек в левом проходе наклонился, шарил пальцами по полу. Гриша шагнул туда и поднял с пола небольшое шило странной формы.

— А зачем тебе шило на уроке? — удивился он — и насторожился. Шило, отвертка — в драке все сойдет… Это, правда, было совсем короткое, сантиметра полтора, и тупое.

Паренек насупился и промолчал.

— Не удивляйтесь, Григорий Викторович, — мягко вмешался учитель. Шило у нас вместо карандаша… Мы его так и называем — «грифель». А вот это называется «доска»…

Он вынул из левого кармана пиджака небольшой алюминиевый предмет, показал. Это был складной трафарет с рядами прямоугольных окошечек. Между двумя половинками заложена карточка вроде библиотечной, плотная. Только тут Гриша сообразил, что такие же штуковины размером побольше — с тетрадную страницу — лежат на столах перед всеми детьми.

Тем временем Владимир Сергеевич достал из того же кармана свой «грифель» — у него он был с пластмассовой ручкой, — сел, оперся локтями, положил «доску» на стол и, ощупывая пальцами, начал втыкать шильце в дырочки. Голову он при этом не опускал, и Гришу дернуло чувство вины.

— Вот пощупайте, — Владимир Сергеевич вынул из трафарета карточку, здесь я написал шрифтом Брайля вашу фамилию — «Рыбак», правильно?

— Наверное, правильно, — решился пошутить Гриша, — я ведь по Брайлю неграмотный…

Дети охотно засмеялись.

— Но вы знаете, — осторожно продолжал лейтенант, — я слушаю — и не могу поверить. По-моему, сюда с улицы вообще никакой шум не доходит.

— Не удивляйтесь, Григорий Викторович, у нас слух развит сильнее компенсация. Вы не представляете, на что способны человеческие органы чувств, когда их не подавляет поток зрительной информации… Вот станьте возле окна, а мы вам расскажем, что там происходит. Алеша, говори, раз уж ты начал.

Паренек у окна прислушался.

— Сейчас, думаю, светофор красный, машин не слышно… От площади идет троллейбус, гудит…

От площади действительно шел ярко раскрашенный троллейбус с рекламной надписью «Mivina» на борту.

— А теперь машины пошли. Обыкновенные, легковые… У одной мотор не так работает, как у всех…

Внизу проехал серо-голубой дизельный «форд».

— …сворачивает на Галицкую… А вот это, наверное, мусорная машина из двора напротив выезжает, гремит… Дождя сейчас нет, но дорога мокрая, шины чавкают…

— Здорово! — искренне восхитился Гриша. — Ладно, убедили. Ты остановился, когда сказал, что дверь хлопнула…

— Ага, хлопнула… Еще раз залаяла собака, сердито так, а потом начали стрелять… Две очереди отдельно… — Алеша замолчал, припоминая, лейтенант оторвал карандаш от бумаги, поднял голову. — Почти сразу ещё одна… Потом, позже, отдельный выстрел… Две очереди короткие, подряд… Два выстрела отдельных — одиночных, это так называется? Звук не такой, как у того отдельного выстрела, что раньше был… Еще раз короткая очередь… Секунд пять — и очередь подлиннее. Потом — одиночный выстрел, последний — и тут стало слышно, что люди кричат… женщины… А потом резко хлопнула дверь, потом автомобильные дверцы — и два автомобиля отъехали, легковые.

— Та-ак, — сказал Гриша. — А вот ты мне говорил, что проехала машина, у которой мотор не так работает, как у всех… Это был «форд» с дизельным двигателем. А у тех машин, которые после стрельбы отъехали, моторы были нормальные?

— Обыкновенные, по-моему. Как у всех легковушек.

— А автомобильные дверцы сколько раз хлопали?

— По-моему, два.

— Три, — поправила Алешу соседка. — Вторая и третья почти вместе хлопнули.

«Ну да, — сообразил лейтенант, — не поедут на такое дело в двухдверных автомобилях, там полчаса потратишь, пока загрузишься, а их ведь не двое было».

— Хорошо, ребята, молодцы! — заключил учитель. — Я бы ещё добавил, что машины были скорее всего средние — не «Волги» и не «Запорожцы», а «жигули» или «Москвичи». Что последняя очередь, та, что подлиннее, как сказал Алеша, была патронов на шесть-восемь и звук отличался — как будто стреляли не в том помещении, что раньше, или в другую сторону, или дверь открыли — другая громкость была…

— Или другое оружие? — предположил Гриша.

— Не знаю.

— Все равно спасибо! Я к вам не случайно зашел, надеялся, но все же не ожидал, что так много узнаю! Вот что, Владимир Сергеевич, я на всякий случай вам свои телефоны оставлю — вдруг ещё что-то припомните или кто-то из других классов расскажет, ладно?

И Гриша продиктовал оба телефона — служебный и домашний.

 

Глава 19

Бориску на царство?!

Новогодние праздники в этом году закончились в рекордно короткий срок. В прессе, во всяком случае. Только самые беззаботные газеты в феврале ещё продолжали публиковать гороскопы по разным стилям, сводки предчувствий погоды на лето и виды на неурожай. Газеты хоть немного серьезнее все как одна занимались выборами и только выборами. Что вполне логично. Ведь выборы губернатора области для самой области явление редкое и важное. А Новый год случается ежегодно, не считаясь с мнением демократического большинства и радикальной оппозиции.

Четвертого февраля в вечерних выпусках новостей все телевизионные каналы подробно освещали вручение удостоверений кандидатам на губернаторское кресло. С приличествующей случаю интонацией, в целом сдержанно, хоть и не без обычной для нынешней прессы развязности, вспоминалась предыстория этих выборов.

Всего несколько слов было сказано о самой причине, хотя её знал весь город. Ноябрьская автокатастрофа, в которой погиб мэр, была ещё свежа в памяти. И те ежевечерние бдения у телевизора, когда пресс-служба городской милиции вела чуть ли не прямые репортажи из следственных кабинетов. А ещё помнилось невероятное разочарование публики, когда выяснилось, что мэр Коваль не был преступно убит злоумышленниками. Просто столкнулся с грузовиком и сердце не выдержало. Зрителя так разбаловали разносортные детективы, что в самое очевидное развитие событий уже никто не верит.

Но город, тем более такой большой, как Чураев, конечно, не может без городского головы. Поэтому уже в середине ноября на эту должность назначили действующего губернатора.

Но ведь и область без начальства тоже обходиться не может! Однако тут решили соблюсти видимость демократии и не назначать сверху, из столицы, а определить путем демократических выборов самого достойного.

Хотя все прекрасно понимали, что это будет выбор, в основном, между кошельками разной толщины, причем обыватели отдадут предпочтение кошелькам потолще, несмотря на семь десятилетий коммунистического воспитания. Народ же, вздыхая при чтении списка кандидатов, скажет: «О, вот этого можно! Он уже богатый. Может, много воровать и не будет. Может, и для нас хоть что-то сделает».

Пресса до такого цинизма, конечно же, не опускалась. Издания посолиднее просто опубликовали сухие репортажи о вручении удостоверений. Привели список кандидатов и ужатые биографии: только то, что каждый кандидат сам захотел рассказать о себе.

Издания попроще позволили несколько вольных комментариев. Но, опять-таки, в основном это касалось прошлого, либо коммунистического, либо якобы диссидентского. Поначалу — ведь избирательная кампания только набирала обороты — обо всех старались говорить одинаково. Как по количеству, так и по сути.

Появилась в газетах даже статья директора одной из рекламных фирм. Он немного высокомерно заявлял, что его фирма на избирательную кампанию работать вообще не будет — по той причине, что сам он не видит оснований для объективного суждения, а отдавать громкий голос своей фирмы тому, кто больше заплатит, считает аморальным. Хотя тут же делал печальную оговорку: нельзя исключить, что те или иные структуры все же заставят его участвовать в предвыборной гонке на чьей-то стороне. Поэтому сейчас он и заявляет, что это будет шаг, который он сделает только под принуждением и только в крайнем случае. «Читатели не хуже меня знают, как легко заставить хозяина действующей фирмы делать вещи практически противозаконные, особенно в тех случаях, когда хозяин фирмы стремится расширять её, дорожит собственным спокойствием, благосостоянием и достойной зарплатой своих сотрудников». Эту публикацию на первых порах коллеги оставили без комментариев.

Телевизионщики оказались раскованней. Их сюжеты пестрели ссылками на исторические прецеденты, от выборов президентов Соединенных Штатов до голосования в пионерских дружинах. Но сейчас, за три месяца до выборов, все были довольно сдержанны и взаимно уважительны.

Хоть сколько-нибудь разбирающиеся в политике обозреватели единодушно сходились на том, что главным кандидатом на губернаторское место является президентский ставленник Кочетов. Фигура из второго эшелона президентской команды, не самая заметная, но достаточно влиятельная. Одно слово — человек Президента. Прежний губернатор, а ныне мэр, тоже был человеком из правящего клана, поэтому, рассуждая логически, и нынешний должен быть таковым.

Президентскому кандидату противостоял человек с коммунистическими взглядами. И не просто коммунист, а бывший первый секретарь одного из райкомов области. Его выдвинул блок левых и националистов. По иронии судьбы коммунист носил фамилию Пивень, то есть «петух» на государственном языке. И, конечно же, развязная газетенка «Углы» поторопилась выскочить первой и анализ ситуации в предвыборной гонке озаглавила каламбуром, который сам просился на язык: «Пивень Кочета не слаще».

Бывшие профсоюзные издания деликатно клеймили как коммунистического, так и президентского кандидатов. Их симпатии принадлежали Дроздову — в прошлом рабочему кабельного завода, а ныне руководителю независимого профсоюза работников оборонки. Другие же средства массовой информации этого претендента упоминали, в лучшем случае, как признанного аутсайдера губернаторской гонки.

Городской «Союз ученых и промышленников» выдвинул на пост губернатора кандидата химических наук Бориса Дубова. Умная газета «Полюса мнений» вежливо шутила: «Кандидат Дубов — единственный дипломированный кандидат». Широкие читательские массы шутку не скушали.

Кроме того, в списке фигурировала некая Оксана Лемешко, сельская учительница с двадцатипятилетним стажем, которая представляла женщин области. Господа журналисты воспитанно (до поры) не заостряли на ней внимания.

Партия «зеленых» выдвинула человека достойного и известного в среде экологов. Господин Лаврентьев строил в одном из районов области завод по переработке макулатуры, что само по себе очень экологично, ибо спасает леса от вырубки, а родные просторы — от захламления. Мало того, в проекте были заложены невероятно дорогие, но максимально эффективные очистные сооружения. Это, по словам самого Лаврентьева, позволило бы, не нанося природе никакого вреда, обеспечить двухмиллионный город бумагой для самых различных целей, в том числе для книг и газет, и ликвидировать рабскую зависимость местных бумагоиздателей от северного монополиста.

Близкая господам журналистам проблема дороговизны бумаги укоротила языки даже самых язвительных щелкоперов и вызвала среди «четвертой власти» симпатии к исполнительному директору АО «Мак» господину Лаврентьеву.

Остальных кандидатов пресса перечисляла, как говорится, списком, указывая, в лучшем случае, только место работы. Господин Броневский возглавлял католическую общину города, Валерий Маяковский, который, оказывается, не был даже однофамильцем поэта, выступал от имени спортивной общественности Чураева. Перечень неизвестных заканчивался специалистом по борьбе за права молодежи с говорящей фамилией Прывид.

А больше никакой информации, ни хвалебной, ни компрометирующей, нельзя было найти даже в самой бульварной газетенке.

Но ведь это был только старт предвыборной гонки. К финишу, и это понимали все уже сейчас, о каждом из девяти потенциальных губернаторов будет известно все — от цветочков на обоях в прихожей до любимых духов сестры любовницы. А может, и ещё покруче. Информационный марафон в масштабах такого большого города, как Чураев, со скандальными разоблачениями и не менее скандальными опровержениями, больше похожими на старинное народное «сам такой», будет продолжаться вплоть до 20 апреля. А потом ни один факт, даже самый правдивый, ни одна строчка, даже самая откровенная, никого уже не заинтересуют. Предвыборная информация — товар скоропортящийся.

Это понимала вся пишущая и снимающая братия. И этими первыми невинными публикациями она просто брала разбег. Что ты прочтешь завтра, удивленный город?

А кого выберешь ты, человек из толпы? Какой газете поверишь?

 

Глава 20

Читайте Хэрриота!

Школьнику я позвонил в тот же вечер. Ответил женский голос, видно, жена. Помню, звали её, кажется, Рита, а отчество вылетело из головы. Пришлось ограничиться безлично вежливым:

— Здравствуйте! Простите, Бориса Иосифовича можно?

— Здравствуйте. Это вы, Миша?

— Нет, это скорее Дима…

«Борик! — послышалось в трубке. — Тут тебя какой-то Дима…» — «Дима? Какой ещё Дима?..»

— Слушаю! Так вы какой Дима?

— Колесников, Вадим Андреевич. С которым вы вместе занимались компьютерным моделированием дорожно-транспортного происшествия.

Аська улыбнулась. И правда, остались у нас с ней самые лучшие воспоминания об этом ехидном доценте. Он помогал нам разобраться с катастрофой, в которой погиб мэр.

— Борис Йосич, так вы меня ещё помните?

— Ха! Еще бы я вас не помнил!.. — Он отодвинул трубку в сторону и объяснил жене: «Ритуля, это тот симпатичный Дима, который устроил нам с Мишей халтуру в том году», а потом продолжил: — Мы с Мишей вас чуть не каждый день вспоминаем! Мы готовим на лето эксперимент, так теперь с вашей программой у нас такая ясность, что все за месяц сделаем…

Хотелось мне ему сказать, что могут не суетиться, Слон с Алексеем уже провели эксперимент по их программе, и весьма успешно, с тремя трупами, в том числе некоего господина Арсланова… Но момент для такого разговора был неподходящий, да и вести его с домашнего телефона мне не хотелось. Может быть, при личной встрече, если к слову придется. Да и то вряд ли — не хочется огорчать хорошего человека: кому приятно узнать, что его работой воспользовались преступники…

— Так что там у вас стряслось, Дима? Может, ещё консультация нужна? А то нам уже три месяца не платят зарплату…

Впрочем, голос у него был веселый, и я решил, что это шутка. Хотя зарплату действительно могли не платить, у нас с этим запросто…

— Да нет, Борис Йосич. Просто мне нужна рекомендация к Толе Ливанову.

— К кому-кому?..

— К Толе Ливанову, вашему школьному соученику.

— Господи, Димочка, а что общего у вас с Толей Ливановым?

— А что у меня общего с вами? Очередной заказ, очередное преступление, опять нужен консультант.

— Неужели кто-то сделал ДТП на лошади?.. Толя — он же ветеринар.

Я так и сел. В переносном смысле, потому что я и так сидел — у Резников телефон был в коридоре, разговаривали они, видимо, стоя, но я развел провода и поставил розетки на удобных местах, чтоб можно было сидеть.

— Подождите, Йосич… Мне нужен тот Толя Ливанов, который кончал вашу школу, а потом играл на рояле в ресторанах…

— А-а, так это тот самый Ливанов…

Я перевел дух.

— …но рояль — это у него так, халтура, а по профессии он ветеринар. И по призванию.

— Спасибо, что сказали, и ветеринар может пригодиться, но сейчас он мне нужен как роялист. То есть пианист.

— Димочка, вы меня извините, но я уже и не вспомню, когда видел его в последний раз… Конечно, где-то у меня телефон записан, но это же номер сорокалетней давности… Вам очень срочно? Ладно, что это я, срочно, не срочно. Лучше сейчас сразу сделаю, а то после закручусь и забуду. Если получится, что ему сказать?

— Отрекомендуйте ему нас — кто такие, чем занимаемся, мол, плохого людям не делаем. Спросите, можете ли вы дать нам его телефон и когда можно позвонить. Заодно — как его отчество, это вам он Толя…

— Извините, Дима, а кого это вас?

— Нас с женой.

— Димочка, отрекомендовать мне не тяжело, но я в глаза не видел вашей жены…

— Борис Йосич, да мы же все вместе два дня работали!

— Так это была ваша жена?! Такая милая девочка, Анечка, да? Конечно, прекрасно помню, она нас кормила бутербродами с какой-то консистентной смазкой, вкусные были! Такая светленькая, да?.. Передайте ей наши с Ритулей наилучшие пожелания! Ну хорошо, я сейчас все отложу и попробую найти Толика. А потом вам перезвоню.

Я продиктовал ему наш новый домашний номер, напомнил рабочий, положил трубку и повернулся к Асе.

— Так, Рыжая. Нет людей без недостатков. К примеру, Школьник ничего не понимает в женщинах. Во-первых, он сказал, что ты Анечка, во-вторых, что светленькая, в-третьих — что милая девочка. А ещё доцент!

* * *

Перезвонил Школьник только назавтра днем, на работу. Многословно извинился, что не позвонил вчера, но Толя (между прочим, Владиславович) по вечерам работает допоздна, потом утром отсыпается, вот только что поговорили, хорошо, что сегодня пятница, у меня одна четвертая пара, поэтому я смог дозвониться до Толи из дому и поговорить спокойно и со смаком. Он не представляет, чем может быть полезен частным детективам, но пусть позвонят не позже полвторого, пока он не ушел на репетицию.

Само собой, я тут же кинулся звонить, нарвался на серьезное контральто, которое долго допытывалось, кто, да что, да зачем, но после ссылки на Бориса Иосифовича Школьника смягчилось и пообещало: «Сейчас».

У самого Ливанова голос оказался робкий и вежливый, хоть и хрипловатый.

— Вы извините, м-м… Вадим Андреевич, да?.. Но я как-то и не представляю, какой могу составить интерес для детективного агентства. Или вам нужно вечер отыграть?

— Нет, Анатолий Владиславович, речь не о музыке. Но по телефону объяснять долго, да и не все объяснишь, кое-что показать надо. Иллюстрации, я бы сказал. Давайте встретимся, я вам расскажу и покажу, вы на меня посмотрите, зададите вопросы, какие сочтете нужным, а там уж будете решать, можете ли вы нам помочь и хотите ли.

Чувствовалось, очень ему неохота со мной связываться, но все же старый приятель Боря просил, да и просто неловко сказать человеку «нет», когда ещё даже не знаешь, что ему нужно.

Однако он все же попытался:

— Вы извините, но сегодня просто не получится. К двум мне на репетицию, сейчас двенадцать, а я еще, как говорится, неглиже… Пока побреюсь, пока позавтракаю, пора будет и выходить.

Но я не стал сдаваться:

— А давайте я за вами заеду на машине, по дороге и поговорим.

— Да мне тут дороги десять минут пешком!

— А на машине — три минуты. И не оскальзываться по льду, и картинки мои под дождиком не размокнут…

Укачал, в общем.

Выяснилось, что жил он буквально в одном квартале от моей старой квартиры — я у базарчика, над магазином «Сделай сам», а он — на той же Боровиковской, только на углу Хазарской. Но самое забавное случилось, когда в назначенное время к нашей «восьмерке» подошел человек, которого я регулярно встречал на улице и с которым даже обменивался приветственными кивками. Бывает так, никто вас не знакомил, но видитесь регулярно — раз улыбнулся, другой кивнул, глядишь, уже и не чужие, хоть за три года и трех слов друг другу не скажете.

Короче, большая деревня. На два миллиона жителей.

Этот житель, правда, по сложившемуся за годы впечатлению, представлялся мне алкашом из интеллигентных. Но сейчас, при ближайшем рассмотрении, на алкаша не походил.

Дальше разговор пошел легко. Познакомились, теперь уже по всей форме, обменялись рукопожатиями — и к делу. Начал я, как отрежиссировал себе после телефонного разговора:

— Взялись мы, скажу честно, не за свое дело. Вообще-то мы занимаемся информационным обеспечением научных и коммерческих исследований, но все приятели убеждены, что мы — частные сыщики. Начитались Рекса Стаута и Макдональда.

— Да, бывает, вот Боря Школьник убежден, что я — ветеринар. — Он грустно улыбнулся.

Правильно говорила Ирочка Гончарова, было в нем что-то от Пьера Безухова, только не мэна Бондарчука из старого фильма, а настоящего, толстовского, — мягкая, близорукая робость и деликатность. Не в словах, а в манере.

— Ветеринар? — Я оживился. Хорошо, что он сам напомнил, человека легче зацепить, когда говоришь с ним о его родном. — Вы простите, не по теме, но раз уж речь зашла… Понимаете, есть у нас в конторе кот по имени Инвентарь, сокращенно — Веник, так этот Веник все время жрет веник, я и подумал, может, мы его чем-то не тем кормим? Чего-то ему не хватает?

Ливанов вздохнул:

— Послушайте, Вадим Андреевич, я понимаю, про кота вы заговорили так, для затравки…

— Не без того, — признался я, — но между делом действительно хотел услышать совет специалиста.

— Бросьте, какой я теперь специалист! Лучший ветеринар среди пианистов, лучший пианист среди ветеринаров. Хотя даже в последнем я уже не уверен… Насчет кота посоветуйтесь с практикующим врачом, а если вам просто интересно о ветеринарии — читайте Хэрриота!..

Андрюша тем временем уже тормознул, приблизившись к въезду во двор, и оглянулся на меня. Я показал рукой, что спешить не надо, он притерся к бровке тротуара и остановился.

— Ну ладно, Анатолий Владиславович, времени действительно немного. В двух словах: некая дама подозревает, что ее… э-э… бойфренд, как сейчас выражаются, изменяет ей. Якобы его видели в клубе «Комфорт» с другой женщиной. Она хочет выяснить, так ли это, и, если да, узнать, что это за женщина. Мы случайно узнали, что вы работаете в «Комфорте», и решили, прежде чем лезть туда со слежкой, навести у вас справки…

— Ну уж увольте, Вадим Андреевич! Конечно, чужие постельные дела тема занимательная и увлекательная, но, простите, не для меня…

— Да и для нас тоже, признаюсь, — вздохнул я. — Но что поделаешь: для нас с вами это любопытство на грани нечистоплотности, а для заказчицы, может быть, вопрос всей жизни…

Я уже понял, что о серьезной финансовой озабоченности девиц упоминать не стоит. Равно как и об их здоровом коллективизме.

— Анатолий Владиславович, поверьте: такие расследования — совершенно не наш профиль, надеюсь, вы поняли это из разговора с Борисом Йосичем… Господи, ну попросила подруга жены! Ей девчонку жалко, знаете, как оно у женщин.

Ливанов красноречиво потянулся к дверце:

— Вадим Андреевич, был у меня один знакомый, большой циник, он в подобных случаях говаривал: «Твои трудности, тебе и бороться».

Я чувствовал, что добыча ускользает, и решился на последний аргумент:

— Послушайте, стал бы меня рекомендовать Школьник, если бы я занимался грязными делами? Ну неужели один порядочный человек не может помочь другому порядочному человеку, пусть даже не в своих трудностях? И всего-то я вас прошу глянуть на картинки!

Ливанов снова дернулся, но я уже сунул ему под нос фотографию Карины.

— Вот это — наша клиентка.

Карину я назначил заказчицей, потому что она, со своим хрупким и относительно интеллигентным лицом более подходила на роль страдалицы, жертвы бессердечного ловеласа.

— А вот это — её приятельница (последовала фотография Кати), которую клиентка подозревает как коварную соблазнительницу её возлюбленного…

Катя явно позировала по лучшим зарубежным образцам, и вид у неё был куда более вызывающий и похабный, чем в жизни.

И, наконец, был предъявлен «голем» (как выразилась Ася) с объяснением, что фоторобот делать пришлось, поскольку возлюбленный почему-то клиентке своего портрета не подарил и даже с ней напару ни разу не снялся. Что само по себе многозначительно, не правда ли?

Ливанов только хмыкнул, молча приподнял брови над круглыми очками, перебрал картинки, вздохнул.

— Можете порадовать свою клиентку. Все верно, видел я эти лица. И её, и приятельницу-разлучницу, и самого Казанову. Между прочим, фоторобот ваш не совсем удачен — в жизни этот господин отнюдь не манекен, куда серьезнее и внушительнее. Непростой мужчина, хоть я о нем ничего не знаю, но видно сразу… И утешьте клиентку: кроме приятельницы, её Ромео появляется в клубе и с другими дамами. Может быть, конечно, это его кузины… — Ливанов улыбнулся с этакой деликатной иронией. — Короче, пусть выкинет его из головы и не бередит себе сердечко. А мне пора. Надеюсь, я вас полностью удовлетворил?

Но от меня так просто не отделаешься.

— Увы, Анатолий Владиславович, не полностью. Наоборот, вы только усложнили нашу задачу. Теперь, оказывается, нам нужно разыскивать ещё и прочих кузин…

— Сочувствую — но без меня. Не хочу я влезать в эти, извините, копания в чужом грязном белье.

— Можем, конечно, и без вас, но тогда это и в самом деле может обернуться самой неприглядной стороной. А если, не дай Бог, нас засекут на слежке за «Комфортом» или его клиентами… Думаю, это никак не пойдет на пользу клубу.

— Или вам.

— Или нам. Но клубу — больше.

Ливанов ухмыльнулся:

— Ах, как вы меня напугали! Мне не пережить такого удара по репутации фирмы.

Я моментально переключился и начал канючить:

— Ну Анатоль Владиславович, ну пожалейте нас! Нам ведь тоже неохота уродоваться с этим заказом. От нас ведь что требуется: убедить девочку, что нечего ей травить себе душу из-за этого козла, сами сказали. И если мы сможем ей показать полную колоду «кузин», думаю, сама сообразит…

Ливанов снова попытался выбраться из машины — только дергал ручку не замка, а стеклоподъемника. Глянул на меня косо:

— Так что, прикажете мне сидеть с потайным фотоаппаратом и фотографировать?!

Я сделал серьезное лицо и покачал головой:

— Хорошо бы — но нельзя. Вы не профессионал, вас моментально засекут.

— Так чего же вы ещё хотите? И выпустите вы меня наконец, я уже опаздываю на репетицию!

— Я вот подумал: вы человек наблюдательный, с отличной зрительной памятью, наверное, это общая черта артистических натур…

Как известно, мягкая лесть делу не вредит.

— Так не помогли бы вы нам составить вот такие же фотороботы на этих кузин? Пару часов в удобное для вас время… Вообще — очень забавная процедура, никогда не участвовали?..

Дверь упорно не поддавалась, стрелки часов на щитке показывали без минуты два — и мягкий человек Толя Ливанов сдался:

— В среду днем я свободен, ребята будут квартет Гайдна репетировать… Давайте в полвторого, как я привык… Куда прикажете явиться?

— А мы вас подберем возле дома!

Андрюша по моему сигналу въехал во двор, тормознул у «Комфорта» и открыл дверцу. Ливанов вырвался на волю, а я спросил вслед:

— Анатолий Владиславович, а кто такой Хэрриот?

Он глянул на меня ошалело, но тут же расплылся в неудержимой улыбке:

— О, Хэрриот! Джеймс Хэрриот — английский ветеринар и прекрасный писатель. Почитайте его, и вы станете больше любить животных… И людей тоже.

 

Глава 21

С конкурентом надо работать вдумчиво

 

Пятого февраля, в четверг, Дубов собрал свой штаб в расширенном составе: четвертым пригласили бригадира Алексея.

— Алексей Глебович, настройтесь, что теперь вы будете постоянно участвовать в совещаниях нашего штаба, во всяком случае, если не окажетесь заняты по основной работе, — сказал Борис Олегович.

Он не счел нужным говорить, что это — повышение статуса в организации, особая честь, повышенное доверие, а следовательно, и повышенная ответственность: Алексей и без того понимает, как и все присутствующие. И отсутствующие тоже.

Бригадир встал, молча отвесил короткий, только головой, поклон и сел снова.

— Конечно, у вас, Алексей Глебович, сейчас одна забота — расследование террористического акта против приемного пункта, но, увы, время не ждет, предвыборная кампания разворачивается, и нам её надо встретить во всеоружии. Не исключаю, что упомянутое нападение — первый удар наших конкурентов в выборах. Если эта гипотеза истинна, то мы оказались в тактически невыгодном положении — мы вынуждены обороняться. А ведь сказано: лучшая защита — это нападение. Так давайте же прикинем именно наступательные мероприятия. Адам Сергеевич, я просил вас приготовить краткие резюме по всем кандидатурам…

Зиневский откашлялся, протер очки-половинки замшевой салфеткой и водрузил на нос:

— У меня здесь кандидаты в порядке, так сказать, нарастания весомости — естественно, по моим оценкам…

— Пусть так, — согласился Борис Олегович.

— Начнем с пана Броневского. Стефан Казимирович, по национальности поляк, год рождения — тридцать четвертый. Скорняк, кубышка у него полна ещё с советских времен, возглавляет католическую общину города…

— Это сколько возможных голосов?

— Тысяч двенадцать максимум.

— Предложения?

— Оставить без внимания. По принципу «не трогай гэ, не будет вэ». Только задень — и вскинутся все конфессии. Как же, нападки по религиозным мотивам.

Дубов пожевал губами, потянулся за трубкой.

— Пока, думаю, согласимся. Дальше.

— Маяковский, Валерий Игнатьевич, русский, пятьдесят четвертого года. Член олимпийской сборной СССР по волейболу в 1976 году, заслуженный мастер спорта. Женился второй раз в июне прошлого года, вернулся к тренерской работе после того, как погорела основанная им фирма — платный атлетический клуб «Арнольд».

— На чем погорела фирма?

— А на пожаре! — ухмыльнулся Адам. — Ухитрились по пьянке спалить сауну. Хоть господин Маяковский и пытался обвинить конкурентов в диверсии.

— Спалить сауну? По-моему, для этого нужна незаурядная изобретательность, — заметил Дубов и вернулся к раскуриванию трубки.

— Если можно… — вмешался Алексей. — Нажрались как свиньи и решили вставить проститутке в зад сигнальную ракету. Загорелся ковролин на полу, а от него — деревянная обшивка стен.

— А девица?

— Обошлась легкими ожогами, но бучу подняла серьезную. Откупились, теперь она ездит на «БМВ».

— Елки-палки, Люська-Ракета?! — воскликнул Александр Александрович. Вот откуда такая кликуха!..

Дубов бросил на Дюваля быстрый взгляд, но промолчал. Мало ли кто о ком слышал, это ещё не означает близкого знакомства. Однако же… Покосился на Алексея, тот едва заметно дернул плечом, чуть нахмурился. Вопрос понял, пока не знает, но проверит. А проверить надо. Директору-распорядителю такой фирмы следует быть крайне разборчивым в знакомствах и способах времяпрепровождения…

— Предложения?

— Предложений теперь два — после дополнительной информации Алексея Глебовича. Во-первых, распустить слух об истории с сауной — но ни в коем случае не вмешивать масс-медиа, — отвечал Адам. — Конечно, кандидату изрядно повредил бы шум в прессе и последующий неизбежный процесс по делу о диффамации со смакованием живописных подробностей, но до выборов с таким процессом не успеть. А слух разойдется за три дня. Во-вторых, сделать интервью на улице, пусть случайный прохожий, какой-нибудь простой и солидный трудяга, скажет прямо: «Если мужик не смог навести порядок у себя в семье и в фирме, так хрен он наведет порядок в области!» Думаю, больше этой фигурой заниматься не стоит — не фигура.

— Для начала принимаем, — подытожил Дубов.

— Следующей у меня стоит дама, — продолжал Зиневский. — Лемешко Оксана Сидоровна, 1951 года рождения, украинка, учительница из села Придворки Северочурского района. Женщина очень неглупая и без всяких саун в биографии.

— Замужем?

— Замужем, двое детей.

— Что преподает?

— Историю и географию. Завуч.

— Ну-ну… И насколько она серьезна?

— Боюсь, окажется фигурой куда опаснее, чем считает сейчас пресса. Первый её слоган был такой: «Двести лет страну мужики губили — не пора ли бабам порядок наводить?»

Другой бы в этом месте сделал паузу, чтобы дождаться естественного вопроса, но Адам Сергеевич остерегся выставлять хозяина в невыгодном свете, а потому изобразил смущение и разъяснил:

— Скажу честно, я не понял, почему именно двести лет, не поленился поднять справочную литературу. Оказывается, Екатерина Вторая преставилась в 1796 году, а после неё царствовали только августейшие особы мужескаго полу — Павел, Александр, Николай, ещё два Александра и Николай Второй…

— Недурно, — согласился Борис Олегович. — И какие предполагаете меры противодействия?

— А никаких. Наоборот, предлагаю похваливать. Женщина то, женщина се… Даешь равноправие, эмансипацию, в Штатах вон как, а в Англии Железная Леди… а в Индии Индира Ганди, а в Пакистане Беназир Бхутто… Даже в занюханной Турции эта, как её там… не без изюминки…

— Госпожа Тансу Челер, — проговорил Дубов. Время от времени утереть подчиненным нос эрудицией не вредно.

А Дюваль отвлекся. У него сделалось какое-то рассеянное лицо, он пробормотал: «Завуч…» и передернулся.

Борис Олегович с интересом взглянул на него, тонко улыбнулся и повторил:

— Завуч… А в наше время это называлось «завпед». Действительно, должность сама по себе одиозная. Если достаточно регулярно её подчеркивать, это вызовет у электората, — иронически выделил он новомодное словечко, негативное отношение уже на подсознательном уровне, и никакая контрпропаганда не поможет. Логика не срабатывает против подсознания. Так. Кто там у нас дальше?

— Прывид Роман Валериевич, 1962 года рождения, бывший первый секретарь Путейского райкома комсомола, совладелец «Чуркоопбанка» (предположительно, на одну пятую), член Либеральной социал-демократической партии, ловкий демагог. По слухам, родственник Солохи. Министра.

— «Призрак, племяш Солохи»! — выпалил Дюваль, быстренько переведя фамилию комсомольца-банкира на великодержавный шовинистический язык.

— Э-э, батенька, кто сейчас помнит Гоголя! — вздохнул Борис Олегович. — Хотя… Шутку подкиньте в газету «Телевечер», а по городским коммерческим каналам пусть прокрутят старый фильм «Черевички». Проверьте, может подвернется какая-нибудь сто сорок седьмая годовщина со дня рождения или смерти Николая Васильевича… Но это так, между делом. Нужно что-то серьезнее.

— Пока нет. Щупаем с изнанки банк.

— Он, насколько я понял, старательно борется за права молодежи? Надо бы дать серию проблемных статей о правах стариков, их-то на избирательные участки придет раза в три больше, чем молодежи… Пощупать же банк полезно само по себе, независимо от избирательной кампании. Кстати, пусть какая-нибудь скандальная газетенка вроде «Зебры» поинтересуется, откуда у юноши взялись деньги на банк.

— Тридцать пять лет — не такой уж юноша. Да и «Зебры», увы, больше нет, — напомнил Дюваль. — Уже полгода, как сгорела.

— Свято место пусто не бывает. Было бы корыто, а «Зебры» будут. По-моему, произрос недавно такой нахальный листок «Авось»…

Адам с Дювалем вежливо улыбнулись — шеф кокетничал. «Авось» был его детищем и злоязычным рупором. Слон даже сам время от времени подбрасывал туда двусмысленные каламбурчики в рубрику «Описьки и пердлы».

— Прывидом заниматься. Недурно бы связать с его именем какую-нибудь известную шлюху — как я понял, Александр Александрович, это вы у нас специалист по части… м-м… «Люсек-Ракет»?

— Я наведу справки, — вмешался Алексей. — Нам приходится иметь знакомства в этом мире.

И снова удивил бригадир своего работодателя неожиданной ловкостью. С одной стороны, словно бы невзначай прикрыл Дюваля от начальственного перуна, с другой — получил легальный повод порасспрашивать проституток и сутенеров о не в меру осведомленном директоре-распорядителе, не вызывая нареканий последнего. «Глядишь, и в самом деле от гориллы может произойти человек, — сострил про себя Борис Олегович. — Но придется присматривать и подстригать веточки, чтобы произрастал в нужную сторону».

Вслух же произнес:

— Согласен. Продолжайте, Адам Сергеевич.

— Дроздов Григорий Антонович, родился, любопытно отметить, 5 марта 1953 года…

Сравнительно молодому Дювалю, который только собирался через три месяца отпраздновать сорокалетие, а тем более Алексею, эта дата ни о чем не говорила. Но Дубов и Зиневский, люди постарше, прекрасно помнили день похорон Сталина.

— Да, Адам Сергеевич. Это, конечно, надо обыграть: «Не успели схоронить Сталина, как родился Дроздов» или что-то в таком духе. Плюс «вы слыхали, как поют дрозды?», «что-то у нас в кандидатах много птичек завелось»… и даже ненавязчиво обыграть инициалы, скажем, набором… Дубов черкнул на листке, жирно выделив нужные буквы:

Григорий Антонович Дроздов

— Но очень деликатно, чтобы не дать формального повода для придирок… Впрочем, все это мелочи. Полезные, мы их используем — но что есть серьезного?

— Пока трудно, Борис Олегович. Он действительно бывший рабочий, причем не какой-нибудь неосвобожденный секретарь, а слесарь-ремонтник высокой квалификации, бригадир. Работал не только на своем кабельном заводе, его персонально одалживали в трудных случаях на другие предприятия, особенно «почтовые ящики», где требуется допуск. В профсоюзные деятели подался, когда перестали платить зарплату, профсоюз сколотил серьезный, хватило ума не зацикливаться на забастовках, а организовать толковых инженеров, рационализаторов и изрядно подтолкнуть администрацию к настоящей конверсии. Организовали горизонтальную структуру, работают в кооперации с другими заводами, делают то, что люди покупают, — мини-тракторы и утюги, электрический инструмент, даже гончарные круги, представляете? Разборные каркасы для пленочных теплиц, водогреи… По слухам, испытали экспериментальный образец так называемого «теплового насоса» для отопления квартир и к следующей зиме собираются начать продажу.

— Оч-чень любопытно! — с неожиданной экспрессией воскликнул Дубов. Александр Александрович, вы-то понимаете, что это — золотое дно?

— Простите, Борис Олегович, я в теплотехнике слабоват…

— Не прощаю! Что же, по-вашему, это область юриста Адама Сергеевича? Недовольно пожевал губами, выколотил трубку в пепельницу, начал набивать снова. — Тепловой насос — это нечто вроде холодильника наоборот, он нагревает помещение, охлаждая улицу, реку или грунт… И расход энергии на треть меньше, чем у обычной котельной. Надо все-таки интересоваться! Так: намеченную мелочевку в ход пустить, но через чужие газеты, абсолютно с нами не связанные. Дальше: организовать мне личную встречу с господином Дроздовым. Я намерен инвестировать в это дело деньги, связи и возможности. «Союз ученых и промышленников» просто обязан сотрудничать с инициативными и творческими людьми промышленности! Алексей, обратите внимание: к этому профсоюзу рэкетиров не подпускать! Короче, я постараюсь убедить господина Дроздова, что начатая им работа настолько важна для города и области, что отвлекаться от неё на чисто административную деятельность — преступление!

Он резво поднялся и заходил по комнате, пыхая трубкой.

— Адам, три дня на разработку тактики и организацию встречи. Если повезет, он будет наш со всеми голосами. Если не повезет, голоса останутся ему, но разойдемся мы с глубоким взаимным уважением и деловыми договоренностями. В то же время поиски слабых мест не прекращать, но никакой утечки в прессу, исключительно для нашего пользования!..

Остановился, повернулся к Зиневскому:

— Адам Сергеевич, вы меня порадовали! Выборы — выборами, а дело должно развиваться! Прошу продолжать…

— По Дроздову я все доложил…

— Да-да, переходите к следующему.

— Пивень Марксэн Панасович…

— Как-как? — опешил Дубов. Потом расплылся в улыбке: — Марксэн Маркс-Энгельс… Очаровательно!

Зиневский тоже чуть улыбнулся, пожал плечами:

— Я уже перестал удивляться. Видел в телевизоре человека с именем Виконт… Так вот, Марксэн Панасович (до обретения независимости Афанасьевич) родился в тридцать четвертом году, бывший первый секретарь Подгороднего райкома, с националистами начал заигрывать ещё в конце восьмидесятых, несмотря на линию партии. Сейчас — второй секретарь обкома Независимой коммунистической партии. Хитрый, осторожный, следы за собой заметает, как лиса хвостом.

— Предложения?

— Во-первых, как обычно, «хватит коммуняк». Во-вторых, «хватит пенсионеров, это не богадельня, тут работать надо». В-третьих, предлагаю организовать поддержку кандидатуры товарища Пивня национал-фашистами. Пан кошевой атаман Чубук готов к услугам за вполне умеренное вознаграждение. Если их поддержка будет гласной, а ещё лучше, громогласной, то в Чураеве Пивень ни за что не пройдет.

— Думаю, согласимся для начала, коллеги? — вежливо поинтересовался Дубов.

Коллеги издали соответствующие междометия.

Зиневский перевернул страничку:

— Кочетов Николай Гаврилович, президентский ставленник. Год рождения сороковой, бывший коммунист, секретарь Полянского обкома, ныне объединенный демократ. Лояльный член президентской команды. Автор нашумевшей книги «Завет незабытых предков», где доказывает, что колесо изобрели в Ленинском районе Полтавской области три тысячи лет назад, а огонь — в Черниговской области, первого мая неустановленного точно года, но, кажется, ещё раньше, даже древнеиндийское слово «агни» есть наше искаженное «огонь»…

Борис Олегович остановил его движением руки:

— Президентского протеже пока трогать не будем. Незачем вступать в конфронтацию с высшим лицом государства. В прессе организовать сдержанные объективные комментарии. Однако вскользь подчеркивать: товарищ — именно товарищ — Кочетов всю жизнь проработал в аграрной Полянской области, потому в Чураеве, промышленном и научном центре, столкнется с новыми для себя проблемами (на заднем плане, очень мягко: в которых ни уха, ни рыла не смыслит), в силу чего сможет взглянуть свежим взглядом. Тем более, что в обкоме он был не первым, а секретарем по идеологии. И каждый раз при перечислении послужного списка подчеркивать: секретарь по идеологии. Для нашего избирателя это будет, как красная тряпка для быка… Однако, Адам Сергеевич, я обратил внимание, что вы поставили последним в списке, то есть, согласно вашей оценке, посчитали самым… э-э… весомым соперником господина Лаврентьева. Поделитесь мотивами.

— Да понимаете, Борис Олегович, не то чтобы весомый… Темная лошадка этот Лаврентьев! Никто его толком не знает, он и в городе-то возник всего лет восемь назад. Анкетные данные — и все. Имя-отчество — Игорь Константинович, год рождения пятидесятый, кончал какой-то лесной институт в Москве, работал на целлюлозно-бумажном комбинате на Печоре. Директор АО открытого типа «Мак», которое строит заводик по переработке макулатуры в Дальнокутске. Баллотируется по списку «зеленых». Женат, трое детей. Все!

Дубов собрал губы куриной гузкой, медленно кивнул. Он тоже не любил темных лошадок. В кабинете повисла неприятная тишина.

— Разрешите, Борис Олегович? — подал голос бригадир Алексей. — Похоже, я что-то могу добавить… — Полистал блокнотик и прочел вслух: — «В Дальнем Куте самый первый ворюга, прохвост, пробы негде ставить».

— Откуда столь лестная характеристика? — весело удивился Дубов.

Алексей добросовестно пересказал донесение Саши-Е…

 

Вставная новелла 2

А разве голова может болеть? Это же кость…

Только наутро после саммита в Зиневском смог Алексей, бригадир охраны господина Дубова, вернуться от дел серьезных и безотлагательных к вопросу более мелкому, хоть вовсе не пустяковому. Во время подготовки «конференции» произошла по недоразумению небольшая стычка с людьми Питона, и Александр Евженко, один из лучших работников Алексея, получил легкую травму головы, скорее даже контузию. Конечно, в драку немедленно полез Сашин напарник, он же брат-близнец Паша, конечно, неосторожного чужого громилу постигло безотлагательное возмездие, и дело могло раскрутиться до масштабов, которых оно вовсе не заслуживало. Только вмешательство Алексея и Черныша, командира «обставы» бандюг (почему-то у Питона охрана именовалась таким странным словечком), прекратило катавасию, начавшуюся исключительно по запарке. Саша-Е (в фирме было несколько Александров, Сашу в отличие от остальных звали Саша-Е, а Паша, хоть и один, стал «Пашей-Е» за компанию) пару дней ходил с кислой миной, время от времени непроизвольно щупая макушку, и Алексей встревожился.

Вроде бы и пустяк — даже кожа не рассечена, но в профессии пустяков нет. Сам работник может и погеройствовать, демонстрируя стойкость, но бригадир не должен демонстрировать стойкость к чужим травмам. Есть работа, которую следует делать надежно, а потому руководитель должен быть уверен в надежности исполнителей — не только в смысле верности и дисциплинированности, но и в смысле простой физической надежности.

Короче, наутро после конференции Алексей дозвонился до знакомого врача-травматолога, Коли Чистякова, и тот велел прислать пациента к одиннадцати в областную клинику — новый корпус, первый этаж, пятый кабинет.

* * *

Саша-Е томился. Плевое дело, матюка не стоит, ну врезали по макену, было б из-за чего дергаться! Но когда бригадир приказывает, спорить не приходится. Да и доктор этот — мужик солидный, ручищи во, пузо тоже во отнесся к делу серьезно.

— Кончай, малый, дурака валять! Голова — она всему голова. Ты Алексею Глебовичу кто — просто друг или сотрудник?

— Ну, — подтвердил Саша-Е.

— А если ну, то мог бы и соображать, голова нужна не только для того, чтоб ею водку жрать. Сиди смирно, я щупать буду, а ты четко отвечай, где болит, где нет, и не строй из себя Виннету на допросе в гестапо. Мне твоя стойкость до лампочки, мне диагноз поставить надо!

Щупал шишку, придавливал легонько, сопел, бормотал:

— А тут? А вот так если?

Саша-Е, пересиливая себя, признавался, когда хоть чуток больно становилось, но было ему стыдно и противно. Что это бригадир надумал, в следующий раз из-за порезанного пальца к костоправам погонит…

Тем временем доктор сказал: «Ну-ну», потом сказал, что можно причесаться, а сам отошел к умывальнику и принялся мыть руки с мылом, напевая: «Голова ты моя удалая, долго ль буду тебя я носить». Наконец повернулся:

— Ну, ты уже причесался? Пошли.

Шустрым шагом потопал по коридору, мимо лифта, на котором висела табличка «Лифт не работает», свернул к лестничной клетке и, бурча под нос, отвел Сашу на шестой этаж, к невропатологу — так, по крайней мере, было написано на двери. Тут уж Саша заволновался. «Это что же, он меня за психа держит? Или в самом деле чего не так?» Однако прямо спросить побоялся: может, для них такой вопрос и есть главная примета, что у тебя уже крыша поехала, лучше помалкивать, пока сами не спросят.

Невропатолог оказался тощий, кучерявый, черный, седоватый и очкастый. Не вставая со стула, задрал глаза на доктора Чистякова, тот объяснил коротко:

— Ушиб теменной части твердым предметом.

— Ага, — сказал тощий и повернул очки к Саше. — Предмет-то какой был?

— Дубинка, — неохотно буркнул Саша.

— Да вы садитесь, — вежливо и даже приветливо пригласил тощий. Понимаете, нам нужно установить, не осталось ли каких противных последствий, вроде гематомы, которые могли бы сказаться на ассоциативных связях, памяти и прочих функциях…

Вот тут Саша вовсе затосковал.

А тощий вдруг поинтересовался, есть ли у Саши собака и кого он вообще предпочитает, собак или кошек, а после разговор совсем нелепый пошел, мелькали в нем вперемешку машины и оружие, таблица умножения и квадратные корни, кастрюли и рюмки, песни Высоцкого и Розенбаума, рыбалка и бабы, и где старики живут, и когда жениться собираешься…

После замолчал, велел ногу на ногу заложить, стукнул молоточком, этим же молоточком перед глазами поводил, велел вставать, а пузатому травматологу сказал:

— По моей части пока ничего не просматривается. Если есть опасения, загляните ещё разок, через недельку.

— Ну и слава Богу. Пошли, Виннету.

В дверях уже тормознул, негромко добавил:

— Я выйду, а ты оставь доктору десять баксов за консультацию и спасибо скажи.

Саша-Е жадным не был, но десять баксов за болтовню про пятью пять и Высоцкого… Однако приотстал, вернулся, выложил денежку, неловко поблагодарил. Выходя, подумал еще: если консультанту десять, так сколько же самому этому, пузатому?

Чистяков ждал его в коридоре.

— Повезло тебе, парень. И что голова крепкая оказалась, повезло, и что доктор Бронштейн согласился посмотреть. Считай, на всю областную клинику один невропатолог остался. Была ещё Икрамова, неслабая баба, так её в «Эскулап» сманили. А остальные так, место в ведомости занимают. Не работал бы Семен, один выход тебе — на компьютерную томографию топать, оно бы не в десятку, а в полсотни влетело. А так рентген сделаем — и лады.

Он присел на подоконник, выкопал в кармане бумажку с печатью, нацарапал направление.

— Иди на седьмой этаж, займи очередь, как свет дадут — пройдешь рентген, дождись, пока проявят, и мне принесешь. Перед тем, как снимать будут, дашь Сергею Сергеевичу пятерку, скажешь, доктор Чистяков просил, пусть прямо на мокром посмотрит и, если что, на направлении напишет.

Саша-Е сперва не понял про свет, но мужики в очереди под рентгенкабинетом объяснили, что в городе, между прочим, осуществляют веерное отключение районов с целью экономии электроэнергии — и откуда он такой взялся, что простых вещей не знает? А Саша и вправду не знал — у шефа на обеих базах свет горел бесперебойно, и дома у братьев Евженко тоже, потому что их дом стоял рядом с радиозаводом «Нейтрино», который недавно заключил контракт на поставку большой партии передвижных радиолокаторов каким-то нефтяным азиатам и, единственный в городе, ни под какие отключения не попадал, хоть веерные, хоть конвейерные.

Само собой, после такого вступления разговор в очереди сам собой перекинулся на такие-сякие власти, политику вообще, и сразу запестрел бесконечными блинами и матерями. Саша в такие разговоры не влезал — что думаю, то думаю, а плескать языком не обязательно. Другие же отводили душу всласть, пар выпускали. Только один мужчина постарше, не видный ни размером, ни рожей очкарик, высказался коллективу против шерсти:

— Бросьте, мужики! Политикой надо или всерьез заниматься, если уж ты боец, или вообще её в голову не брать. Жить и так тошно, на черта ещё и душу травить, все равно ничего не изменим. А нервные клетки не восстанавливаются.

Один тут же взвился — маленький, но жутко дебелый, квадратный такой, лысый как коленка, а может, бритый налысо. И на костылях, похоже, ногу сломал.

— А я боец!

— И что, занимаетесь политикой всерьез?! — с почти что незаметным ехидством поинтересовался очкарик.

Квадратный чуток притих:

— Не занимаюсь, кто меня туда пустит…

— А если б пустили? Вы сразу знали бы, что делать? Там тоже непросто, так все закручено… Это нам тут языки чесать просто, а там, когда начнешь думать про все системно, сам зачешешься.

И вот тут квадратный развернулся вовсю:

— А что мне думать, я и сейчас знаю, что делать!

Очкарик вежливо улыбнулся:

— Вы, случаем, не полковник в отставке?

— Нет, не полковник — майор! А что?

— Да просто чувствуется, — снова улыбнулся очкарик.

Квадратный вдруг тоже улыбнулся:

— Оно конечно, служба на человеке свой след оставляет.

И замолчал было, но очкарик так его не отпустил — спросил с явным интересом:

— И какой же вам известен рецепт от всех политических бед?

— А очень простой! — майор рубанул воздух костылем. — Стрелять! Всех ворюг вылавливать — и к стенке! Был бы я президентом, быстро порядок навел бы! Они ж там не о государстве думают и не о нас с вами, они думают, как им наворовать и с наворованным смыться! Стрелять гадов! И первого Лаврентьева!

Очередь как-то уступила трибуну этим двоим — дебелому майору и невидному очкарику. Но тут кто-то вмешался:

— А почему именно Лаврентьева первым? Я такого вообще не слыхал.

— А это у нас в Дальнем Куту самый первый ворюга, прохвост, пробы негде ставить!..

Саша усмехнулся про себя. Да, видать, майор не там служил, где стреляют. Сам он с братаном вместе успел Афгана прихватить, хоть самый хвостик, стрельбы насмотрелись. Туда, конечно, пацанами ушли, но домой мужиками вернулись. Постепенно в голове уложилось, теперь-то понятно, что получается, когда начинают политические проблемы стрельбой решать…

Хотелось ему подкинуть пару наводящих вопросов — заинтересовал его разговор о прохвосте Лаврентьеве: ближе к специальности, Алексей учил собирать разведданные, местную круть Саша знал наперечет, а вот эта фамилия попалась впервые.

Но тут над дверью кабинета загорелся фонарик с надписью «Не входить!» — и майор подался ближе к двери, видно, он в очереди первый был.

Вышел доктор — молодой, худощавый, с короткими светлыми волосенками. Оглядел очередь, быстро собрал направления, сложил пачечками: ноги к ногам, грудные клетки — к клеткам. Для Саши компании не нашлось, но доктор сам его вытащил:

— А вы первым пойдете, у меня аппарат как раз на голову настроен.

Квадратный майор было грохнул об пол костылем, но доктор его утихомирил:

— Не волнуйтесь, раньше вас он все равно домой не уйдет, ему ещё свой череп к травматологу нести.

— А мне свою ногу?!

— Вам сегодня гипс снимут, и пойдете домой ножками, а что с его черепом будет, пока неясно.

Саше стало от таких разговоров неуютно, и он шагнул в кабинет вслед за доктором, напрочь забыв о разговорах в очереди.

Доктор Сергей Сергеич выкобениваться не стал, пятерку принял, вызвал из подсобки мужичка постарше, тоже в белом, тот велел лечь на стол (холодный, зараза), прикрыл Саше морду тяжелой вонючей резиной, предупредил, что, когда даст команду, надо будет замереть и лежать неподвижно, долго чем-то скрипел, потом крикнул откуда-то издали: «Не двигаться», загудело, стихло, мужичок вернулся, буркнул: «Перевернитесь на правый бок», снова поскрипел, снова велел не двигаться, снова загудело, и наконец Саше дозволено было встать.

Появился доктор, сказал: «Евженко, подождите в коридоре с полчасика» и зазвал горластого майора.

Разговор в очереди продолжался, но теперь о том, чем лучше очищать казенную водку — марганцовкой или активированным углем (ну, хотя бы из противогаза).

Саша-Е присел на крайний стул и вдруг понял, что боится. Вот уж совсем дурость — чего бояться-то, первый раз, что ли, по маковке досталось! А все равно, какую-то тоску все эти доктора со своими аппаратами нагоняют, мало ли чего они там высмотрят…

Наконец появился доктор — не из той двери, а из соседней, видать, отдельный выход из подсобки. Нашел Сашу глазами, поманил к себе, протянул большущий негатив.

— На… за уголок держи, пленка ещё не досохла. Неси к доктору Чистякову. Да не волнуйся, все нормально. Крепкая у тебя голова, трещин нет. Но в следующий раз шапку-ушанку надевай. А ещё лучше — мотоциклетный шлем.

Саша слетел по лестнице и не вспомнив о лифте, заскочил к пузатому Чистякову, отдал пленку, наклонился к уху:

— Что я вам должен, доктор?

— Ничего не должен, я не тебе одолжение делал, а Алексею Глебовичу. Увидишь — привет передавай.

Так Саша и сделал. Явился к бригадиру, четко доложил, мол, обследование прошел, все нормально, доктор привет передавал. После чуть расслабился, усмехнулся:

— Так что напрасно вы тревогу подняли, Алексей Глебович.

(Хозяин, Борис Олегович, категорически требовал, чтоб даже между собой разговаривали со всем уважением — «вы не сявки»).

Бригадир поднял серьезный взгляд:

— Александр Валентинович, мы с вами — охрана. Можно сто раз напрасно тревогу поднять, нельзя один раз прозевать. Такую привычку надо отрабатывать до автоматизма, как академик Павлов у собачек. Второе. У нас резервных батальонов нет, каждый человек на счету, каждый должен быть в полном порядке. Того дело требует. Считайте, что я лишний раз проверил оружие.

Саша-Е скривил рожу, но промолчал.

— Так, Александр Валентинович. Доложите, какие установлены новые факты, лица, полезные сведения.

Саша четко и подробно доложил о докторах — как звать, чем занимается, где сидит, сколько взял. Упомянул об отключенном в клинике электричестве. Под конец хмыкнул и — так просто, как анекдот рассказал бы, — описал майора из Дальнего Кута, который знает, как навести порядок: всех к стенке, а первым прохвоста Лаврентьева.

Бригадир, однако, анекдота в этом не усмотрел, что-то даже записал в блокнотик мельчайшим почерком.

— Хорошо, Александр Валентинович. Я вами доволен.

 

Глава 21

С конкурентом надо работать вдумчиво (окончание)

Алексей добросовестно пересказал донесение Саши-Е о майоре в больничной очереди, который знал главный рецепт решения политических проблем.

— Грустно и показательно, — подытожил Борис Олегович. — В полном соответствии с вековой ментальностью обывателя Российской империи. Народ истомился по диктатуре. Впрочем, почему только Российской? Бесславно проигранная война, глубокий кризис — и выплывает Гитлер. «Как крематорные дымы, всплывают на верха дерьмы…»

Адам Сергеевич поерзал на сиденье. Что-то он не мог припомнить этой цитаты, хотя шефу частенько случалось повторяться. Уж не сам ли Слон грешил виршиками в далекой юности?..

— Алексей Глебович, а нельзя ли пригласить Евженко… Александра?

— Они с братом отдыхают после суточного дежурства. Должны заступить с семнадцати часов.

— В семнадцать ноль пять — ко мне. И вас, Александр Александрович, попрошу присутствовать… Видите ли, коллеги, это тот случай, когда мы можем нанять мартышку таскать нам каштаны из огня. В предвыборной кампании необходим возмутитель спокойствия, горластый дурачок, который не побоится разворошить муравейник… Так если уже имеется на месте действия, в славном городе Дальнокутске, такой политически заангажированный и радикально настроенный маиор (слово это Дубов произнес через «и», на гоголевский лад, всплывшая недавно в разговоре ассоциация засела в мыслях), то отчего бы ему не послужить общему делу?.. Кто лучше него сумеет наскрести компромат на главного местного ворюгу и прохвоста?

— Майора ещё найти надо… — пробормотал недовольно Дюваль. Ему не хотелось торчать на службе до пяти минут шестого: на период времени от шестнадцати часов и далее у него уже были намечены более привлекательные планы.

— Найдем, — лаконично сказал Алексей. — По записям в клинике.

* * *

В двенадцатом часу, по дороге в Химтех, Борис Олегович велел Антону сделать небольшой крюк, заехал в АСДИК и дал Колесниковым задание собирать компромат на кандидатов-конкурентов. Собственно, самого Колесникова он не застал. Анна же Георгиевна метала искры из глаз, разговаривала ершисто и была совершенно очаровательна.

* * *

Через два дня, седьмого февраля, состоялась первая сенсация в предвыборной кампании: появился десятый кандидат, самовыдвиженец (!), некий Скуратов Леонид Иванович, майор в отставке. Еще через день в газете «Авось» было опубликовано интервью с ним. Майор не строил себе иллюзий:

«Я понимаю, что не пройду, но, спасибо добрым людям, которые дали денег на предвыборную кампанию, имею теперь возможность говорить во весь голос. Может, хоть кто-то в этой державе услышит меня и обратит наконец внимание на бедственное положение армии и народа».

Далее он высказывал полное неверие в прочих кандидатов и делился своими рецептами наведения порядка в державе вообще и области в частности. Слова «всех к стенке» открытым текстом даны не были, но отчетливо звучали на заднем плане. Прямо было произнесено лишь обещание вывести «кое-каких мерзавцев на чистую воду».

Как ни странно, журналист, который брал это интервью, от комментариев воздержался.

 

Глава 22

Тройка, семерка, мерс…

Разговор с таксистами ничего не дал, и старшина Сердюк остался недоволен. Только время угробил, пока по городу мотался, выискивал. Ну стояли в тот день возле гастронома. Ну ждали, пока пассажиры объявятся. К Николе в тачку забились, он бензин не жалеет, у него всегда натоплено. «Манго-манго» слушали, «А пули летят, пули». Нет, ничего интересного не заметили.

Кто их знает, может, действительно ничего не заметили, а может, предпочитают помалкивать. У таксиста работа опасная, кто угодно тебя остановить может и маршрут для себя удобный заказать, а ты ни сном ни духом, что это твоя смерть стоит на краю тротуара и руку наотлет держит. Им, если и знают что, лучше помалкивать в тряпочку.

Недоволен был старшина, но без формального повода не позволил себе недовольство проявлять. Не пойман — не вор, а запугивать, на пушку брать, совестно. Хоть и всю жизнь на такой работе, а язык не поворачивается… Сердюк развернул «жигуль» (пересадили недавно с мотоцикла, слава Богу, а то совсем ревматизм замучил), остановился перед светофором.

И что дальше? Как ещё искать?

Сзади навис желтой громадой шведский автобус. Молодцы коммерсанты. Где государственные автопарки упустят, они все подберут. Намотали по городу новых маршрутов, да все как один для пассажиров удобные, машины у них теплые, на хорошей подвеске, каждая с кондуктором — и ничего, при тех же тарифах с наваром ходят и не доказывают, что испокон веку городские автобусы — планово-убыточные. Да и то, у них ведь нет кучи прихлебателей до треста включительно, по дармоеду на каждого шофера…

О, так ещё ж с ними надо поговорить! Особенно с теми, что на Авиагородок мотаются. Маршрут короткий, прямо по Хазарской, они, считай, каждые пятнадцать минут мимо того здания шмыгают то в одну сторону, то в другую…

Сердюк доехал до «аквариума», как именовался среди горожан стеклянный павильон станции метро на Площади, поставил машину в закутке возле проектного института, подумал: останови десять прохожих, спроси, где находится институт ГИПРОстрой, — ни один не ответит. А спроси, где была компания «Лигинвест», — любой скажет, хоть эти жулики лишь арендовали помещение у института и всего-то существовали меньше двух лет…

Пешком дошел до остановки. Как обычно, очередной автобус стоял на конечной, набирал людей. График у него есть, а пустой все равно не поедет, не станет хозяину убытки привозить. И ни один пассажир у него зайцем не прокатится…

Водителя на месте не было, выскочил то ли по нужде, то ли покурить, ноги размять. Кондуктор — женщина довольно молодая, с ней говорить без толку, она смотрит не на дорогу, а на пассажиров… А вот и шофер идет — не ошибешься, тут и без двадцати лет стажа в ГАИ сразу видно.

— Здравствуйте! Госавтоинспектор старшина Сердюк. Ваш автобус?

— Мой, а что?

— Скажите, вы двадцать девятого в день были на линии? Это была среда…

— Нет, двадцать девятого у меня отгул был. А что?

— Если отгул, тогда ничего. Извините за беспокойство.

Опять пустышка. Ладно, подождем следующего.

С троллейбусниками говорить — меньше толку. Маршруты у них подлиннее, да и заботы все-таки не совсем шоферские, они не то видят на дороге. И меняются чаще, и не сидят изо дня в день на одном маршруте…

Минут десять следующего «шведа» пришлось дожидаться.

— Здравствуйте! Госавтоинспектор старшина Сердюк. Скажите, вы двадцать девятого были на линии?

— Был, а что — нарушил?

— Да ничего, к вам никаких претензий. Расследуем происшествие, ищем свидетелей… Вы около десяти утра по Хазарской не проезжали?

— Само собой проезжал! Ее и захочешь, стороной не объедешь.

— А ничего необычного не заметили?

— Н-ну… Серьезного — ничего.

— А не очень серьезного?

— Да так, мелочь… Стал перед светофором на перекрестке с Белинской, а какой-то придурок проскочил на красный, чуть коляску с ребенком не зацепил. Обошлось, правда.

— А в какую сторону он ехал?

— Меня обошел, к парку ехал.

— Интересно… И что ж за машина была? Синий «БМВ», да?

— Не-ет, наш, «пятерка» или «семерка», вроде бы черная.

Насчет «БМВ» Сердюк просто так ляпнул, первое, что в голову пришло, но все равно: если бы просто спросил, какая была машина, мог водитель и промолчать из профессиональной солидарности, а так — вроде я кого-то конкретного ищу, ему, значит, правду сказать и спокойнее, нет, не тот, мол, — не настучал, значит, гаишнику на своего брата-шофера.

— Номера не заметили?

— Откуда! Погода-то какая была, не помните, что ли? Дождь, правда, в тот момент не шел, но дорога мокрая, он когда на трамвайных рельсах тормознул, так еле-еле стоп-сигналы через грязь просвечивали, какой уж там номер! Я ж говорю, даже не разобрал, «пятерка» или «семерка».

— А больше ничего интересного в тот день не видели?

— Ну как же! Когда обратно шел, возле детской больницы видел суматоху: «скорые помощи», милицейские машины, ну, ваши… Это ж в тот день менку ограбили, со стрельбой и с трупами!

А то я без тебя не знаю…

— Ну что ж, спасибо за помощь.

Сердюк посмотрел на часы и решил дождаться следующего автобуса.

* * *

Капитан Кваша Григорий Степанович, зам начальника Фабричного райотдела, переминался с ноги на ногу на углу Добролюбовской и Интернациональной и ежился под сырым ветром. Вот по-дурному получилось! Привез отчет за январь, думал, будут, как обычно, часа два мурыжить, проверять, отпустил машину, а Будяк велел отдать секретарше Тамиле Андреевне на регистрацию, а самому не терять времени даром, а идти заниматься делом — искать налетчиков, которые ограбили менку на Хазарской и постреляли людей, в том числе сержанта милиции Горбыля.

Кто спорит, надо искать бандюг, это ж вообще беспредел, если на милиционеров руку поднимают, но при чем тут Фабричный райотдел? Где имение, а где наводнение! Есть городской угрозыск, есть Столичный райотдел во главе с хитрым Ягелой, вот же скользкий налим, везде вывернется… Хотя, с другой стороны, когда расследовали гибель мэра, Фабричный райотдел лицом в грязь не ударил, хоть и проходило происшествие по тому же Столичному району…

На красный сигнал остановился «рафик» без пассажиров, капитан приоткрыл дверцу и вежливо спросил:

— Гражданин водитель, не следуете ли вы на Каганово?

— Ну, — подтвердил водитель.

— Прошу подвезти до Фабричного райотдела на улице Ростовской. Известно вам такое место?

* * *

— Известно, — пробурчал Валера. Уж что-что, а это место ему было лично известно с ноября месяца, когда мэр погиб. И этот капитан с оловянными глазами тоже, именно он, хитрая жопа, допрос вел, вроде бы пытался навесить на Валеру смерть мэра, а потом выяснилось, что интересовал его дурацкий битый «Москвич». Правда, не оказался последней сволочью, выпустил, когда узнал и проверил все, что ему надо было. Даже прав не отобрал.

— А что ж это вы, Костылин, не на своем КамАЗе? — поинтересовался капитан.

Тоже узнал! И сел не в салоне, а рядом, чтобы говорить удобнее было…

— Перевели временно, пока водитель «рафика» в отпуске… Товарищ капитан, вы давайте без подходов, говорите прямо, чего надо. Сами понимаете, любить я вас не люблю, но и зла не держу — могли жизнь попортить, но не попортили, спасибо…

Григорий Степанович даже удивился:

— С чего это ты решил, что мне что-то надо? До райотдела доехать, больше ничего. Ты что думаешь, я тебя специально ловил? Случайно голоснул… А ты тут какими судьбами?

— Отвез начальство в «Метрострой», ну, наш трест… Отчет пошли сдавать, а я пока домой, пообедаю.

— А не дорогое ли удовольствие через весь город машину гнать ради обеда? Мало ли сейчас кафушек да столовок?

Валера про себя матюкнулся, не хотелось ему рассказывать всякому капитану про свои болячки, но тут же решил, что такой бытовой разговор, вызывающий сочувствие, делу не повредит.

— Хватит, наобедался уже по всяким «Жабам» и «Сералям-засералям», гастрит нажил… Пока ничего страшного, но доктор велел беречься. Ничего, жена научилась диетическое готовить. Невкусно, зато брюхо не болит… А деньги — все равно за бензин сам плачу, да и тут экономия выходит. Посчитайте сами, у РАФа по городу где-то литров пятнадцать на сто километров, дороги от треста до дому восемь километров, цену сами знаете… А нормально пообедать человеку физического труда — хорошо, если в четыре уложишься, а чаще пятерка. Так на так, зато вредного не съем, на детишек лишних полчаса погляжу…

Валера болтал вовсю, чтобы не дать капитану открыть рот, — говорит, случайно сел, но сказать недорого стоит. Опасался он услышать какой-нибудь каверзный вопрос. А потому сам поинтересовался:

— А вы, гляжу, вроде как озабочены, товарищ капитан. Не здоровье ли?

— Служба, — буркнул Григорий Степанович. — Убили сотрудника милиции, сам понимаешь, будем весь город на уши ставить, пока паразитов не поймаем…

Валера плавно притормозил перед красным на перекрестке с Кобзаря, повернул голову к пассажиру:

— А как вышло-то? За оружием охотились или месть?

— Все ты по своим кавказским меркам… Какая там месть, брали менку на Хазарской, а он её охранял. Слышал про эту историю?

— Как не слышать… — Валера тронул вслед за передними машинами. Говорили ребята в гараже, побили там кучу народу, а денег взяли всего ничего…

Капитан сердито хмыкнул:

— Ребята в гараже… А телевизор ты что, не смотришь? Который день только про то и долдонят!

— Какой телевизор — пока я домой вернусь, уже только фильмы крутят, посидишь, посмотришь, как у них там или бахают, или трахают, и на боковую… Так что, говорите, не нашли ещё бандюг?

— Найдем, — буркнул капитан.

Валера замолчал. Тут, по переулкам, пока на Ростовскую вырулишь, не до разговоров. Да как-то и не тянуло выкладывать все, что знаешь, тем более, если знаешь какой-то пустяк, может, к делу и не относящийся… И мента того не очень жалко — понимал, на что идет, когда подряжался в охрану менки. Но, с другой стороны, простые люди при чем? А там, между прочим, Коли Мандыча жена сидела, пуля рядом с ухом прошла… Нет, не дело простых людей убивать…

И Валера решился:

— Ладно, вдруг поможет вам… Я в тот день инженеров из треста вез на станцию метро «Студгородок», проезжал по Хазарской…

— А что ж не понизу, по Панфиловской? — удивился капитан. — Это ж на сколько дальше!

— Так они ещё в Водный НИИ заезжали, взяли там спецов с приборами, на «Студгородке» протечка какая-то началась… Если б сами ехали и без груза, так вообще машину не стали гнать — свое ж метро, бесплатное, от места до места, по морозу не ходить. У нас с этим строго, да и быстрее на метро, чем поверху, чем даже на машине…

— Ну-ну, так что? — капитан Кваша почуял, что этот шофер действительно что-то знает.

— Так вот, проезжал я мимо того здания. Ну, тогда-то я ещё не знал, а после ребята растолковали, где менку грабили, так сообразил. Как раз около десяти часов утра проезжал. Посмотрел еще, какие машины разные стоят: «мерс» новенький, чистенький, весь блестит, а за ним, ближе к входу, двое «жигулей», «тройка» и «семерка» — чумазые, замызганные, будто не по центральной улице подъехали, а по грунтовкам два часа гоняли. «Тройка» светлая, серая или бежевая, а «семерка» — темная, скорее черная. И движки работали, по такой погоде выхлоп видно… А после, уже перед улицей «Искры», они меня обогнали, «тройка» и «семерка». Топили по-черному, пролетели на красный и, по-моему, потом направо свернули, к Черногузовскому склону. Ну вот, что видел — рассказал.

— Вот как… Значит, «тройка», «семерка», «мерс»…

— Ну да! Почти как в «Пиковой даме».

— Да ты грамотный, Костылин!

— По литературе пятерка была.

— А раз грамотный, заедем в райотдел, напишешь свои показания.

У Валеры нога сама собой сползла с акселератора, «рафик» резко сбросил скорость, мимо с возмущенным сигналом пронеслась хлебовозка.

— Эх, товарищ капитан, я ж вам по-человечески, а вы сразу в райотдел, показания…

Капитан глянул на Валеру оловянными глазами:

— А вот это и будет по-человечески — помочь следствию выявить опасных бандитов и убийц. Вот так, гражданин Жилин-Костылин, кавказский пленник…

У капитана Кваши тоже когда-то была пятерка по литературе. В шестом классе. Один раз.

* * *

Вроде бы и привык уже капитан Казьмин к посетительскому стулу в кабинете у Первого, но радости от встреч с полковником не испытывал и держался настороже.

Кучумов же не спешил заводить панибратские отношения. Приближать подчиненного надо с умом и с пользой для дела, чтоб был это для него праздник…

— Пригласил я тебя, Илья Трофимыч, вот зачем. Сводку по ограблению я видел, сводку по твоему клиенту тоже. Как стало мне известно из моих источников, от мысли пробиваться в губернаторы Слон не отказывается…

Капитан кивнул. По его рассуждениям тоже так выходило, во всяком случае, агитационная кампания разворачивалась вовсю.

— Что касается ограбления, то тут пока ясности никакой, надо бы побыстрее действовать. Но вот что… Насторожили меня показания слепых. Одиночный выстрел в конце — очень похоже на контрольный выстрел.

Илья Трофимович снова кивнул. Для того и выделил этот пункт в сводке. Но перебивать полковника не стал. Пусть разматывает свою логику до конца.

— Кого же добивали? У сержанта Горбыля, земля ему пухом, две пули в груди, рядом, вторая чуть выше и правее…

Правильно рассуждает Кучумов, нормальный ход — у не очень умелого стрелка так и пойдет очередь.

— Вольнонаемный охранник получил кучу пуль, но не в голову. Раненые в зале — не добитые. И только у лектора, этого Мироненко, две дырки в груди, третья — в голове. Коню некованому понятно…

Полковник встал с места, отошел к окну, посмотрел куда-то вниз. Казьмин уже заметил за ним такую привычку — и что там высматривать?

— Смысл один: целили именно в юриста. Думаю, ты обратил внимание, стреляли из коридора, в зал никто не входил. Задумано было так, что, мол, охрана менки отстреливалась и шальные пули пошли в зал. Но вот этот контрольный выстрел, на добивание… Получается, пока шестерки потрошили менку, какой-то человек посерьезнее сделал главное дело. И приличный стрелок: точно между глаз пулю посадил…

«Молодец полковник. Мог бы ещё отметить, что у слушателей ранения две ноги и один локоть, — оценивал речь начальства Казьмин. — Значит, стреляли не на поражение, а на показуху. Пока что — четверочка тебе, полковник».

— Вывод один: менка — это камуфляж, а удар наносили по заведению Слона, матери его ковинька, «Союзу обворованных». Ну, сам Дубов на этот счет и не сомневался с первого мгновения. Это у него так мания величия проявляется. Что бы в городе ни случилось, все из-за него или против него. Он даже смерть мэра так истолковал…

Капитан ещё раз кивнул. Изучил материалы, хоть и задним числом. Само дело в основном не через него шло, пока не арестовали Джихангирова…

— Но на этот раз, похоже, не преувеличивает Слон. Удар был явно по «Союзу». И какие ж мы тут можем предложить версии, кроме самых тупых и очевидных? Мне, скажем, две видятся. Первая — сам Слон и устроил налет в рекламных целях. Мол, «Союз обворованных» — это вам не просто так, серьезное, значит, дело, если враги не промолчали, а стрелять начали. Вторая: «Союз обворованных» действительно серьезное дело, есть у Слона какой-то козырь в кармане, и враги хотят народ отпугнуть и замарать человеческой кровью его самого и его затею. Но в этом случае возможен и прямо противоположный результат, а потому не грех предположить, что и сам Дубов мог ловко подкинуть идею этим неизвестным врагам… Конечно, кого-то кровь и трупы отпугнут, зато остальные валом повалят. Я так думаю, Илья Трофимович, нужно нам с тобой принять эти две версии за рабочие и раскручивать. Есть возражения?

Хотелось Казьмину напомнить ещё и о третьей версии: допустим, акция против «Союза обворованных» в целом — это тоже камуфляж или, по крайней мере, дополнительная цель, а главной целью и был сам юрист Мироненко. Но такая версия явно ложилась в графу тупых и очевидных, а потому заострять на ней внимание мыслящего политическими категориями полковника, пожалуй, не стоило. Версию же отработать до полной ясности сам Бог велел. И стандартная процедура расследования тоже велела.

 

Глава 23

…ума холодных наблюдений…

Сподобились! Слон сам лично изволил нанести визит. Опять, значит, припекло. И хоть дело не касается напрямую жизни и смерти, но, видно, в этих занюханных выборах их толстокожее величество мечтают не просто участвовать, а всенепременно победить. Отрицая олимпийский принцип.

Что ж, мечтать каждый имеет право. Но, как выяснилось, для нас его право означает ещё одну обязанность — обеспечить ему информационное сопровождение победного марша.

Конкретно наша боевая задача проста, незамысловата и почти чистоплотна: через «вашу, уважаемая Анна Георгиевна, несравненную информационную сеть» собирать компрометирующий материал на друзей-соперников. Хотя бы в виде слухов. А уж подтверждение этим слухам искать будем не мы, а другие лица (небось, Алексей со стаей товарищей плюс всякие Адамы и Дюмерзели). Но, с другой стороны, явным компроматом в материальной форме, как то фотографии, письма и прочие документы, брезговать не велено…

Все эти ценные указания дяденька Слон выдал сегодня днем, сидя у меня в приемной на посетительском (!) стуле. Вот что значит припекло! И принимать задание пришлось мне, потому что Димка, у которого случился приступ шила в заднице, укатил на объезд своих личных информационных ловушек, силков и капканов.

И разве ж могла я устоять, когда Слон бархатным голосом излагал мне задание в тоне почти просительном? Конечно, не могла устоять — села, сидела и злилась. А он, хоть и говорил о деле, так и шарил по мне маслеными глазками сквозь черепаховые очки…

Моя ненависть к господину Дубову, подозреваю, коренится даже не на бессознательном, а прямо-таки на клеточном уровне. Или на соматическом. Или генетическом. Не знаю, что глубже. Поэтому велеречивые заключительные пожелания успешной работы, а также крепкого здоровья и прекрасного настроения, я выслушала, даже глазом не моргнув. В сдержанной и корректной форме попрощалась, закрыла дверь и пошла мыть руки. Особенно правую, которую он не только пожал, но и облобызал.

Терпеть его, Слоняру, не могу. Но, трезво рассуждая, как же нам повезло, что прибрал нас к рукам именно он, а не какой-то другой, извините, меценат! Например, ныне покойный Арсланов или, увы, ныне здравствующий Адмирал. Подумать страшно…

А тут — грех жаловаться. И защита, и доверие, и щедрая оплата, и даже ремонты. А уж о подарках и говорить нечего! Родной муж — и тот о колечке с бриллиантом не подумал, хоть повод был куда серьезнее — свадьба! (Да мне и самой ничего подобного в голову не приходило). А какой-то совершенно посторонний Слон взял и подарил. С истинно слоновьей щедростью. Короче, приходится признать: пусть Дубов фигура и малосимпатичная, но, в принципе, его можно рассматривать как меньшее зло. А потому его указания принимать, исполнять и не роптать. Хотя бы вслух, но лучше и про себя. Чтобы здоровье целее было.

Такой подход мне недавно внушал наш новый знакомец Захар Васильич, с успехом сочетающий функции белого мага, целителя руками и издателя соответствующей литературы. Ко всему надо относиться положительно, говорил он. Тогда сон будет лучше, нервы крепче и язва настигнет не так скоро. Хоть и не сползать в толстовство. «Мстить, Ася, нехорошо. Но если иначе никак нельзя, рассматривайте месть тоже положительно — как зло, адекватное содеянному. И тем сохраните положительное настроение».

Вот я и решила сохранять положительное настроение. Но руки все-таки помыть, тем самым устраняя портящий настроение фактор и восстанавливая внутреннюю гармонию.

* * *

Димка появился только вечером. И я бухнула, едва он успел переступить порог:

— Наш рабовладелец заезжал, работенку подкинул!

— Здравствуй, — отозвался он, снимая куртку. Покрутил пальцем у виска, показал на стенку и на ухо. Мол, стены имеют уши. Но дальше заговорил спокойно: — И ты теперь кипишь?

— Да нет, не очень. Что толку, все равно отбояриться нельзя. Да и работенка не самая поганая. Можно вытерпеть.

— Аська, да ты никак сменила веру?

Он уже разделся и переобулся в тапочки.

— Нет, просто так легче жить. Вот ты мне все говорил, что не надо психовать. Я и перестала.

Я прошла на кухню, Димка двинулся следом:

— И чего же от нас желает плантатор?

— Получить через нашу конспиративную сеть компромат на своих соперников по выборам. Нет, Дим, ты так не смотри. Не липу, а настоящий. Суп будешь?

— Все буду, и добавку тоже!

— Даже не получить, а вынюхать: нет ли где чего такого, чтобы потом известные тебе лица добыли. Заметь, не мы, а другие лица. — Я говорила без отрыва от производства: вытаскивала из холодильника, ставила на конфорки, трещала кухонной зажигалкой. — Делать это нужно безотлагательно, но тщательно, не спеша. Это раз. Дальше: никто не требует фабрикации липового материала. Брать только ту рыбку, какая к нам в сети сама заплывет, разве что сети пошире раскинуть. Это два.

— Из твоих слов можно заключить, что существует ещё и три.

— А также четыре и девять. То, что я тебе только что изложила, это, так сказать, программа-максимум.

— Ага, есть, выходит, ещё и минимум.

Он забился в любимый уголок и принялся вертеть в пальцах сигарету. Завелась у него такая привычка, потому что я ругалась, чтоб не курил перед едой, не наживал язву.

— Их… — Я прикусила язык, подбирая слово, наконец нашлась:…заказчик желает, чтобы мы через ту же сеть заодно разнюхивали и налет на менку. Потому как это никакое не ограбление, а замаскированная диверсия против него лично и его гуманистического начинания.

Димка похлопал глазами:

— А что, тоже не исключено…

— Да кому он нужен! Тоже мне, столп мира!

— Не скажи. Это ещё обжевать надо. И в любом случае, что нам стоит поинтересоваться? Позвоню Степке Мовчану.

Степка — Димин однокашник по юридическому, а ныне телерупор городской милиции. Трепло, каких свет не видел.

— Ага, и узнаешь, что всех оставшихся в живых после налета вынес из огня лично Степка. А предварительно спас от утопления.

— При выводе из зоны радиационного поражения… Э-э… Ладно, это я так, ляпнул, не подумавши. Уж прости меня, дурака.

— Ладно, я сегодня добрая, прощаю… Но Степке и звонить не надо вон, до его ежевечернего рапорта по первому каналу всего минут десять осталось. Сам назвонит сейчас полные уши…

Димка кивнул. О том, что во время налета на менку погиб милиционер (не считая всякой мелюзги, вроде штатского охранника и юриста из «Союза обворованных», плюс несколько раненых), знал, конечно, уже весь город. И, как положено, менты всем департаментом жаждали отомстить за своего. Но для того, чтобы мстить, хорошо бы ещё знать, кому мстить!

Я бы, конечно, в первую очередь подумала на самого Слона: всего пара-тройка трупов, зато какая реклама! Может, и менты не глупее меня. А может, я к нему несправедлива? Если подумать, вспомнить — как люди Слона нас дважды спасали, как он бросился расследовать смерть мэра, как «Союз обворованных» организовал, — за это ведь и уважать можно. И за наркотики, которые он распространяет руками Манохина, и за убийство Арсланова?.. Арсланова, положим, не жалко, сам был бандюга и убийца… Что-то у меня в голове каша…

Но все равно, господин Дубов — фигура крупная, а потому импульсивных шагов не совершает. Все просчитывает на сто ходов вперед, как гроссмейстер. Только ставки в его игре чуть выше. И вообще, хотим мы этого или не хотим, а просьбу его выполнять придется: это все-таки приказ, как бы мягко он ни звучал.

Ладно, сейчас надо наши программы минимум и максимум хорошенько обдумать и с Димкой обговорить…

— Эй, Рыжая, ты уже три минуты молчишь и деревянными глазами в стену смотришь. Случилось что?

— Нет, Дим, ничего не случилось. Просто подумала, что новые задания надо с тобой обсудить. А то у меня мыслей много и все они думаются одновременно.

— О чем мысли-то?

— Да все о том же. Ограбление, выборы… И вообще — преимущества и недостатки жизни ручного сыщика.

— Ага, понятно. Тогда давай, Мата Хари, сделаем так. До Степкиного выступления, — Димка глянул на часы, — три минуты. Я включаю ящик, накрываю на стол и тащу обед из кухни. Ты со мной будешь?

— Нет, я уже.

— Ну, от чашечки чаю, думаю, не откажешься. Пока я буду в комнате возиться, ты, хозяюшка, впусти зверя — он уже должен дежурить под дверью. Впусти, накорми и скажи, чтоб девочек домой приводил, а то на улице холодно.

— Есть, шеф! Будет сделано, шеф!

Я отдала честь левой рукой, запахнула плотнее халат и пошла к выходу. На лестничной площадке возле нашей двери лежит циновка, изделие родственного нам по духу вьетнамского народа. Сейчас всю её площадь занимал кот Веник: свернулся здоровенной мохнатой шапкой и терпеливо ждал, пока впустят. Дождался, неторопливо зашел и мурлыкнул: кушать, мол, пора. Но сегодня кот был один — без дамы.

Наш Веник — настоящий джентльмен. Свою подружку, невероятно симпатичную пушистую рыжую кошечку, он регулярно приводит к нам под дверь, чтобы мы её накормили. И защищает от всех проходящих по лестнице собак.

Мой полосатый красавец дисциплинированно прошествовал по коридору до кухни и мяукнул под раковиной. Знает, скотинка, что заставлю мыться после прогулки. Я взяла его на руки — тяжелый, кил пять точно будет, — и теплой водичкой помыла лапы. Мойте ноги перед едой. Кот укоризненно посмотрел на меня — не любит воды, едва терпит издевательство над вольной натурой. Поплотнее умостился возле своей тарелочки, вздохнул и приступил к трапезе. Я была свободна.

Из комнаты донесся вой сирены — заставка наших местных «новостей с полей борьбы за правопорядок». Значит, пора. Но пока я шла к двери, мне вдруг вспомнилось, как ранней весной прошлого года о брачной конторе, где я тогда трудилась, делали телепередачу. Для «Семь-плюс», что ли. И называлась студия… склероз. Хорошо помню только режиссера — Аля, симпатяга, года на три-четыре моложе меня. Где-то в любимом блокноте остались её координаты. Может, пригодятся — раз Слон ввязался в выборы, ему телевидение понадобится. А блокнот давно обновить пора. Кто-то уехал, кто-то, увы, умер. «Иных уж нет, а те далече»… И вообще, моя долговременная память уже не просто на листики рассыпается, уже и листики расползаются под пальцами. Не случайно всевидящий Димыч на Новый год подарил шикарный пузатенький блокнотик с алфавитом. В переплете из натуральнейшей синтетической кожи.

— Ну, где наш Степик?

— Рано ему. По режиссерской задумке не положено. Сначала парочку репортажей о разгуле преступности, а уж потом, на закуску, и Степика с победным рапортом выпустить можно.

— Знаешь, Дим, все это мне начинает здорово напоминать «Документ Р».

Есть такой приличный американский роман. Готовится диктаторский переворот. Но, чтобы сохранить видимость демократии, диктатуру должен выбрать сам народ. Все СМИ начинают вопить о волне преступности, захлестнувшей страну. И тогда, чтобы с этим злом бороться, сам народ призовет к власти полицейскую клику. Сейчас мы как раз и наблюдали по нашему домашнему СМИ первую стадию подобного спектакля. Хотя, может, никакого заговора, просто «как у них там»: народ имеет право знать, «великий детектив общественность» и все такое прочее. А что при этом в некоторых мозгах складывается привычка к преступлению, как к обыденности, издержки гласности. Палка о двух концах…

Степчик, пресс-служба нашего родного УВД, затянутый галстуком до красной морды, компетентным тоном излагал версии происшедшего. Уже третий раз со вчерашнего дня излагал. В одних и тех же выражениях. Версий больше не становилось. Только прибавились цитаты из показаний очевидцев. Полагаю, сильно отредактированные для массового зрителя.

Чай был такой горячий, что я обожгла губы. А новости — такие стылые, что Степку можно было слушать вполуха, а одновременно обдумывать версию Слона, который во всем и всегда видит посягательства на себя и свои планы.

— Дим, а давай ты капнешь нам по чуточке вина?

— Давай. Тебе какого?

Мы с Вэ-А жуткие алкоголики, до сих пор допиваем то, что осталось со свадьбы. Второй месяц допиваем.

— Сладенького бы чего-нибудь…

— Вот, тут ещё муската немного осталось. Ты что, совсем не слушаешь?

— Так, краем уха. Ко мне пришла мысль и я её думаю. Слушай ты. Потом поделишься впечатлениями.

Итак, что мы имеем «с гусь»? Само собой, шкварки. А кроме того? Если Слон так завелся, что велел нам собирать материал по нападению, значит, организовал его не он. Иначе помалкивал бы в тряпочку и не привлекал излишнего внимания.

И еще: если организовал сам, то собирался подать, как наезд конкурентов. И отпугнуть от «СООБа» клиентуру? Хотя, с другой стороны, все может выйти наоборот, народ обиженных любит. Но тогда непонятно, зачем грабить менку. Хочешь инсценировать нападение на «Союз» — так и нападай на «Союз».

Вроде пока логично. С другой стороны…

Громогласный Мовчан начал меня отвлекать. Я встала с дивана, убавила громкость и вернулась на место. Опять забыла батарейку в дистанционный пульт купить…

Значит, Слон сам на себя не нападал и его слова насчет нападения недоброжелателей — не мания преследования и не вранье, а чистая правда. Ну, тогда эти недоброжелатели — полные болваны и не способны просчитать свои действия даже на два хода вперед. Потому что народ, как сказано выше, обиженных любит. И хотя сегодня вы перестрелкой нанесли ущерб на сотню, но слава гонимого воителя за благо народное Слону сотню сотен вернет.

Значит, не недоброжелатели, потому что вряд ли они полные болваны… Тогда кто?

Я с самой первой секунды была согласна со Слоном в главном. Ограбление обменного пункта — липа! Во-первых, в десять утра в менке много не возьмешь. Во-вторых, куда выгоднее было бы ограбить ювелирку, которая находится рядом, но открывается на час позже. Всего на час сдвинуть дело а не сдвинули! Взяли всего-то меньше тысячи зеленых в разной валюте, постреляли вволю и смылись. Или полнейшее дилетантство, или липа!

А ещё эта история с шальными пулями. Якобы милиционер, которого ранили, отстреливался, в кого-то из налетчиков даже попал. А остальные пули ушли в зал «СООБа» через коридор.

Стоп! Так может, налетчикам велели убрать кого-то из посетителей? А очередь никого не задела всерьез, так как в последний момент выяснилось, что того, за которым охотились, в помещении нет…

Ну, тогда мы скатываемся к версии Слона: что охотились на него. Якобы он собирался прибыть в СООБ с утра, как раз к десяти часам. Но пришлось срочно ехать с женой к родственникам. Кто-то то ли тяжело заболел, то ли вообще умер. Короче, произошла утечка информации о планах Дубова на утро и охотники ринулись в поле. О перемене планов шпион передать не успел. Значит, был из дальнего окружения… Представляю, как Слон сейчас свою банду шерстит!

Итак, версия «номер раз»: нападение лично на Слона, которое не удалось. Возможно.

Нападение на «СООБ» с целью опорочить начинание? Маловероятно. Но, если допустить наличие во вражеском стане полных кретинов… Ладно, версия номер два.

Нападение на кого-то персонально из охраны? Милиционера? Тогда в стане врагов собрались не просто кретины, а собственные могильщики. Они-то должны понимать, что коллеги убитых будут их искать и под землей, и под водой. И даже на том свете!

Что же остается в качестве версии номер три? Убийство лектора Мироненко? Чушь! Кому может помешать юрист, пусть даже и очень хороший? А кстати, что обо всем этом Степик говорит?

Я вынырнула из размышлений слишком поздно. Вместо Степика на экране здоровенный облом пел голосом кастрата о неземной любви. Голубая серенада.

Значит, юрист Мироненко? А может, не в том дело, что хороший, может, знал что-то лишнее… Версия номер три?

Надо эти выводы с Димкой обсудить. А заодно и тактику решения второй, глобальной задачи, которую поставил нам Слон.

 

Глава 24

…а две лучше

— Рыжая, ты теперь рекламой увлекаешься?

Димкины слова вернули меня к реальности.

— Фу, да ну ее… Выключи! И вообще ящик выключи. Поговорить надо.

Тут ко мне на колени вскочил Веник. Он уже отужинал и теперь собирался умыться перед сном. Каждому уважающему себя коту ясно, что это надо делать только на мягком и теплом, например, на хозяйских коленях. Он немножко потоптался и приступил к делу. На кошачье умывание я могу смотреть бесконечно, но сегодня было не до того.

— Дим, и что новенького Степик сообщил?

— Ни черта. Нет у них ничего нового.

— Или не хотят говорить.

— Да ну, уж намекнули бы, что напали на след и к завтрашнему репортажу искоренят всю преступность, — возразил он.

— Ладно. Значит, просто так пофигурировал Мовчан. Тогда давай подумаем о наших новых задачах.

— Давай, излагай, чего… м-м… заказчику надо. Только подробненько.

Я про себя посчитала до десяти. Димкино «подробненько» может вывести из себя кого угодно! Попробовал бы он с этим словцом к Слону подойти! Ладно… Я выдохнула и начала излагать.

— Первое… Нет, ты записывай! — передразнила я его интонацию.

— Язва.

— Ага. Так вот, нашего заказчика беспокоит малосодержательная информация правоохранительных органов по ограблению на Хазарской. И он просит поинтересоваться через нашу параллельную сеть, не появилось ли чего в милиции.

— И что ты, мой главный уполномоченный по параллельной сети, скажешь о наших возможностях в этом смысле?

— Ни фига не получится!

— Почему?

— Потому что этой сети нужно задавать конкретные вопросы. «Что за человек?», к примеру. И желательно не только имя и фамилию. А хорошо бы ещё и место работы и сколько-нибудь других разных фактов. Если таковые имеются. А тут у нас что есть?

— Ясно. И как ты думаешь из этой ситуации выпутываться?

— Я сначала подумала, кому может быть выгодно нападение. Потом — что надо идти от пострадавших. Может, охота шла конкретно на кого-то из них… Узнать, что за люди, постараться выяснить, кому они могли перейти дорогу…

— Разумно. Только ты представляешь, сколько это займет времени? У нас-то оно есть, а вот у него…

— Я понимаю. Но других мыслей пока нет. Потому что через нашу сеть не вычислишь врагов нашего… — Я пальцем изобразила хобот. Достал меня Димка со своей манией преследования, но все равно буду стараться: зачем его без толку раздражать? — Да-да. А если начнем пробовать, то можем ещё и сами засветиться.

— Ладно, ОБС не поможет. А мы сами? Я вижу, ты уже просчитала варианты. И что получилось?

Я вкратце рассказала, что получилось. Почему невыгодно Слону, почему невыгодно его противникам по бизнесу. Вспомнила, кстати, что это невыгодно и его конкурентам по выборам. Как ни крути, получается, что не на Слона шла охота.

— Логично. Тогда сделаем так: у Степки я беру список пострадавших. Совершенно официально, тем более, что сведения это не секретные. Узнаем больше об этих людях… Тогда, может, из твоей идеи и получится что-то.

Я кивнула. Димка отпил чаю и спросил:

— А что у нас с программой-максимум?

— Тут задача звучит так: использовать ту же самую сеть и найти компромат на конкурентов по выборам.

— Я помню. Что предлагаешь?

— Понимаешь… Об этих конкурентах будет столько информации везде, что мы просто утонем. Поэтому нам сейчас хорошо бы расставить приоритеты. Ну, в том смысле, за кого браться раньше. — Подумала и добавила: — А за кого лучше вообще не браться.

Кот тем временем завершил туалет, свернулся поудобнее и включил мурчалку на полную мощность.

— Вот и приступим. Только сгони животное — оно тебе записывать мешает.

— Зато он теплый. А записывать будешь ты. Я буду читать газетку про выборы и думать вслух.

Димка обозвал меня эксплуататоршей и взял блокнот. Я потянулась за газетой. Венику стало неудобно, и он для устойчивости вцепился в меня когтями. Я зашипела, но сгонять его не стала.

— Значит так. Первым номером нашей программы… М-м… Броневский Стефан Казимирович.

Повисло молчание. Димка ждал моей реакции, а я дочитывала краткую справку в газете и одновременно думала. Пауза получилась несколько длиннее, чем мог выдержать Вэ-А.

— Ну, так что там у нас с Броневским?

— Руководитель католической общины города. Думаю, для конкурентов опасности не представляет.

— Почему?

— А ты вспомни, сколько католиков… Ну, скажем, среди твоих знакомых.

— Немного. По-моему, вообще никого нет. Но у меня круг общения специфический.

— Не такой уж специфический. Просто католиков в городе совсем мало. Приверженцев Белого Братства или этих… ну, в оранжевых балахонах, бритых…

— Кришнаитов.

— Во-во. Тех и то больше. Вот я и говорю, что он не опасен и заниматься им не стоит. Хотя, может, и есть что искать. Со времен совка могут тянуться за ним хвостики. Но тогда и сейчас — это очень разная жизнь. Тогда диссидент — и от тебя отвернулись все, даже бездомные собаки. А сейчас — модная личность. Или, к примеру, семейные проблемы. Тогда партком, сейчас — личное дело и не суйте нос. Так что тут полный непротык.

— А если он тогда, скажем, наворовал, а теперь ему власти захотелось, и он наверх лезет?

— Знаешь, как это называется теперь? «Частная инициатива». А кроме того, я подозреваю, что и другие кандидаты… — Димка сделал многозначительную мину, — не на одних пожертвованиях свою предвыборную кампанию разворачивают. И накопления у них, как мы с тобой можем догадываться, восходят своим происхождением в советские и ранние постсоветские времена.

Мысленно я уже отвергла этого кандидата. Но порядок есть порядок.

— Хотя, Димыч, запиши-ка против его фамилии: «Лера Валенская». Это… Одна очень хорошая девочка. Раньше тоже инженером работала. Только не у нас в ГИПРОпроме, а в ГИПРОвилах.

— Где?!

Вот что значит не знать местных реалий!

— В ГИПРОсельмаше. Теперь понятно?

— Больше. А чем теперь эта мадам Жозефина занимается?

— Теперь она «Пани Валевской» торгует. В фирменном магазине. И не надо ехидничать! Подумаешь, фамилия! А то мы фамилий не видели! Кстати, в конторе её звали не «Жозефина», а Лерка Богарне. А один далекий от культуры смежник даже на чертеже написал: «Гл. конструктор — Л. Богарне». Короче, она — полячка и очень этим гордится. Поэтому счастья попытать можно.

— Записал. Кого дальше по косточкам разбирать будем?

— А кто по алфавиту идет. А идет у нас… Венька, подлец, когти убери!.. Дроздов Григорий Антонович. Пятьдесят третьего года рождения, в прошлом рабочий, ныне руководитель независимого профсоюза… Да…

— Ась, ты только в задумчивость не ныряй, ладно?

— Ладно. С этим Дроздовым сложнее. Его и без нас хорошо раскрутят, постараются. А через девчонок вряд ли — это ж совсем не наш круг. Разве что его нынешние дела понюхать. Ведь должна же в этом профсоюзе хоть одна женщина работать… На всякий случай пометь — Вера Золотарева.

— Пометил. Да сбрось ты эту скотину, он тебе все ноги обдерет!

— О мой муж и повелитель! Не ори, будь другом, и не отрывайся на бедном звере. Чего ты заводишься? Что я твоего мнения не спрашиваю? Так ведь у нас, шпионов, у каждого свой метод работы. Я в секретную комнату гестапо разговаривать по телефону с партайгеноссе Борманом не полезу. А ты и десяти минут в нашем дамском кружке не выдержишь… Так что не заводись. Можешь выслушать меня и сделать наоборот — так ваша мужская поговорка рекомендует?

— Эй! Теперь ты, Лиса Рыжая, завелась. Я ведь ни слова о вашем прекрасном и премудром поле не сказал. И вообще молчу. Только сгони кота, в самом деле. Неудобно же!

— Сказано «тепло» — и все тут! Что, мы сегодня больше не работаем?

— Работаем, работаем! Не сачкуй! Двоих уже обсудили. Едем дальше.

— Дальше у нас некто Дубов. Кандидат химических наук. Ну, это, думаю, Слону не конкурент. Подумаешь, какой-то там ученый, бюджетник без штанов…

Димка дернулся — как же, я ключевые слова упомянула, может, там где-то компьютер уже включил запись! Но тут же успокоился: разговор наш вполне невинный, строго по заказу. Даже ухмыльнулся. Похоже, вспоминал хоромы бесштанного бюджетника.

— За ним следует господин Кочетов… Тут я бы даже интересоваться не стала. И так все знают — правая рука Президента. Вот это — конкурент, да ещё какой!

— Ну, сегодня — правая рука, а завтра всплывет о нем какая-нибудь чернуха… У нас, как сообщили недавно по ящику, свободное демократическое государство.

— Димочка, не надо! Так может моя мамочка рассуждать, а тебе поумнее как-нибудь придется. При любой чернухе правая рука! Да стоит ему узнать, что в его грязном белье кто-то копается, — и все, от нас мокрого места не останется! И никакой Алексей не выручит! Сама не полезу и девчонок не подставлю, не буду ни о чем просить. Вычеркивай. Эту арию мы не играем.

— Не будем спешить вычеркивать. Поставлю вопросительный знак. В конце концов, нас ведь просили только слухи собирать… Ладно, следующим номером у нас опять какая-нибудь шишка?

— Мелкая, похоже. Лаврентьев И. К. Директор АО «Мак». От партии «зеленых».

— «Зеленые, красные и голубые», — рассеянно пробурчал Димка фразу из детского стишка.

— Голубые — это не партия, а клуб по интересам.

Мой Вэ-А улыбнулся. Хоть и ехидно. Но такую его улыбку я тоже люблю. У него тогда глаза совсем молодые становятся и такие красивые! Я улыбнулась в ответ.

— Что ж, пока этот Лаврентьев нам абсолютно не ясен. Поговорю с Надей. Кто-то в «зеленых» у неё состоял…

— Батька Махно, — буркнул Димка и сделал очередную пометку в списке.

А мне вдруг пришло в голову, что девять кандидатов — это все-таки бред! Подумать только, девять человек точно знают, как сделать нашу область процветающей… Сразу вспомнился эпизод из истории, когда хватило одного В. Ульянова, который точно знал… А тут девять, и каждый знает свое. «Лебедь, рак и щука». Не дай Бог, с нами такое произойдет!

От таких мыслей хорошо отвлекаться чем-нибудь конкретным. Конкретное лежало у меня на коленях и смотрело беговые сны — лапы и усы дергались. Хорошо хоть сейчас зима. А то летом он с прогулки столько травяных блох принесет — за неделю не отмоешь!

— Асенька, опять нырнула?

Димка уже успел налить чаю и принести из кухни лимончик.

— Уже вынырнула и вся в работе. А ты записываешь?

— Уже записал.

— Тогда ладно. Дальше в меню значится учительница Лемешко. Вот это наш кадр!

— Погоди. Почему это ваш? Она ж из какого-то дальнего села… Придурки, что ли…

— Неважно, что дальнего. Ведь учителей где-то учат. Раз она работает в нашей области, то вполне могла кончать наш педагогический. А там Надькина подруга работает. В ректорате.

— Понятно. И как зовут подругу?

— Зовут её Ира. Только фамилию не помню.

— Слушай, а на фига так далеко в прошлое забираться? Если мне не изменяет арифметика, она институт заканчивала в шестидесятых годах. Это ж четверть века назад было!

— Училась она не на необитаемом острове, а среди людей, могла связи сохранить. Глядишь, подруга какая выплывет, а у подруги может найтись какая-то общая с нами знакомая…

— Ох, бабы, страшный вы народ!

— Но кто это ценит? Хотя, как я понимаю, в данный момент именно это качество эксплуатируется. Короче, ты записал?

— Да, Ира из педагогического.

— Отлично. Теперь мы в списке имеем… Маяковского Валерия Игнатьевича. Спортсмен, тренер. А его-то зачем, беднягу? Он же в вопросах управления наверняка баран бараном, хоть и олимпийский чемпион… Кстати, пару дней назад мелькнул о нем сюжетец в новостях. И знаешь, что этот умник говорил? Что он даже не однофамилец великого поэта. Потому, что он настоящий Маяковский, а у Владимира Владимировича это был только псевдоним…

— Отлично!

— В общем, этого я не считаю опасным. Тоже мне, поэт олимпийский! И все равно в спортивной среде у меня знакомых нет. Так что этот файл Слону придется заполнять самому.

— Отчего ж это нет? А Жека?

— Ну, Жека, по-моему, не того калибра спортсмен — подумаешь, тренер по шейпингу… Но вообще я имела в виду СИС.

— Ладно, с Жекой я сам поговорю. Что у нас там осталось?

— А, всего ничего. Двое. Предпоследним господин Прывид значится, Роман Валерьевич. Шестьдесят второго года. Ты смотри, на год моложе меня… Банкир, в прошлом комсомольский работник. Это тоже наш кадр. Рядом с ним Ларку из мэрии запиши. И ещё Галку Волкову. Тут все ясно — про банкира и комсомольца мы найдем столько, что хватит не на одни выборы…

Ох, какая ж я сделалась злая и прагматичная! На секундочку мне стало жалко, что я уже не та романтичная дура, какой была ещё год назад, когда работала старшей свахой…

— Анна Георгиевна, ты или вынырни, или спать ложись. А то опять замолчала.

— Я про последнего читаю. Пивень, Марксэн Панасович…

— Ну-ну. Мало нам Кочета, так ещё и Пивень. Да и Марксэн к тому же…

— Да ещё и старый коммунист…

— Слушай, а я ведь знаю, кто это! Он же на всех митингах под всеми красными флагами… Трепло!

— Конструктивнее, коллега! И вообще, надо ещё спасибо сказать, что у нас только коммунисты в губернаторы лезут. А ведь и фашисты могли бы…

— Вот тогда бы не ты, а я свою информационную сеть начал использовать.

— Нам эти петухи, причем оба, пока не по зубам. Ну, и ещё вот этот надежда большого спорта. В смысле по зубам, только не нашим. А на нашу долю остальных шестерых хватит.

— С бровями. Плюс народ из ограбления на Хазарской…

— Плюс девочки из «Комфорта» со своим Гариком ненаглядным… Господи, где ж время взять?

— Ничего, Лиса, время мы найдем. А главное — не теряться. Тот, кто владеет информацией, владеет миром.

— Хорошо бы. Тогда пока пошли спать. А миром начнем владеть завтра с утра!

 

Глава 25

Не всех, но многих

Димка уговорил-таки Ливанова, тот просидел со Шварцем часа четыре, и теперь у меня в руках был не только исправленный фоторобот любвеобильного Гарика, но и портреты ещё некоторых его пассий. А конкретнее, троих. Еще троих. Вот что значит артистическая натура! (Я имею в виду Ливанова, хотя Гарик тоже артист — насчет нашей сестры). Это вам не «голем». Эти дамы имели собственное лицо, даже в скудоумном представлении компьютера. А чего стоили комментарии Анатолия Владиславовича: «зубы такие, как у молодого пони», «надбровные дуги, как у мартышки, нет, вы изобразили, как у гориллы, а у неё намного меньше»… В общем, повеселились. Но при всем веселье ветеринарный пианист работал куда осмысленнее, чем пострадавшие Катя и Карина.

И вот теперь я с ворохом этих изображений ехала к Наде. Несмотря на субботу, фирма «Арахна» трудилась, не покладая рук. А значит, и её главный бухгалтер, а моя лучшая подруга Надежда Пална. С Надькой нас связывают столь давние и столь прочные отношения, что удивить её я уже ничем не могу. А ещё сильнее связывает наша замечательная система взаимодействия секретарш. Та самая, которую Надькин муж без почтения называет СИС, и та самая, которую уже не в первый раз эксплуатирует хитрый Слон. Путем через посредство. Конечно, иначе такую информацию ему никак и нигде не добыть. Я имею в виду, более или менее легальными способами.

На мысль съездить к Наде меня натолкнул мой собственный не в меру умный мужчина. Я сначала упиралась: неужели моя Надежда Пална такой уж всемирный банк данных, а потом поутихла. Поняла, что Надьку-то все равно история с её знакомыми девчонками здорово интересует. Надо ей рассказать все как есть, а она посоветует, как помягче слить веселенькую правду моим заказчицам. Женский ум хорошо, а два женских ума в пять раз лучше и в семь раз хитрее. И ещё маленькая деталь: Надька все равно с меня не слезет, пока не узнает все подробности, ей её змейская натура просто не позволит. Так лучше я сама все выложу под видом «Надежда, дай умный совет». Меньше хождений вокруг да около, больше толку.

Надежда пребывала в своем кабинете. Есть у старых зданий свои преимущества. Стены толщиной в метр, поэтому летом там не жарко, зимой не холодно. И от окон не дует — заклеены, по старой инженерской привычке, лейкопластырем.

— Аська, а у меня уже и чайник согрет, и булочки!

— Булочки тоже согреты? Привет, подружка!

Я чмокнула Надю в щедро накрашенную щеку.

— А вот и нечего ехидничать! Привет, дорогая! Булочки именно что согреты. В микроволновке. Ты ж тощенькая, тебе питаться надо. Куда только Вадик смотрит?

— Он, кстати, смотрит, чтобы я не растолстела. Потому что хочет дразнить Рыжей Мордой, а не Жирной Коровой.

— Не дождется! Тебе до коровы ещё как минимум одиннадцать лет и пять месяцев непрерывного потребления булочек, пива и кремовых тортов. Так что не волнуйся зря!

Это у нас такой ритуал. Надя меня кормит, как самую младшую из дочерей. Я упираюсь, как положено по сценарию. Все на своих местах.

— Ну, чем порадуешь? — спросила Надежда после неизменного обжигающего чая на травках и без малейшего признака собственно чайных листьев.

— Да вот, приехала к тебе за советом. Ты ещё помнишь девчонок, которых нам в клиенты пристроила?

— Ясное дело.

— Вот о них мне и надо с тобой посоветоваться.

— Тогда я сначала дверь закрою. Чтоб не мешали.

Надя повернула ключ в двери.

— Ну вот, теперь я вся твоя.

— Как ты, наверняка, помнишь, — а то, что Надя помнит, я не сомневалась ни секундочки, она все помнит, — девчонки подозревали, что у них появилась третья, с позволения сказать, партнерша по Гарику их ненаглядному. Так вот, эти неприятные подозрения мы подтвердили полностью. И даже с перевыполнением.

— Это как?

— У них оказалась не одна соперница, а целых три. Как минимум три. Не исключено, что выявится и четвертая — если наш источник информации ещё что-нибудь вспомнит.

Надежда присвистнула. Да, к такой мысли привыкнуть трудновато. Ну ещё одна содержанка, новенькая — мужчину можно понять. Но ещё три?..

— Слушай, Анна, без дураков?

— Честное слово. Пятерых он содержит.

— Не считая жены. Очаровательно! Бедные девки. Господи!

Это точно, что девки несчастные, я с самого начала говорила, когда мы только брались за это вонючее дело. Потому и брались. Я, во всяком случае.

Надежда решила, наверное, что свист мало способствует мыслительному процессу, закурила и углубилась в чрезвычайную задумчивость.

— Ась, а что за девки-то?

— А хрен их знает! Пока что у меня только их мордуленции имеются. В виде компьютерных роботов.

— А ну покажи! — Надька хищно протянула руку через стол.

— На, любуйся! А вот, если желаешь, их султан. В смысле владелец гарема.

Надежда внимательно рассматривала картинки и молчала.

Я её слегка понукнула:

— Слушай, может, ты кого-то здесь знаешь?

— А для того и смотрю… Но, по-моему, это девки не из нашей песочницы. Не припоминаю.

— Ну и слава Богу! Только таких подружек нам с тобой не хватало! Понять я их кое-как могу, пожалеть — могу, но…

— А вот «но» тебе сто лет не нужно! Они тебе не подружки, а клиентки. Тебе дали заказ — ты его честно выполнила! И хватит хныкать, пошли они! Тоже мне, моду завели, впятером с одним мужиком спать!

— Так по очереди же!

— Ну, тогда совсем другое дело! — Надька состроила рожу.

Я вздохнула:

— Ладно, радость моя. Помоги советом, как старший товарищ и наставник. Понимаешь, грызет меня. Врежу я этим дурам правду-матку, даст Бог, не помрут с отчаяния. Уж если он употребляет и оплачивает пятерых, из коих две ничего и не почуяли, пока не поступил сигнал, значит, волноваться им нечего. Не пострадают их честно заработанные доходы. А грызет меня недовольство чисто профессиональное. Я привыкла работу делать добросовестно, от и до. А это, — я потрясла в воздухе пачкой распечаток, только полдела. Хочется изящно закруглить: как фамилия, где работает… Вот вам ваши, прости Господи, соратницы и соперницы, а вот вам счет, овечки мои невинненькие…

— Ну, это другой разговор. Как положено нормальной бизнесвуменше. Она сдвинула брови, сделала умное лицо и побарабанила ногтями по столу. Ладно, попробую тебе помочь!

Повернула ключ и вылетела за дверь. На освободившееся место рванулся воздух из коридора.

Я не знала, что она надумала, но не сомневалась, что надумает. Надька — друг надежный и надумчивый. Так что сейчас просто ждала и прихлебывала травяной настой. А ещё смотрела в окно на нашу гнусную чураевскую зиму. Нет, конечно, и у нас бывает «мороз и солнце», целых два дня за сезон. А остальные — или минус двадцать семь с ветерком или плюс четыре с дождиком. Все не как у людей…

В коридоре послышался стук каблуков и не менее энергичный Надин голос. Тут же объявилась и она сама, но в расширенном составе — за ней следовал здоровенный мужчина. Не столько высокий, сколько прямоугольный. Бывают такие — квадратное лицо, квадратная фигура, руки до колен. Этакий неандерталец. Профессор Челленджер из «Затерянного мира».

Звали профессора Челленджера, как оказалось, Колей, был он местным заклинателем компьютера и таким обаятельным — спасу нет!

Надя его классно отрекомендовала:

— Аська, будь бдительна! Наш Николай — краса и гордость «Арахны».

— Что краса и гордость — вижу, но почему бдительна?

— А потому, что дам у нашего Коли ровно в три раза больше, чем население всей Калмыкии.

— С пригородами? Тогда солидно! — не могла не согласиться я.

— Но Коленька увлекается преимущественно местными дамами. Наверное, они самые красивые.

— Не наверное, а так и есть. Самые красивые женщины — у нас в Чураеве!

Коля этот был мужик и в самом деле жутко обаятельный. Не внешностью, конечно, а… Как бы это сказать? Просто вид у него был такой, будто он влюбился, как только увидел. До обалдения влюбился, и теперь только на тебя и смотрит. О, вспомнила! В одном ихнем фильме прозвучала очень подходящая фраза: «Мои глаза видят только тебя».

Такой вот экземпляр.

— Наденька, — голос Николая оказался немного сипловатым, но все равно приятным. — Ты меня пригласила по делу или просто полюбоваться на красивую женщину?

Во класс! Это вам не «абы шо», как в нашем чудном городе говорят. Но подать вид?! НИ! ЗА! ЧТО!

— Во-первых, меня зовут Анна. А во-вторых, сейчас на меня лучше не любоваться.

— Почему?

— Я зимой некрасивая.

— Да ещё и замужняя! — Надя приобняла Колю за немалую талию. — Ты присядь, Николай. Аська летом действительно куда лучше. Как и все женщины. Но я тебя пригласила по делу — и очень серьезному. Нам нужны твои профессиональные знания.

— Надь, ну ты в компьютерах, уж прости меня, все равно ни бельмеса не смыслишь, как я — в твоей бухгалтерии.

— Я сказала «профессиональные». Компьютерщик ты по должности, а по профессии — любитель слабого пола. Ты в городе, наверное, всех красивых женщин знаешь?

— Ну, так смело я не сказал бы… Но многих.

— Вот тогда глянь набитым глазом на картинки и скажи нам, кто на них изображен.

В комплекте распечаток лежали и изображения Кати с Кариной — их Серега просто пропустил через сканер. Я нарочно положила все вместе — для чистоты эксперимента.

Коля просматривал картинки довольно долго. Перебирал их, даже тасовал, как колоду карт…

— Ну?! — не выдержала Надька.

— Знаешь, Наденька, — задумчиво произнес Николай, — этих девушек я когда-то видел. Правда, довольно давно. Больше года — точно. Вот с этой даже телефончиками обменялись… Зовут её Наташа. Телефон… — Коля полистал до невозможности замусоленный блокнот, — …э-э-э… Четырнадцать — тридцать — шестьдесят один. Работает в «Лигинвесте». Вот эта.

Он постучал пальцем по изображению той, у которой надбровные дуги. Не знаю, какие такие надбровные дуги высмотрел там Ливанов, по-моему, девочка очень даже симпатичная.

Но Надежда Пална на мелочи не отвлекается. Она у нас по сути специалист.

— Ага, только в клятом этом «Лигинвесте» она не работает, а работала. Его ж уже года два как прикрыли.

— А народные денежки прогуляли где-нибудь на Канарских островах, добавила я.

Коля нас не слушал, он ещё раз очень внимательно просматривал всю стопку.

— Вот эту я видел… Сейчас вспомню… В агентстве… По подбору кадров… Там у меня одна работает…

— Агентство как называется?

Надька точно должна к нам на работу переходить! Она вцепилась в бедного Колю, как котенок в тюлевую гардину.

— Чтоб я так помнил! Я смотрю на женщин, а не на вывески. На проспекте Воли, сразу за дамбой.

— Ясно. Знаю это агентство. Коленька, а больше никого не знаешь? Ну посмотри как следует!

— Нет, точно не знаю! О чем очень сожалею. Такой букет красавиц! Познакомь, а?

— Посмотрю на твое поведение… А пока спасибо, что уделил нам внимание.

— Жалко только, что не помог.

— Может и помог, видно будет.

— Тогда я рад. До свидания, Анна!

И Коля, знаток не всех, но многих красивых женщин, вышел из кабинета с видом эксперта, который сделал все, что мог, и пусть другие сделают больше.

Надя улыбалась ему в спину до тех самых пор, пока дверь не закрылась.

— Жалко. Осечка вышла.

— И вовсе не осечка. Ты извини меня, а почему Коля должен был вот так, сразу, их всех узнать? Дамы эти бывают в таких местах, куда Коля, я полагаю, не часто заглядывает.

— Ну, во-первых, Колька с женщинами знакомится, где попало. Хоть в метро на эскалаторе, хоть у стоматолога в соседних креслах. Он способный. И потом, одну умную мысль он все-таки подкинул. Надо в том агентстве узнать.

— Кошечка моя, а что, у тебя везде знакомые есть?

— Ну, пока ещё не везде, но я стараюсь.

Наша Надюша — сама скромность.

— Тогда узнавай.

Пална втиснулась в свое кресло, поерзала, заполняя углы, и вытащила из стола блокнот, сравнимый с энциклопедическим словарем. В одном, правда, томе. Неторопливо полистала, набрала номер на своем сером «Панасонике» и, услышав знакомый голос, заговорила:

— Тинка, здравствуй! Это я, Надя! Как там дела у тебя? Угу… Угу…

И дальше пошли сплошные междометия для поддержания разговора. Значит, неведомая мне Тинка на том конце провода рассказывала, как именно у неё дела. Мне вспомнилась интеллигентская цитата про зануду, и я улыбнулась.

А разговор у Нади приближался к финишу.

— А теперь она где? А, все там же! Слушай, телефончик напомни, а то у меня потерялся…

Вот морда! Чтоб телефончик у Нади потерялся! Да такого отродясь не бывало!

— Угу… Четырнадцать или пятнадцать? Ага, это ж Новоалексеевка! Понятно. Тогда передавай Ваньке своему привет! И Ваньке-маленькому от большой тети Нади… Пока!

— Вот, Лиса-Алиса, держи! Это телефон той самой кадровой службы, где Коля видел одну из твоих красоток. Название то ещё — «Кадры РВ».

— Как?!

— «Кадры решают все!» Запиши вот тут, снизу… Работает там Тинки, моей однокурсницы, родная младшая сестра Фафка…

— Ничего себе имечко!

— Ага, постарались родители. Фафка-то хоть Фаиной в паспорте числится, а Тинка — вообще Алевтина!

— А по батюшке?

— Уж и не знаю. Фамилии у них, понятное дело, мужнины. А имена…

— Ладно. Значит, Фафка.

— Не вздумай её только Фаиной назвать. Она свое полное имя просто ненавидит. А заодно и всех, кто к ней так обращается… Так вот, передашь привет от меня. Если не вспомнит, назови пароль: «белые нитки на черной юбке». Это мы в институте, на танцах… А черных ниток не нашлось.

— И что дальше?

— А ничего, поплясали и разошлись… Ах, ты ж не об этом! Работает Фафка на компьютере, ведет, насколько я знаю, именно учет кадров, ищущих работу. Вот ты ей полправды и расскажи, ну, чтоб пожалостнее было. И попросись в их банк данных.

— Ясненько. Так, тут я все записала. И еще, Надюшка, мне б с Ирой из педагогического встретиться…

— Ладно. Дня через два не поздно будет?

— Нормально.

— Тогда я договорюсь.

Судя по тону, у Надежды подходило рабочее настроение. Да и мне уже пора было следовать дальше путями вечного поиска…

 

Глава 26

У «пентиума» склероза не бывает

Фафку, Тинкину сестру, вполне устроил привет от черных… пардон, белых, ниток. И вообще она оказалась девушкой деловой и свободной от комплексов и предрассудков. Заявила, что её «все эти бабские дела совершенно не интересуют, но если Надиной подруге надо, то о чем разговор?». Помолчала в телефон, возможно, полистала страницы ежедневника, как это иногда даже я делаю, и пригласила к себе на работу, «когда угодно, хоть сегодня после восемнадцати».

Это и меня устраивало. Потому что заказ Кати и Карины начинал действовать на нервы. Я подумала, что если повезет, сегодня всю информацию получу, завтра красиво изложу и отдам отчет с Божьей помощью, чтобы забыть о таком заказе навсегда.

К офису «Кадров…» меня доставил Андрюха — ему было по пути. Откуда-то куда-то по поручению моего ненаглядного Вэ-А.

Офис как офис. Компьютеры, числом три, картотечные шкафы — и очень даже не пустые. Что поделать, безработица… Но в данный момент меня интересовали не социальные проблемы, а только содержимое этих самых непустых каталогов.

С Фаиной найти общий язык оказалось совсем нетрудно. Потому что она принципиально не лезла в чужие дела. Сразу так и сказала. Извинилась только, что к каталогам на бумаге меня допустить не может — ну, так мне особенно и не надо было.

— Ты с машиной управляться умеешь?

— Более или менее, — ответила я.

— Ну и хорошо. Я все равно работать буду. Рядом, в этой же комнате. Если возникнут вопросы — я тут.

И мы обе уткнулись каждая в свое — она в документы, я в экран. Несколько минут мне понадобилось, чтобы разобраться с их системой организации данных. Наконец нашла огромную папку «женщины». Пролистала подкаталог «18–20» и обнаружила, что весь возрастной диапазон они разбили вот так, немилосердно, по два года. Я решила, что к утру справлюсь, но потом подумала, что начать-то надо с возраста Кати и Карины. Одной тридцать, другой — почти тридцать два. Можно допустить, что их общий любовничек интересуется тридцатилетними. Плюс-минус пара лет. Поэтому я начала с папки «30–32».

Все оказалось расписано очень удобно, как на анкете. Даже фотография имелась. Это ж какие объемы памяти у них задействованы! А с виду так себе «пентиум» и «пентиум». Правда, потом я заметила кабель, который тянулся в другую комнату, — там, значит, ещё машины. У сети, ясное дело, памяти много.

Итак, где ж вы, мои ненаглядные?.. Минут через пятнадцать нашлась одна! Вера Игнатьевна Дик(я. Ничего себе, подходящая фамилия. Ага, специальность, стаж работы, даже рост и вес… Все как на ладони. О, вот ещё примечание, с датой двухнедельной давности: «Трудоустроена. Фирма „Гаврила“». Ну, туда тебе, Дикая, и дорога!

— Фафа! — Как неудобно было такое произносить, просто язык не поворачивался! — А распечатать можно?

— Конечно можно. Бумага справа, под принтером, на полочке.

— Вот спасибо! Тогда я у вас с десяток листиков истрачу.

Фаина только пожала плечами — не жалко, мол.

Разноцветный принтер никуда не торопился и медленно, линия за линией, печатал анкету. А я уже перешла к следующему номеру нашей программы.

И почти сразу нашла ещё одну. Кстати, ту самую, которую ходок Коля здесь видел. Вот что значит профессиональная память! А что, я, когда проектировщицей работала, все ГОСТы наизусть помнила… Эту я тоже распечатала. Вместе с анкетными данными, вплоть до телефона.

Что-то везет мне сегодня на веселенькие имена! Фаина, Алевтина — а эту крошечку мама с папой от большого ума назвали Ираидой. Обыкновенной Ирины им было мало. А о девочке подумать?.. Слава Богу, сейчас уже не встретишь Октябрину или Лапанальду, Сталину или Интерну… Если бы родители хоть капельку думали, выбирая детям дурацкие имена, то всяких эксцессов в личной жизни было бы намного меньше…

Пролистала всю папку до конца, но никого больше не обнаружила. Особенно не удивилась. Смешно было бы вот так, сразу, вычислить всех до единой. Поэтому на обороте той Наташи, которую опознал Коля-ходок, я так сразу честно и написала, что около двух с половиной лет назад она работала в «Лигинвесте».

Решила для порядка пролистать ещё и «32–34». Каково же было мое удивление, когда эту самую Наташу я там нашла! Вместе с надбровными дугами. Ну, ребята, повезло мне, крепко повезло! Я распечатала ещё одну анкету и встала, абсолютно довольная жизнью и сделанным уроком. Подумала, села обратно и сбросила свои драгоценные находки на дискету.

Да, меняются времена. Теперь деловая женщина в сумочке не только пудру и блокнотик таскает, но и пару чистых дискет…

С Фаиной мы распрощались, полные дружеских чувств, но временно страшно занятые делами. Я вручила заранее заготовленную коробку конфет, Фафка по обычаю сказала: «Ах, что вы, что вы!», но конфетки взяла.

Напоследок я, чтобы сделать хозяйке приятное, высказала вслух свое удивление и восхищение судьбой:

— Повезло мне у вас, всех нашла, кто нужен. Даже удивительно. Мало, что ли, по городу таких заведений? А они все к вам пришли…

Фафка недоуменно уставилась на меня сквозь очки:

— При чем тут повезло? Мы же головная контора по городу, все районные банки данных у нас сведены.

Я захлопала глазами:

— А я думала, куча разных фирм, конкуренция…

— Конкуренция — это у частных лавочек, а мы — официальная городская служба. Хотя и с частниками взаимодействуем. Есть хитрая система расчетов, кому какой процент… Если интересно, могу…

Я улыбнулась, сказала, что сию минуту неинтересно, но в случае чего прибегу на консультацию только к ней и ни к кому другому. Обменялись телефонами, и я отбыла домой. Вовсе не ночью, а всего в девятом часу вечера.

Уже сидя в автобусе, принялась читать анкеты. Меня интересовало, где этот красавец Гарик мог их всех снять.

И, конечно же, нашла ответ! Правда, при этом чуть не проехав свою остановку.

Все вычисленные Ливановым дамы когда-то работали в инвестиционной компании «Лигинвест». Причем пришли они туда с разницей месяца в четыре, а уволены были в один день. Думаю, тот самый, когда прекратили выплаты.

Но ведь и наши, с позволения сказать, пострадавшие, познакомились с Гариком там же — причем прямо при приеме на работу! А на работу в этот самый «Лигинвест» принимали, получается, только женщин, щедро одаренных внешне. Красоток, одним словом. Меня бы туда, наверное, не взяли. И слава Богу. Только не хватало мне людей обжуливать! И даже не за процент, а просто за жалованье!

Последняя на эту тему мысль настигла меня уже у дверей моей собственной квартиры. Для того, чтобы вычислить всех пассий нашего Гарика, как актуальных, так и потенциальных, нужно просто залезть в кадры «Лигинвеста». Но теперь, через год после закрытия, это совершенно недоступно…

Димка открыл дверь и по моей довольной физиономии сразу все понял.

 

Глава 27

От ящика не только вред

— Вот такие новости, — закончила я свой рассказ об агентстве по трудоустройству «Кадры РВ».

Мой мужчина утвердительно кивал головой.

А чего ж, все правильно.

— Теперь уже можно заказчиц вызывать. Распечатаем им весь этот мусор, — я брезгливо показала мизинчиком на бумажки, которые приволокла из «Кадров…». — Отдадим, актик подпишем, и все! Хоть эта гнусность на нас уже висеть не будет. Вот тогда, со всем пылом юных идиотов, мы и примемся за заказ Слона.

— Эй, Рыжая команда, что-то ты опять кипеть начала? Неужели погода меняется?

— Да вроде не заметно пока на улице.

— Зато по твоему настроению здорово заметно. Так, хватит на сегодня. На дворе уже одиннадцатый час… В такое время хорошие детки второй сон видят. Да ещё в субботу.

— А мы с тобой, как дураки, полуночничаем.

— Тогда давай, жена моя, закроем нашу лавочку до понедельника. А завтра, как положено нормальной семье, выйдем за продуктами. А потом можем в зоопарк сходить…

— Зимой?! В зоопарк? Ты, дорогой мой муж и повелитель, от своих детективных историй что-то совсем перестал в нормальной жизни ориентироваться!

— Асенька, успокойся. Ты сегодня хорошая девочка, умница, урок на пять сделала! Теперь надо отдохнуть. А в зоопарк можно ходить в любое время года. Зимой даже лучше — народу мало, чисто. А снежному барсу как-то все равно, когда нам свое пятнистое брюхо демонстрировать.

— Все, Дим, уже успокоилась, прости, что-то и впрямь заведенная я. Не понимаю — целый день все было нормально, и у Нади, и у этой Фафки, даже в автобусе, а домой пришла, тут бы, кажется, только и расслабиться, а я…

— Это все от недоедания. Вот я тебя сейчас вкусненьким накормлю, стопочку коньяку для поднятия тонуса налью — и все как рукой снимет!

— Да не хочу я есть! Меня Надька так накормила, что я до сих пор в себя прийти не могу.

— Надька тебя днем кормила. И ты бы давно уже в себя пришла, если бы покушала, и вообще — хватит спорить! Что такое, в самом деле? Вон, даже зверь удивляется.

Я опустила глаза. И точно — между нами на полу сидел Веничек, по случаю зимы невероятно пушистый, а по случаю холодной погоды никуда не ушедший погулять. Так вот, сидит он и головой вертит — от меня к Димке, от Димки — ко мне. На разговор реагирует. Как только мы орать перестали, Веник утвердительно кивнул и мяукнул. Молодцы, мол. И тут же стал с басовитым мурлыканьем тереться о ноги — требовал вечернюю рыбку.

— Вот, Ась, учись у животного. Оно четко знает, что сейчас пора чего-нибудь съесть. А разговоры, дела и прочую дребедень нужно делать в несъедобное время.

О несъедобном времени я как-то не подумала.

— Ладно, мужики. И правда, ведите на кухню, съестного искать. Сегодня вы меня кормите, сегодня я заработала.

Умный Веничек отреагировал мгновенно, он вообще очень любит слово «кухня». А ещё «кушать», «рыбка» и, по-моему, «гулять». Хотя мы его никогда не запирали. Стоит ему только под входной дверью мяукнуть — и пожалуйста, дорогой, на все четыре стороны, лишь бы с возвратом.

— И вообще, у нас выходные, — сказал Димка и выдернул телефонный шнур из розетки.

* * *

Утро понедельника выдалось настолько солнечным, что резало глаза. Вот и обещанные «мороз и солнце»! Настолько к тому же мороз, что целых девятнадцать. С минусом и с ветерком.

Чудная погодка! Я по такому поводу забастовала и заявила, что без крайней нужды из офиса на улицу не пойду. Потому что мне скользко и холодно. Правда, и не надо было никуда идти.

Мы с Серегой сидели и неторопливо собирали все наши файлы, бумажки и отчеты в аккуратные стопочки. Месяц только начался, а у нас на столах намело!.. И потом, девочка Саша слезно просила подобрать ей все документы для всяких там расчетов-отчетов. В том смысле, что отчет-то она сдала, но желала, чтобы в бумагах был полный ажур.

Серега с матюками вычищал из компьютера все лишнее, бесконечные «Фотошопы» и «Премьеры». И ещё бурчал, что ради такого дурацкого заказа замусорил жесткий диск всякими дурацкими программами. Не хватало только японских игрушек…

— Сереженька, не бурчи! Подумаешь, жесткий диск! Ну, хочешь, мы тебе новый диск купим, только не плачь! И жесткий, и мягкий, и плацкартный…

— Хочу! И ещё плату памяти для расширения ОЗУ хочу! И цветной принтер! Я все хочу! А больше всего я хочу обедать. Время к часу приближается. Все мальчики и девочки напились молочка…

— Скоро пойдем, только Димку дождемся. Они с Андрюхой должны были ещё полчаса назад приехать. Видать, что-то их задержало. Кстати о задержках, Одуванчик, а по «Глории» у нас отчет готов?

— Ох ты, совсем забыл! Вот спасибо, Осинка, что напомнила! И перед самым обедом, совести у тебя нет!

И Сережка был полностью потерян для общения минимум на сорок минут. Это его заказчики, он их привел. Пытаются обыграть нечестных поставщиков какого-то скоропортящегося продукта. А чтобы выглядело все это убедительно, Серега вместе с девочкой Сашей сочинили некое жульство (как говорил дьяк Афоня из прекрасной сказки «Варвара Краса — Длинная Коса»), и теперь Сережка должен это самое жульство изложить максимально непонятным, но столь же максимально наукообразным языком. Как выражаются господа ученые, «по третьей мерехлюндии». Жуть! Ну что ж поделать, зато денежки приличные, и заплатили вперед.

Чтобы скрыть эмоции по поводу отвратительного текста, который сочинял Серега, я ушла в свою приемную. С этой дрянью, я отчет имею в виду, мне все равно придется знакомиться — выискивать опечатки. Потому что Димка меня считает самой лингвистически одаренной. Он утверждает, что я грамотнее, чем орфографический словарь. Не говоря уже о русифицированном «Word for Windows».

Я вошла к себе, и тут же раздался звонок телефона. Это проявилась Ирка из педагогического. Вообще-то она старше меня на целых одиннадцать лет, но баба свойская, язык не поворачивается её по отчеству звать… Я, правда, думала, что мне позвонит Надежда и скажет, когда и куда прийти. Но Ирка, оказывается, решила иначе.

— Аська, ты чего меня искала? — спросила она после неизбежных «как дела, как здоровье».

— Понимаешь, Ир, мне кое-какие вопросы тебе задать надо…

— Елки-палки, и ты туда же!

— В каком смысле?

— Ты тоже парочку жареных фактов про Ксюху Лемешко узнать хочешь?

— Ир, ты о чем?

— Я, подружка, о том, что как только опубликовали списки кандидатов, так меня здесь просто замордовали.

— Наверное, не одну тебя? Наверное, весь институт?

— И все хотят чего-нибудь узнать про потенциального губернатора, Оксану, блин, Лемешко!

— Ирка, но ведь людей можно понять. Они же хотят знать, за кого стоит голосовать, а за кого не стоит.

— Да за кого угодно, только не за Лемешку!

— Ирочка, а что ты так импульсивно на неё реагируешь?

— Да я её с самого института терпеть ненавижу! Она на курс старше меня училась. Самая большая стерва была. Она же и комсорг факультета, она же и первой в партию, она же и ленинский стипендиат…

— Талантливая, значит, была?

— Талантливая, как пробка! Хитрая и пронырливая, как штопор… Вот Вовка у нас был, Виленский, вот тот талантливый. Его даже на педпрактиках школьники обожали! Его ученики уже сами в талантливые учителя выбились! А теперь он вообще свою авторскую школу открыл! Туда сейчас конкурс, как во ВГИК в прежние времена!.. Так вот, Вовке фиг стипендию дали! Потому что он дома живет, при маме с папой, а Ксюха — в общежитии; потому что он мальчишка девятнадцатилетний, а Оксана уже даже замужняя, хоть ещё и без детей. А главное — идейная! Коммунистка… её мать!

— Ир, а Ир, притормози!

— Да ну, я её с тех пор и по сю пору ненавижу, и говорить об этом могу где угодно, кому угодно, когда угодно. Хоть ей самой прямо в её рожу отвратную!

— Ир, успокойся, а?

— Ладно, уже успокоилась. Так что ты хотела?

— Надо бы с тобой встретиться, но раз ты в таком настроении, то, наверное, не стоит.

— Ага, только не в настроении дело. У нас — самый конец сессии. Если твое дело недельку потерпит и если ты не будешь про эту дрянь меня расспрашивать, то давай встретимся. Числа восемнадцатого-двадцатого…

— Ладно, я позвоню…

Ирка угукнула в трубку. Разговор был закончен.

Я сперва решила, что Слону подобные сведения о сопернице на фиг не нужны, но потом передумала. Из этой давней истории с ленинской стипендией и оголтелой идейностью можно было бы, при должном старании, слепить нечто достаточно скандальное и отвратное. Хотя, с другой стороны, карьеру она сделала не типовую для комсомольской активистки — выросла аж до завуча школы в каких-то там Придурках на задворках. Может, и в самом деле была по наивности идейная, а Ирка её просто не любила, мало ли…

Так что пока с Иркой и встречаться не надо… Ладно, поживем — увидим. За неделю многое может произойти. Допустим, понадобится все же уточнить для грядущего скандала какие-то детали.

Я собиралась уже идти в кухню и разогревать наш конторский обед, когда в двери заскрежетал ключ и появились наконец Димка с Андреем. Тут же и Шварц ненаглядный вылез из своей одиночки, отчетик принес. Проверять на предмет грамотности.

— Сережа, ты уже свободен? — спросил Димка.

— Только-только отчет для «Глории» закончил, теперь вот поесть мечтаю!

— Мечтать не вредно. В связи с этим, пока нас Аська в кухню не погнала, распечатай-ка ещё раз сладострастного Гарика и всех его дам. Для моего личного пользования.

Шварц буркнул и отправился в «компьютерную залу», а я — в кухню, разогревать, кипятить и вообще. Хорошо хоть самая противная проблема решена раз и навсегда: после еды на кухне, как правило, остается Димка и моет посуду.

Через несколько минут я позвала господ обедать. Одновременно явились Димка и Андрей — они чем-то гремели у меня в кабинете. У нашего шефа есть маниакальная любовь — раз в неделю переставлять какой-нибудь предмет обстановки на другое место. Чтобы палас равномерно истирался, я полагаю. Так вот, Димка зашел в кухню и по дороге включил маленький телевизор. Ящичек у нас на окне стоит и служит окном в мир. А что может быть лучше, чем в перерыв вкусить не только пищи телесной, но и пищи духовной? Я имею в виду неизбежную рекламу и, конечно же, новости. Лучше для талии, разумеется, потому что эта реклама и эти новости любой аппетит отобьют…

Как-то всегда получается так, что я оказываюсь спиной к окну в мир и ежедневные сплетни только слушаю. Поэтому я первая увидела удивительные метаморфозы на Серегином лице.

Не просто метаморфозы! Он окаменел, он, как безумный, вперился глазами в экран телевизора, да что там — он есть перестал! А потом начал мычать и вилкой в экран тыкать.

— Эй, ты чего? Что случилось? — спросил Димка.

Дима-то смотрел, в основном, на меня. Он по моему виду догадался, что происходят какие-то экстраординарные события. В скобках могу сказать: меня лично больше всего потрясло, что Серега перестал жевать.

— Это ж… Это… Это… Ой, я не могу! А мы ещё его фоторобот!..

И Серега страусиными скачками побежал к компьютеру и развернул в нашу сторону монитор. Там как раз на весь экран красовался уже упомянутый любвеобильный Гарик.

А потом Серега вернулся в кухню и начал тыкать торжествующим пальцем в телевизор. Теперь уже все мы увидели, что и там, на мониторе, и тут, в новостях, присутствует в большом масштабе один и тот же уверенный в себе господин. А через двенадцать секунд услужливые титры подсказали нам и имя этого господина. Хозяином гарема из пяти штатных единиц оказался кандидат в губернаторы от партии «зеленых» Лаврентьев Игорь Константинович! А я ещё голову ломала — какое же у него полное имя, у этого Гарика…

Теперь уже и Димка впился глазами в экран.

— Везет некоторым Слонам… — пробормотал он.

— В смысле компании на скамье кандидатов?

— Да нет, в смысле находок на полке компроматов… Некуда деваться, я пошел звонить.

* * *

Топили опять плохо, и Катя набросила поверх стеганого халата облезшую, но все равно теплую меховую безрукавку. Настроение паршивое. Пыталась читать — появилась новая писательница, Маринина, девчонки хвалили. А-а, полова. Менты хорошие, а преступники — психи все до одного. Фиг тебе, Маринина, были б они все психи, уж как-нибудь выловили бы. А они ж нормальные, вот что самое жуткое. Обыкновенные мужики и бабы, только усекли, что грабежом или там рэкетом прокормиться проще, чем честной работой, которую ещё и не найдешь… А, в задницу всех вас, я вон тоже нормальная, только усекла, как проще прокормиться…

Забросила книжку, включила ящик. На первой кнопке дрались ногами китайцы, на второй депутаты опять чего-то не поделили, на третьей трахались — красиво, по-киношному… На четвертой Маша Недиля рассказывала местные новости. Оказывается, будут выборы — губернатора выбирать. Это где, у нас? И кандидатов показывают. Ну, морды протокольные! Один, правда, ничего из себя, на Ширвиндта похож, ученый какой-то. Смотри, и баба! Зараза, сразу видно. Учительница… Директор, Лаврентьев… жена, детишки… И сам…

«Ой! Мать моя родная! Ах ты ж, Христа Господа Бога душу мать… Гаричек… Так ты, оказывается, Лаврентьев… Игорь Константинович… И директор… И кандидат… Ни хрена себе!»

Катя вскочила с дивана и, на бегу попадая ногой в правый тапок, кинулась к телефону.

 

Глава 28

Ныне покойные

Пятого февраля в 18.00 полковник Кучумов слушал ежевечерний доклад по ограблению на Хазарской. Начальник угрозыска подполковник Пуляев Сергей Васильевич коротко доложил о выполненных городскими и областными органами следственных действиях за отчетные сутки (действий было, как полагается, на восемь страниц, успехов же — кот наплакал). Завершил свое сообщение Пуляев упоминанием, что установлены личности убитых и пострадавших.

Кучумов прикусил губу, поморщился — все-таки приходится выполнять команды Слона. Хотя, с другой стороны, это ведь очевидный шаг следствия…

— Давайте послушаем.

Пуляев повернул голову:

— Трофимыч, давай ты, у тебя ведь все в голове.

Капитан Казьмин раскрыл старомодную потертую кожаную папку на кнопках, вытащил аккуратно сколотые листки, встал.

— Сиди, Илья Трофимыч, — буркнул Кучумов.

Казьмин снова сел, отодвинул листки на вытянутой руке:

— Сперва убитые. Горбыль Юрий Николаевич, сержант милиции. Год рождения семидесятый, женат, двое детей. В Столичный райотдел пришел после армии, образование среднее. По службе характеризуется хорошо, имел поощрения.

— У нас все характеризуются хорошо, до самого осуждения, — проворчал Кучумов. Это в нем душа кипела, злился на Слона, срывал злость на своих. По твоим каналам, Трофимыч, сигналов на него не было?

— Никак нет, товарищ полковник.

— Ну допустим. Дежурил он в очередь?

— Нет, подменял товарища.

— Внезапно? — насторожился полковник.

— Нет, это уже второе дежурство у него сдвинутое. Сменщик его, младший сержант Глянцев, лежит в больнице. Дифтерия.

— Дожили, а?! Милиция дифтерией болеет! — Дмитрий Николаевич ткнул кнопку интеркома. — Лидия Макаровна, немедленно ко мне майора Пантюхо!.. Продолжай пока, Илья Трофимыч.

— Кравцов Юрий Витальевич, семьдесят первого года, охранник из агентства «Баярд». Холост, жил с родителями на Черногузовке, в частном секторе.

— Это тот, которого на лестнице застрелили?

— Да. Успел перед смертью два раза выстрелить из табельного пистолета Макарова. Пули еле нашли, в штукатурке под потолком. Наверное, уже раненный стрелял.

— Что по нему есть?

— До армии были приводы. По Кагановскому райотделу…

— А почему по Кагановскому, а не по Столичному?

— А он на восточном краю Черногузовки жил, уже за Водобудом. Пасечная, 28.

— И что за приводы?

— Два раза — драки на дискотеках, один раз — хулиганские действия против соседа по улице. Тот подал в суд, потом остыл, то ли родители упросили, забрал заявление. А парня тут же под осенний призыв в армию отправили. Служил в ВДВ, в Забайкалье. Вернулся вроде бы человеком, место сразу не мог найти, прирабатывал грузчиком на Цыганском рынке, потом друзья устроили в агентство.

— С рынка за ним ничего не может тянуться?

— Пока неясно.

— Почему он оказался на лестнице, а не на посту?

— Неизвестно. Да мало ли, мог по нужде отойти или к секретарше знакомой заглянуть.

— Это у них такая дисциплина в агентстве?

— Разрешается, если предупредил напарника.

— А он предупредил?

— Напарник пока говорить не может, это тот, что вместе с Горбылем был в менке… А мог оказаться на лестнице, отступая от бандитов…

В дверь постучали, на пороге возник майор Пантюхо в сапогах и фуражке, с ладонью у козырька:

— Товарищ полковник, по вашему приказанию…

— Слушай, майор, ты что думаешь, строевой отдел нужен, чтобы люди умели ходить строем?! Твоя обязанность — чтобы люди были в строю! Почему не все охвачены прививками от дифтерита?

— Так, товарищ полковник, это ж медчасть…

— Товарищ майор, приказываю: завтра же выявить всех уклонившихся от прививок, доставить в медчасть и лично проследить, чтоб всем уколы сделали. К исходу дня доложить о выполнении!

— Товарищ полковник, разрешите доложить, это ж их половина сляжет на три дня…

— Владлен Тимофеевич, пусть лучше сейчас на три дня, чем под выборы на месяц… А ты сам-то прошел вакцинацию?

— Мне не надо, я в детстве переболел.

— Да? И что, были осложнения?

— Не знаю, товарищ полковник, — растерянно отозвался Пантюхо. — Если надо, позвоню матери в Курск, спрошу…

— Да ладно, это я так. Можете идти.

Майор сделал поворот налево кругом, четко прищелкнув каблуками, и удалился.

Кучумов посмотрел вслед, покачал головой:

— Похоже, все-таки были осложнения… На чем мы там застряли?

— Говорили о погибшем охраннике Кравцове. Пока нет оснований подозревать, что это на него охотились. И, прямо скажем, если бы какие-то рыночные дела, то вряд ли стали бы маскировать под ограбление. Там все проще.

— Продолжай, Илья Трофимыч.

Казьмин перевел дух, продолжил — уже с другой интонацией:

— Мироненко Григорий Иванович, сорок шестого года, женат, имеет сына и внука. Юрист «Союза обворованных»… извиняюсь, «Союза защиты вкладчиков». Специалист по гражданскому праву. Две пули в грудь, одна в голову.

Кучумов поднял глаза, потом кивнул:

— Да, это наводит, мы с тобой уже говорили…

— С девяностого года активность у него шла по нарастающей. Имел даже свою юридическую консультацию. Основной вид деятельности — оформлял новые фирмы. С девяносто четвертого начал сбавлять обороты, доход консультации постоянно снижается. Около месяца назад уступил свой пай младшему компаньону — есть там у него такая Огиенко Наталья Васильевна, шестьдесят третьего года, — а сам перешел в «Союз обворованных». Наталка эта говорит, все вздыхал, жаловался на здоровье, мол, не хватает уже энергии бегать, а в «Союзе» работа поспокойнее и дело благородное, честным людям помогать, а не жуликам-бизнесменам.

— Сколько, говоришь, ему лет было?

— Пятьдесят отметил осенью.

— Рановато что-то на покой потянуло, а? Ты в его старых делах не покопался?

— Воропаев занимается.

Старший лейтенант Костик Воропаев, очень толковый сыскарь, молодой, но въедливый и основательный, был членом спецбригады, которую Казьмин создал по указанию Кучумова для работы по Слону.

— И что говорит Воропаев?

— Пока ещё ничего конкретного, но что-то у него складывается впечатление, будто не все старые материалы на месте.

— Что значит — впечатление? Там что, учета нет?

— Учет, говорит, в порядке, бумажка к бумажке, но вот в компьютере, на жестком диске, много дырок. Занятые блоки идут-идут, потом вдруг пустое место, потом снова занятые.

— И что это значит?

— Такое бывает, когда стирают какие-то записи, а машина ещё не успела на их место занести новые.

Пуляев слушал, чуть приоткрыв рот, Кучумов более сдержанно, но тоже с заметным удивлением.

— Ну ты даешь, Трофимыч! Не отстаешь, значит, от века?

— Да где мне! — вздохнул Казьмин. — Это Воропаев так говорит, их в институте учили.

Положим, Илья Трофимович скромничал. После первого же столкновения с компьютерами в реальном деле он регулярно захаживал в ВЦ и приставал к специалистам с дотошными вопросами. Хочешь не хочешь, а приходится. Не тот преступник пошел, теперь мало в финках и фомках разбираться.

— Твое резюме?

— Надо глубже копать. Если принять, что ограбление — только прикрытие, а целью был кто-то из погибших, то юрист на эту роль куда больше подходит, чем сержант или охранник из агентства.

— А остальные пострадавшие?

— Остальных всего один, и тот налетчик. А раненые не в счет, была б за кем-то из них охота, добили бы, как Мироненко.

Пуляев согласно кивнул, да Кучумов и сам понимал.

— Ладно, давай коротенько о налетчике и о раненых.

Казьмин перевернул пару страничек.

— Личность убитого налетчика пока не установлена. Хотя пальчики знакомые, проходили по взломам ларьков на железнодорожных станциях линии Север-Юг. В основном на обязательных остановочных пунктах электричек.

— Вот так нагло работал, даже без перчаток?

— Пальцы интересные, папиллярные линии кислотой сведены.

— Это что ж такое за ним тянется, что пальцы протравил? — задал риторический вопрос полковник.

— Да может ничего и не тянется, — вздохнул Пуляев. — Может, он гальваник или аккумуляторщик и работает неряшливо, вот пальцы и потравлены…

— Возраст — лет двадцать пять, — продолжал Казьмин, — рост метр девяносто три, вес девяносто восемь, шрам от аппендицита. Волосы темные, глаза серые. Три пули 5,45 из «калашникова». В спине.

— Это тот, что стоял в дверях зала?

— Да. Пули из автомата сержанта Горбыля. Такими же пулями убит юрист Мироненко. — Казьмин сделал короткую паузу и добавил: — А также охранник Кравцов.

Кучумов дернулся:

— И вы только теперь докладываете?! Это вам что, театр, драматические эффекты устраивать?!

Вмешался Пуляев:

— Задержала баллистическая экспертиза. Материала-то много, значительная часть пуль деформирована, стволы все одинаковые.

— Дайте-ка схему места преступления.

Казьмин развернул сложенную вчетверо схему. Пусть посмотрит. Полковник не дурак, и так уже все сообразил, но хочет перепровериться.

Кучумов повернул схему к себе, встал, оперся руками на стол.

— Все правильно. С некоторой натяжкой можно допустить, что Горбыль выпустил вот с этого места у дверей ювелирного магазина очереди, которые прошли по прямой через две открытые двери, менки и зала «Союза обворованных». Но уж никак он не мог зацепить Кравцова на лестнице…

— Так точно, товарищ полковник, — согласился Казьмин. — В Кравцова стреляли вот отсюда, из коридора против дверей в менку, или от стола охранника.

— Выходит, кто-то подобрал автомат Горбыля — а зачем? Чтобы стрелять в Кравцова?

— Можно было бы допустить, — Пуляев скептически сощурил левой глаз, что налетчики хотели заодно с добычей унести и автомат, лишний ствол не помешает, но только автомат остался возле тела сержанта. Значит, его положили…

— Бросили, — поправил Казьмин. — Там характерная забоина на линолеуме.

— Бросили, — согласился Пуляев, — после того, как стреляли в Кравцова. Неужели хотели нас убедить, что это сержант его убил?

Конечно, Сергей Васильевич ни капли не верил в такое предположение. Он просто рассуждал вслух, чтобы Первый прошел по всей логической цепочке. И Кучумов его не подвел.

— Нет, конечно, — сказал полковник. — Нас хотели убедить, что сержант стрелял в зал «Союза».

— Да и то особенно не старались, — буркнул сердито Казьмин. — Гляньте, как легли пули…

Он тоже встал, оперся на стол и начал показывать пальцем на схеме:

— Виден четкий веер, и очень легко установить, что стреляли из коридора между «Союзом» и менкой, примерно вот с этой точки, за полметра от дверей менки.

Снова сел, взял свои записи:

— Начинаю с левой от входа стороны. Четвертый ряд, если считать от лекторского возвышения, крайнее место у центрального прохода. Женщина тридцати восьми лет, Фещенко Тамара Сергеевна. Пуля разорвала сапог, чиркнула по лодыжке, другая пробила стоявшую на полу сумку. Ранение легкое, поверхностное. Прямо перед ней ранен в правую ягодицу мужчина постарше, сорокового года, Куцай Иван Семенович. Во втором ряду, тоже на крайнем месте, серьезно пострадал Кашуба Максим Романович. Двадцать шесть лет парню, а ему правый локоть разнесло. Врачи руку сохранить обещают, но говорят — сгибаться не будет. В первом ряду пробило норковую шапку молодой женщине, Хочалава Анастасия Петровна. Голову не задело. А дальше — две пули в груди лектора Мироненко. Опять же показуха: вроде естественный веер, повело ствол вверх и вправо, но в лектора пули посажены рядышком, пять сантиметров одна от другой. Придержал оружие.

— Значит, нет сомнений?

— Да как сказать… — шевельнул бровью Пуляев. — Илья Трофимыч твердо убежден, а я так считаю, надо все варианты проверить.

Кучумов начал складывать бумаги на столе.

— Проверить, конечно, надо все. Но меня, думаю, майор Казьмин убедил.

Пуляев заулыбался, Казьмин поднял глаза, но промолчал.

— Майор, майор, — повторил Кучумов. — Ты что думал, Трофимыч, дотянешь до предельного возраста и на покой? А вот хрен тебе, поработаешь еще. Утром приказ из столицы пришел.

Он подошел к шкафу, вытащил из-за папок бутылку коньяка «Коктебель» и три стопки.

— Давайте, мужики, по капельке за такое дело.

— Да что ж вы, Дмитрий Николаич, это с меня причитается, — проговорил Казьмин. — Вот раскрутим это дело — и гуднем как положено.

— А одно другого не исключает. Только дело ещё раскрутить надо…

* * *

Домашний телефон Кучумова мягко зазвенел уже после десяти вечера.

— Чем порадуете, Дмитрий Николаевич? — поинтересовался любезнейшим тоном голос в трубке.

— Да уж не знаю, Борис Олегович, порадую или огорчу. Похоже, ограбление на Хазарской — действительно инсценировка, а целью был ваш юрист. Это не догадки, наука баллистика так говорит, практически на сто процентов… Что он у вас мог такого знать или сделать?

— У нас? У нас он ещё ничего не успел сделать.

— Ну, тогда стрельба эта тянется из каких-то прежних дел.

— Но не началась до тех пор, пока Мироненко не пришел к нам в «Союз»!

— Так вы же сами себе противоречите…

Голос Дубова утратил любезность:

— Полагаете, корни в прошлом? Что ж, вот и займитесь его прошлым, вам и карты в руки.

— Займемся, — вздохнул Кучумов, — куда мы денемся. А вы там у себя поищите в настоящем…

 

Глава 29

…как слон после купания

Слон перезвонил только вечером. Аська извелась. Не думаю, чтобы ей не терпелось похвастаться успехами, а тем более — выслужиться перед хозяином. Скорее уж она хотела немедленно натравить одного гада на другого. По крайней мере, такое у меня сложилось впечатление. Я до определенной степени её желания разделял. Не то чтобы я и сейчас оставался таким пуританином, как в ранней юности, когда мне активно, до гадливости, не нравились лица, невоздержанные сексуально и алкогольно, — жизнь отучила, но все-таки, как говорится, восемь — это слишком сладко. Тем более для потенциального губернатора несчастной родной области. Или любой другой.

В общем, мне тоже полегчало, когда раздался звонок. На фоне мобилизующей на трудовые свершения музыкальной заставки программы «Время». После такой музыки особенно уместно звучат сообщения об очередном заказном убийстве, авиакатастрофе и террористическом акте в Чечне.

— Приветствую, Вадим Андреич! Как доложил автоистец, вы меня искали…

Автоистец? Господин Дубов каламбурить изволят. Ну что ж, шуточка вполне в духе моей юридической профессии: автоответчик, автоистец, то-се…

— Да, Борис Олегович. Есть новости относительно… вашего контрагента. По последнему заказу.

— Вот как? Слушаю с нетерпением.

Ага. А может быть, и не один ты слушаешь с нетерпением.

— Да, понимаете, материал скорее зрительного ряда.

— Гм… Вы с Анной Георгиевной уже отужинали? А то заглянули бы, заодно и о делах двумя словами перебросимся.

— Анна Георгиевна у меня сегодня усталая, помотаться пришлось, нас, сами знаете, ноги кормят, а я бы мог заскочить на полчаса…

И опять я себя поймал на том, что перестраиваюсь в тон собеседнику: уже заговорил длинными фразами и с похожей интонацией. Впрочем, вряд ли Слона удивляет, когда собеседник поет ему в тон…

— Одну минуту… — Отдалившийся голос в трубке приказал: «Анатолий, немедля выслать машину из офиса в АСДИК!» Потом снова громко: — Что ж, Вадим Андреич, раз ваша любезность простирается так далеко — милости просим. Машина будет у ваших дверей через семь минут.

Когда я спустился во двор, машина меня уже ждала, но не привычный белый «опель-рекорд», а «джип-чероки» с широченными колесами. Правильно, по сегодняшней дороге четыре ведущих надежнее. Зато водитель был привычный, не то Саша-Е, не то Паша-Е. Они, в общем-то, не совсем одинаковые, я уже засек различия, осталось только идентифицировать: установить, какому имени какая примета принадлежит.

В дверях меня встретил, как обычно, Анатолий, дубовский домашний амбал на посылках, затем последовало тоже обычное явление Слона народу, сошествие по лестнице с балясинами. Только был он сегодня не в спортивном костюме, а в куртке с бранденбурами — антик, позапрошлый век, даже моль состарилась вместе с сукном.

— Так чем порадуете, Вадим Андреич?

Я раскрыл папку и выложил на стол «голема», подправленного усилиями Толи Ливанова. Лабух от ветеринарии, даром что очкарик, оказался чрезвычайно наблюдателен. Женолюбивый Гарик был точь-в-точь, как на телеэкране.

— Знакомо ли вам это лицо, Борис Олегович?

— Гораздо более, чем хотелось бы, смею заверить. Господин Лаврентьев, кандидат от «зеленых», если не ошибаюсь?

— И мы так думаем, если не ошибаемся. А вот это… — я выложил рядочком изображения пяти женщин, — …дамы, которых он время от времени водит в клуб «Комфорт». Поочередно. Из них по крайней мере вот эти двое его любовницы. Есть основания подозревать, что остальные тоже.

— Прэле-естно! — протянул Слон с очень знакомой интонацией.

Я вспомнил, хоть и не сразу: так говорил Гафт в фильме «На всю оставшуюся жизнь». Вдруг мне стукнуло в голову, что Слон весь такой слепленный из чужих словечек, фраз, поз, интонаций и гримас. Даже его латинские цитатки теперь у меня ассоциировались с профессором Выбегаллой из Стругацких. А каков же ты на самом деле, господин Слон, «о натюрэль», извините за выражение?..

А Дубов продолжал восхищаться:

— Кто бы мог подумать! Титан! Жэрэбец!.. Эту бы энергию да в мирных целях! Знаете, Вадим Андреич, Клаузевиц говаривал: «Половую энергию солдат надо уметь направлять в служебное русло»… Ай да кандидат! То-то губернатор из него получится, глядишь, ещё право первой ночи возродит в нашем феоде!.. Помилуйте, когда же у него время остается свой макулатурный завод строить?

— Ну, думаю, не он один кладет кирпичи и замешивает раствор, пробормотал я.

— Но давайте же поинтересуемся и прекрасной половиной сего адюльтера, всеми пятью половинами…

Слон не без трепета в пальчиках принялся перебирать картинки.

— А что, недурны, совсем недурны! И кем же представлен сей цветник?

Я извлек из папки Асину добычу.

— Под номером первым числится у нас Вера Игнатьевна Дик(я. Далее идет Екатерина Юрьевна Мирошниченко, затем Ираида Николаевна Безвесильная, Карина Романовна Каримова и, наконец, Наталья Викторовна Зубко. Надо отметить, что господин Лаврентьев не склонен к дискриминации, в его цветнике цветут все цветы — и беленькие, и черненькие, и восточного типа, и сугубо славянского, и даже нордического, — я указал на Ираиду. Думаю, именно у нее, по меткому замечанию Катиной бабушки, шубка на заднице лопалась.

— И всех он, значит, выводит в свет?

— Именно что в свет. «Комфорт» — заведение эксклюзивное, для элиты, малиновых пиджаков там не водится. Хорошая кухня, изысканная музыка, даже библиотека. Впрочем, вам это, полагаю, прекрасно известно.

Слон шевельнул бровью:

— Да так, понаслышке. Хотя, пожалуй, стоило бы поинтересоваться… Но, полагаю, господин Лаврентьев не ограничивает свое общение с этими красавицами библиотекой?

Я хмыкнул:

— Ну, мы, как говорится, свечку им не держали, но вот эти две девицы, — я снова показал Катю и Карину, — не скрывали, что проводят с ним время в постели и получают, опять же как говорится, приличное вознаграждение. Забавно, что их паевое участие обеим известно и друг дружку они воспринимают спокойно и доброжелательно.

— O tempora, o mores, — вздохнул по-латыни Борис Олегович. — И этот экземпляр со всех экранов радеет об «экологической чистоте ячейки общества», во всех рекламных роликах красуется в кругу семьи! Представляю, как набросятся господа журналисты на столь пикантную информацию!

Я честно возразил:

— Положим, набрасываться пока не на что. Наши данные получены путями неофициальными и ни в каком суде не будут доказательными.

Слон успокоительно похлопал меня по руке:

— Какой суд?! Мы что, хотим предоставить его обделенной ласками супруге основание для развода? А журналистам доказательства не нужны, им только дай повод облить кого-нибудь грязью…

Я возразил:

— Он тут же подаст в суд за диффамацию и начнет на всех углах вопить: «А кому выгодно опорочить кандидата от „зеленых“, от единственной партии, которая борется не за власть, а за жизнь и здоровье людей?! Кому власть и доступ к кормушке нужнее, чем человеческие жизни?!»

Слон усмехнулся:

— Не думаю, что дойдет до суда, такой процесс — палка о двух концах. Тем более, что у этого Кобелино рыльце в пушку. Но вы правы в главном: свой конец палки нам готовить следует. И это уже наша забота.

Слон вскочил с места — не величественно поднялся, а именно вскочил! и заходил по холлу. Видно было, что его распирает. По лицу блуждала многозначительная улыбка. Пальцы ласкали трубку. Впрочем, эмоции не сбили его с мысли.

— Вы с уважаемой Анной Георгиевной, — продолжал он, — свою роль сыграли: нашли факты. А прочее, сами понимаете, дело техники. Привлечем соответствующих специалистов, профессионалов… Кстати, — остановился он, а что эти девицы — профессионалки?

— Да нет… — На язык просилось слово «отнюдь», но мне осточертело говорить чужим языком. — Нет, они не проститутки. Все — работающие женщины со скромными доходами и неустроенной личной жизнью. Имеются даже сведения о трудовой биографии, — я выложил на стол пять анкет. — Забавно, всех их он подцепил в инвестиционной компании «Лигинвест»: сидел в конкурсной комиссии, консультантом, что ли, а заодно снимал пенки для себя…

— Как-как вы сказали? — насторожился Слон. — Где, говорите, сидел?

Я добросовестно повторил:

— В конкурсной комиссии. Когда отбирали людей для приема на работу в «Лигинвест», это одна из жульнических компаний, которые принимали у людей деньги под проценты…

— Как же, как же!.. — Он приподнял голову, сорвался с места и снова пустился в бега. — «Лигинвест», говорите? Действительно забавно!

Трубка пыхнула раза три, по холлу поплыли клубы дыма, медленно утягиваясь в сторону камина.

— Прекрасно поработали, Вадим Андреевич! Я доволен. Подготовьте сугубо формальный отчет по выполнению первого этапа работ, с перечнем фактических затрат и, конечно, сверхурочно отработанных часов… Как-никак, — он взглянул на часы, — двадцать два тридцать — не самый урочный час!.. И пожалуй, сосредоточьте все усилия именно на этом кандидате, остальными занимайтесь постольку, поскольку информация сама подвернется… Кстати, позвольте полюбопытствовать, а чьими усилиями созданы эти портреты?

— Компьютера «пентиум», — улыбнулся я.

Дубов поморщился, потом решил сменить гнев на милость и пошутил в ответ:

— Но чья же рука водила кистью компьютера?

Хотел я сказать, что рука Сереги Шварца, но вовремя вспомнил, что пишут умные люди на заборе: «Животное злого нрава, не кормить, не дразнить».

— Нашли прекрасного свидетеля. Очень наблюдательный человек с отличной зрительной памятью. Пианист из «Комфорта», некий господин Ливанов.

Слон резко остановился на полушаге:

— Ливанов? У них играет Толя Ливанов?! Что вы говорите! Тогда определенно стоит побывать в этом заведении…

Уже сидя в «чероки», я удивлялся: чем же мы ему так вмастили? Доволен он был точно. Как слон после купания. Господи, неужели этот бабник Лаврентьев — самый опасный его конкурент на выборах? Опять же, вряд ли его бескорыстно радует возможность пролить свет на лаврентьевские шашни… А может, там крутится что-то посерьезнее? Надо будет пожевать варианты с Асей…

* * *

Борис Олегович собрал штаб по тревоге, уже в двенадцатом часу. Полученные сведения действительно были сенсационны.

— Это не просто информация, это бомба! — восторженно говорил Дубов.

Дюваль перебирал распечатанные анкеты, Алексей бисерным почерком делал заметки в блокноте, Зиневский бормотал вслух:

— Действительно, все пятеро работали в «Лигинвесте»… Одна администратором, трое регистраторами, последняя — кассиром… Видно, посерьезнее женщина…

— Ох, какой будет скандальчик, как он украсит предвыборную кампанию! восторгался Дюваль.

— Когда начнется скандальчик, нам нужно будет иметь более серьезные материалы, чем фотороботы. Лучше всего — фотографии и видеозаписи, но такая работа Колесниковым не по зубам. Что скажете, Алексей Глебович?

Бригадир нахмурился:

— Займемся. Разведать надо.

— Интересно, где он берет деньги, чтоб регулярно водить своих шлюх в «Комфорт»? Это вам не «Три банана»! — не унимался Дюваль. — Ох, как порезвятся журналюги!

— Совершенно не уверен. — Зиневский сложил очки в футляр. — Александр Александрович, неужели вы до сих пор не поняли мысль Бориса Олеговича?..

Ловок был Адам. Впрочем, сейчас он не просто льстил. Кто-кто, а шеф очевидных вещей не пропускает.

— Это не просто скандал, Александр Александрович. Это ход в «Лигинвест»!

 

Глава 30

Глубокая разведка

Одиннадцатого февраля, ближе к полудню, во дворе на Рождественской появился рослый плечистый мужчина лет тридцати с лишним. Не спеша прошел через двор до самого выхода на Профессорскую, вернулся к клубу «Комфорт», оглядел окна ближних домов. В одном окне заметил характерный круглый блик. Усмехнулся. Все, как Вадим Андреич рассказывал, — следят. Старухи от нечего делать дурью маются. Во что ж это, интересно, они смотрят? От бинокля было бы два блика. Подзорная труба, как у адмирала Нахимова? Или вообще телескоп? С них станется…

Охранник на крыльце «Комфорта», здоровенный молодой парень в черном комбезе и теплой куртке с меховым воротником, скуки ради посматривал на плечистого мужчину. Тот ещё раз неспешно оглядел двор, подошел прямо к крыльцу, мельком взглянул на телекамеру, на вывеску, кивнул:

— Здорово, земеля!

— Здравствуйте, — сдержанно ответил охранник. — Могу чем-то помочь?

— Ага. Пригласи старшего.

— Вам нужен директор?

— Нет, твой старший.

Охранник нажал на неприметную кнопочку в косяке двери.

Через пару минут дверь раскрылась, вышел другой охранник — в точно таком же наряде, но постарше возрастом.

— Что такое, Виктор?

— Вот господин вас спрашивает, Сергей Иваныч…

Сергей Иваныч окинул взглядом господина, всмотрелся в лицо, чуть сощурился. Кажется, человек из своих…

Господин тем временем протянул руку:

— Алексей.

— Сергей.

Пожатие крепкое, но без глупых игр в кто кого передавит.

— Сто тридцать восьмой о-мэ-эс-бэ, восьмидесятый — восемьдесят второй. Старший сержант, — представился Алексей.

— Четырнадцатый отдельный вэ-дэ-вэ. Старший прапорщик.

Алексей вопросительно взглянул, Сергей Иваныч пояснил:

— По ранению.

— Кандагар?

— Нет, там обошлось. Герат.

— Как сейчас?

— Жена не жалуется.

Оба скупо улыбнулись.

— Заходите, Алексей.

За дверью оказалась лестничная клетка, короткий, в семь ступенек, марш к единственной двери на первом этаже. Дверь с виду дубовая, но, судя по тому, как неспешно поворачивается, под дубом скрыта приличная стальная плита.

Внутри было тепло, охранник (без куртки) за столом — с левой стороны, нормально: нападающие не смогут распахнуть дверь и сразу стрелять; передняя стенка стола приподнята, из-за неё чуть выглядывает верх монитора.

— А почему пост не за бронестеклом?

— Не согласился хозяин, не хочет гостей пугать. Все-таки не банк, увеселительное заведение…

— На Хазарской тоже считали, что не банк.

Сюда, пожалуйста…

Сергей Иваныч раскрыл первую дверь по правой стороне, пропустил гостя. Заметил:

— На Хазарской — темное дело. В такую рань менку не берут. Да и стрельбы слишком много…

Вошел следом, закрыл дверь за собой, прошел на свое место за небольшим столиком, показал Алексею стул напротив. Выдвинул ящик, достал початую бутылку «Князя Святослава» с винтом, налил две крошечные, на один глоток, рюмки.

— За ребят.

— И за нас, живых, — отозвался Алексей.

Выпили, помолчали.

— Если насчет работы, Алексей, то помочь не смогу. Штат укомплектован, — извиняющимся тоном сказал Сергей Иваныч.

Алексей хмыкнул:

— Да разве это штат? Снаружи — совсем салага, только и радости, что здоровый. Слишком близко подпустил.

Сергей Иваныч недовольно свел брови, но не стал рассказывать, что Виктор три года был чемпионом по кикбоксингу. Алексей этот явно из своих, но свои теперь разные бывают.

Впрочем, Алексей тут же внес ясность:

— Работа у меня есть. Бригадир охраны у Бориса Олеговича Дубова. Слышали такого?

Старший прапорщик уважительно приподнял бровь. В его профессии слышать о таких людях было обязательно.

— И?..

— Шеф хочет к вам заглянуть. Знакомые все уши прожужжали. Надо подготовить визит.

Сергей Иванович перевел дух и улыбнулся:

— Без проблем, Алексей… По отчеству вас, извините, как?

— Глебович.

— Так вот, Алексей Глебович, никаких опасений. Наш клуб — нейтральная территория. Самое спокойное место в городе. Хозяин, мудрая голова, буквально в первые дни лично пригласил одного за другим всех городских авторитетов, те посидели, послушали Бетховена, поскучали без шлюх и отбыли раз и навсегда. А завсегдатаи решают свои противоречия другими методами и в других местах. Переговоры — это да, для того и нужно нейтральное место. Мы — как Швейцария.

— Мои парни постоят рядом с вашими вечерок?

— Думаю, сговоримся. Если, конечно…

— Ребята умеют держаться. Шеф хамства не терпит.

Сергей Иваныч развел руками:

— Будем считать, договорились.

Алексей наклонился поближе к собеседнику, понизил голос:

— А как насчет глаз и ушей?

Сергей Иваныч снова развел руками, но сумел вложить в свой жест совсем другой смысл:

— Гостям мы глаз не завязываем, сами понимаете. Но стены и обстановка у нас чистые, сам проверяю каждый день перед вечерним сбором.

— Фотограф ваш на органы не работает?

— Своего фотографа не держим, чужих не впускаем.

Алексей помялся, потом разъяснил доверительным тоном:

— Шеф — человек скромный, лишней рекламы не любит, а тут ещё выборы… Найдется какой-нибудь щелкопер, мол, «кандидат в губернаторы посещает злачные места»…

Сергей Иваныч пожал плечами:

— Ну, кандидат в губернаторы Лаврентьев — наш постоянный гость, ходит и не боится никаких щелкоперов.

— Лаврентьев? — Алексей наморщил лоб. — Что, фигура?

Сергей Иваныч снова шевельнул бровью:

— Ведет себя прилично, не напивается, женщин с собой водит красивых.

Алексей задумался, побарабанил пальцами по столу.

— Не знаю, захочет ли шеф с ним тут столкнуться. Тоже ведь разговоры могут пойти: о чем, мол, сговаривались два кандидата в клубе «Комфорт»…

Сергей Иваныч пощелкал клавишами компьютера.

— Лаврентьев заказал столик на двоих на субботу, пятнадцатое.

— У вас заранее столики заказывают?

— А как же! Посадочных мест в зале не так много, а желающих хватает. Каждому лестно посидеть в «Комфорте», это же марка!

— Хм… Шеф думал заглянуть сегодня или завтра. Велел узнать, когда будет играть Ливанов.

— Ливанов-то каждый день сейчас играет, кроме четвергов — по четвергам у нас струнные квартеты без фортепиано. А вот насчет столика — это с хозяином надо поговорить. Господин Дубов собирался быть с дамой?

— С супругой, Ингой Харитоновной, — отчеканил Алексей.

— Посидите, я наведу справки.

* * *

— Виталий Ефимович, можно?

— Заходи, Сережа. Что там еще?

— Пришел человек, говорит, от Слона, шеф его хотел с женой к нам прийти сегодня или завтра. Только чтобы не встретиться с Лаврентьевым и чтобы играл Ливанов.

— Хм… — усмехнулся Коган. — И то, и другое характеризует господина Дубова с лучшей стороны. А что за человек?

— Говорит, начальник охраны.

— О, у скромного кандидата химических наук есть охрана?

Сергей Иваныч усмехнулся. Оба они с хозяином прекрасно знали цену скромному Слону.

— Ну-ка, давай на него глянем…

Виталий Ефимович включил монитор.

Гость спокойно сидел на том месте, где оставил его Сергей Иванович, вертел в пальцах пустую рюмку-наперсток. Повернул голову к окну, скользнул взглядом по камере, не заметив объектива, скрытого за вентиляционной решеткой.

— Ты его знаешь?

— Нет, первый раз вижу. Из афганцев, сам сказал, да я и так понял. И в охране понимает, вопросы задавал правильные.

— Ладно. Передай мое приглашение господину Дубову на сегодня. Лаврентьева не будет, Ливанов будет. Скажи, что сегодня у нас в программе Делиб и Гершвин, этакое сочетание на контрастах.

* * *

Уже у выхода на лестницу гость снова глянул на охранника за столом и нахмурился:

— А видеозаписи?

Хозяин улыбнулся, покачал головой:

— Не беспокойтесь, Алексей Глебович, камеры установлены только снаружи, следят за ними люди и запись не ведется — иначе ни один серьезный человек здесь не появится.

— Шеф не гоняется за рекламой, да и охране вовсе ни к чему оставлять свои портреты на видеоленте, — деловито объяснил гость.

Про себя Сергей Иваныч подумал, что такая осторожность нужна какому-нибудь международному сверхкиллеру вроде Ильича Рамиреса Санчеса, но спорить не стал, только поддакнул вежливо:

— Ну да, ясное дело.

Как учил Штирлиц, запоминается последняя фраза. И потому напоследок Алексей сказал:

— Хозяин пьет «Бифитер», хозяйка — полусухое шампанское «Новый свет».

Сергей Иваныч уважительно кивнул:

— Я передам.

* * *

— Фотографа у них нет — так что просто купить снимки не получится, докладывал Алексей. — Клуб охраняется камерами, выход, думаю, на охранника у дверей, но наверняка есть и другие мониторы. Местный бригадир сказал, камеры только снаружи, но это он врет — одну я засек прямо у него в кабинете, за вентиляционной решеткой. У него же стоит компьютер, видно, завязанный в рабочую группу. При мне он получал с монитора данные о заказанных столиках — а это не его дело, этим охрана не занимается. Постоянного выхода компьютеров во внешние сети мы не обнаружили, отсюда не подобраться.

— А если посадить фотографов в подходящую квартиру?

— Обнаружат. Я сам за минуту, пока перед дверью стоял, засек в окне наблюдателя. Бабки дворовые, думаю, друг от друга не конспирируются, живо раззвонят, что появился фотограф.

— Значит, только подключение, — подытожил Борис Олегович и затянулся трубкой. — Ладно, завтра и займитесь, чтобы к субботе было готово. А сегодня мы с Ингой Харитоновной послушаем программу на контрастах под «Бифитер» и полусухой «Новый свет».

* * *

Самая лучшая реклама (и самая правдивая) — это слухи. На этот раз слухи не врали. «Комфорт» оказался превыше всяческих похвал. Кухня не уступала «Ваське Буслаю», хотя меню не поражало экзотикой и фантазией. Бифштекс был розовый и сочный, лучок золотой, а картофель, даже сейчас, в середине зимы, — словно пять минут назад вырван из ненасытных жвал колорадского жука, очищен, настроган и брошен в кипящее масло. «Бифитер» был стандартный, зато шампанское оказалось лучшего года, чем дома, и Борис Олегович решил строго поговорить со своим поставщиком.

Публика тоже не оставляла желать лучшего. Разумеется, паханов здесь не было, не говоря уже об их шестерках, не было и низкопробных нуворишей. Дубов заприметил несколько знакомых лиц, в их числе, естественно, господина Шапиро, известного интеллигента и мецената, и господина Длугача, что, на взгляд Бориса Олеговича, было вовсе не естественно; впрочем, эксцентричность унитазного короля могла простираться и до такой степени. С обоими Борис Олегович обменялся едва заметными кивками, да и они не спешили афишировать знакомство. Зато с Веригиным, доктором и академиком ещё советских времен, директором Института технологических проблем, он почтительно поручкался. Отметил взглядом Понсовского, ректора Пищевого института, человека не столько ученого, сколько не по чину богатого, который принимал за своим столиком Ивана Пургайло, ведущего трагика прошлых лет из Гоголевского театра, и двух юных старлеток. С Понсовским Борис Олегович знакомства не водил и не желал, благо не имел потомства абитуриентского возраста; взрослый же сын его, Сергей Борисович, был надежно устроен на кафедре химии Воронежского университета и процветал на военных заказах, организованных не без батюшкиных знакомств.

Самых хвалебных отзывов заслуживал и ансамбль Скрипалюка. В первом отделении, правда, когда играли Делиба, Борис Олегович больше внимания уделял салатам и бифштексу. Когда же за роялем появился изрядно постаревший, но по-прежнему кругленький и по-прежнему блистательный Ливанов и начал увертюру к «Порги и Бесс», тарелки были забыты. Наплывали воспоминания юности, предательски увлажнились глаза. Да и у Инги Харитоновны грудь вздымалась чаще обычного.

Ансамбль отыграл программу, в небольшом зале раздались негромкие, но продолжительные аплодисменты.

Борис Олегович оглянулся и поманил к себе стоявшую в сторонке прекрасного сложения блондинку в строгом черном костюме.

— Простите, сударыня, мне показалось, вы здесь… э-э… распорядителем…

— Чем могу помочь?

— Нельзя ли попросить, чтобы исполнили «Strangers in the Night»?

— Our pleasure, sir, — с прекрасным нездешним прононсом ответствовала блондинка и проплыла к подиуму.

Борис Олегович проводил её взглядом, отметил царственную осанку и признал, что в «Комфорте» все действительно по высшему классу.

Тем временем блондинка негромко сообщила Скрипалюку:

— Юрий Геннадиевич, Слон просит «Странники в ночи».

— Елки-палки, — изумился Скрипалюк, — у нас Слон сегодня? Погоди, Ирочка, это который?

— За четвертым столиком, сделанный под Ширвиндта, с толстухой.

Скрипалюк обернулся к четвертому столику, едва заметно кивнул, приподнял смычок.

Среди негромкого гомона благопристойной публики почти неслышно прозвучала пущенная вместо проигрыша строка рефрена. Скрипке отозвалась сдержанная, робкая россыпь одиночных нот рояля. И вот наконец вступили дуэтом альт с виолончелью…

Это было прекрасно. Борис Олегович едва сдерживался. У него закипало в горле, он вдруг вспомнил далекие годы, когда был тощим и голоштанным, и подумал: «Так стоило ли? Разве может сытая жизнь, игра, власть заменить эти подступающие слезы, это чистое волнение души?..»

Впрочем, минута слабости окончилась вместе с финальным крещендо.

Борис Олегович поднялся, погладил по плечу растроганную супругу, прошел к оркестру, пожал руки всем пятерым музыкантам, приговаривая:

— Ах, господа, какая мелодия — и какое исполнение! У меня тридцать лет с плеч свалилось. Спасибо, спасибо…

На обратном пути остановился возле блондинки, вновь занявшей обычное место, протянул ей сотенную купюру (естественно, зеленую), сказал:

— Сделайте одолжение, передайте музыкантам — мне самому неловко унижать их искусство. А вот это, — добавил вторую сотню, — лично Ливанову.

— Прошу прощения, у нас не принято, — твердо возразила блондинка.

— Зато принято у меня! — надменно свел брови Дубов.

Достал ещё десятку, сунул все наглой девчонке и проследовал к супруге.

— Нам пора.

Инга Харитоновна вздохнула, оставила недопитый кофе и поднялась. Неизвестно откуда возникший официант успел отодвинуть её стул, незаметно сунул Дубову счет и только поклонился, когда тот вручил деньги и ленивым движением пальцев показал, что сдачи не надо.

Идя к выходу, он ещё раз покосился на блондинку. Знакомое лицо… Откуда? И только у гардероба, подавая супруге шубу, вспомнил:

«Да ведь это та девчонка, которая стараниями господина Манохина и его половины попала в махденский бордель, а после сбежала! Конечно, на видеозаписи у неё не было этой царственной мины… С характером девчонка! Впрочем, другая оттуда и не выбралась бы. А я на неё напустился — нехорошо, это же моя благодетельница…»

Улыбнулся. Действительно, как бы иначе удалось взять к ногтю Кучумова, не будь той видеозаписи, разоблачающей шалости полковничьей великовозрастной дочурки и зятька?.. Кстати говоря, и небесполезное знакомство с Колесниковыми тоже состоялось из-за этой блондинки…

Бригадир Алексей сказал в уоки-токи: «Ребята, подавайте» и первым вышел на лестницу. Чисто. Шагнул в наружную дверь, подождал, пока подъедет «вольво», спустился с крыльца, проверил, на месте ли «чероки», открыл заднюю дверцу.

Когда уже сворачивали с Галицкой, Борис Олегович сказал:

— Ну что ж, Алексей. Праздник кончился, начинаются будни. Завтра же и приступайте.

 

Глава 31

Разруха — это когда…

Утренний повтор третьей серии Настасья Матвеевна напросилась смотреть к Антоновне. Марья ящика не любила, и будь это хоть «Секрет тропиканки», хоть «Династия», только послала бы старинную подругу подальше. Но «Место встречи изменить нельзя» — дело другое. Положим, Марья все равно бурчала, что против книжки кино слабое и что напрасно братья Вайнеры согласились на изменение сюжета, но тут уж Настасья с Марьиными интеллигентскими мнениями никак не соглашалась. И правильно изменили, никак нельзя, чтобы Варя Синичкина погибла. Горя и в жизни хватает, а в кино наши должны немцев (ну, врагов, значит) победить, а Она должна с Ним остаться.

А к подруге Матвеевна напросилась по многим причинам. Во-первых, свой старый «Рубин» она загоняла до полной серости, и в дневное время смотреть его вовсе никакой возможности, а у Марьи «Электрон» хоть тоже не новый, но включает она его редко, только программу «Время» послушать, так что все на месте — и яркость, и контрастность. Во-вторых, в Марьином подъезде коллективная антенна лучше принимает станцию «Семь-плюс», без полосочек, и звук от выступлений депутатов по второму каналу в фильм не лезет. И в-третьих, самое главное, нельзя такой душевный фильм в одиночку смотреть или, не дай Бог, с молодыми, которые в жизни ничего не видели. Представляете, на стенке висит простой репродуктор, а они пальцем тычут и спрашивают, это что за фигня.

Хотя с Антоновной смотреть — тоже не сахар. Все ей не так: и бобочки двухцветные тогда ещё не носили (а может, в Москве уже носили, это до нас пока мода доползла!), и американскую песенку про бомбардировщиков по радио не крутили, а только на пластинках, и зачем это всех в парики обрядили — и Юрского, и Гердта, и Джигарханяна… Парики ей, понимаешь, помешали! И даже Конкин ей не годится, говорит, не может у Шарапова такой пацанячьей морды быть, если он войну в штрафбате прошел!

Но все равно с ней веселее — с молодыми про такое не поговоришь, они ж даже в жизни не видели, как парни воротничок от тенниски поверх пиджака носят…

Так что вы думаете? Только название показали, начали рекламу крутить, «престиж-блок», как обрубился свет! Как раз на «сладкой парочке»…

Подставили табуретку под счетчик, Антоновна кое-как влезла, проверила свои автоматические пробки — все у ней с выкрутасами! — нет, говорит, это не пробки, это в сети тока нет.

— Фаза, значит, — авторитетно сказала Матвеевна. — Щас я в аварийку дозвонюсь. От тебя можно?

Как стали брать не просто за телефон, а за наговоренное время, уже и с таким приходится считаться.

— Звони, — ответила Антоновна, — небось не разоришь! После того, как держава постаралась, нас с тобой уже никто не разорит.

Дозвониться удалось с шестого раза, аварийка переспросила адрес и усталым голосом сказала, что днем надо звонить в ЖЭУ, а не к ней. Настасья Матвеевна ей сказала, куда бы им всем вместе с ЖЭУ идти, и решила дозваниваться в милицию — там ещё остались кой-какие дружки: когда она на пенсию собиралась, они только-только учились наган на пузе носить… Но тут замолотили в дверь.

Марья Антоновна поплелась открывать, бурча, что можно бы и в звонок позвонить, но сообразила, что света нет, звонок, значит, не работает, и потому «Кто там?» спросила уже спокойно.

Оказался это Мишка-табачник, который удрал от дочки на побывку. Пыль вытереть, краны проверить, всякое такое.

— А, девушки, вас тут двое! — завопил Михаил Маркович. — Здрасьте! Я так догадываюсь, вы названиваете в аварийку, так я зашел сказать, чтоб вы не мучились! Уже приехала! Постояла возле «Комфорта», поговорила с директором — это подумать только, нормальный еврей, последний из могикан, а заведует бардаком! — и поехала к трансформаторной будке.

Все трое устремились в Марьину спальню — докторша жила по-барски, одна в двух комнатах, — и прилипли к угловому окну.

Действительно, возле будки стояла машина, но не обычный обшарпанный «газон», а маленький фургончик, белый, весь в полосках и надписях. Антоновна вооружилась биноклем и объявила, что на фургончике написано «Фирма „МИГ(М“» и номер телефона. После чего растерянно опустила бинокль:

— Что-то я не соображу… Почему «МИГ(М»? По-моему, правильно «МЕГ(М»…

Настасья Матвеевна обозвала её слепой курицей, отобрала бинокль, но и у неё высмотрелось «МИГОМ», на что она обескураженно пробормотала:

— Вот зараза!

Мишка-табачник посопел, потом деликатно заметил:

— Я так подозреваю, девушки, что фирма называется не «МИГ(М» и не «МЕГ(М», а «МИ-И-ИГОМ», то есть в один миг.

— Во бля! — выругалась по своей мильтонской привычке Матвеевна; к новомодному словечку «блин» она не привыкла и привыкать не желала. Понапридумывали названий, а толку с них, как с козла молока! Приехали они, может, и мигом, но пока дадут свет, так уже и серия кончится!

Увы, Настасья Матвеевна оказалась слишком оптимистична в своих пророчествах. Какая там серия! Прошел час, к первому фургончику присоединился второй, но света не было. Еще через час снова замолотили в дверь.

Антоновна неохотно открыла.

— Извините, фирма «Мигом»! — представился молодой и симпатичный парень в расстегнутой телогрейке, из-под которой выглядывал шикарный лазурный комбинезон с нерусскими словами. — Мы обнаружили избыточную перегрузку двух фаз на вашей подстанции, теперь ходим по всему кварталу, ищем незарегистрированные потребители мощности. Вы меня извините, но при таком косинусе фи никакая электросеть не выдержит! А тем более ваша, средневековая! А тем более, когда такая разруха везде!

Парень пробежался по квартире, осматривая проводку, подергал выключатели и розетки, постоял, ошеломленно раскрыв рот, возле медного, ещё дореволюционного, выключателя у двери кладовки, подтянул разболтанную розетку, куда Марья Антоновна включала вечерами плитку, чтобы хоть немного согреть спальню, и убежал. Слышно было, как он топает по лестнице на третий этаж.

Марья Антоновна закрыла дверь на замок, засов и цепочку и пошла на кухню греть чай. Слава Богу, не новые районы, где плиты не газовые, а электрические, и если уж кончился свет, то и кухня тоже не работает (а в самых высоких домах и воды нет, потому что останавливаются насосы).

Свет дали только после шести, когда уже два часа было темно и в окнах светились редкие желтые огоньки свечей.

— Надо в кладовке порыться, — бурчала Настасья, — может, сохранилась коптилка с сорок седьмого года.

— Коптилка… — вздохнул Мишка-табачник. — Только где для неё керосин брать? Говорят, на Вознесенском рынке в одной лавочке ещё продается керосин.

— Придется съездить, — заключила Марья Антоновна. — У меня настоящая керосиновая лампа есть, со стеклом. И бидончик я не выкинула. Я ведь не засну, если два часа не почитаю в постели. А свечки мигают, да и дорогие они теперь…

И коллектив принялся обсуждать проблему поездки на рынок — это когда-то дело было простое, сел напротив ворот на трамвай, «аннушку»-кольцевую, двадцать минут — и ты на месте. А теперь надо добраться по этой скользее до метро, да спуститься, да на рынке подниматься, там, между прочим, эскалаторов нет, а потом от метро через весь базар плестись до керосиновой лавки…

Тут Михаил Маркович спохватился, что ему ведь тоже к дочке на Саблинку, на казарменное положение, по скользее и темноте добираться — и пешком, на одиннадцатой марке, потому что в такое время в троллейбус не сядешь, набито, да и там от троллейбуса не намного ближе, только время угробишь.

— А ты дома заночуй, ты ж не подневольный какой! — порекомендовала Настасья.

— А дочке позвоните, чтобы не волновалась, — добавила Антоновна (ей всю жизнь виделась в Ривкине внутренняя интеллигентность, и потому она никак не могла перейти с ним на ты).

— Ой девушки, милые, разве ж моя комендантша разрешит! И лекарства все там, и тонометр, и кефир… Побреду, будьте здоровы!..

* * *

Как выяснилось позднее, электрики в лазурных комбинезонах добросовестно обошли весь квартал, каждую квартиру, перещупали проводку, мимоходом тут подтянули, там заизолировали, обнаружили ряд приспособлений для обмана электросчетчиков, каковые изъяли с грозными обещаниями суда и следствия.

Но по-настоящему серьезно перетрясли они клуб «Комфорт» — тут уж действительно проверили провода по сантиметру, щитки — по винтику. Долго и обеспокоенно твердили, что электропечи, вентиляторы, кондиционеры и компьютеры в сумме создают такую омическую, индуктивную и емкостную нагрузку, что никакая подстанция не выдержит (не говоря уже о косинусе фи), если за дело не возьмутся специалисты, и как вообще вы получили разрешение в «Чурэнерго»… Ну что ж, раз за дело взялись специалисты, пришлось их отблагодарить — и подстанция выдержала, и косинус фи не стал больше единицы, а индуктивная и емкостная нагрузки как-то невзначай тут же друг друга компенсировали.

* * *

— Виталий Ефимович, что это за жулики были?

— Ох, Сережа, кажется, действительно жулики. В начале осмотра их старший ко мне зашел, сказал, что это милицейская операция, якобы поступил сигнал то ли о бомбе, то ли о подслушивающем устройстве, и предъявил удостоверение на имя майора Пантюхо.

— Пантюхо? — задумался Сергей Иваныч. — Кажись, был такой в областном управлении, в угрозыске. Так почему вы решили, что жулики?

— Потому что в конце тот же старший зашел снова и отдал деньги, которые выкачали его молодцы.

Охранник хмыкнул и покачал головой:

— А черт их знает, все ж таки угрозыск… Я почему пришел: они к нам на видеосистему повесились.

— Вот как?.. — Коган нахмурился. — В каком месте?

— На входе в монитор внутреннего поста.

— И куда вывели сигнал?

— На какой-то блочок под столом, а из него — на антенку. Блочок, видно, усилитель.

Директор недовольно поерзал.

— Чего им от нас надо? Покоя не дают… Что там в окнах, новых наблюдателей не выявили?

— Да нет, старые две точки, с театральным биноклем и с монокуляром, и бабушки те же.

Виталий Ефимович задумался. Думал он, шевеля расставленными пальцами и выпячивая языком нижнюю губу то справа, то слева.

— Ладно, Бог с ними. Жучка этого, или как там оно называется, пока не трогай. Только подведи на тот же вход сигнал от видеомагнитофона. Мало ли что, вдруг захотят серьезные люди посидеть в библиотеке, поговорить, так нужно иметь, что показать милиции. А так — пусть себе смотрят на крыльцо и на клен.

— Виталий Ефимович, это не клен, это ясень.

— Да что вы говорите! Ты подумай, столько лет на свете прожил и никогда не знал, что своими глазами видел живой ясень!

 

Глава 32

Малютка Скуратов

Опять мы шпионим для Слона! Я уж думала, что после сенсационного Сережкиного открытия нам ничего и делать-то не придется. А вот фиг, ещё как пришлось!

Конечно же, как только вся эта мерзость с Лаврентьевым и его бабами выплыла на свет Божий, Слон просто… воскрес. Теперь он не только в крайних пожарных случаях, но и просто так, под настроение, позванивал чуть ли не каждый день. И все через Димку передавал приветы «милейшей Анне Георгиевне». Во тварюка!

Я вычислила, что он бросит по следу любвеобильного Гарика всю свою свору, — и не ошиблась. Под выходные мы оказались званы на некое сборище, больше всего похожее на заседание штаба, «совет, видите ли, в Филях». Хотя, наверное, так оно и было.

Только Слоновий штаб мне больше напомнил «Крестного отца». Хотя Дубов на благородного Марлона Брандо очень мало похож.

Но вот эти его консультанты… Прямо на лицах, с позволения сказать, написано, что у них вместо мозгов мощнейшие компы стоят, а глаза по выразительности больше всего костяшки на счетах напоминают.

Слон со товарищи заседали именно по душу Лаврентьева, и нас пригласили, как крупных экспертов по этому персонажу. Первооткрывателей.

Бригадир Алексей коротко доложил, какие меры приняты для документального подтверждения наших слухов. Вот за что я его уважаю — так это за уверенность в своих силах. Очень Алексей немногословный, очень большой трудяга, но при этом голова у него работает ничуть не хуже, чем у этих… «консильори». Но он больше похож на человека. Правда-правда: пока мы ехали сюда, он мне фотографию своего сына показал. Сын как сын обыкновенный трехлетний бутуз, а вот у папы в этот момент лицо вдруг стало совсем человеческим. И даже симпатичным. А ещё я подумала, что мальчишка, как подрастет, очень отцом гордиться начнет. А Алексей — им. Вот такой замкнутый круг.

Короче, после доклада Слон поднялся, кивнул в сторону Алексея и прошелся вдоль камина. А потом кинул этакий вопросительный взгляд на одного из своих помощников.

— Ну, Адам Сергеевич, чем сегодня нас порадуете?

— Ситуация такова. Избирательную кампанию Лаврентьев проводит от партии «зеленых». У него даже числится в программе оснащение всех производств города и области очистными сооружениями самого современного типа.

Слон хмыкнул. Да тут не только он — на его месте любой бы хмыкнул. Это ж какая глупость, какая самонадеянность — чистый популизм! Даже не чистый, а очистной. Да никому в самом страшном сне такое бы не привиделось! А ну-ка, останавливать наши чудовищные, довоенно-дореволюционные производства, чтобы чем-то современным оборудовать… Бред собачий! До некоторых заводов дотронуться страшно, тут же рассыплются…

Болтун Лаврентьев. Или у него есть действительно сумасшедшие деньги на такую программу, или он просто дешевый болтун. Скорее второе — откуда он, даже попав в губернаторское кресло, выдавит такие капиталы?

— Однако партийную кассу «зеленых», — продолжал Адам, — Лаврентьев не использует. Кампанию по выборам финансирует АО «Мак», директором которого он и является.

— Ага, значит, какие-то возможности у него все-таки есть!

— Но, вероятно, не такие большие. По нашей оценке, на выборы требуется от ста пятидесяти до двухсот тысяч. Включая подкуп избирателей в разной форме в течение одного месяца.

— Да, такие средства у него могут быть… Производство-то совместное… Но… Адам Сергеевич, будьте любезны, напомните: Лаврентьев исполнительный директор?

— Да.

— Директор, — протянул Слон очень задумчиво, — а не председатель правления или совета директоров, даже не генеральный. Значит, фигура наемная. Откуда же тогда финансы?

— Все становится на место, если предположить, что он директор в прежнем, советском смысле: по должности — наемный работник, фактически полновластный хозяин, распорядитель кредитов. А название «Акционерное общество» — только вывеска, удобства ради. Ну, может, ещё для западного партнера…

— Вы полагаете, что он настоящий хозяин своего АО? А документы? Что в них?

— Я только полагаю. А к документам пока доступа никакого не нашел.

Слон повернулся к Алексею, тот кивнул:

— Разберемся.

— А пока документов мы не имеем, примем в качестве рабочей гипотезы ваше предположение и будем считать, что АО «Мак» суть господин Лаврентьев. И финансирует он сам себя. Тогда возникает ещё более интересный вопрос: откуда у него деньги?

Адам пошелестел какими-то бумагами, но Слон продолжал свой монолог и высказаться никому не давал:

— По официальной биографии, в советские времена господин Лаврентьев произрос аж до начальника отдела кадров. Не спорю, целого деревообрабатывающего комбината… По тем временам — место прибыльное, но не до такой же степени. А кем он был во времена, которые в официальной биографии не отражены, вы говорите, неизвестно. Причем с девяносто второго и до самого прошлого года, когда стал тем самым наемным директором…

В крайнем изнеможении от пройденного пути (еще бы — раз восемь туда-сюда вдоль камина, все четыре метра!) и от мыслительной деятельности, Слон опустился в кресло.

Я решилась нарушить повисшую тишину. Причем сразу по двум причинам, даже по трем. Если пригласили, значит надо показать, что мы — не пустое место и кое-что соображаем. Потому что представляем ценность, пока выдаем оригинальные мысли или свежие сведения. Ругать Димку параноиком я могу дома, а тут шеей чувствую, на какой тоненькой ниточке мы висим… Это раз. Дальше, дяденька Слон, меня совершенно не сдерживают соображения субординации. Не боюсь высказаться поперед батьки. Это два. И, наконец, просто надоело внимать без права голоса.

В общем, я раскрыла рот:

— По сведениям от любовниц, Лаврентьев работал консультантом по подбору кадров в «Лигинвесте» — так он им говорил. Но, учитывая его интересы, можно предположить, что на этих собеседованиях он присутствовал не столько по долгу службы, сколько из любви к искусству. В конце концов, не на такую уж сложную работу нанимали женщин, чтобы приглашать каких-то особых экспертов. Дур и скандалисток и так отсеяли бы. А он на самом деле мог быть в «Лигинвесте» кем-то посерьезнее, чем консультант.

Слон с интересом уставился на меня:

— Не лишено логики… И в самом деле, начальник отдела кадров из тех времен — это не психолог, а глаза и уши партии и проводник её кадровой политики в сословном и, особенно, национальном вопросе. Какой из него консультант по нынешним временам?! Короче, идея ясна. Любопытно бы проверить. Есть какие-нибудь мысли, коллеги?

То ли у коллег мыслей не было, то ли они не спешили их высказывать при нас.

— Значит, подумаем… Ну что ж, Анна Георгиевна, Вадим Андреич, благодарим вас.

За что? Для мебели же сидели, внимали!

— Как всегда, вы внесли в наши привычные разговоры свежую струю. Будем надеяться, что каждый ваш визит в этот дом будет таким же продуктивным, как сегодняшний. Не смею задерживать вас, всего доброго… Анатолий, проводите.

И мы были провождены до самой машины. За спиной у нас осталось глубокое молчание в комнате для совещаний. А мы с Димкой молчали в машине. Положим, мысли у нас имелись, но нам не хотелось отягощать ими Антона или другого андроида, сидевшего за рулем.

* * *

Через день нам позвонил Слон и поинтересовался, нет ли у нас связей в рекламе. По своему обыкновению витиевато объяснил, что нужны люди, никак не связанные с его кругом знакомств.

Тут я и подумала, что не зря вспомнила телевизионную Алю. Ну, ту самую, которая снимала репортаж о нашем незабвенном клубе любви и дружбы. Поэтому в ответ на Димкин взгляд кивнула утвердительно.

— Да, Борис Олегович. Анна Георгиевна говорит, что у неё есть такие знакомые.

— О-о, Анна Георгиевна! Настоящий клад вам достался, Вадим Андреич, берегите…

А Димка-то на громкую связь телефон переключил! Чтобы мне получше слышно было.

— Если не затруднит, передайте ей трубочку. Есть для её рекламных знакомых неплохой заработок.

Я взяла трубочку и выслушала многословные инструкции. А так как связь я не переключала, то Димка тоже мог наслаждаться полетом изощренной мысли нашего обожаемого Слона.

А дело, в нескольких словах, сводилось вот к чему. Появился в списке кандидатов на сладкую губернаторскую должность ещё один человек — какой-то отставной майор (ну прямо классическая русская литература!). Из слов Дубова было ясно, что это его человек. Отставному кандидату, как и всем остальным, тоже требуется рекламная кампания. Чтобы и телевидение, и газеты, и листовки… (А платит, выходит, за все это удовольствие лично Слон. На здоровье!) Проблем здесь немного — свяжем рекламщиков с избирательным штабом этого, с позволения сказать, кандидата… Но! Здесь и начиналось самое интересное.

Слон требовал, чтобы мы с Димкой курировали (как он выразился) эти контакты «на всех этапах».

А с другой стороны, сам избираемый клиент, насколько я поняла, требовал произвести все видео — и прочие фотосъемки в его родном Дальнем Куте. Чтобы дальнокутские земляки увидели и узнали за спиной у радеющего о народном благе кандидата и утопающий в снежной каше бывший единственный кинотеатр, а теперь тоже единственное на весь Дальний Кут казино. И чтобы с тихой радостью полюбовались на родной полуразрушенный вокзал, который начали ремонтировать ещё в советские времена. Причем самым оригинальным был предвыборный лозунг этого примечательного человека: «Пусть меня не выберут, но меня услышат!».

Честно говоря, эту фразу я потом долго жевала и пережевывала. Что-то в ней было. А в самом деле, на какую высоту надо вскарабкаться, чтобы тебя заметили и услышали?..

Слон все это нам слил на полном серьезе, без комментариев. Соответственно он потребовал (хоть и в мягкой форме) провести съемки в Дальнем Куте и обязательно с личным присутствием меня или Вэ-А, а лучше нас обоих. И, наконец, закончились инструкции контактными телефонами вышеупомянутого майора.

Я положила трубку и уставилась на Димку. А он на меня. Пауза длилась и длилась, пока я не придумала идеальный выход.

— Так, Димыч, я звоню майору, ссылаюсь на Слона, представляюсь специалисткой по политической рекламе, уточняю подробности. Пишу сценарий. Потом связываюсь с рекламщиками. Думаю, знакомому человеку они не откажут, тем более не за так, а за деньги. Тебя представляю как заказчика.

— Я, выходит, и есть отставной майор?

А мне говорил, что я иногда тупее собственных тапочек!

— Нет, милый, ты — доверенное лицо кандидата в губернаторы, господина Скуратова Леонида Ивановича. Вот вам, любезные рекламщики, сценарий, кандидатом согласованный, вот документ, подтверждающий полномочия подписывать договора и платить денежки. Хоть наличными, хоть безналичными, хоть какими.

— О многомудрая жена моя! А откуда у меня такие полномочия?

— Откуда? От верблюда! В смысле от Слона. Сделает. И денежки для найма рекламной фирмы даст. Не платить же нам самим за выборы совершенно чужого человека! И вообще, дяденька Слон недвусмысленно велел рассчитывать на его неслабые силы.

— Ну, допустим…

— Не допустим, а именно так! И ещё я думаю, хорошо бы нам сначала в порядке разведки съездить в этот самый Дальний Кут и познакомиться с кандидатом, его требованиями и вообще обстановкой.

— Это называется «провести рекогносцировку».

— Да? Очень интересно. Ну, значит, это самое слово провести.

Разведку по всем правилам науки Димка провел сам. Поехал в Дальний Кут, все разнюхал и благополучно приехал обратно.

Так уж вышло, что сам избираемый клиент в это время находился в городе и беседовал со мной.

Майор Скуратов оказался мужчиной довольно крупного калибра, так сказать, в поперечном сечении. Зато росточком его природа обделила просто бессовестно. Тем не менее, этот малютка Скуратов дверь приемной распахнул так, что о стену грохнуло. Я даже испугалась, что она пробьет эту несчастную стену прямо до лестничной клетки. Хозяйским глазом окинул помещение, уселся в кресло, даже ногу на ногу положил. Кстати, он совершенно не был похож ни на отставника, ни на военного, ни, тем более, на жителя пригорода.

— Меня зовут Скуратов. Леонид Иванович.

— А меня — Анна Георгиевна.

— Тогда правильно! Алексей Глебович мне сказал, что все документы для моей избирательной кампании будешь готовить ты, Анна Георгиевна.

— Да…

— Только чтоб было все честь по чести — и печати где надо… И вот еще, бюджет у кандидата сама знаешь какой…

— Нет, не знаю.

— Так я тебе скажу: это не бюджет, а издевательство! На все про все восемьсот пятьдесят!

— Долларов?

— Чего-о? Каких там долларов — местных, независимых…

— Негусто.

— То-то и оно, что негусто. И надо сделать так, чтоб у меня в договоре не больше этой суммы было…

— Ну, это не проблема. Сделаем. В конце концов я, как владелец рекламного времени, могу вам дать любые скидки, хоть девяносто девять процентов…

Честно говоря, насчет владения рекламным временем я немножко… скажем так, приврала. Но от легенды ничуть не уклонилась, так как для Скуратова я представляла солидное рекламно-телевизионное предприятие. А зная, что на самом деле бюджет нашего клиента во много раз больше и гарантирован не кем-нибудь, а самим Слоном, могла вешать несчастному майору на уши любую лапшу на свой вкус.

— Итак, — я постаралась продолжить максимально деловым тоном, — о чем же вы хотите рассказать в своем рекламном ролике? Может быть, собираетесь говорить о непорядках в армии?

— Тактически неграмотно рассуждаешь, Анна Георгиевна! Головой подумай, если в армии непорядки, то выходит, что я, когда меня выберут, такие же непорядки и в области заведу! Не-е, не годится…

Логика в его словах была.

— Тогда, вероятно, просто несколько фотографий, лаконичный текст жизненный, так сказать, путь и предвыборная программа?

— Опять невдумчиво!

— А почему?

— Дак за меня ж точно никто не проголосует, если начнем говорить про мою жизнь. Чем в ней можно избирателя завлечь? Что до пенсии так майором и дополз?.. Нет, дочка, не пойдет.

— А чего бы вы хотели?

— Тут я такое надумал…

Он устроился в кресле поудобнее — на самый краешек, чтобы не оказаться на продавленной части сиденья и не потерять ещё пару сантиметров роста.

— А надумал я вот какое. Тут не надо высшего училища кончать, чтоб сообразить, что меня не выберут. Ну, я и не в обиде. Кто ж я такой, чтоб против того же Пивня или там Кочета?.. Не-е, не фигура.

Говорил он в целом по-русски, но мягкое местное «гэ» присутствовало. Видно, все-таки, родом был из здешних краев. Не та натура, чтобы подстраивать свой разговор под окружающих — иначе как бы он у себя в армии командовал?

— Да-да, — поторопила я его немножко, очень уж любопытно было узнать, что он там надумал.

— Ага, это ты уяснила. Так вот, пускай не выберут — но я хотя б Лаврентьеву всю малину перегажу! Это ж такой прохвост, клейма негде ставить! Вообще, знаешь, дочка, — он доверительно наклонился ко мне, конечно, никакими разоблачениями ни черта не сделаешь, настоящее решение одно — только к стенке! Но это мы с тобой в рекламе говорить не можем, это я так, в порядке обсуждения, для ясности… А пока что обскажу по телевизору все, до капельки, про ворюгу этого, Лаврентьева, все его делишки темные наизнанку выверну… Конечно, меня выбирать не надо — я же понимаю, это ж все-таки не батальоном командовать, это ж целая область. А потому ставлю я перед собой боевую задачу минимум: чтобы после моих выступлений его ни за что не выбрали. Вот такое я принял решение!

Ага, ясное дело. «Пускай ты умер, но в песне смелых…» Нет, толком не помню. Да и не в моде сейчас великий пролетарский писатель.

— Тогда расскажите мне, что бы вы хотели сказать, и я так все это в сценарий и внесу.

— Слушай. Вот например, есть у нас в Дальнем Куту такой поселочек Ветряки называется…

Долго и подробно майор рассказывал мне, что именно в его родном «Куту» не так. Майора не устраивала не только вся нынешняя власть, но и, в первую очередь, лично и персонально Лаврентьев — ворюга и прохвост высшей марки. Это я поняла уже совершенно самостоятельно. Каждый сюжет, или кусочек рассказа, или просто замечание — все заканчивалось словами: «А Лаврюге от того только лучше!»

Когда майор уже покинул меня, а произошло это часа через три, никак не меньше, я почувствовала, что такие своеобразные пожелания как-то слабо укладываются в мои представления о политической рекламе. Особенно текст, который майор решил обязательно произнести перед камерой: «Не верьте нынешней власти, не верьте тем, кто пытается пролезть сейчас во власть. Вас обманывают!» Остальное по вкусу, как говорится в кулинарных книгах, но эта фраза должна была присутствовать обязательно.

Я почувствовала, что надо посоветоваться. Но Димыч был недоступен по причине отсутствия, а тут как раз Слон позвонил. Он, как мне показалось, с улыбкой выслушал мои недоумения и мягко заметил:

— Ну что вы волнуетесь, Анна Георгиевна? Это же не нас с вами выбирают. Как говорят американцы, «это его похороны». Пишите то, что желает сказать господин Скуратов, снимайте все, на что он обратит внимание… И вообще не экономьте пленку. Посмотрите, что представляет собой пресловутый макулатурный гигант. Кто знает, может быть, заводик господина Лаврентьева или этот поселочек… как вы сказали, Ветряки?.. решит все наши проблемы. В общем, ориентируйтесь на месте, по обстановке. Видеоматериалы берегите. Не прислать ли вам в помощь Алексея Глебовича? Или кого-нибудь из его людей?

Я сдержанно ответила:

— Не стоит, Борис Олегович. Нам ваша забота очень приятна, но согласитесь, что съемочная группа может нас не понять. А недоуменные вопросы наводят людей на незапланированные ответы.

— Хм, бывает порой… Ладно, как вам будет угодно. Но, если вдруг что-то случится, сразу звоните мне. Мобильный мой у вас есть.

На том, слава Богу, и распрощались. Да, с такой заботой меня папа провожал на экзамены в первую сессию.

 

Глава 33

На пленэр!

На следующее утро появилась съемочная группа в составе Али — режиссера съемок, оператора Жени и довольно маленькой видеокамеры. Мне эта цацка показалась несерьезной, но Серега Шварц уважительно поднял брови. Он в технике лучше разбирается, приходится верить. Кроме видеокамеры профессионалы захватили с собой свет, в смысле такие здоровенные горизонтальные лампы, и источник их питания, чтобы не искать на месте розетку. А ещё присутствовали хитрые такие зонтики в длинных чехлах. Они, зонты эти, снаружи были черные, а изнутри один белый, а другой — золотой. Я так поняла, для равномерного освещения нашего клиента. Там же, в чехлах, и стойки для этих зонтов оказались.

В новосозданном дружном рекламном коллективе, как мы и задумывали, мне номинально отводилась роль сценариста, а Димка изображал доверенное лицо кандидата со всеми полномочиями и правом критики.

Погрузились мы в выделенный Слоном джип и поехали. При виде джипа уважительно поднял брови оператор Женя. Мы не стали его информировать, что это не наша машина. Пусть держит нашего кандидата за фигуру весомую и богатую. Хотя, с другой стороны, нам-то все равно. Потому что за съемки мы уже заплатили. А за возможный прокат по различным телеканалам города Скуратов, а вернее, сам Слон, будет платить потом, когда собственно шедевр политической рекламы будет создан.

Ох, и далекое же это оказалось путешествие! Никак не меньше двух часов мы потратили. Кандидат нас ждал на указанном месте в парадном полушубке и слегка замерзший. Однако, как мне показалось, пока старался согревательного не употреблять. Во всяком случае, запаха я не учуяла.

По колено в снегу мы переходили от одной руины к другой. Охрипшим от волнения голосом майор рассказывал, что здесь было, пока «коммунисты, перелицевавшиеся в демократов», все не разворовали. И тут же, противореча самому себе, он с надрывом вспоминал, как при прежней власти и дороги расчищали, и улицы освещали…

Для иллюстрации нам пришлось гонять по сугробам моего Вэ-А, снятого, правда, со спины. Чтобы он демонстративно увязал по пояс в снегу и комично разгребал его руками, как будто плывет.

Потом мы, согласовав сценарий с режиссерским видением мира, а также заказами кандидата, отправились снимать дома богатеньких «новеньких» в том самом поселочке Ветряки. С негодованием на краснеющем уже от выпитого лице майор показывал нам особняки местной элиты — начальника какого-то крутого сельхозпредприятия, управляющего местным отделением Сбербанка (а у этого откуда средства на трехэтажный домик из красного и белого кирпича?!). Дальше стояла сакля какого-то кавказского переселенца, а потом скромненький особнячок И. Лаврентьева. Все это мы аккуратненько на пленочку и переносили.

Где-то в конце первого часа съемок оператор Женя выругался нехорошим словом.

— Что случилось?

— Да кассета, сволочь, закончилась.

Аля пожала плечами.

— Ну так поставь вторую… Ты ж их несколько взял…

— Да ну, жалко…

Тут уж пришлось мне вмешаться. В конце концов, Слон велел не жалеть пленки.

— Женя, не надо экономить на мелочах. Мы оплатим, только снимайте побольше.

Замерзший Женя попробовал возразить:

— Да тут уже не на тридцать секунд снято, как вы заказывали, а на хороший фильм минут в десять. Куда ж еще?!

Железным тоном меня поддержал Вэ-А:

— Надо еще.

И Женя замолчал. Чертыхнулся, снял перчатки и вставил новую кассету. А уже отснятую сунул в пластиковый кулек, плотно завязал и кинул в бардачок. Объяснил:

— Так меньше риска, что образуется конденсат.

Мы с Димкой все сразу поняли, уважительно переглянулись, муж и повелитель поджал губу и покачал головой.

Далее майор привел нас к зданию местного отделения Сбербанка, которое последний раз ремонтировалось никогда и с тех самых пор только ветшало и осыпалось. Потом переехали ближе к строящемуся заводу «Мак», где работа кипела, несмотря на зиму и снег. А майор все тыкал пальцем и вопрошал: «Откуда денежки?»

Лицо его становилось все краснее, но он крепко держался на ногах. Еще и нам предлагал «для сугреву души». Но мы были на службе и вежливо отказывались.

Зимой темнеет рано. И потому, как только освещение изменилось, творческую деятельность мы свернули. Кандидат, ради которого совершались творческие подвиги, уже отснятый во всех позах возле каждой из местных достопримечательностей, был нам больше не нужен, а потому доставлен домой, отсыпаться. Выгрузили майора, сдали по описи жене и вернулись в машину. Димка сел за руль, я рядом, а съемочный коллектив — сзади.

И тут паранойя моего Вэ-А показала себя во всей красе. Он вдруг вздохнул и сказал:

— Ох, ребята, не продумали мы, куда спрятать кассеты, никакого тайничка не подготовили…

Аля, хоть девушка взрослая и достаточно всего повидавшая, недоуменно спросила:

— Вадим Андреич, а зачем?..

Димка снова вздохнул:

— Уже с полчаса за нами ездит машина. Черные «жигули» седьмой модели. Опасаюсь, что это политические недруги моего кандидата. Не знаю, что уж такого мы успели снять, но настройтесь, что против нас пустят в ход все дозволенные и недозволенные приемы. Мы же с вами на вражеской территории, вы что, не поняли?

Димка хотел ещё что-то добавить, но не успел. Впереди возник пост ГАИ, и дядька, которого из-за тулупа было ровно в шесть раз больше, выразительно показал нам жезлом — стоять, голуби!

Вэ-А дисциплинированно притормозил. С документами у него все было в порядке, у меня тоже. В том смысле, что Вэ-А имеет настоящие права и не менее настоящую доверенность от владельца на вождение этого замечательного джипа. Конечно, без всяких там прав продажи и прочей вызывающий подозрения чепухи. Мой паспорт за последние уж не помню сколько лет вынимался один раз — в декабре, чтобы штамп поставить. А так я пользуюсь старым удостоверением родного ГИПРО — там и фотография, и печать, и номер. Да ещё настоящие водяные знаки. Все правильно, первый допуск — мы же с железными дорогами работали. Нас проверяли, как космонавтов, или как иностранных дипломатов.

А дальше началось полное безобразие.

Нас совершенно по-хамски вытащили из машины. Пока один гаишник, с натруженным до семьдесят второго размера брюхом, проверял наши документы, другой шарил по салону. Заглянул во все сумки и папки, реквизировал все бумажное, отобрал камеру и выгреб кассеты из бардачка. После начал поднимать сиденья, заглядывать под чехлы, в инструментальный ящик, даже крышку бензобака отвинчивал.

А потом мы долгие часы отвечали на идиотские вопросы и писали объяснительные записки в местном отделении милиции.

Борцы за правопорядок трясли нас всерьез. Каждый из нас беседовал один на один с местным милиционером. И, между прочим, в разных комнатах. Вероятно, чтобы потом ловить нас на противоречиях. Но мы держались стойко, судя по реакции наших пленителей. Очень скоро оказалось, что главные враги — именно мы с Вэ-А. Я это сразу поняла по вопросам. Ясное дело, Алька с Женей — наемный технический персонал и просто претворяют в жизнь наши злокозненные идеи. За неправедные деньги.

Впрочем, никаких объяснений менты не слушали. Они, похоже, следили, как мы вместе с кандидатом катались по политическим и экономическим достопримечательностям города. Но обвиняли не в съемках политической рекламы, избави Бог. С первой же фразы второго тура беседы: «А где твое разрешение на проведение съемок?» стало ясно, что нас решили взять, как только мы появились в Дальнем Куте. И все остальные мои слова только «усугубляли вину». И что снимали здесь без разрешения, и вообще пребывали на территории стройки, «а это секретный объект». И все на ты, с хамством и криком.

Вот только хамством меня не возьмешь. Я становлюсь как еж — со всех сторон иголки, никого не вижу и в руки не даюсь. Наоборот, всегда делаю каменную морду и перед каждым ответом медленно отсчитываю несколько секунд.

Время уже подошло к одиннадцати, когда вместо «моего» мента появился другой. Он, тоже не представившись, с порога заявил:

— Пошли. Задержана. До выяснения.

Пока он вел меня куда-то вдоль полутемного грязного коридора, я думала: «Как там Димка? Что с ребятами? И вообще — как отсюда выбираться будем?»

* * *

Местные десятичасовые новости на канале «Семь-плюс» не вышли. Это был скандал, потому что известий ждал весь город. Вместо них выпустили в эфир репортаж «Милицейский взгляд на свободу слова». Диктор, подпрыгивая, как крышка на чайнике, рассказал, что в Дальнокутске местная милиция задержала съемочную группу, готовившую предвыборный ролик для кандидата в губернаторы Скуратова. Правда, напрямую это в вину журналистам поставлено не было, обвиняли их всего лишь в съемках без разрешения. Попросту говоря, съемки велись на территории, которую кто-то, ещё редакции не известный, считал своей и разрешения на съемки не давал. Все члены съемочной группы были арестованы и допрошены, аппаратура и автомобиль вместе со всеми отснятыми материалами так и остались в Дальнокутске. Точно так же, как остались там и сценарист передачи вместе с доверенным лицом кандидата. Оператора и репортера милиция отпустила, считая фигурами служебными, а потому маловажными.

Репортер, молодая привлекательная Альбина Никонова, едва вырвавшаяся из узилища, просто кипела от возмущения:

— Я прошла через унижения! Меня пытались лишить моего конституционного права на свободу слова! Меня ограничивали в моих профессиональных правах! Это не милиция, которая защищает честных граждан. Это — беспардонная частная полиция какого-то из туземных «крестных отцов», который дал команду остановить съемки на территории своего королевства. Такая наглость и произвол вызваны только одним — полной продажностью этих, с позволения сказать, органов правопорядка!

Она сделала небольшую паузу и продолжила:

— Однако уездный князек забыл, что в нашей стране действуют не только те законы, которые он устанавливает властью денег в своей вотчине. Мы, свободные журналисты телеканала «Семь-плюс», не боимся закона о диффамации. Зато хорошо знаем, кто приказал арестовать нашу группу и похитил наше съемочное оборудование и снятые материалы!

Трудно поверить, но одновременно этот же репортаж шел на конкурирующем телеканале «Саймон», радио «Саймон» также транслировало его.

Вместе со всем остальным городом его слушал в своей гостиной и Борис Олегович Дубов.

Уж он-то уловил истинный смысл этого репортажа без искажений. Он прекрасно понял, какие именно силы стоят за такими обычными, на первый взгляд, деяниями, как ограничение журналистских свобод.

Борис Олегович потянулся к телефону. Но потом раздумал и позвал помощника:

— Анатолий, будьте любезны, пригласите Алексея Глебовича. И свяжите меня, пожалуйста, с журналистами. Телефон Анна Георгиевна оставила в папочке с другими документами.

Кучумову он решил перезвонить позже, когда будет вся информация.

 

Глава 34

Песнь о Роланде

В этом году дежурить по Дальнокутскому райотделу двадцать второго февраля выпало начальнику следственного отдела Цимбалюку. Заступать под праздник, да ещё в субботу, никому не охота. Но праздничные дежурства были распределены ещё перед Новым годом, так что Роланду Федоровичу (или Хвэдоровичу, как говорили все вокруг с неубиенным местным акцентом) ещё повезло — могло ведь и двадцать третье выпасть. И хоть вроде уже и не праздник — какой там день Советской Армии и Военно-Морского Флота, где они теперь, та армия и тот флот? — а все же ломать традиции народ не любит, и на бывший праздник выпивает с не меньшим рвением, чем на снова вошедшие в моду Рождество и Пасху. Конечно, главное развлечение достанется лейтенанту Ковалю, который заступит в воскресенье с семнадцати, это ему придется разбираться с перебравшими бывшими и будущими защитниками отечества, а особо ретивых собирать по сугробам. Однако, как знал Цимбалюк по опыту, первые поступления начнутся часов с трех, так что и самому хватит.

С полудня ему удалось в соответствии с уставом удрать на отдых, и потому, когда он явился, как положено, в 16.45, сдающий дежурство капитан Чурилин совершенно огорошил его неожиданной новостью:

— В КПЗ находятся двое, задержанные за видеосъемки в неположенном месте, жители Чураева Колесников и Иващенко, кои выдают себя за мужа и жену…

— Чего-чего?!

— Да не-ет, Иващенко — баба. Зовут Анна Георгиевна.

— Ну, Григорий Иванович, ты уж как-то понятней формулируй, — перевел дух Роланд Федорович.

И то — чувство юмора у Чурилина было необъезженное и брыкливое, хотя службе в общем и целом не мешало.

— И в каком-таком неположенном месте они снимали? Неужели на «Сноповязе»?

Был в Дальнокутске такой заводик, «Сельхозмаш», который выпускал дисковые бороны, а параллельно с ними (и вдесятеро больше по валу) — что-то там по заказу Министерства обороны. Как любили шутить местные жители, «сноповязалки с укороченным взлетом и посадкой» (отсюда и бытующее в народе ласковое прозвание завода «Сноповяз»). Однако продукция эта представляла собой всего лишь комплектующие изделия, основная сборка велась на другом заводе, нынче оказавшемся за пределами независимой державы, и секретность на «Сноповязе» соблюдалась только по инерции. Как статья о валютных операциях в уголовном кодексе — чтоб применять по назначению вышестоящего врача.

— Не-е… Снимали они макулатурную стройку века и новый Рокфеллер-штадт на Ветряках.

Ветряками называлась окраина Дальнего Кута, расположенная на холме, где в давние времена действительно стояли ветряные мельницы, — ну чисто тебе Голландия, только с подсолнухами вместо тюльпанов. Последние годы облюбовали это место «новые куркули» — было оно чистое, ветерком продутое, в отличие от основной части городка, раскинувшейся на низком левом берегу реки Суслы, рядом с заросшей тростниками сырой поймой. До Ветряков комары не долетали, хотя весь город буквально терроризировали. Правда, самых зловредных анофелесов, от которых бывает малярия, вывели в тридцатые годы парижской зеленью. Жители же поселка на Ветряках спасались от капризов природы и других жизненных невзгод зеленью американской.

— Ты гляди, — покачал головой Цимбалюк, — совсем оборзели! И кто ж их на такие ответственные объекты натравил?

— А кто ж — борец за справедливость Леня Скуратов.

— А-а, наш майор-губернатор! Вот послал Господь зверя блоху — до смерти не заест, а спать не даст… И что, он тоже в КПЗ?

— Ну нет, на воле. В персональной хате. Пока водил видеосъемщиков по наисекретнейшим объектам, а также по морозу, поддерживал жизненный тонус лечебным бальзамом из лучших селекционных сортов сахарной свеклы, переутомился на фронтах предвыборной борьбы и теперь пользуется кандидатской неприкосновенностью, аж до Собора Дальнокутской Богоматери храп идет.

Чурилин имел в виду храм Богородицы Скорбящей, уже шесть лет как конвертированный обратно из спортивного зала и понемножку восстанавливающий былую красу, хоть не самым успешным образом — нашкодили в росписи богомазы-авангардисты из местного андерграунда. Кстати сказать, все эти новомодные словечки от Григория Ивановича и шли, любил он заковыристые обороты, дома держал в красном углу рядом с уголовным и уголовно-процессуальным кодексами словарь иностранных слов, энциклопедический словарь и свое личное к ним дополнение в толстом «Ежедневнике» с зеленой обложкой под крокодиловую кожу.

— А эти, съемщики, чего говорят?

— Мне не доложено. Арест произвел сержант Завирюха, допрос вел господин лейтенант старшой Шило, подарочек Божий (Чурилин намекал на имя старшего лейтенанта — звали того Богданом, что, оказывается, означает «Богом данный»), с посильной помощью лейтенанта Говенюки…

— Каменюки, Григорий Иванович, вечно ты путаешь, — с притворной укоризной поправил Цимбалюк.

— …а отчитывалося это Шило перед начальником райотдела лично…

Богдан Семенович Шило был парень-гвоздь, который, как говорит народная мудрость, без молотка в сами знаете куда лезет, и сумел за короткий срок стать правой рукой начальника райотдела майора Глущенко.

Цимбалюк обдумал — и насторожился:

— Так где Ветряки, а где Завирюхин пост?! Или его специально послали на задержание?

— Никак нет, гражданин начальник, в книге задержаний указано, что правоохранительное действие произведено на посту ГАИ.

— Что-то у вас, Григорий Иванович, нестыковочка получается: снимали стройку и Ветряки, а задержали на посту ГАИ…

Объяснений ни Цимбалюку, ни Чурилину не требовалось. Если известно, что приезжие орудовали своими камерами в разных концах районной столицы, значит, за ними следили. А если арест произвел Завирюха на посту ГАИ и не за проезд на какой-нибудь не тот свет, а за не те съемки, значит, получил приказание. И если допрос вел Шило, начальник над участковыми, а вовсе не работник следственного отдела, то ясно, от кого исходило приказание. Мудрый Чурилин своевременно сообразил в такое дело не вмешиваться. Цимбалюк, положим, тоже был не дурней паровоза, но Глущенкины дела у него уже в печенках сидели, а мохнатая лапа в областном УВД — старый друг Серега Пуляев — позволяла ему иногда преступать пределы благоразумия.

— Слушай, Григорий Иванович, а что там у нас в уставе написано? Не обязан ли я, случаем, поглядеть на задержанных?..

— Обязательно обязан, Роланд Хвэдорович, без того я тебе дежурство не сдам! — категорически заявил Чурилин.

Понятливый он был, а не только языкатый и ехидный, и жена у него такая была — ехидная, шутливая и премудрая. Тощеватая, правда, и с лица не самая вишенка, но очень славная и компанейская баба была Диана Афанасьевна Чурилина.

Цимбалюк прошел по коридору, кивнул в ответ вытянувшемуся сержанту Гребенюку, дежурному по КПЗ, показал пальцем, чтоб открыл решетку, и прошел внутрь.

В женской камере обнаружилась дама (не то девка) молоденькая, чуть за тридцать, маленькая, худенькая и рыжеватая. На лязганье отпираемого замка и шаги в коридоре она было вскинулась, но, углядев форму, тут же ощетинилась и засверкала глазами что твоя электросварка.

— Дежурный по райотделу капитан Цимбалюк, — представился Роланд Федорович. — Жалобы есть?

— Есть! На незаконный арест без санкции прокурора!

— Понятно. А на режим содержания, кормежку, обращение? Не подвергали ли вас истязаниям, физическому воздействию, лишению пищи или сна?

— Сами попробуйте тут поспать!

Положим, пробовал Цимбалюк тут спать, и не раз — самое спокойное место в райотделе, и люди не шастают, и шум не доходит. Но он понял, что имела в виду задержанная.

Впрочем, та, оказывается, сказала ещё не все:

— А моральные истязания у вас не в счет?

— С этим сложнее — кому-то оно моральные истязания, кому-то — как с гуся вода. В инструкции не записано, — прикинулся валенком Цимбалюк.

— Когда нас выпустят?

— Либо по истечении семидесяти двух часов с момента задержания, либо по решению суда, либо по отбытии срока наказания, — автоматически ответил Цимбалюк. Он просто пересказывал своими словами смысл инструкций и статей, не подозревая, что занимается как раз теми самыми моральными истязаниями. К кормежке претензии есть?

— Ваш Шарик такую кормежку не стал бы есть!

— Ну, это вы зря! У нас задержанные редкость, что для нас готовят, тем и вас кормят…

— Тогда посадите за воровство своего интенданта, или как там он у вас называется.

«Таки надо», — согласился про себя Цимбалюк. Вслух же не сказал ничего, а проследовал к мужской камере. В привычном углу дрых Семка Дурной, подвергнутый превентивному заключению, чтоб не замерз в сугробе. Может, проще было бы оттащить его домой, но по пьянке Семка делался совсем дурной и мог поколотить жену и детей.

В другом углу лежал на нарах длинный худощавый мужчина с чуть седеющими висками. Лежал он на спине, подложив руки под голову.

Цимбалюк спросил насчет жалоб.

— Сообщите фамилию, имя, отчество и должность, гражданин капитан, потребовал задержанный.

Роланд Федорович упираться не стал, представился по всей форме. Полюбопытствовал:

— А на что оно вам?

— Чтобы знать, каких сотрудников райотдела я должен упомянуть в жалобе прокурору за незаконное задержание.

Роланд Федорович в душе вздохнул — много ты добьешься своими жалобами, дурачок! — вслух, однако, заговорил примирительно:

— Да я ж вас не задерживал, только сейчас и узнал, как заступил на дежурство.

Длинный сел на нарах, глянул, прищурившись:

— Говорите, начальник следственного отдела? Тогда должны знать хотя бы азы юридической грамоты.

Цимбалюк не стал обижаться, отшутился:

— Азы, буки, веди выучил, на глаголях застрял. Но про трое суток без санкции прокурора как раз в азах сказано. А за что вас задержали-то?

— А то вы не знаете, гражданин начальник следственного отдела!

— Вот вам крест, не знаю! Как положено, отдыхал перед дежурством, прихожу — говорят, двое задержанных. Ну, зашел глянуть, кто такие… Так что ж вы там наделали?

— Мы снимали рекламный ролик для предвыборной кампании кандидата в губернаторы Скуратова. А какой в этом криминал усмотрели ваши сотрудники, мне не ясно. Думал, вы скажете.

— Может, и скажу, когда сам узнаю… Ладно, так жалоб, говорите, нет? Ну и отдыхайте пока.

* * *

Поздно вечером, когда в райотделе остался только дежурный наряд, Цимбалюк позвонил в область, а точнее — на квартиру Пуляеву:

— Сергей Васильевич, я гляжу, из-за наших задержанных уже областное телевидение гвалт подняло? Что, такие важные люди?

— Роланд, ты сам в этом деле не замазанный?

— Уберег Господь, прошло мимо меня. Я и узнал-то, когда пришел на дежурство заступать.

— Так ты сейчас дежуришь по райотделу? Это хорошо… Значит, так: завтра утром приедет Казьмин с полномочиями от областного управления, шпионов у вас забрать и препроводить в область для продолжения расследования. Казьмина помнишь? Илью Трофимовича?..

— А как же! Дельный мужик.

— Постарайся, раз уж ты дежурный, оказать содействие. Как думаешь, сложностей не возникнет? Ты гляди, это люди, лично первому заму известные, понял? Чтоб были целые и невредимые, никаких там «при попытке к бегству»!

— «При попытке»?! Ничего себе! — Цимбалюк охнул. — Это во что ж такое Глущенко вляпался, а?

— А вот мы и хотим разобраться, во что там такое ваш Глущенко вляпался.

Роланд Федорович подумал, потом сказал:

— Сережа, тогда вот чего тебе надо знать: если Глущенко во что-то вляпался, то, не иначе, его туда Лаврентьев пихнул…

— Это ещё кто такой?

— Из «новых русских». Наш местный бог и царь. Маленький Слон. Глущенко за ним сзади с ведром ходит, дерьмо подбирает.

— Интересно жить, оказывается, у вас в Дальнем Куте.

— Так он же Дальний, до Бога высоко, до Слона далеко, вот и командует в нашем болоте самая крупная жаба… Я так думаю, Васильевич, надо твоему Казьмину не по-простому сюда ехать…

 

Глава 35

Найти и умыкнуть

Дорога была зимняя: посередине шоссе снег и лед раскатаны до асфальта, ближе к обочине сохранились пятнами, ещё ближе — сплошной полосой. Казьмин, на этот раз одетый в форму, с необмявшимися ещё майорскими погонами, сидел на командирском месте, рядом с водителем, поглядывал на часы, но гнать «Волгу» не велел.

— Не торопись на тот свет, Максимка, туда никогда не поздно, наши места не займут, нашу порцию мимо не пронесут.

А в двадцать минут двенадцатого, когда до места оставалось всего километров пять, когда и дорога ближе к городку вся уже была чистая, вообще приказал остановиться, вытащил из сугубо гражданской сумки термос, «тормозок» и предложил слегка перекусить, потому что после может времени не найтись.

В термосе у Ильи Трофимыча оказался не кофе, а чай, да ещё с травками; за дорогу он здорово настоялся, стал крепким и душистым, и Максимов кофе, хоть и «Нескафе классик», против этого чая никак не тянул. Обгрызли по «ножке Буша», добавили по ломтику сала с прорезью под бородинский хлеб с тмином, закусили домашними пирожками с творогом и маком, и жизнь зарозовела. Но дальше Казьмин повел себя и вовсе странно: вынул из внутреннего кармана газетку «Телевечер» с кроссвордом и принялся разгадывать, спотыкаясь на древнеегипетских богах и зарубежных кинозвездах.

Максим хлопал глазами: больно непохоже это было на Илью Трофимыча, вот так выехать на задание, а после сидеть в машине, не доехавши до места, и пытаться разобрать, кто там изображен на смазанной фотографии в газетке, то ли Шер, то ли Гир. Однако майор невозмутимо водил пальцем по кроссворду и, щурясь, читал надписи мелкими буквами.

Прошло ещё минут двадцать, и вдруг заговорила рация. Мужской голос тянул извиняющимся тоном:

— Ты уж прости, Иван Тарасыч, никак не получится к тебе заскочить. Понимаю, что праздник, но все на обед разошлись, я тут за старшего, никак не могу отлучиться.

Голос смолк, остались только обычные потрескивания.

— Сержант Крутько, кончай курить! Махом в райотдел, гони, сколько дорога позволит!

Максим, недоуменно покачивая головой, вырулил с обочины на дорогу и быстро разогнался. Казьмин между тем сложил остатки снеди и прибрал сумку под сиденье. А потом — вовсе невиданное дело! — передвинул поудобнее кобуру и приготовил две пары наручников.

«Волга» резко затормозила у входа в райотдел. Майор Казьмин взбежал по ступенькам, толчком распахнул дверь, быстрым шагом вошел внутрь.

Дежурный у входа лениво поднял глаза от газетки:

— Вам ко…

— Встать!

Только теперь младший сержант досмотрелся, с кем имеет дело, и поднялся.

— Слушаю, товарищ майор…

— Где Глущенко?

Не привык Илья Трофимыч так разговаривать, тем более со своими, но умел, когда для дела надо.

— Так на обеде ж…

— Кто в райотделе старший? Живо ко мне!

Сержант кинулся было по коридору, после сообразил, что не положено оставлять пост, схватился за телефон, тут же брякнул трубку на место и заорал:

— Роланд Хвэдорович, тут приехали!..

На шум вышел Цимбалюк в расстегнутом мундире, неспешно протопал по коридору, поинтересовался:

— Так кто ж приехали?

Казьмин жестяным голосом приказал:

— Товарищ капитан, привести в порядок форму одежды и представиться!

У Роланда Федоровича посерьезнело лицо, он торопливо застегнулся, дернул было руку к козырьку, спохватился, что вышел без шапки, а к пустой голове, как известно, руку не прикладывают, вытянулся и доложил:

— Дежурный по райотделу капитан милиции Цимбалюк!

— Почему на дежурстве без головного убора и повязки?! — рявкнул Казьмин, потом, чуть сбавив тон, назвался сам: — Майор милиции Казьмин, Областное Управление Внутренних Дел! — и четким движением протянул Цимбалюку засургученный конверт.

Роланд Федорович сломал печати, прочитал вслух, не слишком громко, но достаточно отчетливо, чтобы слышал младший сержант:

— «Приказываю передать моему представителю майору Казьмину И. Т. задержанных работников телевидения со всеми изъятыми материалами и имуществом. Первый заместитель начальника УВД полковник милиции Кучумов…»

— Ясен приказ? — резко спросил Казьмин. — Задержанных — с вещами сюда!

Цимбалюк засуетился, начал было командовать: «Горошко, давай…», но тут же махнул рукой, буркнул: «Чем тебе объяснять, самому быстрей…» и заторопился вдоль коридора к КПЗ. Минут через пять вернулся. За ним шли двое мужчин и женщина в гражданском, сзади — сержант со сдвинутой на пузо кобурой.

Казьмин нахмурился:

— Трое? Мне приказано забрать двоих.

Роланд Федорович растерянно задергался:

— Так в приказе ж…

— В приказе сказано: работников телевидения. Которые тут работники телевидения?

Один из задержанных, тот что повыше, сказал:

— Я и моя жена.

— А это кто? — Казьмин ткнул пальцем в третьего.

— А я — зритель телевидения, — сиплым голосом объявил тот.

— Так то ж Семка Дурной! — опомнился первым Горошко.

— Местный, что ли? С этими не связан? Заберите обратно, — Казьмин сделал рукой небрежный жест.

— Как других, так на волю, а Семку — обратно в кутузку? Шо, Семка дурней всех?

— На волю, на волю, — пробормотал Казьмин и вынул из кармана наручники. — Руки вперед, пожалуйста.

Женщина шарахнулась назад, сержант из КПЗ тут же подтолкнул её обратно.

— Прошу не оказывать сопротивления. Наручники — только на время пути, по инструкции. Ваше дело будет расследоваться в областном УВД.

— Спокойно, Ася, — сказал мужчина и первым протянул руки.

Казьмин защелкнул наручники, повернулся к женщине:

— Руки вперед, задержанная!

У женщины дернулось лицо, шевельнулись губы, но руки она все же вытянула.

Казьмин с сомнением глянул на наручники, на руки эти — тощие, кисть узкая — осторожно защелкнул один браслет, второй, покачал головой и буркнул:

— Руки перед собой держите и не опускайте, а то свалятся наручники, а мне потом начет сделают за потерю казенного имущества.

— Я это как-нибудь переживу! — нахально отозвалась женщина.

— Конечно, не вам же платить… — вздохнул майор. Впрочем, тут же его голос отвердел: — Задержанные, что у вас изъято при задержании?

— Документы, личные и служебные, деньги — точно не помню, сотни полторы, и ещё сто долларов, видеокамера «Панасоник», шестнадцать видеокассет, — перечислил мужчина. — И, само собой, автомобиль «джип-чероки», номер «ка 17–26 ЧУ».

— Семнадцать кассет, — поправила женщина. — Еще ведь кассета в камере была. И ключи — от дома и от офиса.

Казьмин повернулся к Цимбалюку, бросил резким тоном:

— Все сюда!

Роланд Федорович изобразил лицом и руками полнейшую растерянность:

— Так у меня ж ничего нет, оно все у Глущенко или у старшего лейтенанта Шило…

— Так вызывайте обоих сюда, не стойте столбом, товарищ капитан!

Сам, не раздеваясь, прошел за загородку к дежурному, бесцеремонно отодвинул младшего сержанта, пошарил в столе, нашел чистый лист, начал быстро писать, потом поднял голову:

— Капитан, вам же сказано — вызвать сюда начальника райотдела и офицера, проводившего изъятие материалов!

Цимбалюк кинулся было в кабинет, Казьмин вернул его железным голосом:

— Отставить! Звонить с этого аппарата!

Роланд Федорович почти незаметно покривился в сторону младшего сержанта (тот поджал губу) и принялся накручивать диск.

Приезжий майор тем временем повернулся к арестантам:

— Фамилия, имя, отчество, год рождения, адрес, где прописаны, телефон! Сперва вы! — ткнул пальцем в сторону мужчины.

— Колесников Вадим Андреевич, пятьдесят девятый, город Чураев, Тельмана, восемнадцать, квартира тридцать, сорок один двенадцать тринадцать.

— Да не тарахтите как пулемет, ещё раз номер квартиры…

Колесников повторил.

— Вы! — палец майора повернулся к женщине.

Та отвечала нахально-безразличным тоном, выговаривая каждое слово чуть ли не по буквам:

— Иващенко Анна Георгиевна, год рождения шестьдесят первый, улица Добролюбова, восемьдесят шесть, квартира сорок восемь, телефон четыреста шестнадцать семьсот пятнадцать.

— Вы давайте без этих штучек, — взъярился майор, — четыреста, пятьсот… Не можете, что ли, как все говорят?

— А вы б вон ефрейтора попросили, — огрызнулась задержанная Иващенко, — он понятливый, разъяснит!

— Не пререкаться! — рявкнул майор.

— Сорок один шестьдесят семь пятнадцать, — холодно проговорила женщина.

Илья Трофимович, нахмурясь, взглянул на запись:

— Так какие ж вы муж и жена, фамилии разные, адреса разные…

— В паспорте штамп стоит, — нахальным тоном отозвалась задержанная Иващенко.

Колесников объяснил более миролюбиво:

— Да мы только два месяца, как поженились, прописка пока старая осталась, а фамилию жене решили не менять, раз уж на неё все документы оформлены…

Цимбалюк тем временем дозвонился до родного начальства:

— Товарищ майор, тут прибыл из УВД майор Казьмин с приказом полковника Кучумова…

Казьмин отобрал трубку, заорал в микрофон:

— Немедленно прибыть в райотдел, товарищ майор!

Резко щелкнул пальцем по рычажку, ткнул трубку Цимбалюку:

— А теперь второго вызывайте!

Цимбалюк с Шилом любезничать не стал, заорал не хуже приезжего:

— Через пять минут шоб был в райотделе!.. Никаких тебе дежурных машин, можешь на своей кабриолете прокатиться, не обнищаешь!

Казьмин тем временем подмахнул расписку кучерявой подписью, ткнул Роланду Федоровичу в руки, а сам вытащил из кобуры пистолет, щелкнул затвором:

— Сержант! Оружие к бою! Выводим задержанных к машине, я впереди, вы в арьергарде!

Задержанная Иващенко побледнела, задержанный Колесников ухмыльнулся на одну сторону.

— Следовать за мной!

Казьмин с пистолетом в руках шагнул к дверям, арестанты — за ним, замыкал шествие пузатый сержант Гребенюк с осторожно выставленным вперед «макаровым». Младший сержант Горошко и Цимбалюк смотрели вслед, раскрыв рты, а Семка, даром что Дурной, пристроился в хвост процессии, как вроде так и положено. Впрочем, Роланд Федорович этого движения не прозевал, ухватил Семку за шиворот, несильно дал по шее, скомандовал сержанту Горошко:

— Сведи этого придурка обратно в камеру и запри покрепче! Ишь, и ему не терпится в область скатать за казенный счет!

Казьмин тем временем определил задержанных в «Волгу» и оставил под охраной водителя и сержанта из КПЗ (тот немедленно начал ежиться на морозце, выскочил-то из здания как был, без верхней одежды). Сам майор вернулся в предбанник райотдела и с неприступным видом остановился у окна, выходящего к подъезду. Местные терпеливо дожидались.

Глущенко и Шило подкатили почти одновременно — начальник райотдела на бело-синих «жигулях», а «кабриолета» старшего лейтенанта оказалась маленьким японским джипом с брезентовым верхом. И, что любопытно, Глущенко запарковал свою «пятерку» прямо перед носом у «Волги» с задержанными, а джип нахально пристроился у задка.

Казьмин оказался на крыльце в один момент, да ещё с пистолетом в руке.

— Отставить! — проорал он. — Вы что, инструкции не знаете?! Освободить выезд машине с задержанными!

Глущенко небрежно махнул рукой, ретивый Шило сдал назад, а Максим Крутько, четко отследив движение руки Ильи Трофимыча, быстро отвел «Волгу» на стратегически неприступное положение у самого края проезжей части.

— Вы кто такой и чего тут командуете, да ещё с обнаженным стволом?

— Майор Казьмин с поручением первого заместителя начальника областного управления!

— А вот мы это сейчас проверим, — пробормотал Глущенко без всякого почтения к высокому начальству. — Ну-ка, Горошко, накрути мне область!

Роланд Федорович подсуетился, сунул начальнику рассургученный конверт, пошептал в ухо:

— …знаю, у Пуляева правая рука, личные приказы Кучумова выполняет!

Глущенко сбавил обороты, проговорил более мирно:

— Прошу в мой кабинет.

И сам пошел впереди, показывая дорогу. В кабинете, однако, свое место высокому гостю не уступил, поторопился плюхнуться в удобное кресло, приезжему же показал на стул для посетителей.

Тот, однако, сумел даже на этом стуле устроиться по-хозяйски и, без обычных вступительных разговоров, категорично потребовал:

— В соответствии с приказом прошу передать мне по описи имущество и материалы, изъятые у задержанных, а также документ, на основании которого произведено задержание.

Глущенко перевел взгляд ему за спину:

— Богдан Семеныч, имущество и материалы мне!

Казьмин услышал удаляющиеся шаги, но не обернулся.

— А задержание произведено по моему устному приказанию, когда я узнал, что неизвестные лица производят в городе съемки без должным образом оформленного разрешения.

Илья Трофимович не стал вдаваться в подробности, ему и так было ясно: в этом городе оформить должным образом разрешение мог только сам Глущенко. Когда получит указание от местного бугра Лаврентьева, надо полагать.

— Так и напишите в объяснительной записке на имя Кучумова.

Глущенко нахмурился, но взялся писать.

Тем временем явился старший лейтенант с пакетом из крафт-бумаги, почтительно положил на стол начальнику.

— Опись! — бросил Казьмин.

Опись оказалась внутри пакета. Илья Трофимыч сдвинул в сторону Глущенкины календари и телефоны, вывалил все из пакета на толстое стекло, начал сверять барахло с описью. Сложил кассеты в две стопки, пересчитал.

— Шестнадцать. А задержанные говорят, было семнадцать — ещё одна в камере.

— Никак нет! — засуетился Шило. — Вот, глядите, в камере пусто! Ошиблись они, глядите, и в описи шестнадцать!

— В описи у тебя, старший лейтенант, «шешнадцать», — пробурчал Илья Трофимович. — Грамотей…

— Ну подумаешь, ошибся… — Шило разыгрывал из себя малограмотного.

Зато Казьмин был очень даже грамотный и сразу догляделся, что «шешнадцать» довольно ловко переправлено из семнадцати, зато шестерка в числе явно написана поверх выскобленного чинкой.

Деньги оказались все на месте, хотя доллары в описи не значились.

— Почему в описи не указана стодолларовая купюра? — Илья Трофимыч упорно прикидывался бестолковым.

— Да пожалел я его, объяснил, что без оправдательного документа на него можно повесить ещё и незаконные валютные операции, он спорить не стал, — небрежно объяснял Шило. — А чего говорить, деньги ведь на месте.

«Ну да, были б они на месте, если б ты возвращал вещи не мне, а задержанному…» Однако вслух Казьмин ничего такого не сказал. Убедился, что все в наличии, снова сложил вещи в мешок, написал расписку и, уже поднявшись, безапелляционно заявил:

— Автомобиль задержанных доставить в управление собственными силами и средствами сегодня не позднее семнадцати!

И, не дожидаясь ответа, быстрым шагом двинулся к выходу.

 

Глава 36

Погоня за охотником

— Извиняюсь, это Вася говорит.

— Слушаю.

— Приехал человек, вроде бы из областного управления, предъявил бумагу за подписью первого зама, забрал задержанных и материалы.

— Вроде бы из управления?

— Цимбалюк говорит, что да.

— И материалы?

— Ну да, что было, — подчеркнул Вася интонацией, — все чин-чином отдали.

В трубке помолчали, наконец сказали:

— Интересно бы узнать, действительно ли он их повезет в управление, или же…

— Мне нельзя, у меня ж тут штатный чужой глаз сидит, сходу настучит, у него в УВД полно корешей.

— Ладно, сам займусь. Спасибо, что позвонил, Василий Николаевич.

* * *

Когда отъехали от Дальнокутска километров десять, майор, который до сих пор упорно молчал, вдруг повернулся и самым обыденным, неофициальным тоном сказал:

— Давайте-ка я с вас наручники сниму, неудобно ведь.

Ася тут же выступила:

— А не боитесь, что мы вас разоружим, захватим в заложники и потребуем миллион долларов и свободный проезд до Мельбурна?

— Не боюсь, — вздохнул майор. — До Мельбурна на «Волге» не проехать, там море по дороге.

— Зато я боюсь, что вы тут же инсценируете нам попытку к бегству! вставил я.

— За съемки без разрешения там, где разрешения не требуется? — Майор хмыкнул. — Кстати, меня зовут Ильей Трофимычем, по фамилии — Казьмин. Работаю в уголовном розыске, Вадим Андреич, так что может нас с вами судьба свести.

— И вы будете сыщики, а мы — разбойники?

— Да бросьте глупости говорить! Вы же — частные детективы, фирма АСДИК, верно? Кстати, а за что вас арслановские бандюги в том году палили? Будет уже дурака валять, поднимайте руки!

Он ключиком отпер замки наручников Асе, потом мне.

Вопрос об арслановских бандюгах вроде бы сам собой отошел на задний план, и отвечать на него я не спешил.

Майор тем временем ещё повернулся на сиденье и вытащил откуда-то здоровенный мешок из бурой оберточной бумаги. Нашел в мешке видеокамеру, протянул мне:

— Проверьте, там заряд в аккумуляторе есть еще?

Опыта с японскими камерами у меня было маловато, но все-таки я нашел переключатель с надписью «POWER», «энергия», значит, и щелкнул. Загорелась красная лампочка. Я сунулся глазом в окуляр видоискателя, подстроил резкость — все нормально, никаких сигналов. Так и доложил:

— Как будто нормально.

— Тогда вот вам кассеты, шешнадцать штук, как в описи написано, разберитесь, какой не хватает.

Ася коршуном накинулась на кассеты, быстро перебрала.

— Той самой, где мы стройку снимали и местный Беверли-Хилс! И где майор самые пламенные речи произносил.

Я не стал торопиться, перещупал все кассеты, отобрал видео. Оказалось их всего четыре штуки, почему — не знаю. Сунул по одной в камеру, просмотрел в видоискателе. Попотел изрядно, опасался нечаянно стереть записи, но все же разобрался. Действительно, именно последних наших съемок не было.

— Правильно сказала Анна Георгиевна. Нет кассеты, где мы снимали кандидата Скуратова на фоне строящегося макулатурного завода и на фоне вилл дальнокутских богатеев. В том числе директора местного Сбербанка — это же, в старых терминах, всего-навсего начальник над тремя сберкассами?..

— И в том числе некоего господина Лаврентьева, директора акционерной компании, которая строит макулатурный завод, так, кажется? — добавил майор Илья Трофимович.

— А что, снимать его особняк — такое уж преступление в глазах пролетарской милиции? — немедленно ощетинилась Ася.

— В глазах пролетарской — не такое уж, а вот в глазах дальнокутской милиции, получается, очень даже уж, — задумчиво отозвался майор. — Похоже, Лаврентьев в Дальнокутске — большой человек. И кто же вас на него нацелил?

Я ответил немедленно и без колебаний:

— Кандидат в губернаторы Скуратов Леонид Иванович.

— Вот интересно, из какого-то задрипанного Дальнего Кута — целых два кандидата!

Я усмехнулся:

— Леонид Иванович свое выдвижение всерьез не принимает, для него это повод разоблачить Лаврентьева, вора и прохвоста, как он выражается. Господин Скуратов, конечно, не дурак выпить, но в делах вовсе не дурак.

— И он, значит, вас нанял делать ему разоблачительную рекламу? невинным тоном поинтересовался майор.

— Он нас нанял в качестве посредников, чтобы найти рекламную фирму и работать с ней.

— А почему именно вас?

— Сами удивляемся. Наверное, кто-то присоветовал.

Майор Илья Трофимыч улыбнулся:

— А кто ж такой мог найтись?

Я пожал плечами:

— Да мало ли, клиентов у нас хватает, мог и найтись добрый человек.

Аська молчала, как воды в рот набрала, только пальцы подрагивали у меня на колене.

Майор отвернулся, посмотрел вперед, расправил плечи, чуть потянулся. Проговорил, не оборачиваясь:

— А вы так и не ответили, за что вас Арсланов преследовал.

— Да сами толком не поняли. Напрямую мы им не занимались, случайно получилось: Анне Георгиевне бывшая сотрудница рассказала, что у них в организации делали проект для арслановской фирмы «Меценат», показала кое-какие документы…

— О-о, так это вы, значит, добыли копию липового разрешения на землеотвод? Молодцы! На нем я господина Джихангирова и прищучил, земля ему пухом.

Я нахмурился:

— А это ещё кто?

— Директор той самой фирмы «Меценат».

— И он что, умер?

— От угрызений совести, — ехидно вставила Аська.

Майор покачал головой:

— Не-е, не от угрызений. Съездил в гости к Арсланову, небось, пожаловаться, как его терзал гестаповец Казьмин, а на обратном пути, такая незадача, его машина взорвалась, а сам он сгорел.

— Видно, успел гестаповцу Казьмину лишнего сболтнуть, прокомментировала Аська совсем уж ядовито.

— А таки успел, — с простодушным удовольствием признал майор, пропустив мимо ушей Аськину шпильку. — Но и Арсланов его ненадолго пережил.

— Как же, наслышаны, — подтвердил я.

— И вот знаете, — тут майор снова развернулся на своем сиденье, когда обыск у Арсланова потом делали, нашли на мусорнике одну бумажку. А там было написано печатными буквами: «РЫЖАЯ ХОЗЯЙКА ФИРМЫ АСДИК КОПАЕТ ТЕБЯ ПО ЗАКАЗУ СЛОНА». Капнул кто-то на вас, вот потому, думаю, Арсланов и устроил пожар. Как думаете, кто мог?

Мы с Асей уставились друг на друга.

А майор тем же домашним тоном подливал масла в огонь:

— Я тогда ещё удивился: почему, думаю, анонимщик не написал просто «фирма АСДИК», а подчеркнул, что рыжая хозяйка? Вы ведь, насколько я понимаю, равноправные партнеры?

У Аси приоткрылся рот, шевельнулись губы:

— Валентина… — выдохнула она.

— Как вы сказали? — заинтересовался майор.

— Ася, это мы с тобой дома за чаем можем строить догадки, а здесь ты говоришь с сотрудником угрозыска. Ляпнешь по обычной женской злопамятности, а человека, может, совсем невинного, будут на допросы таскать, розыск время потеряет, идя по ложному следу…

В Аськиных глазах читалось без ошибок и пропусков все, что она думает о «совсем невинном человеке», но все-таки она сообразила и промолчала. Вот уж действительно неподходящий был момент вспоминать, как мы с ней раскрыли черные делишки Валентины Кучумовой и её мужа Манохина, как еле спаслись от манохинских убийц — выручил нас тогда Слон, и с немалым наваром для себя: поймал на крючок папочку Валентины, полковника Кучумова, да и нас, двоих сыскарей-пескарей, за компанию.

Майор прервал затянувшуюся паузу:

— Да не берите в голову, у нас тут разговор неофициальный, без протокола…

— Но при свидетеле, — я мотнул головой в сторону шофера.

— Ну-у, Вадим Андреич, вы же юрист! От такого свидетеля вас любой адвокат в момент отмажет, он, мол, лицо мне подчиненное, что прикажу, то и засвидетельствует… Кстати, а что анонимщик, правду писал? Вы действительно копали Арсланова по заказу Слона?

Я кашлянул. Очень прилично этот майор подготовился к разговору с нами. Ответил, аккуратно выбирая слова:

— Мы действительно выполнили несколько заказов фирмы «Элефант» — вы ведь её имеете в виду?

Майор ухмыльнулся:

— И что ж за заказы были?

— Ну-у, Илья Трофимович, вы ведь должны понимать, что такое коммерческая тайна. Обратитесь в фирму «Элефант», если сочтут возможным расскажут.

— А вы?

— А мы расскажем, если будет возбуждено, — я сделал ударение на «у», как почему-то сейчас принято говорить у работников правопорядка: «возб(ждено» и «ос(жденный», — уголовное дело и нас пригласят дать свидетельские показания. Но в общем могу сказать, ни во что противозаконное мы не ввязываемся и честных людей не копаем.

Майор вздохнул:

— А когда надо помочь милиции раскопать нечестных, так вас нету…

— Увы, с милицией тоже приходится держать ухо востро, как показывают самые недавние события, — невинным тоном отозвался я.

Майор пробурчал что-то невнятное, мне почему-то вспомнилась старинная народная песня про Микеланджело Буонаротти, где было сказано, что «тут римский папа помянул свою римскую мать».

Минуты на три в машине повисло молчание, которое прервал водитель:

— Илья Трофимыч, хочу дать свидетельские показания.

— Ну-ка!

— По-моему, за нами следят. Уже минут пятнадцать «то(та» сидит на хвосте как приклеенная. Гляньте в зеркало, сейчас держится за «пирожком».

— Вот чего ты то сбрасывал газ, то прибавлял!

— Ну да.

Майор поглядел в окно, после на часы.

— Максимка, а что, Глинищи — это ведь уже Красноказачий район?

— Ага, у меня там кум служит.

— Какой кум, у тебя ж детей нету!

— А мы с ним за одной девкой бегали…

Майор покрутил головой, но в подробности не стал вдаваться. Вместо того снял трубку рации, дозвонился до какого-то управления и попросил вызвать ему пост ГАИ в Глинищах. Дальше разговор пошел на тарабарском языке, сплошь цифры и аббревиатуры, я только и разобрал слово «тоёта».

Село Глинищи, как я понял из надписи на табличке, мы проехали минут через десять. Довольно скоро в рации затрещало, майор снова взял трубку, что-то выслушал, снова вызвал управление и сказал:

— «Тоёта Королла» госномер А-Эс-Эн… чего? Ну пусть А-Цэ-Аш… тридцать два двадцать три… Ладно, подожду… Давайте потихоньку, я запишу… Шульга Сергей Карлович… чего?… А-а, Карпович… А где работает?.. Ладно, ещё подожду… АО «Мак», младший менеджер. Ну спасибо, дочка…

Положил трубку, повернулся к нам:

— Ребята, а что оно за птица такая — «младший менеджер»?

— А что угодно, хоть дворник, — сказал я.

— Или киллер, — добавила Ася.

— Вот оно как, — глубокомысленно сказал майор. Надолго задумался, потом вдруг повернулся ко мне: — Слушайте, ну объясните мне, чего вы работаете на Слона? Знаете ведь, что это преступник! Колыма по нем плачет!

— Колыма теперь за границей, — буркнул я.

— Ну не Колыма, так Желтые Воды. Нет, правда, вы же люди порядочные!

— Дубов два раза спас нам жизнь, — ответил я, может быть, излишне резко. — И пока он от нас ничего преступного не требует, мы его заказы выполняем. Порядочные люди добра не забывают.

— А на третий раз потребует — и напомнит, что порядочные люди добра не забывают.

Я промолчал.

А Илья Трофимович продолжал:

— Есть такая старая байка: летел зимой воробышек по небу, прихватило его морозом, упал на дорогу, лежит, помирает. Шла мимо корова, шлепнула на него лепешку. Отогрелся воробышек в навозе, повеселел, нос на волю высунул, зачирикал. А тут кошка, лапкой его выудила — и сожрала. И мораль в этой байке такая, что не всякий, кто на тебя нагадил, тебе враг, и не всякий, кто тебя из дерьма вытащил, тебе друг…

Он замолчал, а я машинально закончил:

— И если уж сидишь в дерьме по уши, так не чирикай…

Все было сказано, и снова в машине стало тихо, теперь надолго. Минут через десять Ася вздохнула:

— Курить хочется… Угостили б арестантов, гражданин майор…

— Я не курю. А вам если уж невтерпеж, так в пакете ваше курево лежит, травитесь на здоровье. Кури уж и ты, Максимка, ради такого случая, а то уши попухнут… И как там наш приятель Шульга, едет?

— А куда ж он денется, дорога-то одна.

* * *

Младший менеджер АО «Мак» Сергей Шульга по кличке Шульц честно проводил «Волгу» до самого УВД, посмотрел, как она скрылась за серыми железными воротами, подождал с полчаса, пока на него не начал коситься караульный милиционер в застекленной будке у ворот, и поехал обратно в Дальний Кут. Конечно, он не мог увидеть, как с другой стороны квартала, от ведомственной милицейской больницы, отъехал невзрачный «Москвич» с красным крестом на лобовом стекле — на таких ездят по вызовам врачи.

* * *

Нас довезли до дому, до самого подъезда. Мы поднялись к себе на второй этаж, вошли в квартиру, Димка аккуратно закрыл дверь на оба замка, положил бумажный мешок на тумбочку и сказал:

— Х-ху…

Я остервенело сдирала с себя шубку и сапоги, мечтая добраться до ванны.

— Непростой мужичок этот Казьмин… — пробормотал Димка. Вынул из кармана визитную карточку, прочитал: — «Казьмин Илья Трофимович, капитан милиции». Видно, майора недавно дали, а карточки остались старые.

— И замашки тоже, — сердито бросила я. — Это он по дороге ласкового и безобидного из себя строил, а ты вспомни, как там, в райотделе, рычал и пистолетом в нас тыкал! Все они сволочи!

— А может, не все? Ты представь себе, что творилось бы, если бы все они были купленные!

— Оптимист! Чего ещё представлять, посмотри в окно!

— Ох, Аська, боюсь, это ты оптимистка…

 

Глава 37

Сколько человеку нужно?

Двадцать седьмого февраля в конце заседания «расширенной тройки» бригадир Алексей доложил:

— Борис Олегович, ваше поручение по клубу «Комфорт» выполнено. Получены материалы, подтверждающие общение господина Лаврентьева со всеми пятью фигурантками, указанными в предварительных данных, — и аккуратно разложил на столе большие цветные картинки.

Дубов взял одну в руки, всмотрелся:

— Я не пойму, это что, с экрана снято?

— Не совсем. В «Комфорте» на входе камера обычная, не цифровая. Мы оцифровали и распечатали на цветном принтере. Пробовали просто сфотографировать, но вышло хуже.

Он выложил из папки несколько фотографий, Борис Олегович выбрал одну, сравнил с распечаткой, кивнул:

— Действительно, качество хуже… Выходит, не зря столько шума вокруг этой цифровой обработки? Ну ладно, Алексей Глебович, так что, все пять налицо, говорите? А шестая там случайно не выплыла?

— Наблюдение велось двенадцать дней. За это время Лаврентьев появился в клубе шесть раз, по одному разу с каждой из женщин, а с Безвесильной Ираидой Николаевной — дважды, пятнадцатого и двадцать пятого. Наблюдение продолжается, но я решил доложить результаты, поскольку получены фотографии всех фигуранток, названных фирмой АСДИК.

Борис Олегович перебирал фотографии, откладывая в сторону по одной, за ним, согласно табели о рангах, добычу разглядывал «консильоре», а потом директор-распорядитель. У Дюваля интерес был заметно живее.

— Хороши девочки, — приговаривал он. — Конечно, не театр Славы Зайцева, но недурны…

— На театр Зайцева, думаю, у него денег бы не хватило, — желчно заметил Зиневский, — а женщины, хоть и недурны, но в целом «бабус вульгарис».

— Да нет, не скажите, Адам Сергеевич, — азартно возразил Дюваль, — вот эта, скажем, Ираида, так вы её назвали, Алексей Глебович? Блондинка, лицо на уровне, фигура — и тут, и тут…

— Горячая и духовитая, как русская печь, — продекламировал Адам. — И габариты близкие. А вот эти двое — товар более изысканный…

Он уверенно отобрал фотографии самых миниатюрных и изящных из комплекта. Пустяк, но чисто случайно совпасть с шефом хотя бы в таком ерундовом вопросе — политика разумная.

— Карина Романовна Каримова. Наталья Викторовна Зубко, проинформировал бригадир.

Борис Олегович взял в руки первый снимок.

— Карина — по-латыни значит «киль корабля», по-итальянски, насколько я понимаю, «дорогая». А родители не побоялись созвучия в имени и фамилии Карина Каримова… С другой стороны, отчество — не восточное, а у мусульманских народностей предпочитают сохранять в этом традицию… Наверное, у отца была мать другой крови, а может, и супруга тоже… И, как учит биология, продукт получился неплохой. Красива, изящна и женственна, но без фламандской обильности. Хотя, конечно, Адам Сергеич прав — лоска не хватает. Потому и робка… — Он положил снимок на стол, взял следующий. — А вот эта — иной породы. Как вы сказали, Алексей Глебович, её фамилия?

— Зубко. Наталья Викторовна.

— Хороша… Явно неглупа, явно с характером, а красота лица просто исключительная… Любопытно, не из Сумской ли области она происходит…

— Можно справиться, — заметил без подчеркнутой спешки Зиневский. — Но почему именно Сумской?

— Художница Серебрякова была убеждена, что именно там — самые красивые женщины, — небрежно блеснул эрудицией Дубов. Потом улыбнулся: — А действительно, любопытно бы проверить мои физиогномические догадки… Как-нибудь между делом, Адам Сергеевич, если это не потребует чрезмерной затраты времени.

— Займусь на досуге, — ответил Зиневский рассеянным тоном, записывая обеих красавиц в блокнот, на страничку дел первой очередности.

Дубов набил трубку, поднялся, прошелся вдоль стола, поворачивая кончиком пальца то один снимок, то другой.

— Алексей Глебович, а первичные материалы у вас сохранились? Интересно бы взглянуть…

Бригадир прошел к видеомагнитофону, вставил кассету, подождал несколько секунд, пока нагреется телевизор, включил воспроизведение.

На экране возник гладкий серый фон, потом появилась темно-синяя заставка с текстом:

Эпизод 1

15.02.97 19.47 — 19.48

Безвесильная

Ираида Николаевна

В кадре стоял иностранный автомобиль элегантного светло-серого цвета. Мужчина в длинном черном пальто открывал заднюю левую дверцу. Камера смотрела немного сверху, но это не мешало видеть лицо. Оно действительно очень походило на представленный Колесниковыми фоторобот. Тем временем из дверцы несколько неловко выбралась крупная блондинка без головного убора, в двухцветной шубке — по бежевому фону шли более темные полосы шириной с ладонь. Полосы располагались горизонтально, подчеркивая хорошо развитые бедра. На ногах у блондинки были туфли-лодочки, явно не рассчитанные на пешее передвижение зимой. Впрочем, в поле зрения камеры не было ни снега, ни льда, лишь чисто выметенный асфальт. Блондинка подняла лицо, взглянула с улыбкой на мужчину, протянула левую руку. Он поддержал даму под локоток, оба двинулись наискосок по кадру к левому нижнему углу.

Снова фон, снова заставка, снова автомобиль — на этот раз скромная вишневая «девятка», другая красивая женщина без головного убора, снова хозяйски-вежливое лицо с фоторобота…

Борис Олегович досмотрел все эпизоды до шестого включительно без комментариев, лишь потом заметил:

— А так даже лучше, чем напрямую постельные сцены, это ведь можно по любому каналу телевидения прокрутить… перемежая изображениями господина Лаврентьева в кругу семьи и призывами к «экологической чистоте ячейки общества»…

Бригадир Алексей нажал кнопку на пультике дистанционного управления, возникла новая заставка:

Кандидат в губернаторы

Лаврентьев Игорь Константинович предвыборный рекламный ролик

(запись передачи областного телевидения)

Здесь Лаврентьев весело улыбался, улыбалась его жена, миловидная полноватая женщина, очень домашняя, улыбался мальчик за небольшим письменным столом, примерный пятиклассник, делающий уроки, улыбалась от уха до уха девочка старшего дошкольного возраста, на миг отвернувшаяся от телевизора «Левада» местного производства, на экране которого четко просматривалась заставка местной же вечерней передачи для детей «Сказка под подушкой», улыбалась во сне совсем маленькая девочка в кроватке, улыбался даже здоровенный черно-белый кот…

— Прелестно, — одобрил Борис Олегович. — По-моему, можно очень эффектно смонтировать, представляете… Впрочем, что это я буду фантазировать по-дилетантски, есть ведь хорошие профессионалы, не так ли, Александр Александрович?

— Конечно! — радостно закивал Дюваль, наконец-то удостоившийся хозяйского внимания.

— Только предупредите, чтоб собственно эпизоды не трогали, никакой ретуши, никакого усиления цвета — строго по оригинальной записи. Переходы, очередность, дикторский текст — это пожалуйста. Впрочем, текст предварительно показать мне, до записи на видеоленту… И еще, коллеги…

Борис Олегович выбил пепел из трубки в пепельницу, начал снова набивать, но остановился.

— Давайте не будем спешить. Оружие против кандидата в губернаторы Лаврентьева мы получили довольно действенное, но, увы, не решающее. Такого фильма хватило бы журналистам, чтобы раздуть скандал. Возможно, госпоже Лаврентьевой, если у неё появится желание затеять бракоразводный процесс…

Дубов снова замолчал. Пальцы его продолжали набивать трубку, но взгляд устремился куда-то в бесконечность…

— Да, — пробормотал он, — женская психика — бездна неизведанная, вы об этом не задумывались?.. — Большой палец правой руки застыл на головке трубки, левая рука потянулась к зажигалке. — Хотя и в мужской психике хватает водоворотов. Зачем человеку сразу пять любовниц? Деловому человеку, у которого хватает источников возбуждения…

— Разрешите, Борис Олегович? — внезапно подал голос Алексей. — Здесь не так видно, маловато материала, но я и черновые записи смотрел. Что-то в нем есть: походка, осанка, манера…

— Нуте-с? — с любопытством отозвался Дубов.

— По-моему, он голубой.

— При жене, троих детях и пяти любовницах? — скептически возразил Дюваль.

— Не сейчас, был когда-то. Переборол себя, перестроился, но все равно ему не так. Потому и женщины у него все разные. Ищет — и никак найти не может.

— Или самоутверждается, — задумчиво добавил Борис Олегович. — Крайне любопытная гипотеза. И, возможно, очень продуктивная… Прекрасно, Алексей Глебович, снова вы меня удивляете и радуете!

Он щелкнул зажигалкой, помолчал, глядя на огонек, наконец раскурил трубку.

— А-ах, какая гремучая смесь!.. Интере-есно… — Губы Дубова тронула улыбка, тон изменился: — Давайте-ка, Алексей Глебович, отблагодарим наших друзей Колесниковых, ответим любезностью на любезность. Они нам дали первичную информацию по господину Лаврентьеву, поделимся же с ними нашей добычей. Пусть порадуют своих заказчиц добротностью и убедительностью материала. А если прекрасные дамы затеют скандал — это, полагаю, делу не повредит.

Дубов встал, прошелся.

— И, пожалуй, стоит присмотреть уже напрямую за очаровательными дамами. Меня позабавили дружеские и деловые контакты между ними… Не исключено, удастся добыть ещё какие-то пикантные новости…

 

Глава 38

Ваш заказ готов

Как здорово, когда работу за тебя делает кто-то другой! Особенно противную работу.

Я просматривала видеоматериалы, которые Димка привез от Слона. На душе становилось все пакостнее. Бедные девки! Причем все пятеро. Они так ему улыбаются! В глазах столько надежды, лица такие счастливые, довольные. Только Катя показалась мне какой-то… настороженной, что ли… Я увидела, как она немножко демонстративно выпрямилась, выйдя из машины, привычным взглядом скользнула по окнам домов, стоящих вокруг. Мне даже показалось, что она собиралась помахать ручкой. Но потом передумала и царственной походкой вошла в клуб.

Карина держалась совершенно непринужденно, улыбалась, смеялась. Короче, ничем не выдавала, что узнала новости о своем красавце.

Кстати, в жизни господин Лаврентьев оказался гораздо более представительным мужчиной, чем в предвыборном рекламном ролике. В лице достоинство, в фигуре подтянутость. Привлекательный такой барин. Можно понять девчонок.

Еще одна леди, вероятно, та самая, про которую Катина бабушка говорила, что фигуристая, — и вправду очень даже при теле. Но лицом хороша необыкновенно. Даже в искусственном освещении у клубного подъезда цвет лица у неё был просто обалденный. Вот только выражением это лицо здорово напоминало наш Вознесенский рынок в концентрированном, если можно так выразиться, воплощении. Рыбный ряд, шестой прилавок. По соседству с вениками и сортирами. Звали это лицо, на котором шубка лопается, Ираидой.

Добрый Димочка глянул один раз и припечатал:

— Дураида.

Неторопливо продефилировали по экрану ещё две дамы. Достаточно красивые, чтобы выгодно оттенить внешность кандидата в губернаторы. Только пустоваты — в спутницы такому достойному джентльмену не дозрели пока.

Жалко девчонок, сил никаких нет. Но все равно правду сказать надо. Потому что, если промолчать, их потом ещё жальче станет. Они ведь по-прежнему будут рассчитывать на этого козла.

— Аська, подбери сопли! — въехал вдруг в мои мысли Димка. — Что ты рыдаешь над этими… Профессиональные проститутки и то честнее: мой товар, твои деньги — и разошлись. А эти, кроме денежек, ещё что-то мечтают оторвать.

Ну, тут уж я озверела:

— Да что они, по-твоему, от хорошей жизни?!

— У других жизнь не лучше, но не все идут в содержанки.

— Не всех возьмут, не все такие красивые! — выпалила я — и осеклась.

Димка потрепал меня по плечу, погладил по голове.

— Да, Рыжая, хорошего же ты мнения о женщинах…

Хотелось мне ему сказать, что он со своими прекраснодушными рыцарскими представлениями устарел на сто лет, но я вовремя решила промолчать. Чтобы спорить с моим мужем и повелителем, надо очень хорошо все продумать. А как только я задумалась, стало ясно, что все неясно.

Тем временем Серега подготовил принтер и начал выводить самые удачные кадры на печать. А мы с Димычем принялись обсуждать бумажную часть отчета. Только меня беспокоил вовсе не отчет.

— Скандал бу-удет — выше неба! Особенно если кто-то из остальных троих узнает о нашем расследовании.

— Э-э, Рыжая, да ведь Слон как раз того и добивается. Раз они все вместе работали в этом «Лигинвесте», значит, все знакомы. Обязательно встретятся — обсудить, покричать. И обязательно какая-то из них, — он ткнул пальцем в экран, — окажется самой крутой дурой, оттаскает соперниц за волосы и кинется прямиком к виновнику торжества, душу вынимать.

— Ты хочешь сказать, что Слону такой скандал нужен? Зачем?

— Допустим, чтобы Лаврентьев тратил силы не на выборы, а на усмирение баб. И еще, полагаю, Слон рассчитывает, что самая крутая дура доберется с этой пакостью до средств массовой информации.

— А добрый дяденька Слон благородно подбросит матерьяльчик. Чтобы скандал в прессе скандалился лучше. Наверное, анонимно подбросит.

— Да уж, светиться не станет. Благородный джентльмен Дубов не унижается до пошлого обливания соперника… м-м… клубничным соком.

— А тем временем чужими руками, причем, что особенно приятно, руками бывшей любовницы, закопает на три метра в глубину все надежды соперника на избрание. Ох и дерьмо ж Слон!

— «Холоднокровней, Маня».

До чего же Димка любит цитировать Бабеля!

— Слон, конечно, дерьмо, но по другим статьям. А здесь — это он, что ли, выхваляется перед городской элитой своим гаремом? Ну нет, пусть Лаврентьев себя самого винит в сексуальной невоздержанности!

— Да он ею гордится!

— Тогда пусть решает, что для него важнее: слава жеребца или политическая карьера. Короче, хоть и некрасиво использовать подобные методы в честной и демократической предвыборной борьбе, но только ничем он Слона не лучше. Оба хуже.

И правда, оба. А если верить Ире из педагогического и Лере Валенской, и другие тоже хуже. И нет никакой надежды, что придет к власти человек, того достойный. Опять нашей несчастной провинции, как и всей стране, достанется тот правитель, которого она заслуживает. Закономерно, но обидно.

* * *

В последний день зимы мы с Катей, как и договаривались, пошли в АСДИК, к Анне Георгиевне. Так сложилось, что выходные у нас стали чаще совпадать. Это потому, что наш козел-директор наконец-то сообразил, как устроить людям нормальное расписание.

А то эти бесконечные счеты-расчеты: сегодня восемь часов, завтра двенадцать, а через день — ещё двенадцать. А ещё иногда и по шесть часов дежурства бывали. А за все дежурство — два-три звонка. И сидишь, как последняя дура… Это тем девочкам хорошо, кто вязать умеет — они хоть под столом, почти вслепую, но делом заняты… А я — сижу, расстраиваюсь, что время бездарно уходит. Не учила меня мама ничему, все говорила, что лучше заработать и купить фирменное, чем руки себе спицами колоть… А что получилось? В этом фирменном полгорода ходит — как из инкубатора. А девчонки, которые носят самовязы, все такие красивые, им и поговорить всегда есть о чем, и свитерочки чуть не каждую неделю новые…

Короче, встретились мы с Катей на выходе из метро и покатили в фирму. В прямом смысле слова покатили — гололед был такой страшный, что даже вдвоем идти непросто. Но доползли кое-как.

В офисе было тепло. И Анна Георгиевна нас уже ждала.

Мы разделись и сели напротив её стола.

— Ну что, девочки. Заказ ваш мы выполнили. Только рассказ мой, боюсь, вас совсем не порадует…

— Да ладно уж, Ась, выкладывай, не тяни! — Катька резко так её перебила.

— Действительно, что уж теперь молчать… Смотрите.

И она протянула нам пачку распечаток. Классные картинки. Я, понятно, имею в виду качество.

Первой смотрела картинки Катя. И лицо у неё было неподвижное, только глаза подозрительно поблескивали.

Потом она отдала всю пачку мне, а сама, не говоря ни слова, закурила. Анна Георгиевна молча подвинула ближе пепельницу.

И у них у двоих были такие лица… В общем, даже без снимков мне уже стало все понятно и немножечко страшно. Я ещё подумала, что, если не смотреть распечатки, то все останется, как было… Но потом обозвала себя трусливой идиоткой и решилась.

Взяла я картинки в руки. Только смотрю не на них, а на Катьку. А она курит, а она дымит… И в глазах сплошной туман — думает о чем-то. Напряженно думает. Тогда, значит, больше тянуть нельзя.

То есть первый взгляд я, конечно, уже бросила. Но увидела только высокую белокурую женщину, снятую возле дверей клуба. А сейчас начала присматриваться поближе. И вот гадство, качество такое отличное, что никаких сомнений не возникает. Вот он, Гарик мой, а вот она… И не просто она, а вполне известная мне лично Ида. Ида Безвесильная. Это она по мужу, с которым пока ещё не развелась официально, Безвесильная, а сама по себе Горелова, кажется. Да, Идка толще стала с тех пор, как я видела её последний раз, ещё в «Лигинвесте».

Так, это понятно — я. Хорошо получилась. И шубка прилично выглядит. Только сапоги плохо к этой длине… Ага, Катюша… Грустная какая-то, а может, плохо момент поймали. Вот так я и знала! Они нам тут «фоторобот» то, «фоторобот» се… А сами не просто следили, а ещё и на видео снимали. Наверняка где-то камеру прицепили. Потому что я фотографов не видела возле клуба ни разу.

Но там ещё распечатки… Боже мой, неужели ещё не все?!

Я взяла следующий снимок. Рука — словно деревянная…

На меня смотрело ещё одно знакомое лицо. Вера Дикая. С ударением на «а», она всегда подчеркивает. А так девочка ничего, приятная. Невредная, во всяком случае…

Это что ж получается, искали третью, а нашли и четвертую? Ну Гарик, наснимал себе кадров! И всех в «Лигинвесте»! Всех! Не выискивал по свету свою половинку, хватал, что само в руки идет…

А раз мы все оттуда, значит, он с нами всеми уже четыре года спит?! А мы только сейчас узнали… И узнали только потому, что нас мордой ткнули, как котят, а сами и не почувствовали ничего. Ничегошеньки! Ну конечно, а что мы могли почувствовать, если с самого начала все так было? Вот козел вонючий!.. А я-то… думала, мечтала… Дура!

Ладно, не одна я, вот ещё одна дура… Мне почему-то вдруг стало все безразлично, осталось только тупое любопытство: что, ещё не все? Да, ещё лицо — и опять знакомое…

О-ой, да что ж это такое?! Наташка! И она попала в сети к этому гаду!

Катя потрясла меня за плечо, и я немного пришла в себя. Думала, заплачу, но как-то обошлось…

— Пошли, подруга, — сказала Катя. — Подумать надо.

Мы взяли все эти дрянные картинки и собрались уже из офиса выйти. То есть, качество у изображений хорошее, а содержание уборную на вокзале напоминает. Но тут Катерина шлепнула себя ладонью по лбу и вернулась в комнату к Анне Георгиевне. Расплатиться же надо! А за что? За горе свое?..

На улице была такая замечательная погода, что даже настроение немного улучшилось. Но это — пока не сделали два шага. Когда такой каток под ногами, какое там настроение…

— Кать, давай в кафешку зайдем… Сидя хоть поговорить спокойно можно…

— Ни в какую кафешку я не пойду. И о Гарике больше ни одного слова слышать не хочу! Все, вычеркнула я его! Меня вон Генка сто раз уже куда только не приглашал! А я все ради Гарика отказывалась! Вот прямо сейчас к Генке и поеду.

— Кать, он же сам на одну зарплату живет!

— Ничего, теперь с моей будет две! И чтоб при мне про любовничка нашего больше ни слова!

Это не у меня, это у железной Катьки глаза на мокром месте, и только самолюбие не позволяет разреветься в полный голос. А что ж мне тогда говорить? Или вообще ничего не говорить?

Оставить все как есть? Или послать Гарика подальше? И с кем посоветоваться? И вообще, что теперь делать? Я решила все-таки потянуть время и заканючила:

— Катенька, пошли, чаю-кофе выпьем, перекурим, а потом отправляйся к Генке, ладно?

— Ну ладно. Пошли! Только запомни, теперь у Гарика сраного не пять любовниц, а четыре. И даже не пробуй заговорить о нем!

— Ну хорошо, хорошо, Кать, я не буду. Просто… Ну как же теперь жить?

— Успокойся, дуреха! Нормально будешь жить! Бабок меньше, зато не обосранная с головы до ног! А мужика найдешь, ты ж не уродина кривобокая какая-нибудь, с такой мордахой и с такой фигуркой на полке не заваляешься!

Мы спокойно, ну, насколько это возможно, посидели над чашками, и Катька уехала. Ей хорошо. Она баба железная, как скажет, так и сделает. Сказала: «Не знаю такого» — и все. Уж будьте уверены, сколько бы он ей теперь ни звонил, пошлет ровно столько же раз…

И правильно! А что, если… Наказать козла этого! Так, чтобы не скоро очухался. Хотя, это только так красиво сказано. Как мы можем его наказать, гада? Даже не мы, а я одна…

Что, киллеров найму? Ага, тридцать три раза. Особенно теперь, когда оказалось, что Гарик не просто хорошо упакованный мужик, а директор акционерного общества и кандидат в губернаторы. Эти киллеры не его, а нас пришьют. А его собственной, Гариковой, охране сейчас только покажи какого-нибудь нападающего! На части разорвут!

Самой пойти к нему? Выяснять отношения? Скандалить? А он и скажет: «Ты целых четыре года со мной, и до сих пор тебя все устраивало. Что же теперь не так? И вообще: не нравится — вали!» И придется мне свалить… Нет, это не месть, это глупость какая-то.

Фу, даже вот сейчас… Только подумала — и внутри уже все сжалось, и так противно стало…

И ведь ни на что особенное я не надеялась, не рассчитывала. А только приятно было думать, что вот случится чудо — и он появится в дверях с цветами и предложит руку и сердце… Скажет, что, мол, лучше меня никого на свете нет, и только я могу украсить его существование. И дам ему силы для новой, ответственной работы губернатором…

Дура ты, Карина, дура! Насочиняла! Сама себе лапши навешала, а потом делаешь удивленные глаза: «Ах, что это у меня на ушах?». Нет, обязательно отомстить надо! Хоть как-то!

Раз не можем силой, надо хитростью. Или вот как Катька — раз, и все, отрезала!

О! Это же идея! Так и надо. Это если все мы, все пятеро сразу, дадим ему от ворот поворот… Честное слово, очень даже красиво получится! А все равно ведь больше ничего сделать мы не сможем. А раз не можем иначе значит, надо хотя бы так.

Предупрежу всех, вместе сговоримся…

Он у нас ещё попляшет, губернатор хренов!

 

Глава 39

Женщины и женщины

Я внимательно пролистала отчет, который дала Анна Георгиевна. Они сделали два экземпляра, один для Кати, один для меня. Там не только картинки были, а даже анкеты со всеми данными — в том числе с адресами и телефонами.

Мне, оказывается, нужно было объехать почти весь город, чтобы поговорить всего с тремя девчонками. Ясное дело, что такой серьезный разговор по телефону вести никто не будет. Да и картинки по телефону не покажешь.

А перед поездкой надо ведь созвониться, договориться о встрече. Ну, чтоб в ночную никто не работал, как я или там Катерина. Или чтобы, не дай Бог, ни у кого Гарика в это время не оказалось. И вообще, чтобы освободили полчаса своего времени и могли спокойно выслушать.

Поэтому, выйдя из кафе, я остановила какую-то машину и поехала домой. Родные стены есть родные стены. Может, ещё чего надумать помогут.

Обзвонила всех троих. Но на месте застала только Наташку, остальные были ещё на работе. Эх, ворона! Ты не в окно смотри, а на часы. Только пятый час, а в феврале ещё темнеет рано. Зима же на улице, а ты, Карина Романовна, за своими переживаниями уже ничего и не соображаешь.

Я бы, честно говоря, и Наташку дома не застала, если бы не ангина, она ведь работает. Мы с ней договорились на завтрашний вечер, после семи. И она уже от врача прийти успеет, и я с работы освобожусь. По новому расписанию я работаю сегодня очень удобно: с двух ночи, уже завтрашней, до двух дня. То есть почти целая ночь спокойная будет, ещё и поспать сумею — в четыре часа ночи ни одна собака не пользуется пейджером. Только с семи и начнутся звонки.

Я начала составлять расписание. Записала Наташкин адрес и время, на которое мы договорились. Через пару минут сообразила, что от неё удобнее всего ехать к Вере — минут двадцать троллейбусом, а после три остановки на метро. То есть без метро добираться — больше часа, а так — тридцать минут, и ты на месте. Гарантированно. Только надо с Веркой созвониться. А потом, часа через полтора, договориться с Идой.

Стоп! Кошечка, что-то тебя сегодня мозги подводят… Ты на бумажку внимательнее смотри, на расписание свое… В семь — ты у Наташки. Хоть час вам поговорить надо? Надо. А вернее, полтора. Потом ещё полчаса дороги до Веры — и когда ты, дурья башка, у Веры? В девять вечера. Еще часа полтора на разговоры. И что на часах? Считай, одиннадцать! И куда ещё ехать?

Придется Ираиду на утро оставить, да, на утро. Да так, чтобы на работу к двум часам дня успеть. А ведь Идка, надо думать, тоже где-то работает… Короче, сегодня, кровь из носу, но нужно со всеми договориться.

А вот на стол больше не смотри. Пусть цветы, которые позавчера принес Гарик, стоят себе. Может, завянут побыстрее. И все — нет больше у тебя никакого Гарика!

Пора, как Катюша, себе какого-нибудь Генку искать!

И слезы вытри! И нос! Нашла по ком плакать! Пусть теперь он сам по нам всем заплачет! Как только поймет, что теперь не он нас — мы его кинули.

Как старые трусы — даже не на тряпки пустили, а просто в помойку бросили.

* * *

Правильно говорила одна моя знакомая — с бедой надо ночь переспать. С любой бедой. Даже с мыслью, что Гарик оказался таким мерзавцем. В общем, после рабочей смены я была практически спокойна. Ну… во всяком случае, спокойнее, чем вчера вечером.

Поэтому, пока ехала к Наташке, сумела как-то подготовиться к разговору. Просмотрела ещё раз отчет Анны Георгиевны, подумала… И поэтому же смогла спокойно разговаривать с Наташкой, не срываясь на крики или сопли. Даже сначала поболтали немного просто так: «Где ты теперь?», «Какая зарплата?», «Как там девчонки?»… Только глаза у Наташки настороженные. Значит, больше тянуть не надо, пора к делу переходить.

— Слушай, Наташа, у меня очень неприятная для тебя новость…

Она удивленно подняла брови, но ничего не сказала. А я продолжила:

— У нас с тобой один любовник…

Наташка собралась что-то сказать, но я её сразу перебила:

— Ты пока ничего не говори. Просто слушай. А если я что-то скажу не так — вот тогда и разбираться будем… Так вот. Зовут его Гариком. Он познакомился с тобой около четырех лет назад, при приеме на работу в «Лигинвест». Сам он там работал консультантом по кадрам, а увидел тебя на собеседовании. Ты ему очень понравилась, вот он и решил с тобой познакомиться. Но обстоятельства складываются так, что с женой расстаться он не может, даже ради тебя. Вы вместе бываете в разных приличных заведениях — в театре на премьерах, в ресторанах, в клубе «Комфорт». Иногда после выхода в свет он остается у тебя, иногда просто приезжает. Но перед этим всегда звонит и договаривается о встрече, предупреждает, сколько у него времени.

Я чуть перевела дыхание. Наташка слушает, кивает, а на лицо уже вот такенная туча наползла.

Я спросила:

— Так?

Она ещё раз медленно кивнула, но пока ни слова не сказала.

— Очень любит бифштексы, — продолжала я. — Особенно, когда много жареного лука. Терпеть не может оранжевый цвет. Любит, когда у женщины длинные волосы. Предпочитает, чтобы дама рядом с ним по любой погоде ходила в обуви на высоких каблуках. Обычно дарит розы, чаще светлые. Носит швейцарские часы, пользуется швейцарской парфюмерией после бритья.

— Раньше любил американскую, но у новой более стойкий запах, — теперь уже Наташка меня дополнила, как-то машинально.

— Ага, правильно. А сейчас выяснилось, что у него есть не только это дурацкое уменьшительное имя, но и все прочее — полное имя, отчество, фамилия, должность: Игорь Константинович Лаврентьев, директор акционерного общества… Плюс добропорядочный муж и отец троих детей. Который теперь стал кандидатом в губернаторы. Я ничего не перепутала?

— Не перепутала. Это он — я тебе верю. Только зачем ты пришла? Или мы теперь подеремся, чтобы решить, кому он достанется? Не надейся, не получится. У меня нервы железные, я раньше в детсаду работала. И кстати, силы в руках тоже хватит — с лестницы тебя спустить могу…

— Ох, Наташа, незачем нам ссориться. Ты лучше историю дослушай, это ещё не все.

— Ладно, — вздохнула Наташа, — говори.

— Так вот… Этот наш Гарик и меня закадрил точно так же, и ещё одну девчонку, да ты знаешь её — Катюша Мирошниченко…

— О Господи!

— Ага. Как-то, давно уже, мы с Катькой разговорились и выяснили, что обе спим с одним и тем же Гариком. Но… Решили, короче, его не делить, а оставить все, как есть. Мы-то думали, что он только с ней и со мной… А перед Новым годом Катькина бабуля, она во дворе «Комфорта» живет, углядела, что Гарик приехал в клуб не с ней и не со мной. А с какой-то белобрысой… Ну мы и подумали, что у него ещё одна появилась, и теперь он нас с Катькой бросит… И решили за ним проследить.

— Вот дуры девки!

В голосе Наташи ни слезинки, а даже немного на смех похоже. Я решила, что пора заканчивать.

— Короче, нашли мы одну фирму, ну, частных детективов, они за месяц нам все и выяснили.

— Нет, ну дуры и дуры! Нанимать-то зачем надо было? Сами не могли?

— Наташ, они ж специалисты. Фоторобот сделали, потом на видео снимали…

— Это чтобы денег с вас побольше слупить.

— Ну, может. А что, тебе совсем не интересно, что они выяснили?

— Честно? Не очень интересно. А что, ты ещё не все рассказала?

— Я тебе лучше дам их отчет почитать. Там и фотки, и вообще… Короче, на!

Я протянула конверт, в котором все было сложено. Наташка вздохнула, вытащила отпечатанные на принтере листки и стала читать. Читала долго, внимательно. Я подумала, что плакало мое расписание. А она даже что-то выписывать начала…

Наконец спросила:

— Так чего ты от меня хочешь?

— Нат, я ничего особенного не хочу. Просто подумала, что тебе надо знать. И другим девчонкам. Отомстить ему надо как-то. Может, послать подальше. Вот, представляешь, мы все вместе, сразу, говорим ему, что больше видеть его не хотим… Как Катька.

— Эх, Карина, это не месть, это фига в кармане! А что, Катька и впрямь отказалась от него?

— Не просто так! Она теперь и не знает, кто это… Ну ты ж помнишь Катьку — кремень! «НЕТ» большими буквами — и пошли вы все…

— А что, может, это и правильно. Ты иди, Кариша, мне подумать надо. Я тебе завтра позвоню… А ты-то сама что решила?

— Да ну его! Козел, он козел и есть. Пусть теперь других дур ищет!

И я пошла к Верке. Настроение было вполне ничего. Что я, мужиков в своей жизни не бросала? Пусть валит к жене!

* * *

К Верке я, как ни старалась, приехала почти в десять вечера. Слушать она меня просто не стала. Как только я заикнулась об этом, она выругалась матом — вслух, громко — и сказала:

— Карина, я про этого мудака и слышать не хочу! Я тут замуж собралась, так он меня чуть ли не шантажирует. Говорит, если я выйду, он моему мужу про нас с ним расскажет.

— А что, твой жених такой… старомодный?

— Да ничего не старомодный! Но все равно, кому приятно выслушивать подробности про похождения своей жены?

— Так это ж давно как было!

— Ага, целую неделю назад… Короче, я про Гарика слушать ничего не желаю. У меня есть другой, и я хочу выйти за него замуж. Поэтому делай, что хочешь, только чтобы он от меня отвязался! Все, будь здорова!

Короче, она меня просто вытолкала. А я и рада была. Потому что такие разговоры вести — не самое большое удовольствие.

Я ехала домой и думала, что вот завтра осталось только с Ираидой поговорить. И все. Дальше будет только лучше. По крайнем мере, мне очень этого хотелось.

 

Глава 40

…а мы не ждали вас…

«Нет, такой визит кого угодно из себя выведет», — подумала Наташа.

Она заперла за поздней гостьей дверь — и застыла. Так и осталась в коридоре. Конечно же, Каринины слова выеденного яйца не стоят, но отчет детективной фирмы всерьез сработан. Тщательно, с умом и даже тактом. «Надо полагать, не первое такое дело в фирме… Как же ее… Странное название…»

Вернулась в комнату, взяла в руки листок, на котором записала название фирмы, адрес, даже расчетный счет и коды — на всякий случай.

Наметанным секретарским глазом Наташа ещё во время разговора углядела, что документ отпечатан на приличной бумаге и приличным принтером. Распечатки приложены качественные… Хотя не фотографии, изображения тоже на принтере сделаны, значит, пропущены через компьютер — а при современной технике на компьютере что угодно можно изобразить… Впрочем, и любое фото тоже можно смонтировать, насмотрелась на работе, ребята и не такие чудеса выделывали.

Вот уже полтора года Наташа трудилась в приличной полиграфической фирме, где одних дизайнеров с верстальщиками было с полсотни человек. И хоть ощущала, что секретарская должность для её способностей мелковата, в целом была своей нынешней работой довольна. Уж во всяком случае больше, чем предыдущей — в «Лигинвесте». Там её терзали бесконечные скандалы между сотрудницами и накладки с клиентами. Вечно кому-то что-то не так: то проценты в срок получить нельзя, то сверхсрочно договор закрыть… А уж потом, когда запахло обвалом, такие дела пошли, не дай Бог…

Осталась без работы, перебивалась случайными заработками, но тут очень вовремя подвернулся на улице школьный приятель, а ныне один из хозяев этой самой полиграфической фирмы. То ли ему и в самом деле была нужна секретарша, то ли вспомнил школьную любовь… Впрочем, неважно. Так или иначе, через две недели Наташа уже вживалась в новый коллектив и, неожиданно для себя самой, начинала получать от работы удовольствие.

Она вообще любила людей творческих, с идеями. А тут сплошь господа художники — и сплошь непризнанные гении, все как один. Спорят не о том, кто первый сказал «сама дура», а о колористике, ищут не обиды за позапрошлый год, а эклектику, с которой готовы бороться не на жизнь, а на смерть. Тут же, рядом, за соседним компьютером, и тоже не на жизнь, а на смерть, сражаются с балансом белого, который, оказывается, не имеет никакого касательства к налу, ни черному, ни белому… Короче, настоящая творческая атмосфера.

Наташа тут пришлась, как майонез к оливье, потому что этой атмосфере не хватало человека спокойного, уравновешенного и балансом белого не озабоченного. Именно такой человек, внимательный, исполнительный и не конфликтный, должен следить за выполнением заказов точно в срок, а не тогда, когда творцов посетит вдохновение. Этот человек не дает пропасть ни одной бумажке, особенно с печатью — счетам, договорам, накладным и прочей нехудожественной ерунде.

Вот на такую должность и взяли Наташу в фирму «Иллюзия». А так как природа наградила её ангельским терпением вместе с железными нервами, то она никогда не выходила из себя, с юмором покрикивала на дизайнеров, которые замечтались о славе и напрочь забыли о хлебе насущном в виде буклетов, папок для представительства, календарях и календариках… Короче, которые вечно забывали о горящих сроках на всю ту чепуху, которая и кормила фирму.

Работалось Наташе легко, с удовольствием. Она уже стала забывать «Лигинвест». Только Гарик и связывал её с прошлым. Обаятельный, внимательный — и безнадежный…

Теперь она жалела, что вообще начала слушать эту глупую куклу, Карину. Наташа презирала бабьи сплетни, пересуды, всякое «шу-шу» по углам и детальные технологические разборы встреч с мужчинами. А скандалы просто терпеть не могла, как и людей, их затевающих. Всегда предпочитала отмолчаться, а ещё лучше — просто не услышать.

Поэтому, кстати, в «Лигинвесте» её хоть и считали скрытной и надменной, но уважали.

Гарик тоже не раз говорил, что именно это ему так нравится в Наташе спокойствие, сдержанность. И неизменно добавлял, что только в ней он нашел эти достоинства. Наташа подозревала, что он сопоставляет с ней свою жену, и надеялась, что с каждым днем её спокойствие, ровное, всегда хорошее настроение будут привлекать Гарика все больше. И может быть, когда-нибудь…

Но теперь, после этого мерзкого и унизительного разговора, мечты и надежды вдруг поблекли.

«Что же ты за человек такой, Гарик? Что я знаю о тебе и почему надеюсь на какие-то особые отношения?»

На душе сразу стало тоскливо, и Наташа усилием воли переключилась на другую тему. А что это за фирма такая, которая сумела все эти подробности раскопать? Гарик всегда так осторожен… Надо бы разобраться, может, это все обычная липа, какую сейчас нагло фабрикуют для скандальных сенсаций. Тем более, что Гарик теперь кандидат и кому-то наверняка выгодно облить его грязью… Да, надо разобраться — а уж потом, если этот неведомый АСДИК окажется стоящим доверия, можно будет всерьез задуматься о Гарике.

Об отношениях с ним раньше и теперь. И конечно, только в том случае, если фирма-шпион — действительно серьезное заведение, а не рассадник клеветы…

Наташа посмотрела на часы и вздохнула. Время приближалось к двенадцати.

«Полночь скоро, а ты все черт знает о чем думаешь! А ну, спать!» И мысленно наорав на себя, отправилась в постель.

Только засыпая, сообразила, что больничный у неё кончается во вторник, а потому можно, не откладывая, завтра же и сходить в этот пресловутый АСДИК. Странное название… Правда, завтра суббота, у нормальных людей выходной. Но многие частные фирмы работают и по субботам, надо рискнуть.

* * *

Оч-чень интересно, когда в нашу до невозможности засекреченную фирму люди заявляются сами. Без звонка. Прямо с улицы. Да ещё какие люди!

На пороге стояла невысокая, изящная, кажется, красивая девица. Хотя сказать с уверенностью мешал обильный макияж — вплоть до свекольных мазков на щеках. Понять невозможно, как эта жлобская мода смогла укорениться и почему до сих пор держится…

Но не будем спешить с ярлыками — всякое в жизни бывает. Вот одна моя школьная соученица, начиная, по-моему, класса с девятого, на улицу без грима не выходила. Физически не могла. Хотя и с кожей, и с чертами лица у неё все было в полном порядке. Но… Не могла — и все тут! Причем не просто ресницы или там пудра. А по полной программе — начиная от тонального крема и заканчивая какой-то хитрой подводкой для губ.

Так и тут — лицо нашей посетительницы пряталось под слоем штукатурки толщиной с палец, на носу сидели темные очки. На голове, несмотря на мороз, имела место модная черная шляпка в виде мятого плюшевого кисета.

Я тут же вспомнила «Что сказал покойник». Пани Иоанна Хмелевская тоже носила модную шляпку поверх парика.

В том, что на девчонке парик, я ни минуты не сомневалась. Кто-то считает, что давно не модно, некоторые только начали носить, но мне все равно нравится. Однако всегда заметно: все-таки волосы лежат неестественно, не как живые.

Короче, вот такое явление возникло на пороге нашего офиса сегодня в десять утра.

Странные визиты вызывают странную реакцию.

— Вам точно сюда? — спросила я.

Девица посмотрела в бумажку и хрипло спросила:

— Это ж тут фирма АСДИК?

— Да… Заходите…

Всякие разговоры с клиентом, тем более стихийным и первичным, лучше вести за закрытой дверью. Сейчас, правда, никого в офисе нет, кроме наших мужиков в своих служебных логовах, но мало ли кто может заглянуть, если уж начались внеплановые посетители…

Девица для порядка шаркнула сапогами по коврику у входной двери, я показала ей вешалку и пригласила к себе в приемную. А пока она снимала шубку, слегка приотворилась обычно закрытая дверь в Димкин закуток. Он, значит, желает слушать и мне тоже велит не закрываться.

С одной стороны, изображать ширму мне уже до чертиков надоело. А с другой — что поделаешь, специфика работы…

— Прошу вас.

— Ага.

Голос у посетительницы хриплый, и, по-моему, ещё и сопли её мучают. Или это тоже маскировка? Чтоб уж полная картина была: косметика, парик, темные очки, каблуки и хриплый голос. Тогда на самом деле, наверное, поет как соловей.

— Слушаю вас.

На лице моем было изображено удивленное любопытство на девять баллов по шкале Рихтера. Потому что так оно и было.

— Я правильно попала? Это фирма АСДИК?

— Да, информационное обеспечение бизнеса.

— А почему такое название?

— Так называется по-английски гидролокатор, которым обнаруживают вражеские подводные лодки.

А ещё — потому что сокращение: АСя и ДИма Колесниковы. Но тебя, чудо косметики, это не касается.

— Ага. Тогда, значит, мне к вам. Посоветовала одна подружка. Дело у меня такое…

Моя посетительница смущенно кашлянула.

— В общем, хочу я за мужем своим последить. Что-то он больно поздно домой приходить начал…. С запахом часто… Боюсь, появилась у него женщина на стороне.

Все, приехали! Это что ж такое делается?! Опять этюд в постельных тонах? Ну нет, фигушки. Хватит с меня!

— Извините… Как мне к вам обращаться?

— Аня я…

— Я тоже, тезки, выходит. В общем, Аня, зря вы к нам приехали. Мы такими делами не занимаемся.

— Это как же не занимаетесь? Я точно знаю, не просто занимаетесь, а очень даже капитально и за хорошие деньги… Так я тоже за деньги. Не бойтесь, заплатить могу. Только надо все как следует проверить. Мне мужик мой потасканный и не нужен вовсе. Если он с кем-то…. Я ж его в бараний рог скручу, живым не выйдет!

Нет, вы слышали такое, а?! Он ей не нужен, но она его скрутит! Ну, для этой потерпевшей у нас точно времени не найдется.

Хотя все-таки откуда она о нас узнала? И что узнала?

— Хорошо, Аня, давайте начнем сначала. Значит, вы хотите нас нанять для слежки за вашим мужем, которого подозреваете в супружеской неверности. Так?

— Ну!

— Тогда я сразу хочу вас предупредить, что любые добытые нами материалы, если мы возьмемся за ваше дело, при разводе никакой силы иметь не будут. В нашем суде…

— Да какой там суд! Я его и без суда уделаю так — шелковый будет, далеко не уйдет!

— Аня, а зачем вам тогда такой муж?

Подумала, сформулировала:

— Муж есть муж! Но чтоб свое место знал!

Лучше б она собаку завела. Или крокодильчика, собаку все же жалко.

— Понятно. Но скажите, Аня, кто вам порекомендовал к нам обратиться?

— Знакомая!

— И зовут знакомую?

— А тебе зачем?

О Господи! Бывают же такие создания на белом свете! Между прочим, «тварь» — это от слова «творить». Сотворил, Боженька, на мою голову… Однако вслух вежливо объясняю:

— Такой у нас порядок в фирме. Мы ж как разведчики, работа бывает опасная и связанная с риском. Поэтому надо, чтобы вас кто-то рекомендовал. Чтобы мы знали, что вам можно доверять.

Вот так, жлобиха. Она ещё будет нас деньгами попрекать!

— А, ну тогда ладно… Тогда пишите, что меня Карина рекомендовала. Карина Каримова.

Ах во-от оно что! Так я и знала, что эта история ещё не кончилась… И никакого неверного мужа у тебя, красотулечка, нет, и хрипишь зря, и жлобиху из себя строишь… Очередной кадр красавчика Гарика! И пришла ты, подруга, на разведку. Только вот не узнаю я тебя пока…

— Теперь понятно. Только вы, Аня, на нашу помощь все-таки не рассчитывайте. Мы Карине в порядке исключения помогли…

— Почему?

— Потому что я не люблю несправедливости. Подружка попросила разобраться — девчонка-то по уши в хахаля своего влюбилась, надеялась на взаимность. Думала, счастье свое нашла. А он и не женится на ней, и не бросает. Так, игрушкой при себе держит. Карина рассчитывает на него, а он оказался обыкновенным бабником, подлецом… Запасной вариант нашел…

— А-а…

— У вас, как я поняла, ситуация совсем другая. Вы хотите доказать неверность своего мужа, но не собираетесь с ним разводиться. Правильно?

— Правильно-то правильно… Хотя… И доказать эту самую неверность я не очень-то и хочу. А только все ж опасаюсь, что появился у него кто-то…

— Ну так спросите.

— У кого?!

— Да у мужа, Господи! Не будет же он собственной жене врать!

— Тю, ты шо, сдурела? Это какой же муж не будет жене врать? Как же не будет, когда уже врет? А вы, козлы ленивые, не хотите за денежное дело взяться — ну и не надо! Других найду!

Все правильно, мотивирует гордый уход…

Тут на пороге моего кабинета появился Вэ-А в командирском обличье.

— Анна Георгиевна, что здесь у тебя происходит? Опять за бабские дела берешься? Мало тебе одного раза? Все, хватит с меня! Серьезной работой заниматься надо, а не дрязгами! Без нас разберутся, кто, с кем, почем!

А грозный какой мой Димыч — сил нет! На публику работает, решил подстраховать, думает, я сама эту дуру не отошью!

Девица решительно встала, зыркнула на Димку, зверем посмотрела на меня…

— Да ладно, нечего выступать! Обойдусь, и без вас на своего гада управу найду! Не хотите заработать — ну и идите…

Посетительница решительно прошла к двери, оделась и так же решительно вышла из офиса.

Димка вслед ей спросил:

— Аська, это что приходило?

— Дим, ты, по-моему, сам все слышал. Даже помог мне…

— Помог-то помог… А она откуда взялась?

— Сказала, что ей Карина Каримова рекомендовала нашу фирму, чтобы уличить мужа в неверности…

— Что?!

— Ну да. Но мне кажется, Димыч, что это ещё одна из того, лаврентьевского букета, раз на Карину ссылается…

— А чего ж она тогда голову морочила, хамила?

— Кто её знает! Может, на нас посмотреть хотела. Узнать, что мы за такие. А потом думать, кто ей мозги пудрит — Карина или мы. А хамила для маскировки, например.

— Ладно, ну её. Пришла, увидела, пошла. Не бери в голову.

— Не буду. Но все-таки посмотрю на портреты, любопытно понять, кто из этих пятерых к нам с утра пожаловал.

 

Глава 41

Кто вы, доктор Лаврентьев?

«Фу, до чего же противно стерву из себя изображать! Как будто не я им, а они мне с три короба наврали…»

Наташа почти бегом проскочила квартал по Репинской, потом свернула через парк к метро. Сегодня погода смилостивилась над Наташиной ангиной мороза почти не было, светило солнышко.

«Значит, дело все-таки не в фирме. Нормальные люди, заняты делом, лица порядочные, им и вправду наши бабские дела ни к чему. А что Кариночку пожалели — правильно, это у неё всегда так. Куколка-бедняжечка, сиротка обиженная… Ладно, Карина-то чем виновата?.. Раз фирма нормальная, значит, Гарик действительно мерзавец. И надо решать. Боже мой, какая грязь… А я, дура…

И как все это будет? Ведь он придет, ничего не зная, ласковый, нежный… Много стоит вся его нежность! Боже, ну зачем я ему понадобилась? И в такой компании оказалась, среди этих дур… Ведь из-за таких мужчины нас всех считают шлюхами… А ты кто есть — невинное дитя? Чем лучше их? Или, может, горделиво отталкивала руку с деньгами?.. И ещё вопрос, кто больше дура, наверное, та же Катерина или Верка никаких иллюзий не имели… Вот и утешайся: пока есть иллюзии — ты честная, кончились — проститутка…»

Закрылись двери, неживой голос в динамике объявил:

— Следующая станция Площадь Космонавтов.

Тут Наташа чуть-чуть пришла в себя.

«Эх, надо было машину взять! А теперь ещё сколько на троллейбусе трястись…»

Но когда голова занята, транспорт движется очень быстро. Сама не заметила, как добралась до своей остановки. Шла, с трудом балансируя на высоченных каблуках, оскальзываясь на чуть подтаявших пятнах льда. В голове билась, как муха о стекло, одна и та же мысль:

«Зачем? Зачем я ему понадобилась?»

Раньше думала, что история самая банальная: может, не удовлетворяет его жена сексуально, может, постарела — ей ведь, все-таки, уже лет сорок, и детей трое… Может, с годами появилась в ней бабья стервозность — и он, как многие, нашел на стороне подругу, с которой ему хорошо в постели, с которой тепло и спокойно в другое время, и только порядочность или долг перед детьми мешают все оборвать разом. А отдушина все же нужна… Но пять отдушин?

«В самом деле, я что, такая виртуозка в постели? Увы… Или, может быть, со мной он может выговориться, излить душу, раскрыть тонкости, на которые у жены не хватает внимания или понимания? Да глупости, вроде и говорим, но разговоры все такие, ни к чему не обязывающие. Он даже о своей стройке мне не рассказывал, и не узнала бы, если б не выборы. Я не знаю, какие он любит книги. Да читает ли он книги вообще? Музыку? В „Комфорте“ он слушает Моцарта, в машине крутит самую тупую попсу… Кто его друзья, кто враги? Ничего не знаю, ничего он мне не доверяет… Отдушина, тоже мне… Всего-то особого доверия, что какую-то папку попросил хранить у себя. С таким же успехом мог оставить на вокзале в камере хранения…»

Вышла из лифта, открыла дверь ключом.

«А в самом деле, что это за папка? Может, коллекция фотографий всех своих отдушин за период брачной жизни? На старости лет полистать, повспоминать, не держать же такое дома, чтобы жена нечаянно наткнулась… А я не полезу, знает…»

Наташа мыла руки и вспоминала, как года через полтора после знакомства Гарик принес к ней несколько довольно толстых папок. Сказал, что это документы старой фирмы. Забрал, мол, с работы, а до дома ещё не доехал. Потому у неё и оставил. Потом папки постепенно стали исчезать. Пока в конце концов не осталась всего одна.

Наташа к этим папкам, конечно же, и пальцем не прикасалась. Просто при очередной уборке переложила в книжный шкаф, в самый низ, где не стекло, а деревянные дверцы. А хоть бы и в кладовку к кастрюлям. Запечатанной в полиэтилен бумаге все равно, где пылиться. А в письменном столе мешает.

Но теперь Наташа решила, что имеет полное право посмотреть, что за документы лежат у неё который год. Решительно вытащила из шкафа и вскрыла полиэтилен.

Так, это что? «…у Бездеткина Владлена Григорьевича… эквивалент десяти тысяч долларов… на год… из расчета двадцать процентов в месяц…»

Расписка. Какой-то неизвестный Бездеткин отдал под проценты на год приличную сумму денег. А отдал, между прочим, Лаврентьеву Игорю Константиновичу, полномочному представителю компании «Лигинвест»…

Полномочный представитель?! Внештатный консультант по набору кадров? Странно…

Наташа продолжала перебирать расписки. Перед её глазами мелькали фамилии. Чаще незнакомые, но попадались и такие, которые в Чураеве слышал каждый. И суммы приличные… Прикинула в уме — в общем хорошо за полмиллиона долларов.

«…получил полностью. Финансовых претензий к компании „Лигинвест“ и лично к г-ну Лаврентьеву Игорю Константиновичу не имею…». Дата. Подпись. Свидетели…

«Вот так так, Гарик дорогой, нежный любовничек, тихий директор и борец за окружающую среду! А ты, оказывается, у нас Рокфеллер! Кому бы ещё эти деятели доверили свои тысячи, кроме настоящего хозяина „Лигинвеста“? Это ж тебе лично они доверяли! А если расписки здесь, значит, этим деловарам ты все до копеечки выплатил… Зато обобрал бессловесных трудяг и пенсионеров, которые свои несчастные три сотни за полжизни на хлебе сэкономили и к тебе принесли, чтобы за месяц выгадать десятку на тот же хлеб…»

Наташа ходила по комнате и размышляла.

«Это — мина, причем даже не замедленного, а мгновенного действия, только дотронься. Если эти бумажки попадут в нужные руки, ему не поздоровится. Да его просто посадят! С шумом, скандалом, с конфискацией… А если это будут руки не милиции, а другого вора? Шантажиста?

Да, это — настоящее оружие. Это уже не Каринкина фига в кармане. Этими бумажками с ним что угодно можно сделать. И он за эти бумажки что угодно может сделать…»

Она замерла.

«Боже… Так хорошо, спокойно было, пока ничего не знала. Только и забот — ждать, что он когда-нибудь… Надеяться… А теперь? Надеяться, что он не узнает, что я знаю? Что по-прежнему будет считать наивной честной дурочкой? И каждую минуту трястись: вдруг узнает, вдруг догадается… А он тем временем будет жиреть на чужих деньгах, наворованных, и радоваться, что никто никогда не узнает, пока его тайны хранятся у влюбленной дурочки… И ничего бояться не будет, и никакой Бог его не накажет. А я буду умирать от страха, и его ненавидеть, и ложиться с ним, и чувствовать, как к горлу подступает ужас и тошнота…»

Она снова заходила по комнате, вышла в коридорчик, на кухню, напилась чего-то газированного из холодильника. Закурила.

«Но нельзя же дать ему уйти безнаказанным! Неужели все ему сойдет с рук, и я, и все девки, дуры наивные… И обокраденные бедняги… А он будет продолжать свои делишки, рваться к власти, чтобы обдирать простаков ещё и еще, и тащить к себе в постель новых дур… Убить бы его! И сесть в тюрьму на пятнадцать лет, да? И как его убьешь? И как жить потом, глядеть на свои руки, которыми…»

Сломала сигарету в пепельнице, раздавила, растерла.

«Нет, все по порядку. Прежде всего — обеспечить собственную безопасность. А для этого надо, чтобы ещё кто-то узнал об этих документах, кто-то надежный, чтобы в любую минуту можно было ему пригрозить: только тронь, весь город правду о тебе узнает… А тогда уже он будет не страшен, тогда и можно будет решить, чем он расплатится за свою подлость…»

Решение пришло только под вечер, когда уже начало темнеть.

«Дура! Ты ж только оттуда! АСДИК — вот тебе твое решение! Раз они всю грязь про нас про всех знают и не проболтались, то им и нужно поручить, тоже от нас от всех, чтобы врезали ему… Чтоб надолго запомнил!»

Наташа начала торопливо одеваться. Потом сообразила, что перед поездкой хорошо бы позвонить, чтобы в фирме хоть кто-то был и ждал ее…

— Алло, это АСДИК? Мне нужна Аня.

— А кто её спрашивает? — ответил женский голос.

— Я… Я от Карины Каримовой… Мне срочно нужно приехать к вам в фирму. Вы ещё на месте?

— Фирма работает до семи.

В этот раз Наташа схватила такси и успела в фирму не без пяти семь, а гораздо раньше. Точно так же позвонила в дверь, собиралась открыть рот, чтобы сказать: «Я опять к вам пришла», — но тут сообразила, что устрашающую утреннюю косметику смыла, парик сняла и темные очки тоже дома оставила. А приехала в своем обычном виде. Хорошо хоть, самое главное — папку — взять не забыла.

Наташу ждали — похоже, её панический звонок сыграл свою роль. Теперь уже называться чужим именем смысла не было.

— Добрый вечер, меня зовут Наталья Зубко.

* * *

Вот теперь, когда она появилась без дурацкой маскировки, я её узнала, раньше, чем она представилась. Вообще-то я её вычислила ещё днем, нашла фотографию — и поудивлялась еще, как отличается лицо на фотографии от той рожи, что тут хамила.

Почему-то её второй приход меня не удивил. Особенно после того, как Мария Леонидовна, наш контактный телефон, перезвонила и предупредила. Немного подумала — и сердито нахмурилась: а что тут удивляться, ясно же было с утра, зачем-то мы ей нужны.

Зато сейчас стало понятно, зачем она на разведку к нам приходила. А после того, как Димка заглянул в папку, лицо у него сделалось такое… Выразительное, одним словом.

Я осталась развлекать Наташу, а Вэ-А побежал звонить по телефону. Явно нашему благодетелю.

Разговаривать с Наташей было совсем не просто. Честно говоря, очень даже сложно. Конечно, теперь она уже вела себя иначе: сдержанно, корректно и говорила вполне цивилизованным языком. Но после того, как рассказала, что именно значится в документах, практически больше ничего не сообщила. «Лирической» стороны вообще не коснулась. А я не решилась пробиваться силой через её броню.

Потом появился Димка с довольной мордой, и Наташа стала собираться. Только теперь мы её на Андрюхе отправили. И ещё успели договориться, что во всяких экстраординарных случаях будем общаться по телефону.

Но, честно говоря, у меня осталось ощущение, что общаться буду я с ней, а не она со мной…

Как только дверь за посетительницей закрылась, я кинулась к Димычу. Очень мне интересно было, что за папочку такую хитрую привезла нам Наталья Зубко.

Димка сидит, бумажки перебирает — и лицо у него, как у скупого рыцаря над сундуком.

— Дим, что это?

— Это, красавица, оружие невероятной силы. Вот тут, прямо перед тобой, долговые расписки известной тебе фирмы «Лигинвест». Причем, заметь, не эти липовые договора с липовыми печатями, а настоящие документы. Вот смотри… «передаю»… ну, это неинтересно…. Ага, вот: «лично мне известному как Лаврентьев Игорь Константинович, полномочный представитель компании „Лигинвест“… Ну, и дальше, сколько передает и под какие проценты. И подпись.

— Ну и что?

— Асенька, это значит, что господин, который подписался, получил свои проценты и всю сумму до последней копеечки. И потому расписку отдал. Да, кстати, господин Лаврентьев перестраховался, взял с них ещё и дублирующие расписки, смотри: „Финансовых претензий к компании „Лигинвест“ и лично к г-ну Лаврентьеву Игорю Константиновичу не имею…“».

— Понятно. И много у нас расписок?

— Достаточно. Можно даже посчитать, сколько они денежек прокрутили. А ещё можно посчитать, сколько смог положить в карман лично Лаврентьев.

— Эх, везет Слону!

— Не то слово. Не просто везет….

— Дим, мне кажется, ты чем-то озабочен.

— Я не озабочен. Я просчитываю варианты.

— Какие варианты? Отдать папку эту проклятую и забыть навсегда! Пусть Слон вертит хоботом, решает проблему выбора, как обойтись с гадким конкурентом…

— Ага, а завтра Лаврентьев решит проверить, как себя чувствуют бумажки у Наташки, и все — о ней тоже можно будет забыть навсегда.

— Дима, опять тебя мания преследования мучает…

— Аська, не прикидывайся дурой. Прекрасно понимаешь, речь идет о жизни и смерти. Сначала этой Натальи, а потом нашей. Пусть во вторую очередь, но для меня и это слишком рано. Я, между прочим, только жить начинаю, женился недавно…

— Ага. Ну ладно, так что ты напросчитывал?

— Нужно сделать копии. Заверить нотариально. Оригиналы немедленно вернуть Наташе, велеть молчать — мол, я дурочка с переулочка, ничего не знаю, ни о чем не догадываюсь, — и отдать этот взрывчатый пакет Гарику по первому требованию… А Слону и заверенных копий с головой хватит, чтобы с Лаврентьева снять три шкуры. Или снять лаврентьевскую кандидатуру…

— Или ещё для какого доброго дела…

— Или, — угрюмо согласился Димка.

— Копии, говоришь? Так чего тут мудрить, в двух кварталах от нас частный нотариус сидит. Пять минут — и дело в шляпе.

— А потом к частному нотариусу приходит человек с ружьем и спрашивает: «Ты заверял?» — «Я заверял». — «А кто бумажки приносил?» Тут мы и выплывем.

— И пополним ряды ангелов в раю… — задумчиво пробормотала я.

— Рядом с Наташей, — добавил он.

— Ха! — ужасно мне понравилось когда-то словечко доцента Школьника. Теперь я его тулила везде, где только можно. — А ты попроси нотариуса у дяденьки Слона! Пусть к нему приходит человек с ружьем!

— Вот и я так подумал… И уже позвонил Слону, и нотариус скоро прибудет…

Ты смотри, осмелел, слово «Слон» уже не боится произносить! Впрочем, разговор у нас вполне лояльный, ни слова против любимого плантатора…

— Отлично, мой господин. А я могу пойти погулять со всеми своими запоздалыми измышлениями.

— Не прибедняйся, моя госпожа. Просто ты измышляла чуть-чуть в другую сторону…

Какой деликатный! А сам только что дурой обзывал!

— А сейчас давай думать вместе, пока этот пакетик у нас в руках. Я обнаружил в папке не только расписки…

На Димкином столе царил привычный кавардак, но папка пока ещё была видна, и бумаги в ней ещё лежали. Я сразу начала копаться… Сначала попадались только расписки: на разных листках, написанные разными почерками, уже чуточку выцветшие.

Ниже пошли другие документы. Устав, учредительный договор, ещё какие-то солидные бумаги. Штатное расписание, например… Штатное?! Компании «Лигинвест»?! А я когда-то подумала, что в кадры этой лавочки уже никто никогда не сможет заглянуть…

Начала читать. Но ничего такого, особо взрывоопасного, не нашла… Устав как устав…

А это что? А-а, черновик устава. Распечатанный на принтере бланк, в пустых местах вписано от руки. Название фирмы, реквизиты… Что-то вычеркнуто, особенно в разделе «Виды деятельности». Уставной фонд, директор…

Я небрежно пролистала до конца, хотела уже положить на место, и вдруг заметила внизу строчку, которой не было в чистовике:

«Составил юрист Г. И. Мироненко».

Это какой такой юрист Мироненко?! Неужели тот самый, которого в «СООБе» убили?!

Так что, выходит, Мироненко занимался регистрацией «Лигинвеста»? Готовил все документы? Может, ещё и с Лаврентьевым был знаком?

А потом возник «СООБ», объявил крестовый поход против трастов, значит, и против «Лигинвеста»… И в «СООБе» нашел себе постоянную работу юрист Г. И. Мироненко… И тут же кто-то устроил перестрелку, в которой вышеупомянутый юрист погиб от «шальной пули»…

А прозорливый Димка как-то похвалил меня, когда я сказала, что разгадку той дурацкой перестрелки надо искать среди пострадавших…

Так что это получается — вот так, под обложкой старого устава, я нашла убийцу?!

— Ди-имыч!!!

Я завопила так, что Димка дернулся и уронил сигарету.

— Ты чего?

Я ткнула пальцем в ту самую строчку.

Дима аккуратно отвел мою руку в сторону, прочитал, поднял с пола сигарету, затянулся и только потом ответил:

— Да-а-а…

— Так что получается, Слон-то, значит, и так все знал? И все эти расписки, которые говорят, что Лаврентьев — хозяин «Лигинвеста», ему на фиг не нужны?

Димка задумчиво присел на подоконник, снова затянулся.

— Неясно, Ася. Расписки в любом случае нужны, это документальное подтверждение. Без них ничего не докажешь, а Слону ведь надо именно доказать — суду доказать, что преступник — Лаврентьев. А кроме того…

Он рассеянно стряхнул пепел в горшок с геранью, перешедший к нам по наследству от Резников, и уставился в темноту за окном параллельными глазами.

— Думаю… — наконец заговорил он, — думаю, Мироненко не знал Лаврентьева. Иначе он давно все выложил бы Слону…

— Ну, — дернулась я, — совершенно не обязательно! Может, он был порядочный, чужих секретов не разбалтывал. Существует же какая-то профессиональная этика!

Димка горько усмехнулся, погладил меня по голове.

— Тайна исповеди? Благородный нотариус, немой как могила? Увы, Асище, это тебе не девятнадцатый век. На смену этике давно пришла прагматика. Все он рассказал бы. А Слон бы его упрятал за семь дверей и семнадцать замков, уж не выставил бы такого свидетеля под пули…

— Так за что же его?..

— А во избежание. Знал — не знал, рассказал — не рассказал… Теперь-то он точно ничего не расскажет.

Я сморщилась, потерла виски:

— Дима!.. Но как же так — ни за что, для перестраховки, на всякий случай…

Димка вздохнул:

— Ась, все мы дети своего века. Учи новейшую историю, пока снова не появились канонические учебники, утвержденные идеологическим отделом какого-нибудь ЦК какой-нибудь партии…

И пропел из старой бардовской песенки:

«И несколько мильонов просто так,

на всякий случай…»

 

Глава 42

Дураида

-

«Лучше б я ни к кому не ходила, — думала Карина. — Только Наташа и повела себя как человек. Верка выгнала, спасибо, что без скандала. А эта придурочная Ираида ещё и драться полезла, попыталась отчет отобрать. Только пощечина её и успокоила. А так и читать бы не стала… И все равно, меня же ещё обозвала! Идиотка скандальная! И что только в ней Гарик нашел?»

Карина уже доехала до работы и теперь с облегчением поднималась на свой третий этаж.

«Слава Богу! Всех обзвонила, всех обежала… Как они себя теперь вести будут — уже не мое дело. Про Катю я все знаю, про Веру — тоже. Ну и про себя, понятно. Значит, теперь наш ненаглядный уже без трех баб точно остался… А может, и больше…»

Карина сняла шубку и прошла на свое место. На часах было ровно два. Рабочий день начался. А мысли обо всем постороннем вылетят из головы после первого же звонка. Она была этому рада.

* * *

А вот Ираида совсем была не рада тому, что поговорила с Кариной. Она просто кипела от возмущения. У неё в голове не укладывалось, что её единственный, обожаемый Гарик оказался совсем не таким, как она представляла.

Теперь она вспоминала эти несколько лет с ним и видела, где и как он ей врал. И как он пытался увернуться от прямого разговора, как сразу отрезал: «Так, отпуск планируй сама. У меня семья — и я пока должен соблюдать видимость нормальных отношений. Вот потом…»

Она-то уже давно напланировала массу событий, которыми будет наполнено это сладкое «потом». Только оно все не наступало и не наступало. Но Ираида четко знала, что надо ещё немножечко потерпеть… Сейчас она считала, что дотерпеть надо только до выборов, до конца апреля. А там… А там, когда его выберут, он уже сможет делать, что хочет. Вот тогда он бросит опостылевшую жену и переедет к ней. Она уже и подарок приготовила к этому знаменательному событию.

А если не выберут, то все равно хорошо. Для нее, Ираиды. Ведь только она сможет утешить такого замечательного человека, как Гарик. Только ей понятен будет истинный размер обиды, которую нечуткая область нанесет Гарику, если откажет ему в выборе. И вот тогда её ненаглядный сможет освободиться от имиджа идеального семьянина и поймет, как много значит сочувствие и поддержка такой женщины, как Ираида.

А теперь, выходит, на всем этом можно поставить жирный крест?! И на всех планах, и на всех надеждах!

«Вот гад! Это ж надо так чувства предать! Кандидат вонючий! Права Карина, тысячу раз права — надо ему отомстить, обязательно!»

Ираида немного подумала и решила, что мстить успеется. Нет, сейчас надо поставить вопрос ребром. Раз дела обстоят так, как рассказала Карина, то пусть Гарик сам все подтвердит. И пусть прямо сейчас делает выбор. И такой, как надо! Иначе можно ему напомнить, что у женщины главное оружие не только слабость. Что есть и ещё всякие-разные способы — например, можно прямо на телевидение пойти и всем рассказать, какой на самом деле человек Гарик… Игорь Лаврентьев, пусть тогда весь город узнает, что на самом деле значит «экологическая чистота ячейки общества»!

Надо ему немедленно позвонить!

У-у, мать его! А как звонить-то, он же телефона не давал! Да он и фамилии своей не говорил, если б не выборы, так до сих пор и не знала бы!.. А ничего, теперь — дело другое, теперь ты не Мистер Икс, теперь все известно — и фамилия, и отчество, и где работает… Ничего, теперь не спрячешься!

Она кинулась к телефону и настучала по кнопкам номер закадычной подружки, секретарши в районной налоговой инспекции.

— Элеонора! Это я! Слушай, у тебя «Золотые страницы» есть? Надо срочно найти номер фирмы… АО «Мак»!

— А-а, Ирка… Ты сейчас положи трубку, я жду звонка по межгороду, из столицы, я тебе перезвоню!

Ираида сама не знала, как выдержала эти двадцать минут. Сердце колотилось, в голове давило так, что глаза наружу лезли.

Наконец затрезвонило.

— Ирка, нашла я тебе! Только это оказалось не в городе, а в Дальнем Куте. Ну, я на всякий случай перезвонила Марийке в областную, у них-то все-все данные, и оказалось, что есть ещё городской номер. Пиши!..

Ираида записала, отпила глоток кофе, обтерла губы рукой и набрала городской номер. После второго звонка ответил знакомый голос, и тогда она закричала:

— Это я, Ираида! Мне нужно срочно с тобой поговорить! Обязательно сегодня, и побыстрее. Я не могу ждать!..

Ох, как ей хотелось выложить все немедленно! Но она сдержалась — надо в лицо, чтобы глаза его брехливые видеть…

Но Гарик в беседы вступать не стал. Сухо, на себя непохоже, бросил: «Через полчаса. Кафе „Лютня“, в начале Грушевской. У меня будет двадцать минут», — и отключился.

«Вот говнюк! Даже разговаривать со мной не захотел! И время отмерил двадцать минут! Как в душу плюнул! Ну гад, я ж тебе покажу!»

Она начала торопливо собираться — до центра ещё доехать надо. А ещё у начальства отпроситься, а ещё подкраситься…

* * *

Как ни торопилась, но на свидание все равно опоздала. Самую малость минут десять. Гарик уже ждал её за столиком в кафе и заметно нервничал. Похоже, она и в самом деле оторвала его от каких-то дел. Но сейчас Ираиде плевать было на чьи-то там дела.

— Здравствуй, Гаричек!

Ираида потянулась поцеловать его, но Гарик вежливо отклонился.

— Здравствуй. Извини, ты в помаде, а у меня ещё одна важная встреча. Кстати, ты опоздала.

— Прости, Гаричек, у меня же нет машины, я же на метро добиралась… Вот если бы ты за мной заехал, мы бы ко мне поехали. И никуда бы не опоздали… Поехали ко мне, а, Гаричек?

Гарик посмотрел как-то странно, и Ираида почуяла, что он сейчас начнет на неё злиться. Возможно, даже накричит. Значит, надо напасть первой, пока он морально не подготовился.

— Ида, у меня очень мало времени. Что случилось? Только покороче.

Гарик только ещё рот открыл, а Ираида уже завелась. Она готова была к любым словам.

— Ах, покороче?!

Вовсе она не собиралась покороче. Наоборот, подлиннее и погромче. В полный голос, с любимыми матюками. А без них что за разговор по душам?

И где-то на заднем плане промелькнула мысль: «Жалко, что народу в кафе немного! Он, подлец, специально такое выбрал! Стыдится, гад, со мной в приличном месте показаться!»

Это было совсем несправедливо, но соображения справедливости волновали сейчас Ираиду меньше всего.

— Покороче тебе, гаду, да?! — она немного повысила голос. — Тогда сейчас же, немедленно, решай — или ты сегодня же переезжаешь ко мне, или я про тебя, про всех твоих баб, про все твои дела подлючие поеду на телевидение рассказывать!

— Ида, милая, о чем ты? — Лаврентьев непритворно удивился.

Да и как тут было не удивиться такому резкому переходу. Только что «сюсю-мусю» и вдруг такое, да почти орет…

— Я о том, поганец ты этакий, что нас, милых, у тебя пятеро! А ты, дерьмо собачье, нам всем голову морочишь, по клубам-театрам возишь, а сам как сыр в масле катаешься! Да если в городе узнают об этом, такой скандал будет! Ни фига себе кандидат, борец, видите ли, за здоровую семью! Кобель вонючий!

— Ида, что ты, опомнись, каких «милых»? Одна ты у меня такая, одна-единственная… И вообще, здесь совсем не место для подобных разговоров. Успокойся, я к тебе вечером приеду, там и поговорим.

— Вот что, дорогой товарищ, никаких «вечером»! Я про тебя все до копеечки знаю. Про всех твоих баб, про всю подлость твою. Если ты завтра вечером не переедешь ко мне, то послезавтра о твоих художествах кобелиных весь город узнает, все до последнего о тебе по телевизору расскажу — это я тебе твердо обещаю! И чем раньше ты приедешь ко мне, тем быстрее я про всех остальных забуду. И про сегодняшний разговор. Так что выбирай. А сегодня… сегодня можешь ко мне не приезжать! Я тебе даю время на размышления до завтра!

Ираида как начала говорить стоя, так и не присела. Мощным бюстом, которого даже шуба скрыть не могла, она притискивала Гарика к стене.

Ему было стыдно и неловко, этот натиск, обычно так возбуждавший его, сейчас унижал и подавлял. Он выслушал её ультиматум, но в ответ не произнес ни слова. Сейчас говорить бессмысленно, пусть проорется…

Конечно, угрозы Ираиды можно всерьез не принимать, руки коротки. И вообще, любая баба хоть раз в жизни устраивает скандал своему любовнику, подумаешь… Но на людях зачем орать? И почему она говорит «пятеро»? Откуда узнала? Клубы-театры, говорит… Неужели в самом деле знает?

Игорь Константинович привстал и почти насильно усадил Ираиду напротив себя.

— Девочка моя, не кричи, успокойся. Хочешь соку? Попей! А теперь давай спокойненько, расскажи мне все…

«Ах, тебе, козлу, рассказать все?! Не на такую напал! И про девчонок надо молчать. Не выдавать Каринку… Хотя чего мне про них думать? Я про себя должна думать, про свое счастье. А кто мне рассказал, зачем — этого ты от меня не добьешься!» — все это промелькнуло в голове у Ираиды, пока она пила сок.

— Ну ладно, спокойненько, так спокойненько… А хочешь все пожалуйста! Я все узнала!..

* * *

Ежевечерняя программа канала «Саймон» называлась просто и без затей «Криминальная минута», хотя растягивалась, как правило, на добрые десять минут. Среди победных рапортов о поимке одного-двух бандюг там рассказывали, кого нашли на улице, и приглашали опознать труп по телефону. А внешний вид трупа, обычно весьма неаппетитный, демонстрировался, пока голос за кадром читал номера телефонов. После неизвестных трупов рассказывали о мертвецах, которых уже опознали. Потом скороговоркой перечислялись квартирные кражи, грабежи на улицах, а уж потом, на закуску, предлагались сюжеты о гражданах, сбитых автомобилями, желательно насмерть. Перееханные руки-ноги волновали «Криминальную минуту» в меньшей степени.

Программа подходила к концу.

— И наконец, последний на сегодня сюжет. Утром, около половины девятого, на улице Полтавской вблизи пересечения с Целинной неизвестный автомобиль сбил женщину. С места происшествия водитель скрылся. Личность погибшей установлена — это Ираида Николаевна Безвесильная тридцати одного года, проживавшая неподалеку от места происшествия. Судя по всему, она торопилась на остановку троллейбуса, нарушила правила дорожного движения, что и привело к трагедии. В нескольких шагах от места событий оказался свидетель, который сообщил, что запомнил машину, сбившую женщину. Это был черный автомобиль «жигули». По словам свидетеля — то ли седьмой, то ли пятой модели. Точнее разглядеть не удалось…

* * *

— Алло, Вадим Андреич! Это Андрей. Вы сейчас «Криминальную минуту» смотрели? Нет? Тогда так. Сегодня утром черный «жигуль» — семерка или пятерка — сбил одну из тех, пятерых, которые по Лаврентьеву у нас проходят…

* * *

— Алло, алло! Карина? Карина, это Анна Георгиевна… Да-да, хорошо, что узнала… Карина, у меня плохая новость. Сегодня утром машина сбила Ираиду Безвесильную… Насмерть. Машина — черные «жигули»… Что? Ты же говорила, «фольксваген», красная «девятка»… Ах, вот как… Тогда обязательно, слышишь, обязательно, обзвони всех девочек… На звонки Гарика не реагируй, лучше к телефону вообще не подходи. Работа? Какая может быть работа?! Ну тогда хотя бы соблюдай осторожность. Одна на улицу не выходи!.. Спутника, спутницу, кого угодно, только обязательно иди с кем-нибудь! Да, Кате позвони сейчас же. И остальным. Сейчас же!..

* * *

— Димыч! Надо срочно звонить Слону! Тут такое началось… Вляпались девки!…

— Ася, давай помедленнее…

— Тогда вспомни, тебе ж только что Андрюха все рассказал… Ираиду… Ну, ты её ещё Дураидой назвал… сбила какая машина?

— Черные «жигули», пятерка или семерка…

— Вот! Степка в телевизоре про стрельбу на Хазарской что говорил? Какие там машины были?

— Два «жигуленка», один темный…

— Ага… А ещё мне только что Карина сказала, что Гарик как-то вез её на концерт в черных «жигулях»!

— Асенька, это простое совпадение. Черных «жигулей» хоть пруд пруди.

— Да? А тогда вспомни, какая машина за нами по Дальнему Куту ездила!

— «Тоёта».

— А до того?

— А, днем… Черные «жигули», пятерка или…

— Во-во! Так, звони Слону!

— Ась, ты чего так вскинулась? А то раньше не знала, что такое Лаврентьев…

— Раньше я, дорогой мой, знала, что это такой же вор и жулик, как Слон. Ну, может, масштаб деятельности другой… А теперь я знаю, что он запросто переступит через кровь и не поморщится. Раньше я думала, что он ничем не лучше Слона. И потому не нервничала из-за всех этих бабских разборок. А теперь знаю, что он намного хуже Слона. Потому что тот обороняется в крайних случаях, а этот убивает, как семечки щелкает! Лаврентьев — убийца и зверь распоследний. Так что пусть с убийцей специалисты по убийцам разбираются!

* * *

— Дмитрий Николаевич, добрый вечер. Дубов вас беспокоит. Я прошу прощения за столь неурочный звонок, но, к моему искреннему сожалению, обстоятельства лишают нас с вами вполне заслуженного отдыха. Не могли бы вы уделить мне время сегодня вечером?.. Что ж, я понимаю… Хорошо… Буду. Значит, через полтора часа… В таком случае, всего доброго, до встречи…

 

Глава 43

Должок!

С утра Игорь Константинович был не в духе. Когда жена за завтраком попыталась завести разговор о предстоящих Лешиных оценках за третью четверть, буркнул что-то невразумительное, прибавил громкости в телевизоре и отгородился газетой. После завтрака оделся, быстрее обычного причесался, сказал: «Я на стройке» и отбыл, с привычной небрежностью чмокнув жену где-то возле уха.

Поставил «джип» перед крыльцом, заглянул в кабинет, бросил дипломат, спросил у Светочки, нет ли чего срочного, мимоходом провел пальцами по пышной груди, чуть приподнял, словно пробуя на вес, но не задержался, а отправился в гараж.

Черная «семерка», снова с родными номерами, стояла на канаве раздетая — без крыльев и дверей. Маленький квадратный дядя Степа, шевеля прокуренными усами, рявкнул:

— С осени надо было мастику обновлять, а не к весне, когда железо уже прогнило до дыр!

— Машина, Гнатюк, нужна, чтоб на ней ездить, а не чтоб железо сохранять! Ваше дело — чинить, мое — решать, когда чинить!

Прошел в конторку, раскрыл книгу регистрации техобслуживаний, убедился, что записи сделаны как надо, «семерка» стоит в ремонте аж с двадцать восьмого февраля.

Вернулся в кабинет, по дороге захватив у Светланы записи звонков. Перезвонил по двум местным номерам, со Сбербанком переговорил к обоюдному удовольствию, а Глущенко на месте не оказалось, убыл в областное управление — видно, о том и хотел доложиться. Еще позвонил по сотовому в город, но Батюха коротко сказал, что занят и перезвонит.

Игорь Константинович недовольно поморщился, снова вышел, совершил утренний обход стройки, перемолвился парой слов с прорабом, выругал, почему до сих пор не отремонтировали гусеничный кран, и решил, что можно ехать в город. Снова вернулся в офис, с отвращением сбросил выпачканные глиной сапоги, переоделся в приличный костюм, надел австрийские туфли и почувствовал себя человеком. Проверил по блокнотику график — сегодня его ждала в восемнадцать Карина. С сожалением подумал, что придется искать кого-то вместо Ираиды, и ощутил на миг чувство потери — все-таки будет не хватать этого мягкого, пышного тела… Боже, какой она дурой оказалась!..

Открыл дверь в приемную, Светочка тут же вскочила с готовностью, но Игорь Константинович жестом велел ей сидеть, приказал подать «короллу» с водителем, подождал, пока она вызвала Шульгу по громкой связи и выключила микрофон, сообщил, что уезжает в город и, как обычно, велел тех, кто в списке отмечен птичкой, переадресовывать к нему на мобильник, а с остальными — коротко: кто звонил, что передать…

Ради календарной весны уже пару дней проглядывало солнышко, дорогу подсушило, и Шульц гнал ходко. Игорь Константинович просмотрел несколько бумаг, а потом придремал. Ночами ему зачастую не удавалось выспаться, и он привык добирать при каждом удобном случае, благо путь до города и обратно занимал часа два — не так из-за дальности, как из-за узкой и плохо содержащейся дороги. После германских автобанов, выстроенных ещё при Гитлере, Лаврентьев на родимые дороги не мог смотреть без отвращения.

Городской офис Лаврентьева располагался в арендованном одноэтажном домике, во дворе, и снаружи имел самый непрезентабельный вид. Зато место было хорошее, в центральной части Чураева, совсем рядом с Областным УВД разделял их только сквер с декоративным бассейном, известным среди горожан под названием «восьмерка», да два узких проезда, и сейчас, когда деревья стояли голые, «серый домик» отлично просматривался.

«Королла» свернула во двор, и Лаврентьев недовольно нахмурился. Прямо у дверей офиса торчала «эмка» Сивкова. Юрка, как звал его весь город, был из породы «уличных брокеров», то есть не имел легальной фирмы, но деньгами ворочал приличными для своей весовой категории. На «эмке» он разъезжал в пику более солидным коллегам, которые признавали только иномарки. Положим, на антикварном автомобиле у него стоял движок от тридцать первой «Волги», и подвеска тоже, хитро переделанная и приспособленная, но зато кузов был родной, сто раз рихтованный и латанный, с подножками, с запаской снаружи, над задним бампером.

Лаврентьев выбрался из «короллы», открыл ключом дверь офиса. Сивков ввалился следом.

Игорь Константинович прошел в кабинет, повесил пальто на плечики в шкафу, сел в кресло и только тогда сказал:

— Привет, Юрик! С чем пришел?

— Это как же «с чем»? Сколько можно за нос водить? Ты долг собираешься отдавать, или мне на тебя людей выпускать?

* * *

Ишь как отвалилась челюсть у Лаврентьева! От такой наглянки у самого отвалилась бы, но Слон велел ничего не бояться и переть буром. Не то сейчас время, не станет Лаврик пускать в ход силу и на громкий скандал не пойдет. Кандидат, ити его мать! Ему теперь себя блюсти надо, как просватанной девке. Это потом, после выборов, чем бы ни кончились те выборы, он сможет за все отыграться, но до той поры ещё дожить надо, как раз такими словами Слон и сказал, а когда Слон такими словами говорит, умные люди слушают и догадываются. Ладно, то их дела, а пока отчего не разыграть комедию? Даже забавно…

* * *

— Какой должок? — Игорь Константинович недоуменно свел брови. — Что-то ты, Юрик, чудишь…

— Гарик, ты мне тут только не строй из себя склероз! Или пятьдесят тысяч долларов США — это для тебя такой пустяк, что и помнить не стоит, не то что возвращать? Плюс сложные проценты — а? — Он выхватил из кармана ксерокопию расписки и помахал в воздухе.

У Лаврентьева сжались челюсти, проступили желваки.

— Господин Сивков! По-моему, замечание о склерозе — не по адресу. Ваш заем… — он вытащил из кармана блокнотик, раскрыл в конце и быстро сориентировался в шифрованных записях, — …со всеми оставшимися процентами был вам полностью возвращен двенадцатого октября 1994 года. Под расписку, между прочим, которую вы подписали в присутствии двух свидетелей.

Сивков захлопал глазами:

— Гарик, ну брось ты со мной разговаривать на басах… Это ж уже совсем беспредел какой-то получается, я тебе как другу, под ерундовые восемь процентов месячных, и ты проценты честно платил, бля буду, но потом, когда прикрыл лавочку, сразу шкуру сменил, и не найдешь тебя, и не поймаешь… Поимей совесть, для меня полсотни косых — это серьезная сумма, у меня бизнес шатается. Проценты — хрен с ними, ещё подожду, но вклад мой отдай, слышь, Гарик?

И такой поворот разговора, от наглого наезда к шакальей униженности, тоже Слон присоветовал, даже репетировал, показывал, как надо. А теперь чуть-чуть выставить зубы:

— Ну что мне, боевиков на тебя насылать? Так не поднимается рука, столько ж лет корешили, не, правда, ну фиг с ними, с процентами, отдай пока пятьдесят тысяч! А если не боевиков, то могу в суд подать, у меня ж не только ксерокопия, у меня и оригинал твоей расписки в надежной заначке лежит, только совесть не позволяет, тебе ж сейчас такой суд — как серпом по пальцам, ну давай все по-людски, по-хорошему сделаем…

Лаврентьев хмурился все сильнее:

— Юрик… Какой оригинал? Ты же мне его отдал, когда деньги забирал! Или ты какую-то хитрую игру затеял…

— Да какую игру?! Сука буду, меня ж черные за жопу взяли, мне сейчас хоть умри, а я ведь тебя не дергал, молчал, сколько мог, понимал, тебе сейчас и такая малость нужна…

Лаврентьев покачал головой:

— …или у тебя, Юрик, совсем крыша поехала. Я ведь прекрасно помню, что все тебе вернул, до копейки, как договаривались. В тот день я ещё троим, кроме тебя, возвращал вклады, под расписку, и у меня специально двое пенсионеров в соседней комнате сидели, заходили по вызову и на сложенной расписке писали, мол, свидетельствую, что этот документ при мне подписал гражданин, предъявивший паспорт на имя — и так далее… Ты что, правда не помнишь?

Сивков молча покачал головой.

— Юрик, то ли тебя действительно крепко достали, то ли… Ты бы зашел к невропатологу, а?

— К какому невропатологу?! Что ты тут сестру милосердия из себя строишь?! Не верю я тебе! Ты уже меня готов психом выставить, лишь бы бабки не отдавать! Не думал я, что ты меня… за полста кусков…

В Юрике сильна была артистическая жилка, да и профессия способствовала развитию таких талантов.

Лаврентьев смотрел на него с сожалением.

— Юрик, а если я тебе покажу твою расписку, ты поверишь?

— Ну покажи, покажи! — с надрывом вскричал Сивков.

Гарик снял трубку, вызвал из памяти телефона четвертый номер, долго ждал, пока ответят.

— Простите, я хотел бы поговорить с вашим секретарем… Да-да… Болеет? Спасибо…

Вызвал другой номер, на этот раз ответили почти сразу.

— Добрый день, это Гарик! Что у тебя случилось? Болеешь? Уже нормально?.. Слава Богу! Слушай, мне нужно заскочить к тебе буквально на два слова… Хорошо, я приеду минут через двадцать.

Он положил трубку, повернулся к посетителю.

— Юрик, ты сам понимаешь, такие бумаги я в офисе не держу. Давай встретимся здесь снова через час. И подумай пока над моими словами. Что-то ты не в себе, посоветуйся с толковым доктором. Если хочешь, могу порекомендовать…

Юрик проворчал что-то невнятное и вышел, резко хлопнув дверью. Во дворе ухмыльнулся и полез в свой раритет на колесах.

 

Глава 44

Меня не будет дома

По прямой до Наташиного дома не набегало и восьми километров, но половина времени ушла, чтобы выбраться по улочкам и переулкам старого центра с их односторонним движением и бесконечными светофорами. Это ещё счастье, что нет в городе высоких гостей, каких-нибудь вшивых турок, а то вместо светофоров махали бы палочками на перекрестках неумелые регулировщики. В такие дни Чураев становится просто непроезжим, хуже распутицы…

Наконец вырвался на проспект Космонавтов, которому не так давно, под кампанию, вернули древнее название Чумацкий шлях, то есть Млечный путь. Наташа жила почти возле аэропорта, но теперь дорога прямая, широкая, и «гольф» пролетел её в считанные минуты. Наверное если бы за баранкой сидел Шульц, добрались бы ещё быстрее, но к Наташе Лаврентьев всегда ездил без водителя. Эту точку никому знать не надо, даже человеку доверенному…

Он оставил «гольф» напротив крайнего подъезда. Лифт спускался с двенадцатого этажа невыносимо медленно, со скрипами и стонами. Наконец раздвинулись двери, Гарик шагнул внутрь и нетерпеливо ткнул в крышку от пивной бутылки, заменявшую сломанную пластмассовую кнопку седьмого этажа. Кабина была грязная, с окурками на полу и прилепленными к потолку головкой горелыми спичками. На стенке какой-то юный грамотей начертал краской из баллончика: «Ваня пузатый», после чего следовало неизвестное Лаврентьеву английское слово, видимо, нецензурное.

Наташа открыла дверь молча, шагнула в сторону, пропуская в квартиру.

— Здравствуй, Наташенька! Прости, но я действительно на минутку. Помнишь, я оставлял у тебя пакет?

Так же молча Наташа прошла в комнату, вынула из нижней тумбы книжного шкафа папку в заклеенном скотчем полиэтиленовом пакете, протянула.

Гарик повернулся к столу.

— Сейчас, я только найду нужную бумажку…

— Забирай все.

— Почему? — удивленно поднял голову Лаврентьев.

— Завтра тебе может понадобиться другая бумажка, или через месяц, или через три…

Гарик насторожился, но ответил прежним легким тоном:

— Так я заеду ещё раз.

— Меня не будет дома.

— Ну, я позвоню на работу.

— Я не подойду к телефону.

— Боже, Наташа, что случилось?

— Все случилось. С меня хватит.

— Но почему?! Нам ведь было так хорошо вместе!

— Больше не будет.

Она вышла за дверь, тут же вернулась с цветным пластиковым пакетом.

— Твой халат, тапочки, зубная щетка, бритва, тюбики. — Повернулась к секретеру, вынула конверт. — Деньги, которые ты оставил в прошлый раз.

— Но почему?!

— Твоя минутка кончилась. Уходи и не возвращайся. Прощай.

Дверь квартиры захлопнулась, Лаврентьев оказался в маленьком тамбуре. И тут ему стало ясно: «Она тоже знает! И ей не все равно, обиделась. Только характер у неё другой, не хочет скандалить, просто вычеркнула — и все. Так что, не опасна? Не будет шум поднимать? Или… Но если Ираида знала и она знает, то, наверное, и остальные… Наташка промолчит, да, спрячется в раковину… И Карина промолчит — побоится позориться и вообще побоится, она робкая, скованная. Впрочем, с ней станет ясно вечером. А вот Катерина и Вера… Особенно Вера…»

Он оттянул защелку застекленной двери из тамбура на лестничную площадку, вышел, нажал кнопку лифта. В это время из двери напротив вышли двое мужчин. Один спросил:

— Вы уже вызвали?

Лаврентьев кивнул.

Подошла кабина, двери раздвинулись. Внутри было двое пассажиров, но они не вышли. Лаврентьев шагнул внутрь, мужчины из двери напротив — за ним. Последний нажал кнопку, кабина пошла вниз, и тут Лаврентьеву заломили руки сзади.

— Не сопротивляться, милиция! — резко рявкнули в ухо.

Кто-то вырвал у него из рук сумку, быстро проверил содержимое.

— Барахло… — сказал разочарованный голос. — Погоди-ка… А тут в конвертике две сотни зелеными! Вот это уже на что-то похоже… Правда, драгоценностей нет. А ну, сержант, проверьте карманы!

Проворные руки принялись шарить по карманам, прощупали все тело, даже ноги.

— Оружия нет, вот бумажник, товарищ капитан!

Крупный мужчина в надвинутой на глаза меховой шапке взял бумажник, перебрал все, что было внутри, извлек паспорт.

Кабина остановилась, двери раздвинулись, все быстро повалили к выходу. Лаврентьева держали сзади за руки по-прежнему крепко, подталкивали вперед.

— Шевели ногами, падло! Как квартиры чистить, так ты шустрый, а как под арест идти, так ноги не держат?

Передний распахнул наружную дверь, быстро оглянулся направо-налево, мотнул головой:

— Пошли!

На ступеньках Лаврентьев поскользнулся, чуть не упал, его резко дернули:

— Держись на ногах, сука!

Гарик не понимал, что делается, боль в заломленных руках была такая, что мутилось перед глазами. Он машинально переставлял подгибающиеся ноги и пытался сообразить: «Что это? За кого они меня приняли? Как тот сказал, „квартиры чистить“? Идиотизм какой-то… Ничего, сейчас посмотрят документы, разберутся, поймут, с кем имеют дело, два часа извиняться будут. Я ещё потребую их фамилии, найду управу».

Тем временем его почти бегом потащили к закрытому «уазику» без милицейских надписей на бортах. Тот, которого называли капитаном, раскрыл заднюю дверцу, приказал:

— Давай внутрь! Сержант, ты с ним. Надень браслеты и глаз не спускай. Приготовь оружие на случай попытки к бегству.

Сержант откинул ступеньку, рявкнул:

— Ставь ногу, ворюга!

И в этот момент оглушительно бахнул выстрел. Раздался крик:

— Всем стоять! Руки вверх! Милиция!

Из-за угла дома вылетели двое в бронежилетах поверх толстых курток, с короткими автоматами. Распахнулись дверцы «жигулей», стоявших чуть в стороне, оттуда посыпались ещё люди, в таких же бронежилетах и просто в форме, с автоматами и пистолетами. УАЗ рванулся с места, сержант в штатском, который вел Лаврентьева, успел заскочить в заднюю дверцу, уронив Наташин пакет с тряпками, потом УАЗ резко свернул в поперечный проезд, хлопая так и не закрытой дверцей, из неё вывалилась папка и шлепнулась в лужу. Вслед фургончику ударили запоздалые автоматные очереди.

Игорь Константинович кинулся спасать драгоценные бумаги, выудил из грязной воды и принялся вытирать рукавом пальто. Мимо пронесся, завывая сиреной, «жигуль», окатил Лаврентьева брызгами… Игорь выпрямился, торопливо обтер лицо рукавом, не замечая, что размазывает грязь.

К нему подошел милиционер в форме, протянул пакет:

— Ваше?

— Мое…

— Что они от вас хотели?

— Сам не понял… Сказали, милиция, и начали обвинять, что я квартиры граблю…

— Мы за этой бандой давно гоняемся. Прикидываются милиционерами, отбирают у людей деньги, ценности, документы, а если попадется кто побогаче, требуют у родственников выкуп. Это вам повезло, что мы тут вовремя оказались. Да вы не вытирайте рукавом лицо, только грязь развозите. Вам умыться надо и пальто почистить. Вы тут живете?

— Нет… Заходил к знакомой…

Лаврентьев помрачнел, милиционер глянул вопросительно, потом сочувственно сморщился:

— Поссорились, что ли?

— Да.

— Ладно, в райотделе приведете себя в порядок. Нам ведь все равно надо у вас показания взять, как у пострадавшего. Идемте в машину.

Лаврентьев оглянулся в недоумении, милиционер сказал:

— У нас там за углом ещё машина осталась, кроме тех двух, что погнались за преступниками.

* * *

Пролетев пару кварталов, УАЗ сбросил скорость. Тот, кого называли сержантом, наконец закрыл заднюю дверцу, посмотрел в окошко. «Жигули» и «Волга» в милицейской боевой раскраске отстали и свернули направо, в проезд между домами микрорайона.

— Все нормально, — доложил он.

Мужчина в меховой шапке взял с сиденья мобильный телефон:

— Зоопарк, это бригадир. Доложите директору, марал дальневосточный получен и передан строго по расписанию, со всей документацией. Повреждений при перегрузке не было.

— Благодарю вас, бригадир, — вежливым баритоном отозвался зоопарк.

* * *

— Андрюша, давай за ними! — шепотом закричала я.

— За ментами? — удивился Андрей.

— А если это не менты? Ты у них документы проверял? Ну не спорь, давай, а то упустим… Только осторожно, чтобы нас не заметили!

— Спасибо, что предупредили, начальник. Я постараюсь, — со всей серьезностью ответил Андрей. А потом вдруг поинтересовался: — А почему шепотом?

Я замерла с приоткрытым ртом — в самом деле, кто меня услышит в закрытой машине за пятьдесят метров? Улыбнулась, перевела дух, хотела было объяснить, что… Но тут заметила на лице у Андрея плутовскую улыбку — и сообразила.

— Пива холодного выпила, — проворчала я сипло. А потом добавила, уже нормальным и довольно сердитым голосом: — Научился у Димки фразами из анекдотов разговаривать? Морочишь голову, а я из-за тебя о деле забыла.

Вытащила блокнотик, раскрыла на букве «З», набрала на мобильнике номер. Ответили только после седьмого звонка, неестественным, сдавленным голосом:

— Слушаю.

— Простите, мне нужна Наташа.

— Я слушаю.

— Это говорит Ася, с которой вы позавчера разговаривали, Наталья Сергеевна.

— Ася? Не знаю никакой Аси. И меня зовут не Наталья Сергеевна! — голос чуть окреп.

Теперь я не сомневалась: действительно Наташа, только, видимо, крепко расстроенная.

— Извините, Наталья Викторовна, я помню — просто мне показалось, что это не вы, я решила проверить.

— А кто это говорит? — уже совсем твердо прозвучало в трубке.

— Анна Георгиевна из фирмы АСДИК, мы с вами действительно разговаривали позавчера. Наташа, у вас все в порядке? Он вас не тронул?

— Кто — он?

«Ну девка! Слова лишнего не скажет, сто раз подумает».

— Наташа, только что, у нас на глазах, произошло что-то странное. Какие-то люди силой вывели из вашего подъезда… знакомого вам человека… вдруг появилась милиция, началась стрельба, те люди удрали, а ваш знакомый уехал с милицией.

— А мне теперь все равно, куда и с кем он ездит.

«Господи, я что, тоже такая дура, когда все становится плохо?»

— Наташа, да прекратите! Ответьте наконец, вы здоровы, не ранены? У вас все нормально?

— Я не ранена и теперь у меня все нормально. Устраивает?

«Не понимает! Ну как пробиться?»

— Наташа, кажется, вы не в курсе… Вам вчера не звонила Карина?

— Не знаю, у меня был выключен телефон. В любом случае мне с ней разговаривать не о чем.

— Наташа… Вчера на улице попала под машину Ираида Безвесильная. Погибла. И мы боимся, что это не случайность, потому и стояли возле вашего подъезда.

Долгое молчание. Наконец голос в трубке отозвался:

— Я поняла. Тогда почему же вы не поднялись вслед за ним?

— Мы не знали, что он у вас, только-только подъехали.

Наташа перевела дух.

— Ладно, это не имеет значения. Все равно он больше здесь не появится.

— Он вам так сказал?

— Нет, это я ему так сказала!

Я только охнула.

— Наташа! Наташа, будьте осторожны! В другое время он бы на вас наплевал, но сейчас для него скандал недопустим! А если он ещё узнает о бумагах…

— Да? — прозвучало после паузы, уже не так сухо.

— Я прошу вас, будьте очень осторожны! Не впускайте его…

— У него есть ключ…

— Ну так поживите пока у кого-нибудь, вы найдете подругу или знакомых? В крайнем случае, скажите мне, я помогу.

— Спасибо. Но я постараюсь сама найти место, вам лучше не знать, где я… Он ведь может и о вас узнать. Ладно, спасибо, я устроюсь и вам перезвоню.

— Немедленно.

— Я позвоню завтра.

Я выключила телефон и покачала головой. Сказать мне было нечего.

 

Глава 45

Гражданин пострадавший

Казьмин, согласно утвержденной лично Кучумовым диспозиции, ждал в Садовом райотделе. Почти по графику, всего с минутным опозданием, группа захвата сообщила, что взяли и везут.

Илья Трофимович ещё раз оглядел чужой кабинет, переложил на столе пару бумажек, определил ручку на привычное место. Вышел в коридор, нашел туалет, постоял перед зеркалом, расслабляясь. Нормально, вахлак и вахлак, деревня, три дня служить осталось, дали на старости лет майора, чтоб пенсия чуть больше была… Годится образ. Имидж, как нынешние говорят. Выучились, грамотные. Еще выучились бы работать — цены б им не было…

Он вернулся в кабинет, встал у окна на улицу. Минуты через три подкатила «Волга», из передней двери вышел лейтенант — новый какой-то, молодой, — открыл заднюю дверцу, выпустил Лаврентьева. У того вид был встрепанный, в руках он держал большую пластиковую сумку и какой-то пакет.

Казьмин сел за стол, начал читать чужую служебную бумагу, наткнулся на мягкий знак в слове «направляется», нашел в пластмассовом стакане карандаш, выправил. Пробурчал про себя: «А „имидж“ они писать умеют».

В дверь постучали.

— Разрешите? Вот, привезли пострадавшего с Кантемировской, товарищ майор…

Лейтенант вежливо пропустил Лаврентьева, сам остановился в дверях. Лаврентьев был не просто встрепанный — по лицу размазана грязь, дорогое пальто в мокрых пятнах, и пакет в руках тоже мокрый.

Казьмин показал ему на стул перед собой, сам повернулся к лейтенанту:

— И чем там кончилась погоня?

— Упустили, товарищ майор… — виновато промямлил тот. — Они ж на «уазике», со всеми ведущими, срезали через клумбу, через два газона — и на проспект Космонавтов… это… ну, Чумацкий шлях. Наши за ними — и тут же застряли в грязи. Пока на асфальт выбрались… Конечно, по постам сразу передали, но у них номера грязью замазаны, а таких «уазиков» — сколько хочешь…

— Это вы так операцию готовили? Не могли сообразить, что на дворе март месяц и газоны вам никто не высушил?

— Так не мы ж, город готовил, сами знаете, мы так, представителями от райотдела…

— Ладно, лейтенант. Садись за машинку, пиши протокол.

— Да я не очень-то… вообще-то могу двумя пальцами, только медленно.

— Печатай, как можешь, все равно быстрее будет, чем писать от руки, а после нести машинистке и ждать, пока она освободится. Шапку обыкновенную сделай: мол, протокол допроса пострадавшего при попытке ограбления и похищения гражданина… вы назовитесь, пожалуйста…

— Мне бы ополоснуться сперва, — проворчал Лаврентьев.

— А, ну да, конечно, конечно… Да вы пальто снимите, вот тут тремпель есть, сейчас мы вместе с вешалкой поближе к батарее придвинем… старательно суетился Илья Трофимович.

Лаврентьев положил вещи майору на стол, снял пальто, повесил на плечики. Расслабился немного:

— Как тут, в Чураеве, забавно говорят: «тремпель»… Никак не привыкну, в других местах такого слова не слышал.

— Правда? А как же его, тремпель-то, в других местах называют?

— Обыкновенно: плечики, — улыбнулся Лаврентьев.

— Правда? — опять удивился майор. Потом нахмурился: — Ты гляди, запомнить надо, а то напишу «тремпель» где-нибудь в деле, а оно в столицу попадет или вообще в какую-то бывшую республику, там и не поймут, о чем речь…

Торопливо сел за стол, схватил ручку, спохватился:

— Товарищ лейтенант… слушай, никак я твою фамилию не запомню, извини…

— Зайцев, товарищ майор!

— Ну вот, а у меня все на языке вертится то Козлов, то Волков, сплошное «Ну, погоди!»… Ты пока брось печатать, сведи гражданина в туалет, да полотенце чистое прихвати, а то у нас там вечно такое висит, хуже половой тряпки…

Лаврентьев с лейтенантом вышли, Илья Трофимыч покосился на грязные вещи на столе, но трогать не стал. Записал на перекидном календаре большими буквами: «ТРЕМПЕЛЬ — ПЛЕЧИКИ». Отложил ручку, сцепил пальцы. Еще раз прокрутил в голове намеченный план допроса.

После умывания и причесывания лицо Лаврентьева стало увереннее, значительней. Оклемался чуток. Глядишь, сейчас чирикать начнет. Послушаем…

Расселись по старым местам. Майор деловито сказал:

— Так, Волков… тю, Зайцев… так на чем мы там остановились, а?

— «…при попытке ограбления и похищения», — прочитал лейтенант.

— Ага! Пиши дальше: «…гражданина…» Пожалуйста, фамилию, имя, отчество, дату рождения, адрес, где прописаны…

Лаврентьев заложил ногу на ногу, откинулся на спинку стула, продекламировал:

— Лаврентьев Игорь Константинович, родился четвертого июля одна тысяча девятьсот пятидесятого года в городе Половецке, в настоящее время прописан в городе Дальнокутске Чураевской области, Ветряки, улица Зеленая, шесть.

— Квартиры нету? — уточнил лейтенант.

— Частный сектор, — скромно ответил Лаврентьев.

С майором же происходили метаморфозы. Майор беспокойно ворочался в кресле, словно оно внезапно стало ему мало по размеру, майор открывал и закрывал рот, суетливо елозил ладонями по столу.

— Э-э… это… так это, выходит?.. Вы что же, тот самый Лаврентьев?

— В каком смысле — тот самый? — наслаждаясь, растягивал миг триумфа Лаврентьев.

— Э-э… губернатор…

— Кандидат, кандидат в губернаторы, — скромничал Игорь Константинович.

— Вот оно как выходит… — облезлый майор прокашлялся и обтер лоб потемневшим от многих стирок носовым платком. — Ну, тогда тем более! Лейтенант, Зайцев, ты гляди, без ошибок печатай! А то знаю я вас, грамотеев… Так, пиши, значит… Нет, погоди, пока не пиши… Вы простите, гражданин кандидат, давайте сначала в устной форме обрисуем ситуацию… Вы, значит, живете в Дальнокутске, так я понял? Или только прописаны?

— Не только прописан, я там действительно живу и работаю.

— Ага… Я извиняюсь…

У майора внезапно сощурились глаза, втянулись щеки, верхняя губа спряталась в рот, нижняя же, напротив, выпятилась наружу. Пальцы забарабанили по столу.

— Вы меня извините, гражданин Лаврентьев, но документы у вас есть какие-нибудь… подтверждающие личность? Мы с лейтенантом, конечно, не сомневаемся, но, сами понимаете, это ж кто угодно может себя назвать… да хоть президентом… а когда в протоколе будет номер паспорта или там кандидатского удостоверения…

Лаврентьев чуть криво усмехнулся:

— К сожалению, бумажник с документами остался у злоумышленников… Не к чести чураевской милиции, вынужден отметить…

Майор тяжело задумался. Наконец решил:

— Так! Волков, ты на чем остановился?

— «…Ветряки, улица Зеленая, шесть».

— Это… в каком смысле ветряки?

— Так называется район города, как здесь, например, Каганово или Петровское поле, — с улыбочкой пояснил Лаврентьев.

— Ага… Так, Волков…

— Зайцев, товарищ майор.

— Ну да, извиняй… Пиши: объективные данные записаны со слов пострадавшего, так как документы, по его словам, похищены напавшими… А вы, может, помните номер паспорта? Некоторые, особенно кому часто приходится платежные документы подписывать, помнят паспортные данные наизусть…

Лаврентьев усмехнулся, отбарабанил набор букв и цифр.

— Заграничный! — уважительно проговорил майор.

Вдруг резко развернулся к телефону, поклацал кнопками, закричал:

— Управление! Немедленно дать ориентировку по всем райотделам: заграничный паспорт номер…

«Ты смотри, — ухмыльнулся про себя Лаврентьев, — без единой ошибки! Говорят, такая память у туповатых бывает».

— …и удостоверение кандидата в губернаторы на имя Лаврентьева Игоря Константиновича, похищенные сегодня, считать недействительными. Предъявителей задерживать до выяснения.

Поднял голову:

— Извиняюсь, так положено. А то мало ли кто начнет выдавать себя за кандидата в губернаторы или получать деньги с ваших счетов.

— Да какие там счета! — засмеялся Лаврентьев. — Разве что заводские, так главбух сам ко мне на подпись счета носит и все наизусть знает!

— Ну, тогда хорошо, — успокоился майор. — Но раз положено, значит, положено. Ладно. Давайте перейдем уже к делу. Итак, вы пришли на Кантемировскую 67а, в четвертый подъезд…

— К знакомым. Когда я оттуда вышел и сел в лифт, на меня напали четверо неизвестных, скрутили, назвались милицией, обыскали, отобрали бумажник и обвинили в квартирных кражах. А внизу, на выходе из подъезда, началась стрельба, появились вооруженные люди, как я теперь знаю, настоящая милиция, те меня бросили и удрали.

— Ты записываешь? — спросил майор, хотя лейтенант исправно стучал по клавишам.

— Так точно! — отозвался тем не менее Зайцев.

— Что ещё у вас забрали, кроме бумажника?

— Не знаю… Может, что-то из пакета.

Майор придвинул к нему ближе заклеенный пакет, сказал:

— Так проверьте. Только внимательно, а то напутаете, мы их возьмем и вдруг не сойдется — тут же начнут на вас клепать, что сами, мол, что-то захотели украсть из служебных бумаг или ценностей, прикинулись, мол, будто вас ограбили, а после на первых попавшихся людей стали вешать ограбление. Проверьте, проверьте.

Лаврентьев отодвинул пакет:

— Да нет, этот они не открывали, я тот имел в виду…

— Так то не пакет, а сумка! Ну, проверяйте!

Гарику вдруг стало неловко вытаскивать свои вещи при посторонних людях, но тут же он сказал себе: «Тоже мне люди — менты!» Халат был на месте, и тапочки, и вся гигиеническая дребедень, не было только конвертика с деньгами. Не хотелось говорить милиционерам о долларах, но тут же мелькнуло: «Вдруг поймают тех, они покажут, что взяли доллары, эти сразу вцепятся, почему скрыл».

— Не хватает денег, — сказал он. — Были доллары в конверте, две сотни.

— А посмотрите как следует, может, где-то в вещах, — сказал майор и услужливо кинулся все перебирать и разворачивать. — Пиши, Зайцев: халат махровый мужской, бэ-у, тапочки домашние, размер сорок два, тоже бэ-у… Щетка зубная в футляре, бритва безопасная «Жиллет», двухлезвийная, с запасной головкой, щетка для волос, паста зубная импортная «Колгейт тотал», крем для бритья… А это что?

— Дезодорант, — сердито буркнул Лаврентьев.

— Все на месте?

— Как будто все.

— А что, наших денег у вас с собой не было?

— Почему же не было, были. В бумажнике.

— Сколько?

— Не помню точно, несколько двадцаток, может, штук пять, и мелочь…

Майор покачал головой:

— Может, штук пять… Это ж десять миллионов!

Лаврентьев поднял голову:

— Мне неловко, господин майор, но я все-таки директор акционерного общества, и десять миллионов, на которые и три дня не проживешь, — это для меня небольшие деньги.

— Да, — вздохнул майор, — разные у людей мерки… — Побарабанил пальцами по столу. — Опишите нападавших.

— Четверо мужчин, особо я их не разглядел, моего возраста и помоложе, один — в меховой шапке, надвинутой на глаза, его называли капитаном, ещё одного этот капитан называл сержантом, но тот был у меня за спиной, я его не видел…

— И все?

Лаврентьев развел руками.

— Рост, сложение, одежда? Кроме меховой шапки было ж ещё что-то на них?

— Кожаные куртки, длинные, до середины бедра. Рост — все крупные, выше меня, капитан чуть выше второго, что с ним был, хотя мне могло так показаться из-за шапки…

— Выше вас — на сколько?

Лаврентьев показал двумя руками сантиметров двадцать, тут же немного свел пальцы.

«Э-э, браток, а ты, выходит, закомплексованный! И богатый, наворовался, и кандидат в губернаторы, и домик у тебя в частном секторе, и баб вагон… А вот насчет баб… Любопытно, уж не сидел ли ты? Или, может, в армии служил где-то в глуши, где женщин совсем не было, опустили тебя, а теперь доказываешь себе, что ты ещё понормальней других будешь?»

— Ладно, так запишем, лейтенант: рост мужчины в меховой шапке — около 190, второго — чуть меньше. Я извиняюсь, гражданин Лаврентьев, я так понял, в наших краях вы не коренной… А где вообще жили?

— Помотала жизнь по стране… институт кончал в Москве, три года по распределению отработал на Печоре, на целлюлозно-бумажном комбинате, я ведь бумажник по образованию, после перебрался в более теплые края, тут, правда, пришлось слегка переквалифицироваться, пошел на деревообрабатывающий комбинат — сначала мастером, потом предложили отдел кадров. С тех пор работаю с людьми, на административных должностях. Здесь женился и пустил корни…

— А как надумали макулатурой заняться?

— В восемьдесят седьмом — восемьдесят восьмом годах работал в кооперативе «Великан», там собирали макулатуру, за неё продавали дефицитные книжки, много киосков по городу было, помните, наверное?

— А как же, сам «Три мушкетера» так купил! А после что?

— Они макулатуру вывозили на переработку в Федерацию, здесь мощностей практически нет. А потом, после обретения независимости, я и подумал: не годится нам последние леса на бумагу переводить, когда её вон сколько валяется на любом углу!

«Легко повествует, обкатанный рассказ… Бумажник по образованию, говоришь, на Печоре работал? А любопытно… Институт в Москве? Можно проверить…»

— А вот как вам показалось, — внезапно повернул разговор Казьмин, эти неизвестные… они на вас случайно попали или направленно целились? Вы все ж таки человек не бедный, да ещё кандидат, может, это была попытка похищения? Киднэппинг, как на Западе говорят?

«Задумался, нахмурился. Вопрос логичный, уместный, сам на язык просится, но, похоже, обсуждать его с милицией гражданин пострадавший не склонен».

— Не знаю, что и сказать… В разговоре они ничего такого не выдали, только обвиняли в квартирных грабежах, но все было тщательно организовано: двое вышли из дверей напротив, двое в лифте поднялись… Не знаю, не могу сказать.

— А вы, кстати, в какой квартире были?

Лаврентьев задержался с ответом совсем немного:

— В сто семьдесят первой. Заходил к бывшей сотруднице, Зубко Наталье Викторовне. Был там минут десять.

— Она вас что, даже чаем не напоила?

— Да я по делу заскочил, забрать кое-что…

— Вот эти вещи? Или вот это? — майор, словно невзначай, снова обратил внимание на пакет с бумагами.

Лаврентьев пожал плечами:

— По-моему, бандитам было все равно, за чем я заходил, а в пакет они и заглянуть не успели.

— Может, считали, что ещё успеют… — раздумчиво пробормотал майор. А вы вот что скажите: вы сотруднице-то звонили, предупреждали, что зайдете?

— Да, звонил.

— А не могла ли гражданка Зубко бандитов на вас навести? Вы её хорошо знаете? Может, за что-то зло на вас держит, или подкупили ее? Или запугали?

У Лаврентьева по лицу пробежала мгновенная растерянность, но он быстро взял себя в руки:

— Нас с Натальей Викторовной ещё со времен совместной работы связывали доверительные отношения, сугубо товарищеские, — поспешил подчеркнуть он, делить нам с ней было нечего, а потому и злиться не за что.

— Понятно… Не заметили ли вы чего-то особенного в разговорах нападавших? Какие-то необычные слова, может быть?

Лаврентьев добросовестно задумался.

— Да нет. «Падло», «сука», «ворюга» — это обычные слова или необычные? С одной стороны, лексикон уголовников, на Печоре я их наслушался, с другой — все вокруг так говорят, а милиция, как во всех детективах написано, тоже от своих клиентов словечек набирается…

— Есть такое прискорбное явление, — согласился майор. — А их машина?

— Не знаю… Сзади дверцы двойные, ручка никелированная, внизу откидная ступенька…

— М-да… — вздохнул майор. — Это на всех «уазиках» так, если фургончики… На руках не заметили татуировок, например?

— Нет, — покачал головой Лаврентьев. — Они в перчатках были, по-зимнему. Хотя… тот, что мне сзади руки заламывал, кажется, был без перчаток…

Майор оживился:

— Так, может, на ваших вещах пальчики остались? А ну, сейчас проверим! — Схватил трубку, накрутил трехзначный внутренний номер. — Черкашина ко мне, быстро! — Положил трубку, пояснил: — Это наш дактилоскопист.

Через минуту зашел хмурый тощий мужик в коричневом халате, сказал:

— Звали?

— Иван Семеныч, а проверь-ка ты вот эту сумку и вот этот целлофановый пакет…

— Полиэтиленовый, — буркнул мужик.

— Ну, то тебе виднее… Проверь, может, остались на нем пальчики грабителей, покушавшихся на гражданина Лаврентьева.

Мужик вытащил из кармана большой пинцет, осторожно поворочал вещи.

— Какие там пальчики, это ж добро, по-моему, в луже побывало, а потом по нему тряпкой возили. Хотя надо повнимательнее осмотреть. Но, я так думаю, пальчики гражданина пострадавшего там в любом случае есть, не будете возражать, если мы ваши отпечатки снимем, чтобы не отвлекаться на них?

И опять Лаврентьев задержался с ответом, и опять совсем немного, даже пошутил:

— Сколько угодно, тут у вас уже моих отпечатков полно на всем, до мыла включительно.

Черкашин ушел, скоро вернулся с набором, аккуратно откатал пальцы Лаврентьева на бланке, дал ему тряпочку, смоченную растворителем:

— Протрите, запах быстро отойдет… Внутри вещи проверять надо?

Майор чуть нахмурился:

— Пострадавший говорит, что в сумку грабители лазили, а в пакет — нет.

— Ага, тогда работы меньше…

Черкашин выудил откуда-то ножик, распорол пакет по боковому шву, вытряхнул из него папку.

— Это вам, это мне…

Забрал разрезанный пакет, сумку с барахлом и ушел.

— А вы пока проверьте, все ли цело в папке, — сказал майор. Голос его звучал теперь тверже, словно первоначальная растерянность от внезапной встречи с большим человеком прошла и вернулась привычная уверенность чиновника, который действует на своей территории.

— Не вижу необходимости, — резко ответил Лаврентьев.

— А мы вот видим! После хватитесь, чего-то не окажется, начнете нас обвинять, сто раз уже такое бывало! Извиняюсь, гражданин пострадавший, правила нам положено выполнять. Развязывайте и проверяйте!

Лаврентьев придвинул к себе папку, развязал, наклонил, оперев на край стола, чтобы майору не было видно.

А майор тем временем скомандовал лейтенанту:

— Так, Зайцев, заложи новый лист, пиши: «Перечень предметов, находящихся в целлофановом… не, полиэтиленовом… пакете. Первое: папка картонная с завязками». С новой строки: «Перечень предметов, находящихся в папке». Диктуйте, гражданин Лаврентьев!

— Бумаги личные, листов… сейчас сосчитаю…

— Э нет! Вот так надо… — Майор потянулся через стол, ловко выхватил из папки верхний листок и провозгласил: — «Расписка, выданная Лаврентьеву И. К., в возврате долга в сумме эквивалента 12 872 доллара США за подписью Бражникова В. С., от первого октября тыща девятьсот девяносто четвертого года». Так, что там следующее?..

Лаврентьев подавленно молчал, майор спокойно перетащил папку к себе:

— Расписка на три тысячи… Расписка на пять тысяч с мелочью… Пальцы быстро замелькали. — Ты гляди, а тут аж на пятьдесят тысяч… «К инвестиционной компании „Лигинвест“ и лично к г-ну Лаврентьеву Игорю Константиновичу финансовых претензий не имею»… Интересные дела, а? Так, может, как раз за этими бумажками охота шла, а, гражданин Лаврентьев?

— Ничего не могу сказать, грабители мне о своих целях не сообщили.

Майор подровнял бумажки перед собой, откинулся на спинку стула. Побарабанил пальцами по столу.

— А позвольте полюбопытствовать, Игорь Константинович, откуда у вас было в девяносто четвертом году столько денег, чтобы возвращать знакомым взятые в долг такие суммы? И при чем здесь инвестиционная компания «Лигинвест»?

Лаврентьев вздохнул, мягко улыбнулся:

— Вы прекрасно понимаете, что ни в девяносто четвертом году, ни в какое-либо другое время у меня не было столько денег, чтобы возвращать знакомым такие суммы. Конечно, речь идет о деньгах «Лигинвеста». Я там подрабатывал консультантом по кадрам, был, в общем-то, человеком со стороны, никому не известным… И как-то директор, Ильин Герман Николаевич, попросил меня об одолжении: принять несколько вкладов как частные ссуды на мое имя. Наверняка была в этом какая-то махинация, может, с налогами, не знаю, но скорее вкладчики просто не хотели документально показывать, что у них есть такие деньги… Чтобы в случае чего не отвечать на вопросы, откуда взяли… Я тогда, надо сказать, сидел на мели, а Ильин мне предложил по три доллара с каждой тысячи, вот так я в это дело и встрял… А после, где-то недели за две до прекращения «Лигинвестом» платежей, тот же Ильин меня попросил всем вкладчикам деньги вернуть по представленной им ведомости, под расписки… Несколько дней это тянулось, а когда я все выплатил и хотел расписки передать Ильину, он уже исчез… Я туда, я сюда, — излагал с выражением Лаврентьев, — исчез и исчез, и обещанные три доллара с тысячи мне не заплатил. Я долго думал, что делать с расписками, потом сообразил, что это ведь мое единственное оправдание, что могут ведь после прийти те вкладчики и требовать с меня возврата долгов, тем более, что Ильин пропал, значит, для меня эти бумажки дороже золота… И ни дома, ни на службе держать их нельзя… Ну, посоветовался с госпожой Зубко, мы ведь дружили, а она была в «Лигинвесте» кассиром, побольше меня понимала в этих делах… И она любезно согласилась хранить бумаги у себя.

— А сейчас, значит, они вам понадобились, и вы за ними пришли?

— Господин майор, я понимаю, разговор для вас интересный, как у вас говорится, «по вновь открывшимся обстоятельствам», но какое это все имеет касательство к нападению на меня?

Илья Трофимыч чуть усмехнулся:

— Думаю, самое прямое, господин Лаврентьев. Два года бумажки лежали тихо-мирно, никак не влияя на ваши чисто товарищеские отношения с гражданкой Зубко, потом вдруг, внезапно, они вам понадобились, вы спешите за ними, забираете папку, заодно забираете свои вещи, как будто уже не собираетесь больше в этом доме появиться, — и тут же на вас нападают, прямо у дверей квартиры! Как вы показали ранее, вы звонили, предупредили гражданку Зубко о своем приходе, она вполне могла подготовить такое нападение, особенно если почувствовала, что доверительные товарищеские отношения между вами и нею изменились…

Илья Трофимович говорил строго по сценарию, составленному под руководством Кучумова, но был недоволен: с самого начала ему не нравилось, что придется возбуждать в Лаврентьеве подозрения и враждебность к женщине, и сейчас тоже, хотя «пострадавший» не выглядел опасным человеком. Впрочем, мало ли как он выглядит — погибла же отчего-то Ираида Николаевна Безвесильная, скоропостижно угодившая под черную «семерку»…

— Ну ладно, Игорь Константинович…

Лаврентьев вдруг отметил с тревогой, что у майора изменился тон, да и вид тоже, вовсе он не казался теперь таким облезлым и униженным.

— …вернемся к теме, которая представляет наибольший интерес, как у нас говорится, «по вновь открывшимся обстоятельствам». Тем более, что по этой теме давно ведется следствие и вы, гражданин Лаврентьев, можете оказаться весьма важным свидетелем… Как-то мне с трудом верится, чтобы неизвестные владельцы мошеннической компании «Лигинвест» или её находящийся в розыске директор Ильин Герман Николаевич доверили операции с сотнями тысяч долларов человеку случайному, им едва известному…

Лаврентьев беспокойно шевельнулся на стуле, но промолчал.

— Правильно ерзаете, думаю, никак не случайному и, думаю, отлично известному… А может быть, и не надо больше искать каких-то таинственных владельцев? Может, прекрасно знал господин Бражников В. С., известный под кличкой «Брага» поставщик «ряженой» водки, и прочие кредиторы, к кому нести свои тысячи и с кого их требовать, когда запахло керосином?

Лаврентьев скривился:

— Ну-у, господин майор, через пять минут вы обнаружите в моей скромной персоне самого господина Мавроди или таинственного распорядителя золотых запасов партии…

Илья Трофимович, все так же по сценарию, продолжал терзать Лаврентьева, не используя, однако, всего доступного ему арсенала средств и возможностей.

Лаврентьев же твердо стоял на своем, ни слова в показаниях не менял, только сердился и осторожно угрожал майору своими кандидатскими возможностями. На втором часу допроса он выдвинул предположение, что все эти события инспирированы его соперниками по предвыборной кампании с целью дискредитировать единственного честного кандидата, например, господином Кочетовым, который как ставленник президента наверняка имеет рычаги влияния на милицию…

Казьмин, поглядывая на часы, дотянул разговор до намеченного графиком времени, после чего объявил, что гражданин Лаврентьев является важным свидетелем по делу инвестиционной компании «Лигинвест», а потому не должен покидать постоянного места жительства без согласования с соответствующими органами.

— То есть как это?! — вскинулся Лаврентьев. — А как же избирательная кампания? Я должен ездить по всей области, выступать…

— Это пожалуйста, сколько угодно, но извольте о каждой поездке заблаговременно сообщать в УВД, дежурному по уголовному розыску, вот по этому телефону… — майор написал на листочке, — а по прибытии на место тоже звонить… Что же касается документов из папки, то они являются важнейшими вещественными доказательствами, а потому изымаются, о чем вам будет сейчас выдана соответствующая расписка.

Игорь Константинович замер. В голове быстро прокручивались варианты. Вся эта история, начиная с идиотского требования Юрки Сивкова, дурно пахла. Похоже, спланированная провокация. И сейчас очень важно каждым поступком работать на свою легенду: маленький человек, случайно угодивший в самую гущу жульнических махинаций. Если же пытаться кого-то отмазать, влипнешь ещё сильнее…

— Простите, гражданин майор… Вы этим поставите меня в очень тяжелое положение. Я ведь почему пришел к Зубко — ко мне явился один из этих кредиторов «Лигинвеста» и начал требовать возврата денег, которые давным-давно получил, и я поехал к Зубко за его распиской, чтобы доказать нелепость таких требований. Он меня ждет, и если я явлюсь без расписки, то сами знаете, что будет… Вы хоть эту расписку мне отдайте, а то, боюсь, останетесь без свидетеля…

— Ну, так уж сразу без свидетеля!.. Хотя… — Казьмин нахмурился, задумался. — Может, дать вам заверенную ксерокопию? Честь по чести, Садовый райотдел, все как положено…

— Вот тогда меня точно пришьют!

Казьмин ещё подумал.

— А таки могут, — подтвердил спокойным, деловитым тоном. — Ладно, ксерокопию оставим в деле…

Нашли расписку Сивкова, погнали лейтенанта Волкова-Зайцева, тот через минуту принес три свеженьких ксерокопии, Лаврентьев на каждой написал: «Подлинность ксерокопии и её соответствие оригиналу подтверждаю». Далее следовала подпись, фамилия, имя, отчество полностью, дата.

После него в качестве свидетелей расписались майор и лейтенант.

Далее последовало сочинение подписки о невыезде с оговорками о возможности поездок по предвыборным делам, потом идиотской расписки в получении личных тапочек и дезодорантов…

Только в шестом часу Лаврентьеву удалось выскочить из райотдела с постылой сумкой в руках. Уже совсем стемнело, но квартал перед милицией был все-таки освещен, и ему удалось остановить какую-то замызганную «пятерку».

— Слушаю, гражданин начальник! — вежливо сказал водитель.

Лаврентьев, не дожидаясь приглашения, влез на сиденье рядом с водителем, скомандовал:

— На Кантемировскую, угол Липовой.

Машина тронулась.

— А как вы определили, что я «гражданин начальник»?

— Так кто ж ещё будет голосовать прямо напротив райотдела?

— Логично.

Только тут до Лаврентьева дошло, что вышло удачно: денег-то в кармане ни копейки. Ладно, главное — добраться до «гольфа», там деньги найдутся… После разыскать идиота Юрика и хорошо потрясти. В самом деле, очень уж как-то все подозрительно сошлось…

 

Глава 46

Убийство состоится…

На столе у полковника Кучумова негромко зазвонил прямой телефон:

— Слушаю.

— Дмитрий Николаевич, простите, что отрываю от дел…

«Что ещё Слон затеял?» — нахмурился Кучумов.

— …но у меня есть основания подозревать, что готовится убийство. Я ещё не могу сказать, кто будет жертвой и кто исполнителем, подозреваю лишь заказчика, но не имею пока достаточных сведений. Однако прошу вас: держите наготове группу, я сообщу место и время, как только будет ясность. Еще раз простите, для более подробного разговора нет времени и возможности, я должен держать линию свободной!..

Клацнуло, послышались частые гудки.

Полковник выругался и положил трубку. Подумал, нахмурившись: «Не иначе, что-то он вокруг Лаврентьева крутит, а мне не сказал». Нажал кнопку интеркома:

— Лидия Макаровна, срочно найдите майора Казьмина, пусть свяжется со мной. Прервите любой разговор.

* * *

Освещенный участок улицы остался позади. Лаврентьев устроился на сиденье поудобнее — и тут ему в затылок уткнулось что-то твердое.

— Ну что, падло, открутился от ментов? Ничего, от нас так просто не открутишься. И не дергайся!

Лаврентьев в ужасе скосил глаза на водителя. Тот ухмылялся на одну сторону.

— Фраеришка ты… Надумал голосовать против райотдела — кто ж тебя тут подберет, кроме нас? — лениво процедил водитель.

Лишь теперь Гарик сообразил, что этот голос уже слышал. Рванулся в сторону дверцы, но тут же получил резкий тычок костяшкой пальца ниже уха.

— Сиди смирно, придурок! Лафа твоя кончилась, отбегался!.. Может, надеть на него браслетики? Чтоб не дергался?

Водитель помолчал, потом качнул головой:

— Нет. Вдруг гаишники остановят, а у нас пассажир в наручниках.

— Э-э, капитан, если остановят, он ведь хлебало раскроет, гвалт подымет…

— И то верно… Ну-ка, придержи его, сержант…

Лаврентьев почувствовал на шее чужие пальцы, твердые, грубые, — и замер.

— Ты гляди, — с издевкой сказали за спиной, — соображает!

«Пятерка» сбавила ход, причалила к бровке тротуара. Пальцы на шее сжались чуть сильнее, Лаврентьев съежился.

— Не боись, фраеришка, ты нам живой нужен… пока! — уже спокойно сказал «капитан». — Чуть попусти ему глотку… Пей!

В губы ткнулось металлическое горлышко, Лаврентьев машинально глотнул — и закашлялся, когда обожгло рот и горло.

«Капитан» отодвинул фляжку, обтер горлышко ладонью, завинтил крышку. Проворчал:

— Грех добрый продукт на такое говно переводить… Ладно, запах есть а теперь утихомирь его на четверть часа.

На затылок обрушился тяжелый удар, в глазах вспыхнул нестерпимый свет, а потом все заволокло тьмой…

Когда Гарик пришел в себя, машина стояла. Он шевельнулся — и ощутил ноющую боль в голове. Попытался раскрыть глаза, но что-то мешало. Поднял непослушную руку, наткнулся на мех. Потянул — в руке осталась меховая шапка, а глазам стало больно от яркого света. Проморгался, прищурился. Наконец глаза привыкли, свет оказался не таким уж ярким, а перед собой он увидел невысокое крыльцо.

Дверца справа от него распахнулась, голос «капитана» произнес неожиданно корректно:

— Выходите, господин Лаврентьев.

«О Боже, они знают!»

— Прошу вас, — подтолкнул в шею твердый предмет. — Аккуратно, пожалуйста, это пистолет, с предохранителя он снят. Не забудьте свои вещи.

«Сержант» тоже говорил очень вежливо.

Лаврентьев неловко выбрался из машины, хотел оглядеться, но помешал ствол на затылке.

— Проходите в дом, поторопитесь, вас ждут.

Цепляясь за деревянные перила, Гарик поднялся на крыльцо. Дверь перед ним распахнулась, он прошел коротким коридорчиком и оказался в просторном холле. Здесь было тепло, в дальнем углу горел камин, помещение заливал мягкий рассеянный свет от скрытых ламп.

Навстречу шагнул молодой человек с лицом вышколенного лакея и фигурой борца-полутяжа.

— Позвольте пальто, мы его высушим и почистим, с вашего разрешения.

Лакей-полутяж исчез, Гарика подтолкнули вперед и усадили в гостевое кресло перед большим столом.

Наверху мягко хлопнула дверь, негромко скрипнули ступеньки. По деревянной лестнице со второго этажа спускался дородный мужчина в старомодной куртке с выложенными из шнура узорами на груди. Густые темные волосы, очки в массивной оправе. За ним следовал ещё один, в деловом костюме, при галстуке.

Дородный сошел с последней ступеньки, повернулся. Гарик заметил дымящуюся трубку в правой руке — и лишь потом разглядел лицо.

Слон!

— Борис Олегович, по вашему поручению господин Лаврентьев приглашен и доставлен, — доложил «капитан».

— Благодарю вас, Алексей Глебович.

«Ни лиц, ни имен не скрывают — значит, не боятся, что заговорю». У Гарика сжалось сердце.

Слон прошел к явно хозяйскому месту по другую сторону стола, сел. Человек в деловом костюме устроился сбоку от него, на стуле с высокой спинкой.

— Благодарю вас, господин Лаврентьев, что согласились навестить меня. Моя фамилия Дубов, вы, вероятно, слышали обо мне — мы с вами соперники в демократическом состязании.

Слон чуть шевельнул губами в короткой улыбке.

— А вы, насколько мне известно, исполнительный директор акционерного общества «Мак», Лаврентьев Игорь Константинович, не так ли?

Лаврентьев нахмурился. Внезапная вежливость похитителей, уютно освещенное помещение, цивилизованный вид собеседников как-то его успокоили — он ощутил себя в привычной обстановке.

— Не сказал бы, господин Дубов, что ваше приглашение было выдержано в общепринятых тонах…

Тут же в затылок уткнулся ствол, голос «сержанта» прошипел:

— Не наглей, падло! Помни, с кем разговариваешь!

Лаврентьев вздрогнул.

Сам же Слон лишь повел трубкой в сторону:

— Боюсь, моих коллег вынудили к тому обстоятельства. Вы ведь могли и не принять приглашения, выдержанного в общепринятых тонах, не так ли? А встретиться нам было необходимо, причем безотлагательно. Шутка ли, такие мерзости творятся, разве можем мы оставаться безучастными? Вот, извольте полюбоваться! Анатолий, прошу вас…

Лакей включил видеомагнитофон, на экране возникло изображение улицы в каком-то из новых районов. По тротуару шла энергичным шагом крупная блондинка в полосатой шубке. Снято было явно телеобъективом: дальний и ближний планы словно сливались в одной плоскости. Внизу в кадре светилась дата и время: 02.03.97 08:32, - а дальше мелькали секунды. Блондинка подошла к краю тротуара, посмотрела вперед и вправо — и неожиданно бросилась через улицу бегом. Объектив повернулся за ней следом, в кадре возник желтый троллейбус, подъезжающий к остановке. Блондинка бежала через улицу, по-женски откидывая ноги чуть в стороны. И вдруг поле зрения заполнило размытое черное пятно. Быстро удаляясь, оно превратилось в легковой автомобиль с большими прямоугольными задними фонарями. Блондинка уже достигла середины проезжей части — и тут черный автомобиль рванулся влево, женщина взлетела в воздух, перекатилась через крышу и упала на проезжую часть. Автомобиль, все увеличивая скорость, унесся вдоль широкой улицы. «Пятерка?» — спросил голос за кадром. — «По-моему, семерка», отозвался другой. Возле упавшего тела расплывалось темное пятно. С левого тротуара бежали два человека, несколько прохожих застыли, глядя на дорогу. Первый голос скомандовал: «За ним!» Панорама в кадре все быстрее наплывала на зрителей, возник какой-то мост. Голос за кадром торопливо говорил: «„Жигули“, семерка, черная, номер А-Ка-Эс четырнадцать двадцать шесть, идет по Полтавской от центра, держим в поле зрения… Бригадир, срочно высылай машину с камерой к повороту на Западное шоссе, быстрее, может, поспеет!»

— Пропустите второстепенное, Анатолий, — велел Дубов.

Изображение на экране ускорилось, задергалось, по нему замелькали полосы шумов, на время исчез цвет, наконец снова появилась нормальная картинка.

Загородное шоссе, голые деревья с двух сторон, грязный снег за обочинами, кое-где черные пролысины… По шоссе двигались обычной колонной машины, изредка какой-то автомобиль вырывался из ряда, обгонял и снова вливался в колонну. Съемка велась, судя по всему, из стоящей на обочине легковой машины: идущие грузовики вырастали, заполняя все поле зрения, по центру экрана проносились верхушки колес…

Но вот вдали возник черный автомобиль с блестящей прямоугольной решеткой облицовки радиатора и прямоугольными фарами. Оператор, видимо, переключился на повышенную скорость съемки: движение вдруг замедлилось, стало заметно, как приподнимается кузов на неровностях дороги и вновь плавно приседает… Промелькнуло за лобовым стеклом едва различимое лицо, камера повернулась вслед проходящей машине, на миг обрисовался расплывчатый профиль водителя, надвинутый на лоб головной убор клином вперед — то ли козырек кепки, то ли берет — и торчащая в левом уголке рта сигарета… Черные «жигули» проплыли, на пару секунд стоп-кадр выхватил задний номер АКС 14–26, а потом восстановилась нормальная скорость, машина унеслась, камера резко развернулась в прежнюю позицию, скользнув по МАЗу с полуприцепом, за которым плелся, как привязанный, зеленый «Запорожец», заляпанный грязью по самую крышу, с едва протертым темным сектором на лобовом стекле перед водителем. За ним, брезгливо держась поодаль, прошел синий «БМВ», а дальше, чуть высунувшись из колонны влево, — видавшая виды вишневая «пятерка»…

Снова задергалось изображение, переключенное на ускоренный просмотр, остановилось, промоталось немного назад и снова остановилось. В правой части экрана четко читался дорожный указатель «Дальнокутск».

И опять пошел ускоренный просмотр, автомобили, смешно дергаясь, начали расползаться вправо-влево по улицам, но черное размытое пятно оставалось по-прежнему впереди, лишь изредка исчезая за другой машиной, наконец свернуло направо, тут же воспроизведение переключилось на нормальную скорость и камера отследила, как все та же черная «семерка» въезжает в ворота с надписью «МАК». Счетчик внизу кадра показал 02.03.97 10:18.

— Ну и что? — брезгливым тоном проговорил Игорь Константинович.

— Не торопитесь, коллега, — почти ласково отозвался Слон.

На экране промелькнула заставка: «Там же, на следующий день». Появились те же ворота, только с другого расстояния и чуть-чуть под другим углом. Счетчик показывал 03.03.97 11:26.

Ворота распахнулись — обе створки сразу, видимо, под действием электропривода, — из них выползла красная иномарка и, постепенно набирая скорость, проехала мимо камеры. Снимали, как и раньше, из автомобиля: поле зрения камеры закрыл размытый темный угол между задним и боковым окном, вертикальная полоса средней стойки, косая — передней. Но изображение за стеклами было четким: на мгновение показался знакомый профиль — кепка (теперь было видно лучше, именно кепка) и так же торчащая сигарета во рту. Тут же его перекрыл профиль человека на соседнем сиденье…

Лаврентьев шевельнулся в кресле — непривычно видеть свое лицо в профиль, — но узнал сразу. Бывало, приходилось разглядывать себя через два зеркала, в конце концов, интересно же человеку знать, на что похож со стороны… Да, кому надо — узнают.

Стоп-кадр, номер: АСН 32–23.

— Ну и что? — несколько резче повторил Лаврентьев. — Вы получили возможность доказать милиции, что мой водитель Шульга совершил наезд на человека и скрылся с места преступления.

— Умышленный наезд, Игорь Константинович, — поправил его Слон. — Разве вы не обратили внимания, как он резко принял влево? Думаю, для экспертов все будет ясно…

— Ну и что? — в третий раз спросил Лаврентьев.

— Анатолий, пожалуйста, эпизоды первый и шестой, — приказал Дубов.

На экране возник снятый сверху серый автомобиль на асфальтированной площадке. Только увидев себя возле дверцы, Лаврентьев узнал место: дорожка перед крыльцом «Комфорта»! Появилась Ираида — пышная, красивая, улыбающаяся, живая… У него екнуло сердце.

Промелькнула синяя заставка — и снова почти та же сцена, только дата внизу кадра была другая: 25.02…

Сердце подпрыгнуло и заколотилось. На лбу проступил пот. Лихорадочно мелькали мысли…

— Боже мой! Кто бы подумал, что это животное может ревновать?! Ничтожество, неблагодарная скотина… Я его вытащил из такого дерьма…

— Совсем неплохо для импровизации! — одобрительным тоном проговорил Дубов. — Господа, обратите внимание на цвет лица нашего гостя: господин Лаврентьев резко покраснел! И это не стыдливый румянец неумелого лжеца, нет, у него лицо налилось кровью! Знаете, как раз по такому признаку Фридрих Великий отбирал солдат в гвардию. Настоящий боец при стрессе не бледнеет, а краснеет… Анатолий, пожалуйста, эпизод восемнадцатый.

Кадр был темноват, но достаточно четок. Хорошо различалась обстановка кафе или ресторанчика. Впрочем, тут же голос за кадром внес ясность: «Кафе „Лютня“ на улице Грушевского». Камера двигалась и прыгала, но на стоп-кадрах лицо Лаврентьева было вполне узнаваемо. Потом камера застыла, только изображение в кадре повернулось на девяносто градусов — видимо, камеру положили на стол. Теперь она смотрела Лаврентьеву в спину, кадр был совершенно нелепый: стол на экране наклонился почти вертикально, на нем чудом держался высокий стакан и вазочка с искусственным цветком. Снизу выплыла Ираида, надвинулась грудью на Лаврентьева, зашевелились губы…

Анатолий поднял пульт дистанционного управления, появился звук. Сквозь шум пробились слова: «Если ты завтра вечером не переедешь ко мне, то послезавтра о твоих художествах кобелиных весь город узнает, все до последнего о тебе по телевизору расскажу — это я тебе твердо обещаю!»

— Полагаю, после таких кадров версия о ревнивом водителе прозвучит неубедительно. Зато очень естественно будет предположить, что угрозы разбушевавшейся любовницы весьма обеспокоили кандидата в губернаторы и примерного семьянина, которому есть что терять… А когда пытаются шантажировать человека с возможностями, он свои возможности пускает в ход. Ну что, Игорь Константинович, продолжим просмотр этой скучной хроники или перейдем к делу?

— Боже мой, какая низость! И все для того, чтобы очернить соперника по предвыборной борьбе… Поистине политика — грязное дело!

Дубов грозно поднялся из-за стола, ткнул перед собой чубуком трубки:

— Тля! Да вы, ничтожество, даже майору Скуратову не соперник!.. Впрочем, Борис Олегович быстро взял себя в руки и продолжил прежним любезным тоном. — Да, господин Лаврентьев! Политика действительно грязное дело, но не следует забывать, что она суть концентрированное выражение экономики. А потому перейдем от эмоций к деловому разговору. Думаю, вы догадались, что продемонстрировали мы вам далеко не все. Наших материалов более чем достаточно для возбуждения против вас уголовного дела — и, независимо от исхода следствия, ваши политические мечтания будут похоронены бесповоротно. Как и семейная жизнь, замечу, но это — мелкий побочный эффект…

Он двинулся вокруг стола — и тут же Лаврентьев ощутил на плече чью-то тяжелую руку.

— Вся эта демонстрация была нужна, чтобы вы со вниманием отнеслись к нашему главному вопросу.

Дубов остановился буквально в шаге и, глядя на Лаврентьева сверху вниз, проговорил четко и холодно:

— Где деньги «Лигинвеста»?

У Гарика снова замерло сердце, но он переборол себя и ответил очень искренне:

— Сам бы хотел узнать!

Дубов иронически дернул щекой:

— Полюбуйтесь, господа, какой актер! Щепкин! Эдмунд Кин! Ты, мразь! Тон Слона резко изменился. — Ты, гляжу, не понял еще, что влип! Твой архив у ментов, теперь они с тебя не слезут… если я не скажу. Хочешь жить на воле, играться в политику, шляться по блядям — выкладывай деньги, гнида! С деловыми ты рассчитался, — Дубов повернулся к столу, взял в руки папку, вытащил несколько бумажек, швырнул на стол перед Лаврентьевым, — но все, что настриг с лохов, у тебя осталось… Где деньги?!

Лаврентьев смотрел — и не верил глазам своим. Перед ним лежали ксерокопии расписок, оставшихся в милиции, только украшенные штампами и витиеватыми подписями нотариуса. Да когда же они успели?! Все ведь осталось в райотделе, у того тупого майора… Гады продажные… Да нет, никак не успели бы…

И вдруг взгляд остановился на ближайшей копии. Четко вписанная фиолетовой пастой дата прописью: «Первого марта тысяча девятьсот девяносто седьмого года». Позавчера!

Тем временем Слон повернулся в сторону:

— Алексей Глебович, что хирург — доставлен?

— Да, Борис Олегович. Стерилизует инструменты в кухне.

— Не откажите в любезности, попросите его пройти сюда.

Дубов, не торопясь, шел обратно на свое место, попыхивая трубкой. На лице у его помощника за столом возникла улыбочка.

Появился «капитан», вежливо ведущий впереди себя совершенно седого, но на вид вполне бодрого очкастого старика в белом халате, наброшенном поверх темно-коричневого костюма-тройки.

— Апполинарий Елисеевич, если не ошибаюсь? — приветствовал его с улыбкой Дубов. — Очень любезно с вашей стороны, что согласились помочь нашему коллеге в безотлагательном деле… Однако же, прошу, просветите нас, людей, от медицины далеких: что, собственно говоря, представляет собой кастрация?

Старик невозмутимо снял с носа очки, протер белоснежным платком:

— Достаточно несложная операция, в простейшем случае — удаление testiculorum… э-э… яичек с целью лишения пациента половых функций. Голос его звучал энергично и молодо.

— Действительно несложная операция?

— Под силу успевающему студенту.

— И что, эффект её радикален?

— И практически необратим, — подтвердил старик.

— Практически? — заинтересовался Дубов. — Неужто известны случаи регенерации?

— Нет, известны случаи пересадки… к сожалению, со всеми проблемами, характерными для трансплантации органов. Отторжение трансплантата, в первую очередь.

— А вот, простите мое любопытство, если ампутировать собственно… э-э… penis?

— С точки зрения чисто технической операция проблем не представляет, хотя, конечно, весьма болезненна и чревата обильным кровотечением. Это я бы студенту не доверил.

— А каковы последствия такой операции?

— Параллельно с кастрацией или без таковой? — уточнил хирург.

— Скажем… э-э… сепаратно, — безмятежно ответствовал Дубов.

— Это, извините, сможет спокойно перенести лишь человек моего возраста… хе-хе, когда все в прошлом… Попробуйте вообразить себе, что у вас полностью активны все половые функции, но нет возможности получить сексуальное удовлетворение… Кроме поллюции, да и то, если операция проведена грамотно, не нарушены каналы и правильно оформлена культя…

— А при участии в гомосексуальном акте в качестве пассивной стороны?

Хирург снова протер очки:

— Не задумывался… Возможно… Могу навести справки, если требуется…

— Да нет, доктор, это так, праздное любопытство… академический интерес, я бы сказал. Благодарю вас. Простите, что оторвал, продолжайте готовить операцию, думаю, ещё с четверть часа у вас есть. Алексей Глебович, проводите Апполинария Елисеевича…

Лаврентьев слушал этот диалог с нарастающим ужасом. Вот теперь у него кровь отлила от лица. Он пытался убедить себя, что это запугивание, что Слон берет на пушку, но ничего не мог с собой поделать — это было выше его сил.

— Что вы от меня хотите? — хрипло спросил он.

— Денег, господин Лаврентьев, всего лишь денег, — лучезарно улыбнулся Дубов.

— Сколько?..

— А сколько есть. Кроме стоимости дома, обстановки и носильных вещей. Все, что есть в кубышках, на здешних и зарубежных счетах, в ценных бумагах.

— Нет!

— Смотрите, вам виднее. Апполинарий Елисеевич будет готов к операции через пятнадцать минут. А я ещё в растерянности, так и не решил, на чем же остановиться, — на первом варианте или втором…

И вдруг на Лаврентьева снизошло прозрение. Липа! Обман! Просто бессмысленное запугивание! Какой смысл уродовать человека — тогда он тем более не отдаст денег!

— Я так думаю, господин Слон, что вы перестарались. Меня на пушку не возьмешь!

— Педрила ты тупой, — проговорил Дубов интеллигентным, хорошо поставленным голосом. — Вот когда коновал тебе первое яйцо отчекрыжит, иначе запоешь… Проверьте, кстати, Александр, у него оба яйца на месте?

Лаврентьев ощутил грубое прикосновение, передернулся, тело залил холодный пот.

— Да не дергайся, — сказали из-за спины, — пока ещё оба!

— А вы знаете, коллега, — обернулся Дубов к своему помощнику, пожалуй, он прав. Для делового человека деньги дороже, чем примитивные железы внутренней секреции. Можно смириться с утратой радостей секса, тем более, когда успел погулять, как наш клиент, можно говорить фальцетом лишь бы сохранилась власть, которую дают деньги, возможность продолжать игру, держать в руках человеческие судьбы, испытывать дрожь риска и радость победы… Видеть, как перед тобой, писклявым кастратом, унижаются здоровенные мужики, которым нет отбоя от баб, которые укладывают с собой в постель двоих, а то и троих — и все равно ничего не имеют за душой, кроме здоровых гонад… Вот только одного не учитывает господин Лаврентьев: если не поможет скальпель хирурга, я пущу в дело более грубые инструменты… И даже если — глупость, но вообразим на миг! — мужественный подпольщик выдержит все пытки, у нас останется химия. Конечно, после этого ему не потребуются уже не только женщины, но и деньги, разве что для оплаты пожизненного содержания в приюте для умалишенных… А любопытно, каковы ощущения, когда с тобой в постели две женщины? Не приходилось испытывать, господин Лаврентьев? Увы, теперь и не придется. Что поделаешь, се ля ви…

И тут Гарик не выдержал:

— Сволочь! Гад! Что ты от меня хочешь, паскуда?

Мгновенно ему стиснули шею железные пальцы.

Дубов приподнял руку:

— Не утруждайтесь, Александр, это не угроза и не оскорбление, просто контрагент готов к переговорам. Анатолий, кофе, будьте любезны…

Анатолий направился в сторону кухни, не закрыв за собой дверь. Обостренный слух Лаврентьева уловил характерное звяканье металла о металл, как в манипуляционной или у дантиста… Скальпели в эмалированной кювете… Его снова передернуло.

— Чего я хочу, вы уже слышали. Зато я пока не слышал разумного ответа.

— Двадцать процентов!

— Вот видите, коллеги? Я ведь говорил, разумный человек с развитым воображением прекрасно воспринимает слова, а потому нет нужды в грубых методах убеждения… Но двадцать процентов — это несерьезно. Процентов пять я бы вам оставил, чтобы не подрывать начатое строительство…

— Тридцать!

Торг начался.

* * *

Через час все было сделано. Лаврентьев подписал бумаги, из которых следовало, что он передает юридической консультационной компании «Зиневский и Борисов» право управления своими нижепоименованными счетами в нижепоименованных банках, а также три четверти своего пакета акций АО «Мак». Ему пришлось вначале несколько раз расписаться на бумажке, чтобы восстановить твердость руки, но в конце концов неизвестно откуда взявшийся нотариус, сверяя эти пробы с многочисленными подписями на ксерокопиях, удовлетворился. Документы были заверены нотариально, с привлечением свидетелей, после чего на столе появилась бутылка джина и крохотные хрустальные стопочки.

Лаврентьев сидел, скрипя зубами, но деваться ему было некуда. Понемногу он начинал жалеть, что назвал точные номера и пароли, но тут же успокоил себя: дай Бог вырваться отсюда, а там и пароли поменять недолго.

Но тут Дубов поднял глаза к Капитану:

— Алексей Глебович, прошу вас, отблагодарите хирурга в полном объеме, договоритесь, чтобы в случае нужды мы имели возможность снова к нему обратиться, и отправьте домой со всеми удобствами.

Капитан вышел, а у Лаврентьева пробежал холодок по спине. Пожалуй, не следует спешить с изменением паролей, нужно будет все хорошо обдумать… Если такая возможность представится.

— Ну что ж, Игорь Константинович, давайте выпьем за успешное продолжение сотрудничества! — Слон пригубил из стопки, пожевал губами. — И не жалейте об утрате, деньги — тлен. Они приходят и уходят. Вечна лишь игра, для которой нужно сохранить душу бойца и, конечно, здоровье… Будем здоровы!

Борис Олегович снова пригубил и отставил стопку.

— Анатолий, я полагаю, одежда нашего гостя уже приведена в порядок?

— Сию минуту, Борис Олегович.

Он появился чуть ли не мгновенно, держа в руках вычищенное пальто, пробормотал:

— Прошу вас, господин Лаврентьев.

Гарик встал, позволил лакею подать пальто. Тот на миг скрылся, тут же возник снова, со злополучным пластиковым мешком в руке.

— Ваши вещи…

— Бумажник отдайте, — выдавил из себя Лаврентьев.

— Все внутри, — немедленно ответил лакей.

Слон, не вставая со своего места, спросил:

— Куда прикажете вас доставить?

Гарик задумался на миг — в самом деле, куда теперь? Искать этого кретина Юрку?

— Да, у меня есть незавершенные дела…

— Если вы имеете в виду бумаги, оставшиеся в райотделе, то можете не тревожиться о последствиях, это моя забота. И о господине Сивкове не тревожьтесь, он все вспомнил и очень сожалеет о своей забывчивости. Он принесет вам свои извинения при первом удобном случае… Так куда вас отвезти?

— Что ж, в таком случае, пожалуй, на Кантемировскую, там осталась моя машина.

— Как вам будет угодно. Алексей Глебович, доставьте лично. И следите по дороге, не появятся ли нежелательные спутники. Поддерживайте со мной связь.

Переждал несколько секунд, глядя в лицо Лаврентьеву, потом проговорил:

— Игорь Константинович, примите напоследок совет… увы, более старого человека: женщинами можно увлекаться, но доверяться им — ни в коем случае!

* * *

Борис Олегович постоял у окна, провожая взглядом «пятерку», вернулся к столу. Дюваль уже сидел со стопкой в руке, умытый, без седого парика и очков. Правда, под бровями ещё можно было разглядеть следы грима.

— Любезный Апполинарий Елисеевич! — улыбнулся Дубов. — Прекрасно сыграно, доктор! А вы уверены, что правильно именно testiculorum, а не просто testiculi?

— Ну откуда мне быть уверенным, Борис Олегович? Студент сказал, что надо так, потому что… — Александр Александрович вытащил из кармана шпаргалку, — потому что «генетивус плюралис»… множественное число, родительный падеж… второе склонение. Вот!

— В следующий раз обращайтесь не к студенту, а к профессору! — с улыбкой посоветовал Дубов.

— Ничего, сексуально озабоченному Лаврентьеву хватило и студенческой латыни!

На угловом столике звякнул телефон. Дубов сам снял трубку.

— База! Мы проехали метро «Площадь Космонавтов». Нежелательных попутчиков нет.

Дубов, не отвечая, щелкнул рычажком. Посмотрел на часы, пробормотал:

— Сколько у нас по расчету времени? Семь минут, если не ошибаюсь?

— Точно так, — отозвался Адам Сергеевич.

— Ну что ж, мы ещё успеем выпить за успех нашего предприятия… Борис Олегович лично разлил джин по стопкам. — А знаете, коллеги, многие английские и американские корабли назывались именно «Предприятие» «Энтерпрайз»… Например, крупнейший американский авианосец времен Второй мировой войны… Что ж, выпьем!

Зиневский следил за секундной стрелкой. Вдруг поднял голову:

— А кстати, Борис Олегович, эта Зубко родом действительно из Сумской области. Село Бережки близ Лебедина…

— Увы, Адам Сергеевич, теперь эти сведения уже практически достояние истории. Хотя приятно отметить, что мы с Зинаидой Серебряковой не ошиблись…

Адам снова опустил глаза к циферблату — и наконец выдохнул:

— Время, Борис Олегович!

Дубов поднял телефонную трубку, вызвал из памяти номер. Ответили после первого же звонка.

— Дмитрий Николаевич, мои опасения оправдались! — торопливо, с тревогой в голосе заговорил Дубов. — Убийство состоится! Высылайте группу! Предполагаемая жертва — женщина, улица Кантемировская, 67а, квартира 171. Предполагаемый убийца — Лаврентьев Игорь Константинович, тот самый!

 

Глава 47

На полувыдохе плавно спустить курок

Я набрала номер. Трубку никто не брал, только ныли монотонные редкие гудки. «Шесть… семь, — считала я. — Ладно, подожду до десяти… Девять… Десять… — и все же рука меня не слушалась, прижимала трубку к уху. Двенадцать… Тринадцать…»

И тут трубку сняли!

— Да, — сказал усталый Наташин голос.

— Наташа, это Ася! Анна Георгиевна…

— Да.

— Наташа, вы до сих пор у себя?!

— Но я же вам сказала, я завтра переберусь куда-нибудь и вам позвоню…

— Вы не понимаете… Его увезли в милицию, в Садовый райотдел на Таврической, мы проследили, но он же не арестованный, они его допросят и выпустят!

— Увидят те бумаги — и выпустят?

— Какие бы ни были бумаги! Он — зарегистрированный кандидат, его могут задержать лишь в том случае, если он совершит преступление на глазах у милиции… Наташа, вам нужно немедленно уйти из дому!

— Анна Георгиевна, сейчас без четверти двенадцать, куда я пойду? Успокойтесь, за ночь со мной ничего не случится, а утром я уеду на работу, договорюсь с кем-нибудь из девочек…

— Ох, Наташа… Ну тогда хотя бы запритесь на все запоры, на цепочку, задвижку, на все, что есть… И приготовьте что-нибудь, чтоб было под рукой…

— Снотворное?

— О Господи!.. Кочергу, дубинку, утюг… секач или молоток для мяса… Ну хоть выбивалку для ковра, что-нибудь найдется у вас в доме?!

Мне на плечо легла рука.

— Не выдумывай глупостей, — сказал Димка, — это тебе не роман Хмелевской. Хороша она будет с выбивалкой для ковра против мужика, да еще, может быть, с пистолетом! Ее надо немедленно забирать к нам. Скажи, что мы сейчас приедем.

— Наташа, мы с мужем сейчас за вами приедем! Соберите вещи на пару дней, не забудьте документы… Мы скоро!

* * *

Я клацнул рычажком, отобрал у Аси трубку и велел бегом одеваться, а сам начал вызванивать Андрюшу. Он, судя по голосу, уже спал, а потому ответил на звонок без всякого энтузиазма.

— Андрей, проснись! Это Вадим Андреич, узнаешь?

— Кто?.. А, ну да… Я слушаю…

— Андрюша, через сколько минут ты сможешь нас забрать с Искры?

— У меня аккумулятор снятый, я его в тепло занес, потом…

— Быстрее соображай!

— Ну… ещё бы хоть кофе выпить…

— А если без кофе?

— Минут двадцать… А куда ехать будем?

— На Кантемировскую, где вы днем с Анной Георгиевной были. Кончай расспросы, одевайся!..

* * *

Пока ехали, Гарик успел разложить все по карманам — документы, бумажник, ключи — и почувствовал себя увереннее. «Капитан» вел машину быстро, но ровно, без спешки, добросовестно притормаживая на перекрестках перед мигающими желтыми светофорами. Плавно свернул на Кантемировскую, уверенно прокрутился между домами и остановился напротив Наташиного подъезда. «Гольф» стоял на том же месте, где Лаврентьев оставил его днем, и в свете фар показался вдруг каким-то маленьким, сирым и брошенным.

— Александр Валентинович, — приказал Алексей Глебович, — попросите у господина Лаврентьева ключи и проверьте машину. С соблюдением всех предосторожностей.

Гарик, не дожидаясь дополнительных просьб, протянул ключи с блоком дистанционного управления вместо брелка.

«Гольф» квакнул в ответ на сигнал. «Сержант» осторожно осмотрел машину со всех сторон, заглянул снизу, присвечивая фонариком, открыл водительскую дверцу. Сел внутрь, потянул рычаг открывания капота, вышел, осмотрел двигатель. Вернулся в машину, повернул ключ — загорелись габаритные огни, потом заработал мотор. Показал рукой, что все в порядке.

— Прошу вас, господин Лаврентьев, теперь можно.

Гарик открыл дверцу, сдвинулся вправо, опустил ногу на асфальт.

— Может быть, вас сопроводить до места? — любезным тоном предложил «капитан».

Гарик оглянулся на него, буркнул:

— Нет уж, спасибо, без вашего сопровождения мне спокойнее будет!

«Капитан» покачал головой:

— Напрасно вы обижаетесь, Игорь Константинович. Это же просто работа… Может, в другой раз вы меня так или ваши люди — жизнь такая.

Лаврентьев, не прощаясь, прошел к своему автомобилю, подождал. Громила «сержант» забрался в «пятерку», хлопнула дверца, включились фары, и бандюги Слона наконец-то уехали.

Только после этого Игорь Константинович сел в «гольф» и перевел дух. Вытащил из бардачка сигареты, закурил. Курил он редко, лишь в особых случаях. Но сегодня… дальше некуда. Сволочь Слон, какая сволочь… Ободрал как липку, до нитки. Теперь-то он со своим «Союзом обворованных» прогремит, какой-нибудь сотне лохов вернет деньги, а шуму устроит на весь город, быдло на него молиться будет. Но ничего, ещё не вечер. Голова есть, кое-какие деньги на черный день тоже найдутся, а там — поглядим…

Глаза привычно поднялись к окнам седьмого этажа. Свет горит… Да, Наташенька, большую ты ошибку сделала, когда пошла с моими бумагами к Слону. Ничего, второй раз уже не ошибешься…

Рука скользнула в бардачок, приподняла фальшивое дно, нащупала «макаров» в кобуре. Кобуру можно оставить… Сунул пистолет в карман пальто, вынул ключи из замка, вышел, аккуратно запер дверцу. Не хватало еще, чтобы в последний момент угнали машину…

К подъезду он шел спокойным шагом, хотя внутри все кипело. Бабы… будьте вы прокляты, хрен бы меня Слон достал, если б не вы… Ираида кретинка. Наталья — подлюга…

Вошел в подъезд, нажал кнопку лифта. Кнопка засветилась, наверху загудело. Удачно, что не отключили лифт на ночь. А ведь уже — взглянул на часы — половина первого. Четвертое марта. Да, Наташенька, в этом году не праздновать тебе женский день…

* * *

— Нет, — помотал головой Андрюша. — Через центр дальше.

— Зато быстрее — не забывай, ночь на дворе, машин мало, — возразил я. — Ты уже проснулся?

— Ну, — неуверенно ответил он.

— Андрюша, тут у меня кофе в стаканчике из-под «колы», с трубочкой. Будешь? — спросила сзади Ася.

— С трубочкой? Попробую…

Ася передала стаканчик мне, я поднес трубочку ему ко рту.

Он потянул, хукнул:

— Все равно горячо, зараза… Вы мне хоть объясните толком, что такое срочное стряслось?

— Надо увезти одну симпатичную женщину, пока её не убили нехорошие люди.

— А правда симпатичная?

— А что, если несимпатичная, так пусть убивают?! — взвилась Ася.

— Симпатичную жальче, — без капли юмора ответил Андрей. — Так что, правда срочно надо?

— Стали бы мы тебя среди ночи поднимать!

— Ну тогда ладно, — ответил он и резко прибавил газу.

* * *

«Волга» неслась, сверкая мигалкой. Перед светофорами Максим включал сирену и пролетал без остановки. Илья Трофимович сидел рядом с водителем, нахмурившись. Да, можно было ожидать… Хитрая тварь Слон, сумел втереться в доверие к Кучумову, теперь манипулирует полковником, как хочет… Хотя какое доверие, если Кучумов велел создать специальную бригаду для работы по Слону? С прямой отчетностью ему лично… Значит?.. Вот именно, то самое и значит.

Сзади лейтенант Новиков потихоньку рассказывал Воропаеву анекдот. Тоже радость — салажонка на такое дело тащить. Хотя, может, и не такое уж серьезное дело, Лаврентьев все-таки мошенник, а не бандит, может, обойдется без пальбы.

Справа промелькнул ярко освещенный подъезд Садового райотдела. Эх, надо было притормозить господина кандидата до утра, проявить заботу, чтоб не болтался без документов и денег по ночному городу, — глядишь, и остыл бы. А там женщина ушла на работу, вот и снялась как-то острота момента. Ну не корсиканец же он, чтоб помнить кровную месть до десятого колена, у коммерсанта дел поважнее хватит…

Майор наклонился, глянул в боковое зеркальце. «Уазик» с группой из райотдела пристроился сзади и держался как приклеенный.

По левой стороне проплыла освещенная площадка перед мотелем «Южный». Пора. Майор вынул из кобуры пистолет и, передернув затвор, дослал патрон. Поставил на предохранитель и сунул в карман куртки.

* * *

Гарик уже поднял руку к звонку, но передумал. Усмехнулся, полез в карман, вытащил ключи. «Незачем шуметь, сделаем Наташеньке сюрприз». Наружная дверь открылась без скрипа. Два шага. На квартирной двери тоже английский замок, даже не щелкнет. Осторожно вставил ключ, повернул. Ай-яй-яй, а ещё кассир… Ну что стоило опустить защелку? Глядишь, на несколько секунд дольше пожила бы…

Дверь сдвинулась легко, лишь зашуршала по полу войлочная накладка, — и вдруг остановилась. Гарик усмехнулся, сунул в щель пальцы. Цепочка — вообще глупость, хорошего рывка не выдерживает, но когда планка для крючка привинчена вертикально, это уже совершенный идиотизм. А привинтить горизонтально, как положено, — некуда, так уж остроумно спроектирован дверной проем…

Гарик аккуратно вынул крючок из прорези, но опустить бесшумно не удалось — вся рука в щель не входила, только пальцы. Цепочка сорвалась, брякнула.

— Кто здесь? — испуганно вскрикнула Наташа.

— Всего лишь бедный Арлекин, — иронично проговорил Лаврентьев, входя в коридорчик. Сам не мог бы объяснить, почему вдруг вспомнилась фраза из «Паяцев». Аккуратно закрыл дверь, замок щелкнул.

Наташа была одета в брючный костюм, волосы стянуты на затылке шнурком. На диванчике стояла расстегнутая сумка, рядом валялась какая-то одежда и почему-то черная пластмассовая выбивалка для ковров.

— Далеко ли собралась, Наташенька?

— Я никуда не собралась, просто навожу порядок… А какая тебе разница?

— Да нет, Наташенька, ты собралась. Очень далеко собралась, никогда раньше так далеко не уезжала. А я догадался — и зашел проститься…

Подчеркнуто медленным движением он вынул из кармана пистолет, взвел большим пальцем курок, опустил предохранитель. Сделал один шаг вперед.

* * *

Лифт спускался сверху, наверное, полчаса.

Наконец расползлись дверцы, мы ринулись внутрь. Димка зашел последним, нажал кнопку. Кабина застонала, заскрипела, еле-еле потянулась вверх.

— Ася, отдай пистолет Андрею. Он опытнее.

— Ну да!

— Не спорь, не трать время! Отдай, я сказал!

Давно я от него такого тона не слышала — заткнулась, вынула «вальтер» из кармана и протянула Андрею.

— Чтобы снять с предохранителя, флажок надо поднимать, посмотри сам…

— Спасибо, — вежливо ответил Андрей.

— Так. Как договорились: ты, Ася, звонишь и сдвигаешься чуть вправо. Если открывает Наташа, говоришь с ней. Если кто-то другой, или отвечает чужой голос — сразу шаг в сторону, под прикрытие стены, и не высовываешься, пока я не позову. Ясно?

— Ясно…

— Пока держись за мной, из лифта я выхожу первым…

* * *

Гарик сделал ещё шаг.

— А я ведь тебя любил, Наташа. С остальными так, искал разнообразия, а тебя любил. Мне с тобой было так хорошо…

Наташа попыталась отступить, нога уперлась в диван, девушка покачнулась, неловко села, опершись на выставленную руку…

— …так хорошо, так покойно… Я приходил к тебе отдохнуть душой. Я тебе доверял. Самое важное в своей жизни доверил, а ты меня предала. Из глупой бабской ревности предала. Мне так горько, Наташа, так обидно… Никого у меня ближе не было, а ты меня предала…

Гарик говорил — и сам верил своим словам, потому что в них была правда. Робкая Карина пробуждала в нем гордость владыки, буйство Веры вызывало звериный, неандертальский восторг, ночи с Катей были сродни фехтовальным поединкам, с Ираидой он чувствовал себя, как ландскнехт в захваченном купеческом городе, — а у Наташи находил душевный покой. И хоть твердо знал, что никогда не оставит Галину и детей, но если бы вдруг… то, конечно, ушел бы к Наташе. Нет, не отказался бы и от остальных, но постоянно рядом с собой предпочел бы видеть именно её.

И вот это чувство как бы подкрепляло в нем право на обиду — и на месть.

— Наверное, лучше было бы тебя убить тихо, задушить… — его передернуло, — но я не смогу, рука не поднимется. Ладно, пока соседи хватятся, я успею уйти.

Наташа молчала, только глаза её раскрывались все шире и нелепо шарила по дивану отставленная назад рука.

— Да, ты верна себе. Ни слова, ни крика, ни мольбы. Ты — замечательная женщина, Наташа, но ты меня предала. Прощай, Наташа…

Рука с пистолетом пошла кверху, палец напрягся на спусковом крючке. Ствол ходил ходуном — наверное, это не имело значения на таком расстоянии, но Лаврентьев вспомнил занятия на военной кафедре… Подполковник Иванов учил: «на полувыдохе задержать дыхание и плавно нажать второй фалангой указательного пальца на спусковой крючок»…

Он перевел дыхание, сдвинул палец глубже в скобу — и в этот момент резко зазвонил звонок у двери.

Рука дернулась, грохнул выстрел, а Наташа с размаху ударила его по руке пластмассовой хлопалкой.

* * *

Ася ещё не успела отнять палец от кнопки, как в квартире бахнул выстрел.

Я оттолкнул её в сторону и ударил локтем в стекло. Просунул внутрь руку, повернул головку замка и рванул дверь. Куда теперь? А, звонок был справа…

— Направо! — крикнула Аська прямо за спиной.

— Назад, не лезь! За стенку!

Дверь была заперта, я налег плечом, услышал, как затрещала фанера, в квартире тут же раздался второй выстрел, сразу за ним — третий, мне в лицо брызнули щепки от простреленной двери, я шарахнулся в сторону. Еще выстрел — и отчаянно закричала за спиной Ася.

— Шеф, я! — выкрикнул Андрей. — Посмотри Асю!

Я бросился на колени. Ася сидела, привалившись спиной к стенке напротив двери, почему-то без шапки, по правой щеке стекала кровь из раны на голове.

— Больно как! — простонала она.

У меня поплыло перед глазами. Господи, жива!

* * *

Я прижался спиной в угол, вывернул руку с «вальтером» и дважды выстрелил в замок. С развороту долбанул дверь ногой — она распахнулась, оттуда выстрелили ещё раз, и тут мимо меня пролетел шеф. Понизу, рыбкой, с выходом на кувырок.

— Бросай оружие! — завопил я, пригнул голову и рванулся внутрь. Еще ничего не видя, выстрелил вверх. — Руки, гад!

* * *

Он стоял в дверях комнаты прямо напротив входа, в каких-то трех шагах, и я ударил его ногами на выходе из кувырка. Он отлетел в комнату и упал на диван, но оружия не выпустил.

Сзади выстрелил Андрей, посыпалась штукатурка с потолка, Лаврентьев дернулся мне навстречу — и тут у него за спиной промелькнуло что-то черное и ударило по руке с пистолетом. Это задержало его на полсекунды — и мне хватило.

* * *

«Волга» затормозила у подъезда, Казьмин уже на бегу успел заметить две машины — какую-то иномарку и темное «зубило». Лифт оказался наверху, Казьмин чертыхнулся и крикнул:

— Бегом, сто семьдесят первая!

Ткнул в кнопку, вверху загудело. Он и сам мог бы л(том взбежать на седьмой этаж, но все же не так быстро, как молодые, только дорогу им перекрыл бы…

Сверху донесся звук выстрела, ноги на лестнице затопали быстрее. Ударило ещё несколько выстрелов, майор выругался сквозь зубы.

Наконец неторопливо раздвинулись двери лифта, Казьмин впрыгнул в кабину, следом за ним — кто-то из райотдела. Дверь закрылась, кабина пошла кверху. Здоровенный сержант развернулся к дверям с автоматом на изготовку и, не церемонясь, локтем задвинул майора себе за спину, толстую от бронежилета. Лифт еле полз…

На площадке их встретил Воропаев, тяжело переводя дыхание:

— Все уже, Илья Трофимыч…

Дверь направо стояла нараспашку, на полу валялось битое стекло. В тамбуре кто-то из ребят, опустившись на колени, перевязывал голову сидящей на полу женщине. Майор осторожно протиснулся мимо них, шагнул в распахнутую дверь.

В коридорчике лейтенант Новиков вызывал по рации «скорую помощь», объяснял, что нужны три машины. В комнате против двери толпились люди в бронежилетах, на диване, головой к двери, лежала ещё одна женщина в разорванной одежде, кто-то прижимал ей тампоном рану под левой ключицей, пытаясь остановить кровь, второй быстро бинтовал, потом поднял голову:

— Ребята, ещё пакет!

На полу лежал человек в черном пальто, откинув в сторону правую руку, вывернутую под неестественным углом.

— Лаврентьев! — воскликнул майор. — Это вы?

Лаврентьев отвернул голову в сторону. Под глазом у него постепенно наливалась кровью свежая ссадина.

— Товарищ майор! — доложил Корзухин, старший лейтенант из райотдела. Вот эти двое стреляли.

Казьмин повернулся. У стены стояли два человека в кожаных куртках с руками за спиной.

— Я один стрелял, — сказал меньший. — В замок и в потолок.

— А я, увы, не успел, — добавил второй, высокий, худощавый. — Только рукояткой двинул… Илья Трофимыч, что там с Асей?

Казьмин присмотрелся:

— Елки-палки! Колесников! Вы-то как тут оказались?

— С Асей что?! — заорал Колесников.

— Ася?.. Это ваша жена там, в тамбуре? Сейчас…

Вернулся через минуту:

— Кажется, ничего серьезного. Чиркнуло пулей по черепу. В сознании. Ну, так что это вы тут пальбу устроили… э-э… Вадим Андреич?

— Спасательная экспедиция… Чуть не опоздали…

— Успели… Спасибо… — едва слышно донеслось с дивана.

— Молчите, Наташа, вам нельзя разговаривать.

Казьмин повернулся:

— Ожила, дочка? Ну и молодец. Лежи спокойно, сейчас «скорая» приедет.

Снова обернулся к Колесникову, вздохнул:

— Это мы опоздали. Поздно нам дали команду.

— Скажите, пусть снимут наручники. Мы драться не будем.

— И то верно… А парень этот — что, с вами?

— Мой сотрудник и друг, Андрей Сычев. Андрюша, это майор Казьмин, который нас из Дальнего Кута выручил.

Корзухин, покосившись на Казьмина, снял наручники.

Вадим Андреич перевел дух, отлепился от стены.

— Я Асю занесу сюда. Что ж ей там на полу сидеть…

Казьмин покачал головой:

— Не будем пока трогать, пусть сперва врач глянет. Может, контузия, сотрясение… — Поднял глаза, присмотрелся. — Вы бы сами присели, вид у вас…

— Присесть? И в самом деле, что-то ноги не держат… — Колесников опустился на стул, перевел дух. — Вроде и годы небольшие, а прыгать уже тяжело. — Задумался, пробормотал едва слышно «Чернобыль чертов», потом поднял голову: — Говорите, поздно вам команду дали? А кто давал команду, не Кучумов?

Илья Трофимович долго смотрел на него, наконец разлепил губы:

— Отдыхайте, Вадим Андреевич. Сейчас приедет «скорая», отправим женщин и этого… кандидата… А после уж будем разбираться. Нам с вами много ещё толковать придется… про всякое-разное.

 

Эпилог

До выборов осталось… 

Ни в какую больницу я, конечно же, не легла. Еще чего! Понятное дело, для непривычного слуха слова «скальпированная рана», «сотрясение мозга» звучат довольно устрашающе. А значит это всего-навсего, что сотрясенный мозг нужно врачевать усердным лежанием. А скальпированная рана прекрасно лечится швом и перевязками. Что и дома несложно осуществить. Тем более при той заботе, которой меня окружили сразу же мои знакомые, полузнакомые и вовсе незнакомые друзья.

Совершенно незнакомые доктора из чернобыльской клиники делали перевязки, уколами баловала меня Виточка из соседней квартиры (и ворчала: «Инъекции бывают внутривенные и внутримышечные, а внутрикостных не бывает»). Хорошая девочка с золотыми руками. Это все Димка организовал. А Виту привел со словами: «Вот тебе прикольная девушка». И ему неплохо, что я дома. Во всяком случае, гораздо лучше, чем по три раза на дню через весь город возить в больницу корма, белье, медикаменты, шприцы и все прочее.

Короче говоря, я отвалялась дома. За окошком зима нехотя уступала весне. По утрам у нас на балконе пели птички, иногда даже солнышко в комнату заглядывало. Я физически чувствовала, что поправляюсь — как будто медленно выныриваю из темной глубины к свету.

И потом, что ни говори, внимание лечит лучше любых лекарств. То братик Алька с Анжелкой заявятся с цветами. То Алексей от Слона фрукты заморские привез на восьмое марта. (Елки-палки, меня уже внимание Слона радует! Ну все, точно сотрясение мозга. Вавка в головке.) А Надежда — та вообще… Пару раз бородатый Игорь такие сумки доставлял, что страшно делалось. Под предлогом, чтобы я у плиты не стояла. Положим, у плиты хоть так, хоть так стоял Димка… Но — дорого внимание.

Потом стало мне легче, врачи разрешили ходить по квартире. Ну, я и помыла окна — хотя бы изнутри, все-таки не лето. Просто смотреть невмоготу было, такие грязные — у нас же они почти все на улицу выходят. Димка, конечно же, поорал. Но мне показалось, на самом деле он доволен — что меня потянуло на такой подвиг и что после него я чувствую себя нормально.

А потом эскулапы-айболиты вообще сменили гнев на милость. Я стала здоровой… ну, или условно здоровой женщиной, которой разрешается спокойно гулять по улице. Правда, под ручку с Вэ-А.

* * *

Пятнадцатого марта я первый раз вывел Асю на улицу. Уже почти каждый день проглядывало солнце, на нечетной стороне Хазарской тротуар был совсем сухой, только под деревьями у домов кое-где сохранились серые ледяные лепешки. На улице прибавилось людей и машин, мы шли и играли в номера — кто раньше заметит «сорок четыре» или там «девяносто девять». Оказалось, что у меня лучше реакция — быстрее успевал выкрикнуть, когда машина обгоняла, зато у Аськи острее зрение, на встречных машинах она видела номера намного раньше.

Сотрясение у неё все-таки было, но легкое, уже через неделю врачи разрешили вставать и ходить по квартире, а вчера дали полную индульгенцию, хоть и велели не перенапрягаться, не переутомляться и не перепивать. Но эта дуреха успела вымыть окна ещё до того, как ей сказали, что нельзя переутомляться…

У Натальи тоже дело шло на поправку, хотя не так быстро. В четверг мы с Андрюшей заезжали к ней во вторую травматологическую, и она нас встретила в коридоре. Похудевшая, побледневшая, с рукой на перевязи — рука цела, но её подвязывают, чтобы лишний раз не бередить рану под ключицей. Поблагодарила за апельсины, рассказала с усмешкой, что её проведывала Карина. Потом спросила, как себя чувствует Анна Георгиевна, объяснила извиняющимся тоном, что хотела попросить её заехать к ней на Кантемировскую и привезти кое-что из белья. Я было сунулся предлагать свои услуги, но Андрюша сообразил быстрее:

— Наталья Викторовна, вы тут пока с Вадим Андреичем поразговаривайте про погоду, а я сейчас привезу Ксюшу, вы ей все растолкуете!

Он посыпался по лестнице вниз, а мы медленно двинулись вдоль коридора, по старинным кафельным плиткам, сложенным в незамысловатый узор.

Наташа молчала, я развлекал её городскими сплетнями и наблюдениями фенолога-любителя: какие во дворе на деревьях сороки и сойки, а также голуби и горлицы кольчатые (это название я когда-то подцепил у Резника, он, как заядлый турист, в птицах немного разбирался). Наташа вежливо слушала, деликатно поддакивала, но глаза у неё были отстраненные. Рассеянно сказала, что в больничном дворе тоже много птиц и что по утрам её будят синицы стучат клювом по оконной раме. Потом вдруг чуть придержала меня за локоть и спросила:

— А что с Гариком, не знаете?

Я просто опешил от такого вопроса — этот гад её чуть не убил, а она… Попробуй пойми женщин! Но сдержался, не прокомментировал. Сглотнул слюну, перевел дух, как-то ухитрился заговорить нормально. Да и все равно я мало что мог ей сказать. Как-то на очередном допросе Казьмин обмолвился, что Лаврентьев находится в лазарете СИЗО, но, кроме перелома руки, с ним ничего серьезного. Если не считать обвинений в покушении на убийство, соучастии в убийстве и в мошенничестве в особо крупных размерах. И ещё я заметил, что его портреты на предвыборных щитах постепенно исчезают под наслоениями других, более удачливых кандидатов — которые не были уличены в уголовных преступлениях.

В таком примерно духе я и высказался, ограничившись, впрочем, изложением фактов и воздержавшись от комментариев.

Наташа кивнула и вдруг попросила, чтобы я отвел её в палату. Я напомнил, что должен подъехать Андрей со своей девушкой, она ответила, что они её и в палате найдут… На обратном пути неожиданно вздохнула и сказала, что теперь ей не придется уже носить открытых платьев…

Наверное у меня ещё слишком мал семейный стаж — пока что мне доступны не все излучины женского мышления…

* * *

Солнышко… По тротуарам в некоторых местах уже можно ходить асфальт, ни льда, ни луж… Мы гуляли себе неторопливо в сторону центра и беседовали исключительно на нейтральные темы. А с другой стороны, как тут удержишься, когда проходишь мимо щита с предвыборными плакатами, а оттуда замечательный И. Лаврентьев так по-доброму, как дедушка Ленин, щурится.

А я все вспоминаю, какое у него было лицо, когда его мимо меня на носилках уносили. Через боль какой-то звериный азарт виден был, жажда крови… Может, от ощеренных зубов. А может, от слов… Ну, когда он пообещал Димке, что они ещё встретятся на кривой дорожке…

Вот только добрая ленинская улыбка уже почти совсем спряталась под другими плакатами. И сурьезный товарищ Пивень Марксэн Панасович присутствовал, и Лемешко с учебником — такая вся из себя сельская учительница, и даже наш протеже малютка Скуратов. Ну и, само собой, распрекрасный Слон — скромный, но великий ученый. С предвыборным девизом: «Именем народа, на благо народа!». Радетель, мать его…

Но тут Димка увидел мое выражение лица и сразу заговорил о соседском коте и о том, что Веничка надо ветеринару показать, чтоб все в порядке было… И про стивенсовского Лапса, который за зиму приобрел бульдожьи формы и соответствующую наглость рожи. Короче, морочил мне голову. Ну что ж, пришлось делать вид, что я слушаю его, а о недавних событиях уже совсем-совсем не думаю…

Хотя со всеми основными событиями я была уже знакома. Наташа — жива, в больнице, о Гарике своем драгоценном печалится, идиотка. Сам Гарик — в правоохранительных лапах цепких органов. Димка несколько раз давал показания как свидетель. Естественно, теперь Лаврентьев уже никакой не кандидат. Избирательная комиссия от него шарахнулась, как от чумного. Партия зеленых — ещё резвее. Предвыборная кампания продолжается. Политическая реклама по времени на телевидении переплюнула обычную. Наш многострадальный ролик, естественно, не получился (вообще-то кассету нашли при обыске у Лаврентьева, но нам не отдали, приобщили к делу в качестве вещественного доказательства; интересно, что и кому она докажет). Но Аля все-таки сделала майору видеоматериалы. Я их уже видела по телеку, когда доктора разрешили смотреть. Эх, лишили майора смысла жизни, нет больше прохвоста Лаврюги, кого он теперь будет изобличать?.. А так — ну, подумаешь, пара недель… Не так много событий и произошло во внешнем мире…

* * *

Незаметно мы с Асей добрели до приемной «Союза обворованных». Там стояла очередь хвостом на улицу. Два дня назад Слон появился в вечерней программе городского телевидения и торжественно объявил, что усилиями «Союза» при содействии органов внутренних дел удалось найти деньги, похищенные у вкладчиков инвестиционной компанией «Лигинвест», что полный возврат вкладов теперь лишь дело времени, но первые двадцать процентов «Союз» сможет выплатить пострадавшим от этой жульнической банды в течение ближайшего месяца, то есть ещё до выборов. К сожалению, по другим «пирамидам» пока успехов нет, но «Союз» продолжает розыски, и его работников (включая, естественно, самого господина Дубова, вдохновителя и организатора всех побед сей человеколюбивой организации) не остановят ни трудности, ни затраты, ни угрозы и физические расправы.

Да-да, ведь, как выяснилось, нашумевшее ограбление обменного пункта двадцать девятого января оказалось лишь прикрытием акции хозяев все того же «Лигинвеста» против «Союза обворованных», конкретной целью каковой акции было устранение юриста Григория Мироненко, который сумел слишком близко подобраться к тайнам мошенников.

Фамилия Лаврентьева в телепередаче упомянута не была, но каким-то образом слухи разнесли её по городу за двое суток.

На следующее же утро после победного выступления Слона на каждом заборе в городе появились надписи: «Дубов — за нас! Мы — за Дубова!»

* * *

В арке, ведущей к нам во двор, тоже кто-то намарал от всей души, аршинными буквами: «Дубов — за нас! Мы — за Дубова!» Дурачки, за себя Дубов. И только за себя. А вы сейчас в очереди возле «СООБа» свои голоса за свои же денежки ему продаете…

А если папашка Кучумов до сих пор пляшет под Слоновью дудку, то скоро и ещё какой-нибудь траст будет разоблачен усилиями отважной милиции. С подачи непримиримого борца за справедливость, главного мафиози нашего несчастного города, великого и могучего Слона.

— Ась, ты чего бормочешь? Плохо стало? Домой пора?

— Нет, Димыч, нормально. Вот смотрю я туда и тоска меня берет…

— Почему?

— Это ж только начало. Все эти «Дубов — за нас!» — только первые шаги… Он же теперь такую силу наберет, что его ничем не остановишь…

* * *

Я уже собрался было влезть в полемику — ну что делать, ну оптимист я от природы, все надеюсь, что справедливость восторжествует, — но взглянул на Аськину остервенелую морду и немедленно сделал поворот на сто восемьдесят градусов.

— Смотри, смотри, какая красотка!

Сойка была как сойка, цвета кофе с молоком, с надлежащими пятнами на крыльях, но среди прочих галок-ворон и такая вполне сойдет за красотку. Пока не запоет…

Аська добросовестно полюбовалась на птаху, улыбнулась и к теме Слоновьего победного марша уже не возвращалась. Однако мысли о нашем плантаторе её не покинули.

— Димыч, а твоя мания преследования все-таки ерундой оказалась. Никто нас не подслушивает, никто не достает…

Я задумался, потом ответил, не вдаваясь в детали и возможные варианты:

— Может и так. Хотя, заметь, за все это время мы против Слона слова не сказали и шага не сделали, не за что нас доставать. Наоборот, вовсю помогали…

— Помогли убить Ираиду!

Я вскинулся:

— Вот только глупостей не говори! Не пришли бы эти девки к нам, нашли бы кого-то другого — а дальше работала логика характеров… Так или иначе, дошло бы до конфликта.

Аська грустно покачала головой:

— В истории сослагательное наклонение не считается — так, кажется, говорят умные люди?

Я помолчал, погладил её по спине:

— Не казнись. Если бы люди знали заранее последствия своих поступков, они бы никогда и ничего не делали.

Еще подумал и добавил:

— А вот Слонов и Лаврентьевых такие глупости не остановили бы ни на миг… Пошли уже домой.

Ступая след в след, как индейцы на тропе войны, мы пробрались по узкой подсохшей асфальтовой полоске вдоль дома (справа грозно вздымались раскатанные машинами волны рыжей глины), поднялись мимо родного офиса на родной второй этаж, вошли в квартиру и сказали: «У-ух!» Боюсь, перегулял я жену для первого раза, надо было ограничиться меньшей дозой.

И тут кто-то позвонил в дверь. По времени — Виктория со шприцом. Я щелкнул замком, открыл.

— А что ж вы даже не спрашиваете, кто там? — поинтересовался майор Казьмин.

— Да ну, день на дворе… Заходите, прошу.

Странно, я даже обрадовался, увидев его. Как-то за эти две недели он для меня своим сделался, хоть и встречались только на допросах.

Майор вошел, пошаркал ботинками по половичку, коротко огляделся и безошибочно направился в кухню. Я крикнул:

— Ася, встречай гостя! Это наш спаситель, Илья Трофимович!

— Так уж и спаситель…

— А как же! От дальнокутских цепных фараонов господина Лаврентьева спасли, от омоновцев с автоматами спасли…

— Да ладно вам, какие там омоновцы…

Казьмин положил на кухонный стол милицейскую сумку — звук получился неожиданно увесистый.

— Получите и распишитесь, возвращаю вам ваше оружие… — и выложил на стол один за другим оба пистолета.

— Ой! — вскрикнула за спиной Ася. — Значит, все в порядке?

— В порядке. Все экспертизы выполнены, следствию ваши пушки больше не требуются. Хотя любопытно, где вы для «вальтера» боеприпасы берете, Анна Георгиевна? У нас в продаже их нет.

— Правда? — удивилась моя наивная половина.

— Правда, — подтвердил Казьмин. Посмотрел на неё с иронической улыбкой, вздохнул: — Ладно, замнем. Дай Бог, чтоб они вам больше не понадобились… Так, а вот документы. А вот тут, извините, квитанции. Распишитесь, вы на этой, а вы на этой…

— Чаю выпьете? — вспомнила обязанности хозяйки Ася.

— Или чего-нибудь покрепче, ради праздника! — подхватил я.

— А какой праздник-то? — удивился майор.

— Первая суббота на этой неделе. И первая прогулка Анны Георгиевны после ранения.

— Эх, — вздохнул Казьмин. — Я ж на службе… А, ладно, черт с ней! За такое грех не выпить.

Я плеснул нам с ним по рюмочке херсонской «Десны», Асе — «пепси-колы».

— А тебе, контуженная, крепкого не положено, а то мозги работать не будут. Последняя извилина разгладится.

— Это у нас одна извилина, да и та от фуражки, — процитировал старый милицейский анекдот Илья Трофимович. — Ладно, за здоровье хозяйки!

Выпили. Загрызли конфеткой. Закурили.

Казьмин затянулся, обвел глазами кухню:

— Что, ремонтировали недавно?

— Да, мы же здесь всего два месяца живем.

— Выменяли или у отъезжантов купили?

— Купили. Офис рядом, удобно…

Майор покивал, пожевал губами. Помолчал, глядя в стол. Наконец решился:

— Я, понимаете, ваши документы на оружие проверял. И обратил внимание, заявления ваши сам Кучумов завизировал. С подчеркнутой подписью.

— Как это — подчеркнутой?

— А он подчеркивает подпись, когда делать надо без задержки и в первую очередь… И вот я подумал… Слушайте, ребята: чем Слон держит Кучумова?