Утренний повтор третьей серии Настасья Матвеевна напросилась смотреть к Антоновне. Марья ящика не любила, и будь это хоть «Секрет тропиканки», хоть «Династия», только послала бы старинную подругу подальше. Но «Место встречи изменить нельзя» — дело другое. Положим, Марья все равно бурчала, что против книжки кино слабое и что напрасно братья Вайнеры согласились на изменение сюжета, но тут уж Настасья с Марьиными интеллигентскими мнениями никак не соглашалась. И правильно изменили, никак нельзя, чтобы Варя Синичкина погибла. Горя и в жизни хватает, а в кино наши должны немцев (ну, врагов, значит) победить, а Она должна с Ним остаться.

А к подруге Матвеевна напросилась по многим причинам. Во-первых, свой старый «Рубин» она загоняла до полной серости, и в дневное время смотреть его вовсе никакой возможности, а у Марьи «Электрон» хоть тоже не новый, но включает она его редко, только программу «Время» послушать, так что все на месте — и яркость, и контрастность. Во-вторых, в Марьином подъезде коллективная антенна лучше принимает станцию «Семь-плюс», без полосочек, и звук от выступлений депутатов по второму каналу в фильм не лезет. И в-третьих, самое главное, нельзя такой душевный фильм в одиночку смотреть или, не дай Бог, с молодыми, которые в жизни ничего не видели. Представляете, на стенке висит простой репродуктор, а они пальцем тычут и спрашивают, это что за фигня.

Хотя с Антоновной смотреть — тоже не сахар. Все ей не так: и бобочки двухцветные тогда ещё не носили (а может, в Москве уже носили, это до нас пока мода доползла!), и американскую песенку про бомбардировщиков по радио не крутили, а только на пластинках, и зачем это всех в парики обрядили — и Юрского, и Гердта, и Джигарханяна… Парики ей, понимаешь, помешали! И даже Конкин ей не годится, говорит, не может у Шарапова такой пацанячьей морды быть, если он войну в штрафбате прошел!

Но все равно с ней веселее — с молодыми про такое не поговоришь, они ж даже в жизни не видели, как парни воротничок от тенниски поверх пиджака носят…

Так что вы думаете? Только название показали, начали рекламу крутить, «престиж-блок», как обрубился свет! Как раз на «сладкой парочке»…

Подставили табуретку под счетчик, Антоновна кое-как влезла, проверила свои автоматические пробки — все у ней с выкрутасами! — нет, говорит, это не пробки, это в сети тока нет.

— Фаза, значит, — авторитетно сказала Матвеевна. — Щас я в аварийку дозвонюсь. От тебя можно?

Как стали брать не просто за телефон, а за наговоренное время, уже и с таким приходится считаться.

— Звони, — ответила Антоновна, — небось не разоришь! После того, как держава постаралась, нас с тобой уже никто не разорит.

Дозвониться удалось с шестого раза, аварийка переспросила адрес и усталым голосом сказала, что днем надо звонить в ЖЭУ, а не к ней. Настасья Матвеевна ей сказала, куда бы им всем вместе с ЖЭУ идти, и решила дозваниваться в милицию — там ещё остались кой-какие дружки: когда она на пенсию собиралась, они только-только учились наган на пузе носить… Но тут замолотили в дверь.

Марья Антоновна поплелась открывать, бурча, что можно бы и в звонок позвонить, но сообразила, что света нет, звонок, значит, не работает, и потому «Кто там?» спросила уже спокойно.

Оказался это Мишка-табачник, который удрал от дочки на побывку. Пыль вытереть, краны проверить, всякое такое.

— А, девушки, вас тут двое! — завопил Михаил Маркович. — Здрасьте! Я так догадываюсь, вы названиваете в аварийку, так я зашел сказать, чтоб вы не мучились! Уже приехала! Постояла возле «Комфорта», поговорила с директором — это подумать только, нормальный еврей, последний из могикан, а заведует бардаком! — и поехала к трансформаторной будке.

Все трое устремились в Марьину спальню — докторша жила по-барски, одна в двух комнатах, — и прилипли к угловому окну.

Действительно, возле будки стояла машина, но не обычный обшарпанный «газон», а маленький фургончик, белый, весь в полосках и надписях. Антоновна вооружилась биноклем и объявила, что на фургончике написано «Фирма „МИГ(М“» и номер телефона. После чего растерянно опустила бинокль:

— Что-то я не соображу… Почему «МИГ(М»? По-моему, правильно «МЕГ(М»…

Настасья Матвеевна обозвала её слепой курицей, отобрала бинокль, но и у неё высмотрелось «МИГОМ», на что она обескураженно пробормотала:

— Вот зараза!

Мишка-табачник посопел, потом деликатно заметил:

— Я так подозреваю, девушки, что фирма называется не «МИГ(М» и не «МЕГ(М», а «МИ-И-ИГОМ», то есть в один миг.

— Во бля! — выругалась по своей мильтонской привычке Матвеевна; к новомодному словечку «блин» она не привыкла и привыкать не желала. Понапридумывали названий, а толку с них, как с козла молока! Приехали они, может, и мигом, но пока дадут свет, так уже и серия кончится!

Увы, Настасья Матвеевна оказалась слишком оптимистична в своих пророчествах. Какая там серия! Прошел час, к первому фургончику присоединился второй, но света не было. Еще через час снова замолотили в дверь.

Антоновна неохотно открыла.

— Извините, фирма «Мигом»! — представился молодой и симпатичный парень в расстегнутой телогрейке, из-под которой выглядывал шикарный лазурный комбинезон с нерусскими словами. — Мы обнаружили избыточную перегрузку двух фаз на вашей подстанции, теперь ходим по всему кварталу, ищем незарегистрированные потребители мощности. Вы меня извините, но при таком косинусе фи никакая электросеть не выдержит! А тем более ваша, средневековая! А тем более, когда такая разруха везде!

Парень пробежался по квартире, осматривая проводку, подергал выключатели и розетки, постоял, ошеломленно раскрыв рот, возле медного, ещё дореволюционного, выключателя у двери кладовки, подтянул разболтанную розетку, куда Марья Антоновна включала вечерами плитку, чтобы хоть немного согреть спальню, и убежал. Слышно было, как он топает по лестнице на третий этаж.

Марья Антоновна закрыла дверь на замок, засов и цепочку и пошла на кухню греть чай. Слава Богу, не новые районы, где плиты не газовые, а электрические, и если уж кончился свет, то и кухня тоже не работает (а в самых высоких домах и воды нет, потому что останавливаются насосы).

Свет дали только после шести, когда уже два часа было темно и в окнах светились редкие желтые огоньки свечей.

— Надо в кладовке порыться, — бурчала Настасья, — может, сохранилась коптилка с сорок седьмого года.

— Коптилка… — вздохнул Мишка-табачник. — Только где для неё керосин брать? Говорят, на Вознесенском рынке в одной лавочке ещё продается керосин.

— Придется съездить, — заключила Марья Антоновна. — У меня настоящая керосиновая лампа есть, со стеклом. И бидончик я не выкинула. Я ведь не засну, если два часа не почитаю в постели. А свечки мигают, да и дорогие они теперь…

И коллектив принялся обсуждать проблему поездки на рынок — это когда-то дело было простое, сел напротив ворот на трамвай, «аннушку»-кольцевую, двадцать минут — и ты на месте. А теперь надо добраться по этой скользее до метро, да спуститься, да на рынке подниматься, там, между прочим, эскалаторов нет, а потом от метро через весь базар плестись до керосиновой лавки…

Тут Михаил Маркович спохватился, что ему ведь тоже к дочке на Саблинку, на казарменное положение, по скользее и темноте добираться — и пешком, на одиннадцатой марке, потому что в такое время в троллейбус не сядешь, набито, да и там от троллейбуса не намного ближе, только время угробишь.

— А ты дома заночуй, ты ж не подневольный какой! — порекомендовала Настасья.

— А дочке позвоните, чтобы не волновалась, — добавила Антоновна (ей всю жизнь виделась в Ривкине внутренняя интеллигентность, и потому она никак не могла перейти с ним на ты).

— Ой девушки, милые, разве ж моя комендантша разрешит! И лекарства все там, и тонометр, и кефир… Побреду, будьте здоровы!..

* * *

Как выяснилось позднее, электрики в лазурных комбинезонах добросовестно обошли весь квартал, каждую квартиру, перещупали проводку, мимоходом тут подтянули, там заизолировали, обнаружили ряд приспособлений для обмана электросчетчиков, каковые изъяли с грозными обещаниями суда и следствия.

Но по-настоящему серьезно перетрясли они клуб «Комфорт» — тут уж действительно проверили провода по сантиметру, щитки — по винтику. Долго и обеспокоенно твердили, что электропечи, вентиляторы, кондиционеры и компьютеры в сумме создают такую омическую, индуктивную и емкостную нагрузку, что никакая подстанция не выдержит (не говоря уже о косинусе фи), если за дело не возьмутся специалисты, и как вообще вы получили разрешение в «Чурэнерго»… Ну что ж, раз за дело взялись специалисты, пришлось их отблагодарить — и подстанция выдержала, и косинус фи не стал больше единицы, а индуктивная и емкостная нагрузки как-то невзначай тут же друг друга компенсировали.

* * *

— Виталий Ефимович, что это за жулики были?

— Ох, Сережа, кажется, действительно жулики. В начале осмотра их старший ко мне зашел, сказал, что это милицейская операция, якобы поступил сигнал то ли о бомбе, то ли о подслушивающем устройстве, и предъявил удостоверение на имя майора Пантюхо.

— Пантюхо? — задумался Сергей Иваныч. — Кажись, был такой в областном управлении, в угрозыске. Так почему вы решили, что жулики?

— Потому что в конце тот же старший зашел снова и отдал деньги, которые выкачали его молодцы.

Охранник хмыкнул и покачал головой:

— А черт их знает, все ж таки угрозыск… Я почему пришел: они к нам на видеосистему повесились.

— Вот как?.. — Коган нахмурился. — В каком месте?

— На входе в монитор внутреннего поста.

— И куда вывели сигнал?

— На какой-то блочок под столом, а из него — на антенку. Блочок, видно, усилитель.

Директор недовольно поерзал.

— Чего им от нас надо? Покоя не дают… Что там в окнах, новых наблюдателей не выявили?

— Да нет, старые две точки, с театральным биноклем и с монокуляром, и бабушки те же.

Виталий Ефимович задумался. Думал он, шевеля расставленными пальцами и выпячивая языком нижнюю губу то справа, то слева.

— Ладно, Бог с ними. Жучка этого, или как там оно называется, пока не трогай. Только подведи на тот же вход сигнал от видеомагнитофона. Мало ли что, вдруг захотят серьезные люди посидеть в библиотеке, поговорить, так нужно иметь, что показать милиции. А так — пусть себе смотрят на крыльцо и на клен.

— Виталий Ефимович, это не клен, это ясень.

— Да что вы говорите! Ты подумай, столько лет на свете прожил и никогда не знал, что своими глазами видел живой ясень!